Мир в твоих глазах

Размер шрифта: 13

Утро выходного дня

Февральский дождь уже не удивляет,
Закрыто небо серой простыней,
И только голубь крыльями пугает
Всю улицу, вдруг ставшую немой.

Она застыла; люди и машины
Попрятались, и замерли, и ждут.
Приветливые яркие витрины
Бледнеют жалко в несколько минут.

Зима болеет. Я лежу в постели
И слушаю сентиментальный джаз.
Капризные мечты, что раньше грели,
Осуществились. Как же быть сейчас?

Конечно, можно было бы придумать
Еще желание, еще мечту,
Но только лень, не хочется мне шуму, —
И льется тихий джаз, и я молчу.

«Люди. Люди. Люди. Люди. Люди…»

Люди. Люди. Люди. Люди. Люди —
тысячи вопросов и проблем —
как натурщики из ИЗОстудий
замерли, попав в этюдный плен.

Лица выразительны, а спины —
прячут тайны в куртки и плащи —
заштрихованы. От этих линий
дождь пошёл. Но взгляда не ищи.

Не подавленность, не обречённость
заставляют опускать глаза,
просто мы обманутые, то есть
не познавшие добра и зла.

Наша жизнь – смешные эпизоды,
над которыми смеяться так легко.
Кружит лист. Последний. Непогоды.
Завтра будет снова дождь и всё.

«Нахохлившийся голубь удивлён…»

Нахохлившийся голубь удивлён:
он думает о людях, наблюдая,
как ветер треплет пожелтевший клен,
как обрывается и кружит листьев стая.

Он также любит спрыгнуть с крыши вниз,
ударившись крылом о жесткий воздух,
он любит одомашненный карниз
покинуть и вернуться в непогоду.

Фонарь включен таинственной рукой,
холодный дождь торопит пешехода,
и под зонтом спешит, спешит другой
на узкой улочке от луж им нет прохода.

И голубь знает эту суету,
когда клюёт ржаного хлеба крошки.
Он задает вопрос: «Но почему
нам надо больше, если есть немножко?»

«Флегматичный осенний вечер…»

Флегматичный осенний вечер.
Еле слышны мои шаги.
Опускаются мне на плечи
Листья кленов полунагих.

Нежный ветер ласкает ветви,
Так касается струн арфист.
Если лопнет струна и если
Оборвется нечаянно лист,

Ветер будет как прежде милым,
Даже кротким, таким как был;
И прохлада его лениво
Мне напомнит, что я забыл…

И тогда подниму глаза я,
И увижу на небе блеск, —
Это светит звезда простая, —
Может быть, и моя там есть.

«Такое увидишь не часто…»

Такое увидишь не часто —
Стриптиз одинокой души.
Естественно, не безопасно
Считать сверху вниз этажи.

Глаза, как щенки, натыкаются
На тяжесть и скрип сапога.
Обиды с слюною глотаются, —
Хлебать отчуждённость до дна.

Глаза пресыщённо-блудливые,
Как точка отсчёта с нуля.
Фигуры и формы красивые
Танцуют в пунцовых туфлях.

Глаза – справедливость небесная
Оправдана сущностью звёзд.
Крутая Иакова лестница
Ступени из ангельских гнёзд.

Порывы, хожденья над пропастью,
В обратном порядке отсчёт.
С неистовой злобой и с кротостью
Сонату рисует полёт…

«Ты сама себе продавщица…»

Ты сама себе продавщица,
Сама сертифицированный товар.
Полумрак, похотливые лица
Полупьяный, пляшущий бар.

Ты сюда пришла не за счастьем,
А за средством к существованью.
Ты пришла и сказала: «Здрасьте»,
Как невольник с прекрасной данью.

Пожелтевший потенциальный —
На приманку твою клюёт.
Он желает сейчас анальный
Или может наоборот?

Ты согласна на эту данность,
Чёрный час плодотворно пройдёт.
Ночь подарит горькую радость,
И ты выйдешь на свет, как крот.

Небоскрёбы щекочут пятки
Тому, Кто создал изысканный пол.
Фонари играют в прятки,
И зачем я сюда пришёл?

«Взбудоражила сердце взглядом…»

Взбудоражила сердце взглядом
Равнодушным к глазам моим.
Мы с тобой не присядем рядом
И навряд ли поговорим.

Потому что у нас с тобою
Много общих ненужных тем,
Потому что с тобой судьбою
Мы развязаны насовсем.

Ты свободна. И я не стану
Умолять, чтоб осталась ты,
Просто выдохну чуть устало
От наплывшей к душе тоски.

Ну а ты тосковать не будешь —
Не с руки тосковать тебе,
И у многих ещё разбудишь
Сновидения по весне.

Заусенцы кусая нервно,
Я и сам постараюсь быть
Аккуратным, спокойным, верным,
Чтоб сердечную сгладить прыть.

«Кто-то может гордиться победой…»

Кто-то может гордиться победой,
Кто-то может мечтать о ней,
Кто-то после ночного обеда
Будет хрипло дышать во сне,
Рядом с ним будет тоже тело
Загорелое тихо вздыхать,
А рассвет будет белым мелом
Горизонт не спеша штриховать.

Будет меркнуть звезда за звездою,
Как надежды в моих глазах;
Без тебя я несчастье удвою
Предназначенное для нас.
И никто, и никто не будет
Даже думать рассветной порой,
Что завяла душа как будто
Тот цветок, не подаренный мной.

Исповедь самоубийцы

Безногие, безрукие, безголовые калеки,
Все – несчастные – божьи человеки.
Я – Квазимодо Невской лавры —
Не ищу – бесполезно – правды…
Что мне плакать, когда я только
Изувечен навек псориазом.
В конце концов, мне ведь не больно.
А не покончить со всем этим – разом?!
Жалко. Жалко – не себя, а маму.
Я б изнасиловал Прекрасную Даму,
Только мать – это святое.
У неё одна дочь и сыновей трое.
Боже, если ты слышишь, Боже,
Закрой свои уши, закрой – глаза:
Каждое слово, как ножик,
В сердце Всепрощающего Отца.

Дай – мне – смерть.

Ноябрьский танец вишен

На подоконнике стоит степенный кактус,
он уважаемый цветок среди цветов.
Цветок, цветущий удивительно, но как-то
необычайно редко. Солнце и цейтнот.

А за окном уже давно сезон ненастий;
проспекты, улицы забыли о тепле…
За серой пеленой, за тучами на части
рвёт солнце волосы, одежды на себе.

Озябли вишенки; ржавеющей листвою
им не согреться – хочется кричать!
И вспоминать как петербургскою весною
они под робким солнце стали расцветать.

Но суетливый ветер пристаёт к прохожим,
как будто разговор он хочет завести.
А вишенки дрожат, и дрожь их так похожа
на танец у столба – танцуют фонари.

«Привычным стало – в январе дожди…»

Привычным стало – в январе дожди.
Но слякоть только раздражает нервы;
все недовольства типа: «Чёрт возьми!»
на первый взгляд, наверно, будут вéрны.

А хорошо в автобусе сидеть,
сидеть – смотреть – смотреть и видеть – видеть,
как на стекле рисуют капли сеть, —
и что ещё из этой сети выйдет?

По линиям-дорожкам на стекле
сбежавших капель разгадать кроссворды.
Значенья слов, пришедших в сердце мне,
навряд ли смогут изменить погоду.

Теперь зима не встанет на коньки,
ведь выход на хрустальный лёд опасен.
Автобус символичные круги
очерчивает в зимнее ненастье.

Ранняя весна

Весна-истеричка, кидаясь на плечи,
смеётся и плачет неистово, но,
услышав разумные ровные речи,
спокойно, без всхлипов, глядит мне в лицо.

Ни боль, ни упрёк, ни движение воли
во взгляде усталых заплаканных глаз
найти невозможно, – лишь камешки соли
на льду, на обочине, тают сейчас.

В апреле и в мае в помине не будет
ни снега, ни льда, разве выпадет град.
Найдётся гулёна – потерянный пудель —
чумазый, весёлый, как годик назад.

И я взбаламученный ветром весенний,
в изношенных джинсах и куртке лихой,
такой белобрысый, как Сергей Есенин,
иду наугад повстречаться с тобой.

«Лев внимательно смотрит…»

Лев внимательно смотрит
и каменный шар
неподвижною лапою держит.
Там, где море и небо
друг к другу близки,
там видны паруса
и только.

Мы не птицы. Сидим,
жмурясь, смотрим в глаза,
соловеющие на солнце.
Разговор ни о чём,
да и смех без причин
будоражит прохожих
и только.

И у каждого есть
тот, кого он любил,
тот, кого он когда-то полюбит.
Но не важно. Сейчас
мы не слышим себя —
лишь счастливых друзей
и только.

Облака. Облака —
очень странные формы
ветер скованный лепит из них.
Зайчик – солнечный зайчик
щекочет живот
неуклюжему льву,
И только…

«Телеграфные столбы как распятия…»

Телеграфные столбы как распятия.
Знаешь сколько по России их натыкано?
Путешествовать – хорошее занятие;
Непонятная тоска только вот.
. . . .

Господи, как мне хочется верить —
Верить, что сердце будет жить.
Исповедывающийся ветер
Под телеграфные струны кричит:
«Аллилуйя».

«Бьётся сердце. Я слышу шаги…»

Бьётся сердце. Я слышу шаги —
То украдкой бессонница бродит.
Наблюдают за мной фонари
Или что-нибудь в этом роде.

Я пытаюсь вздохнуть, но нет…
Вместо воздуха в легкие – камень.
И придавленный к простыне
СО2 разгрызаю зубами.

Мне бы встать, и открыть окно,
И, наверное, крикнуть даже, —
Но лежу. На меня потолок —
Или, может быть, я – не важно.

Очень глупо теперь отрицать
То, что времени нет без пространства.
Взгляд вперёд. Взгляд в себя. Взгляд назад.
Но вернуться назад нету шанса.

Ну, так что же, зачем бередить
Прошлой осени медные листья.
Обрываю рассказа нить,
Как струну или в воздух выстрел.

«В авторучке закончилась паста…»

В авторучке закончилась паста,
Значит, стих не смогу дописать,
Значит после с знакомыми часто
Буду в баре за пивом болтать.

О вещах, в смысле брюк и ботинок,
О глазах за глаза у блондинок
И ещё непонятно о чём
Типа жизни совместной вдвоём.

Не касаясь души-недотроги,
Опустевшей от фирменных фраз,
Говорить, говорить, но в итоге
Слушать скучный в ответ рассказ.

«Золотую цепочку на шею…»

Золотую цепочку на шею
Мне сестра подарила вдруг.
Талисманам святым не верю,
Но на шее спасательный круг.

Пусть мечты не всегда сбывались,
Ну, так что же, на то и мечты,
В синих ягодах глаз отражались,
Но завяли теперь цветы.

И в рубашке цветастой очень,
Чтобы скрасить своё лицо,
Я иду, как и всякий прочий
Для массовки в большом кино.

Ты меня отличить не сможешь
Среди сотни других людей,
Потому что цепочка тоже
Золотая на шее твоей.

Но тебе подарил её парень,
У которого на голове
Одуванчиков жёлтый гербарий
Говорит о твоей мечте.

Если честно сказать, то мне бы
Не к лицу был бы этот венок:
Звёзд не рвал я с ночного неба;
Пусть цветёт полевой цветок.

Золотое колечко на палец
Безымянный правой руки
Надевает счастливый малец
Тот, с которым вы так близки…

«Пожелтевшие листья, попадав к ногам…»

Мне осень платит листьями за грусть.
А. Дольский

Пожелтевшие листья, попадав к ногам, —
будто пляшущих дикие танцы прохожих
на стеклянном асфальте по кочкам средь ям,
утопивших в воде череду непогожих
дней, как, впрочем, ночей, проведённых без сна
в схватке, собственно, с ним, в схватке с неврастенией,
чьи бескровные лики как блики окна,
за которым часы, как распятья, стенные
громыхают, рукой же их так не достать,
чтоб, хотя бы на миг чуть замедлить движенье
бесконечных раздумий, тревог и, как знать,
может быть, неожиданного просветленья, —
тополиные листья, попадав к ногам,
словно платят за танец спешащим прохожим;
на стеклянном асфальте я прыгаю сам
под осенним дождём, торопящимся тоже.

«Ты насквозь пропах осенним ветром…»

Ты насквозь пропах осенним ветром,
И в глазах мерцает акварель.
Наша область недовольна летом,
Наша область: всё сосна да ель…

Тихие глубокие озёра, —
Словно слёзы Герды на щеке, —
Отражают небо без укора,
Небо в сероватой пелене.

Сквозь леса, берёзовые чащи
Электричка медленно идёт,
Полустанок в дымку уходящий
В памяти, как детство промелькнёт.

Осень же украдкой проскочила
Мимо КПП в ЦПКО.
Только лужи, будто бы чернила
Опрокинул Пушкин на сукно.

Восхищаться этой дивной сказкой,
Маскарадом скверов и садов, —
Призван ты и с терпеливой лаской
Подбираешь ты гербарий слов.

«Твои тонкие губы шептали…»

Твои тонкие губы шептали
тихо-тихо на ушко мне
о какой-то возникшей детали
в неуклюжей моей судьбе.

Я никак не хотел поверить,
что возможно случиться такой
удивительной и манерной
полюбить мир таинственный мой…

«Если посмотреть на дождь со стороны…»

Если посмотреть на дождь со стороны,
скажем, из окна покинутой квартиры,
кем-то из любимых; может быть, родных
то, наверно, выйдут мрачные картины.

Капли не похожи на пушистый снег,
их полёт упрямый и прямолинейный, —
будто домоседа бледного побег,
из угла уюта в городские вены.

Капли отражают, как глаза, весь мир,
капли – это взгляды; в спину и косые —
взгляды исподлобья – мутные – без сил —
взгляды, но украдкой в тёмно-голубые

полные тревоги и тоски глаза, —
в сумерки и ночью яркие, как звёзды, —
их лучи стремятся повернуть назад,
чтобы осветить скважины, и чтобы
не бродить в потёмках собственной души.

Тёмно-голубые я искал ночами
меж летящий в небо, шпилевых вершин,
и замеченный слепыми фонарями

Продолжить чтение