Парадокс Томоко

Впервые за три года в нейроимпланте ожила программа-контролёр.

Берегись, Томоко, берегись!

Предостережение вирусом вторглось в зрительные нервы, и Томоко «увидела» надписи на пяти языках. Сообщение шальной пулей попало в слуховой канал, и колонистка «услышала» отчаянный рёв сирены.

Беги!

– Попался, засранец, – Томоко сделала жест рукой будто поймала надоедливое насекомое.

Опасность. Опасность. Опасность.

– Это ты мне? – спросила Оюн.

– Нет, – отмахнулась Томоко, – имплант барахлит. Заразу поймал, еле выключила.

Оюн покачала головой и сосредоточилась на панели управления. Марсоход – двухместная машина с генераторами воздуха и небольшим отсеком для грузов – медленно ехал по равнине Тарсис. Марсианская гладь простиралась насколько хватало глаз, а впереди виднелась вершина Солнечной Системы, потухший вулкан Олимп.

От вчерашней бури не осталось ни следа.

– Cходи к мозгоправу, – Оюн остановила марсоход. – Я поеду на ту сторону колодца, а ты ищи здесь.

– К нашему больше не ногой, – Томоко надела громоздкий скафандр. – А до Цандерграда ещё добраться нужно.

Колонистка из Внутренней Монголии недоверчиво сузила глаза, но больше ничего не спросила. Первый завет жизни на Марсе – не докопайся до соседа своего.

Томоко вышла из грузовика. Пыль ржавого цвета взметнулась в воздух и покрыла тонким слоем белоснежный скафандр.

Колонистка двинулась навстречу бездне. Изначально Колодец Фардис считался кратером, потом – что образовался после обрушения лавовых трубок в древние времена. Триста метров в глубину. Сотня метров в диаметре. Чёрная дыра под тенью Олимпа.

Томоко запустила дрона, который белой птицей полетел над равниной. Ни следа пропавших колонистов. Даже если горе-спелеологи сумели зацепиться тросами, буря сбросила их на самое дно.

Томоко подошла к краю. Не было видно ни дна, ни стенок, будто кратер выкрасили светопоглощающей краской.

Опасность. Опасность. Опасность

Вот беда с нейроимплантами, подумала Томоко. Никогда не знаешь, это оформленная в слова интуиция или встроенная в мозг программа. Но, в конце концов, так ли это важно в мире, где можно полностью переделать личность человека.

Включив бинокль, Томоко увидела белое пятно на красном песке.

– Оюн, я нашла лагерь, приём.

Белый двухместный марсоход перевернулся во время бури как дохлый жук. Задняя часть с кислородом взорвалась. Внутри – ни людей, ни скафандров. Парочка любителей приключений успела спуститься вниз до бури. Кусок оборванного троса тоскливо висел на задней части машины.

Томоко залезла внутрь – в стене торчал старомодный альпинистский ледоруб.

Возьми, шепнула программа-контролёр.

С усилием женщина вытащила орудие. Рукоятка удобно легла в руке.

–Оюн, приём. Скафандров нет.

Напарница тяжело вздохнула. Как будто не Оюн всю дорогу костерила пропавших исследователей богатым словарным запасом. Мол, от дегенератов, что на Земле, что здесь покоя нет. Пусть спускаются, пусть ищут дно на Марсе. Только заставьте договор кровью подписать, что от помощи отказываются.

Чтобы не искали и не спасали.

Но теперь Оюн была готова вручную долину Тарсис прочесать и на дно колодца спуститься, чтобы выручить товарищей.

Была ли эмпатия чертой характера Оюн? Или такое сострадание свойственно людям? Томоко решила, что ей ко многому стоило привыкнуть.

– Томоко, – голос Оюн прерывался помехами, —немедленно возвращайся!

– Приём. Почему?

– А ты не видишь?!

Томоко выглянула наружу.

Чёрная стена пыли бесшумно шла с запада. Небо сначала посерело, затем стало тёмно-коричневым. Солнце превратилось в маленькую белую точку навроде дырки в крыше.

Температура упала. Минус пять по Цельсию. Минус десять. Минус двадцать.