Там, где прорастает тьма

Глава 1

Ещё секунду назад она была мертва.

Теперь – нет.

Холодная твердость под лопатками. Первая мысль была про тюремную камеру. Она всегда боялась попасть туда, слухи про тюрьму под храмом Званы ходили самые нехорошие. Лица, склонившиеся над ней, были слишком радостные. Они радовались ее пробуждение и это пугало больше всего. Никто не должен был ей так радоваться.

Они собираются меня пытать? Но я даже не помню, что я такого сделала… Я вообще ни шляпки не помню… Ух, попала мышка в грибницу…

В голове клубился чёрный дым, густой и бесполезный.

– Госпожа, добро пожаловать в это убогое тело! – просиял низкий мужичонка с круглым, блестящим лицом и умными, хоть и бегающими глазами за стеклами очков. Несомненно, это был заклинатель. Очень довольный собой.

Госпожа?..

Она дёрнулась, пытаясь сесть, – и, к своему удивлению, не провалилась обратно в темноту. Чьи-то руки тут же подхватили её, словно боялись, что слабое тело рассыплется на куски.

– Не спешите, не спешите, госпожа. Осторожненько. Вот так.

– Что… я…

Голос скрипел, как несмазанная дверь. Не её голос. Слишком тонкий, слишком… девчачий. И дело вовсе не в пересохшем горле.

– Не беспокойтесь! – заверил заклинатель, улыбаясь ей, как возлюбленной. – Вселение прошло просто прекрасно! Девчонка стерта, разум и тело полностью ваши! Я провел блестящую работу! Через неделю пройдет ритуал, и город будет полностью наш! То есть ваш. Я имею виду, в нашей общей власти. Как и договаривались. Мы не нарушаем договоров.

В недрах разума шевельнулось что-то холодное и землистое. Она закашлялась. Кто-то сунул в ее руку бокал с водой  – прохладной и чистой, а кто-то заботливо придержал ее за плечо, и от этого прикосновения по позвоночнику разлился животный страх.

– Обсудим всё позже, – сказал суровый мужчина с черно-рыжими волосами, в котором она узнала храмового начальника охраны. Как же его зовут? Кажется, Тис. Она много раз видела его хмурую фигуру, идущую впереди Матери и Мачехи с десятком своих подчиненных и несколькими приближенными послушницами. – Репей, проводи нашу госпожу в ее комнату.

Откуда-то вынырнул долговязый растрепанный парень, тощий и бледный как ножка поганки. Он помог ей встать, и мир поплыл. Зрение то расплывалось, то резко обострялось – стены набегали и отступали, и никак не могли договориться между собой. Ноги подкашивались, тело казалось чужим, слишком тяжёлым.

Они шли темными ходами, поднимались по лестницам, миновали десяток дверей – и вдруг очутились в длинном, залитом светом коридоре. Под ногами – зелёный ковёр, слишком мягкий, словно его соткали из облаков и наивных надежд. Ее ноги не привыкли ходить по таким коврам.

Репей остановился у двери, с щелчком повернул ключ в замке.

– Ваша комната, госпожа.

Просторная спальная комната с большим окном. Шкаф, стол, кровать из настоящего дерева, маленькая купель и умывальные принадлежности за шторой. Всё слишком новое, слишком чистенькое, словно здесь никогда не жили.

– Я буду за дверью, – сказал Репей, кладя ключ на стол. – Если что-то понадобится…

Голос у него был неприятный, словно воздух с трудом проходил через горло и его проталкивали туда силой вместе со словами.

Он исчез. Она осталась одна. Проверила дверь, но задвижки с этой стороны не оказалось. Похоже, ей не позволено запираться. Это ужасно нервировало.

Где я вообще?

Повернулась к зеркалу. В отражении – незнакомка, молодая девушка-простушка со светлыми, слишком уж чистыми волосами и наивными голубыми глазами. На ней был свободный балахон из зеленого шелка.

Мицелий в них прорости, это же не я!

Отражение осталось непоколебимо и глухо к ругательствам. Тогда она рывком распахнула шкаф. Зеленые платья висели в ряд. Столько одежды она, пожалуй, еще не видела за раз. Провела пальцами по ткани: такая качественная и дорогая.

– Тьфу ты…

Это не её платья. И не её тело.

Кто я?

Её назвали госпожой, но она никем никогда не правила.

Как меня зовут?

Из тьмы в голове выползло воспоминание.

Брысь. Меня зовут Брысь, вот как. Ну хоть что-то знакомое.

Брысь походила по комнате, сжимая и разжимая кулаки. Тело ощущалось чужим – слишком тяжелым, слишком… изнеженным. Наверняка его обладательница хорошо питалась, спала в мягкой постели, никогда не работала руками. И никогда не дралась. Брысь привыкла к шрамам на костяшках, к вечному запаху дыма и плесени. А теперь – шелковые рукава зеленого платья касались ее запястий с непривычным – и раздражающим – шорохом, мягкие ладони казались слабыми, а дурацкие локоны лезли в глаза.

А еще в рукаве платья оказался спрятан кошелек заклинателя.

Как это вышло?

Она открыла его кожаные страницы и пересчитала содержимое. Золотисто-черных купюр хватило бы на покупку, скажем, недельного запаса еды и зелий для защиты от спор. Неплохо…

Спрятав кошелек, она высунулась в открытое окно.

Разгар дня в Городе. Было светло и удушливо-жарко, испарина поднималась прямо от вымощенных серым камнем дорожек и оседала каплями где-то на крышах.

Здание, в котором была её комната, располагалось в центре города, так что под окном жила своей сумбурной жизнью городская площадь. Запах раствора для дезинфекции слегка кислил на языке; здесь его не жалели и поливали улицы каждый час.

Отсюда был отлично виден храм, посвященный двуликой богине Зване – храм Зелёного Пламени. Это были две соединённые башни, увенчанные вечными огнями, горящими изумрудным цветом и чадящие в небо хромовым дымом. По площади сновали туда-сюда адепты в зеленых мантиях.

Звана злая, но она защитит, говорили о богине.

Брысь поискала, но не нашла в себе боголепия.

«Мы называем их «тронутые»» – вот что ей вспомнилось.

Некоторые поднимали головы и, заметив её в окне, улыбались. Широко. Слишком широко. Как будто губы растягивали на невидимых крючках.

На противоположной стороне дороги какой-то белобрысый лавочник даже начал махать ей руками. Всё это было ненормально.

– Что им всем от меня надо?!

Разозлившись, Брысь захлопнула окно, так что оно зазвенело, и отшатнулась за занавеску.

– Госпожа? – за дверью послышался голос, настырный и уже знакомый. Репей. – Вам нехорошо?

– Отвали! – рявкнула она, но прикусила язык. Что бы здесь не творилось, нельзя было дать себе быть собой в полной мере. Даже если она не помнит, что это значит. Инстинкты кричали: слушай их и притворяйся как можно лучше. Ты во всем разберешься. Передёрнув плечами, она добавила в голос меда пополам с ядом:

– То есть… я желаю побыть одна.

За дверью наступила тишина. Слишком подозрительная. Брысь прижала ладони к вискам. В голове зашевелились обрывки воспоминаний: тёмный переулок, стены из старого кирпича. Но кто и почему так ужасно кричит? И потом боль. Боль. Боль.

– Кто я, мицелий меня разбери, и почему я здесь? – прошептала она одними губами. – Что со мной случилось?

Зеркало на стене молчало. Из него по-прежнему смотрела та самая голубоглазая простушка. Но где-то в глубине, за этим наивным взглядом, шевелилось что-то ещё, как червяки шевелятся в перегное.

Что-то из тьмы подземной грибницы.

Глава 2

В дверь постучали – на этот раз не робко, а с тяжелой властностью. И не дожидаясь приглашения, открыли ее. Брысь инстинктивно потянулась к поясу – там, где раньше под рубашкой прятался нож. Пусто.

Репей ввалился внутрь, словно запутавшись в длинных нескладных ногах. Из его кармана торчала большая краюха хлеба. Тис шагнул на порог и вгляделся в лицо девушки. Его спокойный тон порезал воздух на куски.

– Весну ожидают в храме Зеленого Пламени на вечернюю трапезу.

Почувствовав её замешательство, Репей поспешно пояснил, размахивая хлебом: – Госпожа, тело, в которое мы вас… гм… перенесли, принадлежало послушнице храма. Ее зовут Весна… звали, точнее, – он почесал голову, затем отломил кусок от краюхи и сунул его в рот. – Девчонка выбрана на роль жертвы для богини Званы в ритуале через неделю. Мы специально схватили именно Весну, чтобы вы могли обратить ритуал в пользу для всех и появиться в величии, вобрав в себя силу богини. Тогда у них больше не останется выбора.

Репей уронил насколько крошек на ковёр.

– Что я должна делать сегодня? – выдавила Брысь, стараясь не смотреть на Тиса, и все же поглядывая на него, будто тело видело в нем источник опасности, с которым нельзя находиться в одной комнате. За его спиной стояла женщина, или девушка, возраст точно не определишь. Она была хрупкой комплекции, но ее взгляд говорил, что в ней нет ничего хрупкого, только острое. Решительное лицо обрамляло неровное каре. На левой щеке проросло несколько темно-зеленых грибов, как пугающее украшение, о котором не просили. Глазами она охраняла начальника охраны Тиса, а также угрожала всем остальным. Всему миру.

– Ведите себя спокойно, госпожа. – Тис не моргнул. – В храме не произносят лишних слов. Будьте молчаливы и почтительны, разделите трапезу с послушниками. Сейчас вам надо затаиться, совсем ненадолго, – он блеснул светло-серыми глазами. – Наше время скоро придет.

Он и сам разговаривал так, будто его слова стоили денег, которые он твердо решил экономить.

Платье послушницы, разумеется, было зеленым и оказалось невыносимо тесным. Оно пахло чем-то горьким – как будто его вымочили в отваре из сухих трав и забыли выполоскать.

«Тогда у них больше не останется выбора», – сказал ей Репей. Это были страшные слова. Они жили в последнем уцелевшем городе на земле. Только богиня Звана и ее адепты стояли на пути у грибницы. Можно было относится к Зеленому Пламени как угодно, но они сохраняли последних людей. Звана злая, но она защитит. Выбор всегда стоял только между жизнью и… формой существования в ином понимании этого слова. Так кого же эта кучка заговорщиков в темном зале перенесла в послушницу Весну?.. Кто должен поглотить богиню Звану на ритуальном убийстве в честь нее же? И почему, почему, разбери их всех грибница, она, Брысь, сейчас в этом теле?..

Брысь шла, стараясь не шаркать подошвами по каменным плитам, но новые туфли натирали пятки. Репей шагал рядом, время от времени поглядывая на неё с выражением глуповатого восторга.

– Это тело вам очень идет, госпожа! – пробормотал он, случайно наступив себе на ногу.

– Расскажи мне о ней. О Весне. Как я должна себя вести? Какие у меня обязанности в храме?

Репей почесал нос и начал рассказывать:

– Весна из семьи разорившихся торговцев, госпожа. Она росла с бабушкой, которая и отдала ее в храм для служения богине. А сейчас у нее никого из родных не осталось, так что не беспокойтесь об этом. Родители и ее бабуля померли много лет назад.

– Ты давно ее знаешь?

– Да вроде того. Ходил даже за ней, цветы таскал. Но она была заносчивая, вот что я скажу. Никогда на меня не смотрела. Посвятила себя служению. Когда выбирали доброволицу для жертвы, она вызвалась сама.

Репей пожал костлявыми плечами.

– Весна освобождена от работы, но придется участвовать в разных церемониях. Мы будем рядом, подскажем вам что и как, да и потерпеть нужно всего-то неделю.

Брысь не успела ответить – на противоположной стороне площади она увидела скрюченного мужчину, сидящего на ящике возле стены.

– Дядька! – чуть не воскликнула она. Но не воскликнула. «Нечего болтать. Гляди в оба, да говори немного», – так он ей повторял когда-то. Кто он такой? Брысь видела перед собой бродягу в потрепанных одеждах. Он просил милостыню, и он был слеп. Глаза его отняла катаракта, а не заражение спорами, это Брысь помнила. Но более ничего.

С той же стороны площади к ним бежал паренёк с взъерошенными, чересчур белыми волосами и широко раскрытыми светлыми глазами на бледном, почти меловом лице.

– Весна!

Тот же, что махал ей, когда она высунулась в окно. У него была приметная внешность, такого точно не забудешь. Брысь видела как-то белую галку среди черных, этот парень был такой же. Она не была с ним знакома, по крайней мере, ничего такого не помнила, но точно видела его на улицах города за передвижной лавкой с теплым хлебом. Он подбежал и схватил её за руку, от чего Брысь отпрянула назад. Его пальцы были тёплыми и шершавыми.

– Я ждал тебя в нашем месте, но ты так и не пришла… Все в порядке? Я видел, как вы вечером уходите в сторону фабрик, но не заметил, когда ты вернулась…

Брысь застыла. Заяц. Имя всплыло в голове само, будто её язык уже готов был его выговорить.

– Я…

Репей нахмурился и сделал шаг вперёд, но Заяц даже не посмотрел на него. Он искал что-то в ее глазах. Искал, но не находил. Его ресницы тоже были белыми, удивительное дело.

– Что с тобой сделали?

Тис, шедший чуть впереди, обернулся. Его взгляд, холодный и оценивающий, скользнул по Зайцу.

– Послушница Весна занята и вам не стоит больше ее беспокоить. Ее ждет собственный путь.

– Надеюсь, ты счастлива, – Заяц повернулся и пошел прочь, ссутулив плечи.

– Кто это и что ему от меня надо? – спросила Брысь, стараясь звучать равнодушно.

– Обычный лавочник. Вам не стоит обращать на него внимание, – Тис повернулся и продолжил путь. Репей неприятно хихикнул:

– Да это дружок Весны. Они вместе росли, или вроде того. Он дурачок.

– Я могу убить его, – заговорила женщина, о существовании которой Брысь могла бы даже забыть, настолько незаметной та была. Но Брысь не забыла и на всякий случай следила за тенью Тиса. Это было первое, что произнесла женщина. Голос у нее оказался глубокий и низкий.

– Пока нет такой необходимости, Ольха, – спокойно ответил Тис.

Репей неловко распахнул массивные двери в форме простирающихся ладоней. В нос ударил едкий запах химикатов и еще чего-то кислого, напоминающего забродившие ягоды. У Брысь заслезились глаза, а кожу охватил легкий зуд.

Храм внутри оказался совсем не таким, как снаружи. Вместо ожидаемого величественного зала – лабиринт низких сводчатых коридоров, освещённых зелёными лампадами. Их мерцающий свет придавал лицам проходящих адептов болезненный, почти трупный оттенок.

– Тише шаг, госпожа, – прошептал Репей, внезапно став серьёзным. Его длинные пальцы нервно перебирали край мантии. – Здесь не любят громких звуков.

Из бокового коридора выплыла процессия послушниц. Их ноги в туфлях как у нее бесшумно скользили по каменному полу, а лица были скрыты под масками: одна половина – улыбающаяся, другая – без эмоций, а глаза в прорезях казались пустыми.

Чтоб мне трухой стать! Ну и жуть!..

Тис, все так же шедший впереди, внезапно остановился перед дверью из тёмного дерева. На ней был вырезан полустёртый теперь символ – два переплетённых пламени, одно покрашено в ярко-зелёное, другое почти чёрное.

– Трапезная, – коротко пояснил он. – Помните – молчание и почтительность.

Дверь открылась, выпустив волну тёплого воздуха, сладковато пахнущего горячей похлебкой из грибов. Зал оказался просторным, но низкий потолок давил и нависал. Длинные деревянные столы стояли параллельно друг другу, а за ними сидели ряды адептов в одинаковых зелёных одеяниях. Маски были сняты с лиц. Никто не разговаривал – только тихий стук ложек о глиняные миски.

– Ваше место – там, – Тис кивнул на небольшое возвышение в центре зала, где стоял отдельный стол. За ним сидели две женщины.

«Мать и Мачеха», – догадалась Брысь, никогда не видевшая их так близко. Одна – полная, с круглым румяным лицом и добрыми глазами. Другая – худая, с острыми скулами и тонкими, словно прочерченными углём, бровями. Но больше всего поразило другое – при всех своих отличиях они были одинаковыми. Близнецами.

Репей осторожно подтолкнул её вперёд:

– Идите, госпожа. Они ждут.

Сделав шаг, Брысь вдруг почувствовала лёгкое головокружение. В ушах зазвучал странный шепот, словно кто-то перебирал сухие листья прямо у неё в черепе. Она едва не споткнулась, но вовремя поймала себя.

В этот момент худая женщина – Мачеха? – подняла голову. Их взгляды встретились, и Брысь ощутила, как по спине побежали мурашки. В этих тёмных глазах таился плотоядный, почти животный интерес.

– Весна, – произнесла полная женщина ласково. Её голос звучал как растопленные на огне сахар, стекающий с ложки. – Подойди, дитя моё. Мы так ждали тебя.

Брысь сделала ещё шаг. Шёпот в голове усилился, превратившись в ясное слово:

Опасность.

Но было уже поздно – тонкие, но невероятно сильные пальцы Мачехи уже сжимали её запястье, впиваясь в кожу словно когти.

– Какая интересная у тебя аура сегодня, девочка, – прошептала она, и её дыхание пахнуло полынью. – Совсем… не такая. Что с тобой? Ты боишься выбранного пути? Вижу, что боишься. В тебе много сомнений.

– Но мы не просто так выбрали тебя, дитя, – сказала Мать. – Ты самая преданная послушница в нашем храме. Мы исполнили твою мечту: служить великой цели, умереть во имя богини Званы, чтобы наш город смог очиститься от скверны. Так чего ты теперь боишься?..

Вопрос, кажется, не требовал ответа. Брысь украдкой сглотнула.

Как можно было добровольно отдать себя в жертву? Она никогда бы так не поступила. Своя шкура дороже всего.

Да только где та шкура теперь?.. Гнилье и мешок с плесенью! Во что я вляпалась?

Дыхание Мачехи обжигало кожу, как спиртовой компресс, положенный на рану. Брысь почувствовала, как по спине бежит ледяная струйка пота.

– Ты дрожишь, дитя, – заметила Мать, протягивая руку, чтобы погладить её по голове. Её пальцы пахли медом и чем-то лекарственным. – Это естественно. Даже самые преданные испытывают страх перед великим переходом.

– Я… – она замялась, понимая, что не знает, как должна говорить Весна.

– Поешь, дорогая. Слова ни к чему. Через неделю все будет совершено, – сказала Мать, пододвигая к ней тарелку с похлебкой.

К похлебке подавалась ложка и никакого ножа. Брысь мысленно выругалась, но покорно взяла ложку. Похлебка была густой. Плотные опята, поджаренные до золотистой корочки, упруго лопались на зубах, выпуская ореховую сладость с едва уловимой горчинкой. Моховики, томившиеся в бульоне до бархатной нежности, таяли во рту, оставляя послевкусие лесной подстилки и тёплых дождей. А где-то между ними прятались кусочки курицы – сочные, волокнистые, пропитанные душистым наваром из лука, чеснока и щепотки дикого тимьяна. Над миской вился пар, унося с собой запах дымка – будто кто-то добавил в котелок не только грибы, но и воздух, пропитанный прелой листвой и древесной смолой. Брысь прикрыла глаза, вдыхая этот букет.

Вот оно – последнее честное удовольствие в мире, где даже еда может оказаться ловушкой.

Но пока суп обжигал язык, а грибы дарили свою земляную роскошь, можно было на минуту забыть обо всем.

Хотя бы на одну ложку.

Это тело, возможно, привыкло к таким трапезам, воспринимало их как должное. Но одна из тех вещей, которые Брысь помнила про себя, была тем, что она ценила вкусную еду, когда не просто сытость в животе, но и чистый вкус на языке. Никакой тебе плесени, никаких ноток разложения. Только честный вкус хороших продуктов.

Она ела медленно, стараясь не смотреть на Мачеху. Та сидела неподвижно, уставившись на неё пустыми глазами, будто разглядывала не живую девушку, а ее холодный труп на алтаре.

Мне нужно узнать, кто я, и что случилось. А потом сбежать, иначе через неделю меня и правда принесут в жертву.

Когда трапеза закончилась, Репей вызвался проводить её обратно. Коридоры храма казались ещё мрачнее, чем днём – зелёные лампады мерцали, словно светляки в тумане, а из щелей в стенах тянуло влажной сыростью.

– Ты знаешь кого-то с именем Брысь?

Репей удивлённо посмотрел на неё.

– Только то, что о ней говорят на отшибе.

– А что говорят?

Парень передёрнул плечами:

– Какая-то уличная девчонка украла что-то у самого Полоза, и её кокнули в квартале фабрик. Парни рвут и мечут, вот только той штуки, как я понял, на трупе не нашли. Полоз в бешенстве. Ему лучше не попадаться.

Он понизил голос, озираясь:

– Я в последние два дня домой стараюсь не ходить, ночую в храме на лавке. Эта Брысь всем жителям отшиба поперёк горла теперь стоит.

Брысь до боли стиснула пальцы.

 Значит, я действительно умерла. Но что я украла? И почему это так важно?

– А где её труп, ты знаешь?

Репей поморщился.

– В мертвецкой пока лежит. Парни уже сто раз её обыскали, нет при ней ничего. А вам зачем сдалась эта девка?

– Не твоего ума дело, – отрезала Брысь, но тут же смягчила тон. – Мне нужно посмотреть на её труп. Сможешь провести?

Репей поджал тонкие губы.

– Не любитель я таких мест, но… если госпожа просит, то пойдёмте.

Он вздохнул и добавил шёпотом:

– Только не говорите Тису. Ему все это может не понравится…

Брысь нервно усмехнулась внутри себя.

Тису много чего не понравится. Но это его проблемы.

Темнота в коридорах храма сгущалась, будто живая. Репей, покусывая губу, вёл Брысь по узким служебным проходам, где даже зелёные лампады не горели. Они спустились по скрипучей лестнице в подземелье, где воздух стал очень холодным. Возможно даже, что это было самое холодное место в городе. Наверняка работа заклинателей…

– Здесь хранят… э-э-э… тех, кто ещё не похоронен, – прошептал Репей, спотыкаясь о собственную тень. – И тех, кого некому забрать.

Вроде меня, по всей видимости.

– Говорят, они тоже пригождаются… – продолжал бормотать Репей, открывая дверь. – Но я не знаю. Я не вдаюсь в подробности.

Дверь скрипнула, выпустив еще более концентрированный холод и запах формалина. Комната оказалась небольшой. Вдоль стен стояли старые столы, на некоторых лежали завёрнутые в серую ткань тела. Над головой зажглись белым светом зачарованные светильники. Репей хлюпнул носом и указал рукой куда-то в темный угол:

– В-вон там, кажется, её положили. Я… я подожду у двери.

Брысь медленно подошла. Труп девушки лежал без покрывала – худая, с неровно остриженными темными волосами, в потрёпанной одежде, с бледным лицом, на котором застыло выражение не ужаса, а… решимости?

Она наклонилась ближе.

Да чтоб меня споры взяли!.. Это же точно я. И выгляжу я не очень.

Отвратительно видеть себя такой мертвой.

Она походила на птичку, которую сломали жестокие руки Города. Она не справилась, не выжила…

Брысь поморщилась.

Так, успокойся, ты пока еще здесь, грибница их прибери!.. Плакать ты не станешь. Не дождутся.

Карманы выцветшей и многократно залатанной рубашки были неаккуратно вывернуты, а швы распороты. От штанов остались только лохмотья: кто-то разрезал их на куски. Мертвые не защищены от таких вещей. Впрочем, они к ним равнодушны. Но Брысь не была настолько мертвой, на сколько этого бы хотели те, кто ее убил, и те, кто обыскивал ее холодное тело. Она зло сжала зубы, вспоминая проклятия и грязные ругательства.

На раскрытой ладони мертвой девушки чернел и бугрился большой ожог. Наверняка бандиты тоже его заметили…

Брысь деловито осмотрела тело спереди. Застарелые шрамы, ссадины, синяки – обычный набор уличной крысы. Но никаких ран, несовместимых с жизнью. Как же она умерла?

Брысь перевернула труп на спину и уставилась бледные, окоченевшие на лопатки. Дело не в том, что там что-то было. Там чего-то не было, и это ее беспокоило. Вот только она никак не могла вспомнить, чего же не хватало. Кожа как кожа, не очень чистая, но ровная, без изъянов.

Изъян. Здесь у меня что-то было. Что-то плохое…

Сперва она подумала о татуировках, которые делали себе некоторые обитатели окраины. Но память молчала. И тогда, конечно, на ум пришло самое горестное и очевидное.

Я была заражена спорами!

И что-то внутри отозвалось одобрительным шелестом.

Брысь снова провела пальцами по коже мертвой себя и вспомнила это ощущение: бугорки под пальцами на шее… легкий зуд… иногда боль в горле и в лопатках…иногда болит весь позвоночник.

Как давно у нее это было?

Брысь задумалась, закрыла глаза, ловя ощущения.

Всегда. Это было у меня всегда.

Но как же я дожила до вчерашнего дня?

Зараженные спорами жили плохой жизнью. В основном это были бедняки, те, кому приходилось жить на отшибе в домах, где грибница уже пустила свои корни. В домах с подгнившими полами, в кварталах, где стены шептались плесенью, а из щелей в полу тянулись тонкие, почти невидимые нити грибницы.

Богатые, разумеется, переезжали из зараженных районов ближе к очищенному центру города. Там даже проросшие участки тела не так быстро изменялись. У богатых были деньги на очищающие элексиры и всякие поддерживающие процедуры. (Когда-то зараженных людей сжигали в зеленом пламени, но уже несколько поколений это не практиковалось. Во-первых, сжигать скоро стало бы некого, а Городу нужны жители и работники. Во-вторых, проведя исследования, заклинатели объявили, что люди не заражают друг друга, находясь в контакте. А споры – споры в любом случае везде.) Но бедным деваться было некуда. Они оставались на отшибе. Дышали воздухом, в котором витало нечто большее, чем пыль. Ели хлеб, на котором иногда прорастал странный пушок. И однажды замечали, что кожа у них стала… другой. Или с их телом случалось еще что-нибудь странное.

Потом они умирали.

Ну, почти все.

Шайка Полоза была исключением.

Они шныряли по заражённым землям, туда, где грибы уже сплели свой собственный, чуждый мир – мир, в котором человек был лишним. Они возвращались с наживой: полезными вещами из прошлого, вроде настольных часов, инструментами, иногда – странными артефактами, покрытыми тонким слоем мицелия. И, что самое удивительное, члены шайки возвращались без следов заражения.

Про Полоза ходили легенды. Говорили, что у него договор с самой Королевой Грибов. Что он платит ей дань – но никто не знал, какую именно.

…Брысь, впрочем, к бандитам не относилась. Она была из невезунчиков, которые заразились.

Так где же следы заражения на ее теле? Девушка качнула головой и обратилась к притихшему Репею:

– Откуда ты знал, где положили ее тело?

– Дак разве это секрет? Водил сюда уже пару полозовых парней. Уж очень они просили.

– Брысь была заражена?

– А мне откуда знать? С виду она в порядке, тощая только слишком.

– Ты знаешь точное место, где нашли ее тело?

– И вы туда же, госпожа? Всем-то эта девка сдалась. Что в ней особенного?

Репей поймал ее недовольный взгляд и втянул голову в плечи:

– Понял, отведу. Только это… не по темноте. Там много кто шастает, не хочу попадаться полозовым дружкам на глаза, да и вам не стоит пока.

Брысь ворочалась на кровати, мягкость матраса, казалось, засасывала ее вниз, вниз, под землю. Отгоняя липкий сон, так похожий на горячечный бред, Брысь думала. Почему на её теле не осталось следов заражения? Что за ожог на ладони? И главное – что она украла у Полоза?

Когда сон наконец сморил её, в сознании зазвучал голос:

– Я могу показать тебе правду. Ты ведь хочешь знать, кто убил тебя?

– Ну и кто ты?

– Я в тебе. Я это ты. Мы срослись. Мы срослись в одно целое, сплелись нервными окончаниями…

– Мне ничего такого не надо, уходи!

Смех, похожий на звук, с которым крошится шляпка большой сыроежки.

Шелест растущей грибницы. Шепот мицелия.

Брысь уснула.

Она видела сны о бесконечных нитях-дорогах, тянущихся сквозь землю, о тайных договорах с деревьями («Вы – нам сахар, мы – вам минералы, и никому ни слова»), о спорах, уносимых ветром в чужие края, где они прорастали вопреки всем законам ботаники и приличий.

Ей снились грибы-шпионы, внедрённые в ничего не подозревающую почву у порогов домов, грибы-дипломаты, ведущие переговоры с плесенью. Грибы-поэты, сочиняющие оды гниению.

А ещё ей снились люди.

Смешные, нелепые существа, которые топчут её подданных, варят их в супах, сушат, жарят, жгут молодняк химикатами, убивая целые колонии.

Но Королева не сердилась.

Потому что знала: скоро мицелий опутает весь мир.

И тогда миру будут сниться только она.