Откровения

Глава 1

Откровения

«Разве могут люди стать чужими

после стольких откровений?»

Ф.М. Достоевский

Глава Первая.

Крохотная белая снежинка – бархатная звездочка, обросшая набухшими полупрозрачными кристаллами, тонкостью и изящностью своих ледяных линий она походила на красивую паутину, сплетенную опытными лапками волшебного мастера. Словно вырванная со страниц сказки, эта снежная звездочка медленно выпала из темного грозового облака и неторопливо, кружась и ловко выкручивая сложнейшие танцевальные номера, полетела вниз, на пылающий в золотых красках ночной город. Вертлявая и непредсказуемая, она рассекала темный воздух нежными и плавными поворотами и сливалась в один великий снежный вальс. Мириады прекраснейших снежных звездочек выплывали из огромного грозового облака и грациозным сквозящим вихрем устремлялись к земле; спустившись, этот вихрь с силой ударял по тающим сугробам, лужам, мокрому асфальту и, подхватываемый жестким порывом ветра, с пронзительным свистом пролетал насквозь все улицы и парки, врезался в фонарные столбы, машины, дома, бился в стёкла – и на том путешествие многих звездочек заканчивалось: все снежинки, врезавшиеся во что-либо, сразу же таяли. Однако вихрь оттого ничуть не редел, а только набирал звонкости и всё громче, и пронзительнее завывал.

Одна такая прекрасная звездочка, вытолкнутая из общего потока, прилипла к окну спальни в небольшой новостройке. Лишь на какое-то мгновение она на нём задержалась, словно отчаянно пытаясь выиграть себе ещё немного времени, но все же протянула недолго и так же, как другие, растаяла, оставив после себя водную дорожку на стекле, такую крохотную и грустную, похожую на слезу. Когда она растаяла, вихрь этого точно и не заметил – с той, уличной стороны, ничего не изменилось: красивые снежные звездочки продолжали нестись в грациозном вальсе насквозь через весь мерцающий город, продолжали врезаться в фонарные столбы, дома, машины, суетливо биться в стекла, и ветер продолжал завывать. В ту мартовскую ночь на город опустилась одна из самых сильных метелей за весь год, все её видели и почти всем было абсолютно всё равно: занятые продолжали как ни в чем не бывало заниматься своими очень важными делами, носясь и бегая по городу так безумно, что ничем не уступали самой метели, а незанятые и подавно не обращали никакого внимания на то, что происходило за их окном. И так равнодушны были почти все – почти все, кроме одного мужчины и одной женщины, лежавших в ту ночь в той самой спальне, на окне которой приземлилась, дожила свои последние мгновенья и растаяла снежная звездочка.

Спальня была освещена одной только белой гирляндой, серебристым водопадом спускавшейся по голубым полупрозрачным шторам. Её мягкий беспрерывно источающийся свет укутывал всю комнату в некую волшебную вуаль: он пронизывал воздух необычными, светлыми тенями и заставлял его призрачно сверкать, сглаживал все углы у бело-серых стен, придавал всему округлый, добродушный вид и закрывал от всего остального мира, уносил в какое-то далекое-далекое место, где не было кого-то и не было когда-то, а была одна только кровать и один Юноша и одна Девушка, лежащие в ней. Голые, лишь наполовину прикрытые толстым одеялом, они крепко обнимались – так крепко, словно в последний раз они могут друг за друга держаться, и оттого только сильнее они пытались друг в друга вжаться, – точно они пытались вовсе вдавиться внутрь друг друга. За ними, на стене висели три картины – не подлинники, но весьма качественные репродукции: в центре была подвешена «Звездная ночь» Винсента Ван Гога, откуда своими яркими желтовато-синими кругами, господствующая, оглядывала всю комнату; слева висела картина Ивана Айвазовского «Туманное утро в Италии», а справа – «Последний день Помпеи» Карла Брюллова. На стеклянном журнальном столике в лиловой вазе сладко благоухали на вид ещё свежие кустовые розы, насыщая спальню необыкновенным для такой поры, но самым желанным – весенним – ароматом. Что было удивительно и, в то же время, прекрасно – так это то, что, несмотря на закрытые окна, дух в комнате был не только не застойный, не пресыщенный сладостью цветов, но даже наоборот: воздух был свеж и имел странный, несвойственный вкус – пахло чем-то отдаленно напоминавшем подснежники. Этот вкус оставался на губах при дыхании, его можно было буквально распробовать, и, ко всему прочему, он словно вырывал спальню из городского дома и погружал её в лесную глушь, где из-под снега показывалась первая зеленая трава и на ветках распускались пухленькие почки. От этого у Юноши и Девушки создавалось ощущение непосредственной близости – и к свистящему вихрю, что взвывал за окном, и к самой весне, так неторопливо заступавшей на смену, и ещё больше друг к другу, как к двум существам, сведенным в эту самую пронзительно бушующую ночь, в эту самую весну по правилам чего-то Большого и Необъятного, объединившего всё это вместе.

Подле лиловой вазы стояли несколько тарелок, – одна фарфоровая, побольше, с наполовину пустой кистью зеленого винограда, и две стеклянные, с остатками какого-то крема, – и два у дна слегка уширенных бокала. Рядом же стояла и бутылка красного итальянского вина, а на прикроватных тумбочках на стопках глянцевых журналов и книг, у которых в волшебном сияющем свете блестели обложки, стояли ещё недавно выпитые из-под чая кружки в золотой оправе.

Женщине было мало просто лежать на теле мужчины, как бы высоко она не запрокидывала на него свои ноги и руки, ей хотелось протянуть их ещё выше, пустить их по телу ещё дальше и полностью быть на нём. А мужчине было мало прижимать её голову к груди и ощущать её руки и ноги на своём теле: ему хотелось раскрыть свою грудь, взорвать свои рёбра и опустить голову женщины к самому своему сердцу. В горле у обоих застрял огромный ком – это был ком непостижимого счастья, такой щепетильной радости и чувства, который испытывается лишь несколько раз за всю человеческую жизнь.

– Я вот знаю тебя всего пару месяцев, а внутри такое ощущение… – нежнейшим женским голосом прошептала Она, – как будто знаю всю жизнь. Я как будто всегда тебя знала, как будто всегда знала, кто ты, какие твои интересы, чем увлекаешься, чем ты живешь. Точно я ещё в детстве, классе в 7, делала домашнюю работу: алгебра, в руках ручка, передо мной уравнение – и вот, решая его, я откладываю тетрадь, смотрю куда-то в карту на стене и скучаю по тому, что до нашей встречи ещё так далеко!

Женщина смущённо подняла голову и глазам мужчины открылась её милейшая улыбка и яркий возбуждённый взгляд.

– Я понимаю, я чувствую то же самое, – Он улыбнулся ей в ответ и в глазах Его отразилось сияние гирлянд.

– Какие у тебя красивые глаза! – восхищённо сказала Она, – в них словно отразилось звёздное небо! Прекрасное звёздное небо, усыпанное горящими чудесами всей Вселенной – такого ни за что в мире не увидеть – а оно всё в твоих глазах!

И в этот момент мужчина посмотрел на женщину, сначала взгляд его пал на её голубые глаза, затем на лоб и необычайно мягкие волосы, вьющиеся вокруг лица до самой шеи, затем на нежно-алые аккуратные губы и маленький острый нос, а потом снова вернулся к голубым бездонным глазам. Мужчина смотрел на Неё таким абсолютно поглощенным и, в тоже время, трепетным взглядом, о котором мечтает каждая женщина. И в Её искрящихся глазах, в их завораживающей бездонности он видел единственную только светлую, пылающую силами выплеснуться бездну, до самого края полную доброты, тепла и заботы, которые женщина желала полностью, до мельчайшей частички отдать мужчине – громко и показательно вручить, даже если бы он был против. Неизвестно, сколько времени они молча смотрели друг другу в глаза и тонули в счастье, но только когда снова начали говорить, то не видели ничего.

– Я люблю тебя…

– И я тебя люблю. Знаешь, я давно, может быть, никогда, но точно очень долгое время не испытывал ничего подобного…

– Чего именно?

– Понимаешь, с тобой я по-настоящему счастлив. Да, я чувствую себя счастливым рядом с тобой. Спокойствие и умиротворение меня сейчас словно преследуют, а сомнения и страхи гонятся тобой прочь. И это всё, что мне нужно.

Женщина изумилась, что было заметно по её зрачкам, которые вдруг начали быстро уменьшаться, а затем также быстро расти.

– С тобой я дома, – со сдержанным в голосе восхищением произнесла Она и подумала о том, как где-то там, далеко за пределами окна существует суетливая, безразличная к судьбам жизнь, с бешеной скоростью текущая в безумном, неразборчивом потоке, где давятся и уничтожаются личности и их мечты, между собой грызутся даже близкие, где, кажется, и мира вовсе нет – одно слово, а на самом деле там только бесконечная погоня страхов и ненависти. – За окном… такой бред, всё так глупо и безнадежно, всё кажется таким бесцельным… А с тобой, как за воротами рая – закрыла их и ничего меня не тронет. Я в безопасности, тишине и любви. Правда, с тобой молчание даже какое-то другое, говорящее, и его беззвучные слова очень теплые и ласковые. С тобой я дома.

Женщина неожиданно перевела взгляд на губы мужчины и увидела, как они расплываются в широчайшей улыбке.

– У тебя такая милая улыбка!

– Такая уж прям милая? – смущенно посмеялся Юноша.

– Да, и немного, может быть, глупая, но это очень мило! – шутливо ответила Девушка.

– Спасибо… Твоя улыбка мне тоже очень нравится.

И оба наконец отвернули друг от друга глаза, спрятав их взгляд на постельном белье, и оба робко и умилённо посмеялись.

– Мы с тобой улыбаемся без конца, как придурки! Это так смешно! – сказала Она.

– Да… А может нас вообще переклинило, и мы теперь навсегда останемся такими?

– О, поверь, я сделаю всё, чтобы смотреть на твою улыбку до конца жизни!

– Оу… а чьей? До конца моих дней или до конца твоих?

– Мм… а как ты смотришь на то, чтобы умереть в один?

– В один день? Что ж… а… да? Да, мне нравится.

– Правда?

– Да, вполне устраивает.

– Оу, ну и отлично, – ответила Девушка и, поцеловав Юношу в щеку, снова легла у него на груди.

На щеке ещё долго держался теплый след от поцелуя, и от его ощущения на своём лице мужчина чувствовал, как в груди переполняло какой-то приятной силой. Хотелось пойти – встать с постели, одеться во всё самое качественное и стильное, открыть двери навстречу этой несчастной метели и жалкому миру, пойти и выиграть во всё, что только можно, победить во все жизненные сражения и лотереи, а потом вернуться со всеми наградами и лаврами только для одной лишь цели и с одним лишь смыслом… И всё это непременно было бы исполнено, всё это было бы воплощено в сию же минуту, вот если бы только… если бы только она не была рядом, если бы только она не лежала так удовлетворенно и смиренно на его груди, настолько крепко схватившись за тело, словно не собиралась его никогда отпускать. А Она, пожалуй, и правда не хотела его отпускать. Пусть даже на мгновение, чтобы включить чайник или переключить свет гирлянды, – ни на один крошечный миг. Пусть чайник бы включился сам, а гирлянда пусть бы и горела, как горит сейчас, всё это неважно, всё в тот момент было таким легким и простым, что и самые сложные, мировые вопросы решались в две короткие несущественные мысли: может, надо – а, может быть, ничего страшного, чёрт бы со всем, может, и не надо.

Девушка чуть приподнялась на локти, так плавно, не колебля пространства, перевалилась на Юношу и, поглаживая мягкими кончиками пальцем Его щёки и брови, пустила взгляд светящихся голубых глаз в путешествие по лицу. Она нежно обводила пальцами брови, нос и алые губы, слегка прищипывая что-то местами и смахивая, подобно искуснику, завершившему своё творение и теперь с великим, даже несколько высокомерным и жадным наслаждением смотрящему на результат своего таланта.

– Ты такой красивый… – шепотом пропела Она, словно опасаясь сдуть какую-то особенную милость в Его лице.

Одним цепким ловким движением глаз Юноша поймал Её взгляд.

– И глаза… Какие же у тебя прекрасные… невозможные глаза! – сомкнувшись носами, они приблизились так, что на их губах воздушным следом лежало теплое дыхание. Глаза Девушки, глубоко изумленные, немного смущенно, но даже без каких-либо блеклых намеков на желание отвернуться, смело смотрели в глаза Юноше. – А закрой их, пожалуйста.

– Что?

– Закрой глаза, дурашка, – Девушка улыбнулась и, положив ладонь на Его щеку и притянув к себе, нежно поцеловала. – Просто закрой… глаза… сейчас.

Белый полупрозрачный свет гирляндной каскады продолжал заливать комнату, пропитывать воздух легкостью, делать его призрачно-блестящим и запускал в каждый уголок сверкающие тени, которые, падая на всякие неровности или неопрятно лежащие предметы, тут же превращали всё из уродливого и жёсткого глазу в приятное, округлое и нежное – искусное и прекрасное, и тому, что, казалось, находилось не к месту, придавали неоспоримую значимость их нахождения именно там. Погруженное в какую-то неземную, волшебную вуаль из цветного светлого воздуха и сверкающих теней, всё в комнате имело великую, неизмеримую никогда и ни в чём ценность – оно всё было идеально. И всё было к месту в этом волшебном призрачном свете: он делал окружающую реальность похожей на сон или мечту, и его призрачность вовсе не ужасала – нет, скорее только помогала всему ещё больше показаться сказочным и прекрасным. От всех предметов исходила и растекалась по комнате некая добродетель: казалось, книги не удержаться на полках и вырвутся сейчас же из своих узких местечек и вместе с глянцевыми изданиями, аккуратно сложенными на тумбочке, подпрыгнут всей своей крепкой толстой стопочкой и, радуясь и ликуя, начнут выплясывать по журнальному столу; и, словно приглашённая на бал представителем высших сословий, поднимется вся посуда – и фарфоровые чашки с блюдцами, и стеклянные бокалы с тарелками, и даже хромовые ложки, – и сплоченно, высокомерно салютуя исключительно сама себе, пустится в энергичное танго, беспринципно меняясь партнёрами, и, сходя с ума от веселья, какая-нибудь хромовая ложка поцелует фарфоровую чашку. Тогда же и пустая винная бутылка соскочит со стола и будет выполнять совершенные пируэты, кругом катаясь на донышке по полу; не станет оставаться в стороне сам журнальный столик: отправится вслед за хрупкой вазой и с невесомостью балерины прыгнет в объятия к гардеробному шкафу, и даже люстра сорвётся с потолка и забудется в сальсе, и всё будет кружить, кружить, кружить в красочном и праздном танце под невидимый ритм счастья.

Да, совершенно всё будет изливаться мелодичными и проникновенными песнями громкого праздника, сладкого веселья и просто большого, невероятного счастья! Все серые и темные оттенки отцветут со стен и предметов, слетят, как шелуха, и самые яркие краски подобно бабочкам выпорхнут из-под них, станут бешено носиться в воздухе и взрываться, взрываться… пока спальня вдруг перестанет быть похожей на комнату, пока не пропадет вдруг белый свет гирлянды, до того наполнявший комнату, и не загорится где-то далеко от пола огромная люстра свеч, распространяя свои безмерные пресыщенные желтые лучи.

И в объятиях сказочного света все они будут блестеть и наполнять комнату весельем, попеременно подходя к Женщине и Мужчине, интересуясь как их бытие, хваля их чудесные наряды и учтиво удаляясь под взаимные комплименты.

– Вы прекрасно выглядите, мадам! – прыгнула на тумбочку фарфоровая чашка, – сэр, – почтительно поклонилась и вновь отправилась кокетничать к чайной ложке.

– Какая прелесть! Какое великолепное платье на вас, мадам! Вам очень идёт, вы можете мне поверить: я в них разбираюсь. – пролетела мимо люстра, – отличный галстук, сэр.

– Благодарю вас! – отвечала им Женщина.

– Здравствуйте, милые мои! Ну красивые, ах, красивые! – успел сказать столик и показательно упал в обморок; конечно, шкаф успел его поймать.

– Ох, ну не льстите, право, не льстите! – благодарно отзывалась Женщина, – как ваше настроение?

– Прекрасно, милая вы моя, просто замечательно!

И кругом стояло веселье и радость, все танцевали и смеялись. За столом чайные ложки умело заигрывали с фарфоровыми чашками, с такой опытной обаятельностью, какую имеют только уважаемые старики, и конкуренцию в этой умелости им мог составить только гардеробный шкаф, что обсыпал сразу и столик, и тумбочки не только горой ярких комплиментов, но ещё и тактичными и уверенными ухаживаниями. Где-то возле кровати винная бутылка обнимала расплакавшуюся от счастья вазу, продолжая медленно вести их вальс, и картины, прежде висевшие на стенах, теперь игрались с ароматическими свечами, аккуратно кружась вокруг, чтобы не задеть их горячее пламя. Счастье – оно словно крутилось в воздухе, словно тихо подтанцовывало в сторонке, невидимое и спокойное, и, несмотря на общее веселье, кругом царило именно истинное счастье – тихое и неспешное, но твёрдое в своем явлении. Шума не было, и только душой все иступлено кричало о радости и любви.

И вот, в центре встали Они – Юноша и Девушка. В чудесных новых нарядах, только что сшитых и отглаженных; Он – в классическом черном костюме, сидящем ровно по плечам и талии, что добавляло привлекательности его мужской фигуре, и бабочке, служившей органичным дополнением одежде, Она – в пышном молочно-розовом платье с низкими плечами, хрустальных туфлях, умеренно сверкавших из-под полов платья, и в тонкой изящной диадеме. Поклонившись друг другу, встали на исходные позиции. Он аккуратно вложил её мягкую ладонь в свою, нежно поглаживая пальцами обратную сторону, и посмотрел в её бездонные, неизменно прекрасные голубые глаза, на которых теперь поблескивала гирлянда и которые стали от этой игры света ещё более прелестными. Под зрачками, у нижней ресницы образовался прозрачный сгусток влаги и незаметно, но быстро превратился в слезу, что так же неприметно и спокойно просочилась сквозь тонкие темные ресницы и беззвучно скатилась по щеке. Тогда другой рукой Он осторожным прикосновением вытер оставшийся блестеть след на лице и, положив на щеку свою теплую ладонь, сказал:

– Я бесконечно люблю твои глаза, но им вовсе не нужно выливаться, чтобы быть настоящим океаном, – Она неловко посмеялась, и Он мягко добавил, – ну вот, я тебя рассмешил… Что случилось?

– Да я так… ничего, просто сейчас… очень счастлива. – робко произнесла Она и, – то ли чтобы перевести тему после такого невыносимо неловкого откровения, то ли чтобы просто разбавить атмосферу после него, потому что для Неё это было действительно очень щепетильно и сверх трогательно, – играючи вопросила: – то есть мои глаза всё же ненастоящий океан для тебя?

–Ап.. Ам.. – Он вначале замешкался, отправив свои глаза потерянно искать на Ее лице одобрительную улыбку, а затем, обняв Девушку за талию и притянув Её к себе, ответил, – ваши чудесные глаза – это невероятный, единственный океан, в котором я непременно хочу утонуть всей своей душой…

–Ах, право, не льстите!

–Ну же, моя принцесса, прошу вас, начнем танец!

И одним четким изящным движением левой ноги он повёл Девушку по комнате.

В тот миг застыло всё: и громадный шкаф с полками, картинами и посудой кучно стали в углу, образовав скромную зрительскую аудиторию, где даже вставшие позади всех фарфоровая кружка с ложкой прекратили целоваться и шуметь, и белые тени, что безостановочно носились по всей спальне, вдруг прилипли к стенам, окончательно скрыв собой все углы и недостатки комнаты, и свет, такой яркий и пульсирующий до того момента, окунавший всё в мягкие и нежные волны, стал таким легким и проницаемым, он как будто замёрз; и даже время, течение которого всё же здесь пусть самую малость, но ощущалось, теперь точно остановилось, и не просто встало оно, как бывает порой встают стрелки, – оно прекратило существовать на тот миг, словно никто никогда и не придумывал часы. Гирлянды и вовсе сделались невидимыми, и оттого замерзшие свет и воздух превращали спальню в ледяной осколок океана, внутри которого без памяти счастливые, потерявшие весь остальной мир и с головой поглощённые друг другом кружились в волшебном танце Юноша и Девушка. Все внимание фарфоровой посуды, бокалов, ложек, шкафа и полок, журналов и картин, белых теней на стенах и даже самого пустого пространства в то мгновение было целиком и неотрывно приклеено к Ним. Им бы могло показаться, что на них сейчас смотрит весь мир, что сама Жизнь наблюдает за их нежным и увлекающим танцем, но Они и не думали обо всём этом. Когда комната была уже исчерчена полосами от туфель, а танец начался заново в четвёртый раз, когда в четвёртый раз его следовало закончить, Юноша и Девушка уже не видели ни кровати, ни шкафа и полок с посудой и журналами, и даже стен они не видели, – всё это оставалось там, на фоне размытым, позади красивейшего, милейшего любимого лица. Какие чёткие уголки ровных бровей, какие мягкие розоватые губы… какие по-особенному воздушные, пышные волосы, какая нежная приятная кожа, которую так безудержно хочется касаться… какие ласковые глубокие глаза… сколько в их глубине красоты и тепла!..

И наконец Они остановились, но Их глаза, всё ещё доверху, с самых глубин наполненные увлеченностью, лаской и чем-то ещё более фундаментальным, чем-то необозримым и великим, пока никак не могли оторваться друг от друга. Он убрал идиотски-радостную улыбку со своего лица, сменив её на робкую и искреннюю, и положил ладонь на её маленькую щеку, легким шельфом окрашенную в розовато-алый оттенок. Он осторожно провёл по ней вниз.

– Я люблю тебя, – очень тихо, почти неслышным шепотом в раз сказали Оба, всё также не отрывая восхищенных взглядов от лиц.

И тогда Они медленно приблизились, губы непроизвольно начали надуваться, набухать, наливаться цветом, точно зерна хлопка, что обнажают свою волокнистую массу, когда созревают. Ещё мгновение – и аккуратные, теперь объемные уголки Их губ соединились в нежном и страстном поцелуе. Времени не существовало, и у этого поцелуя не было начала и не было конца. Однако когда-то. Они наконец оторвались ненадолго, чтобы в очередной раз взглянуть на любимое лицо и в очередной раз восхититься его красотой.

В то же мгновение Девушка глубоко провалилась в Юношу, припав головой к самой груди и спрятав своё лицо в ней. И Они Оба утонули в мягких объятиях.

Эти объятия, словно крепость рая, моментально и резко, мощной светлой волной разрушили всю грязь, опасность и страхи, что только имели место быть в том мире. Теперь и до тех пор, пока Их тела будут касаться друг друга, того мира с его проблемами не будет существовать. А будет только эта маленькая комната – само царство уюта, безвременья и чудес.

Юноша и Девушка снова оказались на кровати, полуголые под толстенным одеялом.

Он с трудом разлепил глаза и лениво посмотрел в окно. Она же вопросительно, с интересом разглядывала его лицо, пытаясь узнать, о чем он сейчас думает.

– Спать пора ложиться… – тихим, спокойным голосом обронил Юноша.

Девушка согласно кивнула, но потом расслаблено добавила, упав к его коленям:

– А так хочется ещё побыть немного здесь… возле тебя… – сказала Она, выводя на Его коленке своей рукой, как художественной кистью, невидимый узор, а после, перевернув голову и запрокинув её лбом вниз, окинула Юношу загадочным, с горячим нетерпением, жаждущим чего-то и взывающим взглядом.

Уголки его острых губ медленно закатились за щеки, Он притянул Девушку к себе, посадил между бёдер и, обнимая, начал с трепещущей нежностью целовать её белые плечи, на которых светлыми тенями и бликами играл свет гирлянд. Она тянулась рукой к Его голове и судорожно хваталась за макушку, и темные пряди Её шелковых вьющих волос щекотали Ему грудь. От плеч Юноша плавно ушёл к тоненькой шее, продолжая ещё нежно целовать её кожу, но всё же с трудом удерживая себя в руках от бесконтрольных импульсов тела. Девушка глубоко и оборванно вздохнула.

– Что такое? Тебя что-то печалит, милая? – ласково спросил Юноша.

– Вовсе нет, – спокойно ответила Она, однако глаза её светились в слезах, – плакать от горя для нас настолько привычно, что пару капель настоящего счастья оставляют в странном смятении… Грустить – этим можно занимать когда-угодно, в любой день, но сейчас я только лишь… в смятении. – Её глаза и правда не казались опечаленными, наоборот, они были переполнены во всю свою глубину воодушевлением. Она посмотрела Юноше в глаза и добавила мягким, как перина, голосом, – поцелуй меня.

И тогда Он поднял Её на руках, развернув к себе, и целовал. Целовал бесконечно долго, то переходя от губ к тоненькой шее и белым плечам, то вновь возвращаясь к губам, целовал в щеки, брови и волосы, а Она прижимала Его всё сильнее и крепче к своей голой груди, судорожно разглаживая руками голову, от макушки до темени. Плавно и незаметно Они свалились спинами на кровать… Их чувства, что так переполняли внутри, похоже высвободились и наружу и вихрем взмыли вверх, паря над простынями. Сладкий запах их разгоряченных тел, пылающей страсти и вечной любви, подхватываемый дерзким вихрем чувств, мгновенно наполнял спальню. Тогда уже не осталось ничего – ни мимолетных мигов от времени, ни воспоминаний от другого мира, ни даже самого мира в целом, не осталось ничего. Никаких далеких звёзд и космоса, никакого света и темноты, никакой жизни и смерти – не было. А были только Они – Юноша и Девушка, голые на постели и прикрытые толстым одеялом. И что вокруг – до этого им было всё равно, они не видели ничего, а стало быть, ничего и не существовало там, за пределами. И оттого только крепче они скрещивали ладони, только с большей страстью и нежностью целовались и только сильнее прижимали друг друга к груди, словно пытаясь вдавиться куда-то внутрь, стать одним целым… и так и умереть, вместе… Юноша утопил свои руки в Её волосах, а Она впивалась пальцами в Его шею и спину, глубоко и трепетно дыша… Поцелуй за поцелуем… Голые мягкие плечи, грудь… нежные руки и белые колени… Оставив вместе с отбывшей памятью все страхи, сомнения и всё, что так мешало, позади, Они накинулись друг на друга с неизвестной жадностью, полностью вкусив тела, исцеловав их…

Она с силой сдавила Его ладонь в своей, а Он припал к её затылку, затерявшись в вьющейся пряди мягких волос, где скрывалось ухо.

– Я… люблю тебя, солнце… – шепотом, глубоко вздыхая произнесла Она.

– И я… и я тебя очень сильно люблю, – вздыхая так же глубоко и трепетно, ответил шепотом Он, – и никогда… не перестану…

– Больше… чем… Вечно?

– Больше, чем вечно… милая…

Он сжал её ладонь в своей так, словно в последний раз может её подержать, Она закинула на его тело свои ноги и придвинулась так близко, насколько только это было возможно. Их губы сомкнулись в нежном и долгом поцелуе, и Они утонули в простынях…

–

Вихрь пылающих чувств, поднятый и парящий в воздухе над постелью, медленно стих и вновь осел на простынях, но продолжил гореть на них. Метель за окном стихла, уступая небо бледно-розовому весеннему рассвету и оставляя замерзший город, облепленный снежными льдинками, кристально сверкать в первых утренних лучах.