Три дня пути

Глава 1. Предисловие

Можно себе представить вот что: идёт поезд по маршруту. Над поездом вьётся облако или даже поле из мыслей проводников, машинистов и всех пассажиров, меняющихся по ходу следования.

Это поле-облако измерить пока нельзя, так как приборов таких нет.

Кто-то может это поле ощутить? Кто может это поле прочесть? Наверно, святой человек сможет. Если будет на то Божья воля.

Только разве найдётся хоть один святой человек в поезде №Ч/Я001, вышедшем из славного города N в начале осени 202… года, в 16 часов 04 минуты? Под мелким, занудным моросящим дождичком?

Нет, нет святых. Ни в этом поезде, ни в следующем. Возможно, нет и в поезде Чита – Москва, и в каком-нибудь Москва – Адлер, или Санкт-Петербург – Севастополь.

И в других местах – тоже нет. Что поделаешь. Святые – всегда редкость. Наши времена – не исключение.

Но вот Ангелы.

Ангелы появились на свет после сотворения мира. И сейчас они существуют так же, как и тогда. Существование Ангелов, как вы знаете, омрачилось отпадением от Бога одного из самых высокопоставленных особей, по имени Денница. И превращением его во врага рода человеческого. В князя тьмы.

Это факт известный. Факт печальный.

Падший ангел, в виде змия-искусителя, соблазнил Адама и Еву, сыграв на струнах человеческой гордыни известную арию «Будете, как боги!». С тех пор – «мир во зле лежит». И зло всё накапливается и накапливается.

Но книжка у нас не богословская, а так… почти сказочная история. Мгновение бытия одного из Ангелов и трое суток жизни нескольких представителей рода человеческого.

Мгновение для Ангелов – потому, что живут Ангелы очень долго. По человеческим меркам – практически бесконечно, а сколько по Божеским меркам – то нам неведомо.

Потому, что Божеские мерки для разума человеческого невместимы. Это примерно так, как портняжным сантиметром измерять расстояние, например, до Альфы Центавра.

И даже не так! Потому, что можно, всё-таки, как-то представить, что некто ползёт на карачках по Космосу. Ползёт пару миллионов лет, переставляя сантиметр от метки «0» до метки «100» и ставя палочки на листике, чтоб не забыть, сколько раз он этот сантиметр переставил.

На одном листике, на другом, на третьем. С двух сторон. Потом ещё миллион лет пересчитывает миллион листиков и много миллионов палочек.

При этом мы пренебрегли безвоздушным пространством и скафандром. Ну, и немножко разумом.

Но вот представить себе, что кто-то пытается измерить это расстояние, например амперметром.

Вот, примерно, так. Скажете, глупо? Конечно.

Трудно представить себе мерки Бога.

Трудно представить себе и Ангельское бытие. Так что, прошу тебя, дорогой читатель, не судить строго, если автор немного отклонится от истины.

Сказка – вымысел.

А почти сказка? Почти вымысел.

Может ли быть вымысел – «почти»? Да всё может быть.

Глава 2

Поезд №Ч/Я001 имел своего Ангела. Автору кажется, что таких Ангелов имеет каждый мало-мальски большой и уважающий себя поезд, тем более – поезд дальнего следования, находящийся в пути трое суток. И ещё несколько часов.

Трудно разобраться в Ангельском бытии. Ведь для Ангела не существует ни расстояний, ни времени – в нашем понимании этих величин. В меру своей открытости для Духа Святого Ангел всё постигает и действует в своих, Богом определённых, духовных высотах и широтах.

Вот и наш Ангел – обладал более высоким рангом, чем обычный Ангел-Хранитель, приданный каждой христианской душе после Святого крещения.

Существовал наш Ангел, по Божьей воле, при поезде №Ч/Я001. И с этим же поездом следовал и обратно. Охранял поезд в таком трудном и долгом пути.

Ангела поезда №Ч/Я001 звали Алиил. Как вы понимаете, имя это условное. Но красивое.

Алиил не привязан к пространству. Он может практически мгновенно оказаться и в первом вагоне, и в пятнадцатом.

Может даже «слетать» на очередной вокзал прибытия, по ходу следования, чтобы проверить, всё ли готово к приёму его родного поезда. Все ли семафоры на месте, все ли стрелки переведены, как надо. Не спит ли стрелочник дядя Вася на самом заброшенном перегоне. Если спит, то, значит, надо разбудить его, например, заставив кошку прыгнуть на пустое ведро.

– Вот, блин, тварь лохматая! – ругнётся дядя Вася, даже не заподозрив, что дело не в кошке, а, как раз, в самой чистой Божьей твари, в духовном Божьем творении. То есть, в Ангеле светлом.

– Однако, на обход пора! – посмотрит на часы дядя Вася. – Что-то я разоспался. Наверно, вчера перебрал немного. Но – немного!! Надо бы стыки проверить…

Пока дядя Вася собирается на обход, Алиил уже десять раз вернулся к поезду, по дороге помахав крылом над проводницей Клавой.

Клава заворочалась в своём проводницком купе.

– Сквозняки замучили, – проворчала она. – Так и последние мозги простудишь!

Клаве никто не ответил.

Кто может ответить проводнице Клаве, когда она в своём купе – одна-одинёшенька, не считая, конечно, этих надоедливых пассажиров, которым подай то одно, то другое, то третье.

То четвёртое! А сменщица заболела. Клава одна. Решила подработать, но уже с ног падает от усталости.

Поёживаясь, Клава покинула свое купе и подошла к окну.

Мы уже говорили о том, что Ангелу поезда №Ч/Я001, в принципе, абсолютно всё равно, где находиться, главное – ему требовалось охранять поезд от разных непредвиденных и враждебных обстоятельств.

Но и у Ангела имелось в поезде любимое местечко. Любил Алиил пребывать в тринадцатом плацкартном вагоне, на какой-нибудь полке в четвёртом купе. Вернее, в четвёртом отсеке, так как в плацкартном вагоне нет купе, как таковых.

Если пассажиров ехало немного, он опускался на нижние полки. Не оставлял своим вниманием и боковые. Но более всего любил место № 13, чтобы своим присутствием уберегать пассажира от действия плохой народной приметы. Мол, тринадцатое место – ещё ничего, а вот тринадцатый вагон и тринадцатое место – это уже перебор. Не к добру.

Всё зависело от того, сколько народу покупало билеты в тринадцатый вагон, в четвёртое купе. Хотя.

Что Ангелу до места, ведь он его практически не занимал. В нашем, человеческом понимании. А так. Он ведь мог и всё купе заполнить собой. И весь вагон. Даже весь поезд, если бы это понадобилось.

Жаль, что никто из пассажиров его не видел.

Жаль, что не можем мы видеть Ангелов. Наши духовные очи закрыты.

Потому, что если бы мы видели Ангелов, нам бы пришлось видеть и демонов. Тех самых, падших вместе с Денницей ангелов, которые давно превратились в олицетворение зла и всякой мерзости.

Злобный дух у поезда №Ч/Я001 тоже существовал. Он, как вы понимаете, тоже на тринадцатый вагон и тринадцатое место претендовал.

Алиила он побаивался и, ворча, улетал (уходил, растворялся, пропадал) подальше. Развлекался потом тем, что искрил колёсами об рельсы. Или тем, что издавал непонятные, утробные «паровозные» звуки, пугающие пассажиров.

Звали зловредного духа – Агриил. Алиилу он уступал, так как за Алиилом, в конечном счёте, стоял сам Бог-Вседержитель.

А за ним, Агриилом, хоть и высокое творение, но всё же – падшее творение Божие, в княжеском чине.

Уступать-то уступал, но навредить мог.

Но не будем пока о плохом.

Глава 3

За окнами поезда давно стемнело. Уважающие себя пассажиры постелили постели. Кто как, переоделись и приступили к поеданию домашней варёной курицы. И к замечательному, обжигающему нёбо напитку: поездному чаю.

Не менее уважающие себя пассажиры довольствовались колбасой и варёными куриными яйцами. Запивали их прихваченным в дорогу «Пепси-колой», «Джей-севеном» и прочими продуктами цивилизации. Ну и, конечно, пивом.

Или не только пивом, а чем-то ещё более горячительным.

Пассажиры бывают разные, и поезд №Ч/Я001 – не исключение. В четвёртом купе тринадцатого вагона, на пятнадцатом нижнем месте, ехала скромного вида немолодая женщина. В уютной вязаной кофточке, в домашних тапочках, в которые она переоделась, сняв туфли.

Женщина с почти хрестоматийным «учительским» пучком волос на затылке.

Эта женщина аккуратно постелила свою кровать-полку, аккуратно «спрятала» сумочку под подушку, а сетку с едой аккуратно расположила в ногах.

Теперь эта аккуратная (извините за повторение) женщина сидела, то ли глядя в окно, то ли глядя куда-то вдаль.

Ещё один мужичок неопределённого вида расположился на нижнем боковом. А все остальные места в купе, или, правильнее сказать, в «отсеке», пока пустовали.

Мужик выпил пару пива, расстелил на нижней боковой полке матрац, отвернулся, свернулся калачиком, подложив сложенную куртку под голову и мирно засопел, предупредив проводницу Клаву, чтоб подняла его в два часа ночи, перед остановкой в городе У.

– Где-где? – автоматически переспросила Клава.

– В Улан-Уде! – откликнулся мужик.

Мужик себе сопел, а женщина достала курочку, самостоятельно зажаренную, пирожки, самостоятельно испечённые, солёные огурчики, самостоятельно (извините) засоленные. Она принесла себе чаю, налив его в домашнюю кружку с какими-то глупыми вишенками, нарисованными на боку. Женщина выглядела тепло и уютно. Она сохраняла в себе домашнее тепло. И уют.

Алиил, расположившись на тринадцатом месте, имел возможность понаблюдать за женщиной. Увидеть крест на её шее и, конечно, поздороваться с её Ангелом-хранителем, который витал тут же, над правым плечом женщины.

Тут же, над левым плечом, кружился и её личный «злобный». Но поодаль. «Злобный» оскалил на Алиила зубёнки и состроил ему «страшную» рожицу.

– Иди, иди! – махнул рукой Алиил. – Нечего тут скалиться!

«Злобный», сидящий над мужичком, едущим в город У., махнул второму «злобному» ручонкой. Оба они сели на спину мужика, отвернувшись к окну.

Женщина закончила ужинать, убрала со стола, вынесла мусор и, наконец, вытянулась на постели. Вытянула ноги, даже как-то виновато, как-то неуверенно. Как человек, не привыкший просто отдыхать, а привыкший сваливаться в постель без сил, переделав тысячу дел. Дел своих, чужих, нужных, не очень нужных и даже не нужных вообще. Вытянула ноги, замерла. Натянула одеяло…

Ангел-хранитель наклонился над ней и, пользуясь отсутствием «злобного», который обычно всегда мешал этой женщине сосредоточиться, напомнил:

– Серафимово правило для мирян! Хотя бы Серафимово правило для мирян! Можешь спокойно его прочесть! Смотри, как тут тихо! Как хорошо! Как прекрасно стучат колёса: «Господи, помилуй! Господи, помилуй!»

Женщина прикрыла глаза и подумала: «Хотя бы Серафимово правило для мирян прочитать надо. Неужели можно его спокойно прочесть? Ведь как тут, в вагоне, тихо! Как хорошо! На полноценное вечернее правило давно уже сил нет. Может, сил, а, может, ещё чего-то не хватает. Хоть и корю себя, а не читаю. Сейчас, отдохну чуть-чуть. Никого пока нет. Вот бы так… да всю дорогу, до конца! Как прекрасно стучат колёса: «Господи, помилуй! Господи, помилуй!»

Женщина стала читать про себя Серафимово правило для мирян: три раза «Отче наш», три раза «Богородицу», один раз – «Символ веры».

Почти не отвлекалась…

Пока она читала эти молитвы, два злобных духа сползли со спины мужика и почти влипли в стекло вагонного окна. А когда женщина закончила молиться, снова выползли на спину мужика. Мужик при этом заворочался и выматерился во сне.

Алиил погрозил «злобным» пальцем.

Они оскалились и отвернулись.

Глава 4

Молимся все, молимся. Вот, например, в буддийском храме.

Поют-молятся буддийские монахи. А ты погуляешь и повяжешь ленточку на дерево, чтобы загадать желание. Ну, например: «мир во всём мире». Или, например, «жениха найти». Или «мужа хорошего для дочери». Или своего «кобеля и гуляку» в семью вернуть. Или – «чтоб пить перестал». И здоровья для детей. Здоровья для близких, для себя.

Квартиры просят. Богатства просят или хотя бы достатка. Работы хорошей, высокооплачиваемой. Но это – реже.

Что ещё народ просит?

А вот мусульмане. Чего они просят? А записочки с какими желаниями евреи в стену плача запихивают?

Да всё – одно и то же.

Да и православные, в массе своей, недалеко ушли.

Везде народ одинаков. Никто не просит, чтоб стать бедным, уродливым, несчастливым и больным. Наоборот, все хотят стать красивыми, счастливыми, здоровыми и богатыми.

Вот проезжает поезд очередной город. Всё в городе переплетено, как и во многих городах России. Город, как город. Полное «наличие отсутствия». Всё есть. Отсутствие хорошей работы и зарплаты, закрытие предприятий, на которых раньше работала основная часть народа. Убегание этого народа, особенно молодых, поближе к столице нашей Родины. Блат и кумовство, криминал, от мелкого до крупного (по меркам местным и общегосударственным).

Грязь на улицах есть. Переполненные маршрутки. А также разводы, аборты, драки и прочий мордобой. Есть ли что-то новое под Луной?

Ангелы и демоны, добро и зло.

Вы не думайте, что у каждого, например, христианина только два духа: Агнел-хранитель и «злобный». Нет, иногда их целый рой вьётся над человеком. И тех, и других. И добрых, и злых.

Иногда – их очень много. «Имя им – Легион»[1]. Как раз на стадо свиней хватит, чтоб кинулись, как безумные, с крутого высокого берега в море.

Тут ни буддисты, ни мусульмане, ни любители Дао – не исключение. Не исключение и христиане, от христианства которых (многих) еле теплится одно название.

Так что не жалейте, что закрыл для нас Господь духовные очи. С нашими-то теперешними глазами увязли бы мы в толпах самых разных злобных духов: жадных, тщеславных, прелюбодейных, гневных…

Перечислять не хочется.

Представляете, что за рожи? То-то!

Подождём до Царствия Небесного. Тогда всё и прояснится. «Господи, да приидет Царствие Твое.»[2]

Это небольшое отступление автор вставил в повесть потому, что в два часа ночи в тринадцатый вагон вошло много разного народу. В том числе и в купе-отсек № 4.

Сонная проводница Клава вся изворчалась, наблюдая за вселением толпы в вагон и проверяя билеты. А потом кидая на полки пакеты с бельём.

– Стелитесь! Ночь на дворе! Да не толпитесь вы в проходе!

Клава ворчала, а Ангел поезда №Ч/Я001 тоже наблюдал за входящими и за всеми теми духами, которые их сопровождали.

М-да, публика та ещё…

Глава 5

Место напротив скромной женщины – место № 13 на нижней полке, занял мужик средних лет. Очень средних, то есть, непонятно каких. От сорока до пятидесяти. Может, и больше.

Волосы, хоть и без лысины, почти сплошь седые. Лицо морщинистое, не обрюзгшее. И сам не толстый, сухопарый. На пальцах – выколоты пара перстней. На лице отпечаток того, что выпито за всю жизнь.

Видимо, за жизнь, полную. Здесь можно сказать по-разному. Например, так: «За жизнь, полную приключений и опасностей». Благородно.

Можно сказать и так: «За жизнь, полную нарушений закона, пьянства, драк и всякого другого зла, этому соответствующего».

И то, и другое – правда. Такие мы, люди, существа. Подавай нам романтики среди дерьма, хоть ты тресни!

Нельзя сказать, что лицо мужика с перстнями напрочь лишено симпатичности. Это уже – объективно. Только вот он озирается как-то тревожно.

Мужик быстро поднял свою полку, чтоб засунуть в неё сумку.

– Кто ещё сумки ставить будет? Будешь?

Этот вопрос относился к молодому парню, похожему на бурята. Не то, чтобы к очень молодому парню. Лет двадцать пять. Может, двадцать восемь. Может, и тридцатник есть. Кто его, в сумерках, разберёт.

У парня ещё, ко всему прочему, щёки заросли щетиной. То ли бороду отращивает, то ли побриться забыл. В течение недели. Или двух.

Мода такая…

– Нет, я – наверх, – махнул рукой парень со щетиной, примериваясь сумкой к третьей полке.

– А ты?

Второй вопрос относился к другому парню, который выглядел явно моложе первого, бороды и щетины не имел и по всем признакам походил на студента. Парень намеревался занять верхнее место над полкой женщины.

– А вам куда ехать? – спросил парень.

– Аж до Я… – вздохнул мужик.

– Мне до И… Ночь посплю, и утром – до двенадцати.

– Да вытащу я тебе!

– Тогда давайте, поставим. А ты куда?

Вопрос относился к парню, похожему на бурята.

– До Москвы.

Сумка студента проследовала под нижнюю полку мужика. Нет, всё-таки мужик вёл себя немного… ну, странновато. Словно бы на кого-то махнул рукой, закрывая полку. И сделал ещё такое движение ногой, как будто хотел кого-то лягнуть. Но в суете ночной посадки никто этого не заметил. Если и заметил, то не обратил внимания.

Да и кому особенно замечать-то… Всем спать охота.

Нижнее боковое место занял мужик лет сорока в камуфляжной форме, с рюкзаком. При взгляде на него и переводчика не требовалось, даже ночью. Каждому понятно, что перед ним – рыбак.

На то и ночь, что разговоров никто не разговаривает. Мужик в камуфляже отказался от постели, любезно предложенной Клавой.

– Мне выходить рано утром! – пояснил он. – Перекантуемся. Не графья.

– Было бы предложено, – пожала плечами Клава. – Спокойной ночи.

Молодые парни и рыбак уснули сразу же, как только поезд тронулся. А вот мужик с выколотыми на пальцах перстнями посидел немного за столиком, положив голову на руки. И вырвался из груди мужика почти не слышный для человеческих ушей (во время движения поезда) утробный стон.

– М-м-мм…

Ангелу поезда №Ч/Я001 была вполне очевидна его причина. Дело в том, что вместе с мужиком в вагон пробрались (просочились, нарисовались и даже материализовались) двенадцать злобных духов.

Проще говоря – двенадцать злобных чёртиков зеленоватого оттенка.

И вот эти-то чёртики и досаждали мужику. То один повиснет у него на ноге, то другой лезет ему под руку, то сразу несколько забираются бедняге прямо на голову и скачут с головы на плечи, с плеч на голову и обратно.

При этом они ещё и шептали бедняге на ухо матерные слова. И приглашали выпить.

– Пошли, твою мать, накатим!

– Пошли, примем!

– По три булька! По три булька, буль-буль-буль!

– Душа, примешь? Подвинься…, а то оболью! Ха-хаха!

– Наливай…, не зевай!

Мужик не обращал на них внимания. Вернее, сдерживался, как мог. Но иногда и лягался. Да что толку – воздух лягать.

Надо здесь отметить, что раньше мужику было ещё тяжелее.

Раньше, стоило мужику выпить, как они начинали дёргать его за руки и посылать «на подвиги»:

– Иди, морду этому гаду набей! Он, сука, тебя не уважает!

– Иди, витрину разбей! Повеселимся…!

– Иди, пни мента!

– И фуражку у него…, забери!

Ну, и так далее.

Достали мужика. «Уважения достойно, как он держится» – подумал Алиил, глядя на это безобразие.

Дело в том, что лет пять назад мужик здорово зашибал. Пил, иногда беспробудно. Тому имелись свои причины, как он считал. А потом он вообще перестал что-либо считать и однажды допился до белой горячки.

Вот тогда и явились перед его глазами двенадцать злобных чертей зеленоватого оттенка. Стал он их, естественно, ловить.

И увезли мужика в психушку. Тоже – естественно. Вылечили. Но.

Как только вернулся он домой, понял: хоть он и остался, в конце концов, в своём уме и в твёрдой, как говорится, памяти, а двенадцать злобных чертей зеленоватого оттенка при нём задержались. Продолжает он их видеть. И даже слышать.

Такая беда.

Глава 6

Страшно стало тогда мужику. Не сразу после белой горячки, а примерно через полгода невыносимой внутренней борьбы решил он полностью завязать. Решил, что если он завяжет, то есть, пить перестанет – черти от него и отвяжутся.

Сам завязывал! Своею волею!

Без всяких кодировок, таблеток и прочих лечений. И, представьте себе, сумел.

Завязал. Чем втайне гордился, конечно.

Но черти не ушли. Правда, теперь они звали мужика только выпить. Бить морды и витрины – видимо, звать не смели.

Так – пять лет. Пять лет подряд мужик жил с этой вот напастью. И людям не расскажешь – подумают, что псих.

Снова в психушку – мужику не хотелось. Нет уж, увольте!

Ангелу поезда №Ч/Я001 сразу же стала понятна одна вещь. Главная. Понял он, что мужик видит своих чертей. Чего обычно с людьми не происходит. Правда, к своему счастью, только этих. Потому что количество злобных духов, сопровождавших мужика, двенадцатью зелёными чертенятами не ограничивалось.

За столько времени совместного существования мужик придумал своим чертям имена.

Почему-то всплыл в его бедном мозгу какой-то счёт: уно, дос, трес. Красиво… Таинственно… Уно… Дос…

Так он и начал «злобных» своих называть: Уно, Дос, Трес. Только вот дальше не знал он такого красивого счёта. Ну, и назвал по-детски. Так, как когда-то считали мальчишки во дворе: Четырис, Пятис, Шестис, Семис, Восемис, Девис.

А дальше – как получилось: Дес, Онс, Дванс.

Так и гонял их, когда никто не слышал:

– Дос, собака, ну, ты обнаглел!

Или:

– Шестис, ну, шестёрка, она и в Африке – шестёрка! Хвост подбери!

За столько лет мужик и характеры их изучил. Дванс, например, всегда бил на жалость. Например:

– Ну, Коленька, выпей! Сколько можно тебе мучиться!

Уно, Дос и Трес матерились, как последние зэка, а Семис и Восемис напирали на бесконечность:

– Коля, сколько той жизни! – звал Семис.

– Все пьют, Коля, сколько веков! – вторил Восемис. – Чем ты хуже всех?

Девис выступал против женщин:

– Рождённый пить… не может, Коля! От баб – одни неприятности! Даже не смотри в ихнию сторону!

Сказать по правде, Коля оставался неженатым. Давно уже… причины мы здесь перечислять не станем.

Но если брать последнее время, то причина как раз и заключалась в этих, зелёных. Какая жена такое поймёт, какая – выдержит?

Дес любил кладбищенские темы:

– Коля, всё – дерьмо! Всё – вышло из дерьма и в дерьмо превратится! Пей, Коля, какая тебе разница!

Онз – тоже, но по-другому:

– Пей, Коля, на том свете, в аду, никто не нальёт!

Ну, и так далее.

– А что будет на том свете? – иногда интересовался Коля. – Что, в аду правда черти грешников на сковородках жарят?

– Попадёшь – увидишь! – смеялся Онз.

А вместе с ним и Дванс, и другие.

Смеялись они…

Ну, а сейчас этот мужик, которого звали, как вы понимаете, Коля, сидел на своём тринадцатом месте за столиком, положив голову на руки. Практически, он не обращая внимания на мелких злобных чертей зеленоватого оттенка, которые не покинули его после приступа белой горячки. И терзали бедную его душу пять лет подряд.

Видимо, неопределённость его облика была обусловлена именно этим. Тем, что он много пил, но завязал. Тем, что, вероятно, провёл какое-то время в местах не столь отдалённых, судя по наколотым перстням.

Ну, и, конечно, тем, что пять лет подряд носил он с собой свою тайну. И ему постоянно приходилось напрягать волю.

Во-первых, чтоб не поддаться на уговоры своих сопровождающих.

Во-вторых, чтоб никто не заподозрил, что он – их видит.

Такая вот, понимаете ли, ситуация.

Хоть и зона осталась в прошлом, и пьянка.

Если бы Коля этих чертей не видел, как раньше, мог бы он подумать, что это просто мысли такие ему в голову приходят. Но теперь-то он точно знал, что это не его мысли. Не просто – мысли.

Знал Коля, кто их нашёптывает. Потому и старался не поддаваться.

И ещё… Стал теперь Коля жалеть людей. Стал понимать, что он видит чертей, а люди – не видят.

Но это не значит, что черти их не мучают.

Бедные мы, люди, существа. Да.

Наконец, Коля провёл руками по лицу, словно бы умылся. И свалился на полку.

«Отвалите, гады!» – сказал он про себя и с этими словами на устах быстро провалился в сон. Во сне «злобные» оставляли Колю. Нет, бывало, что ему снились кошмары, но это ведь происходило во сне.

Ушёл сон – улетел кошмар. Чай, не к девочке-институтке приходил. К тёртому, к мятому и клятому мужику. К бывшему зэку.

Как пришёл, так и ушёл. На метр дальше.

Глава 7

Утром Коля проснулся часов в семь. Вставать не хотелось. На ночь «зелёные» обычно затаивались, и Коля с утра наслаждался свободой. Знал – сейчас голову поднимет, так и «эти» набегут, неизвестно откуда.

Полочка вагонная…

Эх, полочка вагонная. Тук-тук, тук-тук. Колёса поют свою песню.

Сво-бо-да, сво-бо-да…

И под стук колёс в душе отзывается что-то такое – томительно-беспощадное, где-то когда-то слышанное:

– Та-та-та, тата, та-та-та, тата, – почти шёпотом пел Коля.

Вот почему? Почему? Почему поются эти песни и не уходят из памяти строки, начиная с главного:

Песня эта (последняя) давно уже стала классикой. Справедливости ради надо отметить, что написана они о краях более северных. О Колымском крае. И о другом виде транспорта. Но вспомнились именно эти строки, поверх всех других.

Ничего не поделаешь. Но.

Вот скажите мне, в чьём сердце не отзываются эти строки некой генетической памятью? Даже у тех, кто родился, например, в тёплом Крыму. И никогда не ездил ни в Читу, ни в Магадан.

Возможно, возили по этому маршруту их дедов, или прадедов, или, соответственно, прабабок. Или по другому маршруту, севернее. Или восточнее, или южнее.

Эх, Россия, Россия-матушка, «пятьсот километров тайга…»

Сейчас появилась масса певцов, которые «зэковской романтикой» бессовестно спекулируют. И ещё – то, чего раньше встречалось совсем немного – в песнях стали воспеваться сами преступления.

Нет, это не то. Это – кич.

Настоящая зэковская песня подразумевает, что гонят по этапу невинно осуждённого, то есть такого, на которого навесили срок «за колосок», «за булку и бутылку», «за ларёк». Не говоря уже о политических.

За ларёк дают, как за краденные миллионы. Или миллиарды несчётные.

А за миллионы-миллиарды не СИЗО, а «домашний арест» и «два года условно». Ну, три. А бывает, что и шесть.

Вот где их берут, «шесть условно», в каких статьях УК? Или есть УК для «беленьких» и УК для «чёрненьких»?

Так было, так есть. Да.

И вот, везут его, болезного, «чёрненького», неизвестно куда. На тяжёлый, каторжный труд. Судьба его практически предрешена. Он будет подвергаться разным видам несправедливостей. Он будет жить в тоске по родным, по любимым. И сгинет, неотпетый-неоплаканный, и лежать будет в безвестной могилке, где-то в диком таёжном краю. Может, он даже и раскаяться успел, да ничего уже не исправить.

Эх, аж слеза накатила! И песня зэковская, настоящая, полетела над степью (над лесом, над зоной, над пустыней.)

А вот не кажется ли вам, что любой русский, в котором теплится совесть (здесь я не имею в виду национальности как таковой). Что любой русский всегда ощущает себя немножко зэком?

Приучили нас к тому, нас так воспитали.

Хорошо это или плохо? Неправильный вопрос.

Это – просто факт.

Интересно, наши дети и внуки будут это ощущать или нет? Или кич их забьёт…

Да, и вот ещё что. Каждый русский и в самом деле – всегда немного зэк. Как хотите! Даже дома, в своей квартире. Только решётка посвободнее, да пайка пожирнее.

Кому не хочется рвануть рубаху на груди и взвыть:

– Где ты, свобода?

Не, наверняка ни в Германии, ни в Бельгии, ни в Монте-Карло этого никому не хочется. Хотя. Кто его знает. Мне просто не довелось там родиться и там жить. Может, это и вообще – общечеловеческое свойство?

Вот, высовывается в окно буржуа из Монте-Карло, рвёт на груди рубаху и кричит: «Свободы хочу!». Правдивая картинка?

Ерунда какая-то. Наверно, это русский. Пусть и богач, а не может больше. Эмигрант хренов.

Но.

Как себя не уговаривай, а вставать надо. Курить охота, да и по санитарным делам.

– Коля, привет! Пошли, выпьем!

– Опохмелимся, Коля!

– Да пошли вы, сволочи волосатые!

Доброе утро.

Глава 8

За окном поезда – большое озеро.

Это небольшое дополнение к зэковским песням. Как же иначе. Сколько раз ни езди – а всё едино. «Славное море, Священный Байкал…»

Коля возвращался в свой отсек, мыча про себя о том, что «Молодцу плыть недалечко.»

Когда Коля в отсек вернулся, женщина с пятнадцатого места уже вовсю болтала с рыбаком. Вернее, рыбак рассказывал, а женщина кивала.

– Конечно, рыба водится! – между тем, махал руками рыбачок. – Но это места надо знать, места! Так просто в руки не даётся! На зорьке не встал – рыбалку потерял. У настоящего рыбака есть доброе слово даже для червяка!

Рыбачок явно доволен собой. Бывают такие. Круглые, как шар. Всё-то от них отскакивает.

– Лучше всего летом ловить, – продолжал рыбачок, не обращая внимания на то, что его никто особенно не слушает. – На прожектор или «на фару». Вот ночью выйдешь на лодочке по реке, в дельту, на глубокие места, потом как направишь прожектор в воду! Сначала на яркий свет жучки такие собираются. А через несколько минут к рачкам и рыбка подтягивается. Ловится голыми крючками: на основную леску навязываем поводки. Много поводков! Снасть в воду, и собирай рыбку!

– Пьёте вы много, рыбаки! – покачала головой женщина.

Ловля легендарного омуля женщину заинтересовала, но не вдохновила.

– Ну, не все! – не согласился рыбачок. – Знаете, как говорят? Любители рыбной ловли делятся на две части: на рыбаков и алкоголиков с удочками. Ха-хаха! Вам, наверно, одни алкаши попадались!

Рыбачок сам посмеялся своей шуточке. Отсмеявшись, обратился к Коле:

– Ты, мужик, не рыбак?

Вопрос адресован Коле, так как больше спрашивать некого. Парни на верхних полках не шевелятся. Спят. Ну, это правильно. Их дело – молодое.

– Не, не рыбак.

– Жаль.

– Ну, да…

Не стал бы Коля рассказывать никому, почему он не рыбак. Рыбак – это ведь какое-никакое, а одиночество. А стоило Коле остаться в одиночестве, как «эти» нападали на него со всех сторон, да ещё с большей силой.

Ну, и кроме того. (Чем вообще мужику не пристало ни с кем делиться.) Кроме того, Коле всегда становилось жаль свежевыловленной рыбы. Нет, рыбу он ел и даже любил. Но самолично лишать жизни живую тварь. Не мог.

Глупо, конечно.

– А бывает, что не ловится? – спросил Коля, чтоб немного осадить жизнерадостного рыбачка.

Но рыбачок подвоха не заметил.

– Ха! – обрадовался он. – Есть классный анекдот! Во, слушайте:

«По правилам настоящей рыбалки рыба не клюёт по десяти причинам:

1. Сегодня слишком холодно,

2. Сегодня слишком жарко,

3. Придурки на моторке распугали всю рыбу…»

Мужик явно делал над собой усилия, чтоб не пропустить какой-то из десяти пунктов. Даже пальцы загибал. Руки крепкие, пальцы толстые, с короткими ногтями, окружёнными чёрной въевшейся каймой.

– Э-э…

«8. Еще не то время года для рыбалки,

9. Уже не то время года для рыбалки,

10. С нашим правительством и рыба клевать не может!»

Ха-хаха! – Рыбачок преодолел все пункты и рассмеялся, довольный собой.

Женщина улыбнулась:

– Да, с нашим правительством. Это причина.

Коле тоже ничего не оставалось делать, как усмехнуться.

– Давай, блин, накатим! – шепнул Коле на ухо Четырис.

– Рыбалочка… Самое то местечко, чтобы принять на грудь! – в другое ухо шепнул Пятис.

Коля сделал вид, что не слышит. Его улыбка поплыла и превратилась в кривую гримасу.

Один из парней, лежащих на верхней полке, заворочался. Рыбачок встал и начал натягивать куртку.

– Ну, мне пора… – поднялся рыбачок. – Пойду поближе к выходу. А то стоянка – две минуты.

– Удачи, – улыбнулась женщина. – Как у вас говорят: «Клёва хорошего».

– Ну, да. «Клёва клёвого», – хохотнул мужик. – Спасибо! Хорошей дороги.

– Пока, – махнул рукой Коля.

Озёрная гладь слепила глаза.

– Красота-то какая! – произнесла женщина.

– Да, чудо… – согласился Коля.

– А мы пойдём, примем! – Пятис запрыгал по столу, вертя хвостом и кривляясь. – За красоту!

Коля смахнул. Пятиса рукой. Тот сделал вид, что скрылся.

«Заснуть бы, – подумал Коля. – Заснуть бы и не просыпаться…»

В это время над его головой закачались ноги одного из парней. Ну, да. Пора вставать.

Да…

Глава 9

Сердце Ангела поезда №Ч/Я001 наполнялось молитвой. Сколько не сопровождал он поезд туда-сюда, а каждый раз не мог он удержаться, чтоб не вознести молитву Создателю из самых глубин своей ангельской души:

– Дивен Ты, Господи, в творениях своих! Как же сумел Ты создать такую красоту, какую мощь и силу, эту землю, это озеро! Слава Тебе, Господи, Слава тебе!

Ангел поезда №Ч/Я001 уже несколько раз прошёлся-пролетелся по составу. В основном – всё, как всегда.

Как всегда, сокрушалось сердце Алиила от вида стольких злобных духов, сопровождавших людей. Да ещё на фоне такой красоты.

Много… Много…

Добавляются пассажиры – добавляются злобные духи. Вот и в его любимый вагон № 13 вошёл один – с целым хороводом. Да не таких уж мелких бесов, как обычно бывает.

И в соседний отсек тоже.

Чуть теплится молитва. Один человек, на весь поезд, читает Псалтырь. Одну кафизму каждый день, как молитвенное правило. Один. Что-то такое теплится в его душе, какие-то начатки понимания духовной жизни и духовной борьбы. Слава Богу, один есть. А то, бывает, и ни одного.

Человек двенадцать, на все пятнадцать вагонов, как-то молятся. Как-то. Иногда и не вникая в слова, не понимая, зачем и почему. Ну, хотя бы «Господи, помилуй!» произнесут – вот тебе и молитва.

Человек у сорока иконы где-то в кошельках, в записных книжках, в сумках. Ну, и у половины едущих – кресты на груди.

Может, добавятся ещё, дорога-то длинная.

А в основном – в поезде обычные люди, обычный народ. В меру добрый, в меру злой. В меру больной, в меру здоровый. В меру страдающий, в меру – заставляющий других страдать.

К тому моменту, как над физиономией Коли появились чьи-то ноги, Ангел поезда №Ч/Я001 вернулся в свой любимый вагон.

Хорошо, что не видят люди воочию злобных духов. Правда, люди зачем-то пытаются их вид воспроизвести. Снимают фильмы ужасов, придумывают всяких инопланетных тварей.

Зачем придумывать…

Зачем придумывать, когда всё существует? Скрыл Господь то, что не стоит людям видеть. Скрыл.

Но само зло так и рвётся, так и прорывается в человеческий мозг: «Вот я! Я! Я! Смотрите на меня! Бойтесь меня! Трепещите! Вы, маленькие глупые человечки из плоти и крови, которых лишить земного бытия также просто, как щёлкнуть пальцами!»

Вы думаете, фильм ужасов придумал сценарист, художник и режиссёр?

Ошибаетесь. Вот такие «злобные» всё придумали, да в уши нашептали, да в глаза влезли, да в мозги.

А люди не понимают этого. Думают – откровение!

Притянули сюда «новаторство» (которому лет – почти от сотворения мира). Притянули «художественные приёмы», «гениальную режиссуру». «Лучшую мужскую (женскую) роль», «гениальных актёров», и прочая, и прочая, – все вечные, давно проверенные князем тьмы приманки.

Новаторство. Детские игрушки…

Призы ещё придумали, чтобы вручать самим себе – потешить беса тщеславного, позлить беса завистливого, а с ними и кучу прикладных – наркоманских, алкогольных, прелюбодейных, гневных, тоскливых.

Потом ещё и оправдались: мол, фильмы ужасов что-то будят в человеке, что-то в нём воспитывают.

Ничего хорошего не будят, ничего светлого не воспитывают. А приучают. Приучают маленького человечка к тому, что ждёт его за чертой теперешнего существования. Приучают к тому, что будет он видеть, если здесь, на земле, не научится отличать добро от зла, зёрна от плевел, и всё такое прочее.

Прочее и тому подобное. От неподобного.

Причём не сделает этого свободно. И сознательно. Вот в чём закавыка.

Страшное дело.

Глава 10

Алиил прикрыл глаза. Молитва его полетела к Богу. Молитва, вообще – Ангельская жизнь. Молитва – Ангельское дыхание.

Кроме того, он направил мысль единственному человеку из этого «отсека», который, скорее всех остальных пассажиров, мог хоть как-то услышать его.

«Читай молитву Иисусову! – полетела мысль в сторону пожилой женщины с места № 15. – Читай молитву Иисусову!»

Принимает Господь все молитвы, человеческие и Ангельские. Те молитвы, что вдруг исполняют наши желания и просьбы. И те, что не исполняют.

Не думайте, что если молитва «не исполнилась», то Господь её не услышал.

Услышал! Даже самую слабенькую, самую «корявенькую» и «хроменькую», самую, казалось бы, незначительную.

Но у Господа свои планы. Когда мы говорим, что «Господь терпелив и многомилостив», это не значит, что Он терпелив и многомилостив только к нам, таким хорошим.

Он также терпелив и многомилостив к нашим врагам.

Говорят, человек и на смертном одре может покаяться. О злобных духах такого не говорят. Правда, знает об этом только Бог.

Могут или не могут покаяться злобные духи?

Бог знает. Бог измерит. Бог воздаст.

О сравнении Божьих мерок с человеческими автор уже пытался что-то такое сказать в начале книги. (Автора прошу строго не судить, так как он – тоже человек. Кроме того, автор даже не знает, так ли точно, или не совсем так происходил этот диалог. Главное – смысл.)

Мужик с места № 18 дождался, когда поезд тронется, двинулся в сторону туалета. По дороге он появился в проходе четвёртого отсека и спросил:

– Ножа не найдётся? Хочу поесть, хлеба отрезать, а нож – забыл! И у соседей ножа нету.

– Пожалуйста! – отозвался Коля и достал свой «фирменный» ножик с наборной ручкой и откидным лезвием.

– Знатный ножичек, – оценил мужичок.

– Плохого не держим, – ответил Коля, мимолётно глянув мужичку в глаза.

Глаза мужичка бегали.

Коля успел подумать, что «и этот, видимо, сидел». Но мысль была мимолётной и незначительной. Какого только народу не встретишь в дороге. Да и кто – без греха…

С полки № 16 начал сползать другой пассажир, похожий на студента.

Он запрыгал на одной ноге, чтобы второй попасть в кроссовку.

– Студент, что ли? – поинтересовался Коля.

– Ага, – ответил парень. – Технический университет. Второй курс. Опаздываю немного. Ангиной в самом конце августа заболел. Ну, это, я в туалет…

Парень ушёл, а женщина улыбнулась:

– Не понимают своего счастья, – сказала она. – Молодой ещё – ангиной болеет. А тут уже и артроз, и атеросклероз, и гипертония.

Коля кивнул. Хотел добавить свою язву желудка, но передумал.

– Позавтракать пора, – предложил он.

Именно потому, что язва напомнила о себе привычной голодной болью «под ложечкой». Болью привычной, но, от этого, не менее ноющей и занудной.

Глава 11

Когда парни вернулись в «отсек», женщина, на правах хозяйки, предложила:

– Давайте, ребятки, познакомимся да позавтракаем. Стесняться не будем! Дорога дальняя. Я вот – до конца еду.

Женщина застелила столик полотенцем и начала выкладывать свои припасы: пирожки, половину курицы, полу копчёную колбасу, огурчики. Соль, салфетки.

– Меня зовут Вера Ивановна. Я учительница, работаю ещё, хотя и на пенсию давно пора. Преподаю литературу. Одна дочь в со мной в Москве, а другая – в N. Внук вот родился. Зять военный – куда денешься.

– А чего ж самолётом не полетели? – спросил студент, выкладывая на стол почти такой же «паровозный» набор еды, как пожилая учительница. Только с добавлением домашнего печенья в пластиковой коробочке. – Я – Саня.

Лицо Сани скуластое, с «татаринкой». Весёлое лицо. Добродушное. Отвечать Сане – одно удовольствие. Учительница не переставала улыбаться, глядя на это молодое, смышлёное лицо.

– Да не люблю я самолётов.

– Неужели зять ваш, военный, билета вам даже в купе не купил? – не отставал студент. – В плацкарте едете!

– Да сама я так решила, – беззлобно ответила учительница. – У них сейчас лишней копейки нет. Да и я… поиздержалась. Ничего, я дорогу с юности люблю. Поезда люблю. Отдохнуть, подумать. В самолёте – не то.

– Что ты пристал к человеку! – одёрнул студента Коля. – Едет, как хочет.

– А тебя, студент, не бабушка ли в дорогу собирала? – продолжала улыбаться учительница.

– Бабушка. Матери некогда.

– А отец есть?

– Развелись. Давно уже. Мне до И., я вас, наверно, первый покину. Вам же дальше? До Москвы? – Саня обратился к Коле.

Коля, в это время, вытащил из сумки хлеб и колбасу. Тоже джентельменский набор, своего рода.

– Да, – медленно ответил Коля.

– У вас там родня? – уплетая яйцо, с набитым ртом вопрошал Саня.

– Родня, – медленно отвечал Коля, отрезая хлеб ножичком с наборной ручкой и откидывающимся лезвием. Что наводило на определённые размышления о происхождении этого ножичка.

– А тебе куда? – обратился Саня к парню, похожему на бурята.

– До конца. Тоже до Москвы.

– Как звать тебя?

Парень, похожий на бурята, словно бы споткнулся, называя своё имя:

– Анжил[6].

– Надо же, имечко какое! Прям Ангел! – улыбался Саня. – А у буддистов разве есть ангелы?

– У буддистов есть добрые духи, – ответила Сане Вера Ивановна.

– Надо же, как названия похожи, – покачал головой Саня.

И спросил у парня в лоб:

– Ты бурят?

– А что, не видно? – усмехнулся в ответ Анжил. – Не видишь, – негр!

– Ну, это… извини…

В это время поезд накренился на повороте. Агриил тут отводил душу! И покачивал вагоны, и издавал свои любимые утробные «паровозные» скрежеты. Скрипел и стонал. Шуршал. Выл.

Хочешь-не хочешь, а что-то такое «страшное» заползает в человеческую душу. Поезд кренится, кренится и.

Вера Ивановна перекрестилась и прошептала:

– Господи, помилуй.

Анжил неожиданно доброжелательно глянул на студента:

– Ладно, проехали, – сказал он. – Вообще, у меня только мама бурятка, а отец – русский. Был. Умер, давно. В аварию попал, когда я был маленький.

– Бурятки – красивые бывают, – заметил Коля.

– Согласна, – кивнула учительница. – Между прочим, декабрист Николай Бестужев женат был на бурятке.

– Ну, так это – когда в Сибири проживал, – взмахнул рукой Коля, словно отгоняя назойливую муху. – У нас это всем известно. Женился, когда ссыльным оказался. В столице, небось, на эту бурятку и не глянул бы. В Сибири, брат, всё по-другому. Потому и женился.

– Да, родня Бестужева детей от этого брака не признала, – согласилась учительница. – Тоже, трагедия. Но декабрист женился не просто так, а потому, что полюбил. Сохранил ещё способность любить. Что, тоже, согласитесь, не каждому дано. Да ещё и в таких обстоятельствах.

– Согласен, – кивнул Коля.

– А внук, кажется, в сталинские лагеря попал, – продолжила учительница. – Я про это читала.

– Вот как людей жизнь перемалывает… – вздохнул Коля. – Тасует, как колоду краплёную.

Агриил не любил крестных знамений. Даже через перегородку. Но однократное «Господи, помилуй!» из уст ничего не понимающей в духовной жизни мирянки ему не могло сильно повредить. Так, слегка кольнуло в бок.

Тем более, что вокруг этого самого Анжила роился целый полк злобных духов. Духи приветствовали Агриила, осклабившись.

Анжил выслушал историю женитьбы декабриста Бестужева спокойно. Он также спокойно вытащил и положил на стол хлеб, яйца, кусок сушёного мяса.

– А я думал, что буддисты с собой в дорогу берут? – начал было Саня.

– Да что ты заладил! – не выдержал Анжил. – Русский я вообще, по отцу! Буддисты! Ты на себя посмотри – настоящий татарин!

– Ага, – кивнул Саня, совершенно не обидевшись. – Мой батя – татарин, что не помешало ему от нас уйти. Бросить мою мать. Ты не обижайся, мне просто про буддистов интересно. Про нирвану, про карму. Я, может, хочу стать буддистом.

– А с чего ты взял, что я буддист? – как-то странно взглянул на Саню Анжил. – Я мусульманин! Твой отец, к примеру, тоже мусульманин?

– Да откуда мне знать? Я отца не видел уже лет десять. Мать сейчас в церковь начала ходить, по праздникам. В обычную, в православную. А отец… Может, он теперь поклоняется какому-нибудь культу Вуду, – скорчил Саня страшную «физиономию».

– Не клевещи на отца, – притронулась к руке Сани Вера Ивановна.

– Да ладно. Я же не со зла, – улыбнулся Саня. – Конечно, хотелось бы с отцом поговорить. Что он, да как. Да только… ищи-свищи. Алиментов даже не платит. Может, его уже и на свете нет.

– Всё понятно, – пожал плечами Анжил. – А то заладил, как попугай: «буддист, нирвана.». Только мусульманство – религия истинная. Нет Бога, кроме Аллаха! Понял? «Аллах акбар» – «Бог – велик». Понял, нет?

Али-Анжил вытащил из кармана чётки.

– Вот, смотри. Это называется «суббах», по-арабски. И вообще, меня зовут Али. Это у меня старое имя по привычке вылетело. В поезде не могу я творить намаз, а чётки – вот они. Молиться по ним я могу.

– Что уж не понять, – кивнул Саня. – Чего ты злишься? Я ж не знал! Акбар, так акбар. Молись, на здоровье. Я вот – никому не молюсь. И что?

– Да один бог, только верят все по-разному, – примирительно произнёс Коля. – Какая разница – Аллах, Будда.

– Так говорят все неверные. Гяуры так говорят!

Али даже опустил на колени руки, держащие хлеб и мясо. Эта фраза его возмутила!

– Гяуры!

Глава 12

– Кто, кто? – не понял Саня.

– Неверные. Те, кто Аллаха не признаёт и Магомеда, пророка его. Салляллаху аляйхи васаллям[7].

– А сам-то ты давно стал мусульманином? – глянула в корень Вера Ивановна.

– Полгода, – ответил Али-Анжил. – Чуть больше. Ну, и что?

Над столом нависло молчание. Не то, чтобы тревожное, не то, чтобы стеснительное. Нет. Такое… Какое-то…

Просто всем сидящим требовалось обдумать слова Али-Анжила. Молчание снова прервала Вера Ивановна.

– Ладно, – кивнула она. – Про мусульманство мы поняли. А что ты вообще… по жизни делаешь? Работаешь, учишься?

– Выучился уже, – ответил Али-Анжил. – Электротехнический техникум закончил. Электрик я.

– Где работаешь? – поинтересовался Коля.

Али-Анжил отвечал как-то «с оттяжкой». Славно бы раздумывал: отвечать, не отвечать. Что отвечать и зачем.

Вера Ивановна поглядела на Али-Анжила ещё раз и вдруг подумала о том, что ей, почему-то, до рези в глазах хочется читать Иисусову молитву.

«Господи Иисусе Христе, помилуй меня грешную!» – начала она. Про себя.

Не являлась скромная учительница продвинутой в делах духовных. Прочла молитву несколько раз и быстро сбилась. Тут ещё и завтрак продолжался, проводница сновала туда-сюда, пассажиры двигались по проходу. Превратилась её молитва Иисусова в один вздох: «Господи помилуй!»

Но вздох этот не покидал пожилой учительницы. И на том спасибо…

– Работаешь где? – переспросил Коля.

– Не работаю… пока, – с трудом выговорил Али-Анжил. – Поработал немного на стройке, электрику тянул. Платят копейки. Ну, типа. Да ещё обсчитали.

– Да, платят нашему брату неважнецки. Не любит хозяин платить, – согласился Коля. – Развели капитализм. А что, на заработки?

– Ага, на заработки, – вроде бы как даже обрадовался Али-Анжил. – Говорят, в Москве много платят. Если найти место. Аты?

– И я… на заработки… – прохрипел Коля.

Вера Ивановна вздохнула про себя: «Господи, помилуй»! Она, пожилая учительница, очень ясно видела, что Али-Анжил, скорее всего, врёт. Врёт и Коля.

Уж что-что, а враньё она чуяла за километр. Сколько наслушалась она от учеников умопомрачительных историй, в которых присутствовало враньё полное, враньё наполовину, на треть и на полный набор всевозможных частей.

Учительский и житейский опыт также подсказывал Вере Ивановне, что иногда не следует подавать виду, что ты разглядел где-то прямое или косвенное враньё. Мало ли, почему люди врут. Надо будет – всё проявится.

Завтрак подходил к концу. Студент уже дважды сбегал за чаем и откупорил коробочку с бабушкиным печеньем:

– Угощайтесь! Бабушка сама пекла!

– Дай Бог здоровья твоей бабушке, – Вера Ивановна взяла печенье. – Вкусно!

Коля тоже съел одно. Забытый вкус детства растаял на языке, словно его и не было. Мираж. То ли вкуса не было, то ли детства.

Али-Анжил отказался от угощения. Саня упаковал остатки печенья в мешок:

– Пригодится ещё. В общаге ничего не пропадёт. Полезу, поваляюсь часок. Почитаю. Вот, книженцию какую-то с собой захватил!

– Покажи, – поинтересовалась Вера Ивановна.

– Да вот…

– И ты туда же, – вздохнула Вера Ивановна, взглянув на фамилию автора. – Я думала, она (автор книги, Ф.И.О.), уже из моды вышла. Вот поверь мне – я прочла одну её книжечку и больше – не смогла. Секс, воровство, убийство. Ужас. Беда.

– Да ну, развлечение просто, – не согласился Саня. – Вы как-то слишком серьёзно!

– Жизнь гяура, – тихо, как бы про себя, произнёс Али-Анжил[8].

– Что? – переспросил Саня, забирая детектив из рук учительницы.

– Ничего, – ответил Али-Анжил. – Сам не понимаешь, как ты живёшь.

– Пойду-ка я, покурю, – поднялся Коля. – Как я понимаю, компании у меня нет?

– Не курю. Курить вредно! – улыбнулся с верхней полки Саня.

Али только стрельнул глазами.

– Жить – вообще вредно, – вздохнул Коля, сделав рукой какое-то странное движение.

Мы-то знаем, кого он отогнал в очередной раз.

– Слышь, студент, – обернулся Коля, разминая в руках сигарету. – А что, общаги для студентов ещё есть?

– Есть, – повернулся на полке Саня. – Правда, мало, на всех не хватает. – Начальство сдало здание всяким частным конторам.

– Это хорошо, что ещё есть, – Коля кивнул, словно от его одобрения что-то зависело. – Общага, брат, хорошее дело.

Не стал бы он рассказывать юнцам, что и сам, до сих пор, живёт в общаге. Правда, в общаге для рабочих. В комнате на двоих. В последнее время – вообще один, так как сосед его «подженился» и вещички вывез. За общагу Коля за него платит. Платит исправно, чтоб никого не подселяли. Да ещё коменданту приходится регулярно «ставить», чтоб тот «не видел», что место пустует.

За тот год, что сосед съехал из общаги, Коля привык к одиночеству.

Но – к одиночеству «внутриобщажному», а что там творилось в его сердце, когда приходилось думать о настоящем доме и семье, то это тема запретная.

– Пошли, накатим! – появился Четырис.

– На том свете тебе наливать не будут, – предупредил Дванс.

«Вот она, семейка моя! – усмехнулся про себя Коля. – Пошли прочь, зелёные! Забодали вы меня!»

Агриил издал очередной скрип и стон. Поезд шёл вверх.

– Господи, помилуй! – снова отреагировала учительница.

Дорога давно построена, но всё работает надёжно. А вот в жизни человеческой – надёжности мало.

Сколько подъёмов и спусков случилось, например, в Колиной жизни! Сколько карабканий вверх и безбашенных падений? А также петель, оборотов и тоннелей? Тоннелей таких тёмных и глухих, что свет в конце почти не маячил.

Кому они нужны, кому интересны? И вообще…

Куда уходят наши перевалы и переправы? Куда ушли трудности и радости всех тех работяг, что тянули железную дорогу чудны́ми инженерными петлями и пробивали в непробиваемых горах железнодорожные тоннели?

А где мысли и чувства их начальников? Где строгие приказы? Где ругань, наказания, штрафы? Протесты и подчинение?

Ведь и косточки – давно истлели. И тех, и других. Начальников и подчинённых.

Куда, вообще, деваются человеческие грехи и хорошие поступки? Ругань и молитвы? Ненависть и любовь?

И наши – куда денутся? Наши-то, бесценные – куда?

Коля кашлянул, вытащил из кармана зажигалку и покинул четвёртый отсек тринадцатого вагона.

Глава 13

Темнота в тоннелях не пугает ни добрых, ни злых духов. Им, в принципе, не нужно электрического освещения. Всё и так понятно.

Если мелкие бесы внушают людям мелкие, целенаправленные и зловредные мысли и толкают людей к мелкому хулиганству (всех сортов и мастей), то большие бесы внушают «крупные мысли». И толкают к соответствующим поступкам.

Иногда…

Вот, вспомните: Каин убил Авеля.

Это – тот самый, первый случай, когда дьявол полностью овладел сердцем бедняги Каина. Правда, тот сам позволил ему войти. Наверно, через двери зависти, с которыми, до этого, побаловались мелкие бесы.

Может, он вошёл через двери тщеславия. Или – ещё как-нибудь. Быстро впустил он врага или постепенно – об этом история умалчивает.

И вот, Авель убит. Совершён поступок. Дело – сделано.

Бес доволен.

А что же Каин? Каин – не кается. В его душе нет места даже крупице совести, поэтому покаяния из неё не вышибить. Каин говорит: «Не сторож я брату моему».

В этой фразе, в принципе, нет ничего плохого. Мы, действительно, не сторожа нашим братьям. Мы должны стоять на страже своей души, чтоб отследить тот самый момент, когда ею хотят овладеть злобные духи. Всякие: мелкие, крупные. Кому как.

Что же в этой фразе плохого?

То, что её произносит убийца. В этой фразе плох – обман. Попытка обмануть Бога. Мол, не знаю я. «И не шей мне мокруху, начальник!»

Но Богу не нужно человеческого зрения. Не надо путать, в очередной раз, земное и Небесное. Не надо мерить зрение Бога человеческими мерками.

Не бывает поругаем Бог…

Каин приговорён к бессмертию и вечным скитаниям. Никто не сможет лишить его жизни. Неприкаянный он. Вот оно, что за слово.

Не-при-каянный. Не может, по состоянию своей души, даже пристроиться к покаянию. Только попробуйте представить себе, что творится внутри неприкаянной души. Творится бесконечно.

Страшно. Бр-р-р…

Вот ещё что происходит. К примеру, пассажир лежит на месте № 18, а Агриил уже не гремит и не корёжится, а шепчет ему на ухо и радуется.

Чему?

Во-первых, тому, что его слышат. Но не подозревают о том, что это именно он сидит тут и нашёптывает прямо человеку в ухо!

Вернее, внушает бедняге мысли, прямо в мозг.

Во-вторых, радуется тому, что его не гонят. А как гнать того, о ком человек даже не подозревает!

В-третьих, Агриил радуется тому, что, скорее всего, всё будет сделано, как он задумал. Будет выполнено то задание, на которое он, Агриил, посылается существом гораздо более могущественным, чем он сам.

А этот жалкий человечишка просто должен задание исполнить. И всё!

Но Агриил не радуется. Он зло-радуется. Злорадствует. Чувствуете разницу?

Радость предполагает, что тот, кто радуется, делает это относительно кого-то или чего-то. Человека, животного, дерева, неба, картины, стола, жаренной картошки. Мироздания, наконец. И т. д.

«Радуйтеся, праведные, о Господе»[9] – вот так, видимо, звучит высший аспект радости.

«Упивайтесь, безбожные, злом» – так, видимо, звучит апогей злорадства.

И на всё это способна человеческая душа.

Всё зависит от того, кто в ней главенствует. Ангелы или демоны. Бог или дьявол, по большому счёту.

Переплетения и содержание человеческих душ – могут видеть Ангелы. Насколько им позволено Богом, согласно их чину. Недаром художники часто рисуют Ангелов грустными или плачущими.

Художники не видят Ангелов, они их чувствуют…

Недаром ещё говорят, что радуются Ангелы даже об одном грешнике покаявшемся, даже о самом незначительном, мелком грешнике. Поют там, на небесах, Бога славят.

Понятно, почему. Как насмотрятся на наше зло.

Как насмотрятся на эти рожи, на всю эту мешанину «злобных», вьющихся над нами и проникающих в наши сердца.

Глава 14

Алиил скорбно смотрел на засилие злобных духов в своём любимом вагоне № 13, своего любимого поезда №Ч/Я001.

Ох, ох-ох.

Вокруг студента вьются: пара мелких тщеславных бесов, пара жадных, обжорливый. Один тщеславный нашёптывает мысли о женитьбе на дочери олигарха, для занятия соответствующего места в общественной иерархии. «Инфинити, Багамы». «И тут я, такой неотразимый.».

Другой тщеславный зовёт: «Надо бросить на фиг всё! Всю эту мирскую суету! Надо достигать «освобождения»! Надо вырываться из «колеса Сансары». А что? Обрил голову, сиди, пой мантры. Будешь, как монахи в фильмах о Шаолине – бегать по воде, прыгать по верхушкам деревьев. Ну, и конечно, тут появляется красавица в кимоно! И сокровища древних пирамид! (пирамиды, правда, немного не из этой оперы, но какая разница.)»

Поскольку бес мелкий, он больше ничего не знает. И просто дёргает за ниточку: «Вот достигнешь «освобождения» и станешь выше всех этих мелких людишек!» «Познаешь тайны, станешь всемогущим, как бог…»

Детский сад, ясельная группа.

Студент Саня эти мысли вроде бы и не очень принимает. Так… приятно помечтать.

Ещё вьётся над бедным Саней блудная мелкота, видимо, привлечённая книжкой. А также прилетевшая в отсек из-за перегородки. В соседнем отсеке, кроме мужичка с места № 18, едет девчонка, если можно назвать её так назвать. Танцовщица стриптиза. Как пройдёт в туалет, по проходу, так за ней эти блудные стелятся, как шлейф. У всех мужчин будят определённые мысли и чувства.

А как начинает она на верхнюю полку лезть, то прямо хоть свет туши!

И у женщин тоже… будят.

Те плюются ей вслед, ругаются. Гневных бесов полно и завистливых тоже, хоть отбавляй.

На двух нижних полках соседнего отсека едут мамаша с сыном-подростком. У сына нога в гипсе, а то бы, он, конечно, место стриптизёрше уступил. Приходится и ему смотреть на все части стриптизёрского тела.

Бесов – хоть отбавляй.

Над Колей, кроме двенадцати алкогольных, ещё и гневный, тщеславный и тоскливый, над Верой Ивановной – тоже же тщеславный со сребролюбивым. Есть, есть. Хоть и поодаль держатся, но стоят на страже.

А вот над Али-Анжилом… кроме всех мелких, ещё и такой – из тех, которые сопровождают не всех приверженцев Аллаха и пророка Мухаммеда. А только некоторых, самых воинственных.

Агриил, в это время, тоже поглядывает в сторону Алиила и думает: «Есть тут один, кто может прогнать меня. Вот этот! Сидит, не улетает из вагона № 13! Но он может действовать только через Бога или через человека. Едва ли, чтоб Бог тут появился, Сам, во всей мощи. Если появится – что ж, на то Он и Бог. Может, смогу и убежать.»

Веруют, веруют бесы! Веруют, трепещут, но.

Ведь и бесы свободны. Не связывает Бог и их свободной воли – до поры, до времени. И кажется бесам, что их временные конвульсии можно назвать победами.

Вот и Агриил – такой же, как все. Почти победил. Почти празднует: «Через человека этому Божьему ко мне не подобраться! Через кого ему на меня действовать? Ну, к этому. (Али) он не подойдёт вообще! Кто ещё? Мужик? (Тут Секар думает о Коле) Да на этом навешено нашего брата, как игрушек на новогодней ёлке!»

Агриил чуть повернулся и махнул лапой мелким бесам, которые вились вокруг Коли. Бесы ответили ему тем же.

«Уно, Дос, Трес! Надо же! Хорошие имена! Правда, у мужика крест на шее. Но он, кажется, забыл, для чего крест на нём болтается. Нет, не потянет. Кто ещё? Студент? Ну… не смешите меня! Ни рыба, ни мясо. Одна карма, которую бабушка сложила в коробочку! На этом креста нет, вместо креста – татуировка! Цветочек! Ха! Этот – наш! Если бы мог – взялся бы за студента, честное слово! Это же – глина! Нет, до глины не дорос. Пластилин это, детский пластилин! Лепи из него фигу, какую хочешь!»

Агриил пошевелился и протянул щупальце к верхней полке. Но ему пришлось отдёрнуть лапу: «Жаль, выходит студент! А мне нельзя покидать свой пост. Но, думаю, и без меня найдётся, кому фигу слепить из этого пластилина.»

Так или не так конкретно думал Агриил, чернея мордой и перебирая волосатыми лапами, как щупальцами, но смысл его размышлений – примерно такой.

Осталось ему перевести мысленный взгляд на пожилую учительницу: «Баба? Ну, эта с крестом и даже что-то там лопочет… но мне её молитвы, как слону дробина. Да и по всему вагону… кого он найдёт, это Ангел? То вор, то проститутка, то баба вздорная, то – пьяницы непросыхающие, то курица, а то – просто дурак! Вот и все пассажиры! Ну, и как этот, Ангел паровозный, хочет со мной справиться?»

Глава 15

– Стоим сорок минут! – объявила проводница Клава. – Только не разбредайтесь далеко, а то собирай потом вас! Бежать будете – не догоните!

Саня уже успел обняться с Верой Ивановной и пожать руки Анжилу и Коле. Коля хлопнул студента по плечу:

– Ты смотри там… в институте своём… не дури! А то…

Коля хотел предупредить студента, что в этом мире нельзя ни от чего зарекаться. Ни от сумы, ни от тюрьмы. Что жизнь может раскрыть перед человеком такие бездны дерьма, что потом всю жизнь придётся очищаться и зализывать раны.

Что.

Коля захотел поделиться опытом. Передать, так сказать, частицу. Почему-то сердце Коли наполнилось давно забытой нежностью. Коробочка с печеньем подействовала, что ли? Или то, что он, Коля, всё-таки решился поехать. И едет туда.

Едет, едет.

Ну, и вообще. Иногда так хочется предостеречь кого-то молодого, неопытного! Наверно, это просто в отцовской крови – предостерегать, учить, натаскивать сына.

А если Бог не дал своего сына?

Или дать-то дал, да ты сам, дурак, не взял?

Поэтому Коля хотел… но только и успел, что хлопнуть студента по плечу:

– Ну, давай, что ли.

Саня уже подмигивал танцовщице стриптиза, выглядывавшей из соседнего отсека.

– Девушка, вам не надо выходить?

– Нет! – заколыхалась «девушка».

– Жаль!

Али тоже взглянул на девушку. На лице его отразилась странная смесь чувств. Тут тебе интерес и даже вожделение. Куда же, без него. И презрение.

Презрение, всё-таки, главенствовало.

Саня, наконец, собрал рюкзак и вытащил из-под полки Коли сумку:

– Ну, всё! До свидания! И прощайте!

Тут поднялась Вера Ивановна и перекрестила студента:

– Бог в помощь тебе, Саша.

Потом учительница чуть приобняла студента и прошептала, почти на ухо:

– Не надо тебе ни к буддистам идти, ни к мусульманам. Крестись, если некрещённый. Иди в Божий храм. Там найдёшь ответы на все вопросы. Только не думай, что это легко… Не думай…

– Ага, – так же тихо ответил студент. – Наверно.

Почему-то Вера Ивановна испытала к этому Сане такие чувства, словно это она – его родная бабушка, а не та незнакомая женщина, которая пекла ему печенье и складывала его в смешную коробочку.

Может, потому, что где-то в глубине души пожилая учительница чувствовала, что парню предстоят трудности. Даже беды. Что не застрахован студент от ошибок и обязательно… ну, просто обязательно их сотворит. И будет потом горько об этом сожалеть, и тяжело расплачиваться. И прочее, и прочее, и тому подобное.

Бывает так – вдруг какой-то человек становится нам словно бы родным. И хочется оградить его, предостеречь.

Защитить, неведомо от чего.

Поэтому Вера Ивановна и перекрестила Саню, на прощание.

– Храни тебя Бог, сынок.

Агриил заворочался. Ему стало неуютно в проходе плацкартного вагона.

Всё-таки крестное знамение.

Да и «светлые» активизировались, даже от Коли отогнали Уно, Доса, и Треса, и всех остальных. Не далеко, но отогнали.

Алиил возле учительницы крылья расправил.

Коля и Анжил собрались выйти побродить по перрону, а Вера Ивановна осталась «сторожить» сумки.

– Я покурю и приду, сменю вас, – пообещал Коля.

– Коля, сколько той жизни! – дунул в ухо Коле вернувшийся Семис. – Пошли, хряпнем! За сорок минут – до магазина и обратно!

– Коля, что такое сто грамм, по сравнению с бесконечностью, – вторил Семису Восемис.

– Да пошли вы, – махнул рукой Коля.

– Что? – не поняла Вера Ивановна.

– Пошёл я, говорю, – отозвался Коля. – Покурю…

Но первым в купе вернулся Али. На Веру Ивановну он смотрел холодновато, но предложил:

– Если хотите, можете выйти, погулять.

– Спасибо, – откликнулась учительница и вышла, прихватив сумочку.

Али-Анжил сел на край её нижней полки, достал чётки и прикрыл глаза. Через некоторое время его пальцы забегали по бусинам: нет Бога, кроме Аллаха.

Глава 16

На перроне – солнышко.

Хороший город. Когда-то был перекрёстком торговых путей. Золотишко здесь мыли, пушнину добывали, скупали и перепродавали, металл плавили. Рыба, икра.

А если много в российском городе богатств, так кого много?

Рабочих? – Ну, да. Имеются.

Купцов? – Тепло.

Разбойников – Теплее.

Каторжников? – Теплее.

Не догадались?

Взяточников! Взяточников много! От самых мелких, до самых крупных, от мелкого приказчика до генерал-губернатора. Ах, жаль, не существовало ещё «борьбы с коррупцией»!

Да и слова такого, как «коррупция», не существовало. И «откатов» тоже не существовало. И офшоров. А процветали себе взятки, кумовство или просто «всяческие беззакония».

Однажды, в начале девятнадцатого века, в одном городе сменили одного «нечестного» губернатора на «честного». Так вот, «честный» за два года – семьсот чиновников поймал на «беззакониях». Правда, не знаю, что с ним дальше стало, с «честным»-то.

Бедная Россия.

Что касается разбойников и каторжников, так этого добра, вдоль железной дороги и далее, во все времена водилось достаточно и даже больше, чем достаточно.

Возьми хоть эту дорогу железную. «Под каждой шпалой – могила зэка…» – так говорят.

Но это, правда, больше про БАМ[10]. Начали строить БАМ в 1932 и до сих пор, кажется, не завершили. А «тридцать седьмой год». Кто только о нём не пишет, не обсуждает его и не осуждает. Могилы безымянные заросли таёжным подлеском, как и все те места, что человек покидает, откуда уходит.

И везде, если смотреть из окошка по ходу поезда, увидишь остатки брошенных деревень, заброшенных небольших станций. Года не пройдёт, как на бывшие человеческие жилища наползает тайга, лес, степь.

А если двадцать лет пройдёт? А сорок? А семьдесят?

Бывало, идут по лесу туристы, радуются красотам. Горам, озёрам, чистейшим родникам. Красота! Кажется, не ступала здесь нога человека.

Первооткрыватели!

Глядь, а на краешке полянки валяются остатки чего-то, знакомого до боли. Да это же вышка! Почти истлевшая деревянная лагерная вышка, с которой за осуждёнными наблюдал часовой.

Глядь, а среди сосен – проволока колючая. Ржавая, зараза! Господи! А это что такое? Табличка… Буквы стёрты. «…лаг… №…».

Первооткрыватели, однако.

Идёт железная дорога через бессчётное количество городов, через десятки рек, мостов и тоннелей. Через десятки и сотни тысяч человеческих судеб, увлекая за собой десятки и сотни тысяч добрых и злых духов.

Вечных духов, всё это видевших воочию. Представляете? Вот кто мог бы рассказать обо всём, без прикрас!

Кто строил, как строил, кто жил, как жил. Как помирал. Как умер. И где теперь его душа.

Да вот только закрыты наши духовные очи, ибо безгранична мудрость Господа, закрывшего их. Человек – свободное существо и до правды должен дойти сам, своей свободной волей.

Так что – дерзайте, братья.

Дерзайте.

Глава 11

Когда в «отсек» вошла «новенькая» женщина, в нём находился только Али. Сидел на нижней полке, перебирал чётки.

– Добрый день, – вернула его женщина с небес на землю.

Такая себе, обычная женщина. Достаточно стройная, симпатичная, волосы тёмно-русые, со следами более светлой краски на концах. Волосы собраны на затылке под простую пластмассовую заколку. Косметики – почти никакой. На губах – остатки помады. Одета просто. Совсем просто, дёшево.

Возраст – между тридцатью пятью и сорока. Наверно, ближе к тридцати пяти, но уж очень усталая. Замученная какая-то. В руке у женщины довольно большая сумка, но видно, что полупустая.

– Добрый день, – кивнул Али.

– У меня тут… место нижнее боковое. Пойду к проводнице, бельё попрошу.

Словно бы виновато, женщина поставила сумку под открытый столик бокового места. И через пару минут вернулась:

– Говорит, как поедем, так сама принесёт, – тихо проговорила женщина, практически ни к кому не обращаясь. Али-Анжил на её слова никак не отреагировал.

Женщина села на нижнее боковое место и откинулась на переборку между боковыми полками. И застыла.

Так и сидели в «отсеке» две застывшие фигуры: Али-Анжил и женщина. Сидели до тех пор, пока в вагон не вернулись сначала Вера Ивановна, а потом уже и Коля.

– Здравствуйте, – проговорила женщина. – Я вот тут… на нижнем.

– Здравствуйте, здравствуйте, – приветливо кивнула учительница. – Меня зовут Вера Ивановна. Это Коля, а это – Анжил.

– Очень приятно, – кивнул Коля.

– Али, а не Анжил, – посмотрел Али в сторону женщины. – Али.

– А я – Надя. Я – выйду скоро. Ночь пересплю.

Слова Надежды словно бы остановились. И только грустные ангелы застыли над усталой Надей.

У Нади на шее крестик, в кошельке иконка Николая Чудотворца, Анастасии Узорешительницы и икона распятия Христова. Такая, где голова Спасителя склонилась направо, к благоразумному разбойнику, который у католиков носит имя Дисмас, а в православии – Рах (иногда – Варвар). И который издавна по всему миру христианскому является покровителем заключённых.

Ангел-хранитель тут же, рядышком, но не над правым плечом, а поодаль. А главенствующее место занимает дух тоскливый. Пусть и ранга невысокого, но мрачный видом, чёрный, с глазами запавшими и тусклыми. Смердящий и холодный.

Ангелам-то уже ясно, откуда едет Надежда, а соседям по «отсеку» – пока нет. Но слова из Надиной души вырываются…

Очень уж хочется рассказать. Выплакаться хочется.

– На «свиданку» к мужу ездила. Вот, возвращаюсь.

Коля, Вера Ивановна и Али повернулись к боковой полке. Надя развела руками. Поезд тронулся.

– Бельё будешь брать? – появилась Клава и обратилась к Наде на «ты». Наверно, потому, что возраста они с пассажиркой примерно одинакового, да ещё потому, что во всём Надином облике просматривалась такая затюканность и забитость, что не нужно быть психологом.

Тем более, что проводница со стажем имеет такой богатый психологический опыт, что не чета некоторым «профессионалам».

– Да, да! – вскочила Надя, словно в чём-то провинилась.

– Да сиди!

Пакет с бельём приземлился на полке. «Шлёп!»

– Билет давай!

– Да.

– Ну, стелись.

Клава покачала своим значительным торсом и двинулась по вагону дальше, разнося пакеты с бельём. Кому надо.

– Так вы от мужа едете? – спросила Вера Ивановна, когда Надя закончила стелить постель.

– Да…

Надя сложила руки на коленях. И вдруг начала говорить совсем не по теме:

– Люблю я дорогу, – скороговоркой зачастила Надя. – Вот ляжешь на полку и лежишь. И никто тебя не тронет. А полочка качается, словно колыбель… словно мама тебя качает. Сейчас лягу. Лягу сейчас.

– Так ложись, чего там, – словно бы разрешил Коля. – А где муж-то срок мотает?

– Сейчас… сейчас… ИК №., статья 111. Тяжкие телесные…

Надя взяла вагонное полотенце и отправилась в сторону туалета. А Коля. Коля снова оперся руками на столик и положил голову на руки. Али, при этом, только зыркнул, пару раз, в сторону Нади.

«ИК №…, ИК №…, ИК №…» – выстукивали колёса.

«Я там был, я там был, я там был».

– Пошли, Коля, выпьем, – тут же появился Трес.

– Коля, …, сколько той жизни. На кладбище не наливают, Коля, – подгёб Дес.

– Всё до фени, Коля, – подвывал Дванс. – Надо выпить.

– У-у-у… – чуть ли не в голос взвыл Коля.

– Вам плохо? – отреагировала чуткая Вера Ивановна.

– Голова болит, – махнул головой Коля, стряхивая Дванса.

– Может, вам цитрамону дать? – не отставала учительница.

– У меня аллергия на цитрамон, – проскрипел Коля.

Глава 18

Аллергии на цитрамон у Коли не имелось. Аллергия была, но просто на жизнь.

– Может, пообедаем? – предложила Вера Ивановна, когда Надя вернулась в отсек. – Второй час. Перекусим, и голова у вас болеть перестанет. (Это уже лично к Коле.)

– У меня только нет ничего, – вздохнула Надя. – Всё, что было, мужу оставила, а себе купить не успела. Вот, только пирожки взяла на вокзале.

– Да хватит нам. Садитесь ко мне поближе! – пригласила Надю Вера Ивановна. – Надо доедать, что портится.

– Можно в ресторане еду взять, – поделилась информацией Надя. – Я туда ехала – брала. Горячего захотелось.

– Знаем, – буркнул Али.

– В люксовых поездах еда в стоимость билета входит. Там разносят. А мы – ещё успеем, – кивнула и Вера Ивановна. – Нам ещё ехать и ехать. Вот у меня «Ролтон» есть, лапша. Кто будет?