Солнечная Мельница

Часть первая. Стражи Белой Башни

Глава первая. Агнец на заклание

«Уи-и-и… А-а-а… А-ха-ха-ха…»

Голоса в голове сегодня разошлись как никогда. У них какой-то праздник? Авель открыл глаза, заранее готовясь снова крепко зажмуриться – если из окна брызнет нестерпимо ярким солнечным светом. От слишком яркого света голоса в голове начинали звучать громче.

За окном не было солнца. И не было неба. С уличной стороны к стёклам, забранным частой решёткой, липла серая влажная хмарь. И это не голоса в голове Авеля завывали и хохотали на все лады. Это выл и бесновался ветер.

Ветер. Пришёл ветер.

Пришли ветра…

«Ты поймёшь, милый друг, что настала пора,

Когда листья сорвут молодые ветра,

Когда скроется небо дождя пеленой,

Ты поймёшь, милый друг, и уйдёшь вслед за мной».

Авель улыбнулся и откинул тонкое больничное одеяло. Переодеться было не во что, поэтому он просто как следует отряхнул и разгладил на себе блёкло-бурую пижаму. Старательно заправил постель, так, чтоб ни одной ненужной складки и подушка строго по центру. Смахнул с пустой тумбочки невидимые крошки. И замер навытяжку спиной к окну, дожидаясь, пока за ним придут. Ветер продолжал швырять в стекла пригоршни дождевых капель, в щелях оконных рам тонко посвистывало. Скоро у Авеля замёрзла спина от сквозняка.

Не беда. Через несколько минут за ним придут, и по дороге до нужного места он сто раз успеет согреться. А пока можно внимательно рассмотреть стены, потолок, пол этой скучной безликой комнаты. Запомнить каждое пятнышко на обоях, каждую трещинку в побелке, проследить расплывчатые линии на затёртом линолеуме. Будто головоломка, так забавно. Сильнее всего невнятный рисунок на линолеуме затёрт на узкой тропке от кровати до двери. Оно и понятно, там чаще всего ходят. Те, кто был здесь до Авеля, сам Авель, те, кто будут здесь после него. Кто окажется в этой комнате уже сегодня вечером? Или маленькая палата пока что побудет пустой?

На двери мигнул зелёный огонёк, потом скрежетнул ключ в замке. Здесь не доверяют одной электронике, памятуя о том, что могут быть перебои с электричеством. Поэтому палаты запираются ещё и на механические запоры.

– Ты уже готов? – удивился вошедший в палату санитар. Авель радостно улыбнулся – этот могучий добродушный дядька ему нравился. Жаль, что дядя Женя будет спать и не увидит самого интересного. – Ну ты и молодец, Славка. Идём, что ли?

Авель только кивнул. Ответить вслух не получилось бы при всём желании: горло сжалось от волнения так сильно, что даже уже дышалось с трудом. Ничего. Это пройдёт. Скоро всё станет совсем по-другому.

Маленькая комната осталась позади, вот снова звякнул ключ в замке, вот широкая ладонь дяди Жени аккуратно и плотно обхватила плечо Авеля. Шаг, шаг, третий, пятый. За коридорными окнами деревья в парке размахивали ветвями, сбрасывая листья целыми охапками. Поворот направо – кабинеты врачей, процедурная, комната отдыха, комната для свиданий. Нет, туда Авелю не надо. Ему нужно прямо, только прямо, до самого конца коридора. А потом – вверх, вверх, вверх.

Ладонь санитара на плече Авеля напряглась и тут же расслабилась, мягко и тяжело придавив плечо. Всё, дядя Женя спит. Но его глаза открыты, а ноги продолжают шагать по коридору – прямо, до самого конца, до решётки, закрывающей выход на чёрную лестницу. Короткая остановка, Авелю нужно достать из кармана санитара магнитную карточку и приложить к панели замка. Готово. Других засовов тут нет, ведь никому и в голову не придёт соваться в этот неприметный закуток, ведущий к служебной лестнице. Здешние обитатели не мечтают о свободе, они давно забыли, что это такое. Авель тоже забыл, но ему рассказала Марина. И теперь он должен выбраться на крышу. Потому что свобода – там, наверху.

И это что-то очень классное – эта самая свобода. Так сказала Марина.

Подниматься тяжело. Ступени крутые, их так много. Дяде Жене хорошо – он спит и не чувствует усталости. А вот Авель уже начинает задыхаться, ведь он давно уже только лежит или сидит, стал совсем слабым.

Дверь на крышу тоже заперта, но это просто задвижка. Авелю пришлось собрать остатки сил, чтобы сдвинуть в сторону массивный стальной прут.

Ветер, ударивший в лицо, пах мокрыми листьями, дождём, солью. Это запах свободы? Какой вкусный.

Марина сказала, что дядя Женя поможет, когда они выберутся на крышу. Это хорошо. А то Авель так сильно устал.

Санитар повернул голову к Авелю. Широко раскрытые пустые глаза скользнули по тощей мальчишечьей фигуре, облепленной влажной бурой пижамой. Авель обхватил дядю Женю за шею, позволяя сильным рукам поднять его.

«Уи-и-и… А-а-а… И-ха-ха-ха-а…»

С деревьев слетали уже не только листья – с громким треском ломались толстые ветки. Дождь превратился в рой несущихся к земле водяных копий, над размытыми дорожками в парке то и дело взметались в воздух грязевые фонтанчики.

Санитар донёс Авеля до парапета, ловко взобрался на широкое ограждение и вытянул руки вперёд. Авель отпустил шею дяди Жени, напоследок ласково потёршись лбом о его плечо.

«Ты взлетишь, милый друг, это наша игра,

И тебя понесут молодые ветра

В край, где нет сожалений, печали и зла,

Где земля, словно райские кущи, светла».

– Отпускай меня, – прошептал Авель, глядя в пустые, широко открытые глаза санитара. – Отпускай меня, я хочу летать.

Он и в самом деле летел – совсем недолго, несколько секунд. Ветер больше не завывал и не хохотал беснующимся зверем – ветер пел, торжествующе и ласково, заглушая собственный крик Авеля, обещая чудо.

Чуда не произошло. У Авеля не выросли крылья, и ветер не подхватил его у самой земли. Марина обманула.

Умирать было очень больно, хорошо, что это было недолго.

Как только Авель умер, ветер резко затих, а серую хмарь над городом прорезали солнечные лучи.

– Марина Андреевна, вы осознаёте последствия? Владислав Мартьянов был вашим пациентом! Я уже отчитался родителям, что мальчик скоро придёт в норму! Вы в курсе, кто его родители?! Они… его отец… да они в порошок вас сотрут, Марина! И меня заодно с вами! И всю нашу богадельню, прости господи! Вы это понимаете?! Как собираетесь оправдываться?

– Никак, – Марина затушила сигарету в пепельнице и встала, одёргивая короткую синюю юбку. – Я не собираюсь оправдываться, Геннадий Борисович. Ни перед кем.

– Что-о?!

– Меня никогда не было. Меня никогда не существовало. Меня никто никогда не видел, и звать меня никак, – Марина поводила пальцем перед лицом застывшего в своём кресле мужчины. Главный врач городского психоневрологического диспансера никак не отреагировал на столь вольное поведение своей бывшей подчинённой. Широко раскрытые пустые глаза доктора смотрели в никуда.

– Произошёл несчастный случай, дорогой Геннадий Борисович. Один из ваших санитаров сошёл с ума… с кем поведёшься, верно? Он вытащил бедняжку Славу на крышу и сбросил его вниз. Прямо на каменные плиты, ай-яй-яй, какой злодей… А потом этот ваш санитар сбежал. Вы заявили на него в полицию, его уже ищут, ищут… – Марина погладила главного врача по щеке. Пустые глаза мужчины всё так же смотрели в скрытую от людского взора даль. – Но Евгения никогда не найдут, милый мой Геннадий Борисович. Потому что этот человек теперь принадлежит мне. А меня нет… никогда не было… никогда…

Перед уходом Марина внимательно оглядела кабинет, задвинула стул, на котором сидела. Свои документы из отдела кадров она уже забрала, и кадровичка точно так же не вспомнит её, даже если кто-то назовёт полное имя Марины. Человеческое имя, какое убожество. Лишь отдалённо схожее с настоящим именем великой волшебницы, последней надежды своего великого народа. Но в этом мире придётся пользоваться им – пока этот мир принадлежит людям.

Ничего, это ненадолго.

– Идём. – Повинуясь приказу Марины, из-за портьеры у окна выступил пожилой санитар, с такими же пустыми глазами, как у главного врача. – Я буду называть тебя Каин.

– Да, госпожа, – ответил тот, кому ещё совсем недавно радостно улыбался Слава Мартьянов. Ему удивительно подошло имя Авель, этому невинному мальчишке. Первому Стражу, которого Марине так легко удалось найти и убить. Первому из шестерых.

Осталось ещё пятеро. Какой пустяк.

Дверь деликатно хлопнула, выпустив в коридор Марину и Каина. Главный врач провёл в трансе ещё несколько минут, прежде чем его вырвал из забытья телефонный звонок.

Глава вторая. Островок покоя Знахарки

День начался обычно – как сотни предшествовавших ему. И, наверное, как начнутся сотни последующих дней. В жизни Розы уже давно всё шло по раз и навсегда установленному порядку. Даже если случалось что-то необычное, оно потом вносилось в список дневных дел как дополнительный пункт и становилось частью всё того же незыблемого распорядка.

Будильник, зарядка, душ. На завтрак овсянка или гречка, хрустящий хлебец с тонкой полоской сливочного масла, кофе. Из джезвы на плиту выплеснулось несколько коричневых капель, но это подождёт до пятницы – уборка по расписанию в последний день недели, а до этого времени жилище Розы могло обрастать пятнами и пылью по своему усмотрению. Если сейчас потратить драгоценные минуты на оттирание плиты, то можно опоздать на самый удобный автобус до работы. И придётся ловить такси или трястись в автобусе кольцевого маршрута – всегда забитом до отказа, шумном и пропахшем потом.

Воспоминания о пролитом кофе немного нервировали Розу, пока она спускалась на лифте до выхода из подъезда. Но стоило ей открыть тяжёлую металлическую дверь, как все посторонние мысли выдуло из её головы. В буквальном смысле.

На улице бушевала буря.

С высоты своего пятнадцатого этажа Роза видела только почти монолитные стены таких же высоток, в одной из которых жила сама. Ещё на десяток этажей выше располагалось небо, но Розу мало интересовал его цвет и наличие туч. Плохая погода никогда не становилась поводом для испорченного настроения или причиной пропустить работу. К тому же у Розы в сумке всегда лежали складной зонт и дождевик.

Ураганный ветер, нынешним утром пригибавший к земле фигурно выстриженные кусты, отметал возможность открыть зонт и добежать под защитой плотной ткани до автобусной остановки. И поэтому Роза вытащила из сумки-торбы аккуратно сложенный дождевик.

Под козырьком подъезда столпились соседи с разных этажей. На каждого из этих людей в мысленной картотеке Розы была заведена отдельная карточка с необходимым минимумом информации, и она знала, почему соседи не торопятся выходить под проливной дождь.

У Алины, молодой мамочки со второго этажа, хронический гайморит, она как огня боится любого сквозняка и точно так же, как себя, постоянно кутает в миллион одёжек свою крохотную дочку. Немудрено, что у ребёнка постоянные опрелости и непрекращающийся ринит. Старичок с пятого, Александр Игнатьевич, страдает ревматизмом, но свято верит, что эту старческую напасть можно победить регулярными долгими прогулками. До сегодняшнего дня ему везло, двор их дома с раннего утра затапливало только водопадами горячего солнечного света. А вот к ручьям ледяной воды бедный ревматик явно не был готов. Мужчина в деловом костюме, Игорь с восьмого – он просто выжидает, когда дождь слегка поутихнет. В руке у Игоря брелок сигнализации, а на пятачке асфальта рядом с детской площадкой уже помаргивает фарами его массивный, как сам бизнесмен, автомобиль. Понятное дело, Игорь не хочет портить костюм. Ведь не у всех в сумках припасены складные зонты и дождевики, как у Розы.

Тревога и уныние на лицах соседей царапали стены вокруг островка внутреннего покоя Розы. Она очень не любила, когда кто-то или что-то пыталось посягнуть на этот островок. И старалась устранить помехи сразу же, как они возникали.

Что ж, драгоценные минуты, которые не были потрачены на оттирание кофейных пятен с плиты, пригодятся сейчас.

– Розочка! – Алина обрадовалась соседке как родной. Ещё бы, самые благодарные уши для выслушивания жалоб на любимые болячки. – Какой дождище! А мне в молочку надо… Ой, какой кошмар, чуть дерево не упало, видели, видели?!

– Роза Анваровна, – за неимением цилиндра на шёлковой подкладке, Александр Игнатьевич церемонно прикоснулся к козырьку бейсболки. – Доброе утро. Разверзлись хляби, мда… На работу?

Бизнесмен Игорь молча кивнул и снова уставился на дождевую завесу, словно пытался раздвинуть её силой мысли.

– Как всегда, Александр Игнатьевич, – отозвалась Роза, расправляя дождевик. – Я бы рекомендовала вам сегодня отложить прогулку. Лучше сделайте три раза вашу гимнастику для суставов в качестве компенсации.

– Вы тоже полагаете, что мне не стоит соваться под это светопреставление? – с видимым облегчением спросил Александр Игнатьевич. – Да-да, Роза Анваровна, вы совершенно, абсолютно правы. Именно три раза! Что ж, в таком случае… – козырёк бейсболки снова вежливо колыхнулся, пиликнула, открываясь, дверь.

– Алина, – Роза мягко подхватила под локоть молодую мамочку, оттаскивая от края сухой зоны, – молочная кухня работает до вечера. Сходишь туда вместе с дочкой, когда погода наладится. Вы же всё равно сегодня выйдете гулять.

– Да, но…

– А на завтрак детям вашего возраста уже пора давать каши. У тебя есть детские каши?

– Конечно! Манка, рис, гречка, пять злаков…

– Пять злаков, – тоном, не допускающим возражений, отрезала Роза и подтолкнула Алину к двери. – Хорошего дня.

– Спасибо, Розочка! – скорость, с которой за Алиной захлопнулась дверь подъезда, просто умиляла. Роза улыбнулась: как же людям нравится, когда кто-то всё решает за них.

Бизнесмену Игорю Роза молча протянула складной зонт. Сильный мужчина уж точно удержит зонтик в руках даже при таком ветре. Деловой человек на мгновение поднял брови, затем коротко кивнул в знак благодарности, раскрыл зонт и быстро зашагал прямо по лужам. Можно было не сомневаться: нынче же вечером зонт будет возвращён хозяйке в целости и сохранности. А что до ответной любезности – ну, к примеру, подвезти до работы на большом, как океанский лайнер внедорожнике – то Роза даже не надеялась. Игорь работает в пригороде и вот прямо сейчас у него нет ни одной лишней секунды, чтобы нарушать отработанный маршрут. Время в его случае – в прямом смысле слова деньги.

Роза не обиделась. Когда-нибудь Игорь тоже окажет ей услугу – мелкую, но крайне важную. Это неизбежно. Мир строится на двух незыблемых законах, общих для всех: законе равновесия и законе бумеранга. Используя перлы народной мудрости: не бывает худа без добра и как аукнется, так и откликнется.

К тому же на автобус Роза успевает аккурат минута в минуту. Отлично. Стены островка внутреннего покоя не повреждены, о досадных пятнах на плите можно забыть до пятницы, а ливень и резкий ветер – ну и что? Это просто причуды природы, в которой нет и не может быть понятного людям распорядка. Но никакие причуды природы не могут помешать человеку добраться до работы вовремя. Это уже личный закон Розы, и из него не бывает исключений.

Буря стихла так же резко, как началась.

Роза как раз готовилась выйти из автобуса на нужной остановке, накинула на себя влажный дождевик, как вдруг махом перестал завывать ветер и солнечные зайчики весело заскакали по глубоким лужам.

За несколько кварталов от места работы Розы на мокрых каменных плитах больничного двора только что умер Слава-Авель.

Роза ступила на быстро высыхающий асфальт, перекинула уже ненужный дождевик через руку и внезапно для себя самой задрала голову вверх, в совершенно не интересное ей небо.

Высоко в небе, прямо над головой Розы, кружила стая каких-то чёрных птиц, и с каждой секундой их становилось всё больше.

– У вас осталась последняя прививка, Антонина Власовна, – Роза сняла перчатки и опустила их в контейнер с дезинфицирующим раствором. – Через шесть месяцев ревакцинация, я вас вызову.

– Спасибо, Розочка, – главбух отняла спиртовую салфетку от ранки на плече, с сомнением оглядела крохотную дырочку и снова зажала её салфеткой. – Так пока похожу, у меня кровь долго не останавливается.

– Давайте прилеплю пластырем.

Выпроводив пациентку за дверь, Роза посмотрела на часы и поняла, что вполне успевает выпить чаю до того момента, как в её кабинет начнётся паломничество «офисных девушек». В администрации наступило время кофе-брейка, после которого многочисленные младшие секретарши, помощницы менеджеров и прочие бабочки-одноднёвки начинают искать причины смыться с работы. Роза никогда не отказывалась выписать страдалицам липовую справку о внезапно скрутившей мигрени, не собиралась становиться принципиальной и сейчас. Всё равно стажёрки уволятся через месяц-другой, а постоянным работникам капнет неплохая премия за увеличение объёма работы. На обед Роза ходила позже всех остальных, в половине третьего – ближе к закрытию столовой. Она любила обедать вдумчиво и желательно в полном одиночестве. Побаловать же себя свежезаваренным чаем с домашней выпечкой (условно домашней, на самом деле пирожки куплены вчера вечером в одной очень приличной кондитерской) сам бог велел – утренние пациенты отбыли, послеланчевые только подумывают о визите в медкабинет. Вот и ладушки.

Чай, рекомендованный знакомым продавцом, был хорош – в меру терпкий, в меру душистый. Пирожки с яблочным повидлом кулинарам удались на славу. Роза открыла ежедневник и добавила к списку вечерних дел посещение той кондитерской: теперь очередь за пирожками с капустой, они окажутся такими же вкусными или нет? На всякий случай нужно будет взять и с повидлом – вдруг капустные разочаруют.

После чаепития Розу традиционно начало клонить в сон, и она позволила себе на пару минут прикрыть глаза. Оформление груды рабочих журналов займёт всё оставшееся до вечера время, спешить всё равно некуда. Как приятно сидеть у окна, подставив лицо тёплым солнечным лучам… какие интересные узоры плывут по изнанке век: это отражение капиллярного рисунка в склерах или уже какой-то лёгкий волшебный сон?..

– Роза Анваровна! – дверь кабинета взвыла всеми петлями, чего не могло случиться в принципе – она же пластиковая. Но если в дверь с доводчиком врезаться наподобие тарана, она поневоле взвоет. – ЧП! У нас там это! Упал! Лежит!

– Катюша, спокойнее, – Роза не позволила дородной девахе в чёрном комбинезоне внутренней охраны протаранить заодно и свой рабочий стол, аккуратно перехватила её на подлёте и усадила на стул. – Где у вас? Кто упал и лежит?

– У нас на пропускном! Парень какой-то! Белый весь! Губы синие! Сердца нету! То есть не услыхали, ни я, ни Мишка!

– Что за парень? Работник? Посетитель? – Роза вручила охраннице стакан с водой, предварительно капнув туда корвалола, отработанными движениями извлекла из шкафа чемоданчик со средствами оказания неотложной помощи, поправила бейдж на халате, подхватила второй чемоданчик – с портативным кардиографом. Катюше не стоит доверять ни один из баулов, она ж с полным правом может претендовать на звание «Мисс Неуклюжесть». Да и идти недалеко, всего лишь спуститься на первый этаж. Сама дотащит.

– Не знает никто! Вроде не работает у нас! Краси-и-вый… как куколка… – с неожиданным томным придыханием протянула охранница и совершенно по-девчачьи смутилась, даже покраснела. Вот и скажи, что этой мощной девице уже перевалило за тридцать. Натуральная школьница и умом недалеко ушла.

– Ну, веди, где там у вас упала и лежит эта куколка?

Следом за Катюшей Роза спустилась по лестнице, пересекла просторный холл административного корпуса и свернула в технический коридор – там располагались электрощитовые, хозяйственные подсобки, комната отдыха охраны. В этой самой комнате отдыха и обнаружился пострадавший – уже не лежащий, а вполне себе вольготно восседающий на кушетке с подложенной под спину подушкой.

Роза сумела сохранить профессионально-невозмутимое выражение на лице, хотя ей самой захотелось, как великовозрастной девчушке Катюше, распахнуть глаза широко-широко, а для верности ещё и кулаками их потереть – вдруг мерещится? Просто невероятно, самая настоящая куколка. Только живая и шевелится.

– Здравствуйте. Что с вами случилось, где болит?

– Здравствуй, Знахарка, – удивительной красоты юноша с трудом приподнялся, опираясь обеими руками о кушетку, и так радостно улыбнулся Розе, словно встретил самого дорогого на свете человека. – Я успел. Как хорошо.

«Офисные девушки» наверняка уже не раз и не два стукнули кулачками – а то и носами модельных туфелек – по ни в чём не повинной двери медкабинета. Вот она, несправедливость в высшей степени. Разве ж дверь виновата в том, что заперта на замок? А ведь ей уже и так сегодня досталось, бедняжке – от бронтозаврихи Катюши.

Роза размышляла о нелёгкой судьбе двери своего кабинета единственно затем, чтобы сохранять спокойствие. В такие моменты, как этот, именно отвлечённые и даже несколько абсурдные размышления помогали ей строить стены вокруг островка внутреннего покоя. Иначе этот островок мог погибнуть под цунами эмоционального перехлёста.

А перехлёст имел место быть. Странный юноша, назвавший Розу знахаркой (к её немалому возмущению, кстати), нёс какой-то бред, при нём не нашли никаких документов и никто не знал, откуда он вообще взялся на закрытой территории. Роза измерила ему давление, послушала сердце – оно обнаружилось в грудной клетке на положенном ему месте, это просто обоим охранникам нужно вовремя чистить уши. Всё в пределах нормы, разве что самую малость пульс частит. Уходить из дежурки парень отказался, вцепился в Розу и снова изобразил умирающего. Кто-то предложил вызвать психбригаду. Пока все вокруг бегали, спорили и всячески изображали бурную деятельность, Роза отдала ключ от медкабинета охраннику Мише и попросила отнести туда не пригодившиеся баулы для неотложки. А потом принялась уговаривать «куколку» хотя бы назвать своё имя и домашний адрес. Безуспешно – «куколка» только жалобно моргал и дрожал всем телом. Тем временем бригаду из дурки всё-таки вызвали. «Куколка» задрожал ещё сильнее и ни в какую не соглашался подняться с кушетки. Согласился только при одном условии – что Роза отправится с ним и будет всю дорогу держать его за руку.

К моменту торжественного выдворения нежданного гостя на пропускном пункте было не протолкнуться. Роза вела «куколку» через живой коридор – те самые «офисные девушки», бухгалтерия в полном составе, отдел кадров, даже из рекламщиков кто-то спустился в холл. А уж уборщицы и прочие подсобники вообще расселись на подоконниках с видом завсегдатаев галёрки. Ну как же, такой переполох в местном болотце, такой пикантный скандальчик! Пересудов хватит на несколько месяцев, если не лет. Роза подозревала, что в скором времени услышит новые факты из своей биографии, которые неизвестны даже ей самой. И теперь у этих слухов будет вполне реальная и очень симпатичная подоплёка – в отличие от прочих домыслов, разросшихся вокруг её одинокой замкнутой жизни подобно кустам чертополоха.

Почему людям не даёт покоя жизнь других людей? Особенно жизнь самодостаточных и привлекательных женщин, не обременённых детьми, мужьями, кредитами и прочими непременными атрибутами так называемого «семейного счастья»? Откуда берутся фантастические подробности про таких женщин, сделавшие бы честь самой мыльной из телеопер? Роза никогда не могла этого понять. И, наверное, уже и не поймёт.

– Красивый пацан, – заметил один из фельдшеров, усевшийся напротив Розы и её невольного подопечного. – И чего все такие симпатичные парнишки у нас в городе на голову двинутые? Вот верите – как псих, так обязательно красивый. Как этот вот. Нет чтоб уродики какие-нибудь с ума сходили, таких не жалко. А то без слёз не взглянешь, зато нормальный, как все. Прям какой-то природный феномен, честное слово.

– Правда? – Роза спросила лишь из вежливости, мысли её крутились вокруг собственных дел, оставшихся незавершёнными. То, что здешние красивые мальчики чаще некрасивых страдают психическими расстройствами, её в данный момент волновало меньше всего.

– Ага, – фельдшер явно был настроен поболтать с миловидной заводской медичкой. Роза незаметно вздохнула и изобразила на лице самую доброжелательную заинтересованность. Людям нравится разговаривать с ней, на работе это приносит немало пользы, когда нужно разобраться в причине недомогания. Но и вне работы Роза постоянно оказывается то бархатной жилеткой для чужих слёз, то тем самым случайным попутчиком, жертвой широко известного синдрома. Раньше это неимоверно бесило – ей хватает и своих мыслей, почему она должна выслушивать чужие философствования? Но с возрастом Роза научилась слушать не вникая, ни на секунду не меняя выражение доброжелательной заинтересованности на гримасу откровенной скуки. Иногда люди рассказывали ей что-то действительно увлекательное, о чём Роза потом, оставшись в желанном одиночестве, могла поразмышлять уже для собственного удовольствия.

– Вот второго сегодня везём в Бехтеревку. И опять прям фотомодель. Одного утром отвезли, постарше будет. На этого похож… как его… забыл. Актёр один, тоже психов всё время играет, у меня дочка его фанатка… как же…

– Это неважно, – Роза пошевелила ладонью, которую продолжал очень крепко сжимать «куколка». В ответ тонкие пальцы немного ослабили хватку. Кстати говоря, юноше явно становится лучше: он больше не бледный, исчезли фиолетовые тени под глазами и вокруг рта. Но сидит неподвижно, как тёплая, но совершенно безжизненная статуя. Что с ним такое, а? Неужели на самом деле сумасшедший?

– Ага, ладно, потом вспомню. Так вот, значит, утром привезли красавчика, оформляем, а в Бехтеревке все на ушах стоят – у них там какой-то санитар до белочки допился и пациента с крыши сбросил. Настя из приёмки сказала, мальчишка совсем был. И тоже всё ахала – симпатичный, тихий, из хорошей семьи. Папашка шишка какая-то, разборки однозначно устроит, и кирдык нашей психушке. В областную придётся возить.

– Тяжело вам, – Роза вновь нетерпеливо пошевелила пальцами. «Куколка» опять сжал её руку слишком сильно. Как раз на словах фельдшера «с крыши сбросил». Может, погибший мальчик и «куколка» были знакомы? Из одной, так сказать, проблемной социальной группы?

– Да уж, несладко. Но опять-таки без нас как? Люди через одного от такой жизни умом трогаются, возим всё, возим.

Машина начала плавно заворачивать вправо. Роза повернулась к окну – доехали. Ворота уже открыты, их ждут.

– Так, теперь аккуратненько выходим… ступеньки тут, потихонечку… ага, вот так…

– Верь мне! – от резкой боли в пальцах, сжатых как будто стальными клещами, Роза вскрикнула. Неправдоподобно синие и такие же неправдоподобно яркие глаза на секунду оказались совсем близко – умоляя, приказывая, лишая воли. – Просто верь мне, Знахарка! Бежим!

– Стой! Куда! Держи их! – неслось в спину. Роза не оглядывалась. Она бежала вместе с «куколкой», в котором уже и следа не осталось от беспомощной слабости, как там, в дежурке охранников. Парень расшвыривал людей на своём пути как игрушечные кегли, одним ударом кулака распахивал двери и решётки. Роза бежала, не пытаясь выдернуть из ладони «куколки» свои вконец онемевшие пальцы, и думала только о том, чтобы не зацепиться каблуком о какой-нибудь порожек – это её любимые туфли, жалко будет сломать каблук.

«Островок внутреннего покоя… Я на своём островке внутреннего покоя… Всё хорошо, вокруг стены, меня никто не найдёт, меня не видно, не видно, не видно…»

– Сюда! – Роза послушно свернула в какой-то коридор, явно для служебного пользования. – Вверх, Знахарка, быстрее, быстрее!

«Я не могу быстрее! – хотела закричать Роза. – Я сломаю каблуки на своих туфлях! Это мои любимые туфли!»

Из её губ вырвалось только еле слышное шипение – как из проколотого на полном ходу велосипедного колеса.

– Крак! – звук раздался где-то далеко, на периферии слуха. Роза поняла, что карабкаться по лестнице стало до ужаса неудобно, когда левая нога внезапно соскользнула со ступеньки. У неё теперь левая нога короче правой, вот в чём дело. Вот чёрт, она всё-таки сломала каблук!

На крыше психоневрологического диспансера тоже были какие-то люди. Они кинулись наперерез «куколке» и Розе. Кажется, это были полицейские… форма, блестящие пряжки, какие-то длинные чёрные штуки в петельках на ремнях. Это резиновые дубинки? Роза сжалась, увидев, как один из полицейских взмахнул дубинкой прямо над головой «куколки». Это же больно… её сейчас тоже ударят по голове? Боже, боже, боже…

– Замри! – звонкий голос подхватило невесть откуда взявшееся такое же звонкое эхо. Полицейские вдруг остановились, чёрная резиновая дубинка зависла в паре сантиметров от растрёпанной темноволосой макушки «куколки». Даже воздух, казалось, застыл – нагромождением причудливых прозрачных глыбин.

Замерла и Роза. Потому что они больше не бежали. Они стояли у самого края больничной крыши, и синие глаза, слишком яркие для привычного, скупого на чудеса мира, снова смотрели Розе прямо в душу.

– Ты мне веришь? Ничего не бойся. Ты сейчас всё поймёшь. Только верь мне, Знахарка! Ты веришь мне? Веришь?!

– Да! – Роза наконец-то смогла разжать губы. Собственный голос показался ей странно глухим – словно голосовые связки успели заржаветь за бесконечно долгие секунды их безумного бега.

– Ты всегда самая умная! – снова эта радостная улыбка, в синих глазах – обожание, тёмную чёлку раздувает ветром. Ветер? Почему ветер, ведь только что воздух был неподвижным, как тёплая, чуть солоноватая вода… – Ты сейчас всё узнаешь и поймёшь, Знахарка! А теперь – летим!

Туфли пришлось сбросить, иначе бы Роза не смогла взобраться на парапет. Вязкая тишина, в которой раздавался только нарастающий гул ветра, сменилась шквалом звуков – за их спинами орали отмершие полицейские, на больничном дворе толпились медработники и тоже что-то кричали, задирая головы кверху. Роза на миг оцепенела, увидев под ногами людей лужи ярко-красного цвета. Это… кровь? Весь двор, все широкие каменные плиты залиты кровью. Какой ужас… Неужели никто не видит? Как они могут ходить по крови?! Роза моргнула и пригляделась повнимательнее. Каменные плиты были серыми, нет никаких красных луж под ногами у суматошно бегающих внизу санитаров и фельдшеров. Ей просто померещилось.

И тотчас же к Розе пришло осознание, что не померещилось. Задний двор больницы действительно залит кровью. И она даже знает, чья это кровь.

А ещё она знает, что сейчас произойдёт. Вот прямо сейчас, через два удара её сердца.

– Летим, Знахарка!

Роза закрыла глаза и шагнула в пустоту. Людские голоса таяли, затихая, пока не утихли окончательно. Лишь ветер в ушах Розы пел ласково и торжествующе, обещая чудо.

Когда Роза открыла глаза, психоневрологический диспансер остался далеко позади. Прямо перед ней в облаках зияла широкая прореха, в ней голубело чистое небо, края облаков золотились от спрятанного за ними солнца. Крылья поднимали Розу всё выше, чтобы она успела пролететь в эту прореху, пока ту не затянуло.

Крылья… Крылья?!

Рядом с ней кто-то летел. Кто-то такой же, как она. С такими же сильными чёрными крыльями. Роза хотела повернуть голову и посмотреть, кто это там, но оказалось, что вертеть головой вовсе необязательно – она теперь прекрасно видела всё, что было с обеих сторон от неё, и даже немного то, что находилось сзади.

– Кар-р! – сказал тот, кто летел рядом с ней. Нестерпимо ярко сверкнули круглые синие глаза, матово блеснули жёсткие перья вокруг широко раскрывшегося мощного клюва.

Роза… нет, больше нет, теперь уже совершенно точно Знахарка взмахнула крыльями и вырвалась вперёд. Ветер помог набрать высоту, дружески подтолкнул её снизу. В облачной прорехе виднелось место, до которого им нужно добраться как можно быстрее – высоченная башня из белого, как облака, камня. Зримое воплощение того самого островка внутреннего покоя, что всю нынешнюю жизнь сберегала внутри и наконец-то обрела во плоти Знахарка.

Глава третья. Ловушка для Зодчего

Больше всего Даниил Петрович ненавидел, когда его называли Данилой-мастером. Да, он тоже работает с разного рода камнем, но он не камнерез, не ремесленник! Он архитектор, чёрт возьми, по его проектам небоскрёбы создаются, а не всякие там каменные цветы и шкатулочки!

Однако стукнуть кулаком по столу или ещё как иначе выразить свой протест Даниилу Петровичу мешали воспитание и вполне определённые меркантильные соображения. И когда чиновник из мэрии в очередной раз ввернул это своё: «Настоящий Данила-мастер, господа!», Даниил Петрович только скрипнул зубами и натужно улыбнулся.

– Возведённая по проекту господина Калягина галерея искусств станет подлинным центром культурной жизни нашего города! – продолжал вещать чиновник, заученно улыбаясь в камеры. – Теперь не стыдно приглашать мировых звёзд в наши скромные пенаты, не правда ли, леди и джентльмены?

К Даниилу Петровичу оборачивались, улыбались, подходили чокнуться бокалами с шампанским. Он вежливо кивал в ответ, с готовностью подставлял фужер и мечтал только об одном – сбежать отсюда как можно быстрее и как можно дальше. Но нельзя, нельзя, надо терпеть, надо наступать себе на горло, потому что вот эти люди, раньше виденные только на экране телевизора или в интернете – они могут дать денег на новую задумку Калягина. У них есть эти деньги, очень много денег, им самим столько всё равно не потратить, даже если б жили лет по пятьсот. А у Даниила Петровича есть мечта, которой позарез нужны миллионы и миллиарды, чтобы стать реальностью. И он даже великодушно навесит на построенные здания именные таблички – чтобы толстосумы увидели свои ФИО на домах и надулись от гордости. Пускай себе. Даниил Петрович согласен на то, чтобы его собственное имя забылось в ту же секунду, как его мечта обретёт прочные бетонные фундаменты и несокрушимые стены, облицованные гранитом. Вот поэтому только одно сейчас важно: не сорваться, не нагрубить, очаровать и увлечь за собой. Пусть дадут ему денег. Много денег. И хрен с ним, пусть будет Данила-мастер, если уж больше ни на что не хватает убогой фантазии!

– Сказочно, у вас тут просто сказочно, господин Калугин! – от таких женщин Даниил Петрович всегда старался держаться подальше: ну не понимал он страсти некоторых представительниц слабого пола обвешиваться побрякушками с головы до ног и раскрашивать лица, уподобляясь индейцам на тропе войны. Судя по нестерпимому блеску камешков, это настоящие бриллианты. Но когда их так много… – А вы берётесь за частные заказы? Я хочу построить виллу на берегу озера! Можно две виллы! Да, две! Мне с Фёдором и нашей дочери – она скоро выходит замуж. Это будет просто сказочный подарок, просто сказочный! Ну как, возьмётесь? Фёдор, дай господину Калинину свою визитку, он тебе позвонит, и мы договоримся! Фёдор, ну?

Представитель мэрии продолжал ещё что-то пафосно провозглашать с невысокого подиума. «Солёная Мель… перспективы развития… неуклонный рост влияния…». «Нью-Васюки, – подумал Даниил Петрович, с трудом удерживая на лице приветливую улыбку, – прямые авиарейсы из Мадрида, Парижа и Токио. А аэродром построим на пустыре за стекольным заводом – на зависть Домодедово. Прожектёры…».

Он не хочет превращать родной город в карикатурный слепок с мегаполисов. Даниилу Петровичу Калягину, архитектору божьей милостью, просто нужно, чтобы у города Солёная Мель было своё неповторимое, ни на чьё больше не похожее лицо. И он знает, как это сделать.

И потому он возьмёт визитку из потной ручищи Фёдора, возьмёт ещё десятка два визиток от экзальтированных бизнес-леди и бизнесменов с акульими улыбками. А завтра он поедет в мэрию со своей мечтой, пока что запертой в вязи тонких карандашных линий на ватмане. Он вытерпит «Данилу-мастера» от мэра и его советников, он выдержит марафон бюрократических проволочек, он справится, он сможет. Он построит виллы для всех этих власть имущих, а потом прорежет дыры в их денежных мешках для своей мечты. Он добудет денег. Он сможет. Сможет!

– Жуткая скучища, да? – а вот к таким женщинам Даниила Петровича всегда тянуло со страшной силой, хотя ещё ни разу его романы не заканчивались тривиальным «долго и счастливо». Калягин не умел делить время на рабочее и личное. А женщины, даже такие милые, как эта незнакомка в синем платье, не терпят соперниц. – Вы очень талантливый, Даниил Петрович. А почему вы такой серьёзный? Думаете про работу? Наверное, задумали построить что-то ещё в нашем городе? Такое же красивое, да? Мне было бы интересно послушать. Хотите, сбежим отсюда? Я знаю, где выход на крышу.

– Я тоже знаю, – усмехнулся Калягин, – я же строил это здание.

– Ой, точно!

Смеяться с этой очаровательной молодой женщиной, а потом по-шпионски пробираться к незаметной двери в углу холла оказалось неожиданно весело. Давно уже Даниил Петрович не чувствовал себя таким молодым и безбашенным. Лет, примерно… Ладно, не надо о грустном.

С крыши новой галереи искусств не открывался широкий обзор на городские кварталы. Наоборот – здание, похожее на раковину-рапану, было самым низким в микрорайоне. Высотки нависали над гладкой крышей с невысоким парапетом, как скалы над крохотной горной долиной. А небо было так далеко, словно бы смотришь на него со дна глубокого колодца.

Вечер ещё не наступил, но солнце уже растеряло половину своей дневной жгучести, мягко ласкало теплом лицо и руки, понемногу сползая к горизонту.

– Как тут хорошо! – от лёгкого ветерка подол синего платья на миг облепил стройные ноги незнакомки. Даниил Петрович гулко сглотнул, поднял взгляд и окончательно стушевался, заметив понимающую слегка кокетливую усмешку. – Меня зовут Марина.

– Красивое имя.

– Вы полагаете? А я его терпеть не могу.

– Почему? Марина, морская… русалка, нимфа. У вас очень красивое платье, Марина. Вы в нём похожи на морскую волну, такая же воздушная, летящая.

–Да вы романтик, Даниил Петрович.

– Есть такое.

– Все романтики мечтают о полётах. А вы никогда не хотели полетать, Даниил Петрович?

– Ну, мне приходилось летать. Раньше, теперь-то я окончательно корни тут пустил, а раньше частенько летал. На самолётах, даже вертолётом несколько раз. С парашютом прыгал.

– Нет, вы не поняли, – Марина подошла так близко, что Даниил Петрович ощутил тепло, идущее от её ладного тела, втянул ноздрями тонкий аромат – какие-то незнакомые духи, одновременно сладкие и чуть горьковатые. Проказник-ветерок снова шевельнул складки синей ткани, дунул в лицо людям, заставив прищуриться. На миг Даниилу Петровичу почудился красноватый отблеск в глазах Марины. Да нет, что за ерунда, это просто игра света от закатного солнца – нормальные глаза, то ли голубые, то ли светло-серые. И очень длинные ресницы. Настоящая красавица. – Вы не поняли, Даниил Петрович. Я спрашивала вас не о полётах на самолёте. Это каждый дурак умеет. А вот именно что полетать… как птица… самому… никогда не хотели?

– А я вот прямо сейчас будто лечу, – Калягин решил больше не изображать из себя благородного рыцаря. Да она ж откровенно ластится, как мартовская кошка, чего теряться-то? Надо хватать, пока само в руки плывёт. Плечи Марины под гладким шёлком оказались именно такими, какими их Даниил Петрович успел себе представить – округлыми, упруго-мягкими. – Вот смотрю на вас, Мариночка, и прямо как облачко парю.

– Вы такой романтик, Даниил Петрович, – Марина послушно приникла к груди архитектора, позволяя его ладоням скользнуть по плечам вниз, на талию. – Жаль, что у меня совсем нет времени поиграть с вами ещё. Вы забавный.

– Ч… что?

– Каин. – Калягин не успел ничего сообразить, как вдруг Марина исчезла из его объятий и оказалась у двери, ведущей с крыши, а его самого обхватили со спины чьи-то мощные ручищи. – Наш милый друг хочет полетать, как Авель. Помоги ему.

– Да, госпожа.

Даниил Петрович забился в руках неведомого Каина, хотел закричать. Но губы будто смёрзлись от холода, и тот же ледяной холод быстро пополз по горлу вниз, останавливая дыхание. В фиолетовом небе яростно пылало алое солнце, от его лохматой короны отрывались куски пламени и обрушивались вниз, на беззащитные городские улицы. Снизу, навстречу падающим сгусткам огня, клубами поднимался белый дым. Даниил Петрович расслышал, как сквозь вату, неясный шорох – опустив глаза вниз, он понял, что это беспомощно скребут по битумному настилу подошвы его щегольских ботинок. Громила за его спиной, всё сильнее сжимая руки, толкал Калягина к краю крыши. Алое солнце в фиолетовом небе покрылось чёрными крапинами, и к шуршанию подошв новеньких итальянских ботинок Даниила Петровича присоединились ещё какие-то звуки.

Крылья, это хлопают крылья. Много крыльев, летит большая стая птиц. Нет, не просто большая – огромная.

– Быстрее, Каин!

Даниил Петрович всё-таки сумел повернуть голову – в шее что-то звонко хрустнуло, словно сломалась ледышка. Сквозь покрывшиеся инеем ресницы Калягин увидел Марину. Она стояла, придерживая рукой открытую дверь, ведущую вниз, в холл галереи искусств. Туда, где тепло, безопасно, где полно нарядно одетых людей, пьющих шампанское. Туда, где обвешанные драгоценностями женщины болтают о виллах на озёрах, а их богатые мужья обсуждают, где бы ещё прикупить нефтяных скважин. Никто из этих людей даже не подозревает о том, что над их головами вот прямо сейчас будет убит самый талантливый городской архитектор. Какая ирония. А глаза у Марины на самом деле отливают красным, как стоп-сигналы автомобиля. И это вовсе не отблеск закатного солнца.

– Бросай его, Каин, пусть летит!

Стальные ручищи подняли Даниила Петровича так легко, будто и не было в Калягине его восьмидесяти с гаком кило живого веса. Горло, забитое колючими снежинками, судорожно сжалось в последний раз. Всё, больше не получается дышать. И сердце замёрзло, лежит в груди неподвижной тяжёлой каменюкой, сейчас продавит рёбра – когда Даниил Петрович полетит вниз, на парковку возле галереи искусств.

Как обидно. А как же мечта всей его жизни? А как же новый архитектурный ансамбль, которому нет равных по красоте нигде в мире? Что, вот прямо сейчас всё закончится и больше ничего не будет? Но это же полный бред, так нельзя!

– Кар-р! – на крышу приземлилась одна чёрная птица, за ней вторая, а потом вороньё посыпалось на чёрный битум и стальные прутья ограждения как горох из прохудившегося мешка. Руки Каина немного разжались, Даниил Петрович собрал остатки сил и слепо рванулся куда-то – куда угодно, только бы отцепиться от этого страшилища, которое называет красноглазую Марину «госпожой».

Кто они? Кто они, чёрт их возьми, такие?!

Каин уже дотолкал Калягина до самого края крыши и своим судорожным рывком Даниил Петрович лишь довершил чёрное дело бывшего санитара дяди Жени.

Скрюченные от холода пальцы Даниила Петровича скребнули по скользкой перекладине и сорвались. Мощный тычок в спину помог оледеневшему телу перевалиться через парапет. Перевернувшись в воздухе, Даниил Петрович наконец-то увидел лицо Каина – в пустых, лишённых выражения глазах плясали алые отблески нездешнего яростного солнца.

Вороны снялись с крыши все сразу, как по команде. Стая обогнала летящего к земле Калягина, поднырнула под него и приняла на напряженные спины человеческий немалый вес. Хрупали тонкие птичьи кости, летели во все стороны перья. Крупная птица зависла сбоку, молотя крыльями, блеснула яркими синими глазами и пребольно клюнула Даниила Петровича в висок.

– А-а-а… чёрт! – вторая птица, поменьше, бесцеремонно плюхнулась Даниилу Петровичу на грудь и ткнула клювом куда-то в шею Калягина. От резкой боли стало горячо в горле, сердце тяжело стукнулось о рёбра и колючие снежинки ссыпались вниз быстро тающим ворохом.

Даниил Петрович понял, что больше не умирает от ледяного холода. А ещё он понял, что умирать теперь совсем необязательно. Он не разобьётся о багажник какой-нибудь навороченной иномарки на парковке возле галереи искусств. Он всё-таки построит в этом городе то, о чём мечтал всю жизнь, вот точно построит, и даже не надо искать для строительства деньги, потому что… Так, это пока не самое главное, надо вернуться обратно, на крышу!

Даниил Петрович взмахнул широкими чёрными крыльями и стрелой понёсся вверх.

Марина всё ещё стояла у приоткрытой двери. Её заметно пошатывало, глаза больше не горели алым огнём, по лицу разлилась меловая бледность. Над ней колыхалось радужное марево, похожее на большущий мыльный пузырь. Огромного роста человек в чёрном костюме навроде тех, что уже признаны униформой телохранителей, пробивался к своей госпоже сквозь птичью бурю.

Вороны кидались на Каина, метя в лицо, раздирали в клочья его одежду, оставляли длинные царапины на кистях рук. Каин хватал птиц на лету и сворачивал им головы, бросая безжизненные тушки себе под ноги. На покрытом кровавыми потёками лице было всё то же выражение полной отрешённости, а пустые глаза смотрели только на Марину.

– Хватит, Каин, он ушёл, – Марина махнула рукой, набрасывая радужную плёнку на Каина. – Это обычные птицы. Идём, мой хороший. Ты молодец.

– Моя госпожа. – Каин опустился перед Мариной на одно колено, готовясь поднять хозяйку на руки. Даниил Петрович заприметил ямку на затылке громилы и камнем рухнул вниз, целясь в самое уязвимое место Каина.

Радужная плёнка прогнулась, спружинила и отбросила Даниила Петровича назад. Он заполошно захлопал крыльями и чуть не врезался в какую-то торчащую на ограждении железяку. Пришлось спешно приземлиться на крышу. Хлопнула дверь, Марина и Каин исчезли.

– Успокойся, Зодчий, нам их пока не одолеть, – синеглазый ворон завис в воздухе над разозлённым Даниилом Петровичем. – Здравствуй, мастер. Прости, немного опоздали.

– Тебе нужно срочно обработать раны и принять лекарства. – Женский, не лишённый приятности голос явно исходил от ворона поменьше, точно так же виртуозно зависшего в воздухе рядом с синеглазым. Но Даниил Петрович мог поклясться, что птицы не открывали клювов, а их голоса звучали прямо у него в голове. – У тебя переохлаждение и шок. Летим, я смогу оказать тебе помощь только в башне, когда ты снова станешь человеком. Ну же, хватит тут рассиживаться, нам нужно до полуночи найти ещё троих Стражей! Зодчий, приди в себя, у нас нет времени!

Даниил Петрович подпрыгнул, расправляя крылья, и полетел следом за Знахаркой. Её лучше слушаться сразу, а то подмешает слабительных травок в сонное питьё, с неё станется.

Чьи это мысли?.. Что происходит?..

Что бы ни происходило, Даниилу Петровичу понравилось лететь. Город Солёная Мель с высоты птичьего полёта выглядел как расставленный в живописном строгом порядке набор разноцветных кубиков. В синее зеркальце озера падали и дробились золотым бисером солнечные лучи – с синего же чистого неба. Никаких ошмётков пламени, никакого белого дыма на фоне фиолетового небосвода.

Это у Марины, или как её там, такой неприветливый мир? Вот не повезло девчонке. Она поэтому такая злая? И всё-таки жаль, что не удалось долбануть Каина по затылку крепким клювом, просто до чёртиков жаль.

Солнце спряталось за маленькое облачко. Ветер раздёрнул волокна влажного тумана, как занавески. В прореху плеснуло ослепительно-белым светом, вспыхнули яркими искрами цветные стёклышки в окнах – Белая Башня ждала своих хозяев.

Уже влетая в облачную прореху, Даниил Петрович… нет, неправильно, отныне однозначно Зодчий – снова посмотрел вниз, на город. Это он по старой привычке назвал его Солёная Мель. Теперь-то он вспомнил, что его родной город называется по-другому и очень красиво – Солнечная Мельница.

Глава четвёртая. Охота на Пряху

Смена в прядильном цехе закончилась как обычно, в пять. Алиса задержалась после всех – тоже как обычно. Мышкой прошмыгнула в раздевалку, споро переоделась и уже готовилась выскользнуть в коридор, как вдруг там послышались мужские голоса. Алиса вздрогнула и замерла на полпути. Пусть пройдут.

Голоса теперь раздавались прямо напротив двери женской раздевалки, и Алиса даже узнала говоривших. Наладчики Гена и Павел, и ещё кто-то с ними, кажется, Андрей, сантехник. Наладчики о чём-то азартно рассказывали, перебивая друг друга, сантехник одобрительно хмыкал и похохатывал. Алиса старалась не вслушиваться – к чему ей узнавать подробности чужих жизней? Она присела на корточки, прижав к груди сумочку, и принялась терпеливо ждать, когда мужчины наконец-то наговорятся и уйдут своей дорогой.

Домой Алисе не хотелось. В крохотной двухкомнатной квартире у неё больше нет своего угла – лишь раскладушка в бабушкиной спальне. Бабушка уже старенькая, мается давлением, почти не встаёт с кровати. Воздух в комнате всегда душный и спёртый, пропитанный запахом лекарств и ещё чем-то кисло-сладким – наверное, так пахнет старость. В большой комнате будет до вечера бормотать телевизор, но Алисе туда нельзя – там теперь владения дяди с тёткой. Они появились, когда умерла мама Алисы, сказали, что теперь они Алисины и бабулины опекуны, будут жить здесь, присматривать за осиротевшей девчонкой и ухаживать за больной бабулей. А дядя даже не бабушкин сын, он какой-то там внучатый племянник. Просто у бабули и Алисы больше никого не осталось из родных, а их квартира в центре города, пусть и маленькая, но стоит очень дорого. Бабушка объяснила это Алисе шёпотом, когда они неожиданно на пару часов остались дома только вдвоём. Обычно дядя и тётя постоянно торчат дома – наверное, боятся, что бабуля умрёт, а Алиса тем временем что-нибудь учудит, чтобы вытурить их из квартиры. Они же не прописаны в доме, и опекунство их вот-вот закончится – через месяц Алисе исполнится восемнадцать.

Вот бы можно было остаться на фабрике. Улечься спать тут, прямо в раздевалке. На широкую скамейку можно навалить всякого мягкого тряпья, тут его полно в ничейных шкафчиках. Над головой будут стрекотать станки – некоторые цеха работают и по ночам. Алиса свернётся клубочком, пригреется и будет мечтать до тех пор, пока глаза не закроются сами собой. И наверняка под неумолчный стрёкот ткацких станков ей приснится что-нибудь чудесное.

Но бабулю нельзя оставлять одну. Ей надо рассказать, как прошёл очередной рабочий день Алисы, какая погода на улице, принести воды и накапать в стакан лекарство, если у неё снова замельтешат чёрные мушки перед глазами. А тётка должна была сварить макароны из Алисиных запасов, отнести тарелку бабуле и оставить немного самой Алисе, она обещала утром. Тётка ведь вовсе не злая, просто пришибленная по жизни и до ужаса боится дядьку, своего мужа. Алиса тоже его боится. Из-за него она теперь вообще мужчин боится, любых, даже совсем молодых и хилых.

Так есть хочется. Надо идти домой. А эти, в коридоре, всё никак не наговорятся.

Алиса поднялась с корточек, расправила юбку. И снова вздрогнула, сильнее прежнего – за дверью отчётливо прозвучало её имя.

Точно её, ей в отделе кадров сказали, что она на всю фабрику одна с таким именем.

Алиса на цыпочках подбежала к двери и прижалась ухом к тонкой щели возле косяка.

– Да ну, нах её – ни жопы, ни титек. На лицо, правда, ничего, симпотная.

– Зато целочка, Геха.

– Чё, проверял?

– Проверил бы, если б догнал. Бегает быстро, даже не здоровается, сучка.

– Да ей лет-то сколько? Ваще ж девчонка. Не, ну нах. Заяву накатает, кукуй потом на зоне.

– Не накатает, если по обоюдному.

– Чё?

– Во колхоз, а? Ничего не будет, говорю, если сама согласится!

– И чё сказать, чтоб дала?

– Ща научу, слушай сюда.

Алиса заткнула уши. Это всё про неё. Это у неё – ни жопы, ни титек, и всех достоинств, что на лицо не уродка. Это она – «сучка», которая не здоровается и быстро бегает. Это её собираются обмануть, чтоб «сама дала». Бабуля сказала, что на фабрике её никто не обидит, что здесь помнят её маму. Всё так и получилось, женщины в прядильном цехе никогда её не обижали. И в отделе кадров написали возраст постарше, чтобы Алиса могла работать полный день. Им с бабулей очень, вот просто очень-очень нужны деньги, в магазинах и аптеке всё такое дорогое. Бабулина пенсия целиком уходит на лекарства, а дядя не даёт им ни копейки, иногда даже забирает продукты из их с бабулей половины кухонного шкафа. Алиса так радовалась, что её взяли на работу. Она изо всех сил старалась скорее научиться всему, про что не рассказывали в училище. И ей даже уже один раз дали премию! Как же так… Почему это происходит? Почему про неё сейчас говорят такие ужасные вещи? Ведь бабуля сказала, что никто не обидит… Все мужчины такие? Такие же, как Алисин дядя – при каждой встрече окидывающий её каким-то неприятным, липким взглядом? Будто примеряется, какой кусок от Алисы отрезать и зажарить себе на ужин. Или он думает о том же, о чём сейчас болтают эти… эти… те, которые за дверью? Но у него же есть жена!

Алису ещё в школе считали чуть ли не дурочкой, не от мира сего. Она и была такой – тихая мышка в уютной норе, с любимыми мамой и бабушкой, такими же серыми мышками. Всегда с головой в своих мечтах, Алиса не шла по жизни и даже не плыла по её течению, она скользила поверх реальности, не оставляя на ней следов. Мамина смерть не разрушила уютную мышиную нору – Алиса всегда чувствовала мамино присутствие у себя внутри, рядом с сердцем. Когда умрёт бабуля, внутри у Алисы найдётся уголок и для неё. А когда придёт пора умереть самой Алисе, они просто снова будут все вместе – где-то, в тиши и забвении, в неимоверной дали от шумного злого мира и недружелюбных людей.

Однако пока Алиса не собирается умирать. Ей ещё надо ухаживать за бабулей. И к Новому году обещали дать премию. А через месяц у неё день рождения, бабуля мечтает дожить до этого дня. Нет, пока умереть не получится. Но теперь придётся бегать по цеху ещё быстрее, ещё ниже наклонять голову при встрече с рабочими-мужчинами, и с работы придётся уходить вместе с кем-то из прядильщиц – чтобы не перехватили на выходе.

А как выбраться наружу сейчас? Эти люди за дверью – они уже ушли? Как проверить? Выглядывать страшно – вдруг они всё ещё там, просто больше не болтают и не смеются, потому стало так тихо в коридоре. А есть хочется уже так сильно, что голова кружится.

Алиса скрестила пальцы и шагнула к двери.

Коридор был пуст. Алиса побежала, пугаясь звонкого эха от дробота собственных каблучков, и бежала до самой проходной, судорожно сжимая в руках потёртую сумочку.

Рядом с турникетом стояли давешние болтуны – Гена, Павел, сантехник Андрей. И ещё там стояли двое совершенно не знакомых Алисе людей – женщина в очень красивом синем комбинезоне и мужчина в чёрном строгом костюме. Мужчина был такой огромный, что на его фоне даже здоровяк Андрей казался подростком, зачем-то отрастившим бородку. А комбинезон на женщине из натурального шёлка. Так красиво переливается гладкая ткань. У Алисы уже глаз намётан на подобные вещи – пошито на заказ и наверняка стоит кучу денег.

Если опустить глаза к полу и быстро-быстро пробежать мимо них – всё же будет хорошо? В будке вахтёра никого нет, странно. Обычно тут всегда дежурят баба Клава или баба Зина, и кто-нибудь из вневедомственной охраны – какой-нибудь бодрый дяденька в возрасте.

Алиса засеменила к турникету, стараясь как можно тише стучать каблучками. Уже видно распахнутую настежь уличную дверь, на улице ещё совсем светло, листья на деревьях зелёные, в просветах голубое небо. Всё будет хорошо, ещё чуть-чуть, ещё самую капельку добежать…

– А вот и ты, – женщина в шёлковом комбинезоне раскинула руки, словно собираясь обнять Алису. – Ты долго. Я уж думала, ты останешься тут ночевать.

– Вы-вы-вы кто? – Алиса отступила назад, вцепившись в сумочку так, что заболели пальцы. – Я в-в-вас не знаю… Что-то случилось с бабушкой, да? Вы из соцзащиты?

– С твоей бабушкой всё хорошо, Алиса. – Женщина не двинулась Алисе навстречу, опустила руки вниз. Зато дружно, словно выполняя команду «налево кругом», к Алисе повернулись четверо мужчин. – А вот ты в беде, милая. И тебе никто не поможет, бедная девочка. Ведь ты не успела научиться летать.

– Что такое вы говорите? Вы кто? Вы зачем… – Алиса не смогла договорить, от ужаса у неё перехватило горло. Гена, Павел, Андрей и незнакомый мужчина в чёрном костюме шагнули прямиком к ней. Но не это напугало Алису. Она смотрела на лица людей, и от страха ей хотелось сесть на пол, как маленькой девочке, и разреветься в голос. Всё равно убежать не получится, у Алисы подкашиваются ноги. Она думала, что умирать ей пока рано? Кажется, она ошиблась. Умирать она будет прямо сейчас.

Во взглядах неторопливо шагающих к Алисе мужчин не было и признака разума. Пустые, широко открытые глаза смотрели прямо в лицо перепуганной девушке, и в них колыхалось алое пламя.

– Беги, малышка, – донёсся до Алисы свистящий шёпот. – Беги, пока не остановится твоё сердечко. Мои слуги хотят поиграть. Тебе будет весело, обещаю.

И Алиса побежала. Обратно в коридор, мимо дверей женской и мужской раздевалок, мимо поворота в хозблок, к запертой двери прядильного цеха. Ну, как запертой – всего лишь на задвижку. Алиса рванула тяжёлую металлическую полосу засова, толкнула дверные створки и побежала между станками – а за ней, нарастая подобно грому, гулко раздавался топот тяжёлых мужских ног.

Глава пятая. Извлечение Гонца

– Мы торчим тут второй час! – взъерошенный иссиня-чёрный ворон нетерпеливо переступил лапами, царапнув когтями серый шифер. – Я бы уже успел облететь весь город по периметру и разбудить каменные зёрна! Да они бы у меня уже всходы дали за это время! Книжник, какого чёрта?!

– Валерьяночки дать, Зодчий? – у некрупного изящного ворона висел на шее кожаный мешочек, стянутый золотой ленточкой. – У меня есть с собой пара листиков.

– Засунь себе эту валерьянку в… клюв! – Зодчий распахнул крылья, словно готовясь взлететь с крыши.

– А в глаз за такие слова? – Знахарка, незаметным движением сместившись Зодчему за спину, ловко клюнула его в основание правого крыла. Крыло тут же сложилось, как автоматический зонтик, а не ожидавший такой подлянки Зодчий качнулся вперёд и чуть не пропахал клювом шиферную крышу.

– Вы каждый раз так ссоритесь, будто женаты сто лет и обрыдли друг другу хуже горькой редьки, – еле сдерживая смех, проговорил синеглазый Книжник. Он единственный из троицы воронов сидел на крыше неподвижно, больше смахивая на искусно вырезанную статуэтку из эбонита, чем на живую птицу. – Как же я рад видеть вас снова… жаль, что это всегда происходит лишь в опасные времена.

– Кажется, в последний раз мы собирались все вместе лет двести назад? – Знахарка всё-таки вытащила из своего мешочка вялый зелёный листик и сунула в клюв Зодчему. Тот недовольно сверкнул чёрным глазом, но листик не выплюнул, а задрал голову кверху и с видимым усилием проглотил.

– Так и есть. Двести один год и три месяца назад, если уж совсем точно.

– И тогда не случилось ничего плохого. Мы только всласть переругались между собой, потом помирились, а потом…

– Да уж, про наш тогдашний загул даже в «Московских ведомостях» писали, я читал.

Вороны переглянулись и расхохотались. Одинокий прохожий, невесть зачем шагавший вдоль забора возле замороженной стройки, вскинул голову. Углядел раскаркавшихся птиц, хмыкнул и снова уставился себе под ноги. Само собой, обычный человек не расслышал в резком вороньем грае ни серебристого смеха Книжника, ни тоненького хихиканья Знахарки, ни гулкого, как у Деда Мороза, «хэ-эх-хе-хе» Зодчего. Обычные птицы, разорались чего-то на крыше трансформаторной будки. Хлебную корку не поделили, наверное.

– Как ты жил всё это время без нас, Книжник? – Зодчий перестал ворчать о впустую потраченном времени. В конце концов, Книжнику виднее, что делать сначала, он же главный среди Стражей. А заграды из каменных зёрен вокруг Белой Башни можно вырастить и позже. Просто уже не терпится приступить к любимой работе!

– Ну… просто жил. Работал в городской библиотеке, в архивах, читал, наблюдал. Умирать пришлось два раза.

– Слухи пошли? – понимающе кивнула Знахарка. – Умирал-то хоть своей смертью? Не как в тот раз, когда вместе с избой сожгли?

– Весело тогда было, а? – лукаво прищурился Книжник. В то пробуждение Стражей, о котором вспомнила Знахарка, они провели все вместе несколько десятилетий. Ткань меж мирами утончилась и натянулась, как воловья кожа на барабане, Пряхе приходилось свивать Нити сотнями, чтобы удержать Башню на своём месте. Но дело шло туго: мешали затяжные бури на Солнце и на нескольких других звёздах поблизости. И Зодчий в те годы трудился не покладая рук, и Гонец не знал покоя. Знахарка сбилась с ног, врачуя пострадавших от нападений чужаков людей. Беда была в том, что люди не видели чужаков. Не могли увидеть: Слухач вовремя отслеживал их появление, и Книжник успевал накинуть на пришлецов дымку для отвода глаз. Зато самого Книжника спасённые очень даже хорошо разглядели. Да ещё припомнили, что нелюдимый парень, обосновавшийся в брошенной избе под стенами града Солёная Мель, вот уж, почитай, два десятка вёсен там обитает, а на рожу всё едино – отрок отроком. А люди в граде мрут почитай зря! Кто виноват? Ясно дело – колдун проклятущий, которого ни старость не берёт, ни добрые стрелы, ни охотничьи копья. И пошёл народ палить колдунову избу вместе с хозяином.

– Веселее всего было потом наращивать плоть на твой обгорелый костяк, – поморщилась Знахарка. – До сих пор терпеть не могу жареное мясо. И рыдать над полуживым тобой на пару с Пряхой было ой как весело!

– Да ладно, что мне сделается? – Книжник поводил плечами, утратив сходство с эбонитовой статуэткой. – Готовьтесь, други. Гонец на подходе.

– Ну наконец–то! – Зодчий подскочил на месте, потом и вовсе перелетел на бетонную плиту ограды. – Где наш лихач?

– Вот он! – одновременно воскликнули Книжник и Знахарка, тоже перелетев на ограду.

По пустой улице вдоль бесконечного бетонного забора неслись мотоциклисты.

Миллионы людей с жадным любопытством отслеживают сплетни о жизни тех, кому подфартило родиться с «золотой ложкой во рту», завидуют им, мечтают жить так же – купаясь в роскоши. И всему, что вытворяют богатые люди, находят лишь одно объяснение: «С жиру бесятся».

Артуру было плевать на зависть клошаров и буржуа. Он знал, для чего родился на свет, и был доволен, что родился именно в семье своих родителей – безобразно богатых, по меркам этой страны, и постоянно занятых. Отцу проще было заткнуть рты папарацци толстой пачкой денег и накинуть такой же денежный поводок на гайцев, чем заниматься воспитанием сына. А у матери были свои любимые куклы – старшие сёстры Артура, из которых мать с упорством маньячки лепила акул большого бизнеса. Артур же беззастенчиво пользовался положением «беспутного младшенького» и жил так, как хотел.

А хотел он только одного – скорости.

К своим двадцати Артур взнуздал и объездил всё, к чему открывали доступ отцовские деньги. Велосипеды, ролики, беговые коньки, горные лыжи. Лошади, ездовые собаки, даже ездовые страусы. Машины, байки, личный биплан. Тарзанки во всех частях света, сёрфы, сноуборды, скейты, парусная яхта, глиссер. Даже электропоезд – ага, получилось погонять один раз. Отцу Артура пришлось потом раскошелиться на новую станцию городского метро, но он был из тех людей, к которым деньги сами липнут – и получилась не трата, а весьма прибыльное вложение средств. Ведь на этой самой новой станции потом мать Артура открыла знаменитый на всю Солёную Мель ресторан «Подземка».

Точно так же, как деньги к его родителям, к Артуру липла фортуна. Ему везло – он падал с лошадей на полном скаку и отделывался лёгкими ушибами, дёргал за кольцо неисправного парашюта и приземлялся точнёхонько в центр огромного мата во дворе школы каскадёров, тонул в океане вместе с обломками яхты и через пару часов его подбирал круизный теплоход. Липли к Артуру и женщины, но он замечал лишь тех, кто уверенно держался в седле или прятал длинные волосы под глухим мотоциклетным шлемом. А таким женщинам Артур был больше интересен как соперник, чем как потенциальный жених.

Родители Артура могли не беспокоиться о том, что беспутный младшенький приведёт в дом неподходящую невестку. Пока в мире существуют игрушки, на которых можно гонять и получать адреналиновый кайф – большой мальчик останется в игре, не заморачиваясь на любовь.

В тот день, на который пришлось пробуждение Стражей, Артур, поломав собственные планы, зависал в родном городе. Вообще-то он должен был уже выбирать себе горнолыжное снаряжение для спуска по самой сложной слаломной трассе Арепо. Но он отложил поездку, узнав, что в город съехались его старые, ещё школьные приятели. Кстати, тоже баловавшиеся стритрейсингом в старших классах. И один из этих приятелей уговорил Артура и других парней опробовать новые байки из своей коллекции.

Коллекционные байки – не тот вид транспорта, который можно без жалости раздолбать о фонарные столбы или обшарпанные тачки мирных бюргеров. Поэтому заезд решили провести на окраине Солёной Мели – там, где вдоль замороженных строек тянулись километровые бетонные заборы.

Артур оседлал выбранный мотоцикл ровно в шестнадцать ноль-ноль – когда подлеченный Знахаркой Зодчий уже начал ныть о зря потерянном времени, а Пряха–Алиса ещё только подумала о том, что скоро закончится её сегодняшняя рабочая смена.

– И как мы собираемся его вытащить? Он же несётся как угорелый! – Зодчий в нетерпении подпрыгивал на месте, не решаясь сорваться с места без команды Книжника.

– Им уже недолго осталось нестись. – Книжник, в отличие от Зодчего и Знахарки, смотрел не на бешено мчащихся мотоциклистов, а в противоположную сторону. Там, из боковой улочки, на пустынную дорогу медленно выезжала грузовая фура.

– Боже мой! Они же сейчас все разобьются! – Знахарка тоже заметила фуру. Мотоциклисты не могут увидеть неожиданное препятствие, дорога резко поворачивает влево. И уж тем более эти бесшабашные не успеют затормозить!

– Вылечишь людей, как всегда. Заодно малость мозги им на место поставь. А мы с Зодчим подхватим Гонца. Готовы? Летим, други!

Пять мотоциклов по очереди накренились к самой земле, совершая резкий поворот. Завизжали дымящиеся покрышки, взревели двигатели. Три ворона понеслись наперерез мотоциклистам, а с недостроенных зданий, заборов, пыльных деревьев с обломанными ветвями стая за стаей поднялись в небо вороны, галки, воробьи, голуби.

Артур мчался первым, поэтому и врезался в фуру раньше всех. Его подбросило кверху, как выпущенный из рогатки комок жёваной бумаги, и перекинуло через высокий борт большегруза. Собранные Стражами птицы ринулись под летящее к земле тело и облепили его живым галдящим коконом.

Четверо других гонщиков всё-таки успели затормозить, но в сёдлах байков не удержался никто. Молодых людей некому было подхватывать, поэтому Знахарка отчётливо услышала хруст переломанных костей и плеск крови, хлынувшей из разорванных сосудов. Мотоцикл Артура загорелся, огонь моментально охватил брезентовый тент фуры и дотянулся жадным жгучим языком до кабины водителя. Знахарка ударилась о землю со стороны водительской двери кабины, принимая человеческий облик – для работы ей сейчас нужны руки, а не крылья и клюв.

Водителя фуры она успела вытащить до того, как пламя охватило машину целиком. Оттащив обеспамятевшего мужчину подальше от полыхающей техники, Знахарка уложила его под бетонным забором и обернулась к раненым мотоциклистам. Всё лучше, чем ожидалось. Переломы им пускай залечат в больницах, может, пока валяются в гипсе, задумаются – стоит ли так беспечно разбрасываться драгоценным даром жизни? А вот кровь всем четверым надо остановить и срастить порванные артерии, иначе эти бестолковые не дождутся медиков живыми. Ох ты ж, одному позвоночник переломило. Это тоже надо поправить, совсем же ещё мальчишка – не дело такому желторотику до конца дней разъезжать в инвалидной коляске.

Знахарка обходила истекающих кровью юношей одного за другим, запирала кровь внутри тел, замораживала на время беспощадно-острую боль. Книжник сказал, мозги на место поставить? Да запросто. Каждый миг смертного ужаса, чёткое осознание неизбежной гибели, сожаление о собственной глупости – эти воспоминания теперь у них будут самыми яркими долгие годы. И ещё штришок добавить – лицо водителя фуры. Гонщики не могли его видеть, дорогу перегораживал уже кузов фуры. Но Знахарка постаралась придать этому воспоминанию максимум достоверности. Лицо человека, случайно оказавшегося на пути беспечных ездоков. Чужого человека, которому дурацкая прихоть чуть не сломала судьбу, чуть не оборвала саму жизнь. Боль в чужих глазах, отчаяние, ужас – пусть запомнят накрепко, пусть больше никогда не решатся подставить под удар невинных. Пусть сто раз подумают, прежде чем прибавить скорости. А лучше пусть вообще больше не садятся за руль машины или в седло мотоцикла. Малолетние эгоистичные глупцы!

Последним Знахарка полечила водителя фуры. Ничего страшного – синяки, царапины, небольшой ожог на спине. Но ему Знахарка вылечила всё до последней ссадинки. А заодно поставила в мозгу шлагбаум – там, где временами прорывалось желание этого нестарого ещё одинокого мужчины напиться до поросячьего визга. Нечего, нечего. Будет теперь вместо пива и водки пить кефир. И ходить в спортзал. А как сбросит пивной живот, мигом отыщет себе подружку и будет счастлив. Знахарка не могла сказать, случится ли всё в жизни водителя фуры именно так, как она напридумывала, она же не Книжник, судеб переписать не может. Но она очень надеялась, что всё сбудется по её желанию.

С бетонной ограды за работой Знахарки наблюдали три ворона – двое сидели смирно, временами оглядываясь по сторонам. Следили, как разлетаются по своим делам городские птицы, как вдали клубится пыль под колёсами едущих на место аварии полицейской машины и «Скорой помощи». А третий ворон нарезал круги вокруг Книжника и Зодчего. Гонец был в полном восторге от своих крыльев и не собирался чинно восседать на ограде – ему не терпелось скорее опробовать крылья в деле. Это ж ни с чем не сравнить – нестись сквозь пространства и миры быстрее звёздного света, тащить в клюве Нить от Пряхи, пробивать дыры в краях межмировых прорех и, продев в отверстие Нить, лететь обратно в Башню. С той же самой сверхсветовой скоростью, расщёлкивая миллиарды километров за один вздох, как орешки! Разве может хоть что–то в мире сравниться с таким? Гонец был счастлив снова стать собой и мечтал лишь об одном – вытащить из передряги Пряху, найти Слухача и летать, летать, лета-а-ать! А куда и зачем – пусть решают другие, они умные. Дело же Гонца – лета-а-ать!

– Валерьяночки дать, адреналиновый наркоман? – Знахарка, взлетая на забор, легонько тюкнула Гонца по гладкому чёрному лбу. В ответ на подначку поджарый ворон так же легонько толкнул Знахарку – ей пришлось помахать крыльями, чтобы сохранить равновесие.

– Теперь за Пряхой? – Зодчий ещё раз внимательно оглядел пустую улицу. Тут под заброшками полно каменных зёрен, их стоит разбудить в первую очередь. Новорождённым бастионам нужно много еды, а здесь такое обилие бесхозного камня и металла. Решено, сюда он и прилетит сразу же, как отыщутся Пряха и Слухач.

– Да, – ответил Зодчему Книжник. Птицы лишены богатой человеческой мимики, поэтому синеглазый ворон выглядел как обычно, но Стражи видели своего лидера одновременно в двух ипостасях, и от них не укрылось мрачное напряжение на лице Книжника. – Нам надо спешить. Нынешняя колдунья сильна, как никогда.

– Но мы же справимся? – Знахарке не хотелось самой есть листики валерьянки, это замедляет скорость реакции. Но, видимо, придётся. Книжник не просто напряжён, он встревожен до крайности.

– Мы должны. Иначе… – Книжник не стал договаривать. Стражам и так всё понятно: если они в этот раз не удержат Белую Башню, ткань между мирами лопнет. В мир людей хлынут полчища чудищ, которым сладка человеческая плоть, а ещё больше – страдания и муки. И первым погибнет прекрасный город, взрастивший Белую Башню, родной город Стражей – Солнечная Мельница.

– Слухач убит, как будем выкручиваться? – Гонец наконец-то уселся на ограду рядом со Знахаркой, на миг дружески прижавшись к ней крылом.

– Слухач в этот раз возродился в близнецах. Убит мальчик, но девочка жива. Мы успеем найти и разбудить её до наступления темноты, – с этими словами Книжник расправил крылья и взлетел. – Нам пора! За Пряхой началась охота. Время вытащить её из силков.

Часы на здании краеведческого музея пробили половину шестого, когда четверо воронов по одному влетели в чердачное окно здания прядильно-ткацкой фабрики имени потомственного мануфактурщика А.Б.Киселёва.

Глава шестая. На волоске от погибели

Алиса бежала так, как ещё никогда в жизни не бегала. Пока что её спасало то, что в прядильном цеху ей давно знаком каждый укромный закуток. Преследователи тоже бежали быстро, но то и дело застревали в лабиринте проходов между станками. Там, где без труда проскальзывала худенькая девушка, широкоплечие мужчины протискивались с трудом, отчаянно мешая друг другу.

Новым слугам Марины хотелось выслужиться перед прекрасной госпожой и схватить девчонку раньше Каина. Каин же не собирался уступать своего места любимого прислужника. Алиса об этом не знала, но остановки преследователей были ей на руку – за эти короткие мгновения она успевала отдышаться и прикинуть, куда бежать дальше.

Из цеха ей не удрать, в широком главном проходе её настигнут в два счёта. Остаётся только один выход – лезть наверх.

Здание фабрики было построено в те давно минувшие времена, когда Архип Богданыч Киселёв ещё не именовался потомственным мануфактурщиком и носил короткие штанишки со штрипками под коленями. С той поры старинные постройки лишь подновляли по мере надобности изнутри и снаружи, да заменяли станки на всё более мощные. Прядильный цех по всему периметру опоясывала решётчатая галерея с кованой оградой – по ней некогда расхаживали надсмотрщики, следившие за работой прядильщиц с высоты. Раньше на галерею можно было взобраться по такой же кованой, как ограда, узкой лесенке. Но потом лесенку убрали, чтобы никто не лазил на верхотуру без дела – опасно. Если требовалось подняться к высоченному потолку цеха, то из подсобки прикатывались массивные раздвижные стремянки.

Лесенку убрали, но штыри, которыми она крепилась к стене, всё ещё торчали между облицовочных пластиковых панелей. Алиса понятия не имела, сумеет ли она взобраться по ним наверх, к галерее. Оттуда, накрепко вделанная в старинный кирпич, поднималась к потолку ещё одна лесенка – к чердачному люку.

Что она будет делать, если получится выбраться на крышу, Алиса не знала. Может быть, станет кричать и звать на помощь. Или попробует спуститься на землю по пожарной лестнице. Должна же там быть пожарная лестница. Или попросту спрыгнет вниз. Это всяко лучше, чем быть пойманной жуткими мужчинами с пустыми глазами. Страшно даже представить, что они с ней сделают. Точно убьют, но до этого… они… они… мамочки!

Страх придал Алисе сил. Она стрелой домчалась до торчащих из стены штырей и подпрыгнула, цепляясь за самые нижние.

Её тотчас же заметили. Преследователи, наконец-то уразумев, что их бестолковая толкотня мешает погоне, разделились и рыскали в поисках Алисы по разным проходам. Стоило только ей попасться им на глаза, как слуги Марины снова стали единым слаженным механизмом – одинаково вскинули головы и кинулись к Алисе.