Возвращение к жизни

© Дмитрий Одушев, 2025

ISBN 978-5-0067-2009-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Немного от автора, совсем чуть-чуть

Причиной всему бессонница. Сначала я не мог заснуть и стал придумывать себе какие-то истории. В них я мысленно общался со своими детьми, друзьями, женой, родителями. Оказалось, есть, что сказать. Тогда я попробовал записывать хотя бы самое важное. И тут вдруг обнаружил, что писать не менее интересно, чем читать. Есть возможность донести до своих детей то, к чему пришёл за прожитые годы, в чём убедился не раз в своей жизни. Попытаться чему-то их научить, уберечь от, порой непоправимых, ошибок. Но сделать это ненавязчиво, через нехитрую и не затянутую историю, конечно же, фантастическую.

Притча

Создал сад садовник. Над садом был его дом, и зацвели деревья, и стали созревать плоды. Многие наливались сладким соком и розовели. Какие-то раньше, какие-то позже. По мере созревания садовник собирал плоды и уносил наверх, к себе в дом. Были и такие, что оставались зелёными, дабы подольше висеть на дереве. Садовник жалел их и не трогал. Со временем они сморщивались и падали на землю. И оставались в земле. Были и такие (сначала немного), что стали гнить и распространять эту гниль на сами деревья. Чтобы спасти сад, садовник срывал гнилые плоды, нёс вниз к реке, сжигал, а пепел сбрасывал в реку, которая уносилась в неизвестность. Шло время, текла река, и садовник увидел, что гнилых плодов становится всё больше. Тогда он отправил сына спасти сад от этой напасти. На какое-то время гниль отступила. Но, когда здоровых плодов осталось совсем немного, садовник собрал их и унёс наверх в свой дом, чтобы не пропали. Оставшийся сад он предал огню и поднялся к себе, чтобы думать и ждать, когда река очистит место для нового сада.

Начало

Сегодня начал писать. Видимо, это нужно сделать, чтобы не сойти с ума. Не сойти с ума от одиночества, от боли, которая полностью меня заполняет. Это даже не боль от сломанных ног, это боль от понимания: всё, что было дорого, всё, что было вокруг меня, видимо, уже уничтожено, видимо, этого нет. Не знаю, остались ли мои родные, остались ли мои друзья, остался ли кто-то вообще из людей…

Так, наверное, чувствовал себя Робинзон Крузо. Но он-то знал, что где-то там кто-то ещё остался. Возможно, действительно, кто-то ещё остался. Но сейчас, когда так больно, в это уже трудно поверить.

Если попытаться рассказать всё по порядку, то начать нужно, видимо, с того, что у меня есть удивительная особенность оказываться не в то время и не в том месте. Какого шута мне понадобилось выйти в коридор как раз тогда, когда там шёл мой начальник и ещё какой-то очень серьёзный, озабоченный человек с короткой стрижкой в форме МЧС? Когда начальник увидел меня, он сказал: «О! Ты-то нам и нужен», – утащил к себе в кабинет и начал рассказывать, что какие-то нефтяники на какой-то реке Лена попали в какое-то отчаянное положение. Туда собирается борт МЧС со спасателями, и им нужен обязательно строитель. Почему-то строителей у них нет, или, может быть, есть, просто никто не захотел лететь, или не смог полететь, или ещё что-нибудь. Короче, понадобился именно я и именно туда. Какой-то умник запроектировал ангар не на шестую, а на третью снеговую нагрузку, в результате выпал хороший снег и ангар сложился. К счастью, его запроектировали легковозводимым каркасно-тентовым, и, если постараться, можно быстро восстановить. Сама конструкция пролётом аж 30 м и длиной 100м, куда газовщики или нефтяники загнали всю свою технику. И ещё много чего у них там осталось под этим ангаром, в том числе дизель-генератор и склад с продуктами. То есть сейчас у них есть куча железа, которую, в принципе, можно разобрать и восстановить, и тент, который можно склеить. Собственно, для чего меня туда и взяли.

И вот, в результате того что я вышел в коридор не в то время, спустя сутки после нашего разговора я уже летел с МЧСниками в самолёте, который битком набит всевозможными гуманитарными спасательными грузами, страшно тарахтит, в нём холодно и грустно.

Через 4 часа полёта мы совершили промежуточную посадку. Я уже немножко пообвыкся и после взлёта завалился спать. Поэтому не слышал ни как лётчики объявили, что что-то не так, ни как начали давать какие-то круги, и выяснилось, что никакой аэродром нас не принимает. Потом пропала вообще всякая связь, а внизу творилось что-то невозможное. Такое ощущение, что трясло всю землю. Но ничего этого я не видел, это мне всё потом рассказали. Я проснулся только оттого, что самолёт жутко тряхнуло, я куда-то полетел, куда-то попали мои ноги. В результате чего хруст, боль, и я потерял сознание.

Когда я очнулся, жизнь вокруг кипела. Около меня суетился врач, чувствуется, с огромным опытом, и ему помогала девочка – практикантка из института медицины катастроф. Они мне перевязали обе ноги, наложили гипс, кололи, чтобы не болело. Сказали, что болеть будет долго и сильно, собрали кучу лекарств и дали подробную инструкцию, чего и когда принимать. Но по их смущённому виду я понимал, что в общем-то шансов снова встать на ноги у меня маловато. Плюс ко всему есть вариант, что всё это будет болеть сильно и долго. Но это грустная история. Пока меня перевязывали, вокруг началось собрание, и лётчики рассказали, что же с нами такое произошло.

Сначала мы попали в какой-то страшный воздушный вихрь, и нас стало кидать, как бумажку во время смерча. Потом самолёт удалось выправить. Но пропала радиосвязь. Попытки связаться с каким-либо аэропортом ни к чему не привели. При этом, судя по солнцу, мы продолжали лететь на восток. Компас же показывал совсем другое. Тогда было принято решение снизить высоту и попытаться сориентироваться по карте. Когда топлива осталось на 2 часа полёта, стали интенсивно искать место посадки. Сделав несколько кругов, заметили большую ровную ледяную поверхность. То ли озеро, то ли водохранилище. Деваться было некуда, и решили садиться. Лёд в это время в этих местах должен быть не меньше метра. В результате самолёт посадить удалось, правда, его несло километра 4. Когда уткнулись в берег, сломалась передняя стойка шасси, то есть взлететь уже не получится, да и некуда пока что. Чтобы сориентироваться, МЧСники предложили пойти вдоль берега на запад, так как близ водоёма всегда есть люди. Пока я был в отключке, все пытались обнаружить какую-нибудь связь или радиосигналы. Бесполезно: ни Маяк не ловится, ни сигналы SOS.

МЧСники – молодцы, собираются быстро. На следующий день у них уже всё было готово к выходу. Встал вопрос брать меня с собой или нет. Я понимал, что со мной далеко не уйдут, но аргумент привёл другой: если кто-то видел, как садится самолёт, скорее всего будет искать его. С добрыми намерениями или наоборот – неизвестно, но лучше будет, если я гостей встречу. Со мной согласились, и только старый врач, похоже, разгадал мою маленькую хитрость. Он отдал мне свой пистолет с двумя обоймами и сказал: « Не торопись стрелять, но на борт никого не пускай». Практикантка требовала, чтобы её оставили со мной, говорила, что нельзя бросать человека одного. Но судьба моя, прямо скажем, незавидная, и не нужно, чтобы этот почти ребёнок оставался с беспомощным инвалидом. К тому же, если я умру, она останется совсем одна. Хотя, как потом выяснилось, лучше бы нам с ней согласиться.

Так вот я и остался, как Робинзон Крузо, один на воздушном, правда, корабле с горой всяких полезных средств, которые к нефтяникам и газовщикам так и не попали. Мне установили печку в кабине пилотов, наломали досок от упаковочных ящиков, чтобы я мог разводить огонь и греться. А ещё установили солнечную батарею и от неё провода к сотовому телефону. Радист рассказал и показал, как выходить на связь с передатчика самолёта. Сказал, что аккумуляторов хватит не на один год, если два раза в день пытаться выйти на связь и оставаться на приёме хотя бы 3—4 часа. Буду теперь наговаривать дневник в телефоне, а потом нацарапывать это всё на обшивке самолёта. Надо чем-нибудь заняться, чтобы не сойти с ума.

Робинзон один

Вчера все ушли, и сразу стало как очень спокойно. Я попытался вспомнить, что делал Робинзон, когда немного обустроился и его потянуло на размышления, но, кроме плюсов и минусов на страничке записной книжки, ничего на ум не пришло. Зато я придумал себе прозвище – «Робинзон один». Так себе, но пока сойдёт. А в голову лезли совсем другие воспоминания. Вспомнил свою холостятскую квартиру в Чертаново, нашу проектную контору. Прошло меньше трёх суток с тех пор, как я улетел из Москвы, а кажется, что это было во сне и не со мной.

Видимо, все же надо заставить себя поразмышлять в стиле Робинзона Крузо. Хотя бы расписать плюсы и минусы.

Минус – я один в сломанном самолёте со сломанными ногами.

Плюс – я жив, самолёт битком набит всем необходимым для жизни на полгода – год точно.

Минус – я, как заключенный в одиночной камере, без связи с внешним миром (если он ещё есть).

Плюс – меня наконец-то оставили в покое.

Пока, наверное, все, но к этой теме мы ещё вернёмся. Хотя самый главный плюс – это то, что у меня есть память и есть надежда.

Сегодня пятый день моего одиночества. Предыдущие дни пролетели на удивление быстро и незаметно. Ребята, уходя, нашли мне портативную газовую плитку на баллончиках и притащили этих баллончиков два ящика прямо к двери в кабину пилотов. Теплоизоляция в самолёте сумасшедшая, в смысле отличная. Печку топил всего два раза. Я вспомнил, что в школе и на первом курсе занимался спортивной гимнастикой. Теперь я каждый день по четыре раза качаю руки. Если удастся на них пойти, будет здорово. Ноги, конечно, болят, обезболивающие и все остальные лекарства пью, но что будет – то будет. Попробовал выходить на связь с группой, три часа сидел на приёме. Либо что-то делаю не так, либо что-то не так у спасателей. Связи нет.

Вечер пятого дня. Смотрел в окно кабины. Темнело. Вдруг я заметил какое-то движение у края леса. Через пять минут стало понятно, что это медведь. Я даже немного обрадовался. Но то, что я увидел потом, заставило меня сначала схватить пистолет, а потом срочно выключить истерику и ползти к выходу, где мне оставили лесенку на всякий случай.

На спине медведя был человек в серо-зеленом комбинезоне. Я с трудом приоткрыл дверь фюзеляжа и стал смотреть. Не доходя метров двадцать до самолёта, медведь остановился и лёг. Присмотревшись, я увидел, что на его спине была наша практикантка. Она сползла в снег. Видимо, от этого очнулась и посмотрела вокруг. Боясь напугать медведя, я сильнее приоткрыл дверь и начал спускать лестницу. Это была обычная строительная алюминиевая четырехметровая стремянка. Ее длины едва хватало до земли. Слава Богу, девочка все это увидела и, погладив медведя, медленно пошла к самолёту. Она подошла к лестнице, взялась за неё руками, попробовала поднять ногу, не смогла и заплакала. Медведь услышал, поднял голову и насторожился. Я опять схватился за пистолет, хотя понимал, что эти пульки медведя только разозлят. К счастью, он не вставал и даже снова опустил голову. Девочка стояла и тихонько плакала. Как можно тише, но так, чтобы она слышала, я велел ей собраться с силами и хотя бы встать на ступеньку. Она это сделала. Я спросил, крепко ли она держится. Девочка обхватила лестницу руками и начала истерически смеяться. Медведь снова поднял голову, встал и пошёл к самолёту. Я понял, что медлить нельзя, закрепился, как мог, у края люка и начал тянуть лестницу, перехватывая ступеньки. Сразу ушёл страх, волнение, и все мысли были только о ступеньках. Рывок – перехват, рывок – перехват. Внезапно лестница упёрлась во что-то. Я понял, что это её руки не дают тянуть дальше и она близко. Тут и меня проняло на смех: «Залезай уже», – сказал я весело. Она перестала смеяться. Как-то быстро вскарабкалась, упала рядом со мной и отключилась. Я выглянул вниз. Медведь шёл в сторону леса.

Мы ещё долго лежали втроём: я, она и лестница. Рук я не чувствовал. Не знаю, сколько мы пролежали, но я сильно замёрз. Надо было закрыть люк. Я увидел, что и дверь в кабину открыта. Нужно все закрывать, снова топить печь и как-то бодрить эту мою Пятницу. Кстати, я даже не запомнил, как её зовут. К счастью, она очнулась, молча закрыла люк и пошла куда-то в глубь фюзеляжа. Через некоторое время вернулась с пластиковой бутылкой, вопросительно посмотрела на меня. « Будешь?» – это было её первое слово. Я догадался, что в бутылке спирт, утвердительно кивнул и сказал, чтобы разбавила водой. Она залпом выпила целый стакан, я тоже отхлебнул пару глотков. « С увидом!» – сказал я, как обычно говорил мой дед в таких случаях. Не дожидаясь, пока я затоплю печь, она, в чем была, растянулась на моей лежанке и мгновенно уснула. Когда в печке разгорелся огонь и стало светлее, я разглядел её лицо. Это была совсем не та по-детски озабоченная мордашка, которая на меня смотрела, когда все собирались уходить. Это было лицо человека, испытавшего что-то ужасное, кошмар, от которого можно легко сойти с ума. Стало теплее. Я завернулся в спальник и задремал в кресле пилота.

Мне приснилась Светлана. Она архитектор, художник, поэтесса и просто красавица. Я ей нравлюсь, мы мило беседуем на любые темы, иногда, как мне кажется, даже более откровенные, чем можно. Но нельзя: у неё муж, который от неё без ума, и двое милых мальчишек. За чужой счёт счастлив не будешь. Правда, не думать о ней у меня тоже не выходит. Однажды мы сидели в обед в кафешке рядом с работой, она рассказывала о своих мальчиках, о том, как она их безумно любит. А потом вдруг замолчала и говорит: « Я была бы самой счастливой на свете, если бы ОН был моим лучшим другом или братом! Мой стакан полон его любовью, но я не могу ответить, вернуть хотя бы половину. Я изо всех сил пытаюсь этой любовью наполнить своих детей, но это другая любовь, и они её мне возвращают сполна. Мне плохо». Я спросил: «Секс?» Она сказала: «Нет, я привыкла, это очень похоже на посещение массажного салона. Раздеваешься, ложишься, тебя ласкают, гладят, ты получаешь удовольствие, но в процессе почти не участвуешь. Говоришь: «Да, мне было очень хорошо, спасибо». Откуда у него столько любви…? Я боюсь и одновременно жду, когда его стакан опустеет. Я хочу любить, но точно знаю, что не смогу позволить себе предательства».

Это было незадолго до моей командировки. С тех пор мы старались говорить о погоде и работе, но в день вылета она предложила подвезти меня на самолёт. Всю дорогу мы молчали, а когда приехали, она разрыдалась, потом мы целовались, как сумасшедшие. Она сказала: «Все, иди». По её глазам я понял, что у неё какое-то дурное предчувствие, и промелькнула мысль, что больше мы никогда не увидимся. Я быстро зашагал машинально пробормотав: «На все воля Божья».

Во сне мы шли по какому-то незнакомому городу, явно заграничному, вдоль высокой бетонной стены, исписанной граффити, мимо широкой реки под огромным мостом. На противоположном берегу стояли небоскрёбы в огнях, а с нашей стороны было темно, кругом валялся какой-то мусор, брошенные старые машины. Но мы шли, нам было хорошо и совсем не страшно.

Пятница

Когда я утром проснулся, Пятница сидела на моей лежанке, уткнувшись носом в свои колени и нервно перебирала пальцами. Максимально равнодушным голосом я сказал: «Привет, Пятница, я Робинзон один». «Аня», – представилась она. «Ладно, тогда я дядя Саша». Она заплакала. Хотя бы не истерика – уже хорошо. Не говоря ни слова, я неторопливо занялся завтраком. Налил питьевой воды из баклашки в ковшик, зажёг газ и начал наводить растворимый кофе. Аня вышла куда-то в глубь фюзеляжа, но быстро вернулась с лекарствами. Не дожидаясь вопроса, сказала: «Мне надо успокоится, а тебе выпить витамины». Потом завтрак уже готовила она. Вопросов я не задавал, ждал, когда она все расскажет сама. Видимо, лекарства подействовали, и она сказала: «Их больше нет, они все мертвы и даже дядя Вова». На этом её спокойствие закончилось, и она снова затряслась от рыданий. Через какое-то время Аня заговорила. Потом снова рыдала и снова говорила. Так продолжалось дотемна. Я её не перебивал и не спрашивал, только слушал.

Если опустить эмоции и отступления, история примерно такая.

Первый день экипаж и спасатели шли медленно, но плотно, почти не останавливаясь. Шли по краю леса, не теряя из вида покрытый льдом водоем. Мужчины шли, постоянно меняясь, протаптывая дорогу для саней и Ани. Снег был глубокий, иногда по пояс. Было довольно холодно, поэтому останавливались часто, но ненадолго. Когда совсем стемнело, быстро поставили шатровую утепленную палатку с такой же походной печкой, как у меня в кабине, разогрели тушенку, вскипятили чай и заночевали. На следующий день собрались и пошли дальше, но берег стал обрывистым, и ближе к вечеру пришлось углубиться в лес. В какой-то момент Аня услышала выстрелы и потом радостные возгласы. Это один из мужиков, который нес карабин, завалил кабаниху. Сначала он не понял, что это была самка, потом было уже поздно. С ней бежали поросята. Их тоже пришлось убить. Когда самка упала, поросята не разбежались, а пристроились к мамке и начали сосать молоко у уже мертвой кабанихи. К этому моменту Аня подошла и видела, как их по одному забирают и закалывают ножом. Решили остановится на ночь. Пока двое разделывали тушу, остальные поставили лагерь и разожгли костер. Поросят запекли на костре, а тушу разделали и оставили на морозе.

Аня под впечатлением от увиденного есть не смогла. Выпила кружку горячего чая, съела полшоколадки с курагой и орехами и пошла спать в палатку. Уснуть долго не получалось. Она слышала, что мужики достали спирт, долго еще сидели у костра, травили охотничьи байки и сальные анекдоты. Потом все же уснула. Она понимала, что люди, которые на работе не раз видели смерть и спасали людей от смерти, вряд ли будут горевать из-за какой-то кабанихи. Тем более охотники, которые развлекаются тем, что убивают животных. И все же голос внутри кричал: «Так нельзя, так нельзя, они живые! Не вы их произвели на свет, не вам их убивать! Она вам ничего не сделала. Она бегает и из последних сил добывает еду, чтобы кормить своих детей в этом лесу, на этом морозе!»

На следующий день Аня проснулась, когда только начало светать. Все еще спали. Она вышла из палатки. В костре еще теплились угли. Взяв два тлеющих уголька, прижала их друг к друг и слегка подула. Как будто обрадовавшись, они зарделись жаром, и между ними вспыхнуло слабое пламя. « Все как у людей», – подумала Аня и поместила угольки в центр кострища. Положила несколько сухих не- толстых веток, и через несколько минут разгорелся такой жаркий огонь, что пришлось отойти на пару шагов. Она чуть не наступила на отрезанные головы и внутренности, оставшиеся после разделки туши. Сюда же вчера бросали обглоданные косточки поросят.

Услышав треск костра, народ начал просыпаться и вылезать из палатки. Пока собирались, Аня натопила снег в самом большом котелке. Когда снег растаял, мужики потянулись за водой. «Видно, выпито немало – будет враг разбит», – вспомнила она слова шуточной песни про Куликовскую битву и даже улыбнулась.

Собирались уже не так быстро, как вчера, и уже не так бодро шли. Аню не оставляло какое-то плохое предчувствие, но она это списала на свою впечатлительность. Тем не менее попросилась идти в центре группы. «Попробуй, если тебе так спокойнее. Устанешь – перемещайся в хвост», – сказал ей старый врач и зашагал рядом. Мужик, который нес карабин, сначала шел впереди, протаптывая дорогу, но, сменившись, оказался в хвосте. Не прошло и десяти минут, как сзади раздались крики «Осторожно!», потом мат, потом выстрел. И, когда все оглянулись, первое, что они увидели, это тело охотника, подброшенное метра на два. Врач, который шел рядом с Аней, схватил ее поперек туловища и метнулся к ближайшему дереву. По краям леса ветки у сосен растут ниже и сами сосны разлапистые. Ему удалось практически закинуть Аню на нижнюю ветку, но не хватило буквально секунды, чтобы залезть туда самому. Огромный секач впечатал доктора в ствол сосны, и было слышно, как хрустнул позвоночник. Еще не осознавая, что происходит, Аня смотрела, как стая кабанов, сбивая с ног людей, своими клыками вместе с одеждой вспарывает им животы и начинает свою кровавую трапезу. Отовсюду неслись крики боли и ужаса вперемежку с хрюканьем кабанов. Аня зажмурилась, чтобы не видеть этого кошмара, но заткнуть уши она не могла.

Через полчаса, когда крики и стоны людей умолкли, Аня попробовала открыть глаза. Кабаны с окровавленными мордами лежали рядом со своими жертвами и, похоже, не собирались никуда уходить. Умом Аня понимала, что это не сон и даже не кино, но принять душой то, что она видела и слышала, было невозможно. Тем не менее она почувствовала, что начинает замерзать и, собравшись с силами, попробовала залезть повыше, на другую ветку. Стараясь не смотреть вниз и не привлекать внимания животных, Аня сначала размяла уже затекающие мышцы, затем медленно развернулась к стволу дерева и полезла выше. Там ствол, раздваиваясь, принимал форму вилки, где можно было сидеть или даже подремать немного, привязав себя к дереву. Анин небольшой рюкзак всё еще был на ней. Закрепившись на развилке сосны, она вспомнила, что взяла из дома теплые меховые варежки, достала их и надела поверх перчаток. Через несколько минут руки согрелись и уже не мерзли. Правда, время от времени приходилось разминать ноги и спину. Мозг тоже начал возвращаться к действительности. Но это было не сознание, а скорее всего защитная реакция на шок от происходящего. Первая мысль появилась, когда Аня посмотрела на то, что осталось от ее наставника Владимира Михайловича, которого все называли «Михалыч», а Аня -дядя Вова. Он был учеником ее деда и другом детства ее отца. Это под впечатлением от его рассказов о спасательных рейдах, о том, как они с его коллегами вынимали людей из-под завалов после взрывов и землетрясений и возвращали к жизни, она решила стать медиком – спасателем. Сейчас, глядя на знакомое с детства лицо, Аня впервые не увидела дядю Вову. Его глаза были открыты, но самого его там не было. Глаза – зеркало души, и её там уже не было. Она видела лишь разорванное тело – бывшую одежду для души, в разорванном зимнем комбинезоне – бывшей одежде для тела.

Сразу же заговорило воспитанное с детства на примере родителей чувство ответственности: «Он пожертвовал своей жизнью ради моего спасения. Я теперь не имею права умереть. Я вернусь на самолет и верну к жизни этого несчастного строителя со сломанными ногами. Если надо будет, я буду ползти, но я не сдохну тупо и бездарно. Я вернусь к жизни и буду возвращать к жизни других!»

Стремление выжить породило желание есть. Шоколад, курага и орехи в рюкзаке, взятые для перекуса, оказались весьма кстати. Воды не было, но снег с веток вполне ее заменял. Во время еды еще одна, на первый взгляд, дикая мысль посетила Аню. Кто-то, кто ведает судьбами, устроил так, что сначала люди убили и съели зверей, а теперь звери сделали то же самое с людьми. И, может быть, она осталась жива, только потому, что вся ее душа была против убийства, и те, кто дают жизнь, не должны умирать безвременно?

Кабаны тем временем не торопились никуда уходить. У Ани не было ни одной светлой мысли, как отогнать животных. Даже если попробовать поджечь лес, легкий ветер, который был днем, погонит дым в противоположную от самолета сторону, а звери побегут как раз к самолету. В рюкзаке у дяди Вовы были сигнальные ракеты, но штук десять, не больше. Их тоже надолго не хватит, да и с дерева спускаться страшно. Можно потом не залезть. Пока она думала, начало темнеть, а со стороны вчерашнего лагеря стал доноситься волчий вой. Видимо, волки почуяли запах крови и вышли на кабаньи потроха. Когда стемнело, волчий вой усилился. Было ощущение, что волков не меньше двух десятков и они всё ближе. Вскоре стало совсем темно, волки пришли и полукольцом обложили кабанов. Те не стали сопротивляться, так как были сыты. Недовольно щетинясь и хрюкая, они нехотя подались в глубь леса. Всю ночь продолжалось волчье пиршество. Под утро они тоже ушли. Либо в логово, либо за кабанами. Аня понимала, что, может быть, это единственный шанс спастись. Она зацепила свой рюкзак за самую нижнюю ветку, чтобы спуститься, а самое главное, залезть обратно на дерево в случае опасности. Ей было очень страшно. Стараясь не смотреть по сторонам, она забрала из рюкзака Михалыча сигнальные ракеты, полторашку со спиртом и зажигалку. Потом сразу бросилась почти бегом назад к самолету. Снег был утоптан, поэтому идти было легче, и заблудиться она не могла. Когда Аня уже убежала со второй стоянки, она спохватилась, что ее запасы шоколада и кураги остались в рюкзаке на дереве. От этого ей еще сильнее захотелось есть, но нужно было добраться хотя бы до первой стоянки.

Когда уже начало смеркаться, вконец обессилевшая, Аня вышла на место. Сколько смогла, собрала сухих веток и тонких деревьев, сложила вокруг себя круговой костер на месте старого кострища и, истратив изрядное количество спирта, развела огонь. Ночью случилось то, чего Аня боялась больше всего. Задремав, она не заметила, как к костру, видимо, по ее следам, снова пришли волки. Их было совсем немного, но они уже подошли вплотную к костру и готовы были напасть. Она быстро схватила ракетницу и выстрелила в волка, который был ближе других. Получив «заряд бодрости», скуля, он отбежал подальше, но расходиться никто не собирался. Аня подбросила еще веток в костер, волки отодвинулись, но, кажется, чувствовали, что когда-то костер прогорит и добыча никуда не денется. При свете костра Аня насчитала всего пять или шесть тварей, но понимала, что и с двумя вряд ли сможет справится. В такой обстановке думать было почти невозможно, но она знала, что единственная ее надежда – это огонь. Когда костер снова стал прогорать, уже почти рассвело. Тут Аня увидела под ногами какую-то проволоку. Она сунула ее в догорающие угли, и, когда металл прогрелся, прожгла в крышке бутылки со спиртом маленькую дырку. Терять было нечего. Сжав бутылку, Аня направила струю спирта на самого наглого хищника, пропустив ее через горящую ветку. Потом она проделала тоже самое с другим волком, только используя зажигалку. Два волка, обгорелые и ослепленные, уже не помышляли о добыче и, скуля, убежали в лес. Остальные отпрыгнули в сторону, но уходить не собирались. Воодушевленная удачей, понимая, что оставаться на месте нельзя, Аня, постоянно оглядываясь, быстро пошла к самолету. Три волка бежали за ней шагах в двадцати и не нападали. Через час, когда Аня стала уставать, волки почуяли это и приблизились. Она остановилась. Один волк, слегка присев, словно готовясь к прыжку, стал приближаться, а два других пошли обходить с разных сторон, пытаясь окружить ее. Не дожидаясь, пока они это сделают, Аня прицелилась из ракетницы в того, который готов был напасть, и выстрелила. Волк сумел увернуться, но нападать пока не решался. Два других тоже остановились. Перезарядив ракетницу, Аня снова пошла, надеясь только на удачу. Она решила, что, даже если больше не попадет ракетницей, будет использовать спирт, хотя и его немного осталось. Часа через три ракетницы кончились. Правда, один раз Ане удалось попасть волку прямо в голову. Он упал и не вставал больше. Несмотря на это, два других продолжали ее преследовать.