Прогулки по времени

Пролог

МОЛИТВА СОЛНЦУ

(поэтическая прелюдия)

К облакам, к немой вершине

Воскурился пар вдали. -

Над руинами твердыни

Дымкой тает сон земли…

Ключ у отчего порога,

Змейкой косы заплетя,

Песнь творит во славу бога,

Светлою слезой блестя.

Солнце-лев, почуяв запах

Трав, что мёдом луг кропят,

На высоких мягких лапах

Мчится в дом – проведать львят.

А восторженные травы

В рос прозрачном хрустале

Царственным сияньем славы

Приклоняются к земле… -

И над гривой в небосводе -

Сонм лучей, – что копий строй:

Белый диск щитом восходит

Средь долины золотой.

ЧИСТАЯ ПЕЧАЛЬ ЗАКАТА

В сумеречном полумраке дома хевисбери Мгелы свет факелов мерцал, словно звёзды на ночном небе. Жаворонок сидел на крыльце, играя на пандури. Длинные его пальцы танцующими бабочками порхали по струнам, извлекая мелодии, полные тоски и надежды. В воздухе витал аромат дождя, и среди вечернего покоя лилась лишь музыка…

Скрывшись в тени за мощным дедабодзи, я исподтишка наблюдала за Тариэлом. Сердце моё билось в такт его игре, и я в который раз ловила себя на том, что мой взгляд против воли снова и снова возвращается к музыканту… Я знала, что должна сопротивляться этим чувствам; но как можно бороться с тем, что кажется естественным, как само дыхание?..

– Подойди, Мзекала, – неожиданно позвал меня по новому моему имени Тариэл, не отрываясь от пандури, – ведь я чувствую, что ты здесь.

Голос его был мягким, как шелест листвы в летний полдень… Смущённая, я поспешно выбралась из своего укрытия и опустилась на скамью слева от него…

Хахматские мужчины сейчас наверняка все разом повернулись, чтобы дружно глазеть мне вслед; просто спина плавится от их взглядов, скоро дыру во мне прожгут, похоже…

Интересно, понравлюсь ли я теперь Жаворонку – в пховской одежде?! Такая толстая и тяжёлая ткань, – впечатление, что меня в истинг со всех сторон зашили! Как только бедные местные девушки могут это носить?!

– Тариэл, твоя музыка… она говорит мне о доме, которого у меня никогда не было, – проговорила я, пытаясь скрыть дрожь в голосе.

– Музыка ведёт нас туда, где мы должны быть, – ответил он, наконец обернувшись ко мне.

И в зелёном взоре я увидела отражение собственного сердца – те же желание и страх, те же надежду и отчаяние…

– Но я… я не могу следовать лишь за тенью мечты, – прошептала я, опуская глаза. – Ибо судьбой мне был предначертан другой путь, ты это знаешь.

– Судьба – это сеть дорог, Мзекала. Ты сама выбираешь, по какой из них пойти, – и слова его были словно тёплый ветер, обнимавший мою душу…

Я хотела возразить, но в ту минуту тишину прорезал свист горящей стрелы, пролетевшей снаружи и вонзившейся в соломенную кровлю. Гости Мгелы вскочили с мест, быстро обменявшись настороженными взглядами, и всё вокруг словно ожило, внезапно пробудившись от долгого сна.

Дом хевисбери наполнялся звуками приближавшейся бури. Внезапно топот множества ног, звон клинков и громкие голоса во дворе оповестили об опасности. На село напали монголы!

Тариэл оставил пандури и вскочил на ноги, срывая с пояса меч. Лицо его, как у древнего воина, было полно решимости и силы:

– Они уже здесь! – воскликнул он. – Мы должны защитить тех, кто нам дорог!

Я почувствовала, как сердце моё сжимается от любви… и от страха за любимого.

– Тариэл, будь осторожен! – произнесла я, в порыве на мгновение схватив его за руку.

– Для тебя, Мзекала, я стал бы горой, которую не смогут сломить! – пообещал он, прежде чем исчезнуть в суматохе битвы, и вместе с другими пховцами бросился к выходу.

– Не покидай это место, слышишь?! – крикнул он мне, прежде чем исчезнуть в толпе.

Но судьба уже сплетала свои нити. Битва разгоралась с неимоверной яростью. Среди хаоса и криков, в самый критический момент, когда камни стен рушились на защитников Хахмати, – выглянув из окна, я успела услышать лишь последний возглас Тариэла, простёртого в крови:

– Мзекала!!!

И, когда стены дома дрожали от ударов, когда земля наполнялась воплями воинов и звоном стали, – я осталась одна в этом мгновении, разрываясь между долгом и любовью, между прошлым и будущим…

Сердце моё всё ещё хранит память о том, кого оно любило; до сих пор в снах моих звучит мелодия, которую я не могу забыть, – мелодия, которую я помнила до тех пор, пока не встретила его снова – в ином времени, в иной жизни…

ТОНКИЕ ГРАНИ РЕАЛЬНОСТИ

…Жизнь моя разломилась надвое – до лекции и после. Профессор Зураб Пирвели, прилетевший в тот день в наш пятигорский универ из Нью-Йорка, пользовался в народе репутацией гения – и немного чудака. Речь знаменитого физика о временно-пространственных мостиках и переходах в древних «местах силы» взорвала сознание всем слушателям, словно красочный фейерверк.

Лекция была настолько захватывающей, что я залипла. Мозг буквально плавился от его теории… Казалось, ещё чуть-чуть, – и Пирвели достанет из кармана машину времени и покажет всем, как она работает!

И чем больше говорил профессор, тем больше я чувствовала, что уже знаю всё это. Будто слова его были частью мозаики, которая складывалась в моей голове…

Все остальные уже давно рванули в кафешку обсуждать только что услышанное… Я стояла у окна в опустевшем университетском коридоре, молча растворяясь в созерцании заката. Вокруг царила тишина, нарушаемая лишь отдалёнными звуками шагов…

– Зураб Тариэлович, простите, что задерживаю, – нервно пробормотала я, когда на пороге аудитории появилась наконец высокая нескладная фигура в синем пиджаке, – можно вас на минутку?

– Элиса, кажется?.. Я заметил ваш явный интерес на лекции. Вы хотели ещё что-то обсудить? – с лёгкой усмешкой спросил профессор, остановившись передо мной и скрестив руки на груди.

Я глубоко вздохнула, собираясь с духом:

– Знаете, ваша лекция – просто бомба. Ваши идеи о параллельных мирах и всё такое – это… реально круто! Но… я не просто так интересуюсь. Есть кое-что, чем я хотела бы с вами поделиться. Я… как бы это сказать… В общем, у меня есть опыт… взаимодействия с другими мирами.

Профессор вовсе не выглядел удивлённым – скорее заинтересованным. Он поднял бровь, заинтересованно наклонив голову и глядя на меня поверх очков:

– Продолжайте… я внимаю.

– Зураб Тариэлович… вот вы когда-нибудь слышали о феномене, который происходит из-за событий, происходящих одновременно в разных временных плоскостях?! Это даёт ощущение, будто все наши действия в прошлом и настоящем переплетаются, – торопливо объясняла я, стараясь не упустить ни одной детали. – Ну, такое… типа déjà vu… на стероидах… но в масштабе жизни! Я была в Цайн-Пхьеде, если Вам это название о чём-нибудь говорит…

Профессор удовлетворённо закивал, глаза его заблестели, как у ребёнка, нашедшего сокровище:

– Правда? – он, похоже, был заинтригован. – Цой-Педе? – ах да, вы ведь из Чечни? – о, конечно же, у вас там огромный пласт неисследованных возможностей для специалиста! Вот как, оказывается… Расскажите подробнее, чем вы там занимались. С вами произошло что-нибудь необычное?

– Видите ли, – продолжала я, стараясь держаться спокойно, но мой голос пресекался от волнения, – мне часто снятся сны – целые сценарии, где я – не совсем я. В этих снах я вижу себя в Цой-Педе… ну, то есть, я как бы живу там, в тринадцатом веке, на территории древней Чечни. Будто, знаете, снимаюсь в историческом сериале на Netflix. Меня там зовут Мелх-Азни, и я – послушница жреца, который годами обучает меня магии, травничеству, готовит к принятию сана…

В ореховых глазах профессора заплясали огоньки любопытства, будто он только что обрёл потерянный том с древними знаниями:

– Потрясающе! – задумчиво произнёс он. – Возможно, ваши сны – не просто игра подсознания, а нечто большее. Своего рода окна в параллельные реальности, где вы существуете одновременно в других измерениях. Это можно трактовать как феномен пересечения временных плоскостей… Стоп! А вы точно уверены, что это не просто фантазии… или, скажем, сны?

– Не фантазии. И намного больше, чем просто сны, – покачав головой, твёрдо заявила я. – Это как два мира, которые сосуществуют одновременно, и я, получается, сразу живу в обоих. А ваша лекция дала мне надежду, что я не одна такая! Это приходит – вспышками сознания… из другой жизни! Вот хотите, например, в подробностях расскажу ужастик – как я однажды ассистировала наставнику при трепанации черепа?!

Профессор слушал меня внимательно, не перебивая, и задумался на мгновение, прежде чем ответить.

– Элиса, – произнёс он наконец. – запомните: реальность многогранна. Наши прошлое и настоящее связаны куда больше, чем мы можем себе представить! Вот ваша история как раз свидетельствует о существовании параллельных миров, о которых я говорил; и ваш личный опыт может быть ключом к их познанию. Исследование таких явлений находится на передовой линии науки. Возможно, учёные в недалёком будущем найдут ответы на ваши вопросы, если займутся углубленным изучением этого феномена.

Профессор задумчиво потёр подбородок, глаза его неожиданно блеснули азартом:

– Но что, если… возможно, Элиса, вы и есть наш мост?! То есть… вы, как обладательница уникального дара, могли бы принять участие в особом флагманском проекте, став связующим звеном меж временами и пространствами… Надеюсь, вы не против, если мы продолжим эту беседу завтра в лаборатории? Думаю, нам найдётся о чём поговорить!

Кто знает, куда заведёт меня это странное путешествие между мирами?! Я почувствовала, что наконец-то нашла человека, который может помочь мне разобраться в этом странном переплетении реальностей. Внутри искорками разгорался новый огонь и сердце наполнялось надеждой. Может быть, я не одна такая? Может быть, эти мои сны о прошлой жизни – не просто сны, и там, в том времени, Тариэл на самом деле жив и всё ещё ждёт меня…

– Зураб Тариэлович… – наконец решилась я, – вы знаете, я готова на многое… в общем, пойду до конца, чтобы разгадать эту тайну, – и, возможно – попытаться изменить прошлое! Ведь если допустить, что всё это правда, и что там… я действительно встретила его…

Профессор недоумевающе заулыбался:

– О ком идёт речь? Если я вас правильно понял, – он поправил очки, глядя на меня в упор, – вы утверждаете, что нашли себе парня там?.. А теперь вы вернулись в будущее, а ваш бывший остался в прошлом, так?! Прямо как эта Клэр из американского фильма с бесконечными продолжениями… смотрел недавно, как он там назывался-то… – «Outlander»… – «Чужеземка», что ли…

– Не смейтесь! – я разозлилась и чуть не заплакала. – Всё не так. Никакой он не бывший! Но как же мне вам объяснить?!. Тогда – он был хевсурским воином, певцом… Тариэл… Все называли его Жаворонком. Мы любили друг друга. А теперь он… Нет, это очень личное!

Профессор сделал шаг ближе, наклонился ко мне, его голос стал мягче:

– Так что же случилось с этим Тариэлом?

Я упорно смотрела в окно, на закатное солнце, словно пытаясь увидеть там ответ…

– Не знаю, в том-то и дело! – с грустью ответила я. – Каждый раз, когда я просыпаюсь, у меня остаётся чувство, что он – где-то рядом, просто в другой временной плоскости. Он снится мне, и так часто, что мне кажется – я знаю его лучше, чем кого-либо здесь, в этой реальности! Скорее всего, он погиб тогда… но продолжает жить – в моих снах, в том мире! А его песни, его голос… они всё ещё со мной, понимаете?!

Краткий практикум по основам электромистики от мелхистинской жрицы

« – Понимаете… мы, собственно, всегда… как бы это выразить… одновременно действуем в двух планах… – профессор помолчал, погружённый в свои мысли, затем пустился в витиеватые объяснения.

(«Как минимум в двух! – в отчаянии подумала при этом я. – Это для вас, обычных людей – облегчённый вариант. А вот каково быть дочерью Белой Птицы?!»)

– Здесь – и параллельно в запредельных временах, – вдохновенно продолжал Пирвели, – куда нас по своим каналам отправляют архетипы. Искра столкнувшихся харизм вспыхивает здесь – и одновременно в той же точке там… Потому и возникает феномен déjà vu.

Перевоплощений ведь, в христианской версии, быть не должно, так?.. А вот генетическая память – есть: нечто подобное феномену царя Навуходоносора, который требовал у магов и истолковать его сон, и вместо него этот сон ещё и вспомнить (сам он даже и не вспомнит, лишь смутное ощущение его). Именно об этом – лермонтовское стихотворение "По небу полуночи ангел летел…"– помните?

Если заряд проходит лишь здесь, то вспыхивает игрушечный свет в ёлочной гирлянде, – легко, мило, чуть забавно и совсем не опасно, через полчаса забудется. А когда и здесь, и там… – представьте только, какой силой бьёт через слой веков удар молнии по точке, сложившейся по абсолютному образу и подобию!

(Злому врагу не пожелаешь, что называется…)

– Это-то именно и произошло, когда я в первый раз им стихи читала.

– Архетипизация.

– И разве я не знала, что нельзя без спросу и как попало пользоваться тайными кодами?..

Косы… рыжие… да, точно, помню, заплетала; платье белое…

– Продолжайте же, я вас слушаю.

-… платье верхнее, узорное, с откидными рукавами в жемчужинках; т1оьхкар, кинжал… (злись теперь сама на себя сколько хочешь – для чего (для кого!) наряжалась?!) – ну, а у туьйдаргиш заклинило застёжки, и я решила их просто не надевать, дома оставить (это защитный-то отражатель!) Ага, не так всё просто! Это же не обычное украшение; там всё в сакральной схеме просчитано было, каждая деталь…

Покрывало тоже не накинула, хотя и было оно у меня – то ли торопилась, то ли поленилась… А разве можно, входя в чужое поле силы, столь небрежно обходиться с собственным облачением?!..

Дальше включились стихии по каналам.

Он идёт навстречу, протягивает руки, чуть касается моих плеч…

В этой же точке – восемь веков назад:

Архетипический герой журавлиным жестом поднимает крылья – приветствие перед танцем на ловдзарге, куда меня выманили из моего тихого укрытия лукавые мои односельчане…

Приходи ты, дескать, милая, со своею дудочкой, спой, сыграй, сказку расскажи, чудо-фокус на десерт покажи, говорили они… Ну что ты, в самом деле, жеманишься, всем аулом тебя просим! Сколько ж можно в чаще-то над отварами сидеть, и так круглый год почти тебя не видим… успеешь ещё наколдоваться, вся жизнь впереди, говорили они…

Экспериментаторы любопытные… уж как я им наворожу чего-нибудь потом…

Лёгкий скрежет зубов. – Циск пристально смотрит жёлтыми глазами и задумчиво чешет за ухом левой задней лапой. Он со мной согласен.

«Раз уж пожелал наш светлейший князь, – Жаворонок, спой, и мы все тебя просим,» – между делом произносит, улыбаясь, Володя и протягивает кому-то гитару.

«… сирла эл…» – безотчётно откликается где-то в глубине жил…

– Ах… что?!

Мир замер. Меня сорвало из цепи, замкнуло и накрыло!

Это здесь – квартирник у Кати Котиковой, и двадцатый этаж, и двадцать первый век. А там параллельно, в фундаментальном плане, уже идёт во всей красе народный праздник на природе под открытым небом. Долина – как глубокая чаша в тёмно-зелёном бархате, лес густой окаймляет края гор…

Нет! Нет! Не может быть; не должно быть… но – тот, кого назвали князем, кивает, улыбается и подзывает меня!

Это наш правитель Олхудзур, мой приёмный отец, и к нему в Цайн-Пхьеду в гости хевсурский друг его приехал, а матушка моя, благодетельница, госпожа Тийна, хлопочет, раздавая поручения служанкам… Настал весенний праздник Тушоли, жертву закололи, фольклорное состязание, джигитовка, хоровод с цветами (Марха! предательница! ты где вообще??? сестра называется – бросила меня, как на расстрел, под взгляды публики…)

А вот и моё терзание. – Струны тихо звенят под пальцами…

Торола! О… – Матово-алое облако плывёт, растворяясь в воздухе над вершинами гор. Мягкий, словно кошачья лапка, закат – в совершенно небывалых тонах… Росинки трепещут на лепестках, переливаясь в лучах вечернего солнца. – Преображается земля…

Как… это всё опять так же сложилось, и они ведь все тоже видят это так же, как и я… Мне не показалось! Они… они меня нашли! Они всё знали!!! И ничего не сказали… Ну, благодарность большая им всем… Что со мной теперь будет?!

(«Ааай… Алелай… Матушка, спасай меня, Птица моя Белая… – срочно уноси отсюда в укрытие, пока я ещё не уничтожена!» – Свита переполошенная материализуется, кличет, поднимает вокруг метель из перьев, прикрывают крыльями меня… – успеют ли ещё?)

– Я только хотела поиграть…

Поиграла она… жизнями человеческими. Кипиш заварила на всю округу, – так просто, мимо пролетала, пёрышком задела. Рассказывай это кому-нибудь другому, кто тебя ещё не знает! Нет, это не ты уже здесь всё решаешь! Это сам Села раздул небесный огонь на жертвеннике, и гудящее пламя, как магнит, находит и выносит тебя к себе!

Чем теперь я заслонюсь, – как теперь я скроюсь? – о, где же ты, мой ясменник… и другие заросли?!

«Добрый вечер…»

Включен незнакомый режим. Да, да… Элгур, жрец, рассказывал про чужие поля силы. Опасность таится в неуловимых мелочах. Тембр голоса, мимолётное движение рук… Вот то, чего я боялась, – оно и настигло меня… – Надо было вовремя слушать и спрашивать, а не ворон ловить на уроке, вспоминая песенки с ловдзарга, в душу вкрутившиеся яркой спиралью!

Клюв не повинуется, пытаясь лепетать отмазки… Вот я попала-то… прямо в котёл кипящий!..

Сила уже меня вытолкнула на круг… – десятки глаз… сойти нельзя, уже поздно, уже хлопают, ритм пошёл, программа игры запущена, подведу всех, сорву праздник… позор… что мне скажут?! – А что, кстати, потом мне скажет Элгур-наставник, оттачивающий малейшие душевные движения?.. Зачем меня-то к людям в их жизнь из лесов понесло?!

«…маленькая птичка!»

Стоп… Ну… да! Так ведь, собственно, это же я и есть… Птенец Птицы Белой, накануне дня своего посвящения сбежавший в другие времена и пространства… Да… это мы такие… – Сколько ни оттягивай минуты и часы, сколько ни опаздывай, хоть до самого вечера заставь себя ждать, а явиться тем не менее придётся. – Центр поля неумолим. Огонь на жертвеннике разгорелся, полыхает…

Глаза поднимать не буду, – авось меньше харизмой, точно миной, подорвёт провода…

Всё-таки не выдержала…

Аааай… Мааамаааа!..

Я инстинктивно сжимаюсь в комок в безмолвном предчувствии боли, пытаясь отклониться назад…

…но неотвратимо впивается, крутясь пращой, чёрная доска углом в солнечное сплетение мне… – и, как древком копья, толкает в грудь, сметая с ног, невообразимая воинская, мистическая и музыкальная энергетика, – я просто теряюсь – растворяюсь – и отбрасывает меня неведомый поток во времени и пространстве – туда, само собой, в предопределённый мне тринадцатый век – в языческую мою ещё, солнечную Мелхисту…

Хоть тут же в панике беги и слёзно умоляй о срочной помощи (о какой это и кого же?! боги не пожалеют; какие только зелья не булькают в их котле!..) И хитрая Катя… – а в моём прошлом – Марха! – так усиленно мне названивала, торопила, – а сама в засаде пряталась и посмеивалась надо мною: заманю я тебя, а потом выкручивайся как хочешь!..

Жрицам ложь вообще плохо удаётся. Сказывается профессиональная привычка возносить при жертвеннике душу в состоянии прозрачном, как озеро Галайн-Ам, иначе молитва не поднимется, не пройдёт верхние шлюзы, – а если так, то зачем тогда она нужна…

Слабые попытки отовраться по телефону, когда глаз не видно:

«Да я вообще всегда играю…»

Ну да, сейчас. Это тебе не перед КатейМархой в костюмы разные рядиться. Клювиком пару минут повертела, крылышками помахала – блесни и можно улетать в новом образе. – Да летай ты, пожалуйста, мотылёк, сколько хочешь, пока не налетаешься… Танцуй себе… вокруг жертвенного огня. Что можно Деле, Селе, Геле и другим богам – то нельзя агнице, им назначенной. Тут выбор невелик: либо в жречество, либо в жертвы… Режим не даст сойти с круга, центр поля тебя притянет.

– Я как-то не заметил. Всё было довольно искренне.

Поздно. Меня давно вычислили по повадкам и с улыбкой наблюдают, как я метаюсь… Вокруг огня.

-… родные души…

– Да, да; вот и у ирландцев есть понятие «anam cara»… – заземляю провод в сторону, срочно, иначе ой как сейчас рванёт…

(Танцуй же, что ты, мотылёк?

– Дотанцевалась уже…)

– Ирландия… да, не спорю; но зачем сразу уплывать так далеко? У нас явление это называют – равноцветием.

И смотрит он прямо мне в глаза, чуть прищурившись, и улыбаются краешки его губ, и сердце моё обрывается и стремительно кубарем падает с вершины Дакох-корт в глубину ущелья, как подстреленный воробышек, и душа моя слышит, как мысленно он зовёт меня по имени:

– Мелх-Азни!

Оболочка внешняя – ничто; время и ветер давно стёрли изоляцию. Слёзы на подходе, вот-вот чувств лишусь:

– Тариэл?!

Оголёнными концами проводов и справа и слева, друг к другу навстречу – как муравьи антеннами… радужные пучки… искрит без меры… в сознании калейдоскоп взорвался, да и только…

– …А рубашек из крапивы вы, случайно, не плели?

Да он уже напрямую тебе заявляет, что узнал! Беги же ты наконец, послушница-сорванец, enfant terrible портальной эмиграции. Может, случаем каким прорвёшься между полями силы… Нет, видали её, – продолжает беспечно кружить с дудочкой своей в руках… Ооо!.. – Фэйспалм.

Ах… ну, и этим, конечно же, занимались, не без того; был такой курс, несколько лет подряд… – головушка шальная тщательно вычистила из себя теорию, но пальцы-то практику и во сне помнят! Неделями не заживали…

– Нет, конечно… что за странная идея?! – придя в себя, смеётся ошарашенная целительница, принимая беспечный вид. Но кто же ей теперь верит? – Глаза-то, хоть и на миг, а в полблюдечка сделались!

…Как это немыслимое игрище вообще прошло и чем закончилось – кто бы знал, только не я сама. Отключив сознание, на автопилоте летела куда-то, пол и потолок крутились сами собой, темнело в глазах, и вообще ничего из того, что происходило вокруг, не помню. Что там было, – что я ещё-то натворить успела?! Матери зарыться бы в подол, проплакать весь ужас, попросить защитных ритуалов… так её нет. Неизвестно, когда прилетит теперь за мною Белая Птица и прилетит ли вообще, – может, оставила меня здесь и забыла. В селе никому не расскажешь, не объяснишь – засмеют насмерть.

И вот, очнувшись, лечу я, злополучная, с ловзара стремглав, падая на ходу и в кровь сбивая колени, не помня себя и не различая дороги – спасаться от стихий в дебри леса… следом за мною горящей кометой несётся сочувствующий Циск.

Котик-фамильяр… совершенно не соответствующих среднему коту размеров. Он ещё вырастет, он себя покажет!

… Вся суть развернулась – там, на уровне архетипов…

Марха вредничала, прыгая передо мной:

– А я видела, видела!! За руку взял! Он за руку тебя держал! Он платья твоего коснулся! Нарушитель устоев! Я всех подниму!

– Да он же ваш гость! Сами же его и пригласили…

– Вот и проводим этого гостя, как полагается, а за границей села снова догоним, убьём, и от тебя всем тейпом отречёмся!

– Я же не сама… – малодушная попытка перевести стрелки не увенчалась успехом, вызвала новый взрыв ярости.

– Ох ты… ути-пути, надо же, какая скромность! Понимать так, что ты могла бы и сама?!

– Как хочешь, так и понимай, – не всё ль равно… (Что я несу, великие боги?!)

– Неслыханно! Именно, – всё равно! Ты позволила, – это ничуть не лучше, вот!!! Ишь, глазки опустила, стоит смирнёхонько! Лицемерка! И я тебе как следует задам! На пьедестале нравится стоять, да?! Живо исправим дело – сбросим со скал в реку!

– Пховцы – христиане… он мог не знать… у них, по их адатам, может…

– Так по нашим зато никогда не может!.. Это я недослышала – или ты что-то имеешь против табу?! Ты что – богов древних наших не уважаешь?! Ададай! Что с нами со всеми теперь будет, – Села молниями всё ущелье испепелит! – Устрою тебе! Жрецу твоему выдам тебя, поняла?! Вылетишь из касты как миленькая! Все будут знать…

Я перепугалась тогда. Зачем Марха так атаковала Жаворонка, – вроде бы конфликт завязался у неё со мной, да и тот на ровном месте?.. – и тут же полетели в него, как в живую мишень, удары врагов, один за другим, успевай только отражать, при нарастающей до максимальной скорости игры… И скляночка ему с зельем для исцелений накануне схватки… и амулет для защиты, – что-то подобное параллельно также и здесь происходило… в проекциях, в соответствующем оформлении.

И мчится горе-ученица при луне на коне, превышающем скорость ветра, то и дело перестраиваясь в полосах дороги, поспешно перекрывая за собой на ключ порталы и отпирая новые, – в Дайн-Кхиел, жизнью расплачиваться, в жертву замены себя предлагать за приговорённого заочно к казни. Волосы разметавшиеся – назад; покрывало с головы неизвестно где, в каких пространствах и временах, меж разных каналов портала слетело и у рельс на земле лежит; застёжка нагрудника защемилась не вовремя, не откроется – эх, ещё минус один доспех, но долго размышлять нет времени; выбираем другой поворот… да и на что эти мелочи теперь, – для казни хватит мне и власяницы…

…И вот лепится под ловкими руками горшечника, и уж вертится стремительно -ошеломлённый кувшин, пущенный на гончарный круг. И другие сосуды тут же вращаются, по своей орбите каждый… Настоящая схема планетного круга галактики. Гончар, как говорится, приделывает к кувшину ручку там, где ему вздумается.

Вспыхивают то здесь, то там, ходят по стенам белые сполохи, – развлекается Села-громовержец… А вот не разгуливай в ритуальном платье без защитных установок, не играй с огнём всуе! Чему твой жрец столько лет тебя учил кропотливо?!

А это… муравьиный храм! Ну как же иначе…

У них, выходит, тоже бывают праздники?..

Рука робко отламывает хлеб…

Атенгеноба.

– Как это звучит… как?! Сейчас умру…

Где прежде слышала я это?!.

Накрывает… – И – взрывной волной в темноту, головой на каменные плиты…

Меня крестили там, за хребтом, за перевалом… Я приняла его веру. Теперь имя мне – Мзекала. Теперь ведь больше не найдут, не вычислят, к себе обратно не притянут через времена и страны ни лукавая сестрица, ни всеведущий Элгур?..

Птичья благодать

«Элгур рассказывал, что я была найдена у святилища зимой, в канун праздника Огу…

Наступал поздний вечер среды. Эрдзие-Бе, замок Летающего по небу (правителя Цайн-Пхьеды Олхудзура, – у нас не принято обращаться к старшим в семье по имени, приходится изощряться в прозвищах) наполнялся тихой радостной суетой.

Пеклись пироги, варились каши, из погребов с довольной улыбкой вынимали заботливо заготовленные сыр, творог, сметану – и повсюду было масло, масло, горшки и кувшины со сбитым коровьим маслом… Мука, поджаренная на масле; молочная и кукурузная каши – с маслом; пирог, облитый маслом… А хмельного в такой праздник не полагалось, к превеликой радости той, что в доме – госпожи Тийны.

Сама же она, как хранительница очага, освятила всё угощение огнём, зачерпнула ложкой масла, трижды обвела ею над блюдом и выплеснула масло в огонь для витающих над очагом душ предков, торжественно читая заклинание: «Да останемся мы здоровыми, чтобы хранить масло для покровителя девиц Ога и встретить чистый год.» Затем явился жрец, и гордый Олхудзур со своим семейством слушал, как тот произносил благословение на скот и умолял богов даровать людям милость… И тут вдруг постучались в двери целой толпой сельчане и принесли меня! – Ну, а теперь лучше по порядку.

В лесу, над нашим селением, есть горный ключ с чистейшей кристальной водой. Неподалёку от этого источника находится местное святилище Тушоли. Марха, сестра моя, готова сама несколько раз в день подниматься вверх по горе, и всё это только для того, чтобы сталкиваться у родника с молодыми людьми, – с неким Мимой, например… и слушать комплименты, – и вот плетётся она потом домой с пустым кувшином, вызывая ворчание идущих навстречу от святилища женщин (кувшин-то пуст – примета скверная!), и возвращается к ручью снова и снова… но это между нами… я ничего не говорила! – Тому уж шестнадцать лет минуло на Огу, – горсточке местных девиц суждено было обнаружить в этих краях меня…

Стайка девушек ходила по дворам и собирала с хозяек праздничную дань – сыр, молоко и масло. Придя в дом, они запевали песни. Пар от тёплых губ мелкими струйками рвался к зимним звёздам…

– Эй, мама, прошу тебя, мама, выходи, мама, – звенел под небом голос первой красавицы села, кареглазой Совгат.

– Эппой! – подхватывал хор её подруг, откликаясь эхом.

– Отпусти ты нас, нам некогда: у тысячи хозяев гости мы…

– Эппой!

– Посмотри в ящик, сунь руку в ушат…

– Эппой!

– О, мама, прошу тебя, мама, прощай, мама!

– Эппой!

– Пусть будет у тебя семь сыновей, и все семеро станут князьями.

– Эппой!

– Пусть будет у тебя три дочери, и все три станут княжнами.

– Эппой!

– Живи благополучно и носи постоянно рубашку из жёлтого шёлка.

– Эппой!

Обойдя село и повеселившись как следует, девушки решили напоследок сходить поклониться Тушоли и там уже поделить угощение между собой. У стен же святилища, в сугробе, непостижимым образом оказался живой младенец. Кроха с головой в золотистых кудряшках была закутана в белую накидку, подбитую лисьим мехом; на шее же младенца висел на шёлковом шнурке специальный мешочек, наполненный волчьими зубами и когтями.

Девушки подняли переполох, обегали с криками всю поляну, расколов пугающую тишину… Но ни души не было рядом; лишь на вершине дерева распростёрла свои крыла невероятной красоты и размеров птица, что была белее снега, и блистала она с высоты ярче, чем убор из тысячи алмазов… (По крайней мере, так утверждали очевидицы, а с их слов жрец, а ему сан лгать не позволяет.)

Олхудзур немедленно разослал гонцов по всем окрестным сёлам, пытаясь разыскать преступных и нерадивых родителей, посмевших оставить малое дитя в холодную пору на снегу… Поиски ничем не увенчались. За всю осень ни в одном ауле не закричал ни один младенец. Год был неурожайным во всех отношениях. Чахли поля и фруктовые деревья; скот не желал плодиться и умножаться; к тому же жителей округи десятками косила страшная болезнь к1иг.

Почти в каждом дворе резали чёрных кур, поливая их кровью все углы дома, пекли пироги и раздавали их соседям, чтобы задобрить Дашуа-Цу и Киги-нан – богов оспы.

– Киги-нан, дорогая наша, хорошая, – увещевал богиню жрец, совершая обход по дворам, – лучше тебе уйти отсюда. Оставь нас без несчастья, без ущерба кому бы то ни было, покинь нас с благим расположением. О Дашуа-Цу, Золотое Пламя, оспины свои милостиво от нас отошли, чтобы и к будущему году были мы в состоянии запастись для тебя кувшином масла… – заговаривал старый Элгур оспу, убалтывал, умасливал…

Масло, масло… потоки масла… целые реки масла! Маслом этим в течение месяца обмазывали беззащитное тельце найдёныша – ежедневно. И меня оспа не тронула, прошла стороной, не взглянула даже.

И нарекли тогда они меня на седьмой день – Мелх-Азни, девой солнца…

Невезучий Мима-чабан, тогда ещё мальчишка, чудом выстоял в битве с хворью, но она навсегда отметила рябинами его лицо, унеся обоих его братьев, Цинто и Кхаралга. И без того у бедолаги на левой щеке родимое пятно…

Иногда, секретничая с Мархой, я подсмеиваюсь над ним заочно, и тогда она мгновенно возмущается и начинает вдруг доказывать, что вот она, мол, подлинная дочь владетеля Цайн-Пхьеды, и знает себе цену, и может назвать восемь поколений своих предков, не то что некоторые с сомнительным происхождением, выпавшие неизвестно из чьего гнезда; а может быть, я вообще биеркат доцу йо, приносящая несчастье, не зря же у меня косы рыжие; а то и алмазлесной, – проверить бы не мешало… – Марха расходится всё больше:

– Мы все знаем, кого подбросили к святилищу Тушоли, будто дикую веточку на праздник! В лесу сломали веточку, в лесу она росла!

Видит ли хоть Мима, куда стрела его летит? Сын беднейшей в округе вдовы Дахки, щеголяет в оборванном бешмете… Вид потешный, сам нескладный, зубы смотрят врозь… А тут – моя сестрёнка, идущая по жизни носом кверху… – и во сне никому бы не приснилось поставить их рядом. Что, если бы отец узнал?!..

– Отец? – надменно переспрашивает Марха. – Ты хочешь сказать – мой отец?

– Я не имею права отрекаться от семьи после всего, чем я ей обязана, – отрешённым тоном произношу я.

Марха растерянно моргает… Ну, значит, сегодня один – ноль в мою пользу…

– Летающий по небу даже не разгневался бы на Миму, – победно продолжаю я. – От души посмеялся бы и наградил шутника как следует!

– Эй, Дикая Веточка, постой-ка… ты обиделась, похоже? – прищуривается дражайшая сестрица.

– О нет, что ты! Обижаются ведь только рабы.

Я спокойно отхожу, не оборачиваясь… Спиной чувствую, как она с открытым ртом глотает воздух. Знай наших! – Обожаю иногда словесно пикироваться с милой сестричкой, да и её это занятие развлекает не меньше.

Дети госпожи Бетты, первой жены Олхудзура, умершей задолго до момента моего появления в их гнезде, уже успели опериться.

Леча, воплощение небесной доброты и прекрасного благородства, сейчас охраняет со своим войском наши южные границы.

(Как долго я не приезжала домой… Я так по нему соскучилась! Не раздумывая, с радостью пожертвовала бы жизнью за любимого брата! Он настолько безупречен… пусть я и не кровная сестра, но всё бы отдала, чтобы хоть чуточку быть на него похожей!..)

Сестру его, нежную Седу, несколько лет назад выдали замуж, она сама уж дважды стала матерью…

Поскольку Тийна, новая элдзуд,вырастившая пасынков, мечтала наконец понянчить и своего малыша, а боги ей всё никак его не посылали, – уступив её уговорам, меня, бездомного птенчика, покинутого (или подкинутого?) под деревом в снегу, славный Олхудзур объявил своей названой дочерью.

Но я не продолжу род: мне суждено стать жрицей. Элгур убеждает меня, что это намного более завидный жребий, чем потерять душу, утонув в пелёнках и крынках до конца дней своих…

Мархе же, нашей самой младшенькой и балованной, довелось увидеть свет через год после моего появления.

– И опять девочка! – ворчал и пыхтел, должно быть по такому случаю владыка наш Олхудзур, сдвинув к переносице нависшие брови, – третья теперь у меня по счёту!!! И всего один наследник. Нет чтобы как у людей!

Та, что в доме, наверняка кротко отмалчивалась с виноватым видом, как всегда…

А у людей как раз встречаются ситуации гораздо сложнее! Кто у нас не знает Бошту-гончара из Комалхи? – У него четыре дочери, которых зовут – Яхита, Тойита, Сацита и… Ялита! Все соседи над этой семейкой подтрунивают, а девчонкам хоть плачь. Ну вот нет у них брата! Ни одного. И терпят, а что поделаешь!

(Я так, к слову: если вдруг что случится… – как же гончар пятую-то дочку назовёт?!)

Разумеется, я благодарна… признательна… – как же иначе? Я не запятнаю имя Олхудзура никаким низким поступком. Они с добродетельной Тийной покрыли меня своим крылом, выпестовали несмышлёную, и трёх лет от роду передали на обучение жрецу. Премудрый Элгур, чтобы добиться разрешения властителя забрать его воспитанницу к себе, просто из облачения выпрыгивал, на любые жертвы был готов, – утверждал, будто получил обо мне откровение свыше:

– Перелётные птицы улетали от нас – и оставили тебя нам в птичий праздник, в самый день Огу! Ты ведь не считаешь, что это случайно?! Мирами управляют боги, это они распоряжаются кхуллам. Сама Белая Птица, приносящая благодать земле, тебе покровительствует. Думаю, что именно её видели люди в тот день над тобой! Ты же не от этого мира, ты избранница, это я сразу понял. У тебя несомненные врождённые способности к тайному знанию. Породистый птенец и в гнезде петь начинает!

У других – восемь поколений предков в подземном мире, а в здешнем, солнечном – отец и мать, братья и сёстры, кров и очаг, и домашние хлопоты, и земные беды, и праздники, и детские игры на лугу, и скачки, и танцы, и взмахи ресниц, и улыбки у родника… А у меня – лишь белый снег кругом, да ясное небо с ослепительными крыльями над головой, да холодный ручей, мелодично плещущий у изголовья… Я не понимаю, кто я и что я, откуда вышла и куда приду, и зачем и на какой час сотворил Ты меня, великий Дел.

Может быть, меня на самом деле и нет в этом мире, и я лишь снюсь всем – и себе самой тоже?..

– Женский ум хвоста лягушачьего короче. Опять закрыла сознание и мечтает о каких-то пустяках! – раздражается и стучит посохом об пол достопочтенный служитель Циу. – Сколько раз втолковывал уже: уважаема всеми будешь, люди чистой назовут тебя, святой. Я не вечно по этой земле буду ходить, сама пойми! Сойду в бухара доьние, – и кому я ведовство и дар свой передам, если не тебе? Не стыдно ль только о своей пользе думать? Да как это можно – оставить весь край без знахаря?! Не старайся для себя одной, как мотыга! Я и сам в молодости был глуп – целых два года сопротивлялся духам, когда они меня избрали, всё не мог принять блага своего… Ничего, все мы через это однажды проходим, перетерпишь и ты… Чем быстрее покоришься, тем больше приобретёшь. Всё равно кхуллам предначертан – какой смысл всуе противиться?

* * *

В самом деле, далеко не каждой такой завидный жребий выпадает: сделаться луар, а в конце концов – преемницей жреца!.. Нет выше призвания на земле. Это честь большая, и ответственность не менее велика. И в моей жизни также есть радости.

Вот, например, я прохожу знахарскую практику, – всё чаще согбенный годами и немощами Элгур посылает меня вместо себя в сёла, чтобы разрушать порчу, исцелять джони ладзар, отсаливать сглаз, раскапывать х1олмач, окуривать над младенческой колыбелью, и тому подобное. Наше ремесло увлекательно, а кроме того, приносит большую пользу людям! Я много разных вещей теперь умею – стала разбираться в травах, благовониях, амулетах, и вполне успешно лечу панариций, гнойные раны, помутнение рассудка и горячку. На всякий недуг есть своё верное средство. Как-нибудь при случае подробнее расскажу…

Выполняя мелкие поручения жреца – я нет-нет да и задержусь, чтобы подольше поболтать о всякой всячине с Нецей, Деши или Масар… Так у меня в окрестностях постепенно появилось несколько знакомых. Каждой из них ведь интересно с моей помощью приоткрыть краешек волшебной завесы и тайком заглянуть в сокровенное:

– А правда ли, что ты можешь обращаться в кошку?

– А в собаку?

– А в муху?!

А это ещё кто?! Вот не было печали, принесла их нелёгкая! – Невероятные нахалы, Шала и Шола… и когда только подойти они к нам успели, подкрались внезапно, будто хищники в засаде. Эти близнецы – редкостные наглецы!

– А ещё говорят, что, когда ты ищешь травы для своих зелий, то ночью бегаешь по горам нагая, задом наперёд…

(«Не повредился ли умом дерзкий юнец?..»)

А вот и второй не унимается!

– Скажи, а ты ходишь туда вместе со своим жрецом или одна?

(«Что?!»)

Девушки на миг застывают в немом ужасе, воззрившись на шутников, и тут же разбегаются, погибая от стыда… – Вот и пообщалась с народом! Грубые, неотёсанные люди никогда не ценят доброго отношения к ним…

Рука моя инстинктивно ищет у пояса рукоятку маленького кинжала:

– Позор вашим родителям! Если сейчас же не раскаетесь – мне ничего не стоит сжечь на медленном огне волчье сухожилие на ваше имя.

Не дав невежам опомниться, сзади, из-за кустов, раздаётся угрожающее шипение, а затем и рычание. – Это Циск опять нашёл меня по следу и ясно напоминает присутствующим о ценности хороших манер… Близнецов-храбрецов как будто ветром сдувает.

Я молча разворачиваюсь и ухожу обратно в лес. Внутри всё кипит, но порча – слишком опасное оружие, чтобы направлять её на своих же односельчан. Теорию я из уроков Элгура назубок помню, а вот на практике ещё ни разу не рискнула чёрные знания применить…

Повсюду в лесной мазанке, под потолком и на полу, сушатся охапки трав, собранные мною летом для зелий… Слёзы подступают к горлу… Я молча падаю ничком, зарываюсь лицом в травяные снопы, сворачиваюсь в комочек и застываю без звука, пытаясь раздышать боль… Некому это рассказать. Брат Леча теперь далеко, ну, а наставник… о, он-то, конечно, выйдет из себя; ему ничего не стоит прочесть на Шалу с Шолой парочку специальных заклинаний… да только я, похоже, сама этого не желаю! Странно, но факт: жаль мне этих людей становится почему-то. Не хватает должного бесстрастия и твёрдости! А ведь посвящение состоится уже через год…

Чья-то мохнатая лапа осторожно, но настойчиво царапает моё колено… – я разворачиваюсь и с улыбкой раскрываю объятия. Так напоминает о себе мой беспокойный Циск.

Пушистый котик, которого я обрела однажды в снежную бурю… ох, видно, сильно была расстроена в ту ночь мать метелей, Дарц-нан! Той ночью под праздник Ниджой, высокорогий Ниджой, джухаргиш – ребята-ряженые в шубах наизнанку, в войлочных масках с рогами и с вымазанными сажей лицами, – подбросили котёнка под дверь нашей с Элгуром избушки и с весёлым хохотом умчались.

Мой первый новогодний гость и самый мой дорогой подарок за всю жизнь, – просто бесценный, молодцы эти ряженые! – У малыша была сломана лапка, порвано ушко, глазки гноились, бедняжка буквально погибал от паразитов… Жрец покосился исподлобья, походил вокруг, понаблюдал – и разрешил оставить зверька с нами.

Я с Циском ни за что и никогда не расстанусь. Мы неразделимы. И во всех моих обрядах он участвует со мною вместе.

– Циск, маленький мой…

(Удивительно крупный для кота… Выходила, выкормила с рожка, будто новорождённого, а он окреп – и как начал расти, точно опара!)

Горячий шершавый язык слизывает слезинку со щеки. Циск трётся о меня своей круглой головой, – я дразню его сухим стебельком…

– Послушай-ка! Ты не зря мне послан. Это – кхуллам, как говорит наш жрец. Ведь ты совсем как я – сирота… приёмыш… ночной найдёныш… У нас один с тобою путь. Иди сюда. Мы не будем плакать. Давай вместе помурчим, дружок мой котуся? Уж как я тебя за ушком почешу…

Янтарный глаз прижмуривается от удовольствия. Огромный котище мягко сталкивает меня обратно в травы, ставит обе лапы мне на шею и плечи и начинает разминать… Это именно то, что мне сейчас нужно. Под тёплое мурлыканье я словно вся до костей прокипятилась в душистом отваре… Ну и создание – и детёныш мой, и утешитель, и телохранитель в одном лице! Этого вполне достаточно для счастья. Другим приходится хуже, не правда ли, Циск?..

А впрочем – поглядим, что ещё ожидает нас там впереди на дороге…»

О том, как встретился мне Тамаш-ерда

«На дороге бедного сельского жителя всегда подстерегает множество неприятных сюрпризов от духов. Если в урочный час направить свой взор во мглу, можно узнать тёмные тайны природы – те, что обыденный глаз так легко упускает. По горам, лесам, рекам и оврагам шествуют во мраке призрачные сонмы – невидимые хранители земли, и кромешная тьма оживает их песней и шорохом, просто кишит ими. Смельчаки, что не боятся глубоких лесов, не раз становились свидетелями загадочных сцен. Кто-то из них утверждает, что видел, как духи разводили костры на дорогах и готовили себе на них еду, приглашая путника разделить с ними трапезу и беседу. Иногда можно заметить, как они уезжают верхом, а потом исчезают, светясь в темноте и оставив на дороге загадочные следы.

Поэтому крайне опасно ходить одному по ночам: не ровен час, угодишь в их обиталище – боьхачу кхета, и как раз наступишь на джинна! Хуже ничего нет для человека, чем наткнуться случайно на войну или свадьбу духов: их боевой танец навсегда вынесет сердце из привычного ритма, и незримые руки раскачают ваш разум, как лодку на бурной реке. Заманят они странника в весёлом танце подальше от дома и швырнут в овраг, в ущелье, и тогда непременно сойдёт с ума тот несчастный (как случилось с сыном сапожника Сонтаэлой), и скорее всего умрёт…

Эти рассказы о встречах с духами и их странных обычаях передаются из поколения в поколение. Многие наивные молодые люди пренебрегают этими предостережениями, полагая, что это всего лишь старые легенды и сказки. Но мудрые знают, что в этих историях заключена истина. Мир намного сложнее, чем кажется на первый взгляд. Не случайно опытные люди советуют воздержаться от мало-мальски серьёзных начинаний и трудов после того, как солнце спрячется за горизонтом. А несмышлёным детям и молодым женщинам и подавно лучше оставаться за порогом в эти загадочные часы! Ну, а если природная любознательность всё же тянет вас к неведомому – пусть вашими спутниками в ночи станут амулеты, защитные средства, – скажем, жаркий уголёк, кусочек хлеба, пшеничные или кукурузные зёрна; на худой конец подойдёт и какой-нибудь острый предмет…

У меня есть кинжал, я всегда ношу его с собой. Это память от старшего брата, Лечи, в семье мы зовём его Авлирг, потому что милосерднее его нет человека на этом свете… Когда он уезжал со своей дружиной на границу, я до света тайком прибежала из лесов к воротам прощаться, в надежде выпросить на память что-нибудь из тех вещей, которых касались его руки. И он подарил мне свой детский кинжал, а я восторженно целовала рукоять…

– Я тебе даю вечную клятву оруженосца, Авлирг, – лепетала я. Он улыбнулся и широкой ладонью растрепал мои рыжие локоны, выбившиеся на лоб:

– Прячь получше руно своё под платком, большой ведь уже, «оруженосец»!

Брат такой же кудрявый, как я, только темноволосый… так, и что с того, что я приёмыш?!

Лезвие кинжала тонко и поёт под ветром, и так легко срезать им травы для будущих зелий в зыбкий предрассветный час… Ведь у нас, знахарей, всё наоборот, – мы должны держаться поближе к духам, не зря нас повсюду называют «друзьями джиннов»; над нами довлеет власть иных законов. Наши ритуалы как раз и проводятся в ночное время, когда простой народ спит и не мешает избранным протягивать незримые ниточки между землёй и небожителями…

Ранним утром я поднималась в гору, возвращалась со сбора трав в нашу с Элгуром лесную избушку, прижимая к груди очередную охапку растений. Босые ступни привычно тонули в леденящей росе, и вились распущенные огненные косы поверх заговорённой рубашки из крапивного холста, которую я выткала сама под бдительным руководством жреца… – о, жгучие эти стебли! Пальцы доныне помнят их жестокость и коварство… С восьми лет учил меня искусству крапивного плетения Элгур:

– Терпи, приучайся, отсекай чувства, умерщвляй плоть, – посмеивался он. – Страдание рождает силу и очищает чувства. Духи любят стойких. Времени за тобой не так много остаётся, ты должна все глубины успеть освоить, пока ещё есть кому тебя просветить! Вот у нас в Майсте отродясь не было непосвящённых женщин, – всех с малолетства наставляли на путь…

И следил, не спуская глаз, наблюдал пристально за каждым моим движением из-под лохматых седых бровей.

Тонкой стрункой пондура натягивалась душа, сердце мысленно сплетало цепи заклинаний, а руки – крапивные нити… И, чуть отвлечёшься, заглядишься в сторону, упустив вдруг внутреннюю собранность, напряжение молитвенного мига, – соскользнёт мимо петля, путая судьбоносный узор, – раз! – и свистит внезапно вишнёвая розга по неловким пальцам…

Даже не знаю теперь, что тогда отдавалось в душе больнее – крапивные ожоги, карающие молнии розги или нарочитый, рассчитанный холод во взглядах и интонациях наставника. Он намеренно отдалял от меня всякий повод к выражению чувств, ограждал от громких звуков, зрелищ, прикосновений, вообще от любого яркого переживания, всплеска страстей, каменным ножом резал прямо и ровно, калёным железом выжигал из сердца мирское, тёплое, человеческое, – в цепких своих когтях направлял курс полёта, вёл, не выпуская, напрямую к намеченной цели. Избраннице духов предстояло научиться отодвигать земные линии на второй план, в пользу священного…

…Я, забыв о быстротечном времени, стояла и любовалась завораживающей картиной весенней жизни: вереница лесных муравьёв торопливо сновала, кружа по гигантскому, тронутому утренними лучами могучему буку и по очереди прикладываясь к полузастывшей лужице смолы вдоль длинной и широкой трещины на стволе дерева.

Чуткие усики погружались в смолу и тут же вынимались, покрытые капельками янтарного клея. Тонкие цепкие лапки тоже были выпачканы смолой, но неутомимые маленькие подвижники были полны решимости и трудились в поте лица. Выстроившись в цепочку, от муравья к муравью, они заботливо передавали друг другу смоляные комочки – словно крохотные частички солнца, прогревающего землю. Каждый из них был полностью поглощён делом, и двигались они так быстро, что казалось, будто изящное тельце одного муравья перетекает в другого. Из-под заскорузлой коры уже начали пробиваться первые зелёные побеги…

Зима убегала в горы. Первые капли света золотистыми сладкими слезинками просачивались сверху сквозь кроны. В вышине нежно, радостно и отчаянно воспели хвалу Солнцу Божьему весенние птицы. Скоро там, внизу, сёла начнут просыпаться к делам нового дня…

Издали послышался негромкий ритмичный перестук, будто деревянные шарики катились по камням… Я зачем-то обернулась назад – и удивлённо замерла: длинный тёмный силуэт – всадник на коне – спускался в ущелье по склону противоположной горы.

Но… тут ведь никто не должен находиться в этот час?! Жреческие ритуалы от века полагается проводить втайне, вдали от чужих любопытных взоров. – И, словно рыбку на крючке, рванул изнутри, перевернул, вспорол и открыл все мои внутренности страх…

«Тревога!!! Тревога!!!» – в полную мощность сигналила каждая клеточка моего тела.

Меня накрыла и сдавила волна безысходной тупой боли… И убежать-то невозможно. Стою, трепещу, глотаю прерывисто холодный воздух, растворяюсь в нём… – а с места двинуться не могу!

Вечерами, когда я чищу котёл для варки зелий или разбираю листья и коренья, старый жрец рассказывает мне древние легенды. Я не раз слышала из его уст предания о Крылатом духе – Тамаше-ерде.

Тамаш – высокий святой, который руководит нравственностью и поступками людей, словно нитью, ведущей сквозь лабиринт жизни. Однажды он придёт к народу, чтобы раскрыть людям тайны их судеб. Смертные обращаются к Тамашу в своих нуждах и страданиях. Болящие молят его о исцелении, ибо верят, что его милосердие и сила могут обрести для них облегчение и здоровье. Несчастные ищут его покровительства и помощи, ибо в его руках способность разрешить тяжкие проблемы и направить их по пути благополучия. Но случайная встреча с ним в горах может оказаться бедой для заблудившегося путника. Знакомство с высшей силой требует смирения и благоговения, ибо сущность её не поддаётся пониманию обычных смертных.

Тамаш проявляет себя перед людьми в различных обликах. Является же он им либо в облике белого тура, символизирующего его божественное величие и непоколебимость, либо – крошечного человека, сидящего на миниатюрной лошади размером с новорождённого козлёнка, что указывает на его непостижимую мудрость и скромность. Однако если Тамаш на кого-нибудь сердится, его рост может внезапно увеличиться раз в пятнадцать, словно подчёркивая мощь его гнева…

Чёрная бурка то – или всё же крылья над плечами?! Конь представился мне вдруг большим, как горная боевая башня, как три чинары, поставленные друг на друга… То марево утреннего тумана окутывает конскую морду – или зловещий дым клубится из его ноздрей?! Сейчас вот-вот из его глаз посыплются огненные искры… Это меня так колотит дрожь – или уже дрожит земля?..

Вороной замер, будто каменное изваяние, а всадник… мне показалось, что он посмотрел в мою сторону! Лица его не различить было издали.

Резкий порыв пронизывающего ветра внезапно сорвал с куста стайку листьев и кинул их мне в лицо, они запутались и повисли в прядях распущенных волос… Дыхание перехватило. Я, вмиг покрывшись холодным потом, медленно попятилась назад, в лес, отступая шаг за шагом – всё пряталась, зарывалась в колючие заросли, пока не потеряла сознание и не провалилась в густую лиловую тьму…

В чувство привёл меня Циск. Как оказалось, я была уже в нескольких шагах от нашей лесной хижины. Встревоженный кот, найдя меня, простёртую на мху под соснами, вылизывал мне лицо тёплым языком, тыкался мокрым носом, громко мяукал и расталкивал меня лапами…

Я машинально подобрала охапку трав, рассыпавшуюся при падении, обхватила родного зверя за шею и кое-как с его помощью доползла до порога избушки… наткнувшись на пронзительный взгляд жреца!

Элгур сидел на истинге с вытканными магическими узорами – и грозно на меня смотрел:

– Где долго так ходила? Отчего до солнечных лучей задержалась? Что молчишь? Не говорила ни с кем, надеюсь?

Я несколько раз молча кивнула, не в силах вымолвить слова.

Жрец рывком вскочил на ноги, подхватывая свой тисовый посох, и быстро приблизился ко мне:

– Был там кто?! Чуял я сегодня, – неладное на путях затевается…

– Ах… – я обречённо опустила голову, – да, наверное, это он и был!

– Он?!

– Ну да… Тот самый.

– О ком ты? Отвечай же. Ты мне всё должна говорить!

– Тамаш-ерда меня заметил. Он и конь были с дуб высотою. Я не знаю, что делать. Пощади меня, судьбинушка моя горькая! – Теперь я умру, да?! – и расплакалась.

* * *

Элгур, хмурясь, обложил меня козьими шкурами, – дары сознательных жертвователей, – и проделал надо мною морщинистыми руками пассы воздушного массажа, снимая напасть.

– Несомненно, на той горе был именно Тамаш, – подтвердил он, – потому ты и сознание после встречи потеряла. Подобное случается нередко, когда братья-ерды ходят по земле среди людей… Да успокойся ты, не так уж всё плохо! Крылатый дух часто путешествует по чужим странам, особенно любит бывать в Хонкар-муохк; а теперь, выходит, вернулся он домой, следит за благополучием своего народа и посылает плодородие земле. Это обещает нам хороший приплод скота и обильный урожай. Теперь только ждать, как кто-нибудь из сельчан серьёзно разболеется и подарит нам за лечение барашка, – принесём его в жертву Тамашу-ерде! А потом будем по левой лопатке гадать… И, коль такое дело, то смотри, в последнее воскресенье года – Козлиный праздник, ничего не ешь тогда и не пей, – тогда можно считать, что Тамаш твои извинения принял.

Я постепенно приходила в себя, даже осталась в живых, но на весь тот день, да и на следующий сделалась непригодной для обучения волшебным наукам. Сознание сбилось, – сказалось слишком сильное потрясение от встречи с божеством, – и я никак не могла настроиться на нужную высоту…

Жрец только головой крутил, шепча отворот от сглаза, и усердно отпаивал меня горячим сладковатым отваром:

– Вот, выпей-ка ещё!.. Что это за разговор пошёл – больше не хочу?! А духовное увечье на откате ты получить хочешь?! В таком состоянии, как ты сейчас, к практике приближаться и думать нечего. – Тьфу, да хоть заново ей основы ставить начинай – опять дыхательный режим сломала, хлопает теперь хуже, чем в кузне дырявый мех!.. Ох, не дай Циу!  – похоже, все тринадцать лет ушли под хвост коту…

Кот – лёгкий на помине – тут же повёл ухом, высоко поднял вышеупомянутый хвост и прошёлся по хижине, неся его с достоинством, будто жреческое знамя, и с удовольствием позируя зрителям… Понял Циск, что снова без него не обойтись, приблизился на мой внутренний вопль о помощи, тугим кольцом свернулся у солнечного сплетения, возложил мохнатую лапу на мои ключицы, прикрыл глаза и загудел в низком регистре, промуркивая недуги. – Особые коты рождаются на свет не для чего иного, как для поддержки нашего священного сословия. Они своё дело знают хорошо…

– Вот же неблагодарное ремесло, – продолжал, расхаживая по хижине, Элгур, – кто бы знал, какой мне ценой каждый из этих новичков достаётся; а ничего не поделаешь – Огонь требует жертв. Самый ужасный возраст!.. Соберись наконец. Что за бремя мне выпало с тобой?!

Я самым неописуемым образом путала давно знакомые базовые заклинания, пропуская и смешивая целые куски, не воспринимала смысл простейших фраз… В конце концов жрец отчаялся:

– Ну, сейчас от тебя толку, я гляжу, никакого – садись прясть лучше, как раз ритм дыхания восстановишь, пусть бури на дно улягутся.

Он бросил к моим ногам мешок:

– С кота твоего линючего эвхантхашнемеренно клочьями по всем углам лежат. Вчера вот, тебя ко времени не дождавшись, сам собрал, – перепряди, всё польза будет.

– Как, опять за веретено?! – попыталась отговориться я. – Учитель, зима давно прошла…

– Э, весной поленишься – зимой намучаешься. Запомни: кто в тёплое время шерсть не сбережёт, тот в мороз простудит ноги!

Я осторожно сдвинула увесистого кота с нагретого им места, – тот изумился и подал недовольный голос, – нехотя выбралась из-под тяжёлых шкур и как можно медленнее направилась к веретену в угол хижины… Всё равно кхуллам предначертан – какой смысл всуе противиться?

Элгур, искоса взглянув на меня, неожиданно решил «подсластить зелье»:

– Сегодня как раз про Тамаша-ерду ещё расскажу…

Размеренно крутится деревянное веретено… Циск в этом отношении сущий клад – всякую зиму исправно обеспечивает нас с Элгуром густой шерстью для к1арахиш и тёплых накидок… Успевай только за ним подметать.

– В мире, пронизанном таинственными силами и зыбкими сущностями, живут сокровенные дети всемогущего Дела, – начал повествование жрец. – В числе этих детей – благородные братья-ерды. Мудрейший Мятсели, величественный Амгали-ерда, всеславный Хало-ерда, грозный Молдз-ерда, нежный Саниба-ерда и добросердечный Тамаш-ерда – их имена отзываются в сердцах верных. Светлоликая Тушоли также произошла от непостижимого Дела; однако остальные дочери его ушли в тень и забыты временем.

Старший из всех братьев – несравненный Мятсели. Он первым осмелился пройти сквозь мрак и покинул родное гнездо, возведя свой трон на венце горы Мат-лам. И это святое место стало вечной опорой для его последователей, где они возносят свои молитвы, совершают обряды и взывают к нему о помощи.

Младший брат – Саниба-ерда, остался верен исходной обители, став её хранителем и стражем.

Прочие братья-ерды, расположившиеся в разных землях, создали храмы, которые до сего дня стоят и наполняются благоговейным народом. В этих священных местах открывается божественная сила, и боги сливаются с природой. Вековечные предания о детях великого Дела раскрывают перед нами двери в мир магии, веры и вечных тайн. Эти братья-ерды, рождённые от небесного отца, нашли своё пристанище в мире, где священные обряды напоминают о них. Божества – источник надежды и опоры для верующих, нерушимое звено между человеком и духовной истиной, в котором они обрели свое место…

Меж тем я, убаюканная вращением веретена, начинаю потихоньку клевать носом над кошачьим даром; Элгур, упоённый собственным сказанием, этого пока не замечает…

– Тамаш-ерда и брат его, покровитель горных озёр Амгали-ерда, вначале обосновались на вершине Эрштхой. Однако позднее они переместились на Цен-берд, возле галгайского аула Хьули. Там возвышается их святилище, в той пещере, что стала святым убежищем для душ, жаждущих осветить тёмные уголки будущего. А над входом прибит железный крест,и перед ним на каменном настиле в знак благодарности и почтения зажигают жертвенные свечи – символ света, что разгоняет мглу неопределённости. Свет их – не только факел, освещающий путь сквозь неизведанные времена, но и мост между земным и загробным миром. Под сводами пещеры поклонники могут установить эту мимолётную связь между человеком и небесами и общаться с Тамашем-ердой и Амгали-ердой. Жители того села поддерживают и передают предания о Тамаше-ерде и Амгали-ерде через поколения, укрепляя нити между прошлым, настоящим и будущим…

Циск снова перебрался ко мне, улёгся в ногах плотным меховым ковром и, видно, задался целью во что бы то ни стало перемурлыкать веретено…

– … Многие говорят, будто в ночь, когда месяц проплывёт над сёдлами Красной горы, – по тамошней лестнице, выдолбленной в камне, восходят туда невидимые стражи душ, тарамы, и сворачиваются клубком в тени неподкупных древних сводов. Молва людская уверяет: тарамы, спутники богов – приходят к тем, кто простёр к земле ладонь и не побоялся уснуть у самого святилища. Они не говорят языком человеческим, не касаются плотью, но словно вливают в душу сновидца особый напиток, и сны обретают тогда бо́льшую тяжесть, нежели явь. Дар жреца – не только долг обряда, но и искусство чтения снов; нам в удел дано различать, где игра леса, а где – призыв иной, высший, исходящий от самого Тамаша или его спутников. Тот, кто увидит вещий сон в святилище – приобщится неведомого, и ответственность его уже не личная, а народная. И тогда сбывается толкование, ибо каждое слово, вскормленное ночью Красной горы, возрастает в жизни семени…

Теперь восстановить в памяти всю легенду я не смогу, ибо сама не поняла, как уснула. Глубокий вздох подхватил меня, словно пушинку, и унёс в неизведанные края.

В чудесном сне очутилась я посреди расцветающей долины. Золотой свет заливал землю, его лучистые брызги повисли в ясном небе, и воздух был наполнен чистотой и гармонией. Лёгкий ветер приносил ароматы весны, что менялись от мгновения к мгновению. Я чувствовала запах свежей зелени и благоухание цветущих деревьев, в которое вплетались нежные нотки душистых цветов. Мир вокруг меня казался прекрасным и бесконечным, и я знала, что здесь я обрету своё счастье и свою истинную душу.

Я стояла на берегу таинственной реки. Капли воды искрились, подобно драгоценным камням, на моих пальцах. Переливаясь, они волшебным образом творили умилительные звуки, от которых хотелось смеяться и плакать одновременно, и под них я пела от радости, – возможно, так мне был показан верхний мир?.. В тот неземной миг открывалось передо мною самое возвышенное и прекрасное из всего, что только можно представить.

Там предо мною, держа за повод коня, стоял чудный Тамаш-ерда – тонкий, стройный, гибкий, – лоза виноградная! – и улыбался краешками очей, словно знал всю тайну моего существования, и в этих очах, узких, словно миндаль, мерцали весёлые искорки; он наклонился ко мне и на небесном наречии спросил, знаю ли я, для чего была дана мне эта жизнь…

Но поговорить с ердой я не успела. Помешали нам истошные вопли местных жителей, внезапно атаковавших домишко жреца:

– Беда, беда на нас пришла, уважаемый Элгур, несчастье великое и стыд невиданный! Растворим мы с горя все ворота настежь…

Я подскочила от резких звуков, спросонья захлопала глазами, инстинктивным движением поправляя сползший с головы платок. Глиняное пряслице покатилось по земляному полу…  Точно перепадёт мне теперь от наставника на орехи… Хороша же ученица – уснула за работой!..

В ногах сонный кот потянулся, деловито шлёпнул меня по щиколотке лапой и протестующе заворчал. «Пора давно усвоить, что главный здесь я, – говорил, казалось, хитрый круглый его глаз, – а всё остальное – суета!»

– Что там у вас стряслось? – Элгур предстал перед просителями сдержанный и строгий, в белоснежном одеянии, с родовым посохом в руках.

– В замке Эрдзие-Бе нынче гости…

– И кто же? – осведомился жрец, приподняв кустистую бровь.

– К Летающему по небу из Шедалы кунак приехал.

– Так. – Жаворонок, значит,птаха весенняя!..

– …А когда владыка наш Олхудзур друга угощал, прокрались откуда-то подлые воры, – чтоб на семь поколений их предков проклятье Дела пало! – изловчились и под шумок коня со двора свели…

– Олхудзурова, выходит, коня свели?

– Эх, если бы! Куда хуже! Конь тот гостя был, друга его пховского!!! От веку мы такого срама не видали! Даже духи пещер соблюдают законы гостеприимства!! Ведь на нас на всех теперь подумают!!! Помоги, всем миром тебя просим!

Элгур с трудом скрыл усмешку. Он любил и умел производить впечатление на простолюдинов. Жреца в народе чтили, и, когда тот проходил по сёлам, каждый стремился зазвать его к себе, поскольку считалось, что он приводит в дом счастье.

– Элгур, старец премудрый, – как ты у нас человек знающий, поворожи да нам скажи: где искать-то теперь коня?»

Явление Матери вод и обретение клятвенной сестры

«Коня со двора Олхудзура похитили, как выяснилось впоследствии, не без участия моей «дальновидной» сестрички…

И вот как всё это происходило.

Утренний лес дышал весной. Очнувшись наконец от зимнего морока, природа открывала людям свои объятия. Играя в воздухе, у окна с криком носились друг за другом ласточки. Я с улыбкой наблюдала за ними: кажется, они твёрдо вознамерились свить гнездо под нашей крышей… Циск всю ночь пропадал где-то в чаще, завывая там, как неупокоенная душа, – а к рассвету как ни в чём ни бывало вернулся, вылизался и с чувством выполненного долга улёгся в углу. Пол в избушке с утра снова был покрыт клочьями шерсти: кот отчаянно линял… (ох, опять за ним надо бы подмести!)

Тихо напевая, я занималась обычной уборкой и мелкой стряпнёй в отсутствие наставника, который исполнял в святилище тайные ритуалы, – как с вечера ушёл, так до сих пор и не возвращался… И тут в наш лесной домик вбежала запыхавшаяся и взволнованная юная служанка и вручила мне пергаментный свиток с посланием от сестрицы. За мною срочно присылали из замка Эрдзие-Бе!

Девчушка дышала, как загнанная лошадь. Я протянула ей медный к1умаг1 с водой, чтобы ополоснуть руки и лицо, а она… выпила его весь одним глотком! Тут взгляды наши встретились, и она начала медленно заливаться краской:

– Благодарю тебя, госпожа… я не стою такой доброты…

– Не стоит такой благодарности… – отмахнулась я, – вот, держи, – но второй кумганчик тут же постигла участь первого, и, рассмеявшись, я наполнила уже третий:

– Послушай… зачем ты всю дорогу волчьей рысью мчалась? Может, тебя сармаки преследуют? Или ты раньше срока в нижний мир попасть стремишься?

– О нет! Гурметцу сохрани! – в широко расставленных тёмных её глазах плеснулся страх.– Просто мне княжна Марха приказала немедленно идти к тебе с письмом и возвратиться с ответом как можно скорее!

– Значит, ты сестре моей служишь?

– Вот уж полгода, как меня взяли в замок.

– Как имя-то тебе, чудо?

– Чегарди…

Загорелое личико со вздёрнутым носом и громадные очи на пол-лица, – нежные, как распускающиеся в поле тюльпаны… Ей всего лет десять. Совсем ещё ребёнок…

Марха, демонстрируя своё превосходство над слугами, не знает меры. Вот что сложного было отправить девчонку в столь дальний путь на арбе?.. Будешь людям говорить «бук!», они заставят тебя произнести «квак»!

Я принялась за чтение письма. Чегарди, прикрыв глаза густыми ресницами, сползла по стене, опустилась на войлочный коврик и так замерла, приходя в себя…

Из угла выбрался и с величавым видом прошёлся по хижине котище. Он приблизился к девочке, придирчиво её обнюхал – и тут же улёгся, свернувшись кольцом вокруг её ног. Она же, не открывая глаз, заулыбалась и принялась наощупь гладить его мех:

– Цици-цици…

Огромный Циск, в состоянии совершенного блаженства, переворачивался с боку на бок, подставляя под ласку тугое мохнатое брюшко, и удовлетворённо урчал…

* * *

Суть душераздирающего послания от Мархи, приводить здесь полный текст которого нет никакой нужды, заключалась в неотложном требовании прийти с нею повидаться и помочь ценным советом, – иначе она не будет ни есть, ни пить, ни мыться, пока не увидит в своём доме «родненькую спасительницу несчастной малышки, которой больше некому излить огненный плач сердца о своей потерянной судьбе!» – Именно так, ни больше ни меньше. Вот Марха знает, как, когда, кому и что сказать, чтобы успешно вить из всех верёвки и любой ценой добиваться своего…

Подробно расспросив Чегарди о новостях из замка и сопоставив её ответы с тем, что говорилось в письме, мне удалось выяснить – неуклюжий Мима со своими простецкими выходками внезапно попал в опалу. Иная шутка – начало ссоры. На очередном свидании чабан умудрился произнести нечто, уколовшее самолюбие Мархи (а ведь перед нею же, скорее всего, и пытался блеснуть!) Теперь сестра, назло ему, уже с неделю не показывается у родника, отправляя за водой своих служанок (что, право, и давно следовало сделать, – в народе мало-помалу расползлась молва, будто Олхудзур с дочерью родной обращается хуже, нежели с рабыней, – каждый день с утра до вечера гоняет мученицу в гору с кувшином, подумать только!..)

Повадился кувшин наш по воду ходить, не остаться б ему там на берегу… У несчастной малышки, кажется, вместо головы тыква выросла на плечах! Издержки переходного возраста… да уж, и знатных барышень они не минуют. Ну можно ли так бросать тень на семью?!

Зато, сложив с себя тягостную обязанность водоноса, Марха начала подрисовывать брови ольховой краской и принялась менять наряды по несколько раз в день, то загадочно мелькая в окне, то блуждая в одиночестве по замковому саду. Прислуга в Эрдзие-Бе – народ всё чувствительный и красноречивый, имеющий притом многочисленную родню; и теперь все окрестные сёла обсуждают выходные платья и украшения младшей княжны, причём подробности каждый прибавляет и от себя!

Местные кумушки сделали вывод, что Марху, по всему видать, вскоре будут сватать (не зря же ведь модное приданое демонстрируется напоказ всей округе?!), и с возросшим любопытством принялись следить за событиями. Непрерывно кто-нибудь крутился возле замковых стен, высматривая интересные мелочи. Конюхов и стражу засыпали целым ворохом вопросов, стоило им высунуть нос за ворота…

(Смешные люди, – прежде моего посвящения Летающий по небу точно не планирует что-либо менять в участи младшенькой! Милая крошка спокойно может ещё как минимум год доигрывать в игрушки…)

На незадачливого Миму людям больно теперь смотреть: парня шатает при ходьбе; пастушок побледнел и иссох от переживаний, как сушёная рыба; за неделю от него остались лишь уши, по которым и узнают его соседи, исправно оповещающие бедолагу об известиях из замка, – а также о различных домыслах по поводу известий и о вариантах толкований этих домыслов. (Всё это делается ими из самого чистого сочувствия, не иначе!)

Прочтя письмо, я спрятала его в хуаск, где лежали деревянный гребень, шёлковые цветные нитки, иглы и напёрсток, и задумалась. Делать нечего, – пора, кажется, и в самом деле выручать нашу капризную красотку…

Вслед за письмом я уложила туда же узелок с толокном из сушёной дикой груши, затем взяла расписной глиняный кувшинчик с водой, заткнутый восковой пробкой и маленькую дуьтару: всё веселее странствовать будет…

У Чегарди при виде свирели глазёнки засияли радостью:

– А я умею петь, госпожа, и столько песен знаю! – похвалилась она и тут же принялась напевать на неизвестном наречии, прихлопывая руками в такт. Мелодия была приятна и легко запоминалась, но слова песнопения, как ни странно, оказались вовсе мне не знакомы.

– Это что, какое-нибудь редкое заклинание? – удивилась я. Мне впервые довелось такое слышать.

Смех Чегарди, зазвенев, рассыпался в воздухе, – и тотчас сами отозвались в такт медные колокольчики белого жреческого знамени, стоявшего в углу:

– Вот это да, разве ты ни разу не слыхала, госпожа? Это же песни Жаворонка нашего серебряного!

Я отрицательно покачала головой.

– Да как же нет?.. – настаивала Чегарди. – Весь край наш распевает их, – каждую весну он нас радует. Хочешь, я тебе ещё напою? Ты непременно тогда вспомнишь! Послушай… Вот я думаю… – с серьёзным видом начала было Чегарди, уютно устроившаяся в углу на коврике, но умолкла и поспешно вскочила, испуганно косясь на дверь. Ямочки на её щеках растаяли.

– Да, песни те хороши, – послышался от дверей знакомый голос, – но в пути чтобы пели только священное!

Меня так и подбросило на месте:

– С миром приход твой, учитель!

На пороге стоял, опираясь на посох, Элгур и, слегка улыбаясь, созерцал нас. Была у моего наставника такая особенность – беззвучно возникать там, где его в эту минуту не ожидали… Иногда можно даже было подумать, будто он внезапно материализуется из воздуха!

(Постойте-ка! – что значит «… в пути»? – Это как… он понял уже, что я собираюсь куда-то идти?! Ничего-то от него не скроешь! Я даже ему ещё не успела рассказать!..)

– Из какого ты очага? – обратился он тем временем к девочке.

– Я из селенья Коротах… дочь Элхи-каменотёса, – робко ответила та, вся трепеща перед священной особой жреца.

Отец Чегарди, в те времена, славился в наших окрестностях как искусный умелец и неутомимый труженик. Его руки творили чудеса из камня – посуду, корыта, величественные статуи богов для святилищ. А уж детвора округи видела в нём почти волшебника – он умел создавать из камня даже детские игрушки! А во время затяжных дождей и при паводках, когда горные речки, набрав силу, бурлили и неслись, передвигая камни, с корнями вырывая прибрежные деревья, он становился незаменимым спасителем местных жителей. Мастерство Элхи превращало речные булыжники в прочные мосты, ведущие через бурные потоки. Сотни крестьян благодаря ему могли безопасно пересекать горные реки, направляясь из своих сёл на противоположный склон горы к сенокосам и пастбищам, несмотря на природные невзгоды.

– Блажен перед небом тот, кто мост построит! Он при жизни заслужил быть принятым в йелцамани, – отозвался жрец, одобрительно кивая и ставя в угол многогранный посох, испещрённый, как и древко знамени, бесчисленными симметричными зарубками – согласно числу принесённых жертв. Он сложил с плеч увесистый мешок и снова скользнул по нам взглядом через плечо. Выглядел Элгур чем-то озабоченным.

– Наставник… вот мне из замка сестра пишет…

Пожалуй, отпроситься в неурочный час будет непросто. – По раз и навсегда установленному учителем порядку, мне позволялось погостить дома у родных лишь неделю зимой и три недели летом, всё же остальное время посвящалось занятиям: чтобы не расслабляться в безделии и не отвыкать от знания, – так он всегда это объяснял.

Элгур обернулся и чуть насмешливо оглядел меня с ног до головы так, как будто впервые в жизни встретил. Посланница сестры потупилась и спрятала руки под фартук.

– Что, на поболтушки собрались подружки? – старый жрец просверлил нас обеих насквозь острым взглядом. – Делать, на мой взгляд, тебе там особенно нечего, – как всегда, протреплетесь целую неделю о колечках да о парнишках, как будто не наговорились ещё за прошлый раз! Хотя… – вдруг задумчиво произнёс он, – всё ж и тебе полезно иногда понаблюдать со стороны, как маются у себя в миру непосвящённые! Окунёшься в их суету поглубже – быстро надоест, так и вернёшься быстрее. Хорошая лягушка в своём болоте живёт…

Я покорно опустила глаза и кивнула, но про себя подумала нечто крамольное. – Нет, пожалуй, даже ещё не подумала – лишь ощутила внутри зарождающееся облачко противления…

– Да, кстати, – продолжал он, искоса наблюдая за мной, – как будете проходить через Комалхи – скажите местным жителям, чтобы лягушку покрупнее мне принесли! Конокрад должен быть примерно наказан. Совсем совесть малый потерял.

– Неужели тебе уже известно имя вора, уважаемый Элгур?! – прозвенел хрустальный голосок Чегарди.

На восторженный возглас простушки я таинственно улыбнулась и промолчала. Неужели до сих пор кому-то не ясно, с каким человеком все мы имеем дело?!

Жрец отошёл к окну, скрывая польщённую ухмылку, и проговорил, как бы в пространство:

– Сидит иной в глуши лесной, и что-то знает – вслух не скажет… да пчёлка жало всем покажет! Собирайтесь же, не теряйте попусту времени.

* * *

Когда мы с Чегарди выходили из дверей хижины, Элгур кинул вслед нам горсть прошлогоднего зерна – малое жертвоприношение богине ветров и непогоды Дарц-нан, чтобы та уберегла нас в пути от бед:

– Благой дороги вам и тарамов-хранителей в спутники!

И вдруг резким тоном заявил мне:

– И, хотя смешно лишний раз напоминать о подобных вещах, – НИКАКИХ ТАНЦЕВ. Тебе это совершенно ни к чему!

(О… ну какие могут быть танцы? Что такое он сегодня говорит?!

Немощен уже становится уважаемый Элгур… жаль его, долго он служил богам и народу… да, и уже скоро мне придётся заменять его у жертвенника!

Ни разу в жизни ещё в танцах не участвовала. Всё-таки будущая жрица должна иметь благоговение… и вообще, я сестру иду из опасности вызволять, а не на праздниках развлекаться!)

* * *

Мы с Чегарди брели по весенним лесным тропкам сквозь густой буковый лес. Повсюду начинали просыпаться первые зелёные листья. Деревья воздевали к чистым небесам свои ветви. Мне представлялось, будто в Эле – подземном мире – пасутся стада гигантских оленей, а это их рога пробиваются к нам сквозь землю…

Чтобы не износить до срока свою единственную пару обуви, девочка шла рядом со мною босиком, крутя на палке связанные миц1окъинмачиш и трещала, как мельница. Я просто отдыхала душой с нею, и улыбка не сходила с моего лица:

– …а ещё недавно у меня появился новый братик! Угадай, госпожа, как его назвали? – Чачакх, вот! Нарочно птичье имя дали, чтобы жил он долго! Он уже с волосиками народился, и весь как есть в родинках, – счастливый будет!.. Ему на прошлой неделе люльку смастерил сосед наш, Дага-плотник. И вот позвали мы Наджа, – это как раз сын Даги, – чтобы он с хорошими пожеланиями братика в люльку положил, – а его, увальня этакого, и люльку угораздило опрокинуть, и ребёнка самого на землю едва не уронил! В доме нашем такой переполох поднялся, не передать! Бабушка, не помня себя, прибежала, поскорее яйцо на том месте разбила и веточку боярышника навязала на люльку слева, чтобы беду от младенчика отвести…

– Наставник как-то рассказывал, – над люлькой желательно волчий клык или коготь вешать, – кстати вспомнила я недавние поучения Элгура.

– О, надо братьям непременно передать – как только они в лес соберутся, пусть добудут! Мы для нашего Чачакха всё сделаем, нам для него ничего не жалко…

– Сколько же у тебя братьев?

– Кроме маленького Чачакха – трое! Боргул, Буха и Лека! И ещё четыре сестры! Куотам и Моша уже большие, а Чаб и Селисат младше меня… А Моша наша в том году пошла на ловдзарг и не вернулась. Её оттуда Маккхал из Тертие похитил…

Маккхала из Тертие я знала, так как он приходился племянником Летающему по небу и часто бывал в замке. Этот парень вовсе не искал приключений на свою голову, как вы уже поняли! Напротив, неожиданности сами его находили… Тот самый прошлогодний случай с лихим умыканием красотки Моши с соседской свадьбы произвёл немало шума в округе. (Иначе и быть не могло, ведь в этом принимал живейшее участие и мой братец со своим дружком Тархом!)

Не слышала об этой весёлой истории у нас только Сатоха-плакальщица, къайелла дзуд, да и то по причине своей полной глухоты… хотя, впрочем, едва ли! Соседки-то разве допустили бы такое? Пусть на пальцах, но растолкуют всё, что нужно, прежде чем вы успеете спросить.

– …Тогда братья хотели за ним гнаться, Мошу отбивать, а отец им сказал… я подслушала, совсем нечаянно! – оставьте, говорит, тем лучше, всё равно приданого на них на всех не хватит…

Безотчётно подбирая мотив, скользя пальцами по отверстиям свирели, я сама не понимала, что за новые мелодии плыли вместе с южным ветром в мою душу из-за горного хребта – священные или нет… что, если весна сама по себе священна?..

В подсознании снова и снова повторялся напев, и слова сами собой складывались в строчки:

«Девушка, почему сидишь ты дома?.. Твои ровесницы вышли замуж, почему ты осталась?.. Хэй, какая ты красивая! Кого собираешься осчастливить ты своей нежностью?»

Я в изумлении прислушалась к своему сердцу. Наваждение какое-то, честное слово!.. я ведь нигде прежде не могла слышать ничего подобного…

Чегарди болтала без умолку:

– …Мне разрешили сбегать домой, когда малышу третий день исполнился, и мы его купали, как положено, с мёдом и с угольком! Бабушка Чавка мне поручила вылить воду после купания в укромное место – у ограды, подальше от порога дома…

Она прыгала спиной назад, скакала вокруг меня, как молодой жеребёнок, у которого тонкие ножки ещё разъезжаются в разные стороны:

– Я стану отпрашиваться из замка, – вот бы княжна Марха почаще отпускала, – когда у брата зубки пойдут, вдруг и первый зубок мне прежде всех повезёт заметить! Тогда бабушка Чавка мне особый хингал испечёт – вооот такой, во весь рост братика!.. – а может, и от родителей получу подарок…

– А тебе самой чего больше всего хотелось бы? – поинтересовалась я.

Чегарди пританцовывала и вертелась, – ни дать ни взять волчок под кнутом на зимнем льду. Чёрные косицы мотались взад-вперёд по её плечам и груди, будто верёвки от качелей:

– Янтарную бусинку на руку! – затем подумала хорошенько и заключила: – Нет… всё-таки лучше – тейнак новый из ниток! Чаб и Селисат уже ни одной целой куклы мне не оставили, все истрепали! Что с них взять, – глупенькие ещё…

* * *

Путешествие оказалось долгим. Мы устали, на полпути устроили в лесу привал, разделили пополам взятое из дома толокно, успели допить до дна весь кувшинчик, – и я решила, что хорошо бы наполнить его снова из местного родника; к нему-то мы и направились, свернув немного с тропы к оврагу. Чегарди дёрнула меня за рукав:

– Госпожа, госпожа… ах… глянь-ка – нет, нет, да не может быть!.. Х1ай!

– Да в чём дело?

– Черемшаааа!

Я наклонилась над оврагом и посмотрела вниз, – точно, весь склон был усеян «медвежьим луком»… Чегарди, ни секунды больше не раздумывая, кубарем скатились в овраг, я последовала за ней.

– Ай, тут черемши целая поляна! – распевала во всю мочь Чегарди. – Черемшааа! Обожаю черемшууу! Давай же скорее наберём побольше, пока нас не опередил никто!!! Сейчас всё село сюда набежит, а нам что достанется?!

– Сейчас сюда не только из ближайшего села, но и из дальних краёв, – и ингуши, и дагестанцы, и осетины, и бацбийцы, – все набегут, если ты будешь так кричать… – у меня просто слёзы текли от смеха. – Ты нарочно их созываешь, похоже?!

– Черемшааа! Валалей! Вкуснятина! У меня это самое любимое блюдо! И у всех моих братьев и сестёр – тоже! Это первая! – вдохновенно голосила Чегарди. – Первая в этом году!!! Надо поесть черемши хотя бы три раза за сезон. Пусть мне прямо сейчас разбойники голову отрежут, – я на всё согласна, чтобы лишний раз попробовать черемшу!

Тогда я вынула из ножен заветный Авлиргов кинжал и немедленно принялась за дело…

* * *

Нож – вещь в пути незаменимая. Стоя на коленях, я торопливо погружала лезвие в мягкую землю и аккуратно отсекала нежные, лакомые ростки черемши. Бесспорно, это растение у нас считается изысканным угощением, её безоговорочно любят все и готовят по самым разным рецептам. Она часто прорастает в буковых рощах: корни бука, словно тёплые руки, ласкают землю, и именно здесь черемша пробуждается самой первой…

Чегарди немного помогала мне, срывая черемшу руками, но больше щебетала и галдела, выписывая круги вокруг меня и забегая вперёд…

Вот тут и совершилось нечто странное, о чём я не имею права умолчать. – Я потеряла нить разговора и остановилась, внезапно ощутив, что мы не одни. Холод иглами пронзал мне сердце, я словно проваливалась в ману, в пустое безвременье.

И я, и Чегарди – мы одновременно увидели её, – тихо ахнули, переглянулись, крепко схватились за руки и сели на землю, пригнувшись и стараясь не дышать…

На лесной поляне, на берегу ручья, погрузив в его студёную воду ноги по колени (вместе с платьем, – как она выдерживает?!), спиной к нам сидела девушка с распущенными косами.

Чудесная незнакомка с полуулыбкой оглянулась на нас, – и душа моя приняла морозный ожог от созерцания необычайной прелести: тонкий, будто прутик свидины, стан, кожа ослепительной белизны, яркие глаза – сверкающие, как алмаз, излучающие зелёный свет и… зелёные же длинные волосы!

– Айт!.. – вполголоса простонала Чегарди. – Как же она красива, фигура прямо как у рыбы!.. Таких просто не бывает! Я никогда её здесь прежде не видала.

– Тише… – цепенея, шепнула ей на ухо я. – Вот она услышит!.. Хотя… ведь она нас уже видит?!

– Кто… да это же… ах… ты знаешь?.. – ааа!!! – залепетала, в ужасе взвиваясь с места, девочка.

– Да! – Я потянула Чегарди за руку вниз и строго посмотрела на неё, приложив палец к губам. – Молчать надо. Хи-нан она – Матерь вод…

Прекрасная Хи-нан встала во весь свой стройный рост, медленно и плавно направилась к нам – и тут меня будто накрыло изумрудным покрывалом…

Дальше помнится мне не всё; а то, что память сохранила, видится немного расплывчато, как бы из сна. – Говорила ли я с нею?.. Коснулась ли она меня?.. – Это теперь сокрыто от меня, стёрто из моих воспоминаний. Боги подчас умеют играть с человеческой памятью, даже не удостоив людей объяснением, зачем им это было нужно…

Отпустило меня, когда мы находились уже далеко-далеко от ручья. Я пыталась догнать и успокоить Чегарди, которая, не слушая меня и вереща как вспугнутый зайчонок, в панике улепётывала прочь, без дороги, сквозь камни, пни и кустарники… В конце концов девчонка запнулась о какой-то длинный узловатый корень, задохнулась и упала ничком, как подстреленная, а я, не успев затормозить, с разбегу налетела на тот же корень и приземлилась на неё сверху.

Затем нам обеим просто необходимо было обняться и как следует поплакать, чтобы окончательно успокоиться!

* * *

– … И ничего, запомни, страшного здесь нет, – наставительно говорила я, прикладывая «олений язык» к разбитым коленкам отсыревшей от слёз Чегарди и зашёптывая кровь. Та смотрела на меня отчаянными глазами, рукавом утирая хлюпающий нос.

– Это просто духовная жизнь, – всё нормально… – достав из поясной сумочки деревянный гребень, я заново причесалась сама и теперь переплетала растрёпанные косички ей. – Духам иногда нужно ходить по земле и являться людям. Тот источник… видно, он принадлежит самой Хи-нан. Так надо, с этим ничего не поделаешь, – так и должно быть. Это законы, по которым устроены миры!

Чегарди устремила на меня жаркий взор своих необъятных глазищ:

– Госпожа… ведь ты меня не бросишь теперь тут одну, среди всех этих духов? Я боюсь… – она изо всех сил вцепилась в меня обеими руками, уткнувшись лицом мне в плечо.

– Вот ещё! Конечно же, нет! – я обрадовалась: мне пришла в голову замечательная идея. – Мы сейчас даже можем посестриться. И тогда ты будешь мне клятвенной сестрой и оруженосцем!.. – как я Лече…

– А Леча, это…?

– Мой старший брат, – проговорила я, выпрямившись, – хьевди, главный страж Южной башни. Разве ты его не знаешь? Его все знают! Он самый лучший… И я должна буду стать тебе – тем, что для меня есть он, а ты мне будешь… представь – как я, как моё отражение в ручье, понимаешь?..

– Всё ясно! Я буду как твой тарам… только маленький!

– Ну… допустим, – умеет она всё-таки удивить! – И нам нельзя будет просто так расстаться. Тропинки наши пересеклись… Я же будущая жрица, выходит – избранница духов, верно? Моё предназначение – посредничать между мирами богов и живых. Также после посвящения я смогу предвидеть будущее. Духи приходят ко мне оттуда в наш мир, когда на то есть воля Дела. А ты помогаешь мне, ты со мной соприкоснулась… Значит, ты тоже попадаешь в поле действия божественных сил. Кхуллам у нас с тобою такой!

Я надела ей на большой палец перстень со своего среднего, а Чегарди сняла с запястья "вороний глаз"и завязала ниточку на моей руке, – поистине это были очень трогательные минуты… Платьем меняться не стали – учитывая разницу в росте: макушка Чегарди была чуть повыше моего уха.

Мы поцеловались и пообещали хранить друг другу сестринскую верность до вечных, незапамятных времён (то есть до замужества Чегарди).

– Твоё ведь раньше наступит…

– Смеёшься ты надо мною, что ли?! Разве ты не понимаешь, что я буду жрицей?!

– Ах да, извини, – я забыла… Но как же нам быть сёстрами, когда ты жрица, да к тому же из семьи владетеля Цайн-Пхьеды, а я – дочь каменотёса?

– Вообще-то, на самом деле я – дочь Птицы Совершенства, если уж на то пошло, – усмехнулась я, – но обетное избрание выше всего, даже и уз крови! Повторяй же за мной святую клятву: «Сел, о Сел, Золотая Сила, судия справедливости…»

Похвала тараму (в стихах)

Когда я в трудный путь отправлюсь по горам,

Со мной последуй ты, мой тарам!

Над кровлею моей в день ясный и в ночи

Туманно реет образ свечи:

Меж мною и бедой, меж мною и виной -

Твоя мольба легла пеленой.

Приносишь мир душе, на раны льёшь бальзам,

Создателем мне данный тарам.

Тот кроткий шелест крыл, чуть слышный вздох у плеч -

Господней длани преданный меч.

Дашь яростный отпор коварным ты врагам,

Дух пламени и бури, тарам!

Летишь стрелой во мгле, полки их вспять гоня, -

Тарам мой ограждает меня.

Меж мною и бедой, меж мною и виной -

Крыло простёрто крепкой стеной.

Во снах и наяву да будет путь мой прям:

Создатель в мыслях, в сердце – тарам.

Что следует знать о лягушках, звёздах и разбойниках

« – Справедливость обязательно восторжествует! – уверенно заявили трое парней из селенья Комалхи, к которому вывела нас с Чегарди лесная тропинка. Мы передали им просьбу жреца раздобыть лягушку для совершения обряда, и в поисках оной, гордые и окрылённые ответственностью, порученной именно их селу, они немедленно отправились в уже известный нам лес.

Чегарди, затаив дыхание и грызя от волнения палец, смотрела им вслед…

– Они ведь тоже могут встретить там её… – вполголоса произнесла она.

– Ты имеешь в виду Хи-нан? Я думаю, их это вряд ли испугает так же, как тебя, – заверила её я. – К тому же, Матерь вод добрая, и, если им не придёт в голову загрязнять её ручей, она не станет им вредить.

– Всё-таки стоит предупредить их! – решила Чегарди и, прежде чем я успела что-либо ей ответить, она уже мчалась за ними вдогонку, а через несколько минут – обратно:

– Уфф… Сестрица, я успела им сказать!!! Мне же не всё равно, что с ними случится, – объяснила она, отдышавшись, – я знаю этих ребят, не раз бывала в Комалхи!

– Неужели одну тебя отпускали?

– Нет, конечно, – с родителями ходила! Мы родственников навещали, а это их соседи. У меня два мочхий живут здесь – Пхагал и Сагал…

Чегарди вдруг насупилась и умолкла.

– Что с тобой? – я наклонилась и заглянула в её глаза.

– Я о старшем из них, о Пхагале, сестрица… – с тяжёлым вздохом ответствовала та. – Натворил наш Пхагал дел, а мы теперь переживаем за него! Дешича Суй, его мама, рано умерла – давно, ещё когда оспа по сёлам ходила… – бабушка Чавка про те времена сказывала, меня самой тогда ещё на свете не было, – а как Пхагал отправился искать клады да пропал, то вскоре и Алу, отец его, в нижний мир ушёл… Исчез Пхагал три года назад – как в воду канул, и ничегошеньки мы о нём с тех пор не слыхали. Даже и не знаем, что и думать – жив ли он теперь, или случилось что с ним. На вепря ли дикого наткнулся? Бурей ли снежной в горах замело? Может, хьунсага в лесу повстречал, а может, и кровника нашёл… на свою голову!

По дороге я то и дело нагибалась, собирая морозник, ужовник, копытень и другие травы… Знахарь – это метка на всю жизнь; ни во сне, ни наяву не оставляет нас призвание. Девочка, вызвавшись мне помогать, нарвала охапку белых лейдзизигиш и розовых первоцветов и несла их перед собою с видом знаменосца, гарцующего впереди цайн-пхьединского войска… Этот Пхагал, если судить о нём по рассказам Чегарди, был отчаянным сорванцом и доставлял немало горестей своим родителям. Возможно, бродит он теперь по горам в компании лихих друзей, нападая вместе с ними на одиноких путников – таких же, как мы. А что, если вдруг…?!

До замка Эрдзие-Бе, где ждала меня Марха, добраться мы ещё не успели, и мне следует незамедлительно позаботиться о безопасном месте для ночлега с крохой, ведь в случае опасности мы будем лишены всякой охраны (защитите нас, благие тарамы!)

По крутому, поросшему густой травой скалистому склону мы спустились ближе к руслу Чанти-Орг. Целое стадо кабанов захрюкало в ближайших кустах, вспугнув стайку диких уток, огласивших пространство жалобными криками.

Некоторое время мы осторожно пробирались сквозь переплетение зарослей можжевельника и лещины вдоль левого берега реки. Чанти-Орг изменчива, и её глубина у берегов постоянно колеблется. Прихотливый её характер преображался с неуловимой быстротой: она то стремительно сжималась, как разбуженная змея, пришедшая в движение, и петляла между пышными лесистыми зарослями, словно тонкая серебристая нить, потерявшаяся в узорах зелёного ковра долины, то разливалась широко и бурлила, как ледяной кипяток в огромном котле. Казалось, будто чьи-то невидимые холодные крылья окутывают наши плечи, навевая дрожь печальной тревоги… От воды тянуло сыростью, в воздухе висела влага и Чегарди, немного поколебавшись, снова обула свои мачиш.

Тем временем звёзды не заставили себя ждать, одна за другой зажигаясь на небосводе. В горах смеркается рано, и рукодельница Села-Сата уже расшивала тёмно-синий шёлк тверди искристыми хрусталинками, отражение которых мерцало на поверхности реки. Лес и горы создавали неповторимую атмосферу, наполненную таинственной благодатной красотой…

– Сколько же звёзд! – восхищённо выдохнула Чегарди. Она ухватилась за мой пояс, чтобы не спотыкаться, и некоторое время шла так, запрокинув голову к вечернему небу. – И откуда только они берутся каждый вечер, – будто кто-то их нарочно рассыпает!.. Сестрица, скажи, – внезапно обратилась она ко мне, – для чего нужны звёзды?

– Кхоьллинарг Дел создал звёзд ровно столько, сколько есть душ человеческих, – припомнила я наставления Элгура, – каждая из небесных звёзд завёрнута в чью-то душу и хранит её.

Чегарди зачарованно всматривалась в небосвод:

– Выходит, и моя звезда где-то там тоже есть? – такая же красивая, как и те!..

– Непременно, – как и у всякого, рождённого на земле.

– Ведь и у тебя должна быть среди них своя звезда, сестрица!

– У меня? Ах, кто знает, – впервые растерялась я. – Возможно, что и нет…

– Почему? Разве ты думаешь, что на тебя одну на небе звезды не хватило? Такого не должно быть! – горячо заявила Чегарди. – Когда мы вечером садимся за стол, – нас много, но мама раздаёт ужин так, чтобы всем досталось. Хоть по маленькому кусочку, а каждому даст, никого не забудет. Не может ведь Дел любить нас меньше, чем мама!

(Оригинальные всё-таки понятия о мироздании у моего «тарама»…)

– Я, может быть, и не рождалась так, как все, – заметила я. – Меня же птицы в этот мир принесли…

– Как ты можешь это знать, сестрица? Ты совсем маленькой тогда была! – усомнилась Чегарди.

– Мне наставник рассказывал… А он-то, верно, всё знает о кхийранаш!

Чегарди, глубоко вздохнув, задумалась.

– Уж он смог бы отыскать на небе наши с тобой звёзды, – как ты думаешь, сестрица?.. Мне кажется, они обязательно висят близко друг от друга! Как тут, например, смотри, – вот целая цепочка звёзд выстроилась в ряд… – Чегарди принялась считать, загибая пальцы, – одна, две, три…

– Их здесь семь, – внимательно приглядевшись, включилась я, – это б1овСеми братьев.

– Семь братьев – они построили на небе башню? – задумчиво переспросила Чегарди. – Чтобы охранять наши души, да? Как твой брат Леча со своей дружиной…

– Это сыновья Дарц-нан, – начала объяснять я, – они хотели помочь Пхьармату, которого Сел, их отец, приковал железными цепями к скале. И тогда за это Сел со снежной вершины горы Башлам-корт забросил их на небо…

Чегарди расстроенно засопела.

– Но перед тем, как отправиться на небо и покинуть свою мать, – продолжала я, – они обеспечили Дарц-нан неубывающей пищей и негасимым огнём, и теперь у неё в очаге всегда будут гореть три полена… Когда Дарц-нан беседует с своими сыновьями, ночи в таинственных горах окутываются светом, словно звёзды сами спустились с небес, и ветра теряются в бескрайних просторах. Однако иногда её нежные слова к детям сменяются на гнев, направленный на человечество, и тогда наступает ужасная буря, приносящая с собой мрачное бедствие… Семеро же братьев ходят по небу в поисках своего восьмого брата, который ушёл туда раньше них. Если они найдут его, во Вселенной произойдут большие перемены.

– Вот так и мы всё ищем нашего Пхагала… – прозвучало неожиданное сравнение из детских уст. – Расскажи ещё о звёздах, сестрица. Откуда тебе столько всего известно?

– У наставника есть седаджейниш. Он двенадцать лет меня по ним учил.

– А как он сам знание получил?

– В скалах водятся особые, волшебные змеи… Жрец рассказывал мне, что однажды, когда он шёл по горам, ему как раз попалась одна из них. Ему было открыто, что нужно съесть эту змею. С тех пор Элгур начал понимать язык зверей и птиц… А чтобы стать хорошим лекарем, надо обрести дар врачевания свыше. Для этого весной, в первую среду после новолуния, знахарь берёт в руки змеиную шкуру, трёт её в ладонях и молит: «Великий Дел, да будут мои руки целебными!» Этот древний обряд повторяется дважды в последующие две пятницы, и таким образом обновляется каждый год…

Чегарди вся обратилась во внимание и самозабвенно слушала, приоткрыв рот.

– А ещё есть у наставника медная де1ехк – точно такая, как бывает у жертвенных животных. Вся она покрыта линиями, а вдоль них написаны магические знаки…

Чегарди благоговейно сложила руки:

– И ты сама можешь их прочесть?!

– Разумеется, – с некоей тайной гордостью отвечала я, – это же моё ремесло! Послушай, что я тебе скажу: не все знают о том, что на всех жертвах, посвящённых богам, показано состояние мира, а на медной печени в момент гадания отражается связь стихий с божествами, населяющими небесный свод. Ибо красная медь сродни огню и крови и, подобно им, передаёт тепло и жизненные силы…

Чегарди созерцала меня сияющими глазами:

– Какая же ты счастливая, сестрица! Ты умеешь сама читать и писать письма, знаешь даже священную грамоту… Научи и меня тоже, прошу тебя!

– Если тебе так хочется, почему бы и нет?

(«Настанет некогда предречённый час, – думала я, – и Элгур воссоединится с предками, – как же мне, должно быть, станет тоскливо одной без него! Впору завыть в ночной чаще, с Циском в унисон… как волк над своим последним курганом!..»)

– Знаешь что, – с зарождающейся внутри надеждой предложила я, – ты прибегай к нам в лес, как только сможешь, – мне ведь твой приход только в радость будет.

Чегарди в предвкушении захлопала в ладоши:

– А нельзя ли нам начать учиться прямо сейчас?!

– У меня здесь под рукой нет пергамента и шекъанаш, – с сожалением молвила я. – Пока просто слушай и запоминай… Кроме Семи звёзд семи братьев, есть и другие семь звёзд, что слетелись вместе, как птицы, стайкой, – это ещё один б1ов. Эти звёзды восходят в первую ночь лета, а заходят в первую ночь зимы.

– И кто живёт в той башне? Ещё одна дружина?.. Ну, так и есть, – рассуждала Чегарди, – всё как у вас в Цайн-Пхьеде – там тоже две башни!.. Выходит, на небесах всё делается совершенно так же, как на земле!

– Нет, – возразила я, – эти семеро – шайка нарт-орстхойских разбойников. Их предводителя звали Чухи. Они похитили сына у одного богатого человека и потребовали выкуп. Но, пока отец собрал выкуп, мальчик уже умер, потому что разбойники плохо за ним ухаживали…

Девочка жалобно пискнула:

– Но, сестрица, милая, это же несправедливо!!!

Я погладила её по голове и терпеливо продолжала:

– Тогда родственники мальчика объявили им кровную месть, и разбойники скрылись, но даже побег не помог им избежать наказания: Дел обрёк их на вечный голод. Отправились они странствовать и по пути украли из жилища Джоьр-бабы волшебную чашу, еда из которой не иссякает. Это было для них единственным способом насытиться. Но Дел не оставил и этот их поступок безнаказанным. Подул сильный ветер, и все разбойники вместе с чашей поднялись на небо. Они превратились в звёзды. Все, кроме одного…

– А куда делась потом их волшебная чаша?

– Она превратилась в Северную звезду. Вот она, смотри! Теперь разбойники кружат вокруг неё и хотят дотянуться до чаши, но никак не могут.

Чегарди сосредоточенно размышляла о чём-то, наконец подала голосок:

– Сестрица, скажи – как звали того, последнего разбойника? Который не попал на небо…

– Цазик, – так в легенде говорится.

– А где же он теперь?

Нахмурившись как можно строже, я выразительно посмотрела на неё:

– Всё скитается с тех пор по здешним лесам, поджидает в засаде нас с тобой; и нам точно несдобровать, если ты сейчас же не прибавишь шагу!

* * *

Но Дел благ, – мы всё же добрались невредимыми до каменного домика с двускатной кровлей, высотой в человеческий рост, почти полностью укрытого огромной сосной с дуплом, росшей у входа. Это был местный къулли- приют для пастухов, охотников и странников, запоздавших в дороге.

Я со вздохом облегчения повесила свою поясную сумочку на толстый сук дерева, чья густая тяжёлая крона завешивала крышу, и сотворила краткую молитву тарамам:

– Святые хранители, не оставьте милостью нас, под сень вашу пришедших…

Любопытный носик Чегарди просунулся в дверной проём. Раскинув руки, она покружилась, повертела головой по сторонам, нетерпеливым движением сбросила немудрёную обувку у порога и проскочила внутрь:

– О, мне тут нравится!

Чегарди в полном восторге приземлилась на рысью шкуру перед очагом, обхватив колени:

– Тепло, сестрица… и до чего мягко, представляешь! Иди сюда!

Наощупь домик вполне оправдывал своё название – «гнездо для гостя»: стены и пол его были выстланы войлоком и звериными шкурами. В подобных дорожных гостиницах, по обычаю, oxoтники оставляли шкypы и poгa в дap духам, пoкpoвитeльcтвyющим в дороге. В холодные ночи путников спасал очаг.

Пламя в очаге ещё тлело, зола была горячей, – выходит, предыдущий гость покинул кров совсем недавно. У очага лежали трут и кресало. Я принялась заново раздувать огонь и ворошить поленья, посыпались искры…

Чегарди снова взвилась с места, обняв меня за шею, и зашептала мне на ухо:

– Ты хоть поняла, где мы оказались, сестрица?

– Нет, – удивилась я. – Я ведь прежде здесь не бывала. Скажи, если знаешь!

– Конечно, знаю! – уверенно сообщила девочка. – Я тоже здесь не бывала, – ну и что? Это ведь и так ясно: мы попали в жилище Дарц-нан. Вот – в очаге как раз три полена!.. А значит, тут же должна быть и неубывающая еда! Сейчас проверим.

(До чего забавный мне «тарам» попался, однако…)

Чегарди быстро осмотрела наше новое пристанище и обнаружила узелок с чем-то съедобным:

– Всё сходится, представь, сестрица!.. Погляди-ка – для нас остались саскал, сыр и соль! Давай разделим пополам!

По обычаю, если странник находил в гостевом домике oтдыx или ночлег, то он ocтaвлял чacть cвoих припасов тем, кто придёт после него. Нам досталось по толстой пресной лепёшке с необычными оттисками (лепёшка была чёрствой, твёрдой, как камень), и по куску совершенно ужасного овечьего сыра. Но выбирать не приходилось!

Чегарди, не успев прожевать свою долю, защебетала снова:

– Сестрица, а я всё думаю… зачем жрец просил принести ему лягушку?

– Так полагается – для выведения похитителя на чистую воду, – сегодня, похоже, мне выпала честь заменять Элгура не только у жертвенника! – Чтобы ты знала, лягушка – непростое животное. Она очищает воду, имя её употребляется в клятвах…

– Да, – кивнув, с чрезвычайно серьёзным видом подтвердила Чегарди, – об этом я слышала. Лягушку нельзя убивать. Я помню, бабушка Чавка как-то говорила: кто убьёт лягушку, у того падёт корова.

– Иногда образ лягушки может принимать сама Хи-нан…

Глаза Чегарди расширились, она зажала себе рот ладонью, чтобы не вскрикнуть.

– Лягушка – одно из лучших современных средств для лечения лихорадки, – невозмутимо продолжала я, радуясь, что могу перейти к любимой теме перед столь впечатлительной слушательницей. – Это непременно нужно знать – может в жизни пригодиться!.. А по поводу того, о чём ты меня спросила, – существует специальный обряд: закидывание лягушки в сыворотку. Если вор не захочет отвратить своего злодеяния, не признается в содеянном и не возвратит украденное, то он опухнет так же, как утопленная в сыворотке лягушка.

– Ооо… – Чегарди благоговейно воззрилась на меня. – Ты даже такое умеешь?!