Необычайные приключения нигилиста

Глава 1 Ненавижу морскую романтику (город) Мечты и реальность – я вступаю во взрослую жизнь.

Ненавижу морскую романтику (город)

Мечты и реальность – я вступаю во взрослую жизнь.

Только недавно я перестал вздрагивать и с подозрением коситься на людей, вдохновенно восхваляющих романтику морских путешествий и мечтающих хотя бы раз побыть настоящим моряком. Дело совсем не в том, что я страдаю морской болезнью или боюсь воды. Просто несколько лет назад я попал в одну очень неприятную, если не сказать жуткую, историю, и с тех пор любое упоминание о бравых капитанах дальнего плавания или даже матросах будит во мне воспоминания, от которых я долго старался избавиться.

***

Это случилось довольно давно, в 188…-м году. Тогда это было громкое дело, о нем даже писали столичные газеты, но теперь, после стольких лет, никто уже и не вспомнит (кроме меня, конечно), о событиях в одном поволжском городе, в которые ненароком оказался замешан и я.

Я был еще совсем молодой и глупый, только-только закончил московский Константиновский межевой институт, и меня приняли на службу в Симбирскую межевую канцелярию землемером. После наших студенческих кружков голова у меня была набита мыслями о работе на благо народа, возможностях “сеять разумное, доброе, вечное” и тому подобными идеями. Я даже нарочно отпустил длинные волосы, что для будущего государственного служащего тогда считалось признаком вольнодумства и либеральности. Я представлял себе, как завожу на новом месте разделяющих мои чувства друзей, мы вечерами собираемся и увлеченно обсуждаем положение в стране, новые статьи в газетах, научные открытия, а потом, вдохновленные, работаем до седьмого пота на благо крестьян, помогая им справедливо устанавливать границы наделов.

В общем, как уже было сказано, я был классическим разночинцем своего времени. Из-за излишнего запала и категоричности в суждениях о недостатках мира, меня даже иронически прозвали “нигилистом”, хотя к настоящим нигилистам я никогда не был вхож – для этого я недостаточно презирал человечество.

Правда, когда я устроился в Симбирске, все мои мечты оказались весьма далекими от действительности. Впрочем, жаловаться мне было не на что. Начальник у меня оказался пожилым добродушным господином, весьма иронически относившимся к моим настроениям, и списывавшим их на молодость. “Э-хе-хе, были когда-то и мы рысаками”, – усмехался он обычно в ответ на мою очередную тираду и отмахивался. Он даже не обращал внимания на мою “неприличную” прическу и защищал меня от других наших сослуживцев, более консервативных и нетерпимых, которые, кстати, тоже почему-то вначале называли меня нигилистом.

“Пусть мальчик перебесится, его дело молодое, да к тому же и работник он, каких поискать”, – говорил он им умиротворяюще. Поскольку это было правдой, работал я старательно и добровольно вызывался ездить для межевания земли в самые глухие деревни, куда больше никому не хотелось тащиться, меня постепенно признали. В общем, обычная провинциальная служба, со всеми своими достоинствами и недостатками.

Постепенно я обзавелся и знакомыми, но поскольку в нашей конторе практически не было молодежи, основной круг моих друзей составляли те, с кем меня сводил мой начальник и покровитель Василий Иванович Морозов. В основном, это были такие же чиновники или местные интеллигенты – врачи, учителя, – как правило, очень милые и любезные люди, но уже обремененные семействами и оставившие свои юношеские мечты в удел таким беззаботным холостым юношам, каким был я. Ко мне они и их жены относились очень хорошо, проявляя поистине отеческую заботливость о моем времяпровождении и бытовых удобствах, но все время старались меня сосватать, поскольку по местным масштабам я считался очень приличной партией, тем более, что и в нигилизме меня с течением времени перестали подозревать.

Я часто и, надо признаться, с большим удовольствием, посещал вечеринки с танцами, хотя это и несколько противоречило моим убеждениям. Но молодость требовала свое, и я успокаивал свою совесть тем, что как только найду подходящее поле деятельности, то сразу брошу все эти развлечения. Образовался и свой мужской кружок, когда мы часто посиживали вечерами у кого-нибудь на квартире, попивая чай, да и более крепкие напитки, и горячо обсуждали политические события и местные сплетни. В основном, мы разговаривали о внешней политике – особенно был популярен немецкий Бисмарк и балканские события, обсуждали и последние меры помощи голодающим крестьянам нашего Поволжья, о том, уйдет ли наконец в отставку престарелый директор мужской гимназии и кого назначат на его место, кто кому изменяет или, наоборот, хранит верность и тому подобные разговоры.

Конечно, это было далеко от моих начальных мечтаний, но зато так уютно и безмятежно. Плавная рутина повседневной жизни незаметно затягивала меня, как зыбучие пески, а я абсолютно при этом не сопротивлялся и даже получал некоторое удовольствие. Правда, иногда, прочитав об очередном кругосветном плавании или каком-нибудь смелом англичанине – путешественнике по Африке, меня охватывала тоска. Я начинал с ужасом думать, на что трачу лучшие годы своей жизни, вместо того, чтобы добиваться известности, участвовать в каких-нибудь смелых экспедициях – ведь даже наша страна не до конца еще изучена, до сих пор на карте полно белых пятен, особенно это касается северных или туркестанских краев.

Со временем такие приступы тоски начали повторяться все чаще и чаще. Я стал угрюмым, задумчивым, начал относиться к работе спустя рукава, перестал ходить в гости, а дома в основном валялся на кровати и глушил неприятные мысли водкой. Мои коллеги, глядя на меня, только с сожалением вздыхали, а бедный Василий Иванович, чувствуя за меня ответственность, даже пару раз делал мне суровые выговоры и призывал взяться за ум. Я бездумно соглашался и… через некоторое время все повторялось. Неизвестно, чем бы все это закончилось, скорее всего я бы или спился, или действительно уехал в поисках лучшей жизни и тоже, скорее всего, где-нибудь сгинул, но тут произошла та история, о которой и хочу рассказать.

Во время одного из таких приступов меланхолии, когда я уже окончательно дошел до ручки, начальник решил, что пора меня встряхнуть. Он вызвал меня к себе в кабинет и, не глядя на меня, сказал, что необходимо поехать в одно из дальних сел для проверки правильности размежевания церковной и крестьянской земли. Ехать туда было довольно долго – сначала на пароходе до города N, а затем еще около суток на лошадях. “Оставайтесь там, сколько сочтете нужным. Может быть, хоть это немного вас встряхнет, ведь глазам больно смотреть! Зачем вы себя губите, это же чистая дурь, пора наконец опомниться!”– увещевал меня добродушный Василий Иванович. Я невозмутимо его выслушал, и спросил только, когда мне отправляться, -его искренние попытки помочь уже давно вызывали у меня только раздражение. Он с горечью махнул рукой, отпуская меня, и велел идти готовиться к отъезду, чтобы уехать как можно скорее.

“Что ж”, – решил я, с радостью покидая душную канцелярию, – ”может быть, все к лучшему. Или во время поездки я действительно приду в себя и окончательно решу, что мне делать, или допьюсь до чертиков и свалюсь за борт. Плакать обо мне некому, родители давно умерли, да и женой я еще не обзавелся, а спьяну даже не испугаюсь смерти. Да и к чему такая бессмысленная жизнь? Ведь я даже в революционеры не гожусь, слишком ленив!”

С такими оптимистичными мыслями я и отправился в эту поездку. На пароходе я добросовестно выполнял намеченную программу, усердно напиваясь до полного бесчувствия у себя в каюте. Бродить пьяным по палубе мне еще мешали остатки порядочности. Очевидно, только поэтому я и не свалился за борт, как собирался. Когда пароход прибыл в N, я валялся на койке в полубесчувственном состоянии. Стюард с помощью матросов кое-как меня разбудил и вывел на пристань, посадив на саквояж, заботливо прислоненный к стене. Сквозь пьяную муть я слышал сочувственные смешки матросов и веселые шуточки, отпускаемые по моему адресу. Впрочем, к пьяным у нас всегда относились с сочувствием, поэтому меня постарались устроить поудобнее, так, чтобы я не свалился, и чтобы мои вещи не смогли украсть. “Ничего, к вечеру прочухается”, – заметил, уходя, один из матросов. Остальные со знанием дела согласились. Это было последнее, что я услышал, перед тем, как снова заснуть, теперь уже на пристани.

Очевидно, я проспал несколько часов. Уже начало темнеть, когда холод заставил меня проснуться. Чувствовал я себя ужасно, – сами можете представить, каково может быть похмелье у человека, который пил без просыпа около полутора суток. В голове как будто поселилось целое африканское племя и без устали било в там-тамы, в горле пересохло, бил озноб, и в довершение всего, меня еще ужасно тошнило. По опыту я знал, что единственное спасение – это выпить горячего чаю или кофе, а еще лучше съесть тарелку горячего супа. Пошатываясь, я встал. Ожидавшие следующего парохода люди с опаской косились на меня, недоумевая, как это от приличного с виду господина может нести таким перегаром. Вид у меня, наверное, был не лучше моего внутреннего состояния. Кое-как я с саквояжем добрел до маленького захудалого буфета, который держал дюжий молодец. Если он был действительно так грязен, каким казался, то понять не могу, что за смелые люди могли покупать у него хоть какую-то еду. Впрочем, тогда мне было абсолютно все равно. Супа у него, конечно, не оказалось, зато бледно-желтый кипяток, который он именовал чаем, помог мне немного прийти в себя – тошнота немного утихла, и я рискнул съесть еще пару горячих каленых яиц, единственное, что можно было без риска для жизни здесь купить. Наконец, мне немного полегчало, и я смог оглядеться по сторонам.

Уже почти стемнело, и думать о продолжении пути сегодня было бессмысленно. Необходимо найти место для ночлега, что означало поиски извозчика до здешней гостиницы. Во всяком случае, я горячо надеялся, что она в этом городе имеется. Собравшись с духом, я встал, подхватил саквояж и пошел к выходу с пристани. Естественно, что в такое время никаких извозчиков уже и в помине не было, только в отдалении смутно маячил древний старичок с такой же древней на вид лошадью, запряженной в ветхую колымагу. Выбирать не приходилось, и я решительно направился к нему. После долгого ожесточенного торга (денег у меня оставалось не так уж много), старичок согласился подвезти меня к единственной в городе гостинице, находившейся на центральной площади.

Взгромоздившись в колымагу, я с облегчением вздохнул, правда, ненадолго, поскольку, когда мы тронулись, началась такая выматывающая душу тряска, что все мои похмельные недуги вернулись с новой силой. Кое-как, сжав зубы, я терпел это мучение и только молился, чтобы мы поскорее доехали, в надежде, что не успею умереть до того времени. Тащились мы очень медленно, поскольку недавно прошел дождь, на незамощенных улицах стояла непролазная грязь, и постепенно мне становилось все хуже и хуже. Я уже решил, что до гостиницы доедет только мой хладный труп, как колымага пару раз сильно дернулась и остановилась окончательно.

– Что случилось? – слабым голосом спросил я.

– Да в луже застряли, тудыть твою мать, – пробурчал соскочивший тем временем с козел старик. Он пару раз обошел вокруг, и со злобой пнул колесо.

– Слезай, барин, – решительно заявил он. – придется тебе помочь, иначе мы до утра не выберемся.

С душевным содроганием я слез прямо в середину огромного озера вонючей жидкой грязи, похожей на содержимое ассенизационной бочки. Скорее всего, так оно и было, ведь цивилизация в виде сточных труб и канав до этой улицы еще явно не дошла, и наверняка все отбросы выкидывались прямо у домов. Ботинки моментально промокли и как будто приклеились к земле. С огромным трудом переставляя ноги, я подошел к извозчику, который взял лошадь под уздцы и пытался помочь ей вылезти из этой ловушки.

– Подтолкни сзади-то, может и удастся вытащить, – распорядился он. Обреченно вздохнув, я прошлепал к задку экипажа и попытался подпихнуть его плечом вперед. Учитывая мое состояние, понятно, что особым успехом эти попытки не увенчались, только вдобавок к ботинкам, теперь еще и брюки почти до колен промокли и покрылись толстым слоем грязи. Промучавшись так полчаса, мы пришли в отчаяние. Старик проклинал тот час, когда согласился меня везти, я еще более злобно обвинял его в незнании дороги и ругательски ругал местные власти, не удосужившиеся привести дороги в нормальный вид. Стало совсем темно, когда мы поняли бесполезность наших усилий и в изнеможении опустили руки, даже ругаться сил не было. “Что же делать?” – уныло подумал я, – “Пешком до гостиницы по таким улицам я дойду разве что к утру, ночевать в этой развалюхе и мерзнуть – удовольствия тоже мало”. К тому же извозчик явно не собирался оставаться со мной. Он начал распрягать лошадь, собираясь вернуться утром, чтобы забрать свою колымагу, и даже имел наглость потребовать с меня денег за доставку до этой проклятой улицы. К этому моменту я настолько пришел в отчаяние, что без особого сопротивления ему заплатил, только чтобы он оставил меня в покое.