Путь приворота

Глава 1

Варвара проснулась как от толчка, резко села на кровати, шумно втянула воздух. Сердце колотилось в рёбра, мокрые волосы липли к лицу, а руки… руки, нервно теребящие край одеяла, мелко дрожали. Приснилось что-то… Варвара лихорадочно пыталась вспомнить, что же именно, но барахталась в липком тумане несвязных обрывков сна, и чёткую картинку составить не могла. Что напугало её? Да так, что сердце едва не остановилось, а потом забилось зажатой в кулаке птахой. Не вспомнить.

Что-то она сделать должна, что-то такое, чего не отложить, не отсрочить, и девушка металась по комнатке, не замечая, как холодит босые ноги студёный пол, как, проникая из открытого окна, пробирается под широкую ночную рубаху утренний прохладный ветерок.

Варвара остановилась у подоконника, выглянула во двор. Хмурое утро, и не скажешь, что вот-вот лето настанет. Грязно-серое небо почти упало на островерхие крыши домов, того и гляди рухнет на землю, придавленное дождевой тяжестью. Такое небо, похожее на холщовый мешок, для середины осени характерно, никак не для мая, но поди ж ты, нанесло тучи после вчерашнего яркого, солнечного дня. Приуныла цветущая сирень под окном, поникла под тяжестью росы, почернел набрякший сыростью забор между двумя соседними домами…

По уже сложившейся привычке, Варвара отыскала взглядом соседский дом, непривычный, чужеродный среди обычных деревенских домов, на её вкус, даже уродливый. Да он, наверное, и смотрелся здесь, среди деревенских однотипных изб действительно неким уродцем. Словно бельмо на глазу! Это ж надо было выпендриться, построить нечто, и на дом-то непохожее. Будто хозяин особняк задумал строить, да понял вдруг, что материалов не хватает, резко свернул строительство и… получилось то, что получилось – странное, приземистое строение, с террасами и почти плоской крышей, выкрашенной в васильковый цвет и заканчивающейся стеклянным куполом над террасой. Горе-архитектору казалось, что разбить зимний сад на крыше идея гениальная, односельчане же посмеивались втихаря, считая его чудаком.

Пока в очередной раз Варя разглядывала строение, её осенило. Вот оно! То, что во сне привиделось. Ей надо успеть на автобус. Девушка бросила взгляд на часы. Полчаса ещё есть. Успеет.

До деревни Тарасовка автобус ходил всего два раза в день, второй – только вечером, значит, надо поспешить. Пешком тоже можно, но уж больно далеко, два часа напрямки через лес, по бездорожью.

Автобус еле плёлся по дороге, чихал, фыркал, стонал натужно и страшно чадил, но Варвара, забившись на заднее сиденье, едва ли замечала это, её трясло от холода и нервного напряжения. То, что задумала она сделать, то, что не оформилось в чёткую мысль ещё вчера, сегодня привиделось во сне и перевернуло всю сущность девушки. Будто не её воля, чужая, да такая, что и противиться ей невозможно, подняла с постели и отправила девушку в эту поездку. И понимала Варвара, что поступок её чудовищен, но и отказаться от принятого решения не могла. Она доведёт дело до финала, в конце концов, ведь не убийство же задумала.

На горке автобус встал. Заглох намертво. Вполз еле-еле и встал, наотрез отказавшись продолжать движение. Водитель матерился, смоля вонючей папиросой, пассажиры роптали, Варвара сидела на облюбованном месте безучастная ко всему. Лишь когда пассажиры начали друг за другом покидать автобус, она очнулась, тоже поспешила к выходу. Пробилась к водителю, скрывшемуся среди деталей и проводов.

– Скоро мы поедем?

– Выспалась? – раздраженно огрызнулся тот. Бросил на землю папиросу, раздавил её сапогом, вытер руки замусоленной тряпкой. – Не поедем. Сломались.

– А как же теперь? – робко спросила Варя, а в душе одновременно и радость полыхнула и отчаяние. Радость от того, что её задумка на грани срыва оказалась, и отчаяние, впрочем, по той же причине. Чего больше и не понять.

– А никак. Кому недалече, ножками, остальные на попутках.

Не ответив, Варя отошла в сторону. Задумалась, огляделась, прикидывая, насколько далеко они от деревни. Если дорогой, то да, дорога крюк даёт, а вот лесом отсюда не больше четырёх километров выходит. Варвара зябко повела плечами, мыском ботинка прочертила линию на земле и принялась чертить её снова и снова. Дурная привычка. Всегда одно и то же. Стоит понервничать или задуматься, нога сама линии выводить на земле начинает. Топнув, Варя задрала голову, посмотрела на низкое небо, щетинившееся тучами, и вздохнула. Что ж, дорога через лес ей известна, чем на трассе стоять, в ожидании чудесного исцеления автобуса, лучше двигаться. Поправила сумку на плече и двинулась к лесу.

Дождь нагнал её на середине пути. Противный, холодный и совсем не весенний. Крупные капли срывались с деревьев, лезли за шиворот, ползли по спине до самого ремня брюк, земля чавкала под ногами, стремительно превращаясь в месиво, ботинки скользили, на них налипала грязь. Вчера ещё любовно вычищенные, сегодня они превратились в галоши, и были, судя по всему безнадёжно испорчены. Варвара, стуча зубами от пронизывающего холода, тащилась по лесу из последних сил. Она уже не ориентировалась на местности, никак не могла сообразить, в нужную ли сторону движется, и от мысли, что может заблудиться в лесу, становилось ещё холоднее.

А вдруг это знак? Может, зря она затеяла всё это? Может, отступиться, пока не поздно? Девушка остановилась у поваленной берёзы, опустилась на мокрый ствол, отёрла мокрым рукавом штормовки лицо. Куда идти? К деревне или обратно к шоссе? А если обратно, вдруг автобус всё-таки починили, и он уехал? Нет, надо идти к деревне. Там люди. Там тётка живёт. Не хотелось бы заходить к ней, но придётся, наверное. Потом. Когда дело сделает.

Дело… Вспомнив, зачем она здесь, Варя решительно поднялась. До деревни осталось всего ничего, дойдёт. У неё есть цель. Она сильная, она сможет. От этой мысли даже сил прибавилось и как будто теплее стало, и Варя бодро зашагала по лесу.

Поводил её леший по владениям своим, постарался. Два раза сбившись с дороги, девушка выходила к шоссе, но упрямо поворачивала обратно. Она дойдёт. Обязательно дойдёт. И вот что странно, девчонкой сколько раз бегала по этой дороге, ни разу не заблудилась, казалось, с закрытыми глазами от шоссе до деревни добраться может, идти-то не больше часа, всё так. Но сегодня дорога до деревни заняла, если верить тикающим на запястье часикам около пяти часов. Но дошла. Всё-таки дошла. Ну а то, что промокла и замёрзла, так это ничего, бывало и хуже, вот сделает дело и к тётке пойдёт. Заночует, на печи отогреется.

Дом встретил Варвару глухой и неестественной тишиной. Без скрипа отворилась калитка, не застонали под ногами доски старого крыльца. Варя постучала в дверь, и сама испугалась стука, звук был глухой и как будто растянутый, словно эхо подхватило его, приумножило, запело…

– Бабушка Валя… – Варвара несмело толкнула дверь, та бесшумно отворилась, так же бесшумно прыгнула откуда-то сверху чёрная кошка Валентины, шмыгнула в образовавшуюся щель, замяукала истошно, затянула какую-то скорбную песнь. Сердце девушки гулко стукнуло, захотелось сбежать отсюда, нестись без оглядки до самой трассы, поймать попутку, приехать домой и забыть весь этот день как страшный сон. Будто и не было. Но дверь поплыла в сторону, Варя решилась. Шагнула в тёмные сени, огляделась. Пусто. Тихо.

Варвара посмотрела на свои грязные, испорченные ботинки, вздохнула, перевела взгляд на чистый половичок, застилающий пол в сенях, наклонилась, развязывая шнурки. Только сейчас заметила, что ноги стёрлись до крови, удивилась, ведь боли не чувствовала, с тоской подумала о том, как будет обуваться, снова вздохнула, но упрямо мотнула головой. Стёртые ноги – не самая большая печаль, как-нибудь справится.

– Баб Валь… – снова дрогнувшим голосом пискнула Варя.

И снова ни звука в ответ. Ушла что ли? Может, стоит выйти, на крылечке хозяйку подождать? Или вовсе… уйти, пока её не заметили. Но что-то невидимое подтолкнуло Варвару вперёд.

– Баб Валь…

Она была здесь. Сидела на застланной кровати, смотрела на незваную гостью неласково. Чёрное одеяние в пол, чёрный платок на голове, даже кисти рук не были видны, прятались в бесчисленных складках балахона.

– Здравствуй, Варвара, – ничуть не удивившись визиту, поприветствовала девушку Валентина.

– Здравствуй, баб Валь…

Девушка не знала с чего начать трудный разговор, только взгляд, прячась от цепких старушечьих глаз, всё блуждал по горнице. Что-то настораживало Варвару, что-то неуловимо изменилось в избе, но вот что? Варя так давно не заходила к прабабке, с самого детства, пожалуй, всё больше стороной ведьмин дом обходила, боялась и брезговала. Впрочем, как и все местные жители.

Откуда Варваре знать, о том, как должен выглядеть дом в настоящем времени, но знание это обрушилось на неё, подавляло, заставляло озираться тревожно, выискивая видимые или невидимые изменения. Ходики на стене стоят, маятник висит криво, будто кто-то качнул его, а он увяз в невидимом сгустке воздуха, застрял на веки вечные. Цветок в горшке… Земля высохла совсем. Погибнет… Муха на мутном стекле застыла, не шевелится. А из звуков только вой кошачий слышится, раздражает, сосредоточиться не даёт…

– За приворотом ко мне пришла? – небрежно бросила Валентина, так, будто видела девчонку насквозь, со всеми её метаниями и сомнениями, и, не дождавшись ответа, кивнула. – За приворотом, внученька. Вижу.

– Да, – Варя будто проснулась, мелко закивала, преданно глядя в глаза старушке. – У меня и деньги есть. Немного, правда, – замялась она, чувствуя, как щёки краской заливаются от стыда, – Но если надо, ещё найду…

– Деньги, деньги… Да не нужны мне деньги твои! Не будет тебе приворота.

– Почему? – от удивления дрогнул голос, но, мотнув головой, Варвара кашлянула и взяла себя в руки. – Ты пойми, баб Валь, я его люблю. Сильно-сильно. Так, что дышать без него не могу. И свет мне не мил. Без него… да хоть в речку с моста, а всё одно легче…

– Но он женат, – насмешливо перебила старушка. Голос у неё был сухой, слова звучали отрывисто. Она будто кидала их, не произносила, кидала в Варвару, и каждое слово резало слух напуганной девчонке. – Женат не так давно. Но счастливо. Верно?

– Но, баб Валь! – в отчаянии выкрикнула Варя, не отвечая на заданные вопросы. – Пойми же! Мне жизни без него нет!

– А с ним? Будет? Знаешь ли ты суть приворота? Это проклятье! Знаешь ли ты хоть одного человека, кому приворот счастье принёс? И ты не станешь исключением. Зачем, деточка? У тебя иная судьба. Счастливая.

– Какая? – и столько горечи было в коротком слове, что Варваре самой себя жалко стало, она не удержалась, громко всхлипнула. – Я на все готова, баб Валь. Любую цену заплачу за возможность быть рядом с ним.

– А ты знаешь, что вороженные люди долго не живут? А знаешь ли, что чары и после смерти не прерываются? Не только его к себе приворожишь, себя к нему – тоже.

– Готова! – не дослушав, с горячностью выпалила Варя. – Я на всё готова. Цену скажи.

– Раз так… Не денег я у тебя попрошу, иное. Дар мой возьмёшь?

– Дар? – Варвара в растерянности плюхнулась на деревянную скамью. Вот уж чего не ожидала. Дар. Она и мечтала о чем-то подобном и собственных мыслей боялась. Что даёт ведьме дар? Могущество, неприкосновенность, возможность жить по-человечески, не от зарплаты до зарплаты. Что ещё? Как-то не подумалось Варваре, что у любой медали две стороны, и в данном случае только одна блестящая… – Возьму, – чуть поколебавшись, решилась она.

– Уверена? – взгляд старухи буквально прожигал, хотелось нырнуть под стол, затаиться и продолжать разговор уже оттуда. И ещё, показалось или нет, что отношение ведьмы к ней резко изменилось, стоило дать положительный ответ? Она будто презрением к собственному потомку прониклась.

– Да. Что нужно для приворота? У меня фотография есть… Что ещё? – Варя распустила тесёмки тряпичной сумки, принялась суетливо рыться в ней.

– Ничего не надо – устало повела плечами старуха. – С полки шкатулку достань.

Уронив сумку на пол, Варвара метнулась к полке, схватила увесистую шкатулку, едва не выронила её, охнула от неожиданной тяжести, но удержала, обрушила её на стол.

– Эта? Что дальше?

– Зажги свечу. Найди в шкатулке иглу старую, обувную.

– Нашла! – показала добытый трофей Варя. Зажгла толстую, оплывшую свечу, поставила её на стол, в ожидании дальнейших инструкций подняла глаза на старуху.

– Палец проколи, – последовал короткий приказ.

– Так она… ржавая…

– Коли так за порог ступай.

– Хорошо-хорошо… – Варвара зажмурилась и с силой воткнула в подушечку пальца изогнутую иглу. Боль прошила палец, заволокла сознание туманная пелена. Не от прокола, нет, что-то случилось, едва иголка окрасилась в алый цвет.

– Терпи, Варвара, сама дорогу выбрала, я не неволила.

– Терплю, – сквозь зубы выдавила Варя, усилием воли загоняя внутрь подступившую дурноту. – Что делать?

– Ладошку согни, собери в неё кровь, иглу положи, да запечатай всё воском растопленным.

– И всё? – изумилась Варя. – А как же… приворот?

– Пока воск застывать будет, думай об избраннике своём, а я заговор почитаю, помогу тебе.

Варвара старалась. Она очень старалась ни на секундочку не забывать о нём, о том, без кого жизни не видела, но мысли уносились прочь, к дару, который неизвестно как передавать ей ведьма будет. Дар – это власть. Зачем ей ЭТОТ мужчина, когда любой может стать её, стоит только захотеть. Мечты уносили её всё дальше и дальше, воск на ладони смешивался с кровью, а душу заполняло ликование. И вдруг мысль вынырнула из ниоткуда, встрепенуться заставила, стёрла улыбку с лица.

– А ты не обманешь? Точно дар отдашь?

– Он уже твой. Игла мой дар хранила. Теперь твой хранить будет.

Варвара нахмурилась. Как-то странно всё это.

– А как пользоваться им? Кто меня научит?

– Память. Память предков, тех, что до тебя даром владели. Но хранить его надо, беречь ото всех, и от себя в первую очередь.

– Но я… ничего не чувствую. Кроме тошноты и головокружения…

– Это правильно. Так и должно быть. Что бы дальше не происходило с тобой – терпи. Терпи и воздастся. А теперь уходи. Часть воска отломи, припрячь в доме того, на кого ворожишь, остальное дома спрячь, да так, чтобы ни одна живая душа найти не могла. Уходи!

Варвара хотела сложить рассыпанные по столу швейные принадлежности обратно в шкатулку, но ведьма снова повторила приказ, да так, что девчонка опрометью в сени бросилась, не вспомнив о мозолях сунула ноги в ботинки, и, не завязав шнурки, выскочила под проливной дождь. И только теперь, в серых холодных сумерках будто очнулась. Поняла, что натворила, забилась, закричала. Снова вбежала на крыльцо, принялась трясти дверь, но та оказалась надёжно заперта. И конечно, дверь Варе никто не открыл. Только кошка, примостившись на перилах крыльца, с любопытством наблюдала, как терзает дверную ручку глупая девчонка. Мявкнула что-то презрительно, бесшумной тенью соскочила с перил и растворилась где-то за поленницей.

Варя без сил опустилась на крыльцо. Рыдания рвались из груди, слёзы смешивались с дождём, и девушка то и дело отирала их рукавом. Вспомнила что-то, разжала кулак, с отвращением посмотрела на розовый от крови кусок застывшего воска. Нет, она не понесёт домой эту дрянь. Вздохнув, Варвара полезла под крыльцо, завернула воск в носовой платок, запихнула в самый дальний угол. Здесь ему самое место, а ей пора.

Тётя удивилась, увидев на пороге своего дома промокшую до нитки племянницу. Ни о чём не спросила её, благоразумно оставив расспросы на потом, всплеснула руками, потащила отогреваться в баню, благо день был субботний, как раз затопили, и только после того, как согревшаяся девчонка успокоилась и, закутавшись в вязаное покрывало с кружкой травяного чая в руке, застыла в плетеном кресле, отважилась спросить:

– Варенька, а как ты здесь оказалась?

Врать тёте Варя не хотела, да и смысла не видела, всё равно на ходу правдивую историю не сочинить, ответила, как есть, ровным голосом, лишённым эмоций.

– К Валентине ходила. Приворот делать.

– И что? – голос тёти дрогнул, она насторожилась, проворные пальцы замерли, вязальные спицы, звякнув друг о дружку, остановились и лишь подрагивали слегка, выдавая волнение хозяйки.

– И ничего. Не стала она приворот делать. Обманула, – горько вздохнула Варя. Открывать всю правду не хотелось. Да и какова она, правда? Не разобрать. То ли сделала что ведьма, то ли нет. То ли дар отдала, то ли нет, во всяком случае, изменений в себе Варя не чувствовала.

– Обманула? – вязание отложено в сторону, тётя подошла к креслу, приложила ладонь к Вариному лбу, наклонилась, взяла за подбородок, пытливо заглянула девушке в глаза.

– Обманула. Посулила, а потом… Не стала. Сказала, что от приворота всем плохо будет. И ему, и мне. Обоим.

– А когда ты с ней разговаривала, Варюшка? – спросила вкрадчиво. Если бы Варя не была так погружена в собственные мысли, наверняка обратила бы внимание, вопрос, заданный тётей, прозвучал так, будто являлся самым важным.

– Да вот… часа два назад, – с раздражением ответила Варвара. Нет, ну действительно, к чему выяснять, как давно она разговаривала с ведьмой. Что изменится от её ответа?

– Часа два назад? Да точно ли с ней? Не обозналась ли ты?

– Марусь… ну что же вы сегодня все такие странные? – Варя устало потёрла глаза, зевнула, прикрыв рот ладошками. Она никак не могла согреться. Не помогла ни баня, ни горячий чай, Варя мёрзла и куталась в плед. – Ну как я могла не узнать её? Ну скажи? Я ж выросла тут! Сколько раз она нас хворостиной со своего огорода гоняла!

– Так ведь… – женщина мелко перекрестилась, посмотрела на Варвару с испугом, ответила, едва шевеля трясущимися губами. – Так ведь… схоронили её… Дней шесть уж, как схоронили.

Варвара рывком поднялась с кресла. Всё закружилось перед глазами, сознание ухнуло в пустоту.

Глава 2

Ночь стояла морозная и колючая. Звёзды мерцали на чернильном небе, но они не давали света, так же, как и одинокий фонарь, скрипящий на перекрёстке. Тускло светил фонарь, выхватывал из темноты лишь небольшой фрагмент, да и тот выглядел не очень – покосившаяся ограда, наполовину заваленная чёрным, неприглядного вида сугробом, да серый могильный крест, скромный совсем, без следов полировки, без вензелей и узоров, лишь две даты можно разглядеть на нём, да имя, а вместо фамилии через всю надпись тянулся скол. Казалось, что кто-то большой и сильный с размаху рубанул по кресту острым предметом, да так, что высек из твёрдого дерева кусок, отметину оставил, похожую на рваную рану…

Начало мая холодным выдалось. И днём-то подмораживало, а ночами вовсе зима возвращалась, лютовала, никак не желая смириться со сменой сезона. Хоть и сошёл уже снег, но кое-где, в тени ещё хранили память о зиме грязные, рыхлые проплешины, которые и сугробами-то не назвать, так… жалкое подобие. Тихо в эту ночь было на кладбище, впрочем, погост, в принципе, самое тихое место в любом населённом пункте, не зря говорят о нём – тихая обитель. Мёртвые неподвижны и молчаливы, а живые… те приходят изредка и стараются не нарушать покой усопших, так уж заведено.

Однако, этой ночью, на редкость холодной и злой, всё шло не по плану. Прошуршали по гравийной дорожке чьи-то лёгкие шаги, прошелестел, подхваченный любопытным ветерком, короткий стон. И затаился погост, вслушиваясь, силясь понять, что понадобилось живому человеку ночью на кладбище, что заманило его в резные ворота, не запирающиеся на ночь, и заставляет бродить среди могил? А человек ступил в жёлтый круг света и замер прямо перед могилой с надтреснутым крестом. И оказалось, что любителем ночных прогулок по кладбищу была всего лишь девчонка. Девушка лет двадцати с небольшим. Она зябко куталась в кожаную куртку, дула на замёрзшие пальцы и всё смотрела, не отрываясь, смотрела на крест. Потом опустила глаза, глянула на фотографию, прислоненную к кресту, и отвернулась.

Лицо мужчины на фотографии казалось живым. То ли игра света-тени подобный эффект, то ли бурное воображение сыграло с девушкой злую шутку, но ей стало страшно. Черные глаза с фотографии заглядывали в душу, спасения от них не имелось. Девушка нервным движением поправила на плече лямку чехла, в котором, судя по габаритам, пряталась гитара.

– Ну что тебе ещё от меня надо?! – с тоской проговорила она. – Ты никогда меня в покое не оставишь, да? – обращалась она к фотографии. – Матвей! Ты, даже умерев, продолжаешь изводить меня… сколько можно?

Девушка присела на корточки, смахнула с основания креста снежный нарост, сугроб будто обнимал его серой лапкой, провела ладонью по холодной, шершавой поверхности.

– Я знаю, ты не слышишь меня. Я знаю, ты не виноват в том, что меня снова и снова тянет сюда. Матвей… Отпусти, прошу! Ты умер, я продолжаю жить, так дозволь мне научиться этому! Просто жить! Просто! Понимаешь, Матвей?!

Девушка коснулась ладонями креста, прочертила пальцами цифры – две лаконичные даты, насчитывающие между собой двадцать восемь лет, вздохнула, бросила взгляд на скулящий на ветру фонарь.

– Нет, нет… Ну не сегодня… – захныкала вдруг она, – Холодно очень, у меня пальцы одеревенели, – бормотала девчонка, доказывая что-то кому-то. Со стороны её монолог и разговор с невидимкой мог показаться странным, но, благо, ночами на кладбище нет никого, значит, свидетелей её безумию точно не сыщется. Разве что фонарь, но он не болтлив, её тайны не выдаст.

Медленно-медленно девушка сняла с плеч чехол. Взвизгнула, расстёгиваясь, застёжка-молния, а в чехле в самом деле оказалась гитара. Очень дорогой инструмент – для кого-то вся жизнь, девчонка же слишком небрежно достала его из футляра, смахнув прошлогоднюю листву присела на скамеечку, вздохнула тяжело.

– Может, не надо, Матвей? – робко спросила она. – Ну в самом деле холодно…

Горсть грязного снега полетела в лицо. Это и был ответ. Едва успев отклониться, девушка выронила гитару, испугалась, что разбила, подняла, оглядела со всех сторон.

– Ладно, попробую, – сердито буркнула она и на минуту зажмурилась, то ли настраиваясь, то ли вспоминая, как играть, а потом неумелые, замёрзшие пальцы коснулись струн, из гитары полились… звуки, способные любого нормального человека довести до трясучки. Лязг, скрежет, скрип… Шапка сама по себе сорвалась с головы девушки, упала на землю. – Дурак такой! – обиженно прошептала девчонка, – Сколько раз говорить? Нет у меня ни слуха, ни голоса! – она подвывала тихонько, терзая струны и собственные окоченевшие пальцы, но извлекать из многострадального инструмента жуткие звуки не переставала.

– Эй! – кто-то осторожно окликнул её. Чужой голос. Мужской. Незнакомый. – Ты чего здесь посреди ночи над гитарой издеваешься? – вроде пошутить хотел, а шутка не удалась, не смешной вышла, горькой.

Девушка, не поднимаясь со скамьи, накрыла ладонью струны. Показалось, гитара вздохнула с облегчением. Девушка тоже. Медленно обернулась, окинула незнакомца ничего не выражающим взглядом и промолчала. Парень поёжился, ему явно стало неуютно. Заговорил с девушкой, как лучше хотел, а теперь как вести себя – не знает. Ну вот о чём с ней говорить? Она же не в себе! Нормальный человек придёт ночью на кладбище?! А, ну да… сам-то он тоже здесь. Правда без гитары…

– Ну так что? – пожав плечами, улыбнулся парень, – Может, хватит на сегодня уроков музыки?

– Может и хватит… – устало проговорила девушка, всё ещё разглядывая незнакомца. В свете фонаря хорошо его видно. Высокий, хорош собою, правда бородатые мужчины ей никогда не нравились, но его борода не портит, напротив, мужественности придаёт что ли…

Благодаря ему прекратилась её сегодняшняя пытка, ей бы спасибо сказать, но девушка лишь нахмурилась, сведя к переносице брови. Можно ли доверять ему? На маньяка вроде не похож… Хотя кто их знает, маньяков… вот как они выглядеть должны?

– Проводить тебя? – спросил мужчина. Чуть поколебавшись, он снял с себя тёплую куртку, подошёл, накинул ей на плечи. О как ей хотелось швырнуть чужую вещь на землю, а потом заорать: «Чего тебе надо от меня, недоумок?!», даже язык прикусила, чтобы грубые слова не сорвались с губ в ответ на его благородный жест, промолчала. Предложенную куртку запахнула плотней. Тёплая.

– Меня Григорием зовут, – представился парень, – А тебя не Настенькой случайно?

– Почему Настенькой сразу? – буркнула девчонка сквозь зубы. На улыбку его не ответила, вот ещё!

– Напомнила мне Настеньку из «Морозко». Помнишь? «Зовут меня Настей», – тонким голосочком пропищал он.

– Даша! – хмуро и отрывисто представилась девушка. Может, теперь он отвяжется и позволит ей пойти домой?

– Не буду спрашивать, что ты делаешь ночью на погосте, – усмехнулся парень, – Вижу, что музицировать пытаешься, спрошу о другом: ты позволишь проводить тебя? Ну если не до дома, так хоть до выхода. Можешь не сомневаться, я не маньяк, – лукаво подмигнул он. Девчонка оказалась несговорчива.

– Все вы, маньяки, так говорите! – сердито огрызнулась Даша, – Но мне всё равно, маньяк ты или нет. Уходи. Я доберусь сама! – и украдкой покосилась на могилу. Ага, доберётся, как же! Стоит уйти нечаянному свидетелю, Матвей снова её музыкой изводить начнёт. Нет бы пристать к кому-нибудь ещё, да так уж вышло, только она его видит и свободно может общаться с ним. Правда, всегда только здесь, на кладбище.

Она и рада бы не ходить на погост, что за удовольствие среди могил ночами бродить, но нет у Даши власти над собой, Матвей всю душу вымотал. И он сам, и её неправильная любовь-нелюбовь, напоминающая тяжёлое заболевание, почти всегда убивающее жертву… – Ладно! –девушка передумала, – Пошли. Только ты впереди иди. И руки на виду держи!

– Замётано!

Она шла сзади, кутаясь в его куртку, вдыхала аромат его парфюма, и любопытство потихоньку начинало одолевать.

– Эй! Как там тебя? Гриша, да? – не выдержала она, – А сам-то ты что на кладбище делал?

Он с тоской посмотрел куда-то в сторону, подавил вздох и… промолчал.

– Ну ладно, – насупилась Даша, – Не больно-то и хотелось знать…

– Ты местная? – перевёл разговор в другое русло Григорий.

– Нет. Не совсем… – запуталась Даша. – Я из Москвы, а здесь… дом достался в наследство. Теперь, можно сказать, да.

– А! Так это ты в дом на Садовой заселилась?

– Ну я… наверное.

– Давай, Снежная королева, прыгай в машину, довезу. Замёрзла совсем.

– Да не… – неожиданно для себя девушка улыбнулась, но тут же стёрла улыбку с лица, плеснулся испуг в глазах, – Вот ты замёрз без куртки… – смутившись, предположила она и отвернулась.

А в свете уличных фонарей закружились пока ещё одинокие снежинки…

Даже пешком от кладбища до дома идти недолго, а на машине долетели в один миг, Даша и согреться-то толком не успела. Она всё косилась опасливо на своего спутника, старательно пряча от него израненные в кровь пальцы. Так ей хотелось снова задать тот же вопрос, выяснить, что парень делал ночью на кладбище. И понимала, что его ночные прогулки вовсе не её дело, её они волновать в принципе не должны, а поди ж ты, волновали, да ещё как! Казалось, ответ на этот вопрос сейчас важнее всего, но почему-то повторить его девушка стеснялась.

Вот и дом. Даша стремительно выскочила из машины, подхватила с заднего сиденья гитару и, бросив на спутника короткий взгляд, не попрощавшись, скрылась за калиткой.

– Хоть бы поблагодарила, – досадливо дёрнув подбородком, пробормотал Григорий, стараясь не думать о том, что и ему есть за что благодарить странную девушку. Кто кого спас сегодняшней ночью, тот ещё вопрос, но Гриша, скорее всего, так и остался бы на погосте, если бы не раздражали так сильно доносящиеся до слуха гитарные стоны. Сначала тупое раздражение накатило, но чем дольше слушал, тем любопытнее становилось. Очень захотелось спасти инструмент и посмотреть, кто же так нещадно терзает струны. Ночью. На кладбище. Холодной весной. Странно же! Как не полюбопытствовать…

Что девчонка у могилы не одна, стало понятно сразу, да только собеседника видно не было, зато стало ясно, что не по своей воле девушка здесь, и, если не окликнуть её, повернуться и просто уйти, она, скорее всего, замёрзнет к утру. Слишком уж легко одета, а температура всё ниже опускается, вот уже и лужи корочками льда покрылись.

Девчонка позабавила его. Хочет казаться злюкой, огрызается, бухтит что-то под нос, а на деле… на деле наивная и добрая девочка, хлебнувшая в жизни немало горя, не понаслышке знающая, что, когда бьют, это больно, и что слова умеют ранить подчас сильнее удара. Гриша не знал Дашу, но стоило лишь заглянуть в её глаза, он всё понял. Девушка выпустила иголки не просто так, это привычка, сформировавшаяся давно и надёжно. Быть всегда начеку, быть готовой закрыться, во всём видеть подвох и не доверять людям настолько, что, скорее всего, нет в этом мире ни одного близкого ей человека.

Жаль, что путь до её дома таким коротким оказался.

Гриша тоже родился и вырос в Москве, но каждое лето проводил в деревне у бабушки. Вырос, почти забросил её, редким гостем стал, но теперь вот уже несколько месяцев проживает в деревне постоянно, ему резко опротивела Москва, в ней стало настолько неуютно, что хотелось подняться куда-нибудь повыше и… Но нет. Он даже этого не смог, и вместо того, чтобы завершить свой путь, просто сбежал в деревню. Струсил. Решил пересидеть тяжёлые времена под бабушкиной юбкой. Сам себе был противен, казался себе жалким и неспособным на настоящие мужские поступки, и оттого злился, запутываясь в собственных эмоциях будто в паутине.

В дом он зашёл на цыпочках, в прихожей свет включать не стал, пробирался в потёмках. Егорку разбудить не боялся, тот крепко спал, из пушек палить начнёшь – не услышит, а вот бабушка, как и все пожилые люди, спала чутко, могла проснуться от любого шороха. Сегодня, как выяснилось, вообще ещё не ложилась. Щёлкнул выключатель, залил прихожую мягкий свет, бабушка возникла на пороге кухни. Одарила внука суровым взглядом, вздохнув, покачала головой.

– Опять на погост ходил, горемыка?

– Опять, – проскальзывая мимо бабушки на кухню, подтвердил Гриша. Добрался до холодильника, вытащил из дверцы бутылку минералки, налил воды в стакан, разом осушил полстакана. На бабушку старался не смотреть, надеясь, что спать пойдёт. Но не тут-то было.

– Раз уж вышло так, что мы оба сегодня бессонницей страдаем, садись-ка, внучок, за стол, поговорим.

– Ба… Ну может завтра? – как маленький, заныл Гриша. Поперхнулся минералкой, кашлянул, с надеждой заглянул бабушке в глаза. Он так же не смел перечить ей, как было когда-то в далеком детстве, не боялся, конечно нет, но привычка срабатывала снова и снова: бабушкино слово – закон для внуков. И внуку-то тридцать лет уже, а поди ж ты, слушает бабушку до сих пор!

– Нет, Гриня, сегодня! – отрезала она.

Обречённо вздохнув, Григорий сел за стол, поставил на столешницу локти, на ладони примостил подбородок.

– И о чём говорить будем?

– Ты что же, внучок, Егория на меня оставить решил?! Ведь сгинешь же на погосте проклятущем! А не на нём, так ещё как… А сын? Ты подумал о нём? Я стара уже, мне о нём заботиться не позволят.

– Ба, ты сгущаешь краски, – поморщившись, возразил Гриша. – Да вот он я! Живой. Здоровый. Да что со мной станется?!

Старушка щедрой горстью сыпанула на стол гречку из холщового мешочка, хмурясь, принялась изучать что-то.

– Чего ж тебе, Гришка, спокойно не живётся? – вдруг, оторвавшись от изучения рисунка, спросила она. – Смотри… Тут и дорога, и опасность… да чего только нет! А всё она, Вероника твоя! Все беды из-за неё!

– Бабуль! Вероника женой мне была. Егорке мамой. – Сказал и сам усмехнулся досадливо. Женой! Как же… А мамой и вовсе никакой. Как-то вышло так, что ни отцу, ни матери Егорка не был нужен, с самого первого дня няню ему наняли, а сами продолжали жить так, как жили, будто и не изменилось ничего. Гриша многое осознал и переосмыслил, когда едва не потерял сына, а вот Вероника так и не поняла.

– Знаем мы, какой она женой тебе была, – поджала губы бабушка, – И слышать не хочу твоих оправданий! Да и не виноваты вы ни в чём, видно судьба твоя такая, в браке маяться…

– Глупости говоришь! Расскажи ещё про семейное проклятие… ага, а я поверю. Или вид сделаю. Нет никаких проклятий, просто кто-то не умеет подходящих для жизни людей в спутники выбирать. Влюбляемся мы, мужики, иногда не в тех.

– А влюблённость-ли то, Гришенька? Сдаётся мне, болезнь это…

– Ба… – Гриша не хотел в тысячный раз перемалывать тему собственного неудачного брака, поспешно перевёл стрелки, – А ты не знаешь, в дом с террасами кто заселился? Там же лет семь… или больше даже, никто не жил.

– Так внучка Варвары там теперь живёт, – охотно ответила старушка, – Даша. Она месяц назад мужа своего на нашем погосте схоронила, да и осталась в доме жить.

– Что с её мужем случилось?

– На мотоцикле разбился. То ли пьяный был, то ли ещё что… не знаю. Он, вроде как, был музыкантом, гитаристом, так вот на похороны никто из друзей и коллег не явился. Да что там, даже родителей не было. Одна Даша присутствовала. Всё сама организовала, бедная девочка…

– Почему бедная?

– В её роду всё наперекосяк. У всех. И она, кажется, не исключение.

– Расскажешь?

– О ней самой вряд ли, а о семье могу… Всё началось с бабки Валентины. Её ведьмой считали, и жила она не здесь, а в Тарасовке. Старшая дочь её в нашу деревню замуж пошла, а младшая в своей деревне осталась, замуж не вышла, но родила, правда. Дочку. Но о дочерях Валентининых говорить нечего, обычные жизни прожили, разве что старшая совсем с матерью знаться не желала, стеснялась её, даже в Тарасовку не ездила, чтобы не встретиться ненароком. За ней и внучка – Варвара, девица избалованная, от бабушки нос воротить начала. Мы с Варварой ровесницы, да подружками были, так что все её причуды у меня на глазах происходили… Девицей она была красивой, парни головы теряли и ходили за ней как бычки, а она всё на соседа, Игната засматривалась. Он старше на десять лет, женат, детишек малолетних двое, но Варвару не смущал этот факт, крутилась перед ним юлой, соблазнить пыталась почти открыто, нагло так, настойчиво. Игнат мужиком был крепким, на чары не поддавался и всё посмеивался, уговаривая жену, мол, ладно тебе, перебесится девка, забудет, я-то вон он, при тебе, при детях, в чужой огород не смотрю даже.

Бабушка замолчала. Долго молчала. Устав ждать, Гриша поинтересовался:

– А дальше-то что? Забыла?

– Нет! – бабушка поднялась из-за стола. – Не хочу говорить больше. Спать пойду!

Как ни любопытно Григорию было, но настаивать на продолжении рассказа не стал, во-первых, хорошо бабушку знал. Если она решила, что тема закрыта, как ни проси, решения своего не изменит, а во-вторых, чувствовалось в её истории что-то личное, не до конца ещё отболевшее, хоть и уйма лет прошла с тех пор. А ещё имя резануло слух. Игнат! Точно так его родного деда звали. И о нём очень не любили говорить в семье, особенно при бабушке.

В эту ночь Григорий даже не пытался заснуть, стоял у кухонного окна, вглядывался в ночь и размышлял. И вот что странно, о чём бы не думал он, мысли снова и снова возвращались к Даше, перед глазами то и дело возникала картинка, достойная фильма ужасов – морозная ночь, деревенское кладбище, луна заливает мертвенным светом покосившиеся кресты да старые могилы у ограды, и девушка с гитарой… Сама чернявая, вся в чёрном, а на лице чёрные потёки от размазанной туши…

Он подумал, что обязательно нужно дойти до её дома, проверить, как она. Удивило ли его то, что девушка разговаривала с кем-то, видимым только ею? Нет. Ему ли не знать, что мир куда шире и объёмнее, чем кажется на первый взгляд.

– Папа! – голос Егорки прозвучал требовательно. Пожалуй, впервые прозвучал требовательно, а не просительно, как раньше.

– Иду, Егор! – отозвался Гриша. Нелегко было стряхнуть с себя задумчивость и спрятать тоску от сына, но он справился. Нельзя тревожить мальчика, он слишком чувствительный и ранимый.

– Пап! Мне сильно надо…. – захныкал мальчик.

Гриша подхватил его на руки, отнёс в туалет, помог. Егорка ворчал, ему неудобно было принимать помощь, он хотел всё делать сам, но, к сожалению, без посторонней помощи обходиться не мог.

– Что на завтрак будешь? – спросил у сынишки Гриша. – Есть варианты: яичница, каша, омлет…

Мальчик скривился.

– Не хочу есть! – буркнул он, нахмурившись. В последнее время накормить его целой проблемой стало. И не в том дело, что вредничал и требовал чего-то конкретного в еде, просто аппетит пропал. Сначала ходить перестал, теперь вот аппетит пропал. Что дальше? Григорий с ужасом думал об этом и каждый раз, глядя на сына, терзался чувством вины.

– Нет, Егор, поесть надо, – решительно возразил отец. – Хоть чуть-чуть, но это необходимо. Давай договоримся. Ты постараешься и всё-таки поешь, а потом мы с тобой пойдём гулять.

Мальчишка внимательно посмотрел на отца, вздохнул и очень неуверенно, будто прислушиваясь к себе, кивнул. Сможет ли он поесть? Хочет ли он гулять?

Егорка рос обычным ребёнком – сообразительный, любопытный и улыбчивый мальчик очень рано начал говорить, щебетал обо всём без разбору, и что с того, что собеседницей его по большей части няня была? Родители, занятые собой, практически не замечали его: жив, здоров, ухожен и замечательно, а мальчик, подрастая, потихоньку начал замыкаться в себе. К родителям с расспросами больше не приставал, что не могло их, конечно, не радовать, не капризничал, всё больше с книгами время проводил и с карандашами.

– Чудо, а не ребёнок! – любила повторять подружкам Вероника, но подружки понимали – он ей не нужен. Кивали, соглашались, нахваливали Егора, но делали это настолько фальшиво, что будь Вероника чуть умнее, непременно заметила бы.

Ещё тогда Гриша начал замечать, что с Егором что-то неладное творится. И хоть тоже был по большей части занят собой, а всё же видел, как одиноко и тоскливо мальчику. Изменить ничего не мог, работа отнимала всё его время, но поглядывал на сынишку с жалостью.

А потом всё изменилось. Егорка заболел. Двусторонняя пневмония и долгая, почти бесконечная борьба за жизнь. Вот тогда-то, проводя в больничном коридоре долгие ночи и не менее долгие дни, понял Гриша, что никого в его жизни нет ближе и роднее, чем сын. Что никакая работа не заменит время, проведённое с ним, и ни за какие деньги не купить искреннюю и доверчивую детскую улыбку. Жаль, что Вероника так ничего и не поняла.

Вероника…

Думать о ней не хотелось совершенно, но она не отпускала. Её смерть не изменила ничего. Григорий по-прежнему был одержим ею, всё время думал о ней, вспоминал, лелеял в памяти счастливые моменты их первых свиданий, доходил до свадьбы и настроение портилось. Жизнь тогда чётко разделилась на «до» и «после».

– Пап, я бутерброд буду, – подумав, решил Егорка, дёрнул задумавшегося отца за рукав рубахи, просканировал синими глазищами, – Пойдём! Только я сам. Ты коляску подкати…

Бабушка уже ждала их на кухне. Стол ломился от разных вкусностей, но Егор скользнул по ним равнодушным взглядом.

– Ба… ты чай заварила? Ну тот… с сушёной ягодой…

– Да, внучок, заварила, – улыбнулась она, растрепав русые волосы мальчугана, – С чем будешь чай пить? С блинами?

Когда-то Егорка любил блины, сейчас же равнодушно пожал плечами. Глядя на сына, Григорий ужаснулся. Повадками тот напоминал древнего, прожившего целую жизнь старичка. Он всё видел, он мудр, он знает жизнь – и довольно с него. Больше нет интереса и стылыми льдинками застыло безразличие в глазах. Нет в них больше ни огня, ни молнии, не полыхают пламенем эмоции – в них постепенно угасает жизнь…

– Егорка! Сынок! – он испугался ни на шутку, затормошил мальчика, пытаясь отвлечь. Ну не может быть у семилетнего ребёнка взгляд глубокого старика! Не бывает так! В горле застрял комок, протолкнуть его не было никакой возможности, и Григорий схватил со стола стакан, плеснул в него из кувшина, хлебнул.

– Пап, ты чего? В кувшине бабушка для цветов воду настаивает. С марганцовкой, – завороженно проговорил Егорка, – Что теперь будет? Ты умрёшь?! Скажи! Ты умрёшь?! – личико мальчика скривилось, вот-вот слёзы брызнут.

– Егорка, – пододвинув стул, присела напротив мальчика бабушка, – От слабого раствора ещё никто не умирал. Напротив, марганцовкой кишечник чистят от гадости разной при отравлении. Так что поверь, папе ничего не угрожает.

– Совсем ничего?

– Абсолютно! – заверила бабушка.

Мальчик счастливо улыбнулся и вдруг попросил:

– Ба, а бутерброд сделаешь?

– Конечно, милый. С чем тебе?

– С мясом. И сыром. И ещё… блин съем.

– Вот и хорошо, – засуетилась бабушка, пока ребёнок не передумал, – Вот и ладненько. Ты поешь, Егорушка, а там, глядишь, и на поправку пойдёшь.

Гриша остановил коляску возле участка с красивым забором. Столбики забора, высотой не более полутора метров, были выложены камнем, соединялись столбики кованными панелями, по ним будто ползли во все стороны вьющиеся растения, в листве можно было разглядеть маленьких птичек, бабочек и даже, если присмотреться, жуков можно найти.

– Красиво! – заценил Егорка, осторожно коснувшись пальцем крыла бабочки.

– Да уж, – согласился с сыном Григорий. Действительно красиво. Решётки были выполнены не просто в чугуне чёрного цвета, искусный мастер добавил своему изделию красок. Где-то зелени, по листьям, где-то бронзы по стеблям, а крылья бабочки, заинтересовавшей Егорку отчётливо синевой отливали. Дома за елями, высаженными по периметру даже видно не было, но Егорке интересно стало, вон как шею вытянул, высматривает…

Мальчик обернулся на отца.

– Пап, зачем мы здесь? Почему остановились?

– Понимаешь, сын, тут человек один… девушка одна живёт. Я вчера ей помог, но не уверен, что она в порядке. Вот сейчас спросить хочу. Ты как? Не против?

– Не… Звони! – с готовностью отозвался мальчик. Гриша усмехнулся. Конечно он не против, ведь так хочется посмотреть, что за дом прячется в глубине участка.

Калитка, отзываясь на звонок, пискнула не сразу, видно Даша, стоя перед домофоном и разглядывая гостей, решала, стоит ли открывать.

Она вышла им навстречу в чёрном балахоне до пят, с распущенными смоляными волосами, с чёрными кругами под глазами – остатками вчерашнего макияжа. Григорий думал, что сын испугается, но мальчишка смотрел на Дашу с неподдельным восхищением.

– А где ваша метла? – вдруг спросил он, – На парковке, да?

– Какая метла? – запнулась девушка.

– Ну как же? Ведьме положено летать на метле! – авторитетно заявил мальчик, – Даже такой красивой, как вы!

Гриша открыл рот, собираясь отругать сына за бесцеремонность, но не успел.

– Имеется метла, – на полном серьёзе ответила Егорке Даша, – В сарае пока стоит. Видишь ли, сейчас не очень комфортно летать. Ветрено. В сторону от заданного курса сносит.

Мальчик кивнул с пониманием и протянул руку.

– Гончаров Егор Григорьевич! – церемонно представился он.

– Даша! Щербакова Дарья! – приняла рукопожатие девушка. Гриша заметил, что кисти её рук облегают тонкие перчатки. Егор тоже заметил, но не посчитал нужным заострить на этом факте внимание, вместо того указал пальцем на террасу, расположенную над крышей.

– Там что? – полюбопытствовал мальчик.

Надо сказать, что Дашин дом выглядел странно. Одноэтажный, прямоугольный, и по всему периметру дома тянулась широкая терраса. Крыша дома имела форму полукруга и тоже выходила на террасу, расположенную над первой в торце здания. Она, в отличии от нижней террасы, была застеклена, и вход на неё имелся как из здания, так и снаружи. Этот дом в деревне так и называли – дом с террасами.

– Это терраса, – охотно пояснила Даша, – А под крышей что-то вроде зимнего сада. Странное сооружение, согласна, – будто озвучила подслушанную мысль девушка, – Но выбора у меня нет, приходится жить в том доме, что мне достался.

– Да нет же! Круто! – заценил мальчик. Его отец не принимал участия в разговоре, лишь переводил недоумевающий взгляд с Даши на сына и обратно.

– Ты считаешь? – задумалась девушка, окидывая взглядом причудливое строение, – Ну может быть ты и прав… Во всяком случае, ни у кого больше такого дома нет. А не хочешь ли Егор Григорьевич, поглядеть на странный дом изнутри?

– Конечно хочу! – обрадовался мальчишка. – А что, можно?

– Можно! Толкни своего папу, застывшего истуканом, и заходите в гости.

Гриша будто очнулся. Взялся за ручки коляски, нажал на них, закатывая коляску на низкий порожек.

– Даша, ничего, что мы явились вот так, без приглашения? – смутившись, спросил он, ввозя сынишку в дом. – Тебе не до гостей, наверное.

– Ничего! – придержав дверь, буркнула в ответ девушка. Вот ведь странность, с Егоркой общалась охотно, с видимым удовольствием, а с ним сквозь зубы, стараясь даже случайный взгляд в его сторону не кидать.

– Как-то ты… не очень гостеприимна, – хмыкнул Гриша.

– Нормально всё, – дёрнув плечом, чуть мягче ответила она, – В конце концов ты спас меня…

– Понимать бы от чего… – пробормотал Гриша, но девушка проигнорировала его реплику. Оно и понятно. Кто ж станет незнакомцу с наскоку душу открывать?

Внутри шедевр дизайнерской мысли оказался не менее оригинальным и странным. Прихожей дом не имел. Зайдя в дом, гости сразу же очутились в гостиной, одна из стен которой целиком была выполнена из стекла. Напротив стеклянной стены, в другом конце гостиной располагались две двери, одна, по всей видимости, вела на кухню, другая – в жилое помещение, а также винтовая лестница между ними, ведущая в зимний сад.

– Оригинально, да? – усмехнулась Даша. – Что было в голове того архитектора?

Григорий пожал плечами.

– Для современного дома действительно оригинально и очень даже стильно. Мне нравится, но если учесть, что построен дом примерно в шестидесятых… то его странности действительно бросаются в глаза.

– И угораздило же меня такое наследство получить!

– Это же здорово!

– Ну… наверное. Вы располагайтесь в гостиной, я сейчас… – и она метнулась к двери, ведущей в комнаты, чёрные полы балахона, словно крылья ворона, метнулись за ней.

Проводив девушку задумчивым взглядом, Григорий толкнул кресло сынишки к огромному плюшевому дивану, занимающему центр гостиной, пересадил Егора, устроил поудобней, сам сел рядом. Оба молчали, озираясь, изучали обстановку. Всё просто. Ничего лишнего. Диван, стол, стулья, большой, сложенный из природного камня камин, комод и сервант – всё выполнено в одном стиле, вся мебель казалась старинной. Казалась, но не являлась таковой. Выходит, за простотой обстановки скрывается работа дизайнера и большие финансовые вложения. Интересно… Ремонт в чудном доме довольно свежий, мебель, судя по всему, меняли совсем недавно, это всё Даша делала или же получила наследство уже в таком виде?

– Красиво! – оценил Егорка. – Мне особенно лестница понравилась. Когда я снова стану ходить, я, наверное, смогу подняться по ней!

Даша подошла тихо. Ни сын, ни отец, занятые беседой, не услышали её шагов, только голос.

– Непременно, Егор. – серьёзно заверила она, – И по лестнице поднимешься, и зимний сад посмотришь, и, – она подмигнула, – На метле полетаешь.

Теперь Даша выглядела иначе. Балахон сменила на домашний плюшевый костюм, волосы собрала в хвост, смыла размазанный макияж.

Красивая девушка, ничего не скажешь, но Грише совсем не нравился подобный типаж, его привлекали девушки с тёплой красотой – милые, улыбчивые, с ямочками на щеках и непременно светловолосые. А Даша казалась снежной королевой – красивая, да, но красота её холодная, отстранённая: резкие, точёные черты, тёмные глаза в обрамлении пушистых ресниц, широкие, чуть изогнутые брови, бледная кожа, губы… а вот губы, слегка полноватые, немного смягчали облик.

– Почему ты в перчатках? – прервал затянувшуюся паузу Гриша и осёкся, понимая, что ответом будет грубое: «Не твоё дело!», но просчитался.

– Я пальцы сильно поранила. Вот… Лечу, – спокойно ответила девушка.

Григорий кивнул и отвёл взгляд. Неловко вышло. Разглядывал девчонку словно диковинку на базаре!

– Идём на кухню, – предложила девушка, – Чаем вас напою.

Гриша поднялся с дивана, принимая приглашение, а вот Егорка заупрямился.

– Можно я тут побуду? Пожалуйста! – и достал из кармана смартфон. Что-то промелькнуло в его глазах такое, что спорить Гриша не решился.

– Оставайся, – кивнул он.

Кухня тоже была отделана под старину. Гарнитур из массива искусно состарен, стол и стулья тоже выглядели как минимум изделием позапрошлого века, а буфет, пристроившийся у стены, похоже и в самом деле старинный.

– Хорошо у тебя. Уютно, – похвалил Григорий хозяйку.

Она в ответ лишь плечами пожала и отвернулась, доставая из буфета чашки.

– Что с Егором?

Вопрос прозвучал неожиданно. Вот так, в лоб мало кто спрашивать осмеливался.

– Не знаю, – честно ответил Григорий.

– Как так? – девушка поставила на стол чашки, следом деревянную миску, накрытую льняной салфеткой. От миски шёл восхитительный аромат свежей выпечки.

– Что-то психологическое, – не желал вдаваться в подробности мужчина, – Обследования не выявили патологии, а психологи нам пока ничем не могут помочь.

– Я могу… посмотреть его? – запнувшись, спросила Даша.

– Ты врач?

– Нет. Не совсем… Но я умею некоторые вещи…

Тут бы ему закричать на неё, обозвать шарлатанкой, ну вот зачем она так?! У них беда, с которой врачи справиться не могут, а она… насмехается будто. Но Григорий не закричал, не отказался от чая, и даже с места не поднялся с намерением тут же уйти, услышал свой голос, несказанно удивляясь собственным словам:

– Что ж, попробуй, если не шутишь.

Девушка кивнула. Сомнения, отразившиеся на его лице, она, разумеется, заметила, но насмехаться не стала. Попробует. Она непременно попробует поднять на ноги мальчика. Но если его травма действительно психологическая, ей необходимо будет знать, где и при каких обстоятельствах Егорка получил её. Иначе не справиться.

– Что ты делал ночью на кладбище? – снова в лоб спросила она, и Грише показалось, она просто не умеет говорить длинными фразами, только выдавать короткие рубленные предложения вопросительного характера, ставя собеседника в тупик своей прямотой.

– Жена на нём похоронена. Мама Егора. – Ему нечего скрывать, ответил, как есть.

– Я не о том. Что ты делал там ночью? – спросила так властно, что Григорий растерялся. И снова захотелось сбежать, но он снова остался понуро сидеть за столом, кроша пальцами надкусанный круассан.

– Соскучился! – фыркнул он, посчитав подобный ответ достаточным для удовлетворения её любопытства.

– Соскучился или тянет? – требовательно глядя ему в глаза, настаивала девушка. Будто бы есть в этих определениях существенная разница!

И тут он не выдержал. Поднялся из-за стола, уронив стул, двинул по поверхности стола чашку, расплескав чай, и пошёл в гостиную, так стремительно, что грохот упавшего стула догнал его уже в дверях кухни… Он замер на мгновение, обернулся резко, свирепо глянул на застывшую у стола девушку.

– Какое тебе дело до нас?! – холодно бросил он, уйти просто так показалось не очень хорошей идеей.

Она не ответила, он прошёл в гостиную за сыном, подхватил недоумевающего Егора на руки, довольно грубо посадил в кресло, покатил его к выходу. И мальчик не посмел возразить, лишь тайком от отца поднял ладошку и, едва сгибая пальцы, помахал появившейся в гостиной Даше. Она улыбнулась и кивнула, дав понять мальчику, что не обижается на его отца.

Ночью Григорий снова отправился на кладбище. Этот маршрут стал привычным до такой степени, что бабушка перестала задавать вопросы, лишь до сих пор неодобрительно качала головой и провожала внука обеспокоенным взглядом, а иногда даже крестила украдкой. Но вот такого, чтобы вторую ночь подряд Гриша шёл на кладбище, не было давненько, поначалу разве что. Тогда сложно было. Грише пришлось уволиться с работы, чтобы заботиться о внезапно заболевшем сыне. Он возил Егорку по врачам, снова и снова обследовал мальчика, но результатов обследования не давали, врачи лишь разводили руками, мол, здоров мальчишка, физически здоров, а проблемы его в голове искать нужно.

Сколько их было потом – и психологов, и гипнологов – всё без толку. В итоге о передышке взмолился измученный Егор, да и бабушка на сторону мальчика встала. Гриша сдался. И с тех пор повадился ходить на кладбище ночами. Днём – никогда, а ночами пару-тройку раз в неделю выбирался. Он сам себе не мог объяснить, что за сила тянет его к могиле жены, сначала пытался найти ответ, а после рукой махнул. Раз ходит, значит, так нужно. Иногда, правда, сопротивляться пытался, превозмогая странную тягу, оставался дома, но наутро силы покидали его, с кровати подняться не мог. Видно, таким образом мстила ему Вероника за пренебрежение.

В эту ночь ещё холоднее стало. Подморозило, хрустела под ногами тонкая корочка льда, сковавшая разбитую за зиму дорогу, что-то потрескивало в воздухе, смотрели с чёрного неба холодные звёзды. Всё здесь, возле могилы было как обычно, и в тоже время… несколько иначе что ли. Вроде бы, ничего не изменилось, а в душу неприятный холодок лезет, пробирается потихоньку, чтобы остаться навсегда. Кажется? Ощущение, должно быть, сродни звериному инстинкту, из тех необъяснимых, когда вроде бы не произошло ещё ничего, а зверь мечется и страшно воет, чуя беду. Человеку подобная чувствительность не свойственна, он полагается скорее на разум, нежели на собственные ощущения, так отчего же тогда Григорий замер в ужасе, не смея шелохнутся, и даже дышать боится? Отчего судорогой свело ноги и кажется, что они, как и у Егорки, отказываются служить и подчиняться?

Он никогда не боялся кладбищ. Что в них пугающего? Тихо, спокойно, даже умиротворение какое-то чувствуется, хоть и свойственно людям бояться смерти и кладбищ, с ней заодно, как мест последнего приюта, но Гриша не боялся никогда и частенько, будучи ребёнком, прятался от бабушки среди могил. Бродил, читал таблички, представлял себе жизнь когда-то умерших людей. Кем они были? Как жили? Как путь свой земной окончили?

Всё так, но сегодня что-то дало сбой, и ему хотелось вопить от ужаса, но язык будто примёрз к нёбу, слушаться не желал, и каких усилий стоило не поддаться панике!

С трудом справившись с захлестнувшими эмоциями, мужчина сунул руки в карманы, бросил, на фотографию, подсвеченную робким огоньком зажжённой свечи, короткий взгляд.

– Довольна, тварь?! – проронил он сквозь зубы и, не медля больше, двинулся к выходу.

Однако что-то остановило его. Чувство тревоги, да, на этот раз не лютого ужаса, а именно тревоги, заставило остановиться и поменять маршрут.

Девчонка сидела на скамейке, привалившись боком к ограде, гитара валялась тут же, на земле, как и тонкие кожаные перчатки. Одного взгляда на освещённую ярким светом фонаря фигурку хватило, чтобы понять, как отчаянно девушка нуждается в помощи.

Чертыхнувшись, Гриша в три прыжка преодолел оставшееся расстояние, подхватил девушку на руки, ругаясь вполголоса, потащил её к машине. Он старался передвигаться быстро, но получалось не очень, то камень из-под ноги выскочит, то зацепится за что-нибудь. Благо, идти до выхода всего ничего. А там проще, там машина, на машине до бабушкиного дома всего четыре минуты. Бабушка справится. Обязательно справится… поможет девочке. Вот тут настоящая паника накатила. Девчонка не приходила в себя, а Гриша ничем не мог помочь ей. Растерялся. Да и не умел, не слишком часто встречались ему барышни, уходящие в обморок по поводу и без.

Или же она замёрзла и заснула? Как разобраться? Он же даже пульс не проверил! Не сообразил… Может, она уже того… Не живая?…

Его как током прошило. Но девчонку не бросил, сгрузил на заднее сиденье, прыгнул за руль и стартанул. Да так рванул с места, что все деревенские собаки оценили. Лай подняли такой, что, наверное, до Москвы долетел. Ничего. Это всё неважно, важно довезти девицу до дома, а там бабушка непременно поможет.

Бабушка и в самом деле помогла. Сначала, увидев Дашу, поджала губы и нахмурилась, но не погнала внука вместе с девушкой за порог, распоряжаться взялась. И его загоняла, и сама забегалась.

Даша долго не приходила в себя, но вот дрогнули ресницы, девушка открыла глаза. Испугавшись незнакомой обстановки, она рванулась с дивана, но Гриша был начеку, удержал.

– Убери руки, – хрипло попросила девушка и добавила едва не со слезами, – Пожалуйста!

– Спринтера изображать не будешь?

Даша покачала головой. Какой уж тут спринт, когда силы кончились вместе с рывком, тут бы пару шагов пройти без посторонней помощи, а уж бегать…

– Хорошо, – Гриша разжал пальцы, удерживающие Дашины плечи, и та заметно расслабилась. – Ты не выносишь прикосновений?

– Что-то вроде того, – уклончиво ответила она, – Ничего личного, просто…

– Не рассказывай, не надо, – отрицательно покачал головой парень. – Расскажешь, когда сама захочешь рассказать.

– Спасибо…

Глава 3

Погода с самого утра менялась едва ли не ежеминутно. Словно определиться не могла, и как модница, крутилась перед зеркалом, примеряя новый наряд. Это не это, то не это… Сначала случилось хмурое утро, потом вдруг расчистилось небо, стало жарко, а потом погода внезапно испортилась. Ещё когда Варвара садилась в автобус, солнце светило вовсю, девушка изнемогала от жары и духоты и проклинала раскалённое нутро старенького автобуса. А тут ещё пассажиров набилось столько, что зажали девушку в самый дальний угол на задней площадке по солнечной стороне. Пока ехала, думала сознание потеряет, да так и останется висеть, придавленная чьими-то чужими телесами, но уже на полпути к деревне, за окнами внезапно потемнело, поднялся сильный ветер, и, казалось бы, вот оно, облегчение, да куда там! Что называется, из огня да в полымя!

Думать о том, что довелось пережить накануне, Варвара в таком аду не могла, да и не хотела, пожалуй, всю ночь от страха тряслась и заснуть не могла, вспоминая и прокручивая в голове свой визит к бабушке. В автобусе, напоминающем консервную банку, думалось только о том, как бы добраться до дома живой, как бы выбраться на нужной остановке, а не уехать до города, как бы не встретить никого по пути до дома… Никого, это значит его, того единственного, ради кого и была затеяна авантюра с приворотом. А вероятность встречи была высока, соседи всё же, сталкиваться на улице частенько приходится.

Варвара давненько поглядывала на взрослого соседа, а однажды поняла, что жить без него не может. Что ей необходимо постоянно видеть его, знать, что он где-то рядом, и она всё старалась мелькать перед ним, а он подмигивал лукаво, усмехался, лаская взглядом: «Ой хороша ты, Варька! Справная жена кому-то достанется!». Она краснела, смущалась и убегала, а в душе алым цветом цвела надежда. «Когда женишься, Игнат?» – спрашивали парня соседи. Он хмурился, напуская на себя делано-суровый вид, кивал на затеянную стройку, мол вот дом закончу, тогда и женюсь. Да ещё подождать надо, покуда невеста подрастёт. И Варя снова краснела и смущалась, думая, что говорит он о ней. Но вышло иначе.

Не Варвару Игнат под венец повёл, а подруженьку её – Антонину. Та, правда, знать не знала о Варькиных страданиях, девицей Варвара, закрытой была, подружкам самое сокровенное не доверяла. Вот и оставалось ей теперь довольствоваться короткими встречами на улице, здороваться и прятать ото всех свои чувства. Не очень-то получалось, конечно, та же Тонька скоро смекнула, отчего вдруг подружка с ней общение прекратила, но Варе до прочих дела не было, а Игнат в её сторону не смотрел даже, всё с Тоньки своей глаз не сводил.

Родила Тонька ему. Двоих пацанят родила. Сейчас уж одному три годочка, другому годик, а Варя всё так же живёт одна в родительском доме, никого не привечает, ни с кем дружбы не водит. Всё Игната ждёт. И понимает, что напрасно, но всё равно ждёт. Крутится перед ним, заигрывает почти в открытую, а он всё отшучивается добродушно, к Тоньке своей бежит, к сыновьям. Варя так и осталась для него смешной соседской девчонкой, которой он, приезжая домой на каникулы, непременно привозил из Москвы конфеты и леденцы на палочке…

Сделать приворот Варвара решилась от отчаяния, слишком невыносимо смотреть сквозь забор на чужое счастье, слишком больно осознавать, что мимо проходит жизнь, день за днём проходит, но в её днях ничего не меняется, в них всё так же сумрачно и промозгло.

Не то чтобы верила Варя в приворот, но отчаяние и не на такие поступки толкает, а тут ещё отец в разговоре с матерью бросил презрительно фразу о том, что дочь непутёвой вышла, все бабы как бабы, а эта… тьфу! Тронутая! Всё о прынцах грезит! Женихов прочь со двора гонит. Да посетовал, что время нынче не то, иначе бы давно со двора сговорили. Хоть за кого, хоть за Никитку блаженного, стыд-то какой! Другие уж внуков нянчат, а им и не дождаться поди…

Варя стояла за приоткрытой дверью, каждое слово слышала и зажимала ладонями рот, чтобы не завыть в голос от отчаяния. Ворчал отец, и при ней ворчал, но, чтобы вот так… Обида захлестнула, выскочила во двор, а за забором Игнат мальчонку в воздух подкидывает и ловит. Весело обоим, малыш заливается соловьём, хохочет, ногами в воздухе дрыгает… Да Тоня на крыльцо вышла, подошла к мужу, за руку тронула, улыбнулась. Он склонился к ней, зашептал что-то на ухо, обнял, и так, в обнимку, с малышом на руках, они в дом ушли.

Тогда Варвара решилась. А сегодня ехала в переполненном автобусе и смотрела, как наползает с севера сизая туча, заволакивает небо, догоняя пыхтящий от натуги автобус. Ох, не успеет Варя до дому добраться, как раз в грозу попадёт.

Непогода разразилась, когда Варя, энергично распихивая окружающих, начала пробираться к выходу. Успела. Вывалилась из автобуса в самый последний момент, когда двери уже закрывались. Вывалилась едва ли не плашмя, сильно ударившись коленом и рассадив о землю ладони. Тихонько скуля от боли, девушка отползла чуть в сторону от отъезжающего автобуса, погрозила ему, удаляющемуся, кулаком, попыталась подняться.

А вокруг бушевал ураган. Дождь лил, казалось, со всех сторон, и даже, наверное, немножко снизу, порывы ветра едва не сбивали с ног и Варваре пришлось ухватиться за столб, обхватить его руками и зажмуриться.

Сколько она так стояла под порывами ветра и потоками дождя – сама не знала, лишь орала в голос от страха и… молилась. Молилась?! Она?! Бога нет. В него нельзя верить. Запрещено! Вот только почему человек в самые тяжелые для себя моменты обращается к богу, а не к Советской власти? Да чем она защитит? Вот именно! Ничем. А бог? Да и он не помощник! Что остаётся? Уповать на судьбу. Принять её такой, какая есть, и вздрагивать, втягивая голову в плечи каждый раз, когда рассекает небосвод рогатая молния, шептать в исступлении: «Только не сейчас! Только не в столб!», считать секунды между вспышкой и раскатом грома.

Да чего там считать-то? Гроза лютует здесь и сейчас, и Варвара вопила от ужаса, понимая, что каждая новая вспышка может стать для неё роковой. Чуть в стороне рухнуло выдранное из земли дерево, осколки древесины разлетелись брызгами. Что-то больно чиркнуло по ноге, обожгло её, но и боль прошла мимо понимания, девушка, ослеплённая страхом, не заметила её, как и того, что чьи-то руки, живые, человеческие руки, пытаются оторвать её от столба. Откуда здесь человек? Ведь только что никого не было…

А тому, кто явился на помощь, пришлось прижаться к девушке, вжимая её в столб, и только тогда получилось разжать намертво сцепленные пальцы.

Пропала из-под рук опора, и девушка разом обмякла, повалилась на кого-то кулем, мазнула по спасителю стеклянным взглядом и… не узнав его, завопила ещё сильнее, принялась усиленно отбиваться, хватаясь за столб. Мужчина, чертыхнувшись, потащил её к трактору. Как бы то ни было, но раз взялся спасать, отступать не годится. Дотащить дотащил, а в кабину затащить упирающуюся девчонку – никак. Ударил по щеке. Голова мотнулась в сторону, но взгляд прояснился немного, сфокусировался, промелькнуло в нём узнавание. Он выдохнул с облегчением, жестами показал Варе, что нужно подняться, подтолкнул к подножке. Она кивнула, поняла, охнув от внезапной боли в ноге, оступилась, но решительно полезла в кабину. Он нырнул следом.

– Игнат, ты откуда здесь? – крикнула она. И тут молния ударила. Яркая, во всё небо, от края до края, и от грохота уши заложило, а деревянный столб, от которого только что Игнат оттащил Варю, превратился в пылающий факел.

Варвара зажмурилась, обхватила голову руками и завизжала, Игнат покосился на неё и завёл мотор. Надо ехать к деревне. Пусть соседка повопит в своё удовольствие, может и страх вместе с криком выйдет, начнёт соображать. Мужчина видел, как ломает её от страха, а ещё видел, что поранилась сильно, что кровь заливает лицо. Видать щепка отлетела, рассекла лоб. Нужно ехать. Хоть и видимость нулевая, но Варваре сейчас необходима врачебная помощь, самому не справиться. А тут ещё, странное дело, он впервые увидел в Варваре девушку. Красивую девушку. И это несмотря на то, что выглядела она сейчас совсем не лучшим образом. Мокрая, перемазанная грязью и кровью, лицо разбито, все руки в ссадинах да синяках. А ему до дрожи захотелось обнять её. Так крепко обнять, чтобы дыхание перехватило. Обнять, пробежаться пальцами по острым позвонкам…

Что ж за наваждение такое?! Игнат заставил себя отвернуться от девушки и не коситься на облепленные мокрыми брючками колени. Скорей бы до дома добраться. Скорее…

Варю Игнат знал с рождения. Частенько оставался приглядывать за ней по-соседски, таскал её с собой на реку, бывало из детского сада забирал, позже помогал с уроками. Он так привык относиться к Варе как к младшей сестрёнке, что и не заметил, когда она вырасти успела. Впрочем, не до Вари ему стало. Влюбился. Да так, что готов был горы свернуть, добиваясь расположения той единственной, кого в толпе всё время взглядом искал. А ведь его Тоня на десяток лет моложе, и она ровесница Варвары, подружка её лучшая. Её тоже Игнат помнил совсем малышкой, да только её взросление не прошло мимо, зацепило, измучило, он и не чаял её благосклонности дождаться. Но сложилось всё. Сейчас семья у них, живут душа в душу, деток растят. И любовь в их доме живёт. Настоящая.

Так с чего вдруг возникло такое острое, непреодолимое желание наброситься на Варю, утащить куда-нибудь на сеновал и до рассвета не выпускать из объятий?!

Вот наконец, знакомая калитка, Игнат остановил трактор, выпрыгнул из кабины, помог спуститься Варе, неловкую паузу заполнив очевидными словами, о том, что гроза идёт на убыль, и всё будет хорошо.

Варвара отстранённо кивнула, не поднимая глаз, буркнула слова благодарности и нырнула в тёмные сени. Постояв на крыльце, Игнат вздохнул и побрёл к своему дому. Дождь почти закончился, над лесом в разрывах туч синело умытое грозой небо, пронизывали тучи солнечные лучи. Игнат не спешил. Он стоял возле своей калитки, взявшись за неё рукой, смотрел на небо, словно среди туч ответы искал. Но молчали тучи. Где-то вдали грохотал гром, иногда рассекала небо молния, но гроза ушла далеко. Так стремительно налетела, растревожила сонный посёлок, побушевала над полями и лесом, расплескалась слезами и унеслась, гонимая ветром. Лишь запах озона в воздухе оставила да щемящее чувство с горьким осадком, ощущение чего-то несбывшегося, потерянного безвозвратно.

Глава 4

Даше нездоровилось. Ночные вылазки на кладбище дали знать о себе и обернулись простудой. Девушка никак не могла согреться, хоть и разожгла камин, едва оказавшись дома.

Очнувшись в чужом доме, на чужом диване, она хотела сразу уйти, слишком неловко было пользоваться чужой добротой. Непривычная к ней, Даша воспринимала любое внимание к своей персоне как вежливость, не более того. Просто вежливость. Разве могут люди помогать друг другу? Разве бывает так, что кто-то спасает тебя не из корыстных побуждений, а ради самого спасения? Разве твоя жизнь, растоптанная и истерзанная может хоть что-то значить для окружающих?

Когда-то маленькая девочка Даша верила людям, но они раз за разом доказывали, что она ошибается. И душа девочки покрылась коркой, что с каждым годом становилась всё толще и жестче. Девочка замкнулась, перестала верить окружающим, перестала подпускать к себе людей. Исключение сделала лишь для Матвея, но и он предал…

Дом, полученный в наследство, пришёлся как нельзя кстати. Надеясь спрятаться от прошлой жизни, Даша уехала в деревню, полагая, что уж в деревне-то точно никто в душу лезть не станет. И не только в душу. В итоге ехала за уединением, а оказалось, что затеряться в Москве куда проще. В деревне все на виду, повсюду люди. И даже если ты их не видишь, всё равно они видят тебя, и что бы ты ни сделала, в кратчайшие сроки это становится достоянием общественности. Но друг дружке местные аборигены перемывать кости устали, а тут она, новенькая. Москвичка! Да ещё вида такого необычного… Вот Даша и стала в деревне самой обсуждаемой личностью, а учитывая, что не просто так приехала, а сразу мужа хоронить, так и вовсе разошлись местные. Кто-то за спиной шушукался, а кто-то и вслух вопросы задавать не стеснялся. Даша упорно делала вид, что не слышит, лишний раз из дома старалась не выходить, но тут в магазине шепоток до слуха донёсся, короткое, но веское словечко: «ведьма». Даша усмехнулась украдкой. Ведьма! Да будь она ведьмой, влипала бы раз за разом в истории одна страшнее другой? Вот уж вряд ли.

Так вот Григорий не отпустил её бродить по ночной деревне, оставил ночевать в своём доме, напоил горячим молоком. Молоко Даша не любила, тем более с мёдом, но привередничать не стала. В чужом доме – чужие правила. Раз поят молоком, значит так тому и быть, она выпьет, даже с мёдом, и ночевать останется, потому что голова кружится и перед глазами всё плывёт. Хочется одного – принять горизонтальное положение, укрыться одеялом так, чтобы один нос наружу торчал, закрыть глаза и спать. Спать… Гриша что-то говорил ей. Что-то успокаивающее и доброе, и она, словно на волнах качалась, слушая его. Ни слова не понимала, но ей впервые за долгое время было спокойно.

Утром, поблагодарив гостеприимных хозяев, Даша пошла к себе. Дошла, упала на диван, укуталась в тёплый плед. Но этого показалось недостаточно, кряхтя и ворча что-то, встала, развела огонь в камине. Снова закуталась в плед, но всё продолжала мёрзнуть. Понимала, что это озноб, знала, что необходимо сейчас развести в кружке порошок жаропонижающий, да таблеток каких поискать, но двигаться не хотелось. Ни рукой пошевелить, ни ногой – труд тяжкий, на любое движение, дающееся обычно легко, сил требовалось столько, что найти в себе подобный ресурс Даша никак не могла. Хотелось спать. Но и заснуть не получалось из-за противной навязчивой, как жужжание мухи, головной боли.

А затем в сознание вторгся непрошенным ещё один звук. Создавалось впечатление, что кто-то на кухне шинкует капусту. Будто нож мерно стучит по разделочной доске, и ещё хруст, характерный для капусты, слышится как будто…

Девушка даже не испугалась. Понимала, что звук для её дома чужеродный, кроме неё шинковать капусту здесь больше некому, да и дверь закрыта, а ключи, опять же, только у неё есть. Понимала, что больше в доме находиться никто не может, но не испугалась, а вот любопытство не позволило остаться безучастной к происходящему, Даша заставила себя выбраться из-под пледа, подняться с дивана и, забыв о тапочках, побрести в сторону кухни.

Звук становился громче. Помимо стука ножа по разделочной доске стал различим ворчливый, недовольный голос. Кто-то что-то невнятно бормотал себе под нос то громче, то тише, но разобрать слова не представлялось возможным. Взявшись за ручку двери, Даша замерла, помедлила, прислушиваясь. Она пыталась по голосу понять, кого же к ней на кухню занесло? Но голос казался незнакомым, не различить даже мужской или женский. Даша прижалась ухом к двери и услышала отчётливое:

– Заходи!

Пожала плечами, распахнула дверь, и вот тут её догнал страх. На кухне никого не было. Никто не готовил пищу и не стучал ножом по разделочной доске, а идеальная чистота говорила о том, что на этой кухне уже очень давно никто не хозяйничал.

Побоявшись упасть, Даша схватилась за косяк, задышала тяжело, будто воздуха вдруг перестало хватать, наклонилась, заглядывая под стол. Ну и что, пусть пространство под ним и так просматривается, а вдруг?! Ага! Грабитель залез в дом, нашинковал капусту, убрал всё за собой и спрятался… за ножку стола! Конечно, всё так и было!

Интересоваться, кто здесь, Даша не стала. Эта фраза, так любимая американскими кинематографистами, раздражала, пожалуй, даже больше, чем разделение героев, когда начинается самое страшное, типа, вы проверяете левое крыло особняка, мы правое. Ну идиотами же надо быть, чтобы разделиться в подобной ситуации! Ясно же, сейчас придёт какой-нибудь монстрик и схомячит всех. Ну а на «первое» и «второе» блюдо они уже сами разделились.

Первая мысль была о побеге. Надо просто свалить отсюда куда подальше. От этого дома, из этой деревни. Ну да, тогда и из жизни тоже… Куда ей бежать? В Москву? Нет для неё там больше места. Город детства отторг её, не оставив ничего в выжженной душе. Разве что серый пепел да страшные воспоминания. Да и не убежать от себя. От кого угодно спрятаться можно, только не от себя. Даже сбежав в деревню, девушка не почувствовала себя свободной, прошлое продолжало преследовать. Ночными кошмарами, вылазками на кладбище, терзанием гитарных струн…

Даша шагнула на кухню, прикрыла дверь за собой, огляделась ещё раз. На этот раз не в поисках незваного гостя, проверяя, всё ли на кухне так, как она оставила? Вроде да… Девушка пожала плечами. Ну не приснилось же ей? Стук действительно был! Был! Или она с ума сходит? А слуховая галлюцинация – это первый звоночек – симптом прогрессирующей шизофрении? Хотя, чего уж лукавить, не первый. Иначе как объяснить её ночные походы на кладбище Вот поставила себе диагноз, и сразу легче стало. Девушка уверенно подошла к холодильнику, достала бутылку воды. Налила воду в стакан, потянулась в полку за аптечкой, и тут за спиной хихикнул кто-то. Мерзко так, издевательски… Что-то холодное коснулось шеи, лёгкое, невесомое, будто ветерок, но отчего-то жутко сделалось от этого прикосновения. Хотелось заорать, но крик застрял в горле, и даже обернуться никак не получалось.

– Матвей… – его имя всё же удалось вытолкнуть из пересохшего горла, – Это ты?

Холодные пальцы стиснули шею, ледяное дыхание обожгло щёку…

– Матвей!

– Ты забыла гитару на кладбище! – отчётливо прозвучал голос в её голове. – Будешь наказана!

– Я не виновата! – цепенея от страха, залепетала девушка. – Я не сама ушла!

– Ты забыла гитару…

Его не волновали её оправдания, он ничего не хотел слушать, ничего не желал знать. Да о чём она! Ему вообще давно пора упокоиться и не беспокоить её больше своим присутствием! Ведь умер же! Умер и захоронен! А это всё… Наверное, она просто чем-то больна. Наверное, это не Матвей, а галлюцинация. Очень реальная галлюцинация. Со спецэффектами. Но разве бывает так, чтобы галлюцинация причиняла боль?

Сам по себе открылся кран, вода несколько секунд текла так, как положено, в раковину, а потом вдруг забрызгала во все стороны, будто кран кто-то пальцем зажал. Вода хлестала, и преимущественно Даше в лицо, а она стояла, застыв столбом и жмурясь, качала головой, и лишь губы шептали как в бреду: «Ничего этого нет. Это просто глюки. Ничего этого не может быть!». С волос и одежды вода текла на пол, но девушка будто не замечала этого. Кран фыркнул насмешливо, вода перестала течь, но с жутким грохотом, заставив Дашу резко обернуться, слетела со стола и разбилась вдребезги кружка. Девушка завизжала от ужаса, упала на четвереньки, забилась под подоконник и сжалась, стараясь стать невидимой, подтянула колени к подбородку, уткнулась в них лицом, голову прикрыла руками.

Феерия на кухне продолжалась: летали предметы кухонной утвари, хлопали дверцы гарнитура, с полок сыпались жестяные банки с крупами, мукой, сахаром – уютная, идеально чистая кухня превращалась в сарай. Вот выехал сам по себе ящик с приборами, зависли в воздухе разом все ножи, а после один за другим, почти без пауз полетели через всю кухню, вонзаясь в деревянную стену.

Даша сдавленно пищала, наблюдая за тем, что происходит в её доме, её будто парализовало страхом и прибило к стене.

Сквозь какофонию, устроенную непонятной силой, пробился звук из реального мира, такой важный и знакомый, но Даша сразу не смогла опознать его, поняла лишь, когда настойчивая мелодия заиграла в третий раз. Мобильник! И только теперь осознала девушка, что с сигналом мобильного телефона в доме воцарилась тишина. Больше не летали предметы, не хлопали дверцы шкафов, не билась посуда, и, если зажмуриться, могло показаться, что ничего этого и не было, списать на кошмарный сон. Даша зажмурилась, но, когда вновь открыла глаза, ничего не поменялось. Всё тот же разгром на кухне, всё так же настойчиво звонил мобильник.

И кому же она так понадобилась? Раздражение накатило и отступило, всё-таки стоит сказать спасибо столь настырному абоненту, избавил её от кошмара. Пусть временно, очевидно же, Матвей не оставит её в покое, но всё же, благодаря звонившему, выдалась передышка.

Звонил друг Матвея. Ну как друг… такой же, как и все остальные – лживый предатель. Хорошо дружить было, когда Матвей рядом находился, оплачивал их гулянки, выручал, денег в долг давал, а когда Матвея не стало, никто из них – мнимых друзей не соизволил явиться, поддержать её, как-то помочь. Со своей бедой Даша осталась одна. Звонила ребятам, звала на похороны, но все оказались чертовски заняты, ну то есть абсолютно, мямлили в трубку оправдания, обещали помочь, как только деньгами разживутся, а пока нет, никак, сами последний плесневый сухарь доедают. Не потянула Даша похороны в Москве, не вышло быстро денег раздобыть, пришлось везти Матвея на деревенское кладбище, здесь удалось сговориться куда дешевле…

– Чего ты хотел, Тимур? – не поздоровавшись, устало спросила девушка. Не хотела отвечать, но подумала, что, если не ответит, снова начнётся вакханалия на кухне.

– Да я… – голос лучшего друга Матвея звучал просительно и жалко, – Не знаю… как спросить тебя…

– Ну спроси уже как-нибудь. – Даша ответила грубо. Хоть и не понимала, о чём речь пойдёт, но судя по тону, ей формат беседы не понравится.

– Ты как вообще, Дашка? – вместо того, чтобы выложить просьбу, спросил Тимур.

– Знаешь, Тим, давай без прелюдий. Выкладывай, зачем звонишь. – хотелось зарычать, наорать, разбить вдребезги этот ненавистный аппарат, лишь бы не звонил больше никогда, не окунал подобными звонками её в прошлое. Держалась. Пульсировала боль в голове, подкашивались ноги, но вот мысли, вопреки плохому самочувствию, казались чёткими и ясными.

– Да я это… Даш, Матвей говорил, что крутое музло написал. Ему уже всё равно, а нам… пригодится. Мы нового гитариста взяли… Даш, ну надоело каверы играть по барам, хочется чего-то своего…

– Так сочини, Тим! В чём проблема?! Зачем тебе Матвеевы наработки?

– Значит, не соврал… Есть они, наработки. Ты слышала?

– Тим, тебя культурно послать или жёстко?! Нет никаких наработок. Они у Матвея в голове были. Там и остались. Всё. Не звони мне больше.

– Даш, но может… – не верил парень.

– Не может! – отняв телефон от уха, девушка с силой вдавила пальцем в дисплей, сбрасывая звонок. Вот ведь чёрт! И так настроение паршивое, а тут этот ещё! Злость кипела внутри, требовала выхода, в такие моменты Даша старалась не касаться ничего руками, особенно это касалось выключателей. Лампы в доме взрывались регулярно, а с ними и пробки выбивало и, зная свою особенность, разозлившись, девушка старалась схватить с дивана подушку-антистресс и мять её, успокаиваясь, скидывать негативную энергетику. Но сейчас на видном месте подушки не оказалось, Даша в растерянности оглядывалась, но взгляд выхватывал всё новые и новые детали разгрома. Сахар, соль, крупы, мука – плотным слоем покрывали пол, кругом валялись осколки, дверь кухонного шкафчика болтается на одной петле…

Девушка застонала. Ярость, зарождаясь глубоко внутри, стремилась вырваться. Этого нельзя допустить, надо контролировать себя. Всегда. Во всём. Матвей наказывал за эмоции. Сильно наказывал… Даша рванула кран, сунула руки под хлещущую струю воды и почти повисла на раковине. Пальцы закололо почти невыносимо. Так выходит злость, но на смену ей непременно придёт усталость, и Даша будет лежать на диване, не в силах пошевелиться. Тяжёлым одеялом навалится апатия, остановятся мысли и состояние подобное будет длиться от нескольких минут до нескольких часов – всегда по-разному. И точно. Сил хватило только на то, чтобы выключить воду и доползти до усыпанного мукой и макаронами небольшого кухонного диванчика.

Но сегодня все пошло не так, как обычно, в голове замелькали картинки из прошлого, всё то, что хотелось похоронить в глубинах памяти, всё то, что беспокоило и терзало душу до сего дня.

Вот они в баре с подружками. Девочкам весело. Они юны и беззаботны, они в этот вечер на танцполе у самой сцены, где выступает неизвестная никому кавер-группа. Не сказать, что хорошо играют, но стараются. Даша в компании этих девочек оказалась случайно. В очередной раз поругалась с родителями, оставаться наедине с обидами не хотелось, и она поехала в общежитие к однокурсницам. А они в бар собрались и гостье оказались совсем не рады, хоть и учились вместе, а до того дня Даша с ними не общалась. Пришлось искать компромисс, и Даша, подумав, кивнула. В бар, так в бар.

Вот она танцует и ловит на себе чей-то тяжёлый взгляд. Он прожигает, возникает чувство дискомфорта, даже более того, чувства страха. Даша останавливает движение, ищет того, кто доставляет ей неудобство. Находит. Встречается взглядом с гитаристом и страх сменяется ужасом. Его взгляд – взгляд хищника, почуявшего добычу, и девушка под этим взглядом становится жертвой. Ей хочется сбежать, ей не нравится быть жертвой, она, перекрикивая рёв музыки, говорит одной из девчонок, что уходит и, расталкивая локтями танцующих, пробирается к выходу.

Вот уже другой вечер. Они уже в другом баре, и Даша не сразу узнаёт группу на сцене, лишь почувствовав тот же острый взгляд, смотрит на музыкантов, ловит полуулыбку гитариста и понимает, что группа, хоть и сменившая репертуар, всё та же. Она снова пытается сбежать, но парень догоняет её уже на выходе, хватает за руку, чтобы уже не выпустить…

Почему она не отвергла его тем вечером? Тогда ещё была возможность уйти, тогда была возможность скрыться и никогда больше не встречаться с этим красивым, но таким опасным парнем. Не смогла. Сработал синдром жертвы. Не смогла отказаться от разговора, как, впрочем, и от отношений с ним.

Не смогла. Казалось, от неё вообще больше ничего не зависит. Ни решения, ни сама жизнь. С того вечера жизнь её принадлежала уже не ей, и не ему даже, а какому-то злому року, именно он довлел над ними обоими, лишая воли, подчиняя себе.

Они будто утонули в этих странных отношениях. Они не расставались, а если приходилось, чувствовали, непреодолимую тягу друг к другу. Они захлёбывались страстью и чувствами, но были ли эти чувства любовью в привычном человеческом понимании? Вряд ли. Неправильные, причиняющие боль, токсичные с самого первого дня отношения, необъяснимые для обоих, тяготили и мучили, но отказаться от них не мог ни парень, ни девушка.

Через полгода поженились, продали квартиру, в которую родители отселили подросшую дочь, такой подарок они на шестнадцатилетие ей сделали, продали вторую квартиру, оставшуюся Даше от родителей, купили другую – большую, почти в центре Москвы. Так захотелось Матвею, самой же Даше куда больше импонировали спальные окраинные районы, не такие статусные, но зелёные и не настолько оживлённые. Одну из комнат в новой квартире, по настоянию Матвея, сразу звукоизолировали – парень решил, не посоветовавшись с супругой, организовать в доме репточку. Идея с треском провалилась, остальным музыкантам слишком неудобно было добираться до них, да и не нравилось почему-то, говорили, что атмосфера в доме слишком тяжела. Но для комнаты Матвей быстро нашёл применение – он в ней «воспитывал» жену. Удобно же! Ни звука до соседей не долетает! А воспитывал жену Матвей частенько.

Почему-то именно Дашу он винил во всех своих неудачах. Что бы ни случилось, виноватой всегда оказывалась она. В частности, в том, что музой стать не сумела. Матвей хотел славы, мечтал пробиться на большую сцену, но без собственных композиций о сцене разве что мечтать оставалось, на каверах далеко не уедешь, а хотелось всего и сразу. Он никак не мог отступить, слишком от многого пришлось отказаться ради мечты. Матвей рос в хорошо обеспеченной семье, мальчиком, ни в чем отказа не знающим, но, когда отказался поступать на юридический, как хотел отец, и увлёкся музыкой, родители сняли его с обеспечения, заблокировав все карты. Он взбунтовался, проявил характер, заявив, что добьётся всего сам, без сторонней помощи. Большая сцена стала его навязчивой идеей, но приходилось пока довольствоваться малым, замахнуться на большее не получалось.

Он писал музыку и тексты для песен, но понимал, его композиции не дотягивают не то, что до уровня хитов, даже для исполнения в баре не годятся. Являясь хорошим гитаристом, сам стоящего произведения придумать он не мог, как, впрочем, и остальные.

Время шло, ситуация не менялась. Более того, всё труднее стало найти площадки для выступлений и свою публику. Реклама не работала, раскрутиться с каверами в интернете тоже не получалось, отзывы под постами всё больше негативные появлялись. Ну да, звук хороший, но сколько можно чужие композиции играть? Пора бы и до собственных дорасти.

Матвей очень болезненно воспринимал критику в свой адрес, избалованный мальчик, считавший, что мир вокруг него крутится, был жестоко наказан за собственную самоуверенность, характер, и так непростой, портился день ото дня. И всё свои неурядицы парень нёс домой.

Жену он ненавидел всей душой, но необъяснимая тяга к ней не давала решиться на развод. Когда её не было рядом, Матвей страдал. Физически. Начинала болеть голова, как при сильнейшей простуде ломило тело и суставы, но стоило ей появиться поблизости, всё, как по волшебству проходило. А вот её присутствие не радовало.

И Даше было крайне тяжело находиться рядом с Матвеем. Обычно резкая, даже чуть грубоватая, с ним она становилась забитой и бессловесной. Ну ещё бы! Любое, самое безобидное слово, сказанное ею, могло стать спусковым механизмом, лишающим Матвея тормозов.

Муж бил Дашу. Сильно бил. Однажды дело дошло до больницы, Даше пришлось врать и выкручиваться, выдумывая несуществующее нападение хулиганов. Тогда она потеряла ребёнка… Собственно, Матвей и сорвался из-за него. Он категорически не хотел детей, а тут вдруг жена объявила, что беременна и уж в этот раз на аборт не пойдёт, родит непременно. И тогда его взорвало…

После выписки Даши из больницы, Матвей притих ненадолго, клялся и божился, что никогда больше не тронет, но всё вернулось на круги своя. Снова ругань, побои, снова Дарья старалась стать невидимкой в собственном доме. В эту квартиру Матвей не вложил ни копейки. И покупала, и обставляла – всё Даша, зарабатывала тоже она, трудилась сначала в офисе, позже перешла на удалёнку. Переводы, редактура, курсовые и дипломные работы – она хваталась за всё, просиживала ночи напролёт, будто все деньги мира пыталась заработать. А Матвея такая расстановка приоритетов устраивала. На Даше дом и заработок, на нём… его страсть – музыка. Ею и жил. Ему даже в голову не приходило подкинуть жене денег на продукты, зато требовать еду повкуснее – регулярно. Сколько раз Даша оправдаться пыталась, мол, иногда и сосисками обойтись можно, до зарплаты всего пара дней осталась… не понимал. Не хотел ничего слышать, или же всякий раз повод искал для очередной трёпки.

Очень скоро Даша научилась его ненавидеть. Боялась его до одури, презирала, но уйти, бросить его, такого неприспособленного к жизни, не могла. Растеряла всех приятельниц, не общалась с коллегами, с работы сразу домой бежала, по дороге накупив продуктов в ближайшем к дому супермаркете, ну а дома готовила, стирала, убирала, старалась предусмотреть всё, старалась не давать мужу повода. Не выходило.

Когда Даша перешла на удалёнку совсем тяжко стало. Четыре стены. Изо дня в день. Жизнь, проходящая в клетке… Есть ли выход из заточения? Да, пожалуй. Через окно…

Когда Матвей разбился на мотоцикле, Даша вздохнула с облегчением. Но она и предположить не могла, что со смертью Матвея ничего не закончится. Он и с того света тянулся к ней. Продолжал изводить своим присутствием. Незримым, конечно, но вполне ощутимым.

Глава 5

– Ты что ж, Гришка, снова на погост собрался? – бабушка, уперев руки в бока, загораживала ему выход из дома. – Опять тянет? Смотри… зачастил. А ну как с тобой что, как я одна мальца поднимать буду? Ты подумал?!

– Да нет, ба… – нехотя проговорил Григорий, – Сегодня не зовёт. Тут другое… Сдаётся мне, что девчонка эта – Даша, опять на могилу к мужу пойдёт. Ты понимаешь, добивает он её. Это не просто зов, он не даёт ей покоя, заставляя что-то играть на гитаре. А она не умеет. Совсем. Я не понимаю, что это и почему так происходит, но девчонке помочь очень хочу. Она такая… жалкая что ли…

– Знаешь, внучок, – бабушка ненадолго задумалась, – Я тебе вот что скажу… Не знался бы ты с этой Дашей, дурная кровь у неё, и весь их род проклят.

– Это как?

– Что бабка её – Варвара с мужем мучилась, а он с ней, что мать её непутёвая тоже… теперь вот и до девчонки дело дошло. Думаешь просто так?

– Почему нет? – Гриша пожал плечами. Сказки всё. Ну какие проклятия?! Пусть ещё скажет, что в Дашином роду ведьмы были! Вот он повеселится!

– Да тяжба это. За Валентину, бабку Варькину. Она ведь, будучи ведьмой, столько дел лихих сотворила!

Не удержавшись, всё-таки бабушка озвучила его шальную мысль, Григорий рассмеялся.

– Да прекрати, бабушка. Ну какие ведьмы? Какие проклятия?!

– А такие, внучок. Может слыхал где? Приворотом называются. Варвара-то, когда мужа моего увела, ой плохо с ним жить стала!

– Твоего мужа?! Дашина бабушка? Серьёзно?

Вот так новости! Выходит… Что ж это получается, Дашка сестра ему что ли?

– Точно так, Гриша. Увела, несмотря на то, что лучшими подружками мы были когда-то. Верно, Валентина и нашептала что.

– Да брось! – мужчина только отмахнулся. – Так бывает. Без всякого приворота бывает.

– Не понимаешь ты… Мы хорошо с Игнатом жили. Душа в душу. И деток уж двое народилось, а тут его как обухом по голове ударили. В одночасье изменился. Злым стал, резким… Потом я узнала… Они встречались тайком, а тайком, совсем не значит, что тайно, по деревне быстро слухи поползли. Я домыслы не люблю, напрямик у мужа спросила, что, мол происходит. И повинился он. Сказал, что сам понять не может, просто накрыло будто, и в его мире стала существовать только Варька, остальных скрыл туман. Он вроде и любит меня, детей, но по-прежнему уже ничего не может быть, потому что без Вари он погибнет. Без неё всё равно что без воздуха. Или всё равно, что без души. Крепко я слова его запомнила. На всю жизнь. Говорили мы вечером, а по утру собрала я мальчишек, да и ушла в родительский дом.

– Бабуль, история очень интересная, но причем здесь приворот?

– Да действие его прослеживается. Как Дашина судьба приворотом замарана, так и твоя.

– Так… Давай поговорим с тобой, когда я вернусь. Разговор, похоже долгим будет, а мне снова Дашу спасать.

Не дожидаясь ответа, Григорий обошёл бабушку и вышел за дверь. Не думать. Не рассуждать. Этак и в русалок с домовыми поверить можно! Бабушкины сказки всё!

Антонина вслед за внуком на крыльцо вышла, долго смотрела вслед, зябко кутаясь в пуховую шаль, вздохнула, взялась за ручку двери.

– И на тебе ведь приворот, внучек, – прошептала она, – Вот не знаю только, где и когда привязался… Как бы беды не вышло…

На погосте в эту ночь неспокойно было. Выдалась она тёмной и ветреной, хоть и теплее было, чем накануне, но лезла за шиворот холодная хмарь, сырость пробирала до костей. Григорий помедлил у входа, идти за ограду не хотелось, внезапное чувство страха тормозило его, не давало шага ступить. Откуда этот страх взялся? Сроду Гриша ничего подобного не испытывал. Да и чего бояться на кладбище? Покойников? Они смирные обычно. Лежат себе, никого не трогают. Так отчего же страх выхолаживает нутро? Может звуки, доносящиеся из глубины погоста, так влияют на воображение, что волосы дыбом встают, стоит лишь представить, кто или что может издавать подобные звуки? Григорий прислушался. Фонарь. Раскачиваясь на ветру, скрипит ржавый, старый фонарь, а ещё… Музыка! Да, точно. На сей раз звучит именно музыка, а не стоны измученного до смерти инструмента.

Григорий нахмурился. Неужто Даша за один день играть научилась? Нет, не может быть. Девушка настолько же далека от музыки, как он сам от балета. Невозможно научиться так играть в столь сжатые сроки. Даже если ты гениален. Даже если слухом абсолютным обладаешь. Но и предположить, что на их деревенском погосте может завестись ещё один музыкант, Гриша не мог. Ну не бывает таких совпадений!

Что-то тут не так… Очень хотелось развернуться и уйти, но разве он мог оставить девушку в беде? В том, что Даша снова у могилы того музыканта, сомневаться не приходилось.

И он пошёл. Хрустел под ногами гравий, гудел ветер, раскачивая фонарь. Тот тоже вёл себя нервно, надсадно скрипел и мигал, потрескивая, то освещая кусок кладбища, то погружая его во тьму. Вот ведь! Гриша поёжился. Не из трусливых он, но тут действительно страшно стало. Да не от антуража, а от ощущения нереальности. Так, наверное, проявляет себя интуиция, или же инстинкт самосохранения, когда мозг отдаёт приказ телу: «Беги! Спасайся!», когда опасность ощущается настолько сильно, что воздух кажется пропитанным ею, густым, с запахом металла и жгучего перца и еще чего-то неуловимого, отчего пересыхает во рту и застилает пеленой глаза… Сорваться бы с места…

Но Гриша остался.

Он потряс головой, отгоняя морок, разгоняя кровь, потопал ногами, пару раз сделал махи руками, глубоко вздохнул и пошёл. Будь что будет, но оставлять Дашу одну он не намерен. Уйдёт только вместе с ней. Гриша мысленно задал себе вопрос, отчего взялся опекать девчонку? Да так рьяно взялся опекать, будто увлёкся ею. Подумал и усмехнулся. Увлёкся! Вот уж нет. Наверное, всё дело в том, что проблемы у них немного схожи. Он похоронил жену, она мужа. Он бродит по кладбищу ночами, она тоже. Но он не любил жену, а она, интересно, мужа любила? Снова усмехнулся, глянул на фонарь. Тот как раз погас и снова зажегся после секундной паузы, подмигнул будто, не то соглашаясь с Гришиными рассуждениями, не то отвергая их. Да будет! Это всего лишь фонарь! Неисправный причём…

Музыка, действительно красивая музыка, звучала всё громче. Гриша приближался к источнику звука, и ловил себя на мысли, что хочется лечь на землю, закрыть глаза и слушать, слушать, качаясь в этой волнующей мелодии как на волнах. И пусть бы она не заканчивалась. Он готов раствориться в ней, плыть вместе с ней всё дальше и дальше… Стоп! Григорий распахнул глаза. Боже, и когда он успел прилечь? Ведь шёл, довольно быстро шёл, настолько, насколько позволяла видимость.

Он поморгал, снова потряс головой и только теперь посмотрел в сторону, откуда лилась музыка.

– Да ну нафиг! – невольно вырвалось у него, когда, раскачиваясь, фонарь выхватил из темноты тоненькую девичью фигурку, притулившуюся на хлипкой скамейке. В руках девушка держала гитару, её пальцы перебирали струны, а за её спиной стоял ещё кто-то, тёмная фигура, почти скрытая в тени. Тот, кто стоял за спиной девушки, имел вполне себе различимые очертания, его руки обхватывали девичьи запястья, его длинные волосы падали ей на лицо… Он помогал ей, он учил её этой мелодии, и Даша, казалось, чувствует его, и плевать, что он полупрозрачный и будто соткан из тьмы, плевать, что объятия его невесомы, она чувствует, она знает наверняка, что он рядом.

И тут Даша ошиблась. Понятное дело, она не музыкант, и тогда он ударил. Или не ударил, Гриша не разглядел, но что-то произошло и девушка, вскрикнув, упала со скамейки, бряцнула, ударившись об ограду гитара и короткий вой пронёсся по тихому погосту. Не слышимый ухом, но вполне уловимый на уровне осязания.

Гриша бросился на помощь, увидел, что девчонку, как от пощёчины, мотнуло в сторону, услышал, как захрипела она, схватившись за живот…

Метнулось вверх пламя зажжённой свечи, затрещало, огонь сорвался с неё вверх, лизнул искусственные цветы у креста… Цветы вспыхнули факелом, послышался треск, полетели в разные стороны искры.

Девчонка, увлекаемая Гришей за ограду, охнула, взвизгнула тоненько и затихла, а в её широко распахнутых глазах плясал отблеск пламени…

– Даш! Даша! – Григорий тряс её за плечи, пытаясь привести в чувство, но она всё стояла и смотрела, как занимаются и тут же вспыхивают, объятые пламенем, венки и цветы, как лижет огонь полированный бок гитары… – Идём! – надрывался Гриша, хватая девушку в охапку и утаскивая прочь от могилы, – Идём же, глупая!

Даша моргнула. Раз, другой… На длинных ресницах повисла слезинка, но девушка резко вскинула руку к лицу, отёрла ладонью глаза и будто проснулась. Оглянулась в страхе на охваченный огнём крест, снова охнула, теперь уже осознано, и совсем неосознанно, скорее прячась от страха, прильнула к Грише. Он обнял её, повёл прочь от огня по гравийной дорожке. Прощаясь, тоскливо скрипел за их спинами одинокий фонарь.

До Дашиного дома добрались довольно быстро. За воротами кладбища сели в машину, пять минут езды, и вот они уже стоят на пороге перед незапертой дверью. Даша уже вполне адекватна. Чуть заторможена, но это объяснимо, она мнётся, не зная, пригласить спутника в дом или прогнать.

– Лихо ты! – кивнул Григорий на приоткрытую дверь, – Будто в панике из дома убегала!

– Да так оно и было, – медленно пожала плечами девушка. – Проходи. Сам всё увидишь.

И он увидел. В уютном, обустроенном доме будто ураган случился. Всё переломано, перебито и искалечено.

Гриша присвистнул.

– Что здесь произошло?

– Да всё равно не поверишь, – с досадой пробормотала Даша, натягивая на кисти рук и без того длинные рукава толстовки.

– Знаешь, – усмехнулся он, поднимая с пола перевёрнутый стул, – Я только что видел такое, что заставляет меня сомневаться в собственном рассудке. Успокаивает лишь то, что и ты его видела. Видела же? Это он всё? Да?

– Он, – обречённо кивнула Даша. – Он так измучил меня! Шесть лет эта мука продолжается!

– Шесть? Могила вроде свежая совсем…

– Могила да, но до неё столько всего было!

– Расскажешь?

– Да ну… Зачем? Кому это интересно?

– Мне. Только давай вот как поступим… Уберём здесь всё, спасём то, что можно спасти, сварим кофе, тогда и поговорим. Как тебе такой план?

Даша улыбнулась.

– Годится.

Ей казалось, она давно уже разучилась не то что смеяться, улыбаться даже, а самое страшное, разучилась радоваться. Если в жизни и случалось что-то хорошее, девушка напрягалась, она точно знала, что радость всегда рука об руку с бедой ходит. Стоит расслабиться, дать себе не порадоваться даже, нет, просто выдохнуть, чуть потерять бдительность и отвлечься, тут же что-то случается. Вот и сейчас, улыбнулась, и тут же стёрла улыбку с лица. Нельзя расслабляться, нельзя верить никому, нельзя открывать душу…

Гриша нахмурился. От него не укрылось, как мелькнуло и сгинуло в её взгляде что-то живое, лишь на мгновение явив ему совсем другую Дашу, не строгую, собранную, ощетинившуюся иголками, а доверчивую, весёлую девчонку, какой, наверное, она и была когда-то. Он ужаснулся. Что-же должна была пережить она, чтобы вот так, наглухо закрыться от целого мира, заточить себя в этом странном доме и близко не подпускать к себе никого.

Но от помощи не отказалась и не прогнала его, уже хорошо, с остальным они как-нибудь разберутся позже. Одно Гриша знал наверняка, оставлять её в беде он не намерен. Вытащит. И себя, и её, и Егорку… Он вздохнул. С сынишкой, пожалуй, всё куда сложнее…

Глава 6

Две подружки сидели в столовой бизнесцентра за дальним столиком у окна. Перед одной стояла тарелочка с салатом, перед другой полный комплексный обед, десерт и большая кружка чая.

– Вот не пойму я, Вероника, как в тебя столько еды влезает, – добродушно усмехнулась одна из девушек.

– Легко, – отмахнулась вторая, пододвигая к себе тарелку с супом и доставая из хлебницы кусок белого хлеба. – Люблю я вкусно поесть.

– Пожрать, я бы сказала, – цепляя с тарелки лист салата, улыбнулась собеседница.

– А если и так, то что? – Вероника уже привыкла к дружеским подначкам. Раньше обижалась на них, дулась, могла с подругой весь день не разговаривать, что, впрочем, на её аппетите не отражалось.

– Да ничего… – заметила, как застыла ложка в руках подруги, и взгляд сфокусировался на входе в столовую, – Ага! Дай угадаю! На обед явился Григорий…

– Пришёл…

– Вероник, ну в самом-то деле, ты действительно думаешь, что этот парень заметит тебя?

– А что со мной не так? – Вероника бросила быстрый взгляд на приятельницу, но тут же снова сфокусировала его на объекте своего внимания.

– Всё с тобой так, да только выбирать по себе нужно. Прости меня, если скажу обидное, но ты же знаешь, я всегда говорю то, что думаю. Посмотри на себя, а потом на него. Ну какая из вас пара? Тебе бы сначала собой заняться, аппетит свой как-то умерить, в зал походить, с волосами что-то сделать, да и потом, он младше тебя на пять лет, на днях объявил, что жениться собрался…

– И что? Глупости всё это. Лишнего веса у меня нет, весь нужный, – хихикнула Вероника, – Пять лет между нами – вообще незначительная разница, а то, что жениться собрался… тоже не беда. Решаемо.

– Каким образом?

– Приворотом.

– Что?! Ты серьёзно?

– Вполне.

– Ну ты даёшь, подруга! Дремучесть какая-то! Мы что с тобой, в средневековье живём?

– Отчего же? Вполне себе в современном мире, но кто сказал, что он лишён того, чем люди раньше жили? Я тебе больше скажу, развитие интернета делает доступным и достижимым очень многое, в том числе и магию…

– Бред! Ну бред же, Вероника! Ты образованный человек! Как ты можешь верить во всю эту муть?! Шоу про экстрасенсов пересмотрела? Так они шарлатаны все.

– Это да, но я сама могу сделать приворот.

– Ты ведьма? – усмешка вышла почти издевательской, но Вероника внимания не обратила, она-то говорила всерьёз и было похоже, что не сейчас придумала, а уже давненько план вынашивает. Ей просто понадобился сообщник, тот, с кем можно поделиться мыслями и планами. И не имеет значение, как именно приятельница отнесётся к её идее, главное поделиться, рассказать для того, чтобы набраться решимости и отрезать себе путь назад.

– Да нет, конечно, но было бы неплохо. Согласись, это ж какие возможности, считай, весь мир у твоих ног! Регин, да ты только представь, сколько возможностей откроется!

Регина хмыкнула, с сомнением покачала головой, но задумалась, опустила глаза, изучая содержимое своей тарелки. Воодушевлённая её молчанием, Вероника продолжила.

– А давай вместе! Поехали в выходные ко мне на дачу, попробуем. Начнём с простого. С приворота.

– О да! К нему всё и затевается, – рассмеялась Регина. Но теперь смех её прозвучал совсем по-другому. В нём сквозили сомнения, неуверенность, а вот издёвки как ни бывало. Задумалась. Сомневается, не верит, но задумалась. Выходит, и у неё, такой красивой и успешной есть нечто, тщательно скрываемое ото всех, такое, что не решается с разбегу и не ищет выхода, слишком личное, чтобы делиться. Она и сейчас не расскажет подруге о чём задумалась, но примет её предложение. С некоторыми сомнением и неверием в успех, но примет. – Ну, в целом, на природу выехать я не против. А родители твои тоже будут там?

– Нет. Они сейчас на отдыхе. В Тунисе. Будем только мы.

– Договорились. Только всё равно не верю я, что тебе с Гришей что-то светит.

– Вот и проверим. Сама увидишь, он моим станет.

– Одного в толк не возьму… зачем он тебе? Мальчишка же совсем.

– Может и мальчишка, да только голова у него на месте, поверь мне, он далеко пойдёт и очень быстро. Но меня привлекает не это, заработать я и сама могу, просто… как увидела его, так и пропала. И в омут. С головой. Со мной такое впервые. Он… я чувствую, что он мой. Родной, близкий. Мне кажется, я всё о нём знаю. Что он за человек, чем живёт, чем интересуется. Понимаешь?

– Нет, – искренне ответила Регина. – Мне кажется, ты его просто придумала. Он такой, каким ты его хочешь видеть. Это твои желания, а не он сам.

– Ошибаешься. – Вероника нахмурилась, но пояснять не стала. Не потому, что согласилась с подругой, просто не посчитала нужным спорить с ней. К чему? Вот проведут ритуал, она сама во всём убедится. Уже очень скоро ситуация поменяется, и вот тогда не будет больше ехидных выпадов и издевательских усмешек в её адрес. Не по зубам добыча? Да как же! Никто ещё не знает, на что Вероника способна, на что она может пойти ради достижения цели.

Веронике для ритуала помощники не требовались, но одной проводить его как-то страшно, пусть лучше кто-нибудь будет рядом. Регина не худший вариант. Подруга она, конечно, так себе, но пока есть в ней нужда, Вероника будет делать вид, что дружит, глотать насмешки и критику, а вот потом, когда эта странная дружба станет ей не нужна, Вероника скажет Регине всё, припомнит каждую мелочь.

На дачу девушки поехали в пятницу после работы. Ехали долго. По пятницам пробки на выезде из города – дело обычное и привычное, так что приятельницы даже не нервничали из-за вынужденных остановок и задержки в пути. Вероника оживлённо что-то рассказывала, Регина кивала рассеянно, делая вид, что заинтересована. Она думала о Грише.

Казалось бы, молодой парень, пришёл в их строительную компанию сразу после института. Да не просто пришёл, а принёс вместо резюме свой собственный проект малоэтажного жилого комплекса. Руководство разве что не хрюкало от восторга, директора ухватились за парнишку, сходу ему и должность, и оклад предложили, а проект, действительно хороший проект, выставили на тендер. Откуда взялся этот парень? Почему он так быстро влетел в команду? Чей-то протеже? И проект этот… Как Григорий заставил руководство не только бегло взглянуть на его разработки, а вчитаться, изучив досконально? И как вышло так, что именно этот проект выиграл в гонке? Ну не бывает так, чтобы с первого же хода в «дамки» заскочить! Не бывает! Значит, помог ему кто-то. И тогда вполне понятен и объясним интерес к нему Вероники. Красивый, успешный, при деньгах – не парень – мечта! Да только не по зубам он ей! И никакой приворот не поможет.

Да, Вероника девушка, устроенная в этой жизни. Состоятельные родители могут содержать дочь ещё долгие годы, но ей захотелось работать. Проявить себя как-то, не зря же отучилась в престижном ВУЗе! Отец отговаривал её, конечно, но в итоге смирился, сам подобрал дочери работу, устроив в финансовый отдел крупной строительной компании. Характер Вероника имела непростой, с ней старались не связываться, коллегам куда проще было разобрать по себе часть обязанностей новой сотрудницы, лишь бы она не трогала их, ведь ссора с ней для некоторых сотрудников закончилась увольнением, а для кого-то пока лишь выговором. Вот и приходила Вероника на работу лишь поболтать, посидеть в столовой и покурить. Она не понимала или обращать внимания не хотела на то, что слушают её невнимательно, думая о чём-то своём, лишь кивают дежурно, охают, ахают часто невпопад. И лишь Регина не заискивала перед ней, умела сказать то, что думает, и почему-то Вероника терпела.

Сейчас Регина сидела на пассажирском сиденье, слушала болтовню Вероники, смотрела в окно и ловила себя на мысли, что больше всего ей хочется попросить приятельницу остановить машину, выйти, хлопнуть дверью посильнее и просто пойти вдоль шоссе в сторону города. Пусть она долго и муторно будет добираться до дома, и даже если часть пути придётся проделать пешком, это всё же лучше, чем ехать на дачу и два дня слушать Веронику, соглашаться с ней, поддакивать, поддерживать утомительный, скучный разговор… Регину передёрнуло от подобной перспективы, но она так и не решилась, сказать Веронике, что хочет поехать домой, ведь придётся как-то объяснять свой демарш. А как? Напрямик не скажешь, а юлить Регина не привыкла.

– Мы почти приехали! – бодро сообщила Вероника, вторгаясь в невесёлые размышления приятельницы, – Вон уже наш забор…

Действительно, впереди, справа от дороги возвышался кирпичный забор. Отвлекшись на собственные мысли, Регина и не заметила, как с трассы они съехали на просёлок, и вот уже минут десять едут по сосновому бору. А забор впечатлял. Он был настолько высоким, что дома за ним видно не было, только сосны торчали с той стороны, впрочем, как и везде тут. И кто вообще дал разрешение на застройку в таком бесподобном месте? Будь воля Регины, она бы всё колючей проволокой обнесла и никогда не пустила бы в этот лес человека.

Веронику подобные мысли не посещали, она нажала кнопку на пульте, тут же поползла в сторону тяжелая дверь ворот.

– Вот наши владения, – обвела рукой окрестности Вероника.

Владения впечатляли. На огромном участке стояло целых два дома. Первый – пафосный трёхэтажный особнячок. Для особняка, правда, он был мелковат, но для понятия дом – слишком большим, а за особняком, чуть поодаль притулился дом поменьше, но тоже очень красивый. Бревенчатый, с балконом и высоким деревянным же крыльцом.

– Какой дом ваш? – уточнила Регина. Бывает же всякое. Участок, например, один, а дома отдельные, для каждой семьи свой. Может, Вероника когда-то рассказывала о своих родственниках, Регина не могла вспомнить, имелись ли таковые, потому и спросила.

– В смысле какой? – вопрос приятельницы вызвал лёгкое недоумение у Вероники. – Вот же дом! А там баня.

– Баня?! В два этажа?!

– Ну да! Чему удивляешься? Это баня и одновременно ну… можно сказать, гостевой дом. Там гостиная на первом этаже, кухня, баня, а на втором три комнаты. Две для гостей, а третья бильярдная.

– А… – с пониманием протянула Регина. – Может, у вас и бассейн имеется? – не удержавшись, съехидничала она.

– Да не, – рассмеявшись, махнула рукой Вероника, – Я папе говорила, что надо, а он не любит стоячую воду, ему, видите-ли, простор нужен! У нас за забором, с другой стороны, большое озеро имеется. Есть ещё собственный пирс и лодки.

Так вот чем объясняется паталогическое упрямство Вероники! Она ни в чём и никогда не знала отказа, она росла, даже не подозревая о том, что кто-то в этом мире может жить по своим правилам, не считаясь с ней, не замечая её. Но вот что странно, она, требуя беспрекословного обожания и подчинения от других, себе никаких правил и требований не устанавливала. Да, для избалованной девочки – это нормально, но нельзя же так плевать на себя! Позволять себе излишества в еде, пренебрегая тренировками в спортзале и походами в салон красоты. Позволять себе одеваться так, будто вещи, а они дорогие, салонные, были куплены на ближайшем развале! Что это? Элементарная лень или нечто большее? Как понять? Регина всегда считала, что девушки из обеспеченных семей должны выглядеть как-то иначе. И да, ещё таких девушек отличает непоколебимая уверенность в себе. Зная себе цену, они и подают себя в обществе соответствующе. Они держатся чуть отстранённо, будто над всеми, а не вместе, на тех, кто ниже по статусу смотрят в лучшем случае свысока, чаще – высокомерно, с той брезгливой надменностью, которая умеет унижать и уничтожать.

– Нет, – заметив растерянность приятельницы, пояснила Вероника, – Мы не так богаты, как может показаться на первый взгляд. Вот это всё осталось ещё от деда. Участок ему был выделен за какие-то там заслуги, я не уточняла, ну а дом он выстроил сам.

Регина кивнула, не решившись спорить. Что в понимании Вероники «не так богаты»? Скорее всего то, что для Регины неподъёмно.

– Когда ты свой ритуал проводить планируешь? – перевела разговор на другую тему Регина.

Вероника бросила на неё быстрый взгляд. В глазах промелькнул страх.

– Не знаю, Регин… Завтра. Да. Наверное, завтра. Давай сегодня мы даже говорить о нём не будем.

– Ага, ну как же! Не будем, – мрачно пробормотала девушка, – Сама-то выдержишь?

Вероника пожала плечами и потянула Регину к дому.

– Пойдём! Я тебе всё покажу, а потом мы пойдём на кухню. Я просто умираю от голода!

Регина хотела сказать, что уж кому-кому, а ей и двухнедельного воздержания от еды маловато будет, да вовремя язык прикусила.

Вопреки ожиданиям Регины, вечер пятницы и суббота прошли хорошо, и лишь к вечеру Вероника задёргалась. Она явно нервничала, и уже готова была отказаться от ритуала, но присутствие приятельницы делало отказ невозможным. Как отказаться, когда совсем ещё недавно хвалилась тем, что умеет и может провести ритуал, когда, можно сказать, бросила вызов, решив доказать подруге, что магия существует, и даже неопытный человек, владея некими теоретическими знаниями, может добиться многого, а уж приворожить… вообще дело плёвое.

Регина надеялась, что ритуал требует от исполнителя одиночества, но Вероника заявила, что ей необходимо присутствовать. Что ж… В какой-то степени даже любопытно, Регина готова посмотреть. Только посмотреть, не участвовать.

Когда мягкие, летние сумерки укутали двор, Вероника поднялась с дивана, подхватила заранее собранную сумку, глянула на Регину едва ли не с мольбой. Ждёт, что та предложит отказаться? Скорее всего. Но Регина не намерена отступать, уж очень хочется посмотреть, как Вероника выкручиваться будет.

– Хочешь отказаться? – спросила она, своим вопросом провоцируя Веронику на действия.

– Нет. Что ты? Конечно нет… – очень неуверенно пожав плечами, Вероника улыбнулась. Улыбка вышла кривой и жалкой. – Идём?

– Пошли.

Ритуал Вероника собиралась провести в бане. Прямо в парной, о чём и поведала приятельнице, по дороге.

– Почему именно там? – удивилась Регина. – Подойдёт же любое место!

– Окон не должно быть, – коротко ответила Вероника. – Идём. И… пожалуйста, Регин, ты наблюдай, но вопросов лишних не нужно. Правда, не нужно. Мне… – она замялась, – самой боязно немного, а тут ты с вопросами…

– Хорошо, – легко согласилась Регина. – Как скажешь.

Вероника открыла тяжёлую дверь, пропустила Регину вперёд, прикрыла дверь за собой, но подумав, закрыла её на щеколду. Бросила сумку на стол в гостиной, потёрла ладонями лицо.

– Ну… назад пути нет, – постояв, решилась она, расстегнула сумку, достала из неё пакет с чёрными свечами.

– Зачем так много? – всё-таки не удержалась Регина.

– Другого источника света быть не должно, а я в потёмках слепая, как крот… – подхватив свечи, Вероника направилась в парную, Регина поплелась за ней.

Парная как парная. Небольшое помещение, действительно без окон, если не считать таковым крохотное, забранное толстым, прокопчённым стеклом отверстие в стене. Его и окошком-то не назовёшь, и света оно не даёт вовсе… На полках домотканые коврики из пёстрых ниток, термометр на стене, печь-каменка. Ничего особенного.

Расставив свечи, Вероника вернулась в гостиную. Сняла с себя все украшения, небрежно бросила их на стол, распустила волосы, достала из сумки длинную льняную рубаху.

– Ты прям по серьёзному всё! – оценила Регина.

– Ну так и дело не детсадовское, согласись.

– Соглашусь. Вероник, какова моя задача?

– Ты просто сидишь рядом и наблюдаешь. Вдвоём не так страшно.

Регина не ответила. Ей немного не по себе было. И вроде как её участие в ритуале не планируется, а всё равно страшновато. Как там всё ещё повернётся? Глупость, конечно. Поиграется Вероника, позабавит себя страшилкой, да этим дело и закончится. Ну какая из неё ведьма? Правильно! Никакая!

А Вероника тем временем переоделась, разулась и снова полезла в сумку. Извлекла оттуда настольное зеркало, коробок длинных, походных спичек, лист крафтовой бумаги, перьевую ручку. Да не ту, в которую баллончик заправляют, а настоящую, какими раньше писали, макая едва ли не перед каждым словом в чернильницу. Дальше из недр сумки появились небольшие глиняные мисочки, одна плотно закрытая крышкой, и в ней обнаружилась земля, вторая – пустая, в неё Вероника воды налила.

– Ну что ж, – последней доставая из сумки фотографию Гриши, вздохнула она, погладила изображение, грустно улыбнулась ему, – Пора начинать.

– Вероник… ты уверена? – вдруг не на шутку испугалась Регина.

– Конечно. Иначе для чего мы тут? Идём же.

И они пошли. Вероника зажгла все свечи, установила зеркало перед ними, положила фотографию, поставила мисочки с водой и землёй. Появилась ещё одна мисочка, совсем крошечная, её Регина раньше не видела, и рядом с ней с глухим, лёгким стуком лёг на полку старый-престарый нож.

Регине расхотелось задавать вопросы, захотелось сбежать. Вот прямо сейчас обругать Веронику, обозвать дурой пришибленной и, хлопнув дверью что есть мочи, бежать отсюда, но, закрываясь, скрипнула дверь, Регина моргнула. Ещё есть возможность уйти. Ещё не поздно… Но она осталась. Осталась и во все глаза наблюдала за Вероникой. За её действиями, эмоциями, выражением лица, взглядом… ловила каждую мелочь, для чего-то делая в памяти зарубки. Для чего и сама не знала, просто казалось важным запомнить всё до мелочей.

Вероника сейчас казалась незнакомой и чужой, Регина будто впервые видела её и удивлялась случившимся в девушке переменам. Казалось, она вошла в транс, действия осуществляет механически, находясь где-то очень далеко от этой бани, от Регины и от целого мира. И сейчас Вероника казалась красивой. Ослепительно красивой, необыкновенно! Её взгляд, наполненный фанатичным огнём, завораживал, заставлял молчать, приглядываться, прислушиваться, он пригвождал к месту, и Регине казалось, что она и сама уже находится в изменённом сознании.

Промелькнула мысль о наркотиках. Может это они? Да вряд ли, ничего подобного за Вероникой замечено не было, она не пьёт даже, а курит так редко, что лучше бы и совсем не курила, зачем ей это? Так что вряд ли наркотики…

Но неужели она способна на то, чтобы вогнать себя в состояние близкое к эйфории? Чтобы отрешиться от мира настолько, что б перестать замечать его. Не слышать, не видеть, не понимать… Где она сейчас? Что видят её глаза? Мерцающие огоньки свечей? Фотографию красивого парня, над которой занесла ладони?

И конечно, засмотревшись на Веронику, Регина пропустила момент, когда та, молниеносным движением схватила нож и чиркнула себя по ладони. Ладонь окрасилась алым, Регина вскрикнула и зажала рот руками, в подставленную мисочку с ладони Вероники закапала кровь.

Порез оказался глубоким, Вероника перестаралась, и кровь бежала ручьём, сначала в одну мисочку, потом во вторую и в третью. Из рукава Вероника выхватила льняную тряпицу, ловко замотала раненую ладонь и продолжила ритуал, Регина, забившись в уголочек, тряслась от страха, но тем не менее, глаз не сводила с приятельницы, наблюдала, и лишь сердечко бухало в груди, да кровь шумела в ушах…

Вот Вероника обмакнула ручку в мисочку с кровью, принялась выводить какие-то символы на листке бумаги, при этом шептала что-то монотонное, на одной ноте, то наращивая темп, то сбавляя, вот приложила листок к фотографии, раненой рукой зачерпнула из мисочки землю, перемешанную с кровью, бросила небрежно на фотографию, вот брызнула на неё подкрашенной кровью водой…

Регина, сама не своя не от страха уже, от ужаса, вдруг поняла, что вовсе не ритуала боится, а Веронику. Ну ясно же, не в себе девушка, сильно не в себе, кто её знает, что в следующую секунду учудит? А вдруг ножом размахивать начнёт, вдруг её, Регину, теперь порежет? И понимала она, что слиться со стеной не получится, и что сбежать невозможно, понимала, что для этого придётся, по меньшей мере, отпихнуть Веронику с дороги, вот и жалась к стене, стараясь дышать через раз.

Вероника чиркнула спичкой, подожгла фотографию вместе с листком, поднесла её к зеркалу, вгляделась в его поверхность, стараясь, разглядеть что-то в неровном пламени, и тут что-то произошло…

Сдавленно вскрикнув, Вероника выронила фотографию и, потеряв сознание, рухнула на пол, упало зеркало. Не так, чтобы разбиться, опрокинулось просто, отражающей стороной вниз, и, будто смахнул кто, разом разлетелись по маленькому помещению свечи…

Регина завизжала от ужаса, занялись пламенем домотканые половички, загорелся подол Вероникиной рубахи…

Первым порывом Регины был побег. Просто сбежать и всё, но… как же Вероника? Пламя быстро распространялось. Слишком быстро для обычного огня… Надо принимать решение. Регина распахнула дверь. Волна воздуха, ворвавшаяся в помещение, дала огню сил, пламя взметнулось, поползло по деревянным стенам. Регина, руками сбив пламя с рубахи Вероники, подхватила ту под мышки, волоком потащила прочь из огненной ловушки.

Ох и тяжела она была! Пока вытащила, думала сама сейчас тут же, рядышком приляжет, от натуги сознания лишившись, но нет, справилась, видно, страх сил прибавил, вытащила Веронику в гостиную, плеснула на неё водой из бутыли.

Помещение наполнялось дымом, пламя стремительно распространялось. Всё гудело, трещало и, вторя пламени, подвывала от безысходности Регина. Одна она не уйдёт, не сможет, а Вероника всё никак в себя не приходит… Волоком, преодолевая метр за метром, Регина подтащила её к коридору, кинулась к двери, ударила пальцами по щеколде, распахнула дверь. Вот она – свобода. Ещё пару шагов и всё, опасность уйдёт, но Вероника…

Регина кинулась назад, кашляя отыскала в дыму подругу, снова потащила к выходу, он был так близок…

Вот уже ступеньки. Их три. Надо постараться. Последний рывок…

Силы закончились сразу, стоило только вывалиться из горящей бани, Регина упала на траву, одной рукой обнимая всё ещё не пришедшую в себя Веронику, и тоже уплыла куда-то в блаженное небытие. И так ей хорошо в нём было. Её качало на волнах, баюкало, с ней небытие разговаривало ласковыми голосами – какие-то повторялись, какие-то звучали однократно, какие-то казались знакомыми и родными, какие-то совсем чужими, небытие нежно обнимало её, укутывая в звёздное покрывало, небытие обещало что-то, дарило покой и негу, и оттого слишком грубым и резким оказалось пробуждение.

Что-то мешалось в горле, что-то огнём горело на сгибе локтя, что-то противно пищало в изголовье… И запах… В ноздри бил резкий запах больницы и лекарств, от него тошнило и кружилась голова.

Регина не торопилась открывать глаза, она привыкала. К звукам, запахам, к мерзкому писку какого-то аппарата. Где она? Что с ней произошло? Не помнит… Мысли ползают в голове медленными улитками, не единой не распознать, пустые, обрывочные и бессвязные, они причиняют боль, стучат в висках навязчиво и неукротимо. Из горла торчит какая-то трубка. Она мешает, хочется выдернуть её и дышать, дышать… Какое это счастье – просто дышать. И пусть нос улавливает только запах лекарств, чистящих средств и почему-то гари, сейчас эта гремучая смесь кажется упоительной, просто потому, что есть она, способность чувствовать. Значит жива. Значит ничего фатального…

Вот как бы ещё вспомнить, что произошло? Так… надо двигаться в обратном порядке. Сейчас больница, трубка, адская боль в горле, запах гари в носу. Вот. Это ключевое. Запах гари. Раз он есть, значит и огонь где-то был и дым, соответственно. И тут накатило. Вспомнилось, как сами по себе рассыпались по полу и полкам горящие свечи, как капал воск с одной из них, опрокинувшейся на бок, и чёрные густые капли летели на пол. Как упала свеча на подол Вероникиной сорочки и под рыжим огнём тлела выбеленная ткань. Вспомнилось, как она, напуганная и ошалевшая от ужаса, пыталась сбить огонь ладонями, а потом, плюнув, подхватила Веронику под мышки, потащила прочь. Вспомнилось, как стремительно распространялось пламя, как заволакивало дымом помещение, как накатывала паника, казалось, что всё, не выбраться уже. Как хотелось бросить Веронику и бежать самой, ведь она же вовсе не причём, это подруга затеяла ворожбу, но нет, не могла Регина бросить её, понимала, что эта смерть на её совести мёртвым грузом повиснет, тащила, упиралась, рыча от натуги и бессилия…

Регина открыла глаза, обвела взглядом, насколько это возможно сделать не шевелясь, помещение, похлопала ладонью по кровати. Тут же рядом возникла медсестра. Посмотрела на неё, улыбнулась радостно и кинулась в коридор, врача вызывать.

Трубку из горла вытащили, но говорить Регина по-прежнему не могла, воспалённое горло, будто посыпанное горячим, сухим песком саднило, распухший язык отказывался шевелиться во рту. Но спросить было необходимо.

– Вероника, – прохрипела она. Сама себя не услышала, но медсестра, занявшая свой пост рядом с ней, как-то догадалась.

– О подружке спрашиваешь?

Регина слабо кивнула.

– Так у нас она. В ожоговом. Ты в реанимации, она в ожоговом, – и, заметив недоумение во взгляде пациентки, пояснила, – Уж не знаю, что там у вас произошло, но у неё ожоги всего лишь, да и то, не очень сильные, а вот тебе повезло меньше, ты надышалась угарного газа. Сутки ты у нас, даже чуть больше. Боялись, что вовсе не проснёшься…

Глава 7

Ничего-то у Варвары не получилось. Хотя нет, не так. Приворот получился, да ещё какой! Вот только дар, обещанный бабкой Валентиной так и не объявился. И как Варя жалела о том, что в тот злополучный день выбор неверный сделала! Предпочла дару, открывающему множество путей и возможностей, банальные чувства.

Первое время она, конечно, как на крыльях летала, мчалась на свидания к Игнату по первому зову. Обо всём забыла и обо всех. А ведь в деревне ничего-то не скроешь, правда прёт наружу как дрожжевое тесто из кадушки, не удержать. Вроде и хоронятся ото всех в лесу, Игнат под обрывом знатную землянку соорудил, тёплую, надёжную, да только всё равно углядел кто-то дымок, поднимающийся ввысь, да не где-то – в лесу, там, где без костра ему быть не положено, да и полюбопытствовал, не поленился спуститься и, отогнув полог, заглянуть внутрь.

– Матерь божья! – вырвалось у путника, но двое у костра, слившись в объятиях, даже не услышали его возгласа, не до того было, – Срам-то какой, – бормотал невольный свидетель их страсти, взбираясь на холм, – Стыдобища!

И поползли по деревне слухи. Люди осуждали, люди шептались за спинами и с откровенным презрением отворачивались от Варвары. Нарочито, всем своим видом показывая, что говорить, да и знаться с ней не желают. А вот Игната не осуждали, жалели даже. Почему? Люди лишь плечами пожимали, задумывались. Чёткого ответа не находил никто. Разве что, сам Игнат.

– Околдовала ты меня, – говорил он, с тоской глядя перед собой. – Так околдовала, что душа рвётся, как подумаю, что разлучиться придётся. Волком завыть хочется.

– Зачем же нам разлучаться? – блаженно щурилась на его груди Варя, – Мы же любим друг друга.

– Затем, Варвара-краса, что меня жена дома ждёт. Сынки малые ещё совсем. Я им нужен! Я люблю их!

– И Тоньку?

– Ну разумеется!

– А вот и нет! Меня ты любишь! – обиделась девушка. Поднялась, села, повернувшись к Игнату спиной, обхватила руками колени. – Коли не любишь, чего ж тогда в землянку ко мне тайком сбегаешь? Или дома дел нет? Или сынки внимания не требуют? Нет, Игнат… Кабы любил ты Тоньку, мыслей бы даже обо мне не допускал. А ты сейчас здесь. Со мной…

– Околдовала. Как есть, околдовала. Да, с тобой! – он тоже поднялся с лежанки, застеленной старыми одеялами, нашарил на земляном полу свои брюки, порылся в кармане, выбил папиросу из пачки, прикурил, – И соглашусь, тянет… Душу ты из меня тянешь, мне и сладко с тобой и больно, и боязно, мне и вырваться хочется и… умереть в твоих объятиях. И да, я кругом виноват, знаю, что предал семью и дальше предавать стану, это пагубно… это неправильно всё, но я не могу остановиться. – Затянулся, выпустил струйку едкого сизого дыма, с силой затушил папиросу о землю, буквально вмял окурок, утопив в мягкой почве. – Отпусти меня, Варя! Ведь не быть нам вместе!

– Да вот ещё! – Варя высокомерно улыбнулась, – почему же не быть-то? Да неужто я Тоньку не знаю? Столько лет дружим… Как только узнает, что ты ко мне на свиданки бегаешь, быстро мальчишек заберёт да к родителям переедет.

Так и вышло. Антонина даже объясниться ему не дала. Он за порог – на работу, она мальчишек собрала, вещи, и даже кошку – любимицу с собой прихватила и пошла к родительскому дому, не ведая, примут ли назад. Ведь так повелось на Руси, что жена должна прощать. Оскорбления, избиения, измены – да всё, что вздумается мужику сотворить. Должна прощать, молчать, принимать его любым, но ни в коем разе не разрушать семью! Вот и боялась Тоня в родительский дом идти. Ведь не примут если, к мужу назад отправят, придётся ей с детьми на улице жить. Под мостом, под забором, в сараюшке старенькой – где угодно, лишь бы не с ним. Только не с тем, кто предал. Тот, кто предал единожды, непременно предаст снова. Не готова Тоня предательство прощать, уж лучше действительно под мост.

Но родители приняли, и отец потом едва не застрелил Игната из охотничьего ружья – еле удержали, а мать прогнала его со двора, отхлестав мокрым полотенцем, когда за семьёй явился. Антонина же даже разговаривать с мужем не стала, лишь глянула свысока и, не проронив ни слова, скрылась за дверью дома, тогда и понял Игнат, что, следуя за Варварой, он сжигал за собой мосты.

Варя долго отнекивалась, отвечая на вопросы родителей, крутилась, врала, плакала, обвиняя обоих в неверии, ведь она дочь им родная, неужто врать станет? А они почему-то предпочитают сплетни досужие слушать! Обижалась, целыми днями могла не разговаривать ни с матерью, ни с отцом, игнорируя вопросы и извинения, но, когда однажды поняла, что дитя под сердцем носит, деваться стало некуда. Покаялась.

Скандал вышел знатный! Ведь на всю округу опозорила, с женатым связавшись! Да ещё и понесла от него… Что люди скажут? Как теперь им в глаза смотреть, зная, что родное дитя учудило такое?! Выгнал её отец из дома сгоряча. Ведь какое позорище! У него – председателя колхоза, у его жены – директора школы дочка дитя прижила! Как пережить-то?…

Варвара ушла в лес, в землянку, да только не проживёшь в ней зимой, а та уже на подходе. Ледок, сковавший опавшую листву и жухлые кустики травы, по утрам под ногами хрустит, морозец прихватывает щёки…

Не хотела она такой судьбы! Разумеется, не хотела. Да чего уж теперь? Дитя есть. Пусть не бьётся ещё под сердцем, не ворочается, но всё же есть, и этого не изменить, так что же делать? Хоть с моста вниз головой в омут…

На мосту-то и пришли в голову мысли о самоубийстве. Ведь нужно всего ничего, просто перегнуться через перила. Варя и перегнулась, крепко ухватившись за ограждение руками, заглянула в бездну, и долго смотрела, как лениво и неторопливо течёт под мостом река. Как кружится попавший в мелкий водоворот желтый кленовый лист, как, едва показавшись на поверхности, ушла на глубину пёстрая, блестящая рыбина…

Здесь и нашёл её Игнат. Подбежал, подхватил, рывком оторвал от перил и вместе они упали на дощатую поверхность моста.

– Глупая! Да что ж ты делаешь? – кричал он, сжимая девушку в крепких объятиях. – Да что же может быть ценнее жизни?!

Она не отвечала, она захлёбывалась рыданиями, осознав вдруг, какую непоправимую ошибку едва не совершила.

– Я ведь дитя твоё ношу! – сквозь слёзы, зло выкрикнула она. – Ну же! Скажи теперь, что мы не нужны тебе! Родители сказали, и ты скажи, чего ж стесняться-то?!

А он грустно улыбнулся и спросил, прокашлявшись:

– Дочку мне родишь?

Расписались они тихо и скромно, благо, на тот момент Игнат уже был разведён, а жить вместе начали и того раньше, в день, когда Игнат увёл Варвару с моста, домой уже не отпустил. Вскоре и дочка родилась. Назвали Верой, и то, что должно объединять, окончательно отдалило их друг от друга. Теперь и вместе они находиться не могли, и порознь. Никак. То, что сильнее чувств, держало на коротком поводке, обоих.

Кто сказал, что привораживается только один из двоих? Как бы не так. Оба! Эта странная тяга убивала их, превращая каждый новый день в пытку. Но только Игнат не понимал природу этой страсти, а вот Варвара знала наверняка. И во всех своих несчастьях обвиняла бабу Валю, напрочь забыв о том, что старушка предупреждала её о последствиях.

Родители со временем простили Варю, в её дочке души не чаяли, и та отвечала им взаимностью. Родителям ненужная, бабушке с дедушкой Верочка отрадой стала. И пока родители разбирались в собственных страстях и обидах, девочка почти переселилась к старшим родственникам. Так и жили.

Игнат, не в силах объяснить себе собственного состояния, при котором Варвара оставалась магнитом, притягивая и отталкивая одновременно, не в силах противостоять самому себе, он начал всё чаще прикладываться к бутылке. Он ходил к Антонине, общался с сыновьями, а потом выл от отчаяния, понимая, что собственными руками разрушил то, что имело огромную ценность. К Варваре он испытывал жгучую ненависть, но и тяга никуда не ушла, его по-прежнему тянуло к ней, он не мог без неё, как без воды или воздуха, но возвращаясь домой, каждый раз учинял скандал, не умея справиться с раздражением и злостью. Срывался на дочь, бил посуду, крушил мебель, пугая малышку, но её слёзы не тревожили его души, не находили отклика в ней, напротив, ещё большую злость вызывали, почти безумную. Сколько раз он давил в себе дикое, почти безотчётное желание схватить нож… или серп, или же просто кулаком ударить так, чтобы дух вышибить. Из жены, из этого вечно кричащего существа, такого непохожего на его обожаемых сыновей! Вера казалась ему гадким утёнком, её внешность разве что жалость могла вызвать, да и то… жалость, смешанную с отвращением, и не понимал он, что уродливой девочку видит только он, его реальность подчинена чувствам, она искажает восприятие.

Отчего так происходит, знала только Варвара, она прекрасно помнила тот злополучный день, когда отважилась обратиться к бабе Вале за приворотом. Верила ли она тогда в силу приворота? Понимала ли, что он существует? Да нет… Она была всего лишь исстрадавшейся от первой, неразделённой любви девчонкой, готовой на всё, лишь бы только с любимым побыть. Хоть совсем недолго, но побыть, упиваясь счастьем. И не думала она тогда о последствиях, не понимала, что цена её краткосрочного счастья слишком высока окажется. Связал их приворот накрепко и держит, не отпускает, и дальше держать будет, ибо хода обратного у него нет.

Эх! Лучше бы ей способности баб Валины достались! Ведь обещала же! Варвара даже обижалась на неё одно время. А после во сне увидала. Ведьма просила у внучки прощения, покаялась, сказав, что нужно было попросту выставить Варю за дверь, не помогать с приворотом. Обиделась бы, да, но судьбу бы себе не сломала. Ни себе, ни Игнату с Антониной, ни мальчишкам, ни собственной дочери… Тогда, набравшись смелости, и спросила Варя про дар. Старушка улыбнулась ласково и, пожав хрупкими плечами, ответила, что не готова Варя принять его. Он в ней, но дремлет, ждёт кого-то, кто сильнее духом, чем Варя окажется, поскольку дар тот как благо нести в себе может, так и зло, а Варвара, едва приняв его, тут же тьму призвала, пожелала того, что не ей судьбой предназначено.

Глава 8

Последствия ярости Матвея Даша и Гриша ликвидировали долго. Сначала, достав мусорные пакеты, складывали в них крупный мусор, потом Даша взялась протирать столы и плиту, а Гриша подхватил пылесос. Всё это время оба молчали. Даша сосредоточенно думала о чём-то, Гриша выжидал. Он чувствовал, её нельзя торопить, иначе замкнётся в себе, слова не вытянешь, а он, чувствуя, что её состояние чем-то схоже с его, хотел знать наверняка.

Гриша принёс из ванной ведро воды, Даша подхватила швабру и вдруг остановилась, заговорила, глядя в одну точку.

– Это невыносимо. Он не даёт мне покоя. Он изводил меня, когда был жив, он не отпускает и теперь. Снится каждую ночь, и там, во сне, всё требует, требует что-то… Вот как с гитарой. Он написал музыку, ну как написал… сочинил. Впервые. Да вот записать не успел, погиб, и теперь требует, чтобы я играла её. А я не умею.

– Даша… Нам нужно разобраться во всем, для этого надо знать историю целиком. Мне твою, тебе мою. Я чувствую, да и бабушка говорит, что проблемы у нас одинаковые.

Он рисковал. Она могла замкнуться и замолчать надолго, но этого не произошло. Девушка медленно кивнула, соглашаясь с его доводами, покосилась на швабру.

– Ну раз так… вопрос пяти минут. Домою пол, тогда и поговорим. Идёт?

– Да. А может, пока мы о другом поговорим?

– Например?

– Ну… – протянул Гриша, – Например об этом доме. Он, вроде как, ваш, семейный, но почему-то раньше я никогда тебя здесь не видел? Ты не приезжала на лето к бабушке?

– А я вообще не догадывалась, что она у меня есть, – сосредоточенно отжимая швабру, горько усмехнулась Даша. – И о существовании этого дома не догадывалась.

– Это как же так вышло?