Зеркала. Стихи
Иллюстрация на обложке Елена Немых
© Елена Немых, 2025
ISBN 978-5-0067-1899-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Посвящаю своей семье и друзьям…
Елена Немых
Москва
Москва. Люблю твое лицо.
И перекрёст чудесных улиц
И переулки, и метро
И свет по вечерам околиц
Люблю глаза у москвичей,
улыбки и негромкий говор
И сотни маленьких свечей
В минуты боли у порога
Их ставят к тем, кого уж нет,
но боль стучит в сердцах у многих
И мы даем простой обет
Не допустить терактов боле.
Люблю Москву, спасибо вузу,
люблю старинные дома,
И бесконечную Кутузу,
бордюров серых Бахрома
вдоль всех проспектов вьется цепью
И Ленинградка, как стрела, их
разрывает, жёсткой плетью
ударит стон твоих машин,
по перепонкам, и мгновенно
ты проклинаешь «Третий Рим»,
забыв про все, и вдохновенно
ты вновь расскажешь о Москве,
Когда проснешься утром ранним
увидишь крыши и во тьме
Короткий луч светила, дланью,
московских рук ты оберег
почувствуешь, над головою,
и сотни лиц, и сотни ног,
тебя закружат. Надо мною
весит сияние фонарей,
сопровождая путь неблизкий,
ты вынырнешь из-за стекла,
и вновь домчит автобус быстрый,
и только вдруг колокола
разбудят старый город, чистый
предстанет он опять с утра,
забыв про пыль и грязь, лучистый
ты этот облик сохрани. И прогуляйся по Арбату,
зайди в Ленком, в Большой, набату,
ты не поверишь, град твой – жив.
80-е прошли, и не оставили пылинки
забытых мест и тайных встреч, на обуви
твоей. Когда- то
весь этот город был твоим,
и перестроившись, однажды,
тебе ничем не изменил,
а стал сто краше и понятным!
2025
К 9 мая
Черно-белые фотографии ещё хранят дыхание жизни,
четыре ромба, брови домиком.
Зачем ты жизнь отдал отчизне?
И оттопыренные уши, и гладковыбритые скулы, ты вновь
сурово смотришь с фото, и поджимаешь свои губы.
Мне снится сон про полустанок.
Про тот перрон, с фигурой женской.
Невеста ничего не слышала,
и не играл ей вальс, тот венский.
И ворон с чёрными крылами, разбив окно -предрек ей мужа,
и то пророчество с вдовцами
сбылось, и ей уже никто не нужен.
Жена и мать, его детей
она приветит в одночасье,
и нарожав ему ещё, она поймет
– вот это счастье!
Тот ворон прилетел ещё на одинокий полустанок,
задев крылом его детей, всех четверых,
наделав ранок,
Когда почувствовав биение
под сердцем маленького сына
она забыла на мгновенье.,
Зачем его она носила…
Твоя беременная мама
стояла, утирая слезы, держа за руку черноглазу девчонку с черною косою.
И белокурая принцесса
Сидела рядом и рыдала,
и прижимала ту лошадку
от офицера, и не знала, зачем лицо посуровело,
когда, прощаясь на перроне,
он мать оставил с малышами, а сам уехал.
В том вагоне он долго думал о Наташе,
не представляя, как однажды, она продаст свои наряды,
чтоб накормить детей.
И дважды он фотографию подпишет,
и дома на комод поставит, надеясь,
что весенним утром, она письмо ему отправит.
Она, проснувшись на кровати,
увидит смятую подушку, и треугольником конверт на ней.
Со спиртом кружку.
И чёрный хлеб кусочком тонким, лежащий сверху,
и мгновенно она почувствует,
что нет – его в картонке пожелтевшей.
И фото спрячет, а в альбоме – пустое место.
Заболевшей воспоминанием поцелуя,
на том перроне будет снова.
А мальчика, назвав Володя, она придет туда в обнове.
Вдова наденет белый капор, и платье белое из кружев,
И не поверит похоронке о том, что нет его и нужен ей образ
мужа на бумаге.
И фото жёлтое достанет из сундука.
Он будет рядом – в минуты горькие разлуки,
в минуты боли и страданья, и медленно расцепит руки,
когда проснется утром ранним.
Узнаёт позже, что он брился, когда снаряд попал в блиндаж.
И за семейную легенду, ты очень скоро – все отдашь.
Начдив погиб, сражаясь храбро, оставив всю свою семью,
на том уральском полустанке, сказав жене: «тебя люблю».
О сколько пожелтевших фото хранят рассказы о семье,
тех полустанков будет много, но тот принадлежит… тебе.
Они сражались за отчизну, оставив дома малышей,
и ты поняв, протянешь руку, коснешься фото и налей,
налей сто грамм ему ты в кружку,
поставь к портрету, матерей они оставили когда-то,
и жен и маленьких детей…
И слово – яркое победа, он не услышал – наш начдив,
отец и муж, и сын наверно… её приблизил и погиб.
Да будет вечно память длится о подвигах былых времен.
Листай истории страницы!
И с фото шепчут: «Не умрем»
Воспоминания пожелтеют, и фотографии храня,
однажды в годы юбилея
ты в них увидишь вдруг себя…
2025
Маме
Солнце медленно касалось
Дат в её календаре,
Смерти видно испугалась
Мама. В дымчатом стекле,
Ей виденье за видением,
Пройден век, и долгий путь
был одним, чудным мгновеньем.
Мама сядет к нам, и пусть
стол на праздник с лёгкой тенью.
Тень её пустых обид,
что опять не собрались.
и опять блины остались.
Ты забудешь этот год и опять наметишь
встречу,
я тебе уж не перечу. И спасибо за обед,
а ещё за ужин, завтрак
и молюсь:
живи сто лет, ты – опять наденешь фартук!
2025
Отцу
Мы с тобой пели о львёнке, о песке, о солнце, о море,
ты возил меня в Крым на лето,
болтали вот эти двое о книгах, что вместе читали,
о больших пароходах, о путешествиях, далях,
стали тесны мне ботинки, что ты купил мне однажды,
и платья, что износила,
я потом надену дважды.
Когда закончу школу, и в год, что тебя не станет,
я найду сарафан из шелка и белый платок, что старит.
Я вспомню замок из туфа на берегу Фиолента,
где поселилась мечта, и белый платок, и лента…
Будто предвестник разлук,
мой замок украсит печалью,
будущий траурный звук и дама с чёрной вуалью…
Вдруг пройдет по камням, пугая своими шелками.
И чёрную даму узнав,
ты будешь хранить молчанье,
предвестника смерти твоей,
ты затаив дыхание встретить достойно рад,
и обручишься с ней вскоре,
но ей не подаришь кольца,
смерть, что невестой станет,
будет следить до конца за жизнью твоей и ранит меня эта тайна твоя,
что ты вдруг оставишь меня…
И киви тебе принесу
в палату, где ты оказался.
И я попрошу все простить,
за тот платок, что порвался…
Предвестником долгих разлук
стал белый твой главный подарок и выпал внезапно из рук, когда ты позвал санитарок…