Ветер. Книга третья. Дубай
Над небом голубым —
Есть город золотой
С прозрачными воротами
И яркою стеной.
Анри Волoхонский
1. Золотой город
Прошёл месяц после моих шпионских похождений в Лондоне. От Кати ничего не было слышно, и тогда я решила позвонить сама. В наш разговор ворвалось щебетание Лизоньки, звон тарелок и голос Пьера, передающего мне привет. Этот певучий домашний оркестр семейного счастья утешил мои тревоги. «Вот и сладилось у неё с Пьером. Умница Катька! Cумела!» – ликовала я в своей женской солидарности.
А вскоре, на мой день рождения, позвонила Катя. Голос её звучал таинственно:
– Жди открытку… заказным.
– Опять тайны? – я старалась подыграть заговорщическим тоном, поражаясь, что не услышала ни задорных поздравлений, ни типичных для такого дня прибауток и пожеланий.
– Так получилось… – Катя замерла и полушёпотом продолжила: – Прости, что в твой день. Вспомнила шутку: «Что подарить человеку, у которого всё есть? – Подарите приключения». Так и тебе.
– Ты считаешь, мне это подходит? – хохотнула я, недоумевая, почему она шепчет. Ведь если Пьер и рядом, он не понимает по-русски.
– У тебя, Танюш, есть покой и стабильность… И большое желание их нарушить.
– Хорошо. Жду открытку.
– Да, читай сидя, чтоб не упасть.
Вскоре я получила заказное письмо от Кати и на следующий же день, откликнувшись на её приглашение, вылетела в Дубай. На удивление, мне даже и не пришло в голову спросить, почему именно в Эмираты, – видимо, за некоторыми людьми бежишь, не спрашивая куда и зачем.
В ноябре Дубай удивительно хорош. Он встретил меня воздушными небоскрёбами и сверкающими ожерельями окон. После осенней сырости парижских мостов и убогости прелой опавшей листвы я вдохнула свежие морские запахи. На неземной картинке, вышитой нитями солнечных лучей, синели воды залива, ласкали взгляд комфортные пляжи, роскошные витрины и мраморная облицовка дорогих гостиниц. Всё здесь, где безумно любят золото и килограммами тратят его для украшения интерьеров, манило и сверкало. И меня мгновенно ослепил жадный взгляд золотого города.
Отель «Армани» называют звездой самого высокого небоскрёба в мире «Бурдж-Халифа». Портье занёс вещи в просторный холл. Я прошлась между высокими колоннами, кивая на вежливые приветствия холёного персонала. В восторженном ошеломлении я огляделась, оценивая дизайнерский шедевр, и заметила возле бара высокого мужчину. Его властный, надменный взгляд недоверчиво ощупывал помещение лобби. От мраморного пола и стен отеля веяло прохладой, а мою кожу вдруг подёрнул озноб предчувствия опасности. В голове тревожно мелькнуло: «Где же мы виделись? И ведь совсем недавно…» Но мысли о незнакомце утонули в водопаде обрушившихся на меня Катиных новостей.
Одетая в элегантное открытое алое платье, подруга ждала меня в итальянском ресторане отеля.
– Ну, вот теперь – с днём рождения! – Катя протянула мне фужер с шампанским.
Мы обнялись и присели на светлый диван. Он полукольцом охватывал массивный круглый стол, сервированный золотистыми тарелками. Я давно не видела Катю такой красивой. Её стильно уложенные локоны касались загорелых плеч, а накрашенные губы ярко горели в полумраке ресторана. И ещё я заметила, что на её шее не было ни одного из коллекционных шарфиков. Подруга обычно мастерски завязывала воздушную ткань, прикрывая тонкий шрам.
Катя перехватила мой блуждающий по ней взгляд и улыбнулась:
– Ты мой шрам потеряла? А его убрали в косметической клинике в Монреале. Вот если бы так можно было из памяти выборочно некоторые моменты убрать, отшлифовать лазером, как кожу… Правда, легче бы тогда жилось?
Я горько улыбнулась, понимая, что любую боль воспоминаний нам надо прожить и избавиться от старых ран и ноющих рубцов самим, как освобождаются деревья от грубых наростов старой коры. Следя за движениями подруги, я замечала в каждом её жесте напряжение. Оно и понятно. Последние события и возвращение в её жизнь Руслана… Такое даётся с трудом.
Когда мы работали над книгой «Ветер войны», обсуждая некоторые моменты, описанные Ниной-Мариной, я иногда натыкалась на Катино «Вот если бы Руслан был жив, он знал». Последние главы и финал книги завершались в Монреале. Катя любовно гладила свой выступающий мячиком животик, на днях ждали появление Лизы. Взволнованный Пьер, стараясь украсить наш творческий быт, готовил пудинги и жаркое.
Позднее в Лондоне Катя рассказала, что писательство научило её фантазировать, вживаться в роль. «Я теперь умею искусно врать, – с виноватым вздохом заключила она. – И всё, что говорю Пьеру, будто действительно проживаю. Я ведь по легенде – бывшая жена офицера. Вот и сказала, что друзья погибшего мужа помогли мне Арину спасти, а в Сирию я ездила, чтобы с ними встретиться…»
Я мысленно тасовала варианты: какую же сейчас историю, задыхаясь от своего вдохновенного вранья, моя подруга сочинила для своего мужа?..
Катя будто прочитала мои мысли:
– А Пьеру я сказала, что еду к тебе в Париж и мы с тобой продолжение книги пишем. Никто не знает, что я в Дубае. Мне сейчас здесь просто… надо быть, – она прервалась, заметив, как я покачала головой, мол, не объясняй. – В общем, Тань, прикрылась я тобой, как живым щитом. Прости.
Она коснулась моей руки прохладной ладонью.
– Значит, будем играть спектакль вместе, – я пожала плечами, узкое коктейльное платье ещё туже сдавило мне грудь. – Был бы результат!
Официанты принесли закуски, остро запахло итальянскими специями. Большой светильник с лёгким узором на плафоне брызгал на стол жёлтыми лучами. Они окрашивали цветом золотой пыли бежевую скатерть. Тяжелые занавеси на окнах мягко отливали кофейным блеском, окутывая зал тёплым тоном.
– А Руслан? Это правда? – терзаемая любопытством, я уставилась на Катю. – Хорошо, что ты меня подготовила, сказала прочитать сидя. У меня после этих строчек дыхание перехватило.
– А ты представляешь, что со мной было, когда Фатима мне такую новость бухнула?
– Не представляю! Как же вы встретились?
На Катином лице будто проплыла, меняя цвета, радуга эмоций. Она вначале вспыхнула, потом, сжав ладони, побледнела и, собравшись с силами, выдохнула:
– На следующее утро после этой новости я в Канаду улетела. Сбежала я, Танюха, от себя сбежала. От офиса дантиста, где я их ждала, мы на квартиру поехали. Помнишь, на ту, что я снимала? Фатима рыдала, а я даже плакать не могла, как и не могла поверить, что он жив. Полночи мы обсуждали, как мне лучше с Русланом встретиться. Решили, что надо домой ехать с силами собраться.
– Да уж… ситуация, – я понимающе кивнула.
– У меня внутри словно окаменело, да и усталость душила. Ведь столько всего случилось, – сдерживая смятение, продолжала подруга. – Совсем, Тань, я тогда растерялась. Вроде бы радоваться надо, что он живой, а меня вдруг такое зло взяло… Как же так? Ведь мы с Фатимой были уверены. Оплакивали…
Катя напряжённо сжала кулаки, упрямо качнула головой и продолжила:
– И чтобы как-то разрядиться, я в Монреале в спортивный зал рванула, там боксёрская груша. Её-то я часами метелила… до ломоты в локтях. Ещё раньше, в Судане, когда я на рыбацкой шхуне Арину ждала и парни мне разные боевые приёмы показывали, поняла, что боль физическая глушит душевную. Так что я лишь через месяц в Лондон вернулась, чтобы с Русланом увидеться. Наша с ним встреча, – Катя раскинула руки, как рыбак, показывающий длину огромной рыбы, – история на две жизни! Потом расскажу…
Катя оглянулась:
– Сейчас уже наши подойдут.
– Наши? – я с удивлением пожала плечами и заметила, что стол накрыт на четверых.
– Да. Кавалеры будут, – подруга лукаво прищурилась, а в её голосе запели игривые нотки. – Никита с Юрой. Никиту ты знаешь, а Юрий в Судане помог Арину освободить. Помнишь, я тебе рассказывала, как они с Наной по-птичьи пересвистывались?
– Находчивый парень, – заметила я, предвкушая занимательные истории.
– Он умелый рассказчик, как настоящий артист. Приятный голос. Ему бы в дикторы. Никита говорит, у Юры увлекательная биография. Кстати, неделя в Дубае тебе в подарок – идея Никиты. Он твою помощь в Лондоне очень оценил.
– Ух ты! Вот не ожидала! А они тут тоже отдыхают?
– Нет, – Катя качнула своей хорошенькой головкой, – мы все по делу. Пока не до отдыха.
– Никита… Лондон… Ну конечно! – пробормотала я. По моей коже рысью пронеслись мурашки, и я выпалила подруге свою догадку: – Я сегодня в вестибюле отеля заметила мужчину. Вот чувствую, я его недавно видела. И узнала даже не лицо, которое он, кстати, скрывал под гримом, а скорее манеры и движения… Сейчас меня даже в жар бросило. Это точно он!
– Кто?!
– Андрей, отец Пети. Я встретила его в Лондоне… В музее, куда меня Никита послал.
– Ты уверена, что это Андрей? – шепнула Катя, сжав крепкими пальцами светлую обивку дивана.
– Вроде он…
– Ты уж как-то соберись, Танюш, и вспомни. Это важно!
– Постараюсь, – хмыкнула я. – А то память меня задушит, если не смогу вспомнить. Иногда увижу кого-то, лицо знакомое… И думаю, может, встречались в другой жизни?
– Надо же! А может, так оно и есть. Ты ведь, помню, мне говорила, что веришь в бессмертную душу, – лицо подруги оживилось.
– Да… верю! Мне часто снится, что в прежнем воплощении я жила в средневековье придворной дамой. Мы и в земной жизни порой кардинально меняемся. Вернее, жизнь нас меняет.
Катя печально кивнула:
– Это точно, меняет и заставляет вжиться в другой образ. И к правде не вернёшься – слишком много жертв.
– А ты хотела бы вернуться?
– Я несколько раз готовилась про своё прошлое рассказать Пьеру, но потом решила, если судьба меня из Кати превратила в Пэрис, а потом в Галу… Зачем плыть против течения? Захлебнёшься и других утопишь. Уж лучше продолжать игру. Я всегда на сцене… с Пьером, с Ариной, с Колей, и даже с Фатимой. Только с Русланом могу сойти с подиума и расслабиться. Лишь с ним и рядом с тобой, Танюха!
Катя, замолчав и прищурившись, что-то обдумывала. Никогда ещё она не казалась мне такой уязвимой. Я следила за ней с сожалением – укатали Сивку крутые горки. Понятно, что её напрягала фальшь в отношениях с Пьером. Но тогда, за нашим праздничным столом, моя подруга даже и не предполагала, кто же на самом деле её муж. Многими годами позднее Катя сама с волнением узнает о том, что не только она, но и Пьер играл разные роли.
Встрепенувшись, подруга глотнула шампанского:
– Ну и чё мы о грустном? Ведь твой день рождения! – её лицо порозовело. – А почему ты решила, что в другой жизни была дамой, а не прислугой или развратной девкой?
– Вот тебя и развлекла! – я рассмеялась, обмахиваясь салфеткой. – А то сидишь тут, краснеешь и бледнеешь, как невеста на выданье.
– Про невесту почти угадала, – Катя провела пальцем по кромке столового ножа. – Я теперь после встречи с Русланом… Не жена и не невеста.
– Только без самобичевания! – я бросила на неё жесткий взгляд.
– Обожаю твой оптимизм, Танюша!
– Всё образуется. А как Лизонька? – я решила вдохнуть в нашу беседу свежесть.
– Лизонька растёт, – лицо подруги просветлело. – Такая красотка, на Пьера похожа.
– А почему ты мне по телефону шептала, будто не хотела, чтобы нас кто-то слышал? Разве Пьер уже русский понимает?
– Пьер-то нет. Но когда я тебе звонила, как раз приехала та женщина, – Катя подозрительно прищурилась. – Они с Пьером в одном департаменте. Я уверена, что она русский знает. Линда к нам часто заходит, словно что-то вынюхивает. О ней вообще мало что известно. Многое непонятно. Загадочная история.
2. Загадочная история
Солнечные лучи ласкали одухотворённые лица. Голоса поющих псалмы врывались в наполненное редкими облаками поднебесье. Под монотонные звуки оно будто колыхалось вместе с тайгой, окружавшей поляну. Учитель сидел на резном деревянном троне. Его белая одежда светилась, а спокойное лицо, обрамлённое длинными светлыми прядями, излучало благолепие.
Многие из собравшихся тоже были в белом. Женщины в льняных кофтах и длинных юбках, мужчины в холщовых рубахах и широких штанах. Над поляной кружил аромат хвои. Многоголосый хор ровно держал спокойный вибрирующий тон. Поток молящихся медленно двигался вокруг священного жезла.
На проповеди Анатолий старался встать как можно ближе к Лиде, чтобы на песнопении взять её за руку. И на прошлой неделе он оказался рядом, и теперь тоже. Лида пыталась отойти подальше, спрятаться за мать, но та нарочито грубо подталкивала её к Анатолию.
В девяностые, когда вера в обещанное светлое будущее разлетелась, как стеклянный шар в новогоднюю ночь, на благотворной почве рабского сознания, воспитанного советской властью, мигом появились новые вероучения, словно грибы-поганки. Они обещали жаждущим освобождение от тягот хаоса и лучшую мирную жизнь. Так бывший гаишник, нежданно-негаданно почувствовав в себе божественную силу, назвался Виссарионом, сыном Божьим. А его последователи построили в сибирской глуши недалеко от Красноярска Город Солнца.
Семья Васильевых приехала сюда в девяносто шестом из шахтёрского посёлка Яшкино Кемеровской области. Полина, мать семейства, однажды увидев Виссариона во время его выступления в Новосибирске, прониклась верой. Лидке тогда исполнилось пятнадцать, и её о желании переехать никто не спрашивал, как не спросили об этом и младшего одиннадцатилетнего брата, и годовалого малыша Витюшу.
Жизнь в таёжной глуши оказалась нелёгкой: отказ от мясного и молочного, посты и молебны. Строгие правила требовали покорности и уважения. В посёлке, названном Город Солнца, в основном жили многодетные семьи, соблюдающие домострой. В секте приветствовались также домашние треугольники: многоженство и многомужество. Члены общины строили деревянные дома и, чтобы прокормиться, много работали на огородах.
Вера в приближение конца света подстёгивала людей делать запасы продовольствия. Новая религия, некая смесь из буддизма и эзотерики, приправленная христианским антуражем, быстро захватила умы. Большинство членов секты привыкли жить, кому-то подчиняясь, и не могли перестроиться на новый уклад. В прошлом они раболепствовали перед идеалами Ленина и партии, а теперь поклонялись Учителю.
Многим теория Виссариона действительно пришлась по вкусу, ведь в секте запрещались курево и алкоголь. В Городе Солнца, или так называемой Обители Рассвета, даже названия улиц, расположенных лучами от центральной площади, звучали сказочно и певуче: улица Поющих гор, Детских грёз, Мерцающих тайн.
Анатолий, ведя хоровод и прервав хриплое «Славься, наш Господь», резко склонился к Лиде и горячо шепнул:
– Я с твоей мамкой уже обсудил. Тебе скоро восемнадцать. Виссарион согласие даст…
Лида дёрнулась, словно необъезженная кобылка, на которую норовят надеть уздечку, и вырвала свою ладонь из чужой потной руки.
На следующее утро Полина властно глянула дочери в лицо:
– Тебя Ксения ждёт, жена Анатолия. Прям сейчас иди.
– Не пойду! – вздрогнула Лида.
– Куда ты денешься? – гремя на кухне посудой, гаркнула мать. – Помнишь, почему мы сюда сбежали? Или тебе напомнить?
– Мы можем и в другое место уехать. Это ведь не тюрьма – уезжает народ!
– Уезжают… кто отмолил, – ядовито процедила Полина.
– Я уеду! К Виссариону пойду – отпустит.
– А помнишь, с подружкой твоей что случилось? С той, лупоглазенькой?
Лида, конечно, помнила свою кудрявую одноклассницу Миру с задорным взглядом огромных глаз. Мира часто обсуждала с ровесниками учение Виссариона, называя его мракобесием и откатом в феодализм, где все платили десятину местному помещику. Однажды после долгого отсутствия Миры в школе сообщили, что её по болезни забрали в Красноярск в психиатрическую лечебницу. А Виссарион на проповеди взывал помолиться за исцеление помутившегося рассудка нашей сестры.
– Так вот! – крякнула Полина. – Анатолий – твоё спасение!
– Зачем мне это? Он ведь старше папки и… воняет!
Мать приблизилась, напирая широким торсом, её тяжёлые руки метнулись к Лидкиному лицу и крепко схватили вскрикнувшую дочку за подбородок.
– А тогда не воняло?! Не воняло тебе, сучка, там, в угольном складе, куда ты таскалась?! Отец-то на ответственной должности был. Ты всё испортила! А теперь мы в бегах, – переведя дыхание, Полина разжала пальцы и толкнула Лиду на стул. – Слушай и перечить не смей! Ты ведь знаешь, как Виссарион непослушных детей наказывает. Так вот. Анатолий про грех твой знает, он это проглотил. И Ксения согласна. Там достаток. Анатолий у Учителя на особом счету, он половину подрядов на строительство получает. Глядишь, и отец твой при работе будет, – голос матери вдруг потеплел, словно колючий северный ветер сменился южным. —Ты вот что, дочка, лучше соглашайся. И у отца на глазах не будешь крутиться. Он ведь как вспомнит… Сама знаешь, когда не в настроении, тогда и мне достаётся, что не доглядела.
Дом Анатолия, как и у всех приближённых Учителя, был построен в стиле швейцарского шале с высокой крышей. Лида постучалась и толкнула дверь. В Городе Солнца они не запирались. В широких окнах дрогнули тюлевые занавески. Из просторной комнаты пахнуло кашей и хозяйственным мылом. В бревенчатые кедровые стены, увешанные фотографиями и детскими рисунками, никак не вписывалась современная дорогая мебель. На кожаном светлом диване и креслах ворохом лежали скомканные вещи, будто хозяйка только сняла их с бельевой верёвки.
На резном стуле, держа спящего белобрысого младенца, сидела женщина в длинной юбке и мятой цветной кофте, которая тесно облегала её массивные плечи. На вид хозяйке было немного за сорок. Чуть с проседью пепельные волосы, собранные в пучок, сливались с таким же серым вялым лицом, на котором алели яркие сочные губы. Лишь они согревали унылый облик Ксении. Увидев вошедшую, она подалась вперёд:
– Спасибо, Лидушка, что зашла. Хотела познакомиться.
Она махнула рыхлой рукой, указывая Лиде на стул. Тихие слова женщины звучали в ритме мантр, распеваемых в секте.
– Я ещё раньше приметила, как мой Толик на тебя поглядывает. А уж теперь решила… Ведь Учитель говорит, что эгоизм – наш лютый враг и надо от него избавляться. Да и рожать, – Ксения бросила взгляд на ворох детских вещей, – я больше не хочу. Пятеро детей – большая работа. Здоровье уж не то, и ведь дома рожаем. Я вот с этим, – она кивнула на ребёнка, – почти сутки кричала, охрипла даже. Потом Учитель сказал в Петропавловку везти. А там – сразу кесарево.
Лида сидела, уставившись в угол и сжав кулаки. Необъяснимое чувство гадливости к этой безликой покорной женщине, и даже к её розовому малышу наполняло Лидкин рот горечью. Мысли юркими муравьями сновали в её голове, выстраивая тайные планы избавления от кошмарного замужества. Ксения приняла напряжённое молчание девушки за стеснение.
– Анатолий… Он хороший и работящий, детей любит, – она помедлила. – Мы с ним вчера уже обговорили. Эта вот большая спальня ваша будет. А через год для вас новый дом построится. Учитель уже согласие на строительство дал.
Из соседней комнаты вышел высокий хмурый подросток с такими же, как у отца, огромными руками и горбатым носом. Он бросил злой взгляд на Лиду и повернулся к Ксении:
– Ма, тебе что-то нужно? Я к соседям, им с забором надо помочь.
Ксения встрепенулась:
– Иди сюда, сынок. Это Лидушка. Мы про неё тебе говорили. Она скоро нашей роднёй станет. Подойди… Обнимитесь.
Лида уставилась на парня. Он был почти её ровесником. Наверное, это старший сын Анатолия. Косолапо протопав по деревянному полу, покрытому тонким ковром, парень нехотя приблизился. Он чуть коснулся узловатыми пальцами Лидиных плеч и бросился в дверь.
Ребёнок на руках Ксении закряхтел, и она, придерживая его одной рукой и расстегнув кофту другой, ловко оголила огромную, в синих прожилках, грудь.
– Покормить надо, – хозяйка спокойно взглянула на застывшую Лиду. – Я тебя не стесняюсь, мы уже по-семейному.
Младенец яростно схватил бордовый сосок, зачмокал и замер. Ксения, чуть покачиваясь и поддерживая ладонью грудь, говорила об успехах детей в школе, об их смиренном нраве и о том, что они будут почитать и уважать Лиду как родную. Покормив младенца и уложив рядом на кресло, Ксения обняла Лиду, обдав её запахом пота, лука и ещё чем-то сладковато-приторным.
Проведя шершавой ладонью по гладкому смуглому лицу девушки, Ксения взглянула ей в глаза и умиротворённо заключила:
– Цвет-то у твоих очей какой благостный, словно чистое небо, такой же, как у нашего учителя Виссариона! – она окрестила Лиду принятым в секте круговым жестом. – Учитель любит, чтобы старшая жена сама вторую жену привела к мужу. Через две недели праздник блаженной Ксении – мой день. Вся община на площади соберётся. Оденься да причешись красиво, Лидушка. Я тебя при всех к Анатолию подведу. Учитель благословит, и ты войдёшь в нашу семью. Жить будем в мире, – обречённо кивнула Ксения. – Ты мне поможешь, а как тебе рожать – я помогу.
В ответ, как положено в Обители Рассвета, Лида провела ладонью круг возле лица хозяйки и тихо поблагодарила. С трудом неся деревянные от напряжения ноги, она вышла на покрытую щебёнкой улицу.
Соседи, работавшие на огородах, вежливо здоровались, и Лида упрямо прогоняла мысли о том, что уже вся община знает про её скорую свадьбу.
Бежать, бежать! Казалось, каждый камешек, хрустнув под подошвами лёгких туфель, издавал этот подобный змеиному шипению звук.
Но Лида знала, что бежать некуда. Со стороны Сухой горы – непроходимая тайга, с другой – болотные топи. Охраняемый выезд и въезд в Город Солнца шёл через деревянную арку с вырезанным на ней философским посланием: «Прими надежду, всяк сюда входящий».
Считалось, что обойти охрану неимоверно сложно. Все в Обители Рассвета жили на виду, знали друг друга и невольно следили друг за другом как бы… чтобы помочь, поддержать, утешить. Во время больших сходок на обсуждение выносились даже интимные проблемы. Учитель настаивал на откровенности и честности.
Лида, лихорадочно перебрав все варианты, зацепилась лишь за одну блёклую надежду. Она решила сказать Анатолию, что не может потеснить Ксению с детьми. А когда для неё и Толика будет готов новый дом, тогда и придёт время для новой семьи.
Следующее утром обрушилось на Лиду безысходной новостью. На песнопении, разгоряченный крепким рукопожатием, Анатолий вовсе не смутился от услышанного предложения об отсрочке.
Скользнув цепкой волосатой рукой девушке под рукав и сжав её локоть, он сдавленно хохотнул:
– Умница! Ценю. Не стоит мою Ксюшу ущемлять. Учитель обещал мне на вторую женитьбу новый дом подарить. Вчера последний гвоздь забили, отделка осталась. Так что через две недели мы с тобой там будем на перинах кувыркаться!
Потрясённая Лида побрела в Китайский дом – так в Городе Солнца называлась постройка, украшенная фонариками и иероглифами. Это загадочное место всегда внушало девушке покой и надежду. Хозяин дома, бывший москвич, когда-то работавший в институте востоковедения, называл себя Хэйхэ – по имени китайского городка на берегу Амура. На самом деле его звали Борис Яковлевич, но это знали немногие.
В общине приветствовали передачу любого навыка. Отдавать, по мнению Виссариона, являлось святостью. Четыре года Борис Яковлевич учил группу подростков английскому и испанскому. В этом классе занималась и Лида, а в прошлом году она узнала сто разговорных фраз на китайском. Теперь она поняла, что Китайский дом – её единственное любимое место и в Обители, и на всём свете. Там ей всегда было интересно, и никакие проповеди Учителя, которые она считала откровенным оболваниванием, не могли сравниться с рассказами объехавшего весь мир Хэйхэ.
Возле дома девушка увидела мотороллер с крытым фургончиком. Радостная волна наполнила её надеждой, словно лёгкие кислородом. Мысли весело заплясали: «А ведь Борис Яковлевич выращивает в своей теплице целебные ягоды и вывозит на продажу в соседние сёла! Внутри места и для троих хватит. Вот он, спасительный побег!»
Хэйхэ, завидев гостью, вышел из огорода:
– Рад тебя видеть, Лидушка, моя любимица! Вижу, в глазах грусть. Ну это мы быстро… Пойдём в дом, выпьем моего живительного напитка.
Второй этаж дома, оклеенный красными обоями, сверкал золотистыми фонариками и множеством китайской мишуры. Там успокаивающе пахло смолами и душистыми травами. Хозяин собирал особые коренья и лечил разные недуги.
Лида выпила чаю и, решив пока не откровенничать, завела разговор издалека:
– А почему Вы здесь, Борис Яковлевич? Вы не последователь Учителя и многих его взглядов не разделяете. Можете уехать.
– Что тебе сказать, Лидушка? Мои вот… жена с дочкой в прошлом году уехали, а я остался, хотя прибыл сюда по настоянию жены, да и по склонности моей натуры к авантюризму, – мягкие губы Хэйхэ растянулись в кривой усмешке. – Ты права, религия у меня своя, но прикипел я к этому месту, – он поправил яркую китайскую шапочку и расправил узкие плечи. – Да и где мне такое уважение сыскать за мои знания в китайской медицине? Один я такой во всей округе. Виссарион мне не мешает, я ему иногда массаж делаю или травы для чая посылаю.
– Расскажите, пожалуйста, ещё про Китай. Тяжело ли там жилось? Мне интересно.
Хэйхэ подсыпал в чашу над свечкой щепотку тёмных горошинок и повернул свою седую голову к окну. Там, во дворе с аккуратно стриженой травой, на ветру тонко пело множество китайских колокольчиков.
В выцветших карих глазах мужчины блеснули слёзы, и морщинки на узком лице дрогнули:
– Я родился в русском городе Харбин…
3. Лида-Линда
На следующий день Лида опять зашла в Китайский дом. Она собиралась поведать Борису Яковлевичу свои тайны, но в зале на первом этаже звенели голоса. Хэйхэ рассказывал детворе про цзяньчжи – искусство вырезания из бумаги узоров. Разговор с Хэйхэ пришлось отложить. А вечером девушка проводила малышей по домам и, вернувшись к себе, застала мать, одетую в платье для молебнов.
Она зло буркнула:
– Где тебя носит? Опять китайские сказки слушала? – Полина, гладко причесавшись, накинула светлый шарф. – Отец с Васькой в Красноярск на неделю уехали. Срочный заказ: какому-то начальнику баню строить. А я в церковь всенощную стоять, твой грех отмаливать буду… Витька спит уже, а ты посуду помой да ложись.
Лида кивнула, не веря своему счастью. В груди колотилось: «Теперь или никогда!» Она проследила, как крепкая фигура матери исчезла в надвигавшихся сумерках, и начала быстро собираться. Уложила в рюкзак необходимые вещи, из тайника в стене достала деньги, паспорта и три золотых кольца. В сарае ждал велосипед – любимый экологичный транспорт виссарионовцев. Девушка подкачала шины, смазала цепь.
А теперь самое сложное. Унимая дрожь в коленях, Лида подошла к спящему Витюшке.
– Просыпайся, сынок! – она нежно погладила русую головку.
Ребёнок заворочался, удивлённо и сонно уставился в знакомое лицо:
– Лида? А где мама?
– Я твоя мама, Витюша. А Поля – твоя бабушка. Мы раньше в игру играли, в переодевашки. Помнишь? Когда всякие имена путают. Мы сейчас с тобой поедем на поезде. Ты ведь любишь кататься? Поедем в большой город, там много игрушек. Ты хотел большую машинку, как в той книжке? – Лида кивнула на раскрытый детский альбом.
– Я спать хочу, – Витя громко зевнул.
– Знаю, родной, но сейчас надо ехать, а то машинки разберут. А в поезде и поспишь. В окошко будешь смотреть, станции разные, огоньки. Сыночек мой, любимый, родненький! – приговаривала она, одевая вялого ото сна ребёнка.
Уже у двери Лида быстро черкнула записку: «Простите и не ищите. Мы с сыном будем счастливы».
Они вышли в прохладную ночь, пахнущую недавно распустившимися майскими цветами и сырой травой. Тишину изредка пронизывали крики ночных таёжных птиц и скупой лай местных собак. Город Солнца, мерцая кое-где жёлтыми окнами, засыпал. Сизое небо чернело на глазах, и Лида, посадив сына на раму велосипеда, тихо катила его по обочине, продолжая рассказывать о сказочном городе, куда они скоро приедут.
Свернув в овраг, Лида подкатила велосипед к кромке болота. В лицо пахнул удушливый запах гнили. Крадучись, ступая по узкой тропке под хор лягушек и уханье филинов, она обошла пост у входа в городок. «До станции Куратово километров восемьдесят, – рассуждала Лида. – К утру на велике доберёмся. А там на поезд – и до Благовещенска». Как вести себя на китайской границе, оформить загранпаспорт и купить визу, она выведала у Хэйхэ. Знала и как добраться до Харбина, где официанткам и продавщицам со славянской внешностью хорошо платят.
В уютном кабинете с интерьером на европейский манер гостей ждал накрытый стол. Двое мужчин, вальяжно расположившись в удобных креслах, подняли рюмки с водкой.
– Хорошая инвестиция! Можно и ещё несколько прикупить, – причмокнул холёный брюнет с густыми бровями.
– Я ещё когда через Китай бежал, эти точки приметил, – отозвался второй, статный блондин.
Официанты, одетые в китайские халаты, внесли горячее. Запахло жареным мясом и чесноком.
– Знаю, ты их жратву не любишь, – блондин кивнул на стол. – Приказал на твой вкус приготовить.
Из зала ресторана раздался женский визг и громкие вопли на китайском и английском. Блондин махнул официанту, стоявшему около буфета:
– А ну, пусть Кван выяснит, что там за хрень.
Вскоре появился упитанный китаец в костюме бармена. Он услужливо отрапортовал:
– Прости, хозяин. Мы месяц назад официантку взяли, а оказалось, она в розыске: в России ребёнка украла. Вот полиция пришла.
– Украла?! – хохотнул брюнет. – Да у нас, Андрюха, конкуренты. Забавно!
Кван вышел и скоро вернулся, грубо подталкивая растрёпанную хрупкую девушку. Она яростно вырывалась из его рук. Следом бежал хныкающий мальчик. Китаец скорчил брезгливую гримасу – так дорогие проститутки смотрят на уличных шалав.
– Для кого украла? Кто заказчик? – сухо бросил брюнет. Его масляный взгляд прилип к крупным девичьим губам, скользнул по длинной шее и остановился на маленькой груди, стянутой атласом халата.
– Я не украла! Это мой сын, – выпалила девушка.
– Я вижу, – хмыкнул брюнет, облизывая свой яркий рот и листая брошенные Кваном на стол паспорта, – тебе восемнадцать, а мальцу-то четыре. Ты его что, в тринадцать зачала?
Блондин грубо выругался.
– Ну-ну, Андрей, не оскорбляй классика. Ведь Джульетте-то четырнадцати не было! А наша Джульетта, между прочим, твоя землячка. Из Сибири. Вот… Красноярский край.
Андрей с любопытством вскинул брови и жестом надзирателя указал девушке на кресло за столом. Испуганного ребёнка он посадил рядом с собой и кивнул официанту. На столе появилось ещё два прибора.
– Ну-у, – протянул он, – ешь и рассказывай. Мой управляющий за тебя местным копам поручился. – Андрей, скрипнув креслом, всем телом обернулся к брюнету:
– Что скажешь, Лу?
Луис с интересом следил за бойкими ярко-синими глазами девчонки. Она ему нравилась, его всегда привлекали своенравные и бесшабашные.
– Можем обратно в Россию отправить, а можем и на работу взять, – хмыкнул он. – Из Лиды сделаем тебя Линдой – лишь одну букву добавим. Слышал, ты и по-английски, и по-китайски говоришь, а если из-под Красноярска сюда с ребёнком добралась, голова у тебя бедовая. Только не перемудри! Этот, – он взглянул на притихшего мальчика, – наша гарантия, чтоб ты не сбежала. Мы его не обидим. Лучшие пансионы и школы. Можно здесь, а может, в Америке… или в Канаде.
4. Страна чудес
Катин тёплый взгляд скользнул чуть выше моего плеча. Я обернулась. К нашему столу, мягко ступая по светло-бежевому паркету, уверенно шёл крепкий, среднего роста мужчина с чёрным ёжиком стриженых волос и восточными глазами. Лёгкий блейзер плотно сидел его на широких плечах, и вся фигура, сложенная из тугих мышц, казалась упругой. А следом появился Никита в строгой, режущей белизной глаза рубашке.
– Вот и мы с Юркой, – по-мальчишески задорно бросил он. – Знакомься, Тань.
И выправкой, и пронзительным взглядом каждый из них походил на героя романов Флеминга и мог бы лихо представиться: «Бонд, Джеймс Бонд».
– Красавчики! – игриво хмыкнула Катя.
Кавалеры, дополняя друг друга, осыпали меня цветистыми пожеланиями на день рождения. Один за другим зазвучали тосты. Юра развлекал нас шутками. В нём действительно кипел артистизм, его лицо мгновенно менялось – из спокойного в комичное.
Пробуя поставленные на стол закуски, приглядываясь и вдыхая новые запахи специй, Юра заметил:
– Я небольшой ценитель: понимаю только картошку с селёдкой, а из горячего – плов татарский с бараниной, да чтоб в казане. Получается, теперь у нас только Никита в России живёт. И вся селёдка ему досталась! А я вот порой вспоминаю, как мы в Одессе вкусно кушали, – он причмокнул и певуче добавил: – Вот пойдёшь на Привоз…
– Чего же из Одессы в Судан сбежал? Ел бы там себе селёдку! – усмехнувшись, пожал плечами Никита.
– А правда. Почему Судан? – Катя скользнула любопытным взглядом по скуластому лицу.
– Тут, Катюша, тогда с самого начала рассказывать надо.
– А можно и с начала, ночь-то длинная, – на правах именинницы заключила я.
– Да, – кивнул Юра, – ночь иногда длиннее жизни кажется. Вот и начну с самого рождения.
В пронизанный птичьим щебетом рассветный полумрак врывалось шарканье метлы. Возле облупившегося крыльца детского дома дворник Василь вздрогнул от сдавленного писка. У дверей он заметил край атласного одеяла.
Василь поднял лёгкий свёрток, приговаривая:
– Давненько такого не бывало. Откуда ж взялся? Когда я на работу шёл, тебя не было. С неба свалился, как Юрий Гагарин, что ль? Если пацан, будешь Юркой. А коль на крыльце найден, значит Крыльцов.
Дворник занёс младенца в медпункт. Медсестра Дашенька охнула, положила малыша на кушетку, развернула и начала ему певуче агукать. Малыш прислушался и протянул ручки.
– Да ему месяца четыре. Хорошенький такой, пухленький! Глянь, да он обрезанный, – всплеснула Даша смуглыми руками.
– Еврей или татарин, – пробубнил дворник.
Скуластое лицо Даши вспыхнуло.
– Как же такого можно оставить!
Родом из крымских татар, ладная и шустрая Айдария по-русски звалась Дашей. После долгих мытарств её семья прижилась в Одессе, а старшие братья женились и осели недалеко, в Ильичёвске.
– Ты на глаза глянь, – указал грубым узловатым пальцем Василь. – Настоящий татарчонок. Твой родственник. И мой крестник – я ему уже имя дал. А что мусульманин, так ведь Бог един! – крякнул Василь и перекрестился огромной пятернёй. – В милицию надо звонить. Зарегистрировать. Скоро и директорша придёт.
– Он такой славный! Гляди, улыбается! Я бы его себе взяла.
– На кой он тебе? Своих родишь, – хмыкнул дворник.
Даша бегала к младенцу каждый день. Вскоре она вышла замуж и родила дочку, а позднее они усыновили и пятилетнего Юру.
Так подкидыш оказался в дружной любящей семье, которую радовал своими успехами и уважением. Он вырос в крепкого парня, цепляющего девичьи взгляды.
На выпускном одноклассница заметила:
– Юр, тебе бы в артисты. У тебя с Цоем поразительное сходство!
– Не-е, – упрямо протянул Юрка. – Я буду ракеты строить. В Москву поеду, в МИФИ.
Юра поехал в Москву, но не прошёл по конкурсу, и его призвали в армию. Служил он в Молдавии в десантных войсках, а вскоре его подразделению пришлось повоевать в Приднестровье.
После возвращения Юра поступил в Одесский политех на заочное. В то время, бодро разваливая привычный уклад, по стране шагала перестройка. Заводской цех, где работали братья Даши, закрыли. Им теперь пришлось зарабатывать ремонтом и покраской домов. К себе в бригаду они взяли и Юрку.
Как-то в мае, когда Одессу окутал горьковатый аромат цветения каштанов и весна уже жарко дышала на проснувшихся пляжах, Юра заглянул в «Гамбринус». Там он любил пропустить кружку-другую пивка и пожевать хрустящую воблу.
В тот день Юра случайно встретил знакомого ему с детства Павла.
– Ба… Шо за дела! – сотрясая хохотом арочные своды пивной, Паша лихо присел на лавку рядом и продолжил удивленно: – А я вот глянул и прикидываю, как этот чудак с нашим Юркой схож. А это он и есть!
Потягивая расслабляющий напиток, парни разговорились «за жизнь». Пашка успешно маклеровал: помогал продавать и покупать жильё. Кооперативы набирали силу, он оформил своё малое предприятие по торговле недвижимостью и теперь искал помощника. Так Юра начал помогать Павлу с ремонтом продаваемых квартир, а позднее стал его партнёром.
С утра они рыскали по городу в поисках клиентов, а вечером собирались на Слободке в тёмном, пропахшем сырой древесиной подвале и обсуждали улов. В бандитские девяностые большинство сделок закручивалось на нелегале. Левые бумаги, принесённые в исполком, проходили через прикормленных клерков и нотариусов.
Павел с Юрой покупали, ремонтировали и продавали квартиры, работая по четырнадцать часов в сутки. Возвращаясь домой за полночь, начинающий бизнесмен по-кошачьи прокрадывался в их с дедом спальню, пахнущую махоркой и дедовскими кожаными сапогами. И почти каждую ночь Юру встречал сонный взгляд и шёпот Даши: «Устал? Голодный? Я тебе на плите оставила…» Она с мужем и детьми жила рядом в ветхой пристройке.