По ту сторону арфы

I. Пролог: Мята на подушке

Комната пахнет книгами, чуть-чуть пылью и еле уловимой мятой.

Аромат исходит от подушки – тонкий, как дыхание сна, ещё не наступившего.

Лея Бова лежит на боку, поджав колени. Простыня сбилась к ногам. Арфа в углу отбрасывает тусклый отблеск – холодное золото в свете ночника. Светлые волосы рассыпались по подушке, как оборванные строки, забытые в полях черновика.

Сон не приходит. Уже третий час, может – пятый. Она не смотрит на часы: числа ей всё равно покажут то, чего она и так боится.

Без мяты – никак. Без этого невидимого ритуала тело не отпускает разум. Сон – это не отключка. Это театр, куда надо войти по билетам. Её билет – аромат. Открытый проход в собственное подсознание.

– Я деградирую, – говорит она в полумрак. Не в голос, скорее наполовину губами, наполовину мыслью. Не с отчаянием – скорее с тоской архивиста, нашедшего в себе исписанный, но пустой лист.

– Просто… разучилась чувствовать, – добавляет. Эта реплика повисает в воздухе, как плохо заданный вопрос в классе. Она знает: если бы продолжала преподавать, то сказала бы ученикам, что такие слова – неудачные, слишком громоздкие. Но для самой себя – подходят.

27 – её число. День рождения. Оно будто печать, скрытая в каждом углу бытия: в часах, в адресах, в билетах в один конец. Она знает, что замечает его потому, что ищет, – но всё равно верит, что в нём что-то есть.

42 – ответ, конечно. Из той самой книги. Она впервые её прочла на первом курсе и с тех пор влюблена в саму идею, что смысл жизни можно прикинуть числом. Это была бы глупость, если бы не казалось спасением.

Книжка «Пер Гюнт» лежит на тумбочке. Старое издание с потрёпанной обложкой и лисой, замершей в прыжке. Она любит эту пьесу. За бегство, за невозможность остановки, за возвращение, которое никогда не становится домом. Пер – это Лея, если бы она была мужчиной и жила в лесу с философскими кроликами.

Вдох. Мята. Выдох. Тишина. Ещё вдох. Мир сжимается.

И вдруг – сбой.

Что-то внутри делает полувыдох, полувспышку. Сердце резко отступает на полшага, как будто внутри неё играет арфистка, внезапно сорвавшаяся с ноты. Восторг – непонятный, неуместный. Без причины. И слишком сильный.

Ей трудно дышать.

Это случалось прежде: когда музыку играешь на пределе, когда человек рядом вдруг смотрит так, что будто в тебя входит новый свет. Сейчас – ничего нет. Только чувство, что кто-то, где-то, вспоминает её.

Арфа в углу вдруг звенит. Без касания. Нота как линия времени, дрожащая в пространстве.

Лея садится. На часах 00:27.

Она улыбается. Не ртом – телом. Так улыбаются те, кто вот-вот прыгнет в пустоту и знает, что упадёт не вниз, а вглубь.

Она ложится снова. На этот раз – спокойно. Вдох. Мята. Выдох. И где-то под кожей мира начинает раскручиваться спираль.

II. Мир 1: Граница речи

Кто-то шепчет её имя – Лея. И этот шёпот не внутри головы – он в самом воздухе. Он вибрирует, как натянутая струна. Она открывает глаза.

Город парит. Он не стоит на земле – он висит в полупрозрачной ментальной плёнке, как фрагмент сна, забытого между утренним кофе и улицей. Мосты здесь соединяют не берега, а тексты. Улицы изгибаются, как строки поэзии, и здания переливаются оттенками грамматического рода.

Лея Бова – не просто филолог. Она лексо-инженер первой категории в Институте Стабилизации Смысла. Её работа – удерживать язык от распада. Потому что в этом мире, если фраза не завершена, – обрушивается здание. Если имя забыто – исчезает человек. Если цифры теряют связь с символами – реальность даёт сбой.

И сейчас система показывает тревожный разлад: 27 больше не синхронизируется с 42.

Это не просто баг. Это – фундаментальный разрыв. 27 – её число. День её рождения, код её двери, шифр подушки. 42 – Ответ на всё. Алгоритм реальности. Если они больше не соотносятся, то она уже не та, кем была.

На арфе, настроенной на семантический лад, Лея извлекает ноту, чтобы зафиксировать координаты сознания. Нота дрожит. Смысл не фиксируется. Нечто мешает – будто бы в ней другая волна. Как эхо себя, звучащего не здесь.

Она пытается записать фразу: «Я есть Лея Бова» – но ручка не пишет. Чернила сливаются в бессмысленную вязь.