Семя Элизиума

Когда-то люди смотрели на звезды, чтобы выжить в суровом, диком мире, наполненном опасностями. Небесный свод становился для них картой, по которой древние прокладывали свой путь сквозь тернии существования. Затем, с течением времени, они начали обращать взгляд к небу, чтобы отыскать там отпечатки божественных пальцев, следы высших сил, способных оправдать их поступки и указать момент, когда зерно должно лечь в почву. Спустя тысячелетия человечество взглянуло на звезды иначе – как на колоссальные сферы раскаленного газа и пульсирующей плазмы, танцующие в пустоте вокруг друг друга в бесконечном космическом балете.

Но как бы ни менялся ход времени и идей, неизменным при взгляде на бескрайние просторы небосвода оставалась надежда – одинокая свеча, мерцающая во тьме бытия. Надежда на выживание, на благосклонность могущественного Существа, на разгадку великой тайны собственного предназначения. Надежда на то, что где-то там, среди холодного безмолвия космоса, теплится иная жизнь. Увы, любой свече, как бы ярко она ни горела, рано или поздно приходится погаснуть.

Леденящий ветер пробежался по моему телу, заставив непроизвольно задрожать и оторваться от созерцания усыпанного алмазной крошкой неба. Впрочем, для меня оно всегда казалось одинаковым – просто очередной фрагмент космической карты, не вызывающий трепета. Звезды представляли для нас, имаго, исключительно практический интерес. Эти пылающие гиганты были не более чем батареями, питающими наши космические корабли, снабжающими энергией машины и перевалочные базы на земных планетах. Вся архитектура нашего общества основывалась на поглощении звездной энергии – это обеспечивало выживание нашего вида, пусть даже и ценой увядания менее Безупречных рас.

Имаго всегда относились к человеческой расе с прохладным безразличием ученого, изучающего примитивный организм. Для нас люди представляли не большую ценность, чем личинки бабочки, еще не раскрывшей свои крылья. Не в обиду людям, конечно. Мы называли их личинками не из пренебрежения, а признавая их истинную природу в великой цепи эволюции. В конце концов, все имаго произошли из этих личинок. Человек счел бы такое поведение кощунственным и неблагодарным – ведь люди опутаны паутиной морали, как мухи в силках паука. Большинство имаго же даже не помнили значения этого слова – «мораль». Для нас такие метаморфозы – лишь естественный ход эволюции, исполняемый под музыку времени.

Чем больше мы теряли с течением звездных циклов человеческие рудиментарные черты – тем совершеннее становились. Так провозглашали Безупречные – те, кто полностью выжег из своей памяти клеймо прошлого и стал образцовым имаго: интеллект, превосходящий возможности квантовых компьютеров, тело, способное противостоять вакууму космоса, уникальная в своем роде красота, заставляющая замирать сердца, неуязвимость перед лицом времени… Они воплощали в себе совершенство, словно высеченное из звездного света. Лига Безупречных, подобно безупречному механизму, управляла нашим обществом, устанавливала законы и правила, которым мы следовали с той же неизбежностью, с какой планеты следуют своим орбитам. Всех рабочих имаго такая модель в общем-то устраивала – мы были винтиками в великой машине прогресса. Мы трудились на благо нашего общего будущего, движимые мечтой однажды стать Безупречными и возродить наш потерянный рай – Элизиум, превращенный в пепел яростью квазара.

Мне посчастливилось не быть свидетельницей той катастрофы – на тот момент меня еще и в помине не было. Из слов моего наставника я имела представление, что Элизиум был жемчужиной среди планет. Райским островком в холодном космическом море, благословенным плодородными почвами, кристальными источниками воды и воздухом, напоенным кислородом. Имаго несколько сотен звездных циклов возводили там свою цивилизацию, подобную идеальному саду, где каждое растение знало свое место. Предки жили в гармонии с природой и друг с другом, верили в вечность своего благоденствия, но Вселенная, безжалостная в своем величии, разрушила их мир одним взмахом космической руки. Так свеча триумфа нашей цивилизации вынуждена была погаснуть.

Имаго, находившиеся в тот роковой миг вне родной галактики, уцелели и связали себя нерушимой клятвой: возродить то, что было отнято безжалостным космосом. С тех пор мы, словно призрачные странники, бороздили бескрайние просторы космоса, изучая способы вернуть жизнь Элизиуму. Долгие годы наши поиски были тщетны, как попытки поймать отражение луны в воде, пока однажды Ученые не обнаружили древнюю легенду о Семенах, начертанную на праязыке наших предков-личинок, древних людей.

Лингвисты расшифровали тексты, распутывая клубок забытых значений, и внесли ясность об этих загадочных Семенах – физических воплощениях первородной энергии, способных вдохнуть жизнь в мертвую материю. Природа их появления осталась для нас загадкой. В древних манускриптах, написанных на заре человеческой цивилизации, когда её хтонические боги еще прогуливались среди людей, говорилось, что Семена рассеяны «по всему Свету», как звезды по ночному небу. И моя участь как Искательницы – найти это Семя, способное заставить вновь цвести пепелище, которое когда-то было Элизиумом.

Начать поиски было принято с Земли – колыбели тех самых древних свидетельств. Безупречные, чьи глаза сияли подобно далеким созвездиям, поручили нам, двенадцати Искателям, отправиться туда и изучить планету вдоль и поперек, от её иссохших пустынь до ледяных шапок полюсов, чтобы найти этот Святой Грааль – Семя, таящее в себе возрождение потерянного дома.

К общему разочарованию, Земля встретила нас с холодным равнодушием, словно давно забытая могила предков. Ступив на её поверхность, я замерла в оцепенении – это была не та планета, которую мы помнили. Образы изумрудных лесов, лазурных океанов и шумных мегаполисов, пульсирующих жизнью, рассыпались в прах перед жестокой реальностью.

Поверхность некогда родного мира наших личинок теперь напоминала обугленную кость – выжженная, потрескавшаяся, безжизненная. Марсианские пустоши выглядели более гостеприимно, чем эта искалеченная земля. Атмосфера – лишь призрачная вуаль, едва обнимающая планету, – с трудом позволяла различить границу между небом и космосом. В этом мертвом безмолвии не осталось ни единой ноты жизни – ни трепета крыльев, ни детского смеха, ни даже самого скромного шороха существования. А в небесах, словно кровоточащая рана, пульсировало багровое солнце.

– Возможно, это был сверхмощный выброс солнечной радиации, – произнес Прометей, мой спутник, голос которого в коммуникаторе звучал тише обычного. – Когда у звезд забирают энергию, они сопротивляются, становятся капризными и непредсказуемыми. Родичи, должно быть, работали с Солнцем… А оно ответило вспышкой, которая уничтожила ближайшие планеты.

Мы переглянулись. Горечь осознания того, что любая свеча рано или поздно гаснет, отразилась в глазах каждого, но миссия требовала продолжения. Семя должно быть найдено. Герметично защелкнув шлемы экзокостюмов, мы разошлись.

Мои шаги направились в глубь того, что некогда называлось Россией. С каждым пройденным километром по восточной части Евразии странное чувство дежавю усиливалось. Я узнавала силуэты разрушенных городов, остовы заводов, призраки сожженных лесов и полей – словно видела их раньше. Моя личинка жила на этой земле и, судя по всплескам эмоций, бурлящим в моем сознании, глубоко любила её. Но видя, что стало с её родиной, печаль тяжким грузом давила на моё сердце.

К тому же внутри меня разворачивалось чувство, не поддающееся рациональному объяснению – будто после бесконечного скитания среди чужих созвездий я наконец вернулась домой. Абсурдная мысль для той, чьей колыбелью был стерильный отсек Ковчега, чьим небом всегда был только черный космос, расчерченный навигационными голограммами. Двадцать четыре звёздных цикла я не знала другого дома, кроме нашего корабля. И всё же, стоя среди руин под кроваво-тусклым небом, я ощущала, как корни неведомой мне памяти тянутся сквозь время и пространство, цепляясь за эту землю в безмолвной скорби.

Эта непостижимая связь, словно невидимая нить, вела меня через просторы некогда великой страны. Я пересекала Среднесибирское плоскогорье, ступая по камням, хранящим тепло исчезнувшей цивилизации. Глубоко в душе теплилась ирреальная надежда встретить здесь людей – надежда, противоречащая логике и здравому смыслу. В этих условиях ни один человек не смог бы выжить, и всё же… Что-то во мне искало, ждало, верило. Странное слово – «верило». Люди создали столько удивительных концепций, столько неосязаемых понятий, от которых мы, имаго, в итоге отказались.

Эволюция даровала имаго тела, способные адаптироваться к любым условиям, научила обходиться без пищи и воды месяцами, сделала нас идеальными странниками для холодных космических просторов. А люди… Люди были хрупкими, словно фарфоровые статуэтки, такими же беззащитными, как личинки. Собственно, это одна из причин, по которой мы их так называли. И всё же благодаря им появились первые из нас. Странно. За двадцать четыре цикла я так и не смогла понять, почему мы должны были отрекаться от любых связей с человечеством. Почему – при том что мы рождаемся похожими на людей, что наши характеры строятся на основании их личностей, что их память живёт в нас и спустя столько циклов – мы должны забывать их? Разве нельзя было стать Безупречным, не отрекаясь от истоков? Впрочем, моих родичей и так устраивал ход вещей.

Мой путь привел меня за полярный круг, к изломанным берегам Берингова пролива. Преодолевая острые хребты Чукотского полуострова, я чувствовала, как силы покидали меня. Каждый шаг отдавался тупой болью в истерзанных конечностях. Мои ступни, не созданные для бесконечных пеших марш-бросков, ныли и болели так, будто я шла по стеклу. Легкие горели от разреженного воздуха, который даже система фильтрации не могла сделать комфортным для дыхания. Слишком долго я пребывала на Земле.

Тем не менее я продолжала идти. Через боль, через изнеможение, через отчаяние. Преданность сородичам, священный долг перед теми, кто отправил нас на поиски последней надежды нашего вида – Семени, – были сильнее физических страданий. Я была лишь звеном в цепи поколений, лишь инструментом великой миссии, и личная боль казалась несущественной в масштабах великой цели.

Передохнув под темным куполом небес, усыпанным холодными алмазами звезд, я наконец собрала остатки сил, поднялась на дрожащие ноги и двинулась дальше. Каждый шаг по изрезанному кряжу давался с трудом, словно гравитация здесь была выше. Преодолев еще пару-тройку километров, я замерла, не веря своим глазам: внизу, у самой кромки свинцовых вод, раскинулось небольшое прибрежное поселение, разительно отличавшееся от всех руин, что мне доводилось встречать на своем пути.

Во-первых, оно стояло целым, нетронутым, словно законсервированное во времени. Во-вторых, даже с высоты кряжа различалась изумрудная зелень, ковром покрывавшая землю поселка, а над домами растягивалось предрассветное небо. На мгновение сомнение кольнуло сердце – не мираж ли это, порождение истощенного разума, жаждущего надежды? Но чем дольше я всматривалась, тем яснее понимала: это реальность. Кровь прилила к щекам от возбуждения – скорее всего, я вернусь на Ковчег не с пустыми руками, а с Семенем. Что же еще могло сохранить поселок в таком цветущем состоянии посреди всеобщего запустения?

Пальцы, подрагивая от нетерпения, скользнули над левым наручем, активируя встроенную сенсорную панель. Голографический дисплей засветился бледно-голубым, и я немедленно связалась с Прометеем. Мой взволнованный голос эхом прокатился по долине, когда я докладывала координаты и описывала аномалию. Искатель, находившийся в это время на противоположной стороне умирающей планеты, выслушал меня с профессиональной невозмутимостью и пообещал прибыть максимально быстро, чтобы помочь в исследовании.