Бета-версия

Demo-stage

Команда зачистки сделала всё что можно и гораздо больше. Где-то вверху ревёт огонь, чадит пластик. Там же шипят выстрелы лазерников, разъедающие всё, чего касаются на своём пути. Глухо щёлкают механические «калаши» с навинченными на них глушителями. Несколькими этажами выше всё плавится, горит.

Я стою перед пультом и пытаюсь заставить себя нажать одну единственную клавишу. Касание сенсора сделает прошлым всё, что было до, даст старт новому этапу моей жизни, поставив на её предыдущем отрезке штамп «Потрачено».

Всегда тяжело начинать что-то заново. Особенно жизнь. Особенно если для этого нужно сжечь последний мост во вчера, на противоположной стороне которого останутся турниры, сетевые аферы Бакса, немногочисленные друзья, Ржавая и надежда на то, что всё вот-вот изменится.

За бронированной дверью лаборатории идет мини-война, причиной которой отчасти являюсь и я. Но в данный момент всем не до меня. Тем, с кем я прилетел – потому что каждый должен выполнять свою часть работы; тем, к кому мы прилетели – потому что они заняты выживанием. Возможно, доктор Шень переживает, но не обо мне, а о том, что во мне, в моей голове.

Какое событие стало отправной точкой, началом пути к этой базе посреди океана, лаборатории посреди базы и кнопке посреди лаборатории? Мой первый турнир, сделавший меня известным? Или последний, который я проиграл? Знакомство с Машкой? Или заказ, на котором она окончательно дожгла себе чип?

Корпоративная армия наёмников проигрывает спецподразделению «Черный Дракон», но разрыв небольшой. Я ставлю на разницу менталитетов и, соответственно, на солдат «Черного Дракона», но никогда нельзя быть уверенным до конца, если на кону у одной стороны выполнение задания, а у другой – жизнь. Вся загвоздка в мотивации. А у меня не было мотивации, потому что, когда события происходили, я был внутри их потока. И даже не подозревал, что нахожусь на гребне волны.

Но всякая волна рано или поздно достигает берега, если не гаснет на пути к нему.

Хотелось бы мне проснуться и узнать, что всё происходившее до этого момента – всего лишь бета-версия моей жизни, а с завтрашнего дня релиз полной, доведенной до ума, которую можно будет прожить без багов.

DLC: Минус один

(за 12 лет до…)

– Видел эту громадину? – испуганно шепчет Арл, сидящий рядом со мной за бетонной плитой. – Может, давай валить отсюда? Хрен его знает, что там внутри, если периметр так охраняется.

– Мы его всё равно уже пересекли, – возражаю ему, наблюдая за массивной тушей турельного сторожа, которая останавливается, мигая датчиками, водит дулом из стороны в сторону, после чего продолжает прописанный в её электронных мозгах путь. – И, если что, напомню тебе: мы сюда пришли не потому, что у нас свободного времени много.

– Это понятно. Но получить очередь из пулемета в мои планы не входило, – продолжает накручивать себя Арл. – У меня, между прочим, подкожные наушники только наполовину оплачены.

Чудак-человек. Переживает, что не сможет выплатить рассрочку. Даже не пытаюсь навести его на мысль, что наушники некуда будет имплантировать, если отказаться от сегодняшней затеи. Потому что молодчики Йуна доберутся до нас гораздо раньше. Говорю коротко:

– Не ной.

Достаю из сумки робопаука и перевожу рычажок на его спине в положение «вкл». Робот тут же принимается перебирать суставчатыми металлическими лапами, ища поверхность для опоры.

В состоянии покоя, с подобранными под себя конечностями, робот легко умещается на ладони. Непритязательная на вид игрушка, собранная из всего, что было под рукой, начиная с усовершенствованного модуля робота-пылесоса и заканчивая гироскопом от старого мобильника. Несмотря на свой непрезентабельный вид, мой паучок умеет составлять карту окружающего пространства, фиксировать температуру, определять состав воздуха и плотность поверхностей, по которым передвигается. Ну и по мелочи: прятаться, выводить из строя простую электронику направленными импульсами, подпрыгивать на небольшую высоту. Всё это паучок делает неидеально и уж тем более неодновременно. Но если знать, из какого хлама он собран, то результат можно смело назвать удовлетворительным.

– Да ну нафиг. С чего ты взял, что это именно здесь? – глядя на едва слышно цокающего конечностями по бетону паука, вновь начинает причитать Арл.

– Если территорию охраняют, значит, есть что охранять, – объясняю ему, облокачиваясь на стену и активируя десктоп, на который транслируется изображение с камеры робопаука.

– От Йуна можно попытаться спрятаться. Переехать, например, куда-то, а этот, – Арл кивает в сторону уехавшего робота-охранника, – если обнаружит, то всё… Это не игра какая. Тут уровень заново не начнёшь.

– Не начнёшь, – соглашаюсь. – Но так даже лучше.

– Бли-и-и-ин, – не унимается Арл. – Нафиг я с тобой вообще связался? Меня ж предупреждали, что ты отбитый по всему периметру башки.

– По площади.

– Чего?

– Отбитый не по периметру, а по площади, – отвечаю, не отрываясь от десктопа.

Это даже не современный десктоп, а примитивный наладонник. Из той же кучи хлама, которая послужила складом запчастей для паука. На экране рвано сменяются кадры: стена, дверной проём, темнота, основание древнего станка, протянутые по полу кабели.

– Слабенький, – говорю сам себе, цепляю пальцем хлястик меню из верхней части экрана и, уже обращаясь к Арлу: – Посидим здесь, пока паучок шляться будет. Потом сразу всё посмотрим. А то у него мозгов не хватает мультизадачить. Либо ходить, либо картинку передавать.

Задаю алгоритм движения в окошке наладонника и смахиваю пульт управления вверх. Меню послушно скользит за край экрана и снова становится серым хлястиком.

Арл некоторое время молчит, но снова начинает шёпотом задавать вопросы:

– Чего-то стрёмно как-то. А если у этой турели маршрут меняется?

Неопределённо жму плечами.

– Не должен. У него обычные шасси, не гусеничные. А тут, – киваю перед собой, – хлама столько, что не покатаешься.

Земля вокруг буквально завалена кусками труб, обломками бетонных плит, спутанными в узлы (кто только постарался?!) силовыми кабелями, арматурой и мусором помельче: съёжившимися пластиковыми пакетами, потерявшими изначальный цвет, неузнаваемыми обрывками и обломками ещё чего-то, не поддающегося идентификации.

– На кой здесь вообще охрана?

– Блин, Арл, – кладу наладонник рядом, достаю из кармана пистолет, а затем плоскую красную коробочку. – На, возьми две-три штуки. Заколебал ты елозить.

– Стимы?

– Ты, Арл, дурной. Кто ж тебе стимы-то даст? Нахрен ты мне нужен дёрганый? Стабилизаторы там. Станешь чуть собраннее и говном всяким голову забивать не будешь.

– Любые? – спрашивает Арл, разглядывая осколки таблеток.

– Ага, они примерно одинаковые. Поэтому три в самый раз.

Я бы пошёл сюда и сам, но…

* * *

– Крупье свой или серверный?

– Конечно серверный.

На другой ответ я и не рассчитывал, но спросить было нужно. Все недалеко ушедшие от ломов игроки, которые не в теме, обязательно спрашивают.

– Ну ок, – пожимаю плечами, давая понять, что спросил для проформы. На самом деле мне абсолютно без разницы, чьим будет рандомайзер.

С идиотскими вопросами, конечно, тоже не стоит перегибать. Ломоватость не должна выглядеть наигранной для тех, с кем ты сел за стол, это может вызвать некоторые сомнения в том, что ты тот, за кого себя выдаёшь. А сомнения могут привести, например, к тому, что тебя найдут только тогда, когда окрестные крысы сделают твоё тело максимально неузнаваемым.

– Серверный рандомайзер – это гарантия случайного распределения, – объясняет мне усатый худой мужик, которого я мысленно нарекаю итальянцем.

– А в чём отличие от стационарного?

– В том, что мы играем на деньги, – это уже пижон. Модно одетый, гладко выбритый, источающий запах едкого одеколона. Его дерганая мимика наводит на мысли о том, что парень злоупотребляет стимами.

– Не понял, – мотаю я головой. – Мы и раньше на деньги играли. Стационарный ничем не отличается. Платить только зря за серверный.

Итальянец усмехается.

– Чем выше ставки, тем больше искушение подкрутить крупье. Поэтому и существуют серверные.

– А… – делаю выражение лица человека, которому объяснили настолько очевидное, что он должен был бы додуматься сам.

– Ну что, начнём? – спрашивает парень с ирокезом, когда на настенном десктопе высвечивается заставка игры.

Первый расклад я проигрываю. Но не совсем тупо. Я адекватно отражаю несколько атак, после чего перехожу в контратаку, выстраивая свои карты в слишком длинный клин. Защиты на фланговых картах минимум, чем и пользуются Арл с итальянцем. Они разделывают меня всего за семь ходов. Досадливо чертыхаюсь и, поставив свой десктоп в режим ожидания, наблюдаю за схваткой на большом настенном экране, попутно делая выводы.

Итальянец – хитрила. Дожидается, когда кто-то ввяжется в размен, помогает добивать, но в какой-то момент переключается на того, кому помогал. Действенно, но не более двух-трех раскладов. Потом его станут выносить из партии в первую очередь именно из-за этого. Про остальных пока ничего сказать не могу.

* * *

Проходит пятнадцать минут, за которые турельный сторож семь раз проезжает по одному и тому же маршруту. Арл за эти минуты перестаёт задавать вопросы, я успеваю спрятать коробку с таблетками и пистолет в карман, а робопаук возвращается и, подобрав под себя металлические лапы, замирает возле моих ног.

Снова перевожу взгляд на наладонник. Сначала вывожу на экран схему всего помещения – двухмерный план. Ровные прямоугольники вдоль одной из стен, выстроившиеся в несколько рядов, очевидно, какие-то ящики. Большой прямоугольник в торцевой стене – возвышение? Помост? А может быть, наоборот, углубление. Если верить цифровой подписи, скан плана, который Ржавая извлекла из архивов, был сделан почти восемьдесят лет назад.

Впрочем, меня интересует то, что паучок насканировал у противоположной стены. Если другие объекты, обнаруженные и нанесенные им на карту, не соответствуют оригинальным планам строения, то люк находится на одном и том же месте и в файле, который Машка умыкнула из городской архитектурной базы, и на схеме, созданной паучком.

Переключаюсь на видео. Проматываю до того момента, где робопаук обследует именно этот участок. Да, зазоры в полу забиты пылью и мусором, но они есть.

То время принято называть великим цифровым переходом. Звучит глупо, но кто его знает, какие технологии были тогда на самом деле? Возможно, на тот момент перегнать всю документацию с бумажных и магнитных носителей на цифровые действительно являлось техническим прорывом. Некоторые историки уверены, что процесс растянулся не на одно десятилетие. Но вот уж в это верится с трудом.

Я переключаюсь на видео со второй камеры паука, направленной вверх. Отмечаю интересующие меня части картинки и перезапускаю видео заново в другом режиме. Ещё раз отмечаю те же места. И ещё раз. Наладонник долго думает, собирая из фрагментов разного спектра одно целое, и в указанных мной местах начинают явственно просматриваться датчики. Не то чтобы их прятали – вполне закономерное расположение, но нужно было убедиться.

За то время, которое я трачу на изучение видео, турельник ещё трижды появляется на маршруте, каждый раз останавливаясь на одном и том же месте, чтобы повертеть башней.

* * *

Второй расклад я тоже проигрываю, вылетая из партии самым первым, и снова чертыхаюсь. Но в этот раз не ставлю на паузу свою доску, а бросаю её на стол – естественный жест расстроенного игрока. Машка Ржавая долго отлаживала монт-программу, обучая её реагировать на сгибы десктопа в определенных местах. А я долго тренировался, раз за разом швыряя десктоп, чтобы он, ударившись о стол, сворачивался именно так, как это нужно для активации монта.

Итальянец усмехается и, отпивая из своего стакана, продолжает игру. Я снова смотрю на настенник, изображая заинтересованность, а на самом деле мысленно прокручиваю в голове действия монта.

Вот сейчас программа находит сеть и начинает подбирать пароль к доскам игроков.

На большом экране карты Арла, объединившись с картами парня с ирокезом, как я и предполагал, начинают разносить итальянца в пух и прах. Они срисовали его с первой раздачи.

Монт умный настолько, насколько может быть умной программа, которую отлаживала Ржавая. Сейчас он уже наверняка перезаливается на чью-то доску, чтобы с неё найти лазейку в начинке настенного десктопа, потому что именно настенная доска завязана на сервер, отвечающий за компоновку карточных значений в начале партии.

Ирокез и Арл одну за другой вышибают карты молчаливого мужичка, сидящего напротив меня в дальнем углу помещения, переключаются на оставшегося пижона, и тут вдруг ирокез концентрирует свои силы на Арле. У того не остаётся выбора, кроме как добивать пижона, стараясь набрать по максимуму, потому что Арл понимает: начни он перегруппировывать карты, не получит и этого.

Если Ржавая не ошиблась, то монт-программа сейчас уже в боевой стойке в ожидании завершения партии. И как только на всех досках, включая настенную, появится заставка подготовки к раздаче, монт откинет серверного крупье, заменив его, после чего мои и Арла позиции на момент раздачи будут гарантировано сбалансированы. Нам не придётся тратить ходы на перекомпоновку снаряжения карт, и за четыре оставшихся захода мы вернем своё и заберем чужое.

* * *

То, что территория охраняется турельником, ожидаемо. Заброшка заброшкой, но это не муниципалитет, это корпа. У них другой подход к своей собственности.

– Значит, смотри, – объясняю я Арлу, – я не знаю, рабочие датчики там стоят или нет. Может быть, это ещё с довоенных времен, когда помещения были складами. Но будь добр идти за мной след в след. Усёк?

– Ага, – кивает он.

– Сейчас ждём, когда проедет турельник и бегом через площадку вон за ту кучу железа, – я киваю на унылый остов бывшего когда-то тентованным грузовика. – Там остановимся и переждём. Турели ездят стабильно, и мы вроде бы успеваем, но лучше перестраховаться.

– Ага, – снова кивает Арл.

Сторож уже в который раз появляется на привычном маршруте, привычно замирает, привычно вертит турелью и привычно скрывается за зданием.

Подбираю паука и командую:

– Пошли.

Пригнувшись, пересекаем открытое пространство, обходя или перешагивая валяющийся под ногами хлам. Прячемся за остовом машины в ожидании очередного захода напичканного электроникой сторожа.

– Слушай, Бакс, а «кусака» – это больно? – вдруг спрашивает Арл, крутя пальцем возле своей щеки, будто повторяя контуры моего ожога.

– Нет, блин, щекотно.

* * *

Я вижу, как заставка на настенной доске на одно короткое мгновение немного смещается вправо и тут же становится на место. Если не знать, что это должно произойти, то и не заметишь. Я – знаю. Поэтому замечаю. Это значит, что монтировка со своей задачей справилась. Теперь моя очередь справляться.

Карты занимают места в ячейках. Итальянец начинает перегруппировываться. Ну что ж, начнем с него. Однако начать я не успеваю – парень с ирокезом подскакивает со своего места, бьёт Арла в висок, от чего тот слетает с кресла и падает на пол.

– Я хренеюс этой наглости! – восклицает ирокез, торопливо доставая из внутреннего кармана жилетки револьвер. – Эти клоуны пытались нас поиметь на нашей же территории! – кричит он и направляет револьвер на меня.

– Надо же! – ухмыляется итальянец, мгновенно оказываясь рядом и прижимая невесть откуда взявшуюся «кусаку» к моей щеке. – Не подскажешь, почему я не удивлён?

Если шокер в его руке вывернут на максимум, то разряд сделает мои мозги слегка непригодными для восприятия реальности, и в лучшем случае я мгновенно сдохну, в худшем – буду ходить под себя, улыбаясь каждый раз, когда это делаю.

Ирокез подходит к десктопу на стене, отдаёт несколько команд, и игровое поле сменяется топологией созданной нами сети, а я понимаю, что продолжать строить из себя лома бессмысленно.

В левой части доски светятся логи, наглядно показывающие, что, когда, через кого: в логах до сотой доли секунды расписано, когда монт перебрался с моей доски на десктоп итальянца, когда сливался на настенник, видно и когда он заменял собой серверного крупье. Отдельной колонкой светятся данные о том, как монт компоновал карты.

– Вы, мля, видели? Я хренею от такой наглости!

Чёрт. Ирокез, оказывается, их спец по сетям. И пока я самонадеянно запускал монт-программу в эту маленькую сеть, он не только играл, но и мониторил ситуацию.

– На. Хрена? – интересуется ирокез, делая шаг к лежащему на полу Арлу и пиная его. – На. Хрена? На. Хрена? На. Хрена?

Каждое «на» и каждое «хрена» сопровождается ударом. Арл не сразу догадывается свернуться в позу эмбриона, поэтому два или три раза носок ботинка врезается парню в лицо. А я не нахожу ничего лучше, чем сказать:

– Это моя тема. Он не в курсе.

Щёку обжигает разряд. Перед глазами яркими брызгами во все стороны разлетаются цветные пятна.

– Тебя не спрашивали, – говорит итальянец.

– Но он действительно…

Ещё один разряд не даёт мне закончить. Пока я мотаю головой, приходя в себя, итальянец подкручивает регулятор мощности, ещё раз подносит «кусаку» к моей щеке, нажимает на кнопку и держит, как мне кажется, бесконечно долго до тех пор, пока я не начинаю кричать во всю глотку. Только тогда итальянец отключает «кусаку» и повторяет ещё раз:

– Тебя не спрашивали.

Я киваю, чувствуя, как печёт правую щёку чуть ближе к виску.

Ирокез хватает Арла за шиворот и тащит через всё помещение к креслу, в котором сижу я.

Сидевший тихо в углу комнаты шестой игрок встаёт и подходит к нам. Это Йун Бо – дирижёр криминальной среды восточного сити. О том, как он появился в наших краях и занял своё место в преступном мире, ходит много историй. Каждая из них приукрашена, но во всех есть кое-что общее – жестокость и бескомпромиссность, с которой он вёдет свои дела.

– Ты же знал, куда шёл, – говорит Йун утвердительно.

Я молчу, глядя ему в глаза.

– Знал, но не отказался от затеи, – добавляет он.

Равнодушный взгляд скользит по мне несколько мгновений, а затем кулак его бионического протеза впечатывается мне в нос, озаряя мир вспышкой света под хруст кости.

– Ты же понимаешь, чем это закончится? – спрашивает меня якудза восточного сити, разглядывая механическую кисть, сжатую в кулак.

Я понимаю. Но не спешу это подтверждать.

Из костяшек бионического протеза выдвигаются шипы. Я успеваю подумать лишь о том, что даже таких коротких хватит, чтобы Улле-Медуза не справилась с результатом их работы, когда украшенный шипами кулак врезается в мою левую скулу, разрывая кожу. А потом ещё раз.

– Гостю не подобает вести себя так, – его голос звучит, словно мою голову обмотали несколькими слоями войлока. – Ты же знаешь, что бывает с теми, кто пренебрегает гостеприимством?

– Давай без нравоучений и риторических вопросов, – говорю я, стараясь, чтобы голос звучал ровно. – Учить жизни того, у кого собираешься её отобрать, как-то тупо, не находишь?

Йун изучает моё разбитое лицо, а я уже понимаю, что ему от меня что-то надо. Всё логично. История игр пестрит примерами того, что делают с мошенниками, если уличают в жульничестве. В живых таких остается очень мало. И раз тебя не спешат убить, значит, дело не в том, что ты смошенничал.

– После игры ты мог бы получить работу, – говорит Йун.

– Я ни на кого не работаю.

– Мистер Амберс так не считает, Плешивый Сэм так не считает. И ещё два десятка человек так не считают, – ухмыляется Йун Бо.

Он даже знает, с кем у меня дела. Вон оно что. Это не я закидывал удочку в поисках жирных игроков, это он обставил всё так, чтобы меня, в конце концов, привели к нему. Игра за игрой, ставка за ставкой, компания за компанией.

– С Амберсом и остальными я сотрудничаю, а не работаю на них.

– А в чём разница?

Интересно, Йун продолжает поддерживать диалог для того, чтобы насладиться моим положением, или ему действительно любопытно? Отвечая на его вопрос, я пробую перехватить инициативу.

– В том, что при сотрудничестве обе стороны прилагают усилия, а работа подразумевает, что кто-то делает дело, пока кто-то сидит сложа руки, потому что платит.

– Ты такой борзый потому, что понимаешь, что терять нечего?

– Нет, я таким родился.

Якудза возвращается к столу и наливает виски в два стакана. Протягивает один из них мне. Я беру стакан в руку.

– Это хорошо, что ты не трус, – сообщает Йун Бо. – У меня есть дело, которое тебе придётся сделать. Потому что ты же помнишь, в чём проблема жульничающих в игры?

– В том, что нельзя попадаться, – буркаю я и делаю глоток.

Алкоголь обжигает развороченную губу, и я прижимаю к ней рукав. Биопротез, оснащенный шипами – атавизм какой-то из фильмов прошлого века, но вот, поди ж ты, как раз в тему пришёлся. Запоздало шевелю нижней челюстью. Левая половина лица ощущает себя так, будто ею прошлись по свернутой в моток колючей проволоке, сломанный нос пульсирует.

– В том, что иногда им приходится работать на тех, кто сидит сложа руки, – поправляет меня якудза.

– Понятно, – киваю я. – Можно без дальнейших предисловий.

Йун достаёт из кармана системный узел и бросает мне на колени.

– Здесь всё, что я знаю, – сообщает он. – А даже если и не всё, то у тебя есть выход на тех, кто соберет недостающие части пазла. Мне нужна база данных этого проекта. Как и где ты её найдёшь, меня не интересует.

* * *

Датчики под потолком оказываются дохлыми, поэтому внутри помещения, бывшего когда-то цехом, мы идём, не пытаясь прятаться. Люк, как ни странно, поддаётся с первой попытки. Я свечу вниз. Глубина колодца – метров семь-восемь. Спускаюсь первым. И пока Арл переставляет ноги по лестнице, вожу лучом фонаря, оглядывая помещение.

– Здесь? – спрашивает меня Арл, спустившись.

Луч выхватывает какие-то конструкции, терминалы непонятного предназначения, роботизированную линию странного конвейера.

– По схемам – здесь, – отвечаю, начиная шагать вдоль покрытой белёсым налётом стены, а Арл двигается в противоположную сторону.

Он несколько раз чертыхается, обо что-то спотыкаясь. Хлама здесь поменьше, чем наверху, но тоже достаточно.

Хорошо всё-таки, что Машка подсуетилась. С тем информационным мусором, который мне вручил Йун Бо, я бы точно выбрал вариант побега из сити. Говорят, что за пределами сити тоже живут люди. Плюс Китай. Скорее всего, я бы так далеко не забрался, но всё же…

Перешерстить все помещения завода не так-то просто. Да ещё и турельник этот. Наверняка ж не один. Информация от Ржавой тоже обрывочная. Но сложив то, что она смогла найти, и то, что дал мне этот якудза, можно понять общую картину и наметить план действий.

– Бакс! – зовет Арл. – Кажется, оно.

Подхожу и вижу простенькую дверь с кодовым замком, не сенсорным, но работающим от электричества.

– Похоже, – соглашаюсь я.

– Только как мы её открывать будем? – спрашивает напарник.

– Руками, – говорю я, снимая со спины рюкзак. – Я читал про такой тип дверей. К каждому замку подведено питание. Видишь, панель не на самой двери, а сбоку?

– И?

– Под панелью механизм, выдвигающий в пазы двери несколько металлических штырей. Обычно три, – объясняю Арлу, доставая батарею. – Нам нужно только раздолбать стену, чтобы подцепить аккумулятор к проводам, и снять переднюю панель, чтобы дать доступ пауку, а он займется подбором пароля.

* * *

– Что с твоим лицом? – испуганно спрашивает Машка Ржавая, разглядывая меня.

– Мне из него сделали рожу за вот это, – протягиваю ей системный узел.

– И чего здесь? – спрашивает Ржавая, вертя его в руках.

– У тебя хотел спросить.

– О как. А подробности будут? Потому что, глядя на твою рожу, я предполагаю, что доставал ты его с боем.

– Наоборот. Мне делали рожу из лица, чтобы я его взял.

– Теперь я тем более жажду подробностей.

Я рассказываю ей, как спалился с монтом и во что всё это вылилось. А Машка слушает, изучая содержимое узла.

– В этом твоя проблема, – говорит Ржавая, – ты никогда не рассказываешь подробностей. Я могла бы учесть некоторые нюансы, если бы ты объяснил, для чего именно нужен монт.

– Для некоторых подробностей невозможно подобрать удобный момент.

– Может, ты его просто постоянно пролюбливаешь? – саркастично спрашивает Машка.

– Случилось то, что случилось, – отмахиваюсь я. – Ты мне лучше скажи, чего там?

Я киваю на лежащую у Ржавой на коленях доску. Очень старая, не чета моей основной. Как она умудряется на таком старье работать? Если выкрутимся – куплю ей чего-то поприличнее в знак благодарности.

– Законсервированный проект. Данных мало, но из тех, что есть, можно утверждать: речь идёт о сращивании железа с нервными окончаниями.

– Бионейромеханика – наше всё?

– Может, и бионейромеханика, – задумчиво отвечает Маша, продолжая листать-вращать-перекладывать содержимое системного узла.

– А смысл? Не думаю, что данные какой-то законсервированной лаборатории могут быть полезными спустя столько десятилетий.

– Зачем-то ж Йуну Бо это понадобилось. А он не такой человек, который будет делать что-то просто так. Даже если делает это чужими руками.

* * *

Пока паук скрипит своими электронными мозгами, выясняя количество символов в комбинации и их последовательность, Арл опять начинает разговаривать не по делу. Волнуется и таким образом пытается отвлечь самого себя.

– Слушай, Бакс, а как думаешь, чипы эти, которые в кисть вживлять собираются, безопасны?

– Не знаю. Это, вон, лучше у Ржавой спросить или у Улле. А еще лучше у обеих: одна понимает в бионейромеханике, вторая – в программном обеспечении.

– А то я чего-то сомневаюсь, что всё это ради безусловки затевается. Там же наверняка какой-нибудь трекер, какие-то механизмы обратной связи.

– Понимаешь… – я пытаюсь подобрать слова. – У любого события всегда две стороны. Просто мы зачастую стоим с той, которая нужна тем, кто нам это событие показывает. В целом, удобный инструмент контроля и управления. Но подумай сам, что скрывать большинству?

– Мне было бы неприятно осознавать, что в любой момент кто-то там, – Арл показывает вверх, – может узнать о тебе всё. Или перекрыть доступ к твоим же деньгам.

– Ну, так логично: если они дали, значит, они могут и отнять. Господи, Арл, да большинству насрать, узнают ли о них что-то, и это самое большинство с радостью предоставит о себе все данные в обмен на регулярную прикормку от государства. Да и государству по большому счету насрать на то, чем занимается обыватель. Поэтому чипирование неизбежно.

– Почему?

– Потому что дураков развелось слишком много.

* * *

– Короче говоря, большая часть информации на уровне слухов и городских легенд, – подсаживается ко мне Ржавая, поворачивая десктоп так, чтобы я его видел. – Проект назывался «Telencephalon», и изучали там аспекты передачи сигналов из мозга в железо и наоборот. Вот здесь пишут, – Машка выводит на передний план один из документов, – что он работал и в период обмена ядерными любезностями и после. Почему и кем был законсервирован – неизвестно. Где находился – неизвестно.

– А чем занимались-то?

– Погоди, до этого тоже доберемся, – отмахивается Ржавая. – Так вот. Всё те же слухи утверждают, что там ставили эксперименты на людях.

– В смысле?

– В разных смыслах. Одна история рассказывает, что туда набирали добровольцев, другая – что приговорённых к смертной казни. По разным домыслам и предположениям, там даже инопланетяне замешаны.

– Серьёзно? – я даже не сразу понимаю, что Маша говорит с иронией.

– Нет пределов человеческому воображению, – пожимает она плечами. – А там, где это можно уточнить, защита слишком серьёзная для того, чтобы забраться без подготовки и не спалиться. Спектр предположений широк, но большая часть из них сводится к тому, что там пытались вывести или солдат будущего, или компьютер будущего, или вирус будущего.

– Где искать?

– Данные такие же противоречивые, как и предположения о том, чем этот проект занимался, но, кажется, я знаю, где.

На экране доски появляется карта сити, которую Маша пролистывает в южную часть, после чего увеличивает и тыкает пальцем.

– Здесь.

– Это же старый завод, который после войны был складом. А почему там?

– А где ещё в сити можно спрятать целый научный отдел или лабораторию, если то, чем они занимаются, немножко не соответствует нормам этики и морали? – отвечает она вопросом на вопрос. – Очень давно это была окраина города, но после войны город стал разрастаться и, превращаясь в сити, поглотил территорию завода. А буквально пару дней назад зашевелилась «Кристалис» и выкупила его.

– И это причина утверждать…

– Причина утверждать – Йун Бо, – перебивает меня Маша. – Йун Бо, как кривое зеркало «Кристалис»: то ли амбиции, то ли комплексы, то ли далеко идущие планы. Не стоит сбрасывать со счетов и то, что у него наверняка есть свои люди в корпе. Сложив два и два, можно предположить, что это в очередной раз связано. «Кристалис» также интересуется наработками «Telencephalon».

– А это ты откуда знаешь?

– Я, что ль, зря по паутине шуршала всё это время? – отвечает Маша вопросом на вопрос. – «Кристалис» выкупила это место, не афишируя сделку, и на днях приступает к, так сказать, освоению территории.

* * *

Паучок мигает зеленым диодом, сигнализируя, что дверь разблокирована. Я отключаю его, прячу в рюкзак. Открываю дверь и подпираю её какой-то стойкой, валявшейся рядом, отсоединяю аккумулятор и прячу его в рюкзак.

– Ну что, идем дальше?

– Ага, – кивает Арл.

И мы входим внутрь, видя бледное свечение у стены.

– Глянь, включено что-то, – опять накручивает себя Арл. – Может, они её уже нашли раньше нас? Блин, пойдём отсюда, а?

– Погоди, – обрываю я Арла и осторожно иду к источнику свечения. Парень послушно замолкает и следует за мной.

То, что я вижу, поражает меня. Арла, судя по всему, тоже, потому что он выдаёт что-то невнятное и принимается блевать. А я стою и зачарованно смотрю на светящуюся колбу около метра в диаметре и чуть больше моего роста в высоту. Это от неё исходит мертвенно-зеленый свет. Колба опоясана несколькими металлическими кольцами, на каждом из которых расположены датчики, и стоит на постаменте, являющем собой нечто вроде пульта управления с дисплеем. И пульт управления этот включён – дисплей светится.

Но удивляет меня не это.

Из-за подсветки нервная система, освобожденная от тела и парящая в жидкости, заполняющей колбу, кажется зелёной и оттого ещё больше похожей на ёлку, нарисованную ребенком. Более толстые жгуты нервов постепенно истончаются, расходясь во все стороны, становясь невидимыми. А над всем этим – человеческий мозг, от которого и отходят нити нервных волокон.

Не обращая внимания на отплёвывающегося Арла, делаю шаг к емкости и вижу, как по экрану бегут строки. Точнее, одна и та же повторяющаяся фраза:

Кто-нибудь!? Кто-нибудь!? Кто-нибудь!? Кто-нибудь!? Кто-нибудь!? Кто-нибудь!? Кто-нибудь!? Кто-нибудь!? Кто-нибудь!? Кто-нибудь!? Кто-нибудь!? Кто-нибудь!?

Когда экран заполняется, буквы исчезают, и всё начинается заново.

Кто-нибудь!? Кто-нибудь!? Кто-нибудь!? Кто-нибудь!? Кто-нибудь!? Кто-нибудь!? Кто-нибудь!? Кто-нибудь!? Кто-нибудь!? Кто-нибудь!? Кто-нибудь!? Кто-нибудь!?

Количество текста прекращает увеличиваться, замерев на середине строки. Только последнее «Кто-нибудь!?» мерцает, то появляясь, то исчезая.

Не отрывая взгляда от колышущихся ниточек, делаю ещё два шага вперёд и вижу, как набранный до середины текст исчезает и вместо него появляется другая фраза:

Здесь кто-нибудь есть?

– Бакс, – жалобно зовет Арл.

Но я не обращаю на него внимания. Мой взгляд прикован к колбе и её содержимому.

Здесь кто-нибудь есть? Убейте меня! Убейте меня, если здесь кто-то есть! Убейте меня! Убейте меня! Убейте меня!

Отдышавшийся Арл походит ко мне и спрашивает, стараясь не смотреть на стеклянную ёмкость:

– Что это, Бакс?

– Даже боюсь озвучивать то, о чём думаю. Поэтому давай искать то, зачем пришли.

Паук вскрывает ещё четыре двери, прежде чем мы находим огромный серверный шкаф, допотопный системный узел которого весит килограмм пять. Приходится разобрать половину шкафа, чтобы отделить его от конструкции и засунуть в рюкзак.

– Что это такое? – вновь начинает задавать вопросы Арл. – Почему тот терминал работает?

– Может, какая-нибудь атомная батарейка к нему подсоединена, – предполагаю я, закидывая рюкзак за спину.

– Но ты видел, что внутри? Это ж нервная система целиком.

– Может, и нервная.

– Интересно, как они её достали из человека?

Я останавливаюсь, отдаю ему свой фонарь и прошу:

– Подержи-ка.

А сам лезу в карман за стабилизаторами. Надо было ему сразу штук шесть в себя закидывать. Выуживаю пистолет, затем коробочку с обломками таблеток и протягиваю её Арлу.

– Держи. Съешь ещё три штуки. Да и коробку себе оставь, – забираю у парня фонарь, и мы продолжаем путь по подземным лабораториям.

Проходя мимо колбы, я краем глаза замечаю, как по дисплею бегут фразы.

Кто-нибудь!? Кто-нибудь!? Кто-нибудь!? Убейте меня! Кто-нибудь!? Кто-нибудь!? Убейте меня! Здесь есть кто-нибудь?

Если лабораторию, как говорит Ржавая, забросили после обмена ядерными любезностями, то это сколько ж он тут? Я пытаюсь представить, каково это – восемь десятков лет чувствовать, что у тебя есть ноги-руки, но не ощущать их, осознавать, что ты есть, но не понимать, где ты и что с тобой, существовать, имея одни только мысли. В пустоте. Если Бог был и до того, как создал вселенную, то чувствовал себя точно так же, а потом начал фантазировать. И, вполне вероятно, все мы – я, Арл, Ржавая, Йун Бо, сколько-то миллиардов людей на планете – всего лишь электрические импульсы в чьей-то нервной системе только потому, что Бог устал от ничего.

Мне становится понятно желание того, что плавает в колбе, прекратить всё это. Пусть даже посредством собственной смерти. Поэтому у двери я оборачиваюсь, поднимаю руку с пистолетом и делаю несколько выстрелов, эхо которых истерически шарахается от стены к стене, заглушая звон стекла и плеск воды.

– Минус будущий бог, – говорю я, прикрывая за собой дверь.

А ещё я думаю о том, что не стоит отдавать Йуну системный узел из лаборатории. Но это будет возможно только в том случае, если Йун умрёт.

DLC: Ржавая

(за 13 месяцев до…)

– Ржа-а-авая! – радостно восклицает Бакс и шагает мне навстречу с распростертыми объятиями. – Обнимашки, детка!

Каждый раз, когда он так здоровается, кажется, что мои кости вот-вот захрустят. Здоровенный крепкий мужик, забитый татуировками. Не новомодными флуоресцентными, не безболезненными лазерными. Реальные чернила, занесенные в кожу при помощи роторной татуировочной машинки. Бакс… Он похож на какого-то криминального авторитета из старинных, ещё плоских фильмов. Сломанный и неправильно сросшийся нос, изъеденное мелкими шрамами лицо: один над бровью, несколько хаотичных белых рубцов на левой щеке, шрам на подбородке, тянущийся вверх, словно маленькое растение-вьюнок, и замирающий в миллиметре от нижней губы. Пятно ожога на правой щеке, ближе к виску. Слегка опущенное, будто натянутое веко левого глаза, от которого также отходит тонкая, бледная ниточка шрама. Он и сам по себе бледный как смерть, но рубцы на лице всё равно контрастируют с цветом кожи.

– Убери лапы, – говорю ему.

Нет, он действительно настолько рад меня видеть. Никакого сексуального или иного подтекста. Но мне сейчас не до того, чтобы разделять с ним радость от собственного возвращения.

– Извини, – бормочет он и отстраняется, чтобы тут же услужливо отодвинуть стул.

Я присаживаюсь и тыкаю пальцем в сенсорник разносчика, выбирая напиток. Робот, весело пискнув, уносится в сторону барной стойки.

– Знаешь, Бакс, – вынимаю из кармана системный узел и кладу на стол, – я, наверное, немножко отдохну. Так сказать, возьму отпуск.

– Да не вопрос, – кивает он, одной рукой пододвигая ко мне сигареты, а второй – отодвигая от меня узел. – Ты последний месяц и без того на износ, так что дней пять…

– Там была какая-то незнакомая система защиты, – перебиваю его.

– Вот как?

– Вот так, – я вытаскиваю сигарету из пачки. – И я не знаю, сколько она успела слизать данных.

– Да брось, – успокаивает меня Бакс, поднося зажигалку к кончику сигареты. – Узел был голый, я лично проверял.

– Знаю, – киваю я, – причина не в палеве.

– Ну а в чем тогда?

– В этом, – кладу руку на стол кистью вверх.

– Ах ты ж…

Бакс наклоняется к кисти и изумленно разглядывает чип.

– Это чего с ним?

– Дефы, – говорю я и затягиваюсь.

Сигареты, конечно, так себе – водоросли с богатым содержанием никотина. Наверняка китайские. Китайцы, несмотря на то, что оказались рядом с эпицентром заварушки, не сдали позиций и заново стремятся завоевать мир.

– А-хре-неть! – растягивает слово Бакс. – А ты в курсе, что воздействие на имплантированное железо запрещено законом?

Бакс имеет в виду, что использование программного обеспечения, выводящего из строя бионейромеханические импланты, карается строже, чем убийство или подпольная установка этих самых имплантов. Но это при условии, что ты законопослушный гражданин.

– А ты в курсе, что слизывать информацию, находящуюся в закрытом доступе, запрещено законом? – парирую я.

– Согласен, – кивает Бакс. – Не наш вариант.

Приезжает разносчик. Я снимаю виски с подноса. Кубики льда позвякивают, касаясь стенок стакана. Отпиваю, ставлю на стол, снова затягиваюсь и, выдыхая дым, повторяю:

– Я в отпуск, пока не заживет.

– Слушай, Ржа, не занимайся ерундой, – возражает Бакс, разглядывая красную опухоль вокруг вживленного в мою кисть чипа. – Сначала тебя нужно показать Медузе. И желательно прямо сейчас. А потом уже вали в свой отпуск.

Медуза – это тот самый подпольный медик, которого, если узнают, чем она занимается, мгновенно изолируют от общества. Что именно сделают с Улле Зино – так её зовут, потому и Мед.У.З.а – достоверно не знает никто, но версии ходят разные, по большей части правдоподобные и омерзительные. Влияние корп с каждым днем растёт, поэтому многое может оказаться правдой.

– Обойдется, – говорю я и тушу окурок в пепельнице.

– Вот ты дурная, Машка, – возмущается Бакс. – Сгоняй, пусть она тебя потестит. Это ж чип! Куда без него?

– Мне через весь город переть, это как минимум две пересадки, – объясняю Баксу. – Я, пока к тебе добиралась, за проезд расплачивалась, чуть не сдохла. Чип к валидатору подносишь, и такая подача, будто руку до локтя в мясорубку засунули. Подумала, случайность, но проверила в столовке – аналогично. Так что, я манала на другой край города с такими сложностями ехать.

– Я тебе дам человека, – успокаивает Бакс, – по его чипу прокатитесь. Не спорь.

И я не спорю.

Говорю только:

– За вискарик заплати. У меня это… – и машу перед его лицом рукой.

Я и сама понимаю, что с моим чипом что-то не так. Не будет чипа – будут вопросы, а у меня нет на них ответов. По крайней мере, правдоподобных. И поэтому я еду с забавным пареньком, которого приставил ко мне Бакс, на другой край города.

На входе в тату-салон нас уже встречает Медуза. Салон вполне рабочий, и татуировку там можно нанести на любой срок, любой из красок и любым методом. Бакс наверняка набивал свои узоры именно здесь. Но тату-салон – всего лишь прикрытие для более сложных манипуляций с телом, о которых гарантированно не знают даже мастера, в нём работающие.

– Я в курсе, Ржа, – кивает Медуза, когда я открываю рот, чтобы объяснить, зачем я здесь. – Бакс всё озвучил.

Затем она поворачивается к парнишке, сопровождавшему меня, и спрашивает:

– Арахнид?

– Да, – коротко кивает тот.

– Пройдешь два здания вниз по улице, потом направо, – инструктирует его Медуза. – Там двадцать восьмой человейник и пристройка-клуб. «Неограф», кажется. Ваши там. Через час возвращайся. Нечего тут мельтешить.

Парнишка кивает и, спрятав руки в карманы, прогулочным шагом отправляется в указанную Медузой сторону. Меня же она ведет через салон в подсобное помещение, жмет на какую-то кнопку и пропускает перед собой в открывшийся проём.

– Вниз, – говорит она, когда дверь сзади с тихим шипением закрывается, а ступени подсвечиваются мягким синим светом.

Спустившись, мы попадаем в настоящую операционную, облицованную кафелем. Вдоль стены стоят стеклянные шкафы с инструментами, флаконами, упаковками пилюль. В центре металлическая кушетка, над которой нависла мощная разнопотоковая лампа. Медуза протягивает руку к ней, и сенсор отзывается миганием, активируя все восемь световых ячеек.

– Ложись, – командует Улле, пододвигая пластиковую стойку на колесах к кушетке. – Руку вытяни вот сюда.

Она отходит к стеллажу, берет прибор, внешне похожий на «Диагност-А», и включает его, зафиксировав над моей кистью. Затем вынимает из пазов две световые ячейки, располагая их так, чтобы они освещали чип.

– Больно не будет, – говорит Медуза и начинает колдовать над монитором.

Действительно, не больно. Только легкое покалывание, словно я отлежала руку и сейчас чувствительность только-только начинает восстанавливаться. У Медузы сосредоточенное лицо. Она что-то бормочет себе под нос. Невнятное.

– Ну, что там?

– Четвертый случай, – отвечает она. – Не смертельно, но тенденция наводит на мысли.

– О чем?

– Те трое, как и ты, работают на Бакса, – пожимает плечами она. – Тебе где чип перешили?

– Перешили?

– Ну да, перешили, – кивает она. – Сейчас извлеку биометрию, накачу оригинальную прошивку и залью биометрию обратно.

– На что перешили?

– Чуть разогнали. В рамках самого чипа это немного, но для сращенных с нервами железок достаточно, чтобы организм перестал считать имплант частью себя и начал его отторгать.

– Твою мать…

– Говорю же, не смертельно и исправимо.

– Так где ты встрять-то умудрилась?

– «Кристалис».

– Те трое тоже.

Некоторое время Улле молча колдует над доской, прописывая команды, затем надевает перчатку-манипулятор, и взгляд её становится пустым. Если бы не подергивание руки в перчатке, то можно было бы подумать, что она неживая.

Уходящие в виртуалье почти всегда выглядят одинаково. Человек, способный контролировать своё нахождение там и одновременно присутствовать в реальности, – редкость. Большинству сложно балансировать между «там» и «здесь». Какая-то часть восприятия обязательно перевешивает. На заднем плане ты слышишь происходящее в реальности, но очень размыто и невнятно.

– Готово, – сообщает Медуза и отключает «Диагност-А».

Чувствую, как покалывание в кисти сходит на нет.

Медуза тем временем возвращает в пазы световые ячейки и гасит всю лампу, проведя над сенсором рукой.

– Можешь вставать, – разрешает она, отходя к стеклянным шкафчикам.

Разглядываю выпирающий из руки чип. Краснота вокруг него никуда не делась, но нарывающей пульсации я не чувствую.

– Вот, – возвращается ко мне Медуза, протягивая флакон спрея размером с карандаш, – трижды в день брызгай, пока краснота не спадёт. И две недели никаких валидаторов и коннекторов.

Я киваю.

– Есть кому за тебя расплачиваться?

Киваю ещё раз.

– Ну и славно, – говорит Улле и картинно простирает ладонь к лестнице: – прошу на выход.

Когда мы поднимаемся по ступенькам и оказываемся в тату-салоне, Медуза, как бы невзначай, добавляет:

– Ещё один подобный эксперимент с чипом, и про объёмную сеть можешь забыть. Спроси себя, готова ли ты до конца дней елозить по доске только пальцами?

Я отрицательно мотаю головой.

Парнишка, которого Бакс отрядил в сопровождающие, стоит у входа, подпирая стену и спрятав руки в карманы.

Зову его кивком:

– Пойдем.

Тот отлипает от стены и лениво шагает рядом.

– Ты чойсер? – спрашивает он, когда мы подходим к остановке.

– Иногда.

– Я тоже хочу в чойсеры, но Бакс говорит, что я молодой ещё, – не то жалуется, не то просто сообщает он. – Вот и тусуюсь с арахнидами. Жду.

– Чего ждёшь?

– Не знаю. Может, случая подходящего.

Некоторое время мы стоим молча в ожидании воздушки, а когда она подплывает и мы заходим внутрь, я падаю в кресло, пока он расплачивается.

Когда паренёк садится рядом, говорю ему:

– Нехер там делать, в чойсерах.

Воздушка пуста, кроме нас в ней никого, поэтому я говорю без опаски.

– Почему? – изумляется он.

Ещё бы. В его глазах я крутой обитатель паутины. На самого Бакса работаю. А он кто? Арахнид на побегушках. И банда дурная, и принципы идиотские. Борьба за чипирование. Говорят, когда-то были кожеголовые, проповедовавшие превосходство белой расы над другими. Арахниды – на свой манер кожеголовые, только проповедуют не превосходство расы, а превосходство чипированых. Мол, те, кто отказывается от имплантов, тормозят прогресс. Ну дичь же несусветная. И парнишка это понимает. Но ему хочется подвигов и приключений, а не проедать безусловный доход из недели в неделю.

– Потому что нехер там делать.

Как ему объяснить, что за красивой вывеской легенды о рыцарях виртуалья, борющихся с корпорациями, скрываются обычные воры? Не поверит же.

– Но я способный, – заверяет он. – Мы с парнями уже дважды ломали базу воды в восточной части сити.

– Вот и остановись на этом.

– Почему?

– Потому что, – я собираюсь с мыслями и продолжаю: – Потому что воды по нормам хватает и без ваших взломов.

– Но Бакс говорит, что вода должна быть бесплатной. А её вычитают из безусловки.

– Сегодня ты ломаешь базу данных распределения водных ресурсов, и жители восточной части сити на радостях моются трижды в день и смывают туалет двумя-тремя бачками за раз, ленясь взмахнуть ёршиком, а завтра «Кристалис», обнаружив сбой, принимает решение разделить перерасход на весь сити. Как думаешь, это справедливо?

– Но ведь… – теперь уже парнишка замялся, подбирая слова. – Но они же не имеют права отбирать положенное у других…

– Парень, они имеют право на всё. Им принадлежат и очистные сооружения, и трубы, по которым подается вода. Вся вода. И питьевая, и техническая. Они имеют право на всё.

До самого пункта назначения мы едем молча. И когда выходим из воздушки у «Бессонницы» – принадлежащего Баксу клуба – парень, буркнув:

– Я к своим, – направляется к компании таких же, как он, арахнидов, тусующихся неподалёку от входа.

– Чойсеров излишне романтизируют, – бросаю я ему вслед, а сама иду в клуб.

В клубе тишина. Днем здесь всегда тишина. Развлечения начнутся позже, когда стемнеет. А пока что здесь некому развлекаться.

Бакс сидит за тем же столиком, за которым мы разговаривали с ним пару часов назад.

– Ну, как прошло? – спрашивает он.

– Медуза сказала, что порядок.

– Она девочка умная, – кивает Бакс. – У неё не только руки, но и мозги золотые.

– Чего ж такая умная в «Байотех» не пошла?

– На всю жизнь? – ухмыляется Бакс. – Ха. Ха. Ха.

– Так у них полный пакет и квартиры, а не ячейки. И безусловку не снимают, а к зарплате прибавляют.

– А ты бы пошла?

– Я в бионейромеханике – лом.

– А если б не была ломом, то пошла бы?

– Нет.

– А почему?

– Ты зачем дурные вопросы задаёшь?

– Вот и она не пошла бы, – снова ухмыляется Бакс, вытаскивая из пачки очередную палочку сигареты. – Чего Медуза сказала-то?

– Сказала, что я с такой проблемой уже четвертая.

– Ага, – кивает он.

– А ты сделал вид, что впервые такое видишь.

– Ага, – кивает он, не меняясь в лице.

Я подзываю разносчика и касаюсь привычных кнопок заказа. Разносчик пищит и уезжает к барной стойке.

– Знаешь, хоть ты и хитрый мудак, преследующий какие-то свои цели, я на тебя почему-то даже не сержусь.

– Потому что я хорошо плачу за работу.

– И поэтому тоже.

Возвращается разносчик с двумя стаканами виски на подносе.

Снимаю оба, один протягиваю Баксу.

– За что пьем? – спрашивает он.

– За мой отпуск.

– Двухнедельный, – уточняет Бакс. – Медуза сказала, что на восстановление уйдёт две недели.

– Месяц, – называю я свою цену и стучу краем стакана о его стакан.

– Две с половиной, – продолжает торговаться Бакс. – У меня тут пара проектов…

– Месяц, – выпиваю залпом, ставлю пустой стакан на стол. – Месяц и один день.

– Ржавая, а ты наглая!

– Я знаю, – улыбаюсь я, вставая из-за стола и направляясь к выходу. – И заплати за виски, – бросаю, не оглядываясь и не останавливаясь.

Возле парапета, отделяющего проезжую часть от площадки перед входом в «Бессонницу», всё та же компания малолеток-арахнидов. Но что-то не так. Они не треплются, разбившись на маленькие группки, не слушают музыку, не пялятся в голографические проекции, а сгрудились вокруг чего-то. И голоса их звучат тревожно и, наверное, даже испуганно.

– Мля, снимите с него перчатку, чтоб не вычислили.

– Ага, чтоб его прямо тут и скрутило?

– Да сделайте что-то! – тонкий, девичий.

Расталкиваю их и вижу, что на экзопластике, стилизованном под брусчатку, подергивается, словно в эпилептическом припадке, мой недавний провожатый, составлявший мне компанию в путешествии к Медузе.

Рядом с ним валяется развернутый десктоп, рабочая поверхность которого светится всеми цветами видимого спектра. Но это не картинка, как должно быть в плоской сети. Это артефакты графики, наслаивающиеся один на другой.

Мечтатель сраный. Решил выпендриться и полез чойсить, чтобы показать друзьям, что он крут. Кто ж так в паутину-то ныряет? Дебил малолетний, сука. К этому готовиться надо, просчитывать, взвешивать. Да кто вообще в одиночку базы ломает!? Дебил. Сука, дебил!

Расталкиваю малолеток, попутно задавая вопросы тоном, не подразумевающим ответную ложь.

– Куда он полез?

– «Кристалис-восток».

– Что у него в арсенале было?

– Монт…

– Криптограф…

– Флудер…

Ответы сыплются одновременно с разных сторон.

– Чьи проги?

– Китай.

Сука. Идиот. Прежде чем пользоваться китайским барахлом, его ж надо фиксить, фиксить и фиксить под наши реалии. У них же там другое измерение. Они в своём, в коммунистическом мире живут. Только с поправками на компьютеризацию повальную.

– Узел мне, – командую. – С доской.

А сама, присев на корточки рядом с горе-чойсером, выуживаю из кармана перчатку-манипулятор и надеваю на руку, ощущая привычное скольжение пластины по кистевому чипу.

Кто-то протягивает свёрнутую в рулон доску. Старенький, очень неповоротливый десктоп. Еще один, видимо, самый сообразительный, распечатывает голый узел.

Разворачиваю десктоп и креплю к нему узел.

– Сколько он там?

Сообразительный смотрит на наручные – вот ещё атавизм – электронные часы и сообщает:

– Четыре минуты и тридцать… Тридцать две секунды.

Чертыхаюсь, провожу ладонью над уже развернутой доской, говорю:

– Как заорёт – снимайте с него перчатку.

И ныряю в паутину.

Смахиваю заставку, рассыпающуюся мельтешением незнакомой кодировки. Некогда настраивать под себя. Пункты меню мне сейчас нахер не нужны. Я сразу ухожу на второй слой. Когда-то эту лавочку прикроют, переписав программное обеспечение, но пока дыры есть – крысы ими пользуются.

Десктоп медленный. Стимы могли бы исправить ситуацию за счет разгона мозгов. Но я стимов не ем. Жизнь и без них течет слишком быстро.

Вижу жгуты каналов, уходящих к серверу-раздатчику – я всегда вижу каналы как жгуты. Цепляюсь за самый толстый, стабильный. Скольжу вдоль него. Твою ж мать. Официальный провайдер. Но искать другой путь некогда. Да и узел не мой. Похрен. Пусть владелец потом разбирается.

Расплетаю тонкие нити магистралей паутины, нахожу нужное направление. Скольжу вдоль. Упираюсь в очередной узел. Незапароленный. Нормально. Еще один рывок – восточная база.

Куда он мог полезть?

В голове мелькает обрывок разговора: «Мы с парнями уже дважды ломали базу воды в восточной части сити». Туда и полез, гадёныш. По протоптанной. Не подумал, что защиту после их набегов усилили.

Цепляюсь за нужный жгут и плыву к базе восточного сити. Успеваю подумать о том, что вход сейчас наверняка бесплатный, а вот выход… Как положено, отсутствует.

«Кристалис-восток» будто бы и не охраняется. Я легко вплываю на сервер и по колебаниям цифрового пространства определяю, где именно потрошат несмышлёныша.

Что там у него с собой было? Монт, крипто, флуд… Интересно, насколько они адаптированы?

Я ведь пустая.

Виртуалье каждый видит по-своему, если не ходит по официальным слоям. В этот раз моё сознание визуализирует деф-программы как псов, рвущих тряпку. Так вот ты кто, пацанёнок, мечтающий стать чойсером. Тряпка. Эх…

Врываюсь в свору и ору «тряпке»:

– Скинь флудер! Быстро!

Понимает, слава богу.

Небольшой лоскут взлетает в воздух, и я, выбросив руку вперед, сжимаю его в кулаке. Синапсы реагируют мгновенно. Перед глазами разворачивается схема. Дублирую её. Дублирую дубль. Дублирую дубли и активирую всё и сразу.

Псов отшвыривает в стороны, а я, схватив тряпку-чойсера, цепляюсь за жгут, по которому пришла, и ускоряюсь. За ним – на следующий канал. С него – на десктоп, попутно швыряя тряпку-паренька на параллельную нить, ведущую к его доске и командуя:

– Кричи!

Выхожу из паутины.

Реальность встречает меня синхронным подростковым «Ах», в котором восхищение смешано с испугом, удивлением и завистью.

Я чувствую, как чипированная рука хочет рассыпаться на части от боли. Возле меня, стоя на коленях, склонился Бакс. Он отдаёт команды арахнидам:

– Доски и перчатки сжечь где-то подальше отсюда. Пепел в канал. И чтоб никто вас не видел.

Стайка малолеток разбегается в стороны, а Бакс поворачивается ко мне.

– Ржавая! Ну ты и отмороженная! Тебе ж нельзя чипом пользоваться!

Улыбаюсь.

Ну, мне хочется думать, что улыбаюсь.

И спрашиваю его:

– Ты за вискарик заплатил?

Хотя вряд ли он платит за напитки в собственном клубе.

DLC: Будни геймера

(за год до…)

– Выиграть турнир? – спрашиваю я альбиноса с нескрываемым недоумением. – Ты хоть понимаешь, что предлагаешь человеку, который не в теме?

Вместо ответа альбинос кладёт на стол опечатанный пломбой системный узел, затянутый в пластик упаковки. Он специально кладёт его так, чтобы мне была видна сторона, на которую наносят маркировку. Может быть, даже репетировал этот жест. При виде гладкой боковины узла, не имеющей заводской маркировки, но с цифрами, указывающими ёмкость, мощность и скорость обмена данными, внутри меня начинают торговаться осторожность и жадность.

Последняя заставляет задать вопрос, кивая на системный узел:

– Откуда такой?

– Тебе принципиально?

– Нет. Но я же знаю цену немаркированного, знаю, как натягивать пластик на бэушные и как ставить на них пломбы, поэтому и спрашиваю: откуда?

– Если согласна, то можешь протестировать прямо сейчас, – уходит от ответа мой собеседник, – тебе понравится.

– Судя по цифрам на боковине, я догадываюсь, что понравится.

– Могу точно сказать, что с конвейера он сошёл, не попадая в базу данных.

– И чего, написанное действительно сходится с тем, что внутри?

Парень молча кивает.

– Распаковывай, – побеждает жадность.

Разворачиваю доску, пока мой новый знакомец ломает пломбу и высвобождает узел из прозрачного пластика.

Узел хорош даже на прошивке-пробнике. Я в сети, словно рыба в воде: интерпретации доходят до мозга мгновенно, картинка плавная, мягкая. Данные, выбранные мной наугад из разных источников, заливаются быстро. Сеть реагирует незамедлительно на всех уровнях. Порой мне кажется, что узел угадывает команду за несколько миллисекунд до того, как я её отдам.

Но я не буду собой, если не начну торговаться, поэтому спрашиваю, снимая перчатку-манипулятор:

– И это всё?

На удивление, собеседник молча лезет во внутренний карман пиджака, выуживает оттуда запакованную в пластик опломбированную пачку старых рублей и кладёт её на стол таким же жестом, которым совсем недавно выкладывал системный узел.

– Четыре, – сообщает он.

Жадина внутри меня потирает руки:

– Заводская упаковка? – спрашиваю я, думая, что такая сумма стоит того, чтобы поискать кого-то, кто переведет их в чиповый эквивалент.

– Заводская, – кивает мой собеседник.

Игры не моя тема. Но предложение слишком заманчиво, чтобы не попробовать.

– А если я всё-таки не смогу?

– Ты сможешь.

– Где-то там, у себя в голове, ты преувеличиваешь мои способности, – говорю я, думая, смогу ли за сутки разобраться в том, как устроена игровая симуляция, и найти в ней лазейки с недочётами.

– Все знают, что для Ржавой нет невыполнимых задач.

– Ты не понял, – объясняю странному парню, – стопроцентной гарантии нельзя дать ни на что. Поэтому меня интересует, что будет в случае, если я вылечу до финала или в финале?

– Заявку от твоего имени я уже подал и её одобрили, – сообщает альбинос. – Ты должна выиграть. Если не выиграешь, то я тебя убью.

Почему-то я верю его словам. Но говорю:

– Ок. И узел, и деньги – сейчас.

* * *

На входе я сталкиваюсь с коротко стриженой девушкой с волосами кислотно-синего цвета, в кожаных обтягивающих брюках и расшитом индейскими узорами жилете.

– Прошу, – говорю я, делая шаг в сторону, чтобы она смогла выйти, и только после этого вхожу.

– Мерси! – слышу голос кислотно-синей у себя за спиной.

Но не успеваю ответить – суета бара переключает внимание на себя. Оглядываюсь и вижу за угловым столиком альбиноса. Когда мы договаривались о встрече, это был единственный названный признак. Но его хватило. Какова вероятность того, что случайный альбинос, поражённый мутацией, распространённой один к двадцати тысячам, окажется на том самом месте и в то самое время, которое назначил другой альбинос? В математике я не очень силён, но думаю, что мала.

– Игант? – уточняет альбинос.

Молча киваю. Он указывает на стул, приглашая сесть, а как только сажусь, переходит к делу:

– Ты должен выиграть в следующем турнире.

Даже не знаю, как бы ему так ответить, чтобы не оскорбить. Игры – моя тема ещё с дочиповых времён, и играю я именно для того, чтобы выигрывать. Видимо, мой взгляд выражает недоумение, потому что альбинос добавляет:

– Обязательно выиграть.

– Не припомню, чтобы я когда-то играл на другой результат.

– В обязательном порядке, – с нажимом повторяет собеседник.

– В обязательном порядке все только умирают.

Мой собеседник одобрительно ухмыляется. Ну, по крайней мере, я трактую его ухмылку как одобрительную.

– Я добавлю тебе стимул к уже существующим, – говорит он, выкладывая на стол пластиковую упаковку с пломбой.

Я вижу, как бликует плёнка на боковине, но блик не мешает разглядеть цифры, обозначающие скорость обмена данными и ёмкость. А ещё я вижу, что на системном узле нет маркировки.

– В чем подвох? – спрашиваю альбиноса. – Проиграть – было бы понятно: уйма народа вполне обоснованно делает ставки на мою победу, и подзаработать на проигрыше, в который мало кто верит, было бы логично. Но выиграть? Чувак, я и так собираюсь выиграть.

– Мне нужно, чтобы ты выиграл гарантированно.

Гарантированно? Интересный поворот. Я, конечно, геймер, но стараюсь учитывать все возможные варианты, о чем ему и заявляю:

– Гарантия может только приблизиться к стопроцентной. Нельзя скидывать со счетов какой-нибудь форс-мажор или какого-нибудь идиота, который идеально впишется в рамки существующих условий, но не будет считаться ни форс-мажором, ни идиотом.

– Можешь протестировать прямо сейчас, – предлагает альбинос, двигая в мою сторону системник.

Достаю из кармана свёрнутую трубочкой доску и разворачиваю на столе. Затем распаковываю и подсоединяю к ней системный узел. Надеваю перчатку, чувствуя, как скользит по кистевому чипу коннектор, делая перчатку и чип одним целым.

Узел, скорее всего, снят с контейнеровоза ещё по дороге из Китая. Недостача при разгрузке не редкость, поэтому на пластиковой упаковке стоит пломба с иероглифами, но учетная маркировка на корпусе отсутствует. Такие вещи переупаковывают уже здесь и здесь же ставят новый штамп.

Я щелбаном отправляю надломленную пломбу в сторону альбиноса. Сургучный кругляшок, вращаясь, останавливается возле его ладони.

– С контейнеровоза? – спрашиваю я.

Он кивает.

Кладу ладонь на десктоп и окунаюсь в паутину. Звуки бара отходят на второй план, становятся приглушёнными, будто в ушах у меня ватные тампоны, для надёжности залитые воском. Перебираюсь с одного портала на другой, что-то скачиваю, затем загружаю. Создаю трехмерную модель, фрагментирую её и снова собираю. Перехожу во «Flystar», делаю пару заездов на максимально возможных параметрах. Выхожу из паутины, отмечая, как гул бара вновь наваливается на мои барабанные перепонки. Снимаю перчатку и аккуратно кладу её на стол.

– И всё-таки, в чём подвох?

– В том, что если ты не выиграешь, я тебя убью. Вне зависимости от того, примешь ты моё предложение или нет.

Вот так вот… Судя по тону, альбинос не шутит.

Я достаю стик, надламываю и затягиваюсь. Мятный ароматизатор холодит нёбо. Интересно, я выгляжу испуганным? Очень не хочется.

– Почему? – стараясь говорить так, чтобы голос не дрожал, спрашиваю я.

– Потому что ты проиграешь.

Логично, чёрт возьми.

Альбинос лезет во внутренний карман, достаёт запаянную в пластик пачку денег и бросает её на стол. Старые рубли, выходящие из обихода. Если знать, кому сплавить, то можно получить приблизительно половину от того, что в пачке.

– А за них ты мне что сделаешь? – иронично хмыкаю я.

– Это тоже дополнительный стимул, чтобы дать понять: я не заинтересован в проигрыше.

Соглашаюсь не потому, что мне нужны деньги.

* * *

Просто глаз зацепился за знакомое лицо на рекламном десктопе, занимавшем торцевую часть высотки. Случайно. И так же случайно в голове поселилась заноза-мысль о том, что где-то он мелькал помимо баннера. Подпись сообщила, что это один из перспективных киберспортсменов восточного сити. Дважды чемпион, бла-бла-бла…

Это ему я сказала «мерси» за то, что он придержал дверь, когда я выходила из бара. Пока голова связывает эти факты, я уже разворачиваю подаренную Баксом доску и роюсь в биографии геймера, думая, что даже если это паранойя нашёптывает мне связь между встречей с известным киберспортсменом, баром и заказчиком-альбиносом, проверить и убедиться не займет много времени.

Паранойя очень часто ошибается, но если к ней не прислушиваться, то можно упустить момент, когда она оказывается права. Игант оказывается одним из претендентов на победу в турнире, который я должна выиграть. Или умереть?

Нахожу в сети всех претендентов. Подключаюсь к барной системе наблюдения и сливаю архив. Как хорошо, что в таких местах данные систем наблюдения защищены от удаления, но не от копирования.

Просматриваю, ускорив с момента появления там альбиноса, проматываю эпизод с собой и вижу, как сразу же после меня к альбиносу подсаживается тот самый геймер с баннера, придержавший мне дверь. Схема встречи точь-в-точь как и со мной: узел на стол, проверка узла на десктопе, пачка денег. И мне становится просто важно узнать, какое предложение поступило ему.

Но это чуть позже, когда доберусь до ячейки. На улице сосредоточиться гораздо сложнее.

* * *

Доступ к городской базе получить просто – хвала муниципалитету и его политике прозрачности. C доступом к медицинским данным сложнее. Но, если знать, у кого спрашивать, это тоже не будет проблемой. Проблемой будет отыскать среди всех альбиносов сити сегодняшнего, так сказать, заказчика.

Кто он? Серьёзный воротила-букмекер? Поехавший богач? Просто псих? Поехавший богатый псих-букмекер? Зачем ему платить мне за то, что я и так намерен сделать? Так много вопросов и совсем нет ответов. Спустя два часа непрерывного свайпа анкет, сменяющие друг друга лица сливаются в одно аморфное, принадлежащее всем сразу.

Никогда бы не подумал, что в сити может быть столько альбиносов. Никогда бы не подумал, что альбиносы могут быть разными. Запускаю выборку заново, отметая тех, чей альбинизм распространяется только на глаза. Всё равно много. Эдак я не вылезу из-под доски до самого турнира, после которого меня пообещали убить, если я его не выиграю.

Стимы. С ними дело пойдет получше. Можно нырять в паутину и без них, но подстегнутое стимами сознание обостряет внимание и реакцию. Да и мозг забывает о том, что виртуальность виртуальна, принимая её как логичную часть мира.

Глотаю капсулы, не запивая водой, надеваю перчатку и ухожу в трехмерную сеть. Всё-таки границы десктопа – это границы десктопа, а виртуалье – это виртуалье. Главное, чтобы мозг в очередной раз не выкинул какой-нибудь финт и не перестарался с искажением пространства или объектов.

Я осознаю, где нахожусь, помню, как сюда попал, но иногда мозг принимает виртуалье за сон и начинает добавлять детали, раскрашивая окружающую обстановку. И как во сне, абсурдность которого понимаешь только после пробуждения, осознаешь, что было не так в твоём восприятии сети, только отключившись от неё.

Каталог интерпретируется мозгом как картинная галерея. Портреты, портреты, портреты. И под каждым табличка с именем, которую можно развернуть для получения подробностей. Подсознание делает то, до чего не додумался я: делит галерею на залы по возрасту и полу. Это однозначно сэкономит мне время.

* * *

Игант Мур – один из популярных геймеров сити. Кто-то фанатеет по его стилю игры, кто-то ненавидит его. Что, впрочем, неудивительно. Короче, фактически медийная личность, поэтому найти его проще простого. А главное – он живёт через два человейника от меня. В этом весь сити: никогда не знаешь, удивит, напугает, порадует, огорчит или выжмет из тебя последние соки и выбросит на помойку.

Стучусь в его визитницу со стандартным приветствием и почти мгновенно получаю одобрение, ответные данные и сообщение в личный канал:

Igant: А вот и пазл сложился. Альбинос?

Без приветствия, без вопросов, кто я такая и что мне надо. Видимо, белобрысый озадачил своими запросами не одну меня. Отвечаю:

Rusty: Альбинос.

Igant: Увидеться?

Rusty: 300N.

Igant: Это рядом.

Как будто я не знаю.

Rusty: Потому и выбрала. Десять минут?

Не удивляется. Подтверждает:

Igant: Да. Десять минут.

Rusty: Ок.

Сворачиваю доску, не отключая системного узла, прихватываю сигареты, выхожу из ячейки, слыша, как за спиной с тихим шелестом скользит дверь, вставая в пазы, и щёлкают фиксаторы.

Внутри шумно. В баре «Тристан» всегда шумно. Споры, пьяные игры, просмотр игровых турниров, проведение своих. Игант коротко машет мне рукой из-за дальнего столика, наполовину огороженного ширмой. Подхожу, сажусь, спрашиваю:

– Как понял, что не один такой?

– Ты на выходе запомнилась. А сейчас позвонила. Я как раз думал, – объясняет он отрывочными фразами, а потом задаёт вопрос: – Какое условие поставили тебе?

– Выиграть.

– Иначе?

– Убьют.

– Странным не кажется?

– И да и нет, – достаю сигареты, вытаскиваю одну, предлагаю Иганту. Тот отказывается и достаёт стики. Прошу: – Закажи чего-нибудь.

Он давит ладонью на кнопку, вмонтированную в край стола, и весело чирикающий разносчик подкатывается к нам, протягивая установленный на гибком кронштейне сенсорный экран. Парень поворачивает кронштейн ко мне, предлагая выбрать, и говорит:

– Я буду то же, что и ты.

Тыкаю в пункты меню, подтверждаю и спрашиваю, вновь повернувшись к Иганту:

– Игант, это же не имя?

– Нет.

– Что означает?

– Писал Гигант по-английски, пальцы заплелись. И вместо Giant получилось Igant.

– Смешно.

– А ты почему «Ржавая», если не рыжая?

Ник он, естественно, прочёл в диалоге. Интересно, искал на меня что-то ещё?

– Тусуюсь с молодняком, – объясняю. – Старая – значит ржавая. Да и начинала с железа, которое уже почти нигде на тот момент не использовали. Как-то так всё смешалось и приклеилось.

– Ага. Клички не выбирают.

– Согласна.

Робот-разносчик подъезжает к столу с бутылкой, двумя стаканами и тонкими палочками искусственно выращенной телятины. Хотя кто сейчас знает, какова на вкус настоящая молодая корова? Кто сейчас вообще знает, что такое корова?

– Что предлагали тебе? – спрашиваю я, пока парень скручивает пробку с бутылки.

– То же, что и тебе. Выиграть или умереть.

Я закусываю губу, пытаясь быстро придумать логичное объяснение одинаковому требованию и для него и для меня. Игант этого либо не замечает, либо делает вид, что не замечает, потому что спокойно говорит, разливая напиток по стаканам:

– Я не нашёл альбиноса в муниципальной базе. Но нашёл в медицинской.

– Как так? – до этого я не додумалась. А стоило бы. Определенно, паренёк знает, как пользоваться мозгами. Если он так же подходит к планированию игры, то понятно, почему ставки на него высоки.

– Последнее упоминание у медиков о нём пять лет назад, – игнорирует мой вопрос Игант, пододвигая ко мне стакан с виски.

Мы сами не замечаем, как напиваемся. Но прежде, чем напиться, успеваем обменяться всеми данными, предположениями и даже страхами.

* * *

Я просыпаюсь не в своей ячейке. У меня всё параллельно, перпендикулярно и бардак. А здесь есть какой-то уют, что ли. Рядом, на футоне, лежит Машка и, не мигая, смотрит в потолок.

– Ты норм? – спрашиваю я и закашливаюсь. Видимо, курил её китайские водоросли. – А то чего-то я наклевался до стоп-кадров.

– А я никогда после возлияний не болею, – отвечает она, продолжая пялиться вверх.

Сажусь и оглядываюсь по сторонам. Ржавая обнажена. Я одет.

– Мы переспали?

– Переспали бы, если бы ты не нажрался и не вырубился, – отвечает она.

В её голосе нет недовольства или ехидцы, она просто констатирует факт.

– Давно проснулась?

– Угу, – говорит она, не отрывая взгляда от потолка. – Залей кофе кипятком, ага? В левой стене ниша.

Пока я рассыпаю порошок по чашкам, активирую подставку чайника, жду, пока он закипит, и заливаю напиток водой, девушка буднично, без грамма стеснения одевается.

– Жаль, что я вырубился, – говорю ей, протягивая чашку с напитком. – Ты красивая.

– Слава богу, что вырубился, – хмыкает она. – А то б сейчас говорил: «Жаль, что я не помню, как всё прошло».

– Согласен, – киваю я. – Но ты всё равно красивая.

Она включает вентиляцию, садится на футон, скрестив ноги, и закуривает, развернув рулон своего десктопа.

– Смотри, как всё выглядит. Наш альбинос стал альбиносом пять лет назад.

– В смысле?

– Он не был альбиносом сначала.

– Я заинтригован.

– Он был добровольцем в серии экспериментов «Байотех», после которых начал белеть. Достать данные оттуда было сложнее, но кое-что я узнала. Эксперименты вертелись в основном вокруг перекодировки ДНК, чтобы человек сам мог контролировать выброс определённых гормонов для качественного выполнения определенных функций.

– Как берутся солдат будущего лепить, так обязательно какая-то херь получается, – бурчу я.

– И этот раз не исключение. Девяносто пять процентов из тех, кто участвовал в этом якобы гражданском эксперименте, в итоге стали сами себе наркоманами.

– Это как?

– Истощали организм тем, что заставляли его вырабатывать гормоны радости и постоянно ходили в эйфории. Бесполезный биомусор получился. Им было насрать на поставленные задачи, все как один предпочитали получать удовольствие, – объясняет Маша. – В итоге эксперимент признали неудавшимся и свернули. А подопытные быстренько и с удовольствием самовыпилились. Кто-то так увлёкся, что угробил организм за пару лет, кому-то в состоянии эйфории показалось, что он умеет летать и так далее.

– Чудна ты, нейробиохимия, – только и могу выдавить я из себя.

– А вот тот, кто нас интересует, живёт и здравствует. Только альбиносом стал.

* * *

Я рассказываю о том, что мне удалось найти, пока Игант спал, и о том, какие предположения выстроились на основе найденной информации. Геймер соглашается с тем, что, скорее всего, подопытный симулировал отсутствие изменений в организме. В конце я сообщаю, что нашла адрес. На что Игант сразу же предлагает проверить.

– А не страшно? – спрашиваю я.

– Страшно, конечно. Но давай признаемся себе вот в чём: мы оба растерялись. Нам обоим были нужны деньги. Для нас обоих эта ситуация была неожиданной, и мы как-то туповато согласились на заявленные условия. Поэтому стоит попытаться взять инициативу в свои руки хотя бы для того, чтобы понимать, насколько всё серьёзно.

По всем пунктам Игант прав. Я просто киваю, соглашаясь.

– Но сначала турнир, – поднимает палец вверх геймер.

Я смотрю на кистевой чип – часы показывают без четверти двенадцать. Через пятнадцать минут старт.

* * *

Самая глупая вещь, которую может сделать сетевой геймер, претендующий на игру в турнирах – стримить вид от первого лица. Именно поэтому я выношу Феникса в первые минуты матча – я видел достаточно записей, чтобы понимать, к чему он не будет готов. Старый добрый зерг-раш. Пока этот инвалид от игроиндустрии развивает базу, я непрерывно создаю самых слабых юнитов, отсылая их на две трети карты вперёд и влево. И в момент, когда база Феникса только начинает производить технику, швыряю толпу юнитов с фланга на базу. Зверьё разбирает турели, попутно разгрызая вражеских солдатиков, и благополучно разрушает командный центр.

* * *

Арлекин, которого в паутине уже давным-давно сократили до простенького «Арл», не выходит в бой, и ему присуждают поражение. Что ж, тем лучше. Техническая победа – тоже победа. К тому же, экономит мне время.

Я выхожу из паутины, снимаю перчатку и возвращаюсь к плоской сети на своей доске. Разворачиваю ленту новостей и понимаю, почему победа далась мне так легко – Максим Лемешев, сетевой геймер, известный под ником «Арлекин», шагнул (но я более чем уверена, что сброшен) из окна своей жилой ячейки. Естественно, я связываю это с альбиносом.

Иганта из игры не вытаскиваю – понимаю, что для него турниры – способ заработать. А к чужим способам заработать я привыкла относиться с уважением, какими бы странными они не были.

Чтобы не тратить время даром, ломаю систему видеонаблюдения человейника, в котором – слава архивам и фиксируемым в них данным! – живёт альбинос, и нахожу в видеоархивах комнату в которую он входит и выходит.

– Осталось четыре дисциплины, – сообщает Игант, снимая манипулятор.

– Я нашла его вплоть до ячейки, – говорю в ответ.

– Как? Где?

– Там, где ты искал, но не доискал. Погнали.

* * *

Второй бой, общий FPG, удачно отыгрываем и я и Ржавая, пока воздушка несет нас к месту жительства альбиноса. Условие – умереть как можно позже. Чем позже умер – тем больше очков. Машка выносит четверых. Я – пятерых. Мог бы и её, но почему-то замираю на пару мгновений, любуясь тем, как она размазывает противника, а она, закончив с врагом, на рефлексах накрывает меня огнём.

Да я и не против. Я даже улыбаюсь, радуясь тому, что у неё получается так, как надо.

* * *

Для троечки нам приходится присесть на углу человейника, в котором живёт альбинос. Прошедших предыдущий этап система делит на две команды. Мы с Игантом оказываемся в одной. Из-за того, что игрока не хватает, в список добавляют бота. И при сортировке этот бот достаётся нам.

Осенний, Оторва и WhiteSnake, которым выпало стать нашими сокомандниками, скидывают в чат растерянные смайлы.

– Пох, – коротко отмахивается Игант. – Наша цель – заложить бомбу. Их цель – обезвредить. Вот и закладывем.

На раздаче бомба оказывается у меня. Игант отправляет бота в центр карты, поставив задачу непрерывно стрелять. Радостно расстреливая боекомплект, программа уходит куда-то, отвлекая на себя внимание. Остальные ведут меня к точке минирования, грамотно прикрывая. Я делаю всё как нужно. Игант шлёт в чат воздушный поцелуй и вслед за ним эту эмоцию повторяют все оставшиеся в живых: Оторва, WhiteSnake, Осенний… Гремит взрыв, система уведомляет о победе, и мы снова вываливаемся в реальность.

* * *

– Погоди, – говорит мне Ржавая, – сейчас я подключусь к системе охраны и зациклю модуль управления камерами.

Достаю стик, чиркаю и успеваю затянуться всего дважды.

– Готово! – сообщает Ржавая, выставляя таймер на своём чипе. – Система будет дублировать один и тот же отрезок времени на всех камерах, накапливая его в базе данных до тех пор, пока не признает отсутствие дсижения ошибкой и не отправится на перезагрузку. Восемь минут. Плюс-минус.

Мы входим в человейник.

Обоссанные стены, неработающий лифт, компания малолеток, тусующаяся между вторым и третьим этажом. Краем уха я слышу, как они обсуждают троечку:

– Да эта тёлка порвёт всех, отвечаю, – говорит кто-то.

– Ага, порвёт, – скептично отзывается второй, – катай губу в рулон. Новичок она. Тупо везучий.

– Жалко Арл выпилился. Он бы внес разнообразия.

– Интересно, откуда эта «Rusty» взялась?

Мы проходим ещё пару пролётов, прежде чем я спрашиваю у Ржавой:

– Слыхала? О тебе говорят.

– Ага, – хмуро отвечает она. – И об Арлекине.

* * *

Ячейка почему-то оказывается открытой. Внутри пусто. Мы входим. Я закрываю дверь вручную, прижав ладони к плоскости и сдвигая её в нужную сторону. Магнитный замок не работает, и мне приходится немного повозиться, чтобы зафиксировать дверь в закрытом положении. Маша роется в вещах.

– Нихрена интересного, – сообщает она, когда я, наконец, справляюсь с задачей.

Я тоже оглядываю комнату, понимая, что человек, имеющий вес в любой структуре, от подполья до мафии, наверняка не будет жить в обычной жилой ячейке, тем более такой убогой внутри.

– Дык он никто! – вскипаю я. – И, главное, гад, так уверенно говорил!

– Погоди делать выводы, – останавливает меня Ржавая и принимается поочередно открывать ящики старинного пластикового стола. – Должно быть что-то. Что-то должно быть.

Девушка бормочет себе под нос, разгребая хлам: обрывки проводов, запоминалки, зажигалки, сенсорники, световое перо. Я не знаю, что она хочет найти, но, чтобы не стоять без дела, начинаю перебирать книги на растянувшейся вдоль стены полке. Старые, потёртые, с пожелтевшими и хрупкими от времени страницами. Чего здесь только нет.

– «Ассорти по-домашнему», – бормочу я вслух. – Рецепты, небось, какие-то, «Из кармана», «ДТП»… Нахрена ему это старьё неоцифрованное?

– Сам ты старьё. Это книги. Чьи-то истории, – продолжая поиски, отвечает Маша. – Меня больше интересует, почему здесь нет ничего сетевого. Устройства есть, но ни одно из них никак не связано с сетью.

– Может, он готовился?

– К чему?

Я пожимаю плечами, продолжая перебирать книги. «Шаман наших дней», «Игра ангела». Блин! Это всё художественная литература. Что я рассчитываю здесь найти? Вытаскиваю за корешок очередной томик и тот, выскальзывая из рук, падает на пол.

Сначала мне кажется, что это от книги отскочил кусок, но нет – это плоский наладонник. Старинный, ещё не гибкий. Такие не используются уже лет десять, потому что не поддерживают существующих сетевых протоколов. Но и десять лет назад старьём считались.

Альбинос вырезал в книге страницы по форме наладонника и спрятал его внутрь.

– Маш, глянь, чего нашёл, – зову я девушку, протягивая ей книгу и устройство.

Она берет и то и другое, смотрит на книжку, разворачивает. Видит изрезанные страницы:

– Испортил раритет, мудак, – возмущается она и, бережно положив искалеченную книгу на полку поверх остальных, активирует наладонник. – Здесь только один файл, – говорит она. – Список.

И протягивает устройство экраном ко мне.

Я вижу одиннадцать ников, среди которых есть и я, и Ржавая, и Феникс, и Оторва с Осенним. И Арлекин.

– Кого-то не хватает в списке, – говорю я.

Пиликает таймер. И девушка прячет наладонник в задний карман.

– Пошли. Через минуту модуль управления камерами накопит достаточное количество ошибок, чтобы вывалиться на перезагрузку. Всё равно здесь ничего нет, – говорит Маша, прихватывая с полки какой-то из томиков наугад и пряча его спереди за ремень брюк.

Название длинное и я не успеваю прочитать полностью. Что-то «Про Иванова, Швеца и…»

* * *

– Нихрена! – отвечает мне Игант. – Время. Двоечка. Надо отыграть, раз уже завязались.

Я смотрю на него и понимаю, что геймер никуда не уйдёт, пока не сыграет.

– Да чтоб тебя … – беззлобно ругаюсь я и разворачиваю доску.

* * *

Полуфинал мы проходим очень по-разному. Я сливаюсь четвёртой – неплохой результат для далёкого от геймерства человека. А вот Игант бьётся как одержимый, разваливая защиту соперников нетривиальными ходами. Но в какой-то момент я перестаю следить за действом, потому что детали складываются в одно целое. Я начинаю понимать, что к чему.

– Я знаю, где наш альбинос, – сообщаю Иганту, когда он снимает с руки манипулятор, и его взгляд становится осмысленным.

* * *

Час на подготовку к финалу. Два на два. Один полевой игрок и один контролирующий действия скриптовых юнитов. Потом будет суперфинал – один на один, до тридцати фрагов. А пока что мы с Ржавой попадаем в одну команду. Во второй – WhiteSnake и Филин – оба новички. По крайней мере, я не встречал раньше ни одного, ни второго. Но вместо того, чтобы подготовиться к игре, мы сворачиваем доски и едем туда, где Арл якобы вышел в окно.

* * *

Времени между этапами не так уж и много. Он не стал бы рисковать. Словно пазл, основа которого наконец-то собрана, мне становятся понятны действия альбиноса. С пониманием причины пока что проблемы, но и это я надеюсь разложить по полочкам.

Объясняю Иганту:

– Судя по новостям, Арл выпрыгнул из окна без нескольких минут двенадцать. Если ему помог наш альбинос, то он наверняка до сих пор там.

– Почему так считаешь?

– Не считаю. Предполагаю. В наладоннике список из одиннадцати игроков. Кроме Арла на игровой этап вышли все. Может, наш псих – один из игроков? И если он убил Арлекина за пару минут до начала матча, то искать место, для того чтобы играть, ему было некогда. Какой смысл метаться, если можно спокойно сидеть на месте и играть?

– Звучит гладко, – соглашается Игант, и тут же добавляет: – Но не стопроцентно.

– Стопроцентного в этом мире ничего нет, – парирую я.

Сравнив список участников со списком в наладоннике, мы узнаём ник.

* * *

Воздушка доносит нас до места за сорок пять минут. Ещё пять мы тратим на подъём по ступенькам. Медики и полисы уже разъехались. Вторые записали данные, первые увезли труп в крематорий. Никто не будет разбираться: самоубийство в сити – обычное дело.

Арлова ячейка закрыта и опечатана.

– Ну и? – спрашиваю Ржавую.

Та разворачивает свою доску и совершает какие-то непонятные мне манипуляции, бормоча себе под нос:

– Постоянный… постоянный… девяносто семь… сосед… Оп! – поднимает голову и сообщает: – Единственная доска, вышедшая в сеть через точку доступа Арла и до сих пор запрашивающая данные с турнирного сервера, все это время в сети.

– Так, может, это Арлова доска продолжает работать?

Ржавая закатывает глаза и объясняет, как ребенку:

– Какая Арлова? Он мёртв. Чип деактивирован, а вместе с ним и железо, на него завязанное. Сейчас в его ячейке ни вода не качает, ни электричество не светится, ни доска не работает. Исключение – точки доступа. Они обновляют данные раз в сутки.

– Блин! Финал! – спохватываюсь я.

– Да хрен на него, придурок ты отмороженный, – матерится Ржавая. – Думай, где он может быть?

Взломать чужую жилую ячейку не так-то просто, если у тебя нет глаза или ладони хозяина. Поэтому я сразу отметаю вариант с тем, что альбинос заперся в ячейке Арла.

– Крыша? – предполагаю, указывая пальцем вверх.

Ржавая задумчиво проводит рукой по голове, взъерошивая короткие кислотно-синие волосы и кивает.

Поднимаемся. Люк открыт – это не редкость в полупустых человейниках. Выбираемся на плоскую крышу. Строение стоит на холме и до горизонта открывается сверкающий огнями сити.

– Красиво.

– Потом любоваться будешь, – дергает меня за рукав Маша, указывая на вентиляционный блок.

Я делаю два шага вперёд и уже собираюсь заглянуть за надстройку, как из-за неё выскакивает силуэт, выпускающий в меня разряд из «кусаки».

Зажимы впиваются в тело сквозь футболку, и я, чувствуя мразотную дрожь от разряда, отключаюсь.

* * *

Геймер падает, дергаясь, а я успеваю достать подаренный Баксом вибронож. Палец ложится на кнопку, и я замираю в той позе, из которой удобно отскакивать на шаг и удобно рвануться вперёд. Только кто же ходит с ножом на перестрелку? Альбинос начинает поднимать правую руку, и я вижу в его руке ствол.

Стреляет он от бедра. Слышу грохот и чувствую, будто мне в живот, где-то в районе пупка, врезается кувалда. Иганту достался разряд. Мне – пуля.

Это вам не сервера ломать…

* * *

Я слышу, как альбинос кричит:

– Тупая сука. Я дал тебе стимул стать лучшей, а ты решила выяснить, почему и кто? – орет он на лежащую в нескольких метрах Машу, прижавшую ладони к животу. – Арлекин тоже думал, что самый умный. Но я ему доходчиво объяснил, что бывает с упертыми клоунами. Надеюсь, он понял это, пока летел, а не после того, как упал.

На удивление, паралич проходит очень быстро, и я, делая вид, что плохо соображаю, мотаю головой из стороны в сторону.

– В игре, помимо денег, должен быть хороший стимул, – говорит альбинос. – А вы забыли про стимул и думаете только о деньгах.

– Мудило ты модифицированное! – подаю голос я.

Интонации меняются на возмущённые, и альбинос поворачивается в мою сторону.

– А я разве по своей воле модифицированный?! – орет он, наводя на меня дуло пистолета. – Ты, сука, думаешь, я сам принимал решение?!

Я чуть отползаю, отталкиваясь от керамопластовой поверхности крыши локтями, делая вид, что ещё оглушён и не могу встать. До меня, наконец, доходит, почему у него такой ник.

– Зачем ты всё это говно замутил, WhiteSnake? Нахрена тебе это? – Каждый раз, пытаясь приподняться на локти, я пячусь, понемногу отодвигаясь от альбиноса. – Нахрена тебе это? – спрашиваю ещё раз.

– Играть нужно так, будто это жизнь, и второй попытки не будет. Иначе зачем вообще играть? – шагая в мою сторону, объясняет альбинос. – Я просто не хочу перегнуть палку, управляя гормональным балансом.

– «Байотех»?

– Догадливый.

– И в чём связь? – отползаю еще на немного.

– Я симулировал отсутствие эффекта от экспериментов. Потому что не хотел, чтобы на мне продолжали их ставить. Но способность усилием воли менять своё настроение искушает.

– Я знаю, – киваю я, продолжая отодвигаться к парапету. – Большинство стало безнаркотическими наркоманами.

– Потому что идиоты. Они могли управлять не только удовольствием, но выбрали самый простой путь, который привёл их туда, куда привёл. Как лабораторные крысы. А я вовремя понял.

Моя голова упирается в край парапета. Я думаю о том, как заставить альбиноса, поигрывающего револьвером, подойти ещё ближе, и смогу ли я из положения лёжа перекинуть его за край.

– Ну и контролировал бы себе, зачем ты это всё затеял? Арл тебе чего плохого сделал? Ржавая вообще не геймер. Зачем ты её втянул? За что убил?

– Я и тебя грохну. Арлекин отказался, вы с Ржавой попёрли против поставленных условий. А мне нужно тренировать самоконтроль. Ты же знаешь, в чём суть любых тренировок? В увеличении нагрузки. Заставить геймеров играть на пределе, а самому играть лучше них – идеальный вариант.

– Да мы и так играем на пределе! – кричу я. – Ты представить себе не можешь, насколько на пределе.

– Вы играете за деньги. А мне нужно было, чтобы играли за жизнь. Это разные пределы и разная степень мотивации, понимаешь? И мне были нужны гарантии! – переходит на крик альбинос. – Ты не представляешь себе, как сложно в современном мире находить испытания для такой гормональной системы, как моя! Я должен тренироваться! Если я перестаю, у меня появляется искушение… Я прыгал с парашютом, ввязывался в драки, в одиночку вынес со склада два десятка системных узлов, не попавшись на глаза ни камерам, ни турельникам. И всё это я могу делать, оставаясь совершенно спокойным. Но если прекратить закалять эндокринную систему, перестать увеличивать нагрузку – всё пойдет прахом.

Я мотаю головой, надеясь вытрясти из неё поток сознания альбиноса. Пытаюсь привстать, опираясь на парапет. Краем глаза вижу, как за спиной у него, шатаясь, встаёт Ржавая.

– Для этого обязательно убивать? – спрашиваю поигрывающего пистолетом психа.

– А что я, по-твоему, должен был делать?! – орет не своим голосом альбинос и бьёт меня по ребрам, вышибая воздух из легких, заставляя меня упасть, так и не поднявшись, беззвучно раскрывать рот, словно рыба, которую достали из аквариума. – Что я должен был делать?! Но ты не заговоришь мне зубы. Ты ослушался, как и Арлекин. Да вы с Ржавой вообще не явились на финал!

Многим не удаётся справиться с последствиями собственного выбора. Большому количеству из несправившихся тяжело признать, что их выбор был ошибкой. Но усложнять последствия, убеждая себя в том, что ты их упрощаешь, удел идиотов и шизофреников. А на идиота альбинос не похож. Хотя… Кто знает, чего там ему наковыряли в эндокринных железах? Да и только в них ли?

Я думаю о том, что, возможно, у меня получится. Я дергаюсь вперед, обхватываю его ногу, пытаясь приподнять, лишить равновесия и перекинуть через парапет, но понимаю, что парапет всё-таки далековато, да и из положения лёжа вряд ли у меня получится.

А вот вектор усилий Ржавой оказывается более продуктивным. Три быстрых шага, прыжок ногами вперёд, удар в середину туловища психа, начавшего поворачиваться на шорох её кроссовок по керамопласту крыши. Стальные набойки на его берцах царапают мне руку, которую я запоздало догадываюсь разжать, и тело шизофреника беззвучно переваливается через парапет.

Спустя несколько мгновений я слышу глухое «бум» где-то внизу.

Машка, толкнув альбиноса в прыжке, упала рядом со мной.

– Надо валить, – говорит она, не пытаясь встать. – Сейчас опять набегут.

– Надо, – соглашаюсь я.

Но вместо того, чтобы встать и убраться с крыши, пока не появились воздушки полиции и медиков, мы продолжаем лежать на прохладном керамопласте.

– Мы пропустили финал, – говорит она, глядя в небо.

– Да и хрен на него, – отмахиваюсь я, даже не пытаясь встать.

Хотя, если подумать, и я и она сыграли в финале. Сыграли в паре. Сыграли отлично. Только вот победа достанется новичку под ником Филин. А нам троим, включая валяющегося под человейником альбиноса, засчитают техническое поражение за неявку.

Но остаётся один вопрос:

– Ты в бронежилете, что ль?

– Ага, бл… – кряхтит Маша, вытаскивая из-за пояса книгу и швыряя её мне. – В бронежилете, ска…

– «Про Иванова, Швеца и прикладную бесологию», – наконец читаю полное название книги, по иронии ставшей бумажным щитом для Ржавой. Пуля застряла в страницах, не добравшись до тела. – Ты что, для этого её и прихватила?

– Нет. Читать люблю. Название прикольным показалось.

– Странновато финал прошёл, не находишь? – спрашиваю я.

– Не так я себе будни геймеров представляла, – тяжело вздыхает Ржавая.

– Надо это отметить.

– Согласна, – кивает синеволосая. – Только, чур, в этот раз ты не напиваешься вдрызг.

Stage 1

– Я ушёл, – сообщаю Ржавой.

– Давай, – кивает та, не отрываясь от книги.

Дверная панель, закрываясь, скользит за моей спиной и издаёт привычный писк, сигнализируя об активации замков. Рефлекторно жму на кнопку вызова лифта, понимая, что он давно уже не работает и спускаться придется пешком. Я уже привык. Мы все привыкли. И не только к неработающим лифтам.

Бакс дал координаты двух ещё не использованных точек доступа, на которых до сих пор стоит заводская связка логин/пароль. Никакой привязки к устройствам – заходи кто хочет. Одна точка рядом – полквартала пройти, вторая гораздо дальше – в районе, который можно смело называть неблагополучным. Хотя живущие в той части сити, наверняка считают неблагополучным район, в котором живу я. Дело привычки.

В идеале, конечно, стоило бы метнуться на совершенно другой край сити и отработать всё на абсолютно левой территории. Но Бакс не оставил выбора, слишком поздно скинув задачу. Файлы нужно забрать сегодня, а делать это желательно перед самой перезагрузкой, чтобы получить лишние минуты на отход. Так что к нужному времени я смогу быть в паутине, находясь подальше от дома, только если выберу вторую точку.

Всего год назад можно было совершить такую вылазку, не выходя из дома. Но дефы, а точнее, те, кто их создаёт, учатся. В том числе и на своих ошибках. Сейчас стоило бы присмотреться пару дней с разных узлов в разное время. Не факт, что моих умений хватило бы для того, чтобы обнаружить что-то, что в дальнейшем пригодится, но знакомство с территорией вокруг точки входа всегда успокаивает.

Впрочем, Бакс даёт задачи не тогда, когда ты готов, а тогда, когда в этом появляется необходимость. Да и стимы у Ржавой закончились. Не без моей помощи, конечно, но… Безопаснее получить их с Баксовским курьером, чем блуждать по сити, искать барыгу и переплачивать за то, что вполне может оказаться пустышкой. А Машка, если вовремя не примет очередную дозу, кукухой начнёт съезжать. Есть такой эффект у нейровыгорания.

Надо же было всему так совпасть. До Машкиного пособия еще неделя, а у неё сумку рванули посреди бела дня. А там и стимы, и доска, и документы. Полисы говорят, гиблое дело, никто никого не найдёт. Суки. В сити камер натыкано, как гирлянд на новогодней ёлке, электронные сторожа на каждом шагу, а никто никого не найдёт.

Пока живые полисы следили за кварталами, с ними можно было договориться, объяснить ситуацию. Любой патрульный имел связи, позволяющие очень быстро найти тех, кто видел, через них – тех, кто знает, через них – тех, кто участвовал. И пусть без наказания, пусть за небольшую мзду или услугу, но уже вечером и документы, и доска, и сама сумочка вернулись бы к хозяйке. А железки, они чего? За порядком следить поставлены, а одновременно везде находиться не могут. Возможно, в будущем ситуация и изменится, но сейчас, увы, толку от роботов мало. Теперь, пока документы восстановишь, время убежит, а лекарства нужны не потом.

Если б Маша была чипованная – пошла, по чипу получила что надо, и проблема решена. Но у неё нервы паутиной попаленные. Угробила сама себя на вылазках. Дважды выгорала. И второй раз – окончательно. Поэтому ей нельзя чип. А стимы – нужно. А как их получить, если нечем подтвердить свою личность?

Поэтому я с немаркированным узлом, с доской, на которой из инструментария две грубых монтировки, магнит и флудилка, направляюсь в чужой район. Отследить мой набор не составит труда, тем более навороченной системе защиты. Но тут главное не тормозить. Это как новая игра, в которой нужно успеть понять правила до того, как более опытные игроки или боты тебя вынесут.

Запрыгиваю в одну из воздушек, которые притормаживают у остановки и отчаливают одна за другой – в такое время суток поток муниципального транспорта самый плотный. Маршрут проходит параллельно с кварталом, в который я хочу попасть. Там пройти всего ничего вдоль пары корпусов человейников. Тапаю на визуализаторе пункт назначения, прикладываюсь чипом к валидатору и пристраиваюсь у окна. За окном мелькают неонки вывесок, плафоны фонарей, люди. В маршрутке тепло. Отключаю мозг и тупо пялюсь в окно. Не задремать бы и не проморгать остановку.

Выхожу чуть раньше, чем заканчивается оплаченный путь. Передо мной с подножки спрыгивает девица, наряженная по последней моде: выбритый висок с флуоресцентной татуировкой, зелёные волосы, зализанные гелем на бок, косуха из синтедерма с рваным и грубо зашитым ниже локтя рукавом, ботинки в милитаристском стиле. Обгоняю это чудо юношеского бунтарства и сворачиваю в проулок.

– Мужик, подожди, – зовет она и ускоряется, топая ботинками. – Да погоди ты, мужик!

Я останавливаюсь и оборачиваюсь.

Подходит ко мне, берет под руку и сообщает:

– Тут район своеобразный, электронных сторожей ещё не запустили, а ты не местный. Со мной спокойнее будет.

Незнакомый человек беспокоится о незнакомом человеке. Бывает же такое. Благодарю её, и дальше мы идём вместе. Она рассказывает что-то о клубе «Неоника». Бла-бла-бла, оформление, бла-бла-бла, музыка, бла-бла-бла, напитки. Я слушаю вполуха, время от времени поддакивая. Не то, чтобы не стремлюсь поддерживать разговор, просто я, наверное, вдвое старше, и мой интерес к тусовкам пропал очень давно.

– А ты сам-то как здесь очутился?

– По делам.

– За ускорителями, небось? Или за зомби-пылью?

Её предположение логично. Что еще может понадобиться в таких дебрях цивилу типа меня, если не наркота? Отрицательно мотаю головой. Но девчонка продолжает развивать тему:

– Ты если за ускорителями или за зомби-пылью, то могу тебе кое-что предложить. Качественно, без привыкания, без отходняков. Почти модельные. Можно, кстати, и модельные заказать. Будет дороже, зато индивидуаль!

– Я не за этим, – отвечаю ей, хотя беру на заметку этот вариант.

– Арахниды хвалят, – не сдаётся моя новая знакомая. – А ты ж знаешь, арахниды в стимах разбираются.

Арахниды. Вот еще отбитая прослойка общества. Дурость похлеще скинхедов. Только эти топят не за чистоту расы, а – смешно думать даже – за бионейромеханику. Бьют тех, кто не хочет сливаться с железом. Типа они тормозят прогресс.

Отвечаю девице:

– Я сюда по делам и ненадолго.

– Смотри, если вдруг передумаешь, скажи любому, что Лилит ищешь, – настаивает девушка. – Лилит – это я.

Поколения меняются, а клички не перестают быть пафосными. Но настоящие клички не выбирают, они прикипают к людям сами. Да так, что, если и захочешь, не сотрёшь.

– А почему Лилит-то? – спрашиваю я, ожидая какой-нибудь ахинеи про первую женщину, которая в отличие от Евы была создана, чтобы любить, или про коварство и строптивость.

Но всё гораздо проще.

– Лилька я. Потому и Лилит.

– Игант, – представляюсь в ответ.

Еще несколько минут мы идём молча, затем она останавливается и кивает на серый, уходящий ввысь человейник, освещенный лишь проекцией, создающей эффект висящих в воздухе гигантских цифр – порядкового номера здания. На моём такой же. Только цифры другие.

– Мне сюда, – говорит Лилит. После чего берет мою руку своей, поворачивает кистью вверх и касается тыльной стороной кисти моего чипа. – Визитка. Если вдруг надумаешь, – говорит она.

Благодарю и шагаю дальше. Инфа с визиток хранится строго в регламентированном формате и занимает так мало места, что прикрутить к ней вирус просто невозможно. Да и зачем ей это? Удалю, когда к своей доске подключусь.

Прохожу мимо еще нескольких коробкообразных высоток, отличающихся только светящейся цифрой, и, наконец, добираюсь до нужного здания. Освещение есть не на каждом этаже. Впрочем, так сейчас везде. Поднимаюсь на тринадцатый. Точка доступа этажом выше, но мне прямо впритык и не нужно.

Секция запущенная и наверняка нежилая. Демографический кризис двадцатилетней давности как раз входит в силу – старики умирают, молодёжи мало. Из прохода на лестничную клетку доносятся отголоски речи, музыки, шагов с других этажей. А здесь – камеры выведены из строя, меньше лишних глаз, меньше шансов нарваться на неудобные вопросы, меньше вероятность, что кто-то вспомнит странного парня с развёрнутой доской, пялящегося в пустоту. В тусклом свете торцевого окна добираюсь до подоконника и раскладываю там свои нехитрые причиндалы.

Разворачиваю доску, подсоединяю к ней системный узел, последний из Баксовских и наверняка ворованный. Надеваю перчатку-манипулятор, чувствуя привычное соприкосновение металлической пластины на её внутренней стороне с чипом на тыльной стороне ладони, и окунаюсь в паутину.

Лежащие вдоль стены мусорные пакеты, набитые отходами, отошедший от стен, покрытый пятнами плесени пластик обшивки, пыль, темнота, доносящиеся с других этажей звуки – всё уходит на второй план, а спустя несколько секунд пропадает окончательно, вытесняемое мозгом, адаптирующимся к информации, с которой он соприкасается.

Листаю список точек доступа, цепляю пальцем нужную, вытаскивая её в центр зоны обзора. Касаюсь ячейки пароля и ввожу заводскую комбинацию, которая за последний год намертво въелась в мозг. Изображение подрагивает, пока система даёт необходимые разрешения новому устройству, а затем расплывается, поглощая меня.

Визуализация – штука новая, не испытанная временем, а потому уязвимостей в ней больше, чем в старой, плоской сети. Это пристанище тех, кто помоложе и еще способен перестраиваться под новые стандарты и форматы.

Перебираюсь от узла к узлу, касаясь пальцами нужного, чтобы приблизить. Скольжу по разноцветным нитям, визуально обозначающим каналы. Разворачиваю узел, словно игрушку-оригами, нахожу ответвление, ведущее к следующему узлу, и приближаю его.

Сетевые до сих пор спорят о том, как это происходит: мы двигаем сеть, оставаясь на месте, или наше сознание скользит по этим самым нитям, удаляясь от тела. Как по мне, это совершенно не важно. В конце концов, мы добираемся туда, куда нам нужно, и получаем то, что ищем.

Иду без поисковых систем. Они скачут по официальным обложкам: история компании, список проектов, лучшие клиенты, консультационный портал. А мне нужен другой слой, не такой простой и красивый, но содержащий то, зачем я пришел.

Девять скачков. Многовато, но когда я добираюсь до точки назначения, мерцающие цифры в углу поля обзора показывают 23:53. Пара минут на то, чтобы освоиться, и пара минут на то, чтобы сделать дело. Вытаскиваю в центр обзора хлястик встроенного в доску проигрывателя, запускаю «Angel On Vicodin» и смахиваю проигрыватель на периферию зрения. Композиция длится без малого шесть минут – затихающий шепот в конце трека будет маяком, по которому я пойму, укладываюсь ли вовремя.

Подкожные наушники – отличная штука: музыка выдалбливает ритм в самом центре головы.

Без четырёх минут двенадцать начинаю. Тянусь к сетевому узлу, разворачиваю его, и он становится белой плоскостью с нанесёнными на неё изображениями. Максимальная имитация плоской сети для тех, кто так и не переучился: пиктограммы анимированы, буквы статичны. Приближаю плоскость к себе, активирую первую монтировку, маскирующую свои действия под ошибочные запросы. Программа быстро находит уязвимость, мозг получает сигналы, интерпретирует их, и я просачиваюсь сквозь плоскость с иконками, отмечая краем глаза, как изображение на несколько мгновений становится пиксельным.

Оказываюсь посреди чего-то, что мозг визуализирует как упорядоченное нагромождение маркированных цифрами блоков с набором странных символов в незнакомой кодировке, нанесенных на правый верхний угол каждого. Эту базу данных моё сознание интерпретирует именно так.

Снимаю копию со второй монтировки и активирую её. Программа разворачивается, принимая рабочую форму, и начинает подрагивать, удерживаемая манипулятором. Навожу острие на стык блоков и отпускаю монт, мысленно кивая в такт звучащей в голове музыке. На самом деле, это нули и единицы, скомбинированные в определенном порядке, пытаются нарушить порядок в комбинации других нулей и единиц, но перед моими глазами ожившая сталь вгрызается в промежуток между блоками, пытаясь выполнить то, для чего предназначена: увеличить зазор в плотно подогнанных деталях виртуальной конструкции – найти уязвимость.

Возвращаюсь на уровень выше, активирую копию монт-программы и жду.

Некоторое время ничего не происходит. Я даже успеваю поймать себя на том, что нервничаю, но изображение, наконец, начинает подрагивать. Среагировали дефы – программы, отвечающие за безопасность. Сейчас они примутся изолировать потенциально уязвимый блок, не подозревая, что в монтировке, расковырявшей базу данных, спрятан сюрприз, благодаря которому я планирую остаться незамеченным.

Копия монта извивается в моих руках, вытягиваясь в сторону висящих в воздухе табличек, и я ловлю себя на мысли, что так себя ведут живые организмы. Голодные живые организмы. Хотя это всего лишь набор зашитых в оболочку команд, которые моё сознание визуализирует как извивающийся хлыст. Монтировка-то не из тех, что стоят бешеных денег и создаются под определенные цели, а простенькая, слитая с китайского сервера по частям и собранная на домашней доске вручную.

По всему полю зрения проходит мелкая рябь – флудилка, вплетенная в первую монтировку, сработала.

Увеличиваю масштаб, и большинство табличек уходит за пределы обзора, а оставшиеся приобретают объем. Подношу извивающийся монт к нужной вывеске и он, словно змея, обвивает ставший объемным при приближении блок. Ячейка деформируется, а затем раскрывается, обнажая содержимое, и программа начинает перекачивать данные. Копирование, конечно, заметят, но не так быстро, как если бы я вламывался напрямую.

Голос вокалиста в голове переходит на шёпот одновременно с новой волной искажений окружающего пространства. Этот шёпот сигнализирует, что до конца песни, а соответственно, до очистки портального кэша, осталось не более минуты и, следовательно, охотничьи приоритеты вытесняет команда на перезагрузку. Глупо делать запланированную профилактику постоянно в одно и то же время.

Искажения сигнализируют о том, что вмешательство обнаружено, и началась охота на взломщика. Несколько раз безуспешно пытаюсь вытащить хлястик исполняемого файла с периферии зрения. Из-за того, что изображение идёт волнами, попасть по торчащей сбоку закладке получается с пятой попытки. Жму единственную кнопку, активируя магнит, сворачиваю белую плоскость с пиктограммами, уходя в корень сетевого узла.

Возвращаясь на предыдущий, отмечаю, как в изображении, то там, то здесь начинают пробиваться пиксели. Это магнит нашел разбросанные на общедоступных узлах флудилки и стал энергично обмениваться с ними запросами. Теперь на посещенном мной узле творится вакханалия: антивирусные модули пытаются прервать процесс смены приоритетов у дефов, оставленный внутри магнит истерит, притягивая к себе нелепые запросы, а флудилка внутри монт-программы имитирует действия тупого взломщика.

Чёрт, кажется, с флудилками я переборщил, меня самого безбожно тормозит. Но аварийно выходить я не буду. Не дождётесь. Ржавая, вон, вышла и теперь в виртуалье совсем ни ногой – только по плоской сети ползает, потому что даже чип отторгся. Она, конечно, не сама – её дефы во время такого же набега, как у меня, принудительно из сети выкинули. И теперь Машка – одна из первых виртуальных инвалидов, её мозг не способен интерпретировать сигналы сети и вступать в симбиоз с нейроустройствами.

Доктора разводят руками – бионейромеханика может многое, но еще не дошла до таких чудес, как восстановление функций пользователя паутины.

Песня заканчивается, когда я перехожу на четвертый по счёту узел доступа и меняю маршрут, сворачивая в сторону с того пути, которым пришел сюда. Перескакиваю с узла на узел ещё дважды, отмечая, как стабилизируется изображение, становясь тем лучше, чем дальше я от путей, по которым пришёл. Еще несколько раз перехожу с одного системного узла на другой, поднимаюсь на верхний слой, делаю вид, что усиленно изучаю расписание каких-то курсов, читаю новости, окольными путями подбираясь всё ближе к точке входа, и, в конце концов, возвращаюсь на узел, подсоединённый к моей доске.

Появляется привычная стартовая панель. Даю команду на отключение, и со всех сторон наваливается темнота, звуки с нижних этажей и запахи, которыми пропитаны все человейники: сырость, гниющий мусор, едва уловимый аромат жженых тряпок, кажущийся даже приятным на фоне остальной вони.

Цепляю к доске свой узел, не входя в виртуалье, копирую данные с немаркированного, затем отсоединяю его и засовываю его между пузатыми, набитыми отходами мусорными пакетами, выстроившимися вдоль коридора. Саму доску, не снимая собственного узла, сворачиваю и прячу во внутренний карман.

Вот и всё. Можно уходить.

Между четвертым и пятым этажами теперь тусуются четверо оболтусов лет пятнадцати. В тусклом свете покрытой пылью и забранной под массивную мелкую решетку диодной лампы они режутся в карты, оккупировав ступеньки. Засаленная колода, классические присказки, сосредоточенные лица, пара карт прямо на ступеньках рубашками вверх. Молодёжь даже не обращает на меня внимания, когда прохожу мимо.

– Ну, тут семь по черве, – слышу у себя за спиной.

Преферанс на ступеньках настоящими пластиковыми картами? Никогда бы не подумал, что сейчас кто-то играет не на десктопе. Но играют.

Улица встречает мелкой моросью и двумя приземляющимися напротив входа полицейскими воздушками. Чёрт. Как они успели вычислить точку входа? Да ладно, хрен с ней, с точкой входа. Как они смогли появиться здесь так быстро? Впрочем, искать ответы на эти вопросы нужно после. А сейчас я разворачиваюсь, возвращаюсь в холл здания и начинаю подниматься по ступенькам.

Ненавижу такие спонтанные заказы.

Выше – голоса играющих в карты малолеток, ниже – топот ног и короткие, отрывистые команды.

Вижу, как голова одного из подростков мелькает в зазоре меж пролётами лестницы и, оценив обстановку, исчезает.

– Полисы! – раздаётся сверху.

Судя по звукам, игроки срываются с места и бегут на верхние этажи.

Тем лучше. Ускоряюсь, бегу за ними, но на третьем сворачиваю в коридор и продолжаю бег уже вдоль жилых ячеек к торцевому окну.

Наверное, мне везёт – с середины коридора вижу, что окно распахнуто. Стоило бы побродить вокруг, примериться… Хреново, когда нет времени на подготовку.

За спиной топот и крики. Чёрт, как же всё внезапно и быстро.

Слышу приказательный вопль:

– Стоять! Лечь на пол!

На бегу делаю рывок влево, затем вправо. Слышу тонкий звон выпущенных их парализатора игл, бьющихся об экзопластиковые стены.

– Стоять!

Ага, сейчас. А потом куда? За серьёзные правонарушения давно уже не садят, а продают корпам. Кто-то говорит, что на таких преступниках ставят опыты, кто-то утверждает, что пускают на органы. Хотя, зачем на органы, если ту же почку или печень можно вырастить в лаборатории из твоего же генного материала? Наверное, всё-таки на опыты. Но узнавать это я не планирую.

– Стой, сука!

Отталкиваюсь и прыгаю в окно.

Мысленно говорю спасибо тому, из-за кого живая изгородь, призванная украшать серые коробки человейников, превратилась в пружинящие заросли, доходящие почти до второго этажа. Кто бы ты ни был: муниципальный служащий, проведший в ведомостях работы как выполненные, но присвоивший деньги, или работяга, подсевший на наркоту и забивший на стрижку кустов, спасибо тебе.

Не успеваю сгруппироваться и ломаю собой ветки, чувствуя, как что-то впивается в тело, царапает кожу, понимая, что падать – так же просто, как в игровом пространстве. Только больно по-настоящему.

Скатываюсь с примятой зелёной изгороди и бегу вдоль неё, уже слыша свист двигателя патрульной машины над головой, представляя, как облизывает землю луч прожектора за спиной. Преодолеваю двадцать метров до мусорных баков и ничего умнее, чем спрятавшись за их корпусами, зарыться в смрадный мусор, в мою голову не приходит.

Я думаю о том, что предпринять дальше, слыша свист неспешно приближающейся воздушки и видя луч прожектора, подбирающийся всё ближе к бакам, когда с другой стороны улицы раздаётся истошный женский визг.

Луч прожектора замирает на мгновение, затем патрульная машина, накренившись, разворачивается и уплывает на крик.

А спустя несколько мгновений, пока я всё ещё пытаюсь успокоить беспорядочно скачущие мысли, кто-то зовет меня, шипящим полушёпотом:

– Цивил. Игант, – пауза и снова: – Игант. Го сюда.

Чёрт, да это ж моя новая знакомая!

Осторожно выбираюсь из-под наваленного на себя смрадного хлама и выглядываю за край бака. Знакомый силуэт коротко машет мне рукой из-за стопки экзопластиковых плит, которые, видимо, когда-то давным-давно привезли сюда, чтобы построить детскую игровую площадку между двумя человейниками. Или просто застелить ими прогулочные дорожки.

– Быстро! Давай!

Перебегаю под прикрытием темноты к плитам, и девчонка, схватив меня за руку, тащит в сторону, противоположную той, откуда доносился визг.

– Эра с Линдой отвлекут, – говорит она на ходу. – Слышал, как визжали?

– Ага.

– А я, блин, знала, что не такой уж ты и цивил, – тянет она меня за собой по ступеням вверх. – Это ж на тебя сагрились?

– Ага.

Петляя коридорами, мы проходим человейник насквозь и оказываемся на другой стороне улицы. Не отпуская моей руки, девушка тянет меня через лабиринт таких же неимоверно разросшихся насаждений, как те, в которые я падал несколько минут назад.

– У нас человейники квадратами стоят. Поэтому, когда полисы подтягиваться начали, я сразу о тебе подумала. Чужаки здесь редкость. А ты не похож на заблудившегося, – без умолку тараторит она. – А пошел туда, где неместному ловить нечего. Я и подумала, что не такой уж ты и простенький.

Мы обходим ещё одно здание, касающееся углом своего близнеца-человейника, проскальзываем в узкий проход, образованный плохо состыкованными блоками, и оказываемся на параллельной улице. Где-то над головой, в сторону того здания, из которого я унёс ноги, тоскливо посвистывая, пролетает полицейская воздушка.

– Так короче.

Лилит сворачивает в проулок, одна сторона которого – жилой комплекс, а вторая, где мы находимся, если я правильно понимаю, – забор пищевой фабрики. Я покорно иду за девчонкой, но интересуюсь:

– Куда ведёшь?

– Из квартала, – объясняет девушка. – Тут, если что-то случается, всегда столпотворение полисов. Слетаются со всех окрестностей. Район-то неблагополучным считается. Электронных сторожей ещё нет. Так что кошмарят всех без разбора.

Проулок озаряется светом фар, и из-за поворота в него вплывает патрульная машина, удерживающаяся всего в полуметре от земли. Девчонка реагирует мгновенно, прислоняясь к стене и притягивая меня к себе за грудки. Со стороны это должно выглядеть так, будто мы целуемся. Возможно, полисы так и думают, потому что воздушка проплывает мимо, даже не озаботившись осветить нас прожектором.

Мы смотрим друг другу в глаза, и я вижу в её зрачках помесь азарта и любопытства.

– Воняешь, как помойка, – легонько отталкивает меня девушка, когда полисы удаляются.

– Так ты меня из неё и достала.

– Нам сюда, – командует она, пересекая дорогу и отгибая лист ржавого металла в заборе. – Здесь пищевая фабрика, охраны почти нет, в основном железяки вдоль цехов.

Следующие полчаса мы пересекаем фабрику, обходя здания и стараясь не попадаться на глаза немногочисленным людям, суетящимся на территории.

В конце концов, Лилит подводит меня к очередной дыре в заборе и, когда мы пролезаем через неё, говорит:

– Лицо у тебя знакомое, но я спрашивать не буду, кто ты и где я тебя могла видеть. А вот за ускорителями надумаешь обратиться, спрашивай Лилит. Я обычно по клубам, но для тебя сделаю исключение.

Я киваю, и мы расстаёмся.

Короткая память на ненужные события – это нормально. Ещё год назад моё лицо мелькало практически в каждой рекламе киберигровых турниров. А потом я завалил один из них. У меня, конечно, была причина. Но тех, кто делал ставки, это абсолютно не волнует. В таких случаях забвение приходит раньше, чем популярность успевает иссякнуть.

DLC: Пока не закончатся капсулы

(почти сейчас…)

«Кусака» – любимое оружие садистов. Тонко настраиваемая сила разряда даёт возможность выбирать уровень дискомфорта для жертвы из широкого диапазона: от простой встряски до отключения сознания.

– Где растворитель? – повторяет свой вопрос парень с татуировкой вычурного дракона, расползающейся по предплечью, и снова приставляет шокер к моему животу.

– Я же сказала, у меня его нет.

Он жмет на кнопку, и очередной цветок болезненной судороги, опоясывающий тело, вгрызается в кожу.

– Я могу поднять мощность, – угрожает он. – И тогда никто не даст гарантии, что твои внутренности выдержат. Знаешь, что происходит с легкими, когда сквозь них проходит разряд?

Я молчу. Не потому что знаю или хочу, чтобы он рассказал. Я думаю о том, как буду выпутываться из сложившейся ситуации. Первая раздача, и сразу такое… Интересно, если подобное будет случаться со мной регулярно, я привыкну?

* * *

Регулярность формирует сознание. Так говорит Лис, с которым мы фасуем кристаллы. Он не раз предлагал мне не только фасовать, но и раздавать. Я не решалась.

– Ты, Лилит, всё равно в клубах с сумерек до зари. Делов-то: в визитницу записать три десятка фраз. Тебе озвучили – отдала – стёрла. Озвучили – отдала – стёрла.

– А если попадусь?

– Да кому ты нужна? Народ на раздачах годами. Для тех, кто не в теме, ты просто тусуешься. Для тех, кто в теме, ты существуешь только в момент получения капсулы.

– Так ловят иногда. При мне было пару раз, выводили в зип-локе из клуба.

– Это жадных ловят, кто сразу миксует, чтобы получить больше с каждой дозы. А у меня ты – всего лишь часть сделки. И носить с собой можешь хоть мешок этого добра, – он кивает на горку полупрозрачных фиолетовых кристаллов, из которой я пинцетом беру по два и закладываю в желатиновые капсулы. – Это всего лишь составляющая, которая сама по себе безобидна. Как печенька. Максимум, что может случиться – ты закашляешься, поперхнувшись.

* * *

– Ты станешь кашлять кровью, потому что сосуды внутри твоих лёгких полопаются, – объясняет татуированный. – А в лёгких мно-о-го сосудов. Но самое прикольное не в этом. В заполненные кровью лёгкие перестанет поступать кислород. А если в них перестанет поступать кислород…

Он делает паузу, позволяя мне самой додумать, что я почувствую. Но я не позволяю фантазии разыграться. Я думаю о том, что в рукавном замке косухи, образовывающем карман, лежит декоративный вибронож. Глупый атрибут, претендующий максимум на звание безделушки для дурочек типа меня. Проблема заключается в том, что мои руки за спиной скручены пластиковым зип-локом. А он так устроен, что от любой попытки пошевелить связанными конечностями только сильнее затягивается.

– Где растворитель? – ещё раз спрашивает придурок, поднося «кусаку» к моему лицу. – Ты понимаешь, что я не остановлюсь? Ты же умная девочка?

* * *

Лис очень умный, но очень странный. Среди тех, кого я знаю лично, наверное, самый странный. Ходят слухи, что его приглашали консультантом в «Биотеч», на полный пакет. Но он отказался. Легенда. Байка. Трёп. Никто не отказывается от работы на корпу. Работа на корпу – это нормальная квартира на втором ярусе сити вместо бокса в человейнике, оплата труда в разы больше безусловки. А если ты ценный сотрудник, то и безусловку будут компенсировать, и водный лимит поднимут. Да много чего.

– Лис, а правда, что тебя приглашали в «Биотеч»?

– «Байотех» – поправляет меня Лис. – Правильно произносится «Байотех».

– Да чи не пофиг, – отмахиваюсь. – Так правда?

– Было дело, – не отрываясь от сборки уже наполненных мной капсул, соглашается он. – Только не в «Байотех», а в «Фарматикс». Сразу после середухи. Химия мне всегда легко давалась.

– А почему ты отказался?

– Потому что регулярность формирует сознание.

– Ты это постоянно говоришь. Что это вообще означает? Какой в этой фразе смысл?

Лис запаковывает очередную капсулу и только потом объясняет:

– Если какое-то событие происходит регулярно, то, в конце концов, ты к нему привыкаешь и даже считаешь нормой. От некоторых таких событий люди могут испытывать неудобство, но всегда настаёт момент, когда отсутствие события, ставшего регулярным, начинает вызывать дискомфорт.

– Да ладно! Как можно привыкнуть к чему-то, что тебе не нравится?

– Можно. Мы же привыкли к тому, что вода распределяется по боксам человейников, исходя из принятого за необходимый минимум количества? Хочешь больше – плати.

– Но так ведь было всегда, – возражаю я.

– Так не было до войны, – возражает Лис, – а война закончилась много поколений назад.

– Ты б ещё доинформационную эпоху вспомнил.

– Но привыкли же и считаем нормой? Даже не пытаемся изменить ситуацию, хотя это и не нравится, правда? – Лис запечатывает очередную капсулу и, видя, что я не отвечаю на его вопрос, продолжает: – Другая грань привычки – безусловный социальный минимум, который ты получаешь. Это то, что происходит регулярно, и если у тебя это отнять, ты будешь, скажем так, недовольна тем, что лишена минимального комфорта.

– Ну, конечно, я буду недовольна. Минималка – это чтобы жить…

Лис перебивает:

– И кроме минимума ничего в этой жизни не иметь.

– Так это потому, что я больше ничем и не занимаюсь, – киваю на фиолетовую горку на столе. – Кристаллики вот пакую тебе. Да и то для имиджа. Потому что иногда могу кому-то знакомому в клубешнике презентовать.

– А среди твоих знакомых и друзей есть хоть один, который чем-то занимается не для имиджа?

Я молчу. Не потому что вспоминаю, а потому что ответ очевиден.

* * *

Я молчу. Потому что повторять в десятый раз нет смысла. Если этот кретин не верит, что у меня нет второй составляющей наркотика, то будет продолжать делать больно до тех пор, пока я не скажу ему, где вторая часть. Если понял, что я не вру, и всё равно продолжает, значит, это доставляет ему удовольствие.

Татуированный нажимает на кнопку, и прямо перед моим носом раздаётся короткий ослепляющий щелчок разряда. Я испуганно дергаю головой и ударяюсь затылком о железный прут забора, к которому прикована.

Ору дурниной:

– Да нет у меня растворителя! Я одну часть продаю, кто-то – другую. И мы не знаем друг друга!

Стараясь не обращать внимания на немеющие руки, тянусь пальцами левой к рукавному замку правой, чувствуя, как лента зип-лока впивается в кожу. Расстегнуть рукавной замок я, конечно же, не смогу. Но если нащупаю сквозь ткань куртки кнопку на рукояти ножа…

– Я же в любом случае получу с тебя хоть что-то, – говорит татуированный, не убирая шокер от моего лица. – Если не растворитель…

Он замолкает на середине фразы, а я чувствую, как его не занятая рука нахально протискивается между моих бедер и поднимается вверх, упираясь в промежность.

– …то кое-что другое.

Я закусываю губу, потому что лента зипа слишком сильно впивается в кожу рук. Но татуированный истолковывает это по-своему:

– Не криви мордаху. Тебе понравится.

Кнопка под пальцами. Нажать – это ещё раз напрячь кисть. И тогда лента оков вопьётся в кожу ещё сильнее. Но я нажимаю, чувствуя, как нож начинает мелко дрожать, разрывая ткань рукава. Сложность в том, что руку нужно будет изогнуть ещё сильнее, чтобы вытащить нож из образовавшейся дыры.

* * *

– Да, это сложно, заставлять себя делать что-то. Но развитие и подразумевает наличие сложностей, – объясняет Лис. – У китайцев нет базового безусловного дохода. Именно поэтому они впереди планеты всей. Их технологии – то, к чему мы с нашей моделью общества придем не скоро. Или не придем вообще. Зато у нас есть выбор, делать что-то или не делать ничего. Но устроен он так, что всячески толкает тебя ко второму варианту.

– Да если б у меня была возможность…

– У тебя есть возможность. Ты только что сказала, что ничем не занимаешься. А знаешь почему?

– Почему? – буркаю я, уже понимая, что он своими аргументами припёр меня к стенке.

– Потому что именно так и устроена возможность выбора. Сначала тебе не нужно выбирать. И пока тебе не нужно – регулярность формирует сознание. А когда твоё сознание сформировано, ты перестаёшь видеть эти самые возможности, – объясняет Лис. – И даже если видишь, то выбираешь не цепляться за них. Потому что минимум у тебя был, есть и будет. А рядом со словом «возможность» не стоит слово «гарантированная». В Китае эти слова тоже редко складываются в словосочетание. Но отсутствие гарантированного базового дохода заставляет цепляться за возможности обеими руками. У китайцев дисплей в чипах не светится каждый понедельник, отключая необходимость что-то делать уведомлением об обновлении безусловки.

Лис замолкает. Я думаю над его словами и понимаю, что он прав. Безусловный доход – та самая причина, по которой я и множество таких, как я, до сих пор не решились сделать свою жизнь лучше. А зачем прилагать какие-то усилия, если существовать можно и так?

– Это причина, по которой ты до сих пор не поставил чип?

– Это тоже причина. Но не главная.

* * *

– Наркотики – это не главная причина, – говорит парень, продолжая одной рукой держать шокер у моего лица и гладя моё бедро второй. – Главная причина в том, что мне нравится делать это с такими, как ты.

Я молчу и продолжаю давить на кнопку в рукояти.

– Да хватит кривиться. Это даже приносит удовольствие, если принять правила… игры, – говорит татуированный и ведет ладонью по моему телу от бедра вверх, остановившись на груди, больно её сжимая.

Мне неприятны его руки, шарящие по телу, но я кривлюсь не потому, что мне противно от того, что меня лапают. Придурку с шокером лучше не знать причин, по которым на моём лице гримаса, принятая им за омерзение. Просто я чувствую, как вибронож разорвал не только кожу куртки, но и мою собственную, где-то между ладонью и локтем. Так что выражение моего лица истолковано им не совсем верно.

Наконец-то дотягиваюсь пальцами до лезвия, торчащего из мокрой от крови дыры в рукаве и аккуратно, чтобы случайно не нажать на кнопку, достаю нож. Онемевшие руки почти не слушаются, но мне удаётся перехватиться так, чтобы лезвие упёрлось в зип-ленту и надавить на кнопку.

Теперь из рваных ран в обеих руках течет кровь. Но они свободны. И в правой, пусть и декоративный, но нож.

* * *

– Так, а в «Фарматикс» почему не пошёл?

– Я же уже сказал: регулярность формирует сознание.

– Ну ты, блин. Тебе за сорок, а мне всего семнадцать. Можешь без этих умных штучек?

Он тяжело вздыхает, но всё-таки объясняет:

– Вот согласился бы я. И что? Создавал бы синтетические белки, сращивал молекулы, проверял бы новые формулы на крысах с девяти до восемнадцати, с понедельника по субботу. А в воскресенье напивался или вызывал проституток. Или вызывал проституток и напивался с ними. Стал бы одним из тысяч, стоящих у конвейера, производящего новые препараты для корпы. И так всю жизнь.

– Но ты ведь занимаешься тем же самым, только создаёшь не лекарства, а наркотики.

– Я делаю это тогда, когда хочу, а не когда надо кому-то. К тому же, как только у меня появится новая идея, я могу бросить то, чем занимаюсь, и начать реализовывать идею. Там, – он указывает пальцем в потолок, – у меня такой возможности не будет. Там я буду делать то, что прописано в контракте.

– А я бы пошла, если бы позвали.

– Тебя не позовут. Ты инертная.

Я не ищу какого-то оправдания, но и не подаю вида, что меня эта фраза как-то задела. Я думаю о том, что правда может звучать обидно, если это правда о твоих недостатках.

* * *

Правда состоит в том, что я отнеслась к работе несерьёзно. Одно дело – тусоваться до утра по клубам, и совсем другое – заниматься раздачей компонентов того, что готовит Лис. Если признать правду о собственной глупости, она перестаёт быть обидной и становится фактом.

Даже раздав все капсулы, ты остаёшься раздатчиком. И если полиции до тебя нет никакого дела, то тем, кто остался без дозы, как выяснилось, наоборот. Получить такой урок в первый день работы – дорогого стоит.

Что ж, я подумаю об этом. Потом.

Потому что сейчас, пока татуированный увлекся выкручиванием моего соска через свитер, я бью, вынося руку из-за спины. И когда чувствую, как рвётся ткань одежды под остриём, сжимаю рукоять сильнее, активируя кнопку и приводя лезвие в движение. Три дюйма стали, смещающиеся со скоростью сорок тактов в секунду. Достаточно, чтобы чемпион среди кретинов перестал хотеть получить с тебя хоть что-то, если не получилось получить того, что хотел.

Татуированный кричит. Шокер из его рук падает на экзопластик, которым покрыто большинство улиц, переулков, дворов и подворотен. Не ожидал. Понимаю. Но не сочувствую.

Это был его выбор. И мой. Разница между нами лишь в том, что я развесила уши, а он раскатал губу. Два тупых выбора двух тупых людей.

* * *

– А клуб выбирать можно?

– Нет.

– Жаль.

– После раздачи можешь перебраться в любой, который тебе по нраву, но до тех пор, пока у тебя есть капсулы, придется тусоваться там, где я скажу.

– А как они будут меня находить?

– Тебе не нужно знать всей схемы. Так лучше для всех.

– Понятно.

– Раздаёшь всё и становишься обычной тусовщицей. Хочешь – скачи в ваших новомодных виртдансах, хочешь – флиртуй с мальчиками или девочками, кто там тебе больше по нраву, хочешь – пей, что по возрасту не запрещено. Но до тех пор, пока у тебя не закончились капсулы, ты раздатчик. Никто не требует от тебя быть букой, просто развлечения не должны превышать разумных пределов.

* * *

В самообороне нет разумных пределов. Это хорошее правило. Потому что узаконенное. Неудавшийся насильник уже перешел с крика на хрип и заваливается на меня. Лезвие виброножа, покорно дёргаясь, перепиливает его ребра, попутно превращая внутренности в фарш. В какой-то момент татуированный падает на землю рядом с «кусакой», которой совсем недавно оставлял мне ожоги.

Не очень понятно, чьей крови больше у меня на руках, – моей или его. Рёбра ладоней там, где прошелся нож, разрывая зип-ленту, выглядят, будто я пыталась почесать их о битое бутылочное стекло. Только сейчас я начинаю понимать, что это больно.

В предрассветный переулок бесшумно вкатывается электронный сторож, врубает прожектор, и я оказываюсь посреди светового пятна.

– ПОЛИЦИЯ СЕВЕРНОГО СИТИ. ПРИМИТЕ УДОБНУЮ ПОЗУ И ОСТАВАЙТЕСЬ НА МЕСТЕ ДО ПРИБЫТИЯ ПАТРУЛЯ, – орёт он дурным металлическим голосом. – ПОПЫТКА СМЕСТИТЬСЯ БОЛЕЕ ЧЕМ НА ПОЛМЕТРА В ЛЮБУЮ СТОРОНУ БУДЕТ РАСЦЕНИВАТЬСЯ КАК ПРИЗЫВ К АКТИВАЦИИ ТУРЕЛЕЙ.

– Вовремя, блин, – бормочу я себе под нос и сажусь на экзопластик рядом с трупом татуированного, облокотившись на прутья решетки, к которой совсем недавно была привязана.

Полицейский патруль приземляется в отдалении спустя десять минут. В сам переулок их колымага не протиснется ни сверху, ни по земле, и поэтому двое полисов входят в круг света, обойдя корпус сторожа с разных сторон. Они даже не достают пушек – система вооружения электронного сторожа отлично справляется с количеством целей большим, чем одна окровавленная семнадцатилетняя девушка.

Ладони и разорванное виброножом предплечье засыпают хитозаном – природным полимером, добываемым из панцирей то ли креветок, то ли крабов, – бинтуют, попутно опрашивая меня и вызывая медиков.

А мне даже не приходится врать. Я лишь умалчиваю часть истории: познакомились в «Неонике», решили прогуляться, затащил в переулок, хотел изнасиловать, пытал. Чудом вырвалась, сама не понимаю, как выхватила у него вибронож. В самообороне нет разумных пределов. Это хорошее правило в рамках закона. Оставаться в клубе, пока не закончатся капсулы, тоже хорошее правило, хотя закон тут ни при чём. Но, мне кажется, что лучше всё-таки до утра.

Единственное, о чем я переживаю, чтобы приехавшие медики не решили, что меня необходимо госпитализировать. Очень хочется выспаться перед завтрашней раздачей.

Stage 2

Чем ближе к основным трассам, тем больше света, неона, вывесок, людского шума. Привычное состояние сити в такое время суток. Сажусь в воздушку, отмечаю точку высадки, занимаю место у окна, но выхожу раньше указанного пункта.

Лишний раз смотреть на серость подворотен, заваленных мусором, нет никакого желания, но нужно сообщить о том, что всё готово. И делать это, на всякий случай, лучше не из дома. Ещё год назад это не имело бы значения, но охранные системы учатся, нейросети учатся, люди, обслуживающие охранные системы и нейросети, тоже учатся. И зачастую на ошибках таких, как я.

Возле точки доступа с заводской комбинацией – вторая из тех, о которых сообщил Бакс – разворачиваю доску, подсоединяю системный узел, смахиваю экран приветствия, разворачиваю окно обменника – узла в глубинах паутины, работающего на прием-передачу файлов – заливаю туда тупую картинку, копирую адрес страницы и пересылаю на состоящий из цифр номер в мессенджере. Сворачиваю доску, прячу во внутренний карман куртки, не отсоединяя узла, и теперь уже точно иду домой.

– Эй, мужик, погоди, – раздаётся откуда-то из-за спины.

Я вздрагиваю от неожиданности и оборачиваюсь. Оклик не должен грозить неприятностями, но всегда есть вероятность того, что окликающий тебя будет не в настроении. Недавнее игровое прошлое пока ещё позволяет выезжать на узнаваемости. По крайней мере, в своём районе. Поэтому, скорее всего, меня узнают, поздороваются, спросят, есть ли закурить. Я поделюсь и пойду дальше.

– Фриз, ты, что ль? – спрашивает Демис, заводила местного хулиганья.

– Ага, – отзываюсь я.

– Не признал, – сообщает парень, пожимая мне руку. – Думал, левый кто.

– Да нет, я это.

– Ну, нормально, – кивает он. – Есть курить?

– Есть курить.

Я достаю из кармана пачку, вынимаю сигарету и протягиваю Демису пачку.

– Та мне парочку, – начинает оправдываться парень. – Ща уже должен вернуться человечек и всё принести.

Местных нужно прикармливать – никогда не знаешь, в какой ситуации это сослужит тебе добрую службу. А если и нет, что я теряю, кроме нескольких стиков никотиносодержащих водорослей?

– Бери, бери. У меня дома есть, – успокаиваю я его. – А как ваши гонцы ходят, видел не раз. Так что бери, вас же там наверняка несколько человек.

– А, ну да, – соглашается Демис. Берет пачку, жмет мне руку еще раз и добавляет: – спасибо, чо.

– Ага, – соглашаюсь я и закуриваю оставленную себе сигарету. Её хватает, чтобы дойти до входа в здание.

Производство литых экзопластиковых блоков обходится дёшево, поэтому все живут в многоэтажных коробках со сквозными коридорами и тесными жилыми помещениями. Первые строения такого типа имели отдельную кухню, санузел и в целом были просторнее. Но прогресс не стоит на месте, и обязательно найдется кто-то, кто додумается, как ещё сэкономить на людях.

Поднимаюсь на свой этаж, прохожу по коридору, подношу чип к сканеру на двери – та пикает и плавно отъезжает в сторону. Машка не спит – читает, лёжа на втором ярусе кровати. Она всегда много читала, а после того, как выгорела, проводит с книгами почти всё свободное время. И в доске, даже на плоских, оставшихся доступными сайтах, не залипает, как раньше. Говорит, что её выбешивает.

Где она только их берет, бумажные книги? Мне даже частные библиотеки ни разу не встречались, хоть я по сити поколесил изрядно. Только глупец или фанатично преданный своему делу раритетник может пытаться делать деньги на таком атавизме, как бумажные книги. Раритетники, они в целом странные. Реставрируют пленочные проекторы, восстанавливают пленки с хроникой, картины, книги коллекционируют. А всё это занимает место. А место стоит денег.

На улице хламыдловиков книжных червей тоже отродясь не было. Там-то и оцифровщик всего один – Старый Харпер – древний дед в косухе. Говорят, он до сих пор выплачивает кредит за кусок, выращенный для куртки из его генетического материала. Но он, в основном, на музыке специализируется.

– Удачно? – спрашивает Машка, отрываясь от изрядно потрёпанной книги.

– Ага, – киваю. – Сейчас от Бакса человечек нарисуется, привезет-заберет что надо.

– Это хорошо. А то меня уже штормит в вертикальном положении.

Я беру её за руку и глажу по плечу.

– Всё будет нормально, Маш. Ты, главное, не психуй. Тебе оно не нужно.

– Пахнет от тебя, конечно… – Ржавая морщит нос.

– Это из-за мусорника.

– Мусорника?

– Долгая история. На всякий случай уходил с точки не так, как приходил.

Собственно, стимов Машке в этом месяце хватило бы даже с учётом того, что у неё украли сумку, в которой лежала коробка с пластинами. На месяц выдают три таких, но Ржавая, словно начинающий диабетик, старается глотать капсулы пореже, когда уже совсем невмоготу. А вот я без стимов в виртуалье не выхожу. Разница в том, что ей капсулы чувствительность восстанавливают, а мне – обостряют.

Курьер появляется на исходе озвученного Баксом временного отрезка. В комнату не проходит. Оно и правильно – несмотря на полупустые боксы, маленькое пространство для жилья не располагает к гостям, пусть даже и зашедшим на пару минут. Парень молча отдаёт мне пакет и произносит одну единственную фразу:

– Завтра к двенадцати в «Бесс».

Киваю.

Курьер разворачивается и уходит, а я закрываю дверь блока и вскрываю пакет. Внутри четыре коробки стимов, рулон налички, перетянутый резинкой, и бонус – системный узел в пластиковой упаковке с логотипом «ZeroLine». Я так привык за последнее время к немаркированным, что логотип концерна на несколько мгновений вводит меня в замешательство.

Кладу содержимое пакета на полку, предварительно достав системный узел, отламываю по сгибу пластинку с двумя таблетками. Машка тоже тянется за стимами и спрашивает:

– Ты в виртуалье?

Киваю, вскрывая пластиковую коробку и извлекая из неё системник.

Машка тяжело вздыхает, но я делаю вид, что не замечаю этого её вздоха и присоединяю узел к доске, оставив в соседнем разъеме свой. Доска отзывается тихим пиликаньем, сигнализируя об обнаружении нового устройства, на плоском экране появляется предложение активировать новый оперсис. Отказываюсь. Нахрена мне операционная система, которую нужно настраивать? Даю команду сделать слепок с моего узла и перенести его на новый, а сам включаю купленный у хламыдловиков, но отлично работающий индукционный чайник.

– Ты бы поспал по-человечески, – говорит Ржавая. – На зомби похож.

– Маш, ну свежак от «Зеролайн». Их продавать начнут только через неделю. Ты б тоже тестировать первым делом начала… – вовремя останавливаюсь, чуть не добавив «если бы могла».

Она снова вздыхает. Закрывает книгу и кладет её на полку.

Ржавая, до того, как пожечь нервы, работала с Баксом и была у него на хорошем счету. Собственно, она меня с ним и познакомила почти год назад. Точнее, я познакомился с ним сам, когда Машка лишилась возможности нырять в паутину. Её накрыло, а заказ нужно было выполнять.

DLC: Фриз

(за 9 месяцев до…)

Когда медики вошли в нашу коробку, приступ почти прошёл. Спазмы были едва заметны, Ржавая лишь время от времени вздрагивала, производя впечатление мертвой лягушки, подсоединенной к электродам в рамках лабораторной работы по биологии. Первый медик принялся разворачивать свой чемоданчик-трансформер, второй закрепил на Машкиной кисти измеритель, а полис встал в дверях, безучастно уставившись куда-то сквозь происходящее. В человейники медбригады всегда прилетают с сопровождением. Даже в более-менее благополучные.

Машка лежала на полу с размазанной по лицу пеной, глазами, завернувшимися куда-то ко лбу. Тело её хаотично подрагивало в конвульсиях – то рука дёрнется, то голова.

– Наркотики принимала? – спросил у меня тот, что возился с чемоданом.

Репутация у человейников такая. Считается, что здесь живут только наркоманы, проститутки и прочее асоциально настроенное отребье. Это ж не корпоративные жилые комплексы, в которых и мусора нет, и дороги пошире, и территория по всему периметру охраняется частниками, нанятыми корпами.

– Нет. Она в сети была и вдруг дёргаться начала. Упала с кровати. Ударилась, наверное…

– Эпилептик?

– Она? Нет. Да я ж говорю, всё нормально было. По паутине бродила и вдруг ни с того, ни с сего…

– Понятно.

– Выгорание синапсов, – будничным тоном сообщил тот, что возился с измерителем. – Всё до циферки, один в один, как позавчера.

Второй, кивнув, принялся доставать из чемодана и навинчивать на инъектор флакончики с лекарствами. Тогда я еще не знал, что такое «выгорание синапсов», поэтому диагноз для меня прозвучал пугающе.

– Это серьёзно?

– Смотря для кого, – пожал плечами медик, поднося инъектор к предплечью Машки. – За пару-тройку дней восстановится. Скорее всего, будет иметь место нарушение координации движений и головные боли, потому что мозг будет паниковать, получая видоизмененные сигналы от тела.

Инъектор обхватил Машкину руку, фиксируясь на предплечье, и сигнализировал тоненьким писком, что вошёл в вену.

– Но это-то всё обратимо, – подхватил тот, который проводил диагностику. – Люди и не на таких таблетках живут.

– А… – я проглотил комок испуга, застрявший в горле: – А что необратимо?

– Объемная сеть теперь будет ей недоступна. Нервные окончания просто не смогут её воспринимать. Мы называем это нейровыгоранием.

– И придется удалить чип, пока он сам не начал отгнивать, – вновь добавил второй. – Но волноваться не о чем. Люди с этим отлично существуют. Оформит пластиковые документы, получит криптованный наладонник для расчётов.

Не о чем? Да у Ржавой вся жизнь была завязана на виртуалье. Мысли в моей голове мельтешили, натыкаясь одна на другую, и, вероятно, я побледнел, потому что первый медик взволнованно спросил:

– Вы в порядке?

В порядке ли я? Скорее да, чем нет. А вот Машка – гарантированно нет. Я уже тогда понимал, что для неё значит отлучение от объемной сети. Она же чойсер. А для чойсера это как отлучение от компоновочных веществ для модульного наркомана с заменой на простенькие стимы типа миракла или зомби-пыли. Навсегда. Она ж на стены лезть будет. Паутина – ее основная жизнь.

– А из-за чего это происходит? – спросил я, чтобы хоть как-то показать, что держу себя в руках. – Ну, выгорание.

– Непредусмотренный выход из объемной сети. Реже – скачок напряжения во время нахождения в виртуальности. Но неавтономные десктопы сейчас большая редкость. Поэтому, скорее всего, слишком резкий рывок из виртуальности в реальность.

– Хреново, – выругался я. – У неё вся жизнь была в паутине.

Медик не в курсе, что это не первая Машкина проблема с чипом. В прошлый раз её латала Улле Зино. Но ему и не обязательно это знать.

– Ну, плоская сеть – это тоже сеть, – успокоил тот, который подсоединял инъектор. – А вот всё то, что напрямую работает в связке нервов и железа, – увы.

Он развел руками, как бы говоря «извини».

Когда Машка пришла в себя, медики помогли мне переложить её с пола на нижний ярус кровати и откланялись, порекомендовав ближайшие несколько дней больше спать, не забывать принимать таблетки, а как только лучше станет – сходить, удалить чип и выписать стимуляторы.

Некоторое время Ржавая лежала молча, уставившись в стену, а затем спросила:

– Всё?

– Медики сказали, что это фигня. За пару-тройку дней восстановишься.

– Сеть всё?

Я не стал уходить от ответа.

– Сказали, что виртуалье – всё. Плоская – доступна.

– Ясен пень, плоская доступна, – безрадостно ухмыльнулась она. – Знала же, что когда-то так и случится.

– Ты же говорила, что Медуза тебя уже латала…

– Она предупреждала, что ещё раз подобное случится, и виртуалье для меня будет закрыто.

Ржавая немного помолчала, то ли размышляя, то ли собираясь с силами, а затем сказала:

– У меня заказ горит. Поможешь?

– Я ж ни разу ничего подобного не делал, – начал было возражать я, уже понимая, что вариантов нет и делать придется.

– Я буду с плоского мониторить, – она попыталась сесть. – Помоги мне.

Я приподнял её, подоткнул под спину подушку, взял доску, перчатку и растерянно спросил:

– Что делать-то?

– Ну, во-первых, не циклиться на картинке, а меня слушать. Поэтому наушники на ноль… – Она пристально посмотрела на меня. – Блин, а если не потянешь без подготовки? Люди в белых халатах чего-нибудь оставили?

– Капсулы. Стимы какие-то.

– Давай сюда.

– Ты что, собираешься… – я потянулся за коробкой одной рукой, одновременно проводя за ухом второй, отключая подкожные наушники.

– Нет, это для тебя. В ту же нору дважды соваться рискованно, конечно. Но надо.

С сомнением смотрю на упаковку.

– Сколько?

– Двух хватит. Нет. Лучше три, чтоб наверняка.

Вытряхнув на ладонь пластиковые капсулы, я закинул их в рот, запил остывшим чаем из кружки, стоящей в изголовье кровати.

– Наряжайся, – продолжила диктовать Машка, кивая на перчатку. – Пока начнёт действовать – освоишься. И вслушивайся в меня внимательно. Мозг реальность на второй план задвигать будет, поэтому не теряйся.

Я надел манипулятор, чувствуя, как тонкая металлическая пластина внутри перчатки касается чипа, уложил доску на колени и занёс над ней руку в манипуляторе. Окружающая действительность побледнела, размылась, уступив место визуализации.

– Справа под часами два хлястика, – донёсся до меня голос Ржавой. – Верхний – программа для подборки пароля, второй – программа-дупликатор. Пока что просто запомни. Слева – ещё два. Жёлтый – флудилка. Тоже просто запомни. А вот красный активируй. Пойдём непривычными тебе путями. И не липни на визуальную составляющую. Понял? Слушай меня.

Я кивнул, одновременно потянув красный хлястик в центр области зрения, и он разлетелся на пиксели.

– Он рассыпался. Это нормально?

– Да. Это то, что даст тебе возможность уйти на другой слой, там, где визуальщина прекращает решать за тебя и мозг делает так, как удобно ему, – подтвердила Ржавая. – Запомни: делать нужно то, что я скажу. Так, как я скажу. Тогда, когда я скажу. И не залипай на визуал. Слушай…

– Да понял! – перебил я.

– Тогда разворачивай узел.

Повинуясь её команде, я протянул руку к зависшей в воздухе фигурке, наводящей на мысли об оригами, и отогнул уголки, открывая список доступных соединений, от каждого пункта которого уходили в стороны извивающиеся нити разной толщины. Это было непривычно. Ни пиктограмм, ни надписей…

– Здесь всё немного иначе, чем ты привык, – голос Маши действительно стал глуше. – Ты идешь не напрямую. Это для того, чтобы попасть туда, куда нужно, неофициально. Нить, канат, провод или верёвку какую-нибудь видишь, уходящую от нашего узла?

– Тут их несколько.

– Самое тонкое.

– Ну, допустим.

– Он ведет к ячейке домового форума. Двигайся вдоль неё, цепляйся за форум, но не входи.

– В смысле, «не входи»? – спросил я, вытаскивая ячейку форума на передний план или подтягиваясь к ней. Я не совсем понимал, чего Маша от меня хочет.

– Не входи внутрь, не просачивайся, не сливайся. Не знаю, в какую картинку твой мозг всё это преобразует, но ты поймешь. Оставайся снаружи и ищи ответвление, ведущее к капче.

– К капче?

– Тест на бота когда проходишь, выбираешь изображения. Присмотрись ко всем этим отросткам. Ассоциативно что-то будет перекликаться.

Я разглядывал отходящие во все стороны и теряющиеся где-то в темноте жгуты, трубки, шланги, верёвки, цепи. Один из шлангов прозрачный, и внутри него туда-сюда мелькают картинки. Точно такие же, как на входных панелях, когда при вводе данных нужно подтвердить, что ты не робот: искажённые буквы, предметы, пиктограммы. Так вот оно как работает.

– Нашёл. Однозначно капча.

– Быстро осваиваешься. Давай вдоль этого канала к следующему сплетению. Там сейчас тьма похожих нитей будет, но они рассортированы все. Не парься.

– Тут не только нити. Тут… – я замолк, не зная, как описать то, что вижу.

– Что? – спросила Ржавая. – Опиши.

– Тут шланги всякие, трубки наподобие медицинских, жгуты, сплетенные из нескольких нитей.

– Нормально, – успокоила она меня. – Это твой мозг таким образом интерпретирует ширину и скорость каналов. Ищи тот, который подписан как «Планета счастья» и перебирайся на него.

– Блин, тут хаос!

– Не нервничай. Ищи закономерности. Помни, что ты видишь всё так, как удобно твоему мозгу.

Я всмотрелся в поверхность узла. Действительно, нити, шланги, жгуты, исходящие из него, промаркированы буквами. Это алфавит, просто расположенный по спирали. Нашел «П», увеличил сегмент. Потянулся к «Планете счастья», ухватился за тонкую, тянувшуюся, словно резина, нить. Начал двигаться вдоль неё.

Скользя вдоль информационных каналов, я оказался на стационарном системном узле «Кристалис», и последовательно выполняя инструкции Ржавой, заменил несколько ячеек на принесенные с собой.

– А с этими что делать?

– Нарисуй перед собой звезду, начиная с левого нижнего луча и заканчивая им же.

Я сделал и увидел, как изъятые из списка ячейки сложились пополам, затем еще раз, еще и, объединившись в одно целое, уплыли на край радиуса обзора, превратившись в очередной хлястик.

– Упаковка? Зачем такой сложный жест-то?

– Чтобы случайно не отдать ненужную команду. Уходи на предыдущий узел.

И на этом месте что-то пошло не так. Изображение покрылось рябью, двигаться стало сложнее. Я понимал, что таким образом мой мозг дорисовывает неудобства. Но не понимал причин.

– Рябит, – сообщил я Ржавой.

– Хрень, а не паковщик. Дефы нашли несоответствие. Блин, вечно с ними так. Никогда не угадаешь, какие именно параметры отслеживают.

– Не нужно было паковать файлы?

– Они тяжёлые, ты бы с ними за пределы сервера не ушёл. Такой объём перемещающихся данных на внешнем уровне обязательно обратил бы на себя внимание. А так был шанс. Ну, не прокатило. Запускай желтый хлястик слева и нижний справа.

Я механически выполнял действия, продолжая слушать усталый голос Ржавой, отмечая, что в нём появляются нотки азарта.

– Флудилка начнёт всасывать запросы и тормозить работу сторожей. Дупликатор отправит имитацию тебя по другому маршруту. Меня, сука, обнаружили до того, как я смогла это сделать. Дождёшься, когда дефы рванут за ним и уйдёшь той же дорогой, которой пришел.

– Охренеть! – до меня наконец дошло то, о чем я должен был подумать сразу. – Это, если меня поймают, точно так же пожгут?

– Не ссы, – я на себе уже проверила их последовательность действий. – Не успеют. Они быстрые, но тупые.

– А если не за дублем рванут?

– Они последовательные. Кто раньше дернется, за тем и рванут. Поэтому ничего не делай. Жди.

– А как я узнаю, что сторожа рванули за дублем?

– Я скажу.

Я подождал какое-то время, а когда рябь начала усиливаться, а изображение терять фокус, наконец, услышал Машкин голос, скомандовавший:

– Пора.

Увеличил предыдущий узел, передвинулся к нему, затем следующий, еще один, еще, пока не добрался до системного узла капчи. С него выбрался на домовой форум, а оттуда перешел на стартовое изображение Машкиной доски.

– Молодец, – похвалила меня Ржавая. – Выходи.

Я посмотрел на висящие в воздухе клавиши, протянул руку к той, на которой было написано «отключение», и виртуалье растаяло, уступив место реальности.

На экране доски подрагивал двухпанельный менеджер файлов.

– Обалдеть.

– Не с чего. Такое же виртуалье, как и в твоих игрушках, – флегматично объяснила Машка, отсоединяя системный узел от доски.

– Да ладно. Менеджер файлов и командная строка превращаются в такое великолепие? Как это происходит?

– Я же говорю: всё зависит от того, как твой мозг интерпретирует информацию. Для меня сторожевые программы могли бы выглядеть как акулы, узлы – как корабли, а то, что ты называл нитями, выглядело бы как якорные цепи и канаты, прокинутые от одних кораблей к другим. Версий тьма.

Маша подсоединила к доске добавочный системный узел. Тоже немаркированный.

– Тогда почему в играх всё видится одинаковым? Если твой соперник едет на Mazda ZX, то все видят, что он едет на Mazda ZX, если у него в руках снайперская винтовка CheyTac LM500, то все видят CheyTac. Почему в игрушках мозг не интерпретирует всё так, как заблагорассудится?

– Чем больше визуальщины, тем меньше простора для мозга. Всё придумано и нарисовано за тебя. Напрягаться не надо, – объяснила Машка, отсоединяя системный узел от доски. – Ты в курсе, где «Бессонница» находится?

– Ночной клуб? – уточнил я.

– Он самый.

– Кто ж не в курсе.

– Вот это выбросишь по дороге, – она протянула мне один узел, – а вот это, – протянула второй, – отвезёшь в «Бессонницу», скажешь кому-то из охраны, кого найдешь, что я тебя послала передать кое-что Баксу.

– А ты тут сама как, норм?

– Не переживай. Со мной уже всё случилось.

* * *

Первое, о чём думаешь, глядя на публику, роящуюся возле «Бессонницы», это как бы не получить ножом под ребра или не подхватить сифилис, взявшись за ручку двери туалета.

Однако клуб имеет репутацию самого цивилизованного заведения во всем восточном сити. Понять причину не сложно. Достаточно знать, какие слухи ходят о его владельце, и какие методы ведения бизнеса он предпочитает.

Перед входом тусовалась компания арахнидов, узнаваемых по характерным неоновым татуировкам. Кто-то рассматривал прохожих, кто-то, удобно умостившись у стены, распростёр руку над доской, ещё один эмоционально рассказывал о том, как чуть было не убил свой чип, пытаясь его разогнать. Девушки что-то обсуждали намного тише, украдкой бросая взгляды на окружающую обстановку.

У дверей клуба стоял крупный мужик в костюме и при галстуке, не производивший впечатление человека, наделенного интеллектуальными способностями хотя бы среднего уровня, но с цепким взглядом, будто сканирующим тебя ещё на подходе. Я решил, что спрошу о Баксе у кого-то внутри.

– Открыто? – спросил я, остановившись возле охранника.

– Ага, – кивнул тот, разглядывая меня. – Но пусто. Развлекаться вечером приходи.

– Мне сейчас надо, – заверил я его и толкнул дверь.

В такой ранний час бармен не был сильно загружен – в клубе был занят всего один столик, за которым сидели двое. Брутальный мужик со сломанным, неправильно сросшимся носом, забитый татуировками, одетый в старомодные джинсы и клетчатую рубаху, что-то рассказывал парнишке лет двадцати. Тот вполуха слушал, но не отрывался от мерцающей перед ним доски.

– Привет, – поздоровался я с барменом. – Мне Бакс нужен.

– А поподробнее? – спросил тот, продолжая колдовать у кофе-машины.

– Ржавая ему тут кое-что просила передать.

– Не знаю, кто такая Ржавая, но можешь передать через меня.

– И забрать кое-что.

– Загадки, загадки, – пробормотал бармен, ставя поднос с кофе на доставщика и отдавая тому команду. – Третий стол. Два латте.

– Третий стол. Два латте, – уточнил робот-разносчик и отчалил от барной стойки в сторону татуированного мужика и парнишки.

Бармен повернулся ко мне.

– Ты же не дурак, раз тебя отправили с поручением к Баксу? – поинтересовался он.

Я пожал плечами.

– Да кто ж знает, дурак я или нет? Курьеру не обязательно быть умным. Курьеру важно быть быстрым и исполнительным.

– Ну, тогда быстро сообрази, курьер, как мне озвучить твоё появление и цель? Так, чтобы я не бегал с уточнениями несколько раз туда-сюда.

– Я ж озвучил: кое-что от Ржавой для Бакса.

– Присаживайся, – предложил парень, кивая на высокий тонконогий стул, и поставил передо мной чашку с кофе. – Подожди минут десять-пятнадцать.

Он набил что-то на сенсорнике вернувшегося разносчика, который, пискнув, вновь укатился в сторону того же самого столика.

Кофе был натуральным. Даже если это были зёрна, выращенные где-нибудь на климатической ферме, одна чашка стоила, наверное, намного дороже банки синтетического напитка с таким же вкусом.

Раньше я только слышал о «Бессоннице» и её владельце. Внутри побывать не доводилось. Не потому что не по карману – перерос я безостановочные тусовки. Поэтому интерьер разглядывал не с любопытством, а чтобы убить время.

Спустя несколько минут парень за стойкой постучал костяшками пальцев по зеркалу столешницы, привлекая моё внимание, и, указав кивком на тот самый столик, сказал:

– Подойди.

Татуированный мужик в джинсах уже сидел один.

– А Маша где? – спросил он вместо приветствия.

– Дома под стимами.

– Вот те раз. А чего так? Она ж вроде бы не сторонница, в вирт всегда чистой ходила.

– Выгорание синапсов. Не знаю что, но что-то пошло не так.

Бакс замолчал, размышляя о чём-то, а я не стал ждать, пока он продолжит задавать вопросы, и выложил на стол узел со словами:

– Просила передать это.

– Ага.

– И забрать то, что ей причитается.

– Ага.

Бакс около минуты смотрел куда-то сквозь меня. И, в конце концов, я решил его подтолкнуть.

– Так чего?

– Да погоди ты, – отмахнулся он. – Я думаю.

– В любом случае, это её последний заказ. Она на нем и сгорела. Поэтому меня и отправила сюда.

– Ответственная и безбашенная, – в голосе Бакса прозвучали нотки восхищения. – Сгорела, но файлы вытащила?

– Ну, почти, – сказал я и продолжил, видя вопросительный взгляд Бакса. – Она диктовала – я делал.

– Ты тоже чойсер?

– Нет. Геймер. Эта вылазка у меня единственная.

Бакс посмотрел на меня оценивающе.

– Так что, теперь ты за неё?

– Ржавая сказала отдать узел, забрать то, что ты передашь. И всё.

Бакс достал сигарету из лежащей на столе пачки – китайские водоросли с повышенным содержанием никотина, не химоза, как мои, – подкурил и разразился монологом, тыкая пальцем то в меня, то в лежащую на столе доску:

– Нейровыгорание – это хуёво. Какая-то часть твоих синапсов видоизменяется, и мозг перестаёт воспринимать сигналы как раньше. А это закрывает вход в виртуалье, и реальность слегка корёжит. Мне очень жаль, что Маша выгорела, но то, что я запланировал, хотелось бы довести до конца. Я никогда не рассказываю причин, по которым выдаю ей заказы. Только говорю, что нужно сделать, и она выполняет… Выполняла. Но сейчас сделаю исключение. Единственный раз. Для тебя. Чтобы ты понял, насколько это важно. Чтобы забыл то, о чём я расскажу, но осознание важности осталось, – он сделал паузу, во время которой пристально посмотрел на меня. – Ты принес узел с нужными мне файлами. Ты же знаешь, откуда их извлекал?

– «Кристалис».

– Ага, – кивнул Бакс. – Один из филиалов. А чем занимается «Кристалис», знаешь?

– Водой.

– Чистой водой, мужик. Очищенной от всего того говна, что до сих пор витает в воздухе, сидит в земле и плавает в этой самой воде после долбаного дня Икс. Понимаешь?

– Ну да. Полезное дело делают.

– Ха! Ты думаешь, раздача воды в минимальных объемах – это полезное дело, мужик?

– Ну конечно. Не всякая скважина… – начал было я.

Но Бакс меня перебил:

– Включи мозг. Что ты делаешь с чистой водой?

– Пью.

– Не фризь, – вновь перебил меня Бакс. – Ты её экономишь. А почему ты её экономишь?

– Потому что очистка – это дорогостоящий трудоёмкий процесс, и поэтому мы должны бережно относиться…

– Прекрати говорить шаблонами, вбитыми в тебя в середухе. Ты серьёзно веришь в то, что огромная корпорация будет работать себе в убыток?

Удивительно, но будучи лежащей на поверхности, эта мысль никогда не приходила мне в голову.

– То есть… ты хочешь сказать… что…

– Ну давай, не фризь, геймер. Собери мысли в кучу и выдай одним полноценным предложением.

– Технология по очистке воды дешевле, чем нам говорят?

– Бинго, мужик! – похвалил он меня. – Но технология – это половина вопроса.

Бакс затушил сигарету в пепельнице и продолжил:

– Когда-то давным-давно вода была пригодной для питья в каждом ручье, в каждой реке. Поверь мне, сменится еще несколько поколений, и люди будут уверены, что это всего лишь красивая легенда и так, как сейчас, было всегда. Но общество развивалось хрен-пойми-в-какую-сторону и засирало вокруг себя всё, до чего только дотягивались его шаловливые ручонки. А после стало собираться группами, которые могли загадить больше, чем поодиночке. В конце концов, планета из голубого шарика, пригодного для жизни, превратилась в серый шар, пригодный лишь для выживания. И кто-то, у кого есть возможность начать исправлять всё это, пользуясь случаем, поднимает только свой уровень жизни, продолжая срать на других. Как ты думаешь, это нормально?

– Нет, наверное, – предположил я.

– И я думаю, что нет. Но я хочу всё это исправить. Ржавая – хороший чойсер. Была, – поправился он. – Я ей доверял как себе. И если она выбрала тебя, значит, знала, что делает. А если ты сделал под диктовку всё, что сделал, значит способный.

– Это предложение работы?

– Это предложение сотрудничества.

– Звучит заманчиво. Только все эти революции и движения протеста – не моё. Меня устраивает собственное место в этом мире, и единственное, чего я хотел бы, так это сделать его чуть комфортнее. Поэтому, если ты считаешь, что я подхожу, то я готов. Но давай, как и с Ржавой, без подробностей. Только дело.

– Мужик, а ты мне начинаешь нравиться, хоть и фризишь местами.

Так я познакомился с Баксом и получил свое прозвище – Фриз.

А о том, что дефы на сервере «Кристалис», с которыми столкнулась Маша и с которыми чуть не столкнулся я – это ещё цветочки, я узнал намного позже.