Фьямметта. Пламя любви. Часть 2

Глава 1

– Ваша светлость, вы точны, как часы на арке рядом с Кьеза-ди-Сант-Элиджио-Маджоре, – тонкие бескровные губы Арканджело Гуитто в попытке изобразить улыбку, словно два тощих слизня блекло-розового цвета, неприятно искривились. Их вид, равно как и спертый воздух внутри помещения, насквозь пропитанный табаком, и неприятный, скрипучий голос встречающего заставили Луиса Игнасио знатно передернуться. Ему захотелось развернуться и выйти вон. Но дело требовало решения, и он прошел к затянутому зеленым сукном столу, за которым расположился адвокат семейства Маддалони.

Прежде чем затевать разговор с зятем на важную для него тему, маркиз де Велада, по совету кузена, назначил встречу с одним из его поверенных. Тем самым, который занимался внутрисемейными и наследственными делами. Луис Игнасио хотел удостовериться в справедливости предположений брата.

Адольфо Каллисто предупредил, что поверенный Гуитто, хоть и знает все подкладки и швы законов[1], – крайне неприятный тип, вполне оправдывающий свою фамилию[2]. Но, поразмыслив, добавил, что этому законнику нет равных в делах, касающихся diritto di successione[3] и diritto matrimoniale[4]. «Наверное, поэтому отец Джанкарло и нанял его в свое время, – произнес тогда Адольфо задумчиво. Немного помолчав, сказал: – Хотя, на мой личный взгляд, отталкивающая внешность, скользкость и непорядочность этого типа с лихвой перевешивают его деловые качества. Лично я с таким дела вести не стал бы».

Луис Игнасио, решив, что попытка не пытка, а спрос не беда, еще на корабле написал письмо поверенному, где изложил суть интересующих его вопросов. Ступив на землю Неаполя, он первым делом отправил с посыльным послание в адвокатскую контору. Де Велада не успел толком распаковать вещи, как получил ответ от синьора Гуитто с предложением навестить его по указанному адресу.

Прежде чем отправиться туда, Луис Игнасио справился о самочувствии Хасинты Милагрос и новорожденного племянника. Камеристка сестры сообщила, что, по заверениям доктора, угроза их жизни миновала. Это известие скинуло с плеч маркиза гору размером с Муласен[5]. Он захотел навестить сестру, но служанка, сказав, что госпожа отдыхает, упредила его порыв. Встретиться с Джанкарло Луису Игнасио также не удалось. По словам дворецкого, его светлость герцог покинул палаццо по неотложным делам еще утром. Так что де Велада со спокойной совестью отправился к поверенному семейства Маддалони.

– Прошу вас, присаживайтесь, – произнес синьор Гуитто, указывая на стул, стоящий возле стола.

Когда де Велада уселся, поверенный продолжил:

– Признаться, мне было любопытно взглянуть на вас, ваша светлость. Получив письмо, я был до чрезвычайности удивлен. В моей многолетней практике это первый случай, когда жених обращается не с тем, чтобы с моей помощью заполучить за невестой как можно большее приданое, а с тем, чтобы отказаться от него вовсе.

Пока синьор Гуитто говорил, Луис Игнасио с интересом рассматривал его. Глядя на этого типа, можно было с уверенностью сказать, что Господь слепил внешность этого человека таким образом, чтобы она не только соответствовала фамилии, но и отражала природу деятельности.

На вид поверенному было лет шестьдесят. Он был сухопар, долговяз и до чрезвычайности нескладен. Одежду носил серую и неприметную. Заношенный парик с изрядно потрепанными буклями над ушами сидел на голове неровно. Сероватый оттенок пудры на искусственных волосах еще сильнее подчеркивал бледность и невыразительность его лица. «Настоящий бумажный червь», – подумал де Велада с неприязнью.

Но главной чертой, которая сразу же бросалась в глаза, были губы. Господь точно поскупился на материал для них. Они настолько тонкие и бесцветные, что на блеклом лице кажутся глубоким порезом. Когда синьор Гуитто шевелил ими, его вытянутые и оттопыренные уши, жившие собственной, весьма замысловатой жизнью, смешно подпрыгивали кверху, как будто танцевали веселую гальярду[6]. В такт им вздрагивали кусты желтоватых волос, которые торчали из широких ноздрей.

Однако взгляд светло-серых глаз поверенного был чрезвычайно цепким, пронзительным и сосредоточенным. Маркизу показалось, что своими острыми буравчиками этот радетель закона пытается насквозь просверлить его голову в надежде понять, какие мысли скрывает череп знатного визитера.

– Знаете, меня очень заинтересовало ваше дело…

Поверенный открыл стоявшую на столе табакерку из черепахового панциря с инкрустацией слоновой костью, взял в руки дорогую янтарную трубку, лежавшую справа, и принялся набивать ее табаком.

Такие изысканные предметы обихода на контрасте с неказистой внешностью их обитателя показались маркизу совершенно не соответствующими ни этому типу, ни обстановке. «Подношения за удачно проделанную работу или намеренное желание пустить пыль в глаза новому клиенту?» – мысль мелькнула, но развиться не успела, так как Арканджело Гуитто продолжил речь.

– Если я правильно понял, вы намерены жениться на ее светлости маркизе Гверрацци, но по каким-то причинам до сих пор не получили ее согласия на брак. Именно поэтому отказом от ее наследства хотите заинтересовать в свершении этого союза его светлость герцога Маддалони. Не знаю, с чьей подачи вы пришли к такому решению, но хочу отметить, что это весьма продуманный ход. Думаю, вы и в самом деле сможете заручиться поддержкой его светлости. Джанкарло Мария Ринальди – опекун сестры и вправе распоряжаться ее рукой до совершеннолетия.

Луис Игнасио подивился тому, как быстро и четко синьор Гуитто сформулировал суть дела, но вслух произнес:

– Вот я и хочу, чтобы вы составили брачный договор таким образом, чтобы он исключал любой намек на мою заинтересованность в наследстве маркизы.

Поверенный растянул в улыбке губы-слизняки.

– Хм, я понимаю ваше желание, но в юридической практике есть понятие: semel heres, semper heres[7]. – Единожды наследник – всегда наследник. Надо признать, почивший герцог в самом деле любил дочь. Его завещание составлено таким образом, что при любом раскладе интересы синьорины Ринальди будут защищены.

Вам кажется, что, если ex gratia[8] откажетесь от наследства маркизы, выделенного ей по легату, старший брат ipso jure[9] получит всё наследство в полном объеме в свое ведение. Но вы не знаете об одной тонкости, которая существенным образом осложняет желаемый вами порядок дел.

Отец интересующей вас девушки создал так называемый фондо фидучиарио[10], действующий в интересах маркизы. Новый герцог Маддалони не имеет к нему никакого отношения. Более того, он даже не знает о нем.

Признаться, сообщая об этом обстоятельстве, я действую ultra vires[11]. Иду на превышение полномочий, так сказать. Но вижу, насколько вы заинтересованы в этой девушке. Повторюсь, я впервые встречаю человека, готового отказаться от приданого невесты, лишь бы заполучить ее саму. Однако фонд, который создал ее отец и которым по его поручительству доверено управлять мне, может стать загвоздкой, которая не позволит сделать предложенную вами схему рабочей.

Луис Игнасио потер в задумчивости подбородок. Такого поворота дела он никак не ожидал. В его голове выстроился четкий план действий, и он считал, что практически загнал рыжую мышку в мышеловку, а тут на тебе – нежданно-негаданно камуфлет[12] нарисовался.

– Маркиза Гверрацци знает об этом фонде? – спросил он поверенного с явной досадой на лице.

– Она узнает о нем в день совершеннолетия. До тех пор всеми ее делами в рамках своей компетенции распоряжается старший брат, являющийся ее опекуном. А фондом, созданным почившим герцогом, как уже сказал, управляю я сам.

– Вы уверены, что Джанкарло Мария не в курсе существования этого фонда?

– Абсолютно.

– Значит, в моих интересах, чтобы о нем не узнали ни герцог, ни маркиза? По крайней мере, до свадьбы.

– Именно так. Средства, задействованные в фонде, входят в общую наследственную массу, положенную маркизе отцом. Вы можете отказаться от части наследства, выделенной по легату, но не вправе повлиять на средства фонда, действующего в интересах девушки. Повторяю, покойный герцог при жизни продумал всё, чтобы обеспечить будущее любимой дочери. Без ложной скромности могу признаться, что сделал он это с моей подачи.

Губы-слизняки вновь искривились в жалком подобии улыбки. Луис Игнасио протяжно вдохнул и так же выдохнул, после чего полез в карман и вытащил оттуда увесистый кошель с монетами. Положив его на стол, произнес:

– Мне посоветовали вас как того, кто способен решать любые, даже самые заковыристые проблемы. Придумайте что угодно, выверните наизнанку законы и вывернитесь наизнанку сами, но сделайте так, чтобы о существовании фонда до моего венчания с маркизой не узнал никто.

Мне не нужны деньги Фьямметты Джады. Мне нужна она сама. В силу ряда обстоятельств только старший брат может, воздействуя на маркизу, убедить ее согласиться на брак со мной. Для этого Джанкарло Мария должен стать лицом заинтересованным. Как я понимаю, главным условием его заинтересованности может стать мой отказ от приданого маркизы.

Пусть ее брат считает, что в результате моего решения он получит ключ к передаче в случае своей преждевременной кончины всего наследства детям. Я очень надеюсь, что подобного несчастья никогда не случится. Я, как никто другой, заинтересован в том, чтобы герцог жил долго. Джанкарло – муж моей родной сестры и отец моего племянника. Как понимаете, их благополучие – сфера моих личных интересов. Если надо, я готов составить юридический документ о гарантиях передачи всей наследственной массы в полном объеме наследнику герцога в том случае, если моя будущая супруга получит ее по фидеикомиссу.

Два блеклых слизняка растянулись еще шире. Костлявая рука сгребла кошель и сунула его в ящик стола.

– Я понял задачу, ваша светлость. В ближайшие день-два постараюсь составить предварительный текст брачного соглашения. Как только документ будет готов, сразу же дам вам знать.

– Вот и отлично. Надеюсь, мы сработаемся.

Луис Игнасио поднялся со стула, намереваясь покинуть адвокатскую контору, но потом вдруг вспомнил:

– Знаете что, оставьте в договоре место для пары пунктов, которые, уверен, захочет внести сама маркиза.

Безгубый рот искривился в усмешке.

– О-о, это весьма предусмотрительно с вашей стороны. Зная ее светлость, уверен, что парой пунктов дело не ограничится.

«М-да, – подумал Луис Игнасио, – Ямита точно выжмет из меня максимум свободы и пользы для себя».

Выйдя из душной конторы на свежий воздух, де Велада готов был расхохотаться. Если бы ему полгода назад кто-либо сказал, что он заплатит немалую сумму за возможность отказаться от внушительного приданого невесты, лишь бы заполучить ее руку, маркиз покрутил бы перед лицом того остряка двумя пальцами у виска[13]. Но теперь он готов был выбросить дом из окна[14], чтобы завладеть рыжеволосой плутовкой, которая завладела умом и сердцем его самого.

По сути, Луис Игнасио оказался в ситуации выбора без выбора. Не лучшей ситуации, нужно признать. Следовать букве закона или пойти на сделку с совестью? Принудить девушку или отказаться от нее? Де Велада решил попытаться влюбить ее в себя, потому что понял: если потеряет Фьямметту, на месте его сердца будет дыра размером со Вселенную.

Всё, что у него было с женщинами раньше, – какой-то суррогат, эрзац любви. Настоящая любовь случилась теперь. И ему страстно хотелось, чтобы она стала взаимной. Но недостаток времени не давал ему возможности действовать неспешно и по правилам. Всё-таки сначала придется принудить Фьямметту, но сделать это бережно и виртуозно, а еще лучше – чужими руками. Фемиде за взятку прикроет глаза этот скользкий, как и его шелковые чулки, безликий тип. А саму маркизу уболтает брат. Ему же останется то, в чем он смог бы дать фору Дон Жуану[15] и Ловеласу[16], вместе взятым. У огненноволосой Ямиты просто не останется выбора: придется не только стать его женой, но и влюбиться в него!

– Так, стоп. Правильно ли я понял, что ты намерен полностью отказаться от приданого Фьямметты? – спросил Джанкарло Мария с тенью неверия на лице.

– Совершенно верно, – ответил Луис Игнасио с абсолютной невозмутимостью. – У нас в Испании говорят: el amor es fuerte, pero el dinero es omnipotente. – Любовь сильна, но деньги всемогущи. Я же готов опровергнуть эту истину и отказаться от наследства маркизы Гверрацци в обмен на твое согласие на наш брак.

Герцог Маддалони испытующе остро вгляделся в лицо шурина. Ему было довольно трудно вести серьезные разговоры с братом любимой супруги. В чертах маркиза угадывались знакомые и до боли родные черты Хасинты, поэтому всю серьезность с него как рукой снимало. Хотелось улыбаться и болтать о пустяках.

Жену с братом роднило трудно передаваемое фамильное сходство. Лица обоих были невероятно породистыми, правильными и очень выразительными. Главное, у них были потрясающие по красоте черные глаза, опушенные длинными и густыми ресницами. Но если у Хасинты они мягкие и теплые, как подтаявший на солнце шоколад, то у Луиса Игнасио сейчас походили на застывшие слезы дьявола[17].

– Я побывал сегодня у одного из ваших поверенных. Некоего синьора Гуитто. Так, кажется, его зовут. Попросил этого ушлого законника составить текст брачного договора. Конечно, хорошо, если мы придем с тобою к согласию, но любые договоренности требуют быть написанными на бумаге. Как говорится, verba volant, scripta manent[18]. – Произнесенные слова улетают, написанное остается. Думаю, и мне, и тебе так будет гораздо спокойнее.

От такого натиска и продуманности Джанкарло растерялся. Нет, он знал, конечно, что маркиз де Велада, при всей кажущейся легкомысленности и беспечности, жестко и требовательно ведет дела, в которых лично заинтересован. Об этом ему сто раз говорила Хасинта. Это же следовало из рассказов графа ди Бароцци, довольного тем, как троюродный брат управляет его испанским наследством.

На миг Джанкарло Марии показалось, что Луис Игнасио знает о той западне, которую подстроил отец. Кто рассказал маркизу об этом? Арканджело Гуитто? Или, может быть, это сделал его кузен, Адольфо ди Бароцци? Маддалони не помнил точно, но, кажется, он как-то в подпитии в самом деле пожаловался деловому партнеру на закавыку с отцовским наследством.

Впрочем, что толку гадать. Знает Луис Игнасио или нет – дело второе. Главное – решение зятя отказаться от наследства Фьяммы позволит ему, новому герцогу Маддалони, передать всё отцовское достояние в полном объеме собственным наследникам!

Джанкарло Мария прекрасно знал, насколько богат старший брат его испанской жены. Это было ясно и из рассказов Адольфо Каллисто об испанском родственнике. В случае замужества с ним Фьямметта Джада и ее дети будут полностью обеспечены. Сомневаться в этом было бы глупо и нелепо. Так что на этот счет совесть может быть спокойна. Совсем другой вопрос, как убедить сестру на брак с Луисом Игнасио.

Донья Каталина, дуэнья Фьямметты, недавно приехала к нему, дабы повиниться в том, что отпустила подопечную в Рим в компании маркиза де Велада. Именно тогда герцог и узнал, что его младшая сестра уже несколько лет тайно помолвлена с младшим сыном виконта ди Калитри. Хасинта и раньше на это намекала, но он не придал ее словам значения. А если всё это правда, то все разговоры о браке Фьяммы с маркизом не стоят и выеденного яйца. К тому же его отношения с новоявленной сестрой оставляют желать много лучшего. О каком влиянии на нее в таком случае может идти речь?

Джанкарло Марии было трудно испытывать к Фьямме нечто большее, чем обязательства перед почившим отцом и братское чувство долга. Он привык быть единственным ребенком в семье и всегда мыслил и поступал, исходя из этого обстоятельства. Трудно за год взрастить в сердце чувства, которые в семьях с бо́льшим количеством детей формируются естественно и неспешно.

Герцог Маддалони по отношению к младшей сестре был внимателен и сдержанно-приветлив. Когда требовалось, в меру строг и принципиален. Он не баловал ее, но и не ограничивал в средствах. И при этом не делал ничего сверх необходимости. Он не лез к ней в душу, но и свою распахивать не спешил. Не старался сблизиться с ней, как это удалось, например, Хасинте.

Завещанием отца новый герцог Маддалони был назначен опекуном младшей сестры до ее совершеннолетия, но это совершенно не значило, что у него были рычаги управления ею. Фьямметта Джада была любимицей отца. Пьетро Винченцо Ринальди баловал ее, что сказалось на характере девушки. Сестра была своевольна, строптива и взбалмошна. Она не привыкла считаться с условностями, поступала так, как велит сердце. Нет, никаких дурных поступков Фьямма не совершала, старалась быть со всеми приветливой и обходительной. Но и давления на себя не допускала. Стоило брату попытаться принудить ее к чему-нибудь, как она сразу же, словно рассерженная ежиха, выпускала иголки.

Безусловно, отказ де Велады от наследства Фьямметты делал его кандидатуру на роль ее мужа чрезвычайно привлекательной. Но как заставить маленькую рыжеволосую бестию согласиться на этот брак?

Джанкарло Мария постучал нервно пальцами по столу.

– Признаться, твое предложение застало меня врасплох, – произнес он озадаченно. – Оно случайно не вызвано… У вас с Фьяммой… Хм, не знаю, как сказать… Донья Каталина рассказала мне, что ты взял мою сестру с собою в Рим. Между ней и тобою…

– Можешь не деликатничать. У нас. С твоей сестрой. Ничего. Не было, – проговорил Луис Игнасио с расстановкой. – Ты не поверишь, но и у таких беспринципных людей, как я, есть принципы.

– Что ж, это хорошо, – вопреки сказанному в интонации герцога прозвучало не облегчение, а, скорее, еще бо́льшая озадаченность. – С одной стороны, хорошо. А с другой… Ты в курсе вообще, что у Фьямметты Джады есть жених? Она ведь поехала в Рим…

– Бывший жених, – Луис Игнасио оборвал шурина на полуслове. – Фьямметта Джада рассталась с этим «ангелочком» окончательно.

В уничижительном именовании, каким зять наградил жениха Фьяммы, Джанкарло уловил неприкрытое раздражение.

– Даже так? – произнес он удивленно. – Это достоверные сведения?

– Абсолютно. Маркиза оплакивала свой с ним разрыв на этом самом плече, – Луис Игнасио сопроводил слова довольной ухмылкой и жестом, указывающим на левое плечо. – Признаться, у меня вызывает некоторое недоумение тот факт, что этот мальчишка решил отказаться от Фьяммы. Хотел бы я знать причины такого поступка. Впрочем, для меня это совершенно неважно. Его отказ мне только на руку.

Герцог вновь побарабанил пальцами по геридону, стоявшему между креслами, в которых они с зятем расположились, затем встал и неспешным шагом подошел к окну. Посмотрел в него с минуту, размышляя над чем-то, после чего развернулся и произнес:

– Видишь ли, друг мой, ты приехал из страны, где знатность рода закреплена на государственном уровне. Grandes de España[19] или Ricos hombres de sangre[20] – неоспоримые титулы и классы, говорящие об истинной знатности рода. У нас же иерархическая лестница высшего общества напоминает слоеный торт. Мы веками находились под властью Швабской, Анжуйской, Арагонской, Испанской и Австрийской династий. Многие из них, дабы завоевать признание в оккупированной ими стране, вводили порочное правило продавать титулы за деньги. Именно поэтому у нас возникла такая путаница со званиями, чинами и рангами.

Да, у нас тоже есть некое подобие деления знати на alta nobiltà – высшее дворянство и nobiltà terriera – дворянство поместное, куда входят представители древних родов, обладающие широкими правами и большими богатствами, а также piccola nobilta – мелкопоместное или безземельное дворянство, ограниченное в своих правах и имущественных возможностях. Истинную знатность обязательно подчеркнут чем-то вроде фразы e’ veramente duca, non cavaliere. – Это действительно герцог, а не простой кавалер.

Ты наверняка заметил, что вновь построенные палаццо у нас стараются состарить, добавить солидности, патины, чтобы смотрелись «послужившими». Блеск и новизна здесь считаются признаками дурного тона.

Это я всё к чему. Молодой человек, по которому вздыхает моя младшая сестра, не чистокровный аристократ и даже не выходец из piccola nobilta. Титул это семейство купило не так давно. И, как всякое новое дворянство, во что бы то ни стало желает упрочить положение в обществе. Кто-то делает это за счет выгодных браков. Как правило, так поступают семьи, где рождаются девочки. Этой же семье Господь посылает сыновей. Так что они пошли другим путем. Они отчаянно желают влиться в ряды так называемой aristocrazia nera[21].

Родному дяде Фьямметтиного жениха удалось подняться по церковной лестнице до сана епископа. Мальчишку Саватьери, как понимаю, метят в кардиналы. А если очень повезет, то и в папы римские. Брак с моей сестрой не принес бы им ничего, кроме ее денег. Женившись на ней, младший Саватьери не получил бы титул jure uxoris[22], ведь Фьямметта носит так называемый titolo di cortesia[23], а не suo jure[24].

Кроме того, скандал, связанный с появлением в высшем свете тайной дочери герцога Маддалони, еще не угас. Интерес к Фьямме, и без того немалый, возрос в неаполитанском обществе во сто крат, когда стало известно, что за маркизой будет дано изрядное приданое, назначенное отцом. С той поры всех женихов сестры стали называть охотниками за приданым. Семейству Саватьери подобная скандальность вовсе не на руку. Как я понимаю, эти доводы для виконта ди Калитри и стали решающими.

– А почему же по пути церковного служения не пошел сам отец мальчишки? – задал вполне резонный вопрос Луис Игнасио.

– В этой семье старшие сыновья – наследники титула и продолжатели рода. Младшим выпадает роль продвигать фамилию на олимп знатности. Если правильно понимаю, Анджело Камилло до последнего надеялся, что ему позволят сделать в жизни собственный выбор, но, выходит, отец всё же сумел настоять на своем.

Джанкарло замолчал, сделал несколько шагов к ломберному столику, на котором лежали две колоды игральных карт, подравнял их и обратился к Луису Игнасио:

– Кстати, к разговору о твоем сватовстве. Мой долг – предупредить тебя о возможных сплетнях, которые, вне всякого сомнения, потянутся за Фьямметтой, если всё-таки решишь жениться на ней.

Луис Игнасио показательно фыркнул:

– Да пусть хоть языки себе стешут, у меня от этого ничего не заболит и не почешется.

Джанкарло улыбнулся.

– Хорошо, если так. Но есть еще одна загвоздка. Характер сестры – отнюдь не сахар.

– О, в этом я успел убедиться лично, – Луис Игнасио улыбнулся, и герцог заметил в лучащихся нежностью глазах шурина знакомую ему по жене теплоту и мягкость расплавленного шоколада.

– Я вот что скажу, друг мой, – произнес де Велада с довольной улыбкой, – конечно, гораздо проще и удобнее, когда женщина смиренна и покладиста, но это же неинтересно! По крайней мере, мне точно.

Джанкарло внимательно посмотрел на маркиза и вдруг понял, что, если кто и сможет найти управу на маленькую рыжеволосую бестию, которая зовется его сестрой, так это Луис Игнасио Фернандес де Москосо и Арагон, такой же, как она, упрямец и гордец, строптивец, привыкший всю жизнь плыть против течения. И в этот момент его сомнения, если когда-то и были, вмиг развеялись.

Он найдет нужные слова, чтобы убедить Фьямметту Джаду согласиться на брак с маркизом. И сделает это не только из выгоды, но и исходя из пользы для сестры. Ей в мужья нужен именно такой мужчина. Луис Игнасио обуздает своевольный норов Фьямметты. Он станет для сестры лучшим супругом, какого он, брат, мог бы ей пожелать.

Дверь гостиной отворилась, и в комнату вошла камеристка Хасинты Милагрос.

– Ваша светлость, вы просили сообщить, когда ее светлость проснется. Госпожа встала и готова принять вас.

– Хорошо, спасибо, Симона, – ответил ей герцог. – А что мой сын? Как он сегодня?

– Всё хорошо, ваша светлость. Кормилица уже трижды его покормила. Насколько я знаю, он сейчас спит. Если хотите, пришлю ее к вам с докладом.

– Не стоит. Я потом сам к ним загляну. Лучше навещу супругу.

– Мне можно с тобой? – Луис Игнасио сразу оживился. – Давно сестру не видел. Соскучился очень. Да и переживал все эти дни за нее и племянника. Кстати, как его назовете?

– Как нашего с Фьяммой отца. Пьетро Винченцо Ринальди.

– Что ж, звучит красиво. Ну так что, мы идем?

– Идем. Но прежде хочу сказать, что даю согласие на ваш брак с Фьямметтой. Я постараюсь найти доводы, чтобы убедить сестру принять мое решение. И да, совсем забыл поблагодарить тебя за помощь в делах римского банка. Ты так огорошил сватовством, что у меня вылетело это из головы.

– Хм, не беда. Кстати, я тоже забыл сказать: какое-то время тебе придется обойтись без своей кареты. Антонио едет в Неаполь порожняком. Я вернулся морем.

– А как же Фьямма? Я думал, вы прибыли вместе.

– Если бы, – Луис Игнасио иронично улыбнулся. – Эта плутовка улизнула от меня в компании какой-то родственницы, с которой случайно встретилась в Риме. Если я правильно понял, с двоюродной бабкой и ее супругом.

– А-а. Есть такая. Родная сестра ее деда по материнской линии, – герцог хмыкнул. – Да уж, не завидую Фьямме. Я видел супругов ди Клементе один раз в жизни, но хватило этого надолго.

Герцог с маркизом направлялись к выходу, когда Джанкарло внезапно остановился:

– Постой, барон с баронессой живут в Аверсе. Вряд ли они решат сделать крюк до Неаполя, чтобы завезти сюда сестру. Знаешь что, ты ступай к Хасинте, а я пойду распоряжусь, чтобы отправили экипаж в Аверсу. Пусть коккьере дождется приезда Фьямметты Джады и заберет ее домой.

– Ну как ты, Гатита?[25] – Луис Игнасио нежно и бережно обнял сестру. – Дай-ка посмотрю на тебя.

Он отстранился и пристально вгляделся ей в лицо.

– Что-то мне не нравится твой вид, – произнес маркиз встревоженно. – Ты слишком бледная. Может, стоит позвать доктора? Жаль, мы не в Испании. Не доверяю я местным докторишкам.

Хасинта Милагрос скривилась.

– Не говори глупости, Лучо. Со мной всё в порядке. Во время родов я потеряла много крови. Именно в этом причина теперешней бледности. К тому же доктор говорит, что у меня на почве предродовой истерии развился хлороз[26].

– Но это же надо лечить! – воскликнул Луис Игнасио. – Куда смотрит твой муж?!

– Туда, куда нужно, – ответила Хасинта с улыбкой. – Не горячись. Джанкарло позаботился о доставке железистой воды из Поццуоли. Кроме того, доктор прописал железно-яблочную тинктуру[27] и попеременно эликсиры «Белая вода Турина»[28] и «Золотая вода»[29]. Не поможет это – раздобудем чудодейственные капли Бестужева[30].

– Может быть, нужно какое-то особое питание? – спросил маркиз озабоченно.

– Да не волнуйся ты так! – воскликнула Хасинта. – Поверь, всё, что нужно, уже делается. Единственное, что меня печалит, – супруг запретил мне кормить малыша.

– И правильно сделал, – одобрительно высказался де Велада. – Надеюсь, Маддалони при этом больше заботило твое здоровье, нежели красота твоей груди. Впрочем, последнее тоже немаловажно. Так что двумя руками поддерживаю его решение.

Хасинта Милагрос мелодично рассмеялась.

– Расскажи лучше, как ты съездил в Рим. Джанкарло сообщил, что в компанию с тобой напросилась Фьямметта Джада. Вы с нею поладили? Как ты нашел ее? Согласись, она мила и невероятно красива.

– Кстати, о ней. Зачем ты наговорила столько глупостей обо мне маркизе Гверрацци? Хотела заставить меня испытать чувство стыда?

Хасинта лишь фыркнула на такое предположение.

– Даже не рассчитывала на это. Как заставить испытывать то, что в тебе полностью отсутствует с рождения?! – ответила она с добродушной улыбкой. – Слава о тебе прибыла в Неаполь прежде тебя. Твоя репутация была чересчур общительна. Она с превеликим удовольствием возвестила здешней публике о том, что именно представляет собой маркиз де Велада. К тому же думаю, пообщавшись с тобой, Фьямметта смогла узнать и оценить по достоинству тебя настоящего.

Луис Игнасио со скептично-ироничным выражением лица изогнул бровь, а Хасинта взяла его руку, поцеловала тыльную часть ладони и прислонила к своей щеке. Луис Игнасио сразу же распустил пальцы и нежно погладил сестру по лицу. Она ответила любящей улыбкой и потянулась за его лаской, словно кошечка. Хасинта Милагрос с детства знала, каким образом укротить недовольство брата, и всякий раз при случае беззастенчиво пользовалась этим.

Ее удивляло и злило, когда кузина, она же невестка, называла Луиса Игнасио бездушной скотиной и неисправимым, законченным эгоистом. Хасинта видела брата в ином свете. Для нее он был чутким, любящим и заботливым. После смерти родителей Луис Игнасио стал для них с Инес Адорасьон не просто опекуном, но главным человеком в их жизни, с которым привыкли делить все радости и горести.

Впрочем, старшая из сестер де Велада знала и о том, что исключительно притягательная внешность старшего брата повлекла за собою столько амурных приключений, вскружила столько падких на подобную мужскую красоту ветреных женских голов и послужила причиной стольких скандалов и дуэлей, что за маркизом в свете прочно закрепилась слава распутника и бретера.

Может быть, для окружающих он и был таковым, а еще черствым и себялюбивым, но Хасинта знала, что это маска, за которой скрывается доброе и любящее сердце. Одно его отношение к маленькой дочке чего стоило! Ей бы хотелось, чтобы таким же ласковым, трепетным и заботливым отцом стал для их детей супруг-герцог.

– Ну так как? Вы смогли поладить с Фьямметтой? – продолжила допрос Хасинта.

– А разве у нее был шанс со мною не поладить? Кто, как не ты, может знать, каким милым обаяшкой я могу при желании стать. Уверен, твоя подруга в восторге от твоего старшего брата.

Хасинта Милагрос закатила глаза:

– Милый братец, раздутому эго не тесновато в твоем теле?

– Ты же знаешь, дорогая сестрица, мой эгоизм побеждает альтруизм, а эксцентричность опережает тактичность.

На сказанное Хасинта выразила недовольство:

– Зачем ты всё время наговариваешь на себя? Ты верно сказал: кому, как не мне, знать, каков ты на самом деле.

Луис Игнасио приобнял сестру и чмокнул в макушку.

– Дорогая, твой брат уже успел поделиться с тобою новостью? – спросил входящий в будуар супруги герцог Маддалони.

– Новостью? Какой новостью?

Хасинта Милагрос вывернулась из рук Луиса и заглянула ему в лицо, но он удовлетворять интерес не торопился, поэтому герцогиня обратилась к супругу:

– О чем речь, дорогой? С момента рождения сына я не видела тебя таким довольным.

– Твой брат попросил руки моей сестры.

Услышав сказанное, Хасинта перевела удивленный взгляд на Луиса Игнасио. Ее милый ротик округлился в изумлении. Де Велада склонился к ней и пальцами за подбородок прикрыл его обратно:

– Смотри, не вырони глаза на щеки! – произнес он с добродушной иронией.

– Это правда? – спросила Хасинта у супруга, не очень-то поверив сказанному.

Перевела взгляд на брата и добавила:

– Это не розыгрыш?

– Обижаешь, Гатита. Разве я похож на того, кто шутит такими вещами?

– Ты похож на того, у кого были десятки романов и сотня женщин, – воскликнула находящаяся в состоянии полного замешательства Хасинта Милагрос.

– Да, но никому из них прежде не удавалось согреть в теплых и нежных руках мое сердце. Маркизе Гверрацци удалось.

Луис Игнасио произнес это с ироничной улыбкой – ни сестра, ни ее супруг не поняли сначала, шутит или говорит всерьез.

– Дорогая, мне кажется, твой брат сейчас выразился не о моей сестре, – произнес Джанкарло с иронией, обращаясь к супруге.

Луис Игнасио рассмеялся.

– Хорошо, скажу иначе. Маленькая ржавая булавка проникла мне под кожу. Расположилась там и постепенно завладела всем существом. Моими мыслями. Моими делами и заботами. Сейчас, когда ее нет рядом, я себе не хозяин. Не знаю, куда себя деть и чем занять.

По интонации маркиза вновь было непонятно, на какую реакцию он рассчитывает, но Хасинта, видимо, что-то уловила в ней, потому что, обращаясь к мужу, в полной растерянности произнесла:

– Видимо, это правда, дорогой. Я давно не видела брата таким воодушевленным.

Переведя взгляд на Луиса Игнасио, добавила:

– Я всегда знала, что вы, мужчины, любите не нас, женщин, а свое состояние рядом с некоторыми из нас.

Обращаясь к мужу, заключила:

– Похоже, твоя сестра стала бальзамом жизни и радости для моего брата.

– Да, похоже, – ответил герцог Маддалони задумчиво. – Видимо, судьба заставила нас четверых разыграть партию французской карточной колодой[31]. Можно сказать, сыграли на обмен в реверси: сначала я забрал сестру у маркиза, теперь он забирает мою сестру.

– Может, конечно, судьба и выбирает колоду, да и тасует карты тоже она, но играть в них приходится нам самим, – ответил в тон ему маркиз де Велада.

Он подошел к креденце, где стоял кувшин с водой, плеснул себе в стакан и отпил пару глотков.

– В моем случае исход был предрешен во время траурной мессы по четвертому герцогу ди Маддалони. Именно в тот момент, когда маркиза Гверрацци, присутствовавшая в церкви, обернулась на меня, я с головой нырнул в топкое, бездонное болото ее колдовских глаз. Мне захотелось тогда утонуть в них навечно либо броситься на поиски самого искусного живописца, у которого достало бы таланта запечатлеть на полотне хотя бы толику их истинной красоты. А в этом году в дверях этого самого будуара я снова столкнулся с маркизой Гверрацци и получил незаживающий ожог на сердце, оставленный пламенем ее роскошных волос.

Маркиз говорил всё это без тени иронии, с искренней, доверительной интонацией, заставив супругов Маддалони жадно внимать каждому слову. Эмоциональную речь Луис Игнасио завершил тем, что прочесал пальцами буйную шевелюру, подвязанную сзади в низкий хвост.

В будуаре какое-то время было тихо. Молчание осмелилась нарушить Хасинта Милагрос.

– Ты видел Фьямметту во время похорон отца Джанкарло? – спросила она с искренним удивлением.

– Только в церкви, во время мессы. Заметив мое внимание, она сразу же исчезла, заставив целый год вспоминать ту поразительную встречу.

– Так твой роман с рыжей танцовщицей был следствием встречи с Фьямметтой? – уточнила Хасинта настороженно. – Неужели ты и в самом деле влюбился во Фьямму?

– Да, я в нее влюбился, – ответил де Велада твердо и сам подивился тому, как легко и спокойно сорвалось с губ это признание. – И поскольку не привык растрачивать чувства вхолостую, у маркизы Гверрацци не остается выбора. Ей тоже придется влюбиться в меня.

– Да, но на примере наших родителей я сделала вывод, что взаимная любовь должна создавать брак, а не брак – взаимную любовь, – заметила Хасинта растерянно. – Ты уверен, что твоей любви будет достаточно для брака?

– Ты была маленькой и вряд ли помнишь, что говорил наш дед. Jamás te rindas, pase lo que pase. – Никогда не сдавайся, несмотря ни на что – вот его девиз. Фьямметта Джада полюбит меня обязательно. Я не сдамся, пока не добьюсь взаимности.

– Знаешь, братец, – произнесла Хасинта задумчиво, – мне кажется, что ваш союз с Фьяммой и в самом деле будет счастливым. Вы скроены с ней по одному лекалу и звучите на одной струне.

– Наш союз с маркизой не может быть несчастливым, – ответил Луис Игнасио с улыбкой, – ведь его благословил сам папа римский.

Хасинта уставилась на брата непонимающе, а ее супруг, который вмиг просек ситуацию, с интересом уточнил:

– Ты получил папское разрешение на брак?

– Угу, – ответил маркиз самодовольно.

– Но как? – удивлению герцога не было предела.

– Адольфо Каллисто поспособствовал.

– Ха-ха, вот же хитрый сводник! – воскликнул Джанкарло восхищенно. – Впрочем, ты, шельмец, тоже хорош!

Мужчины расхохотались, а Хасинта Милагрос напряглась.

– Лучо, я правильно понимаю, что, имея на руках папское разрешение на брак, ты не станешь затягивать со свадьбой?

Де Велада кивнул в подтверждение ее правоты.

– Но как же Инес Адорасьон? Она не простит тебя, если пропустит твое венчание.

Луис Игнасио на мгновение вильнул виноватым взглядом, но очень быстро собрался и проговорил:

– Инес придется смириться с этим. В конце концов, я не железный. Тянуть с венчанием, имея на руках папское разрешение на брак, – верх глупости.

– А мне кажется, это было бы демонстрацией силы чувств и терпения, – произнесла Хасинта с напором.

– Пусть терпят те, у кого терпелка не доросла до нужных размеров. Я делать это не собираюсь.

От сказанной непристойности бледные щеки Хасинты зацвели слабым подобием румянца. Ее супруг поджал в усмешке губы.

– Знаешь, дорогая, теперь и я вижу, что Бог создал мою сестру и твоего брата лишь затем, чтобы соединить их в пару[32].

Глава 2

Войдя в палаццо Ринальди, Фьямметта Джада отдала Вольпину слугам и распорядилась, чтобы вещи отнесли в выделенные ей покои. По большому счету маркиза Гверрацци не планировала приезжать сюда. Она хотела прямиком ехать на виллу в Поццуоли. Но Филиппо, коккьере Джанкарло Марии, приехавший за ней в Аверсу, сообщил, что его светлость герцог распорядился привезти ее в неаполитанское палаццо.

Фьямма удивилась тому, что брат прислал за ней карету, но получить ответ на вопрос «откуда родственник узнал, что она будет в Аверсе?» не смогла. Возничий пожал плечами и сказал, что не в курсе источников информации господ.

Фьямметта хотела было отправить карету герцога обратно в Неаполь порожняком, но, поразмыслив, решила всё же посетить дом брата. Хоть кучер и успокоил известием, что с ее светлостью герцогиней и новорожденным маркизом всё в порядке, девушка собралась самолично убедиться в этом. Да и с Хасинтой Милагрос было бы не грех встретиться и переговорить. Ей есть что обсудить с сестрой маркиза де Велада.

К тому же она с семейством Пампанини прибыла в Аверсу к трем часам пополудни. Двоюродная бабка заставила пообедать с ними. Фьямме пришлось принять ванну с дороги и переодеться. Вновь оказаться в карете маркиза Гверрацци смогла только к семи часам вечера. Ехать в Поццуоли одной в сопровождении нанятого веттурино в такое время было верхом сумасбродства. Это понимала даже она. Одно дело – путь в столицу и совсем другое – к побережью. Блуждать в сумерках по разбитым дорогам с посторонним мужчиной не самое приятное времяпрепровождение. Да и десять мильо по сравнению с пятнадцатью – довольно значимая разница.

Фьямма поднялась по главной лестнице палаццо Ринальди, намереваясь сразу же навестить Хасинту Милагрос в ее будуаре, но, подняв глаза, напоролась на острый взгляд… маркиза де Велада. Она вовсе не ожидала в эту минуту увидеть того, о ком думала всю дорогу в Неаполь. Была уверена, что Луис Игнасио еще в Риме, ну или, по крайней мере, на полпути к столице Неаполитанского королевства. Поэтому его появление здесь и сейчас было сравнимо с громом посреди ясного неба.

Сердце Фьямметты дало сбой, а потом зачастило, как сумасшедшее. Вслед за этим вспорхнувшей в небеса птицей неожиданно взметнулось ввысь и ее настроение. А по спине отчего-то рыжими кусачими муравьями побежали мурашки.

Фьямма надеялась, что не слишком скоро встретится с Луисом Игнасио, но подспудно ждала этой встречи. Ждала момента, когда выпадет шанс оказаться наедине с маркизом. И вот эта минута настала, а слова, которые она всю поездку мучительно подбирала, вдруг вылетели из головы. Похоже, Луис Игнасио заболел тем же безмолвием. Но, что удивительно, это молчание связывало их посильнее любой дружеской беседы или признания в испытываемых чувствах.

Де Велада, не произнося ни слова, жадно всматривался в до боли знакомые черты любимого лица. В глаза, в которых он увяз так, что и выпутываться не хотелось. Пытался вдоволь насладиться их страстной глубиной, которая отзывалась во всём теле непомерным желанием. Млел от вида ее белоснежной, практически перламутровой кожи, сквозь которую просвечивались пульсирующие голубые жилки. Она была настолько белой и тонкой, что впору сравнивать с яичной скорлупой.

Маркизу казалось, что эту женщину Господь вылепил специально под него: и аккуратный носик, который так мило морщит и вздергивает, вызывая у него в груди щекотку смеха, и губы, которые манят, как персидского шаха – рубины, и медь волос, от которой и сказочные драконы пришли бы в небывалый трепет, и родинку, от которой он дуреет. Эта женщина даже краснеть умеет так, что у него становится тесно в чреслах. Она вообще вся, с головы до ног, – ходячий соблазн для него.

Фьямметта Джада заметила, как губы Луиса Игнасио принимают привычное им положение, свойственное насмешливой улыбке, после чего мягкий, бархатный голос согрел и огладил ее кожу:

– Почему ты сбежала из Рима? – спросил Луис Игнасио тихо и вкрадчиво.

– Я не сбежала. Я просто уехала, – ответила Фьямма так же тихо, судорожно пытаясь собраться с мыслями.

– И почему же ты ПРОСТО УЕХАЛА? – маркиз выделил голосом два последних слова.

– Не желала терпеть повторно ваши неуклюжие объятия, – Фьямметта внутренне порадовалась, что довольно быстро взяла себя в руки и была готова к привычному словесному поединку с маркизом.

– Они не были неуклюжими! – возмутился Луис Игнасио. – Впервые слышу столь неприкрытую ложь. Уверен, когда повторим их, ты признаешь, насколько не права и как тебе это нравится.

– Уверена, мне не придется делать этого. Второй попытки у вас не будет, – ответила Фьямма с вызовом.

– Ну, это мы еще посмотрим, – то ли предупредил, то ли пригрозил маркиз.

Фьямма неожиданно для себя вспыхнула румянцем предвкушения, а карие веснушки в болотистой радужке глаз загорелись огнем желания. Луис Игнасио нарочно развел ее на эмоции, и ему жутко понравилось то, что увидел.

Фьямметта, заметив на мужском лице улыбку довольного кота, разозлилась, но злость была какой-то странной. В нее подмешивались привкусы любопытства, интереса и азарта. По всей видимости, маркиз уловил это, потому что с острым прищуром произнес:

– Интересно, какие мысли сейчас роятся в твоей огненной бедовой головке? Они явно связаны с моей персоной.

– Совершенно верно, – подтвердила Фьямма его предположение. – Я представляю вас на полпути к Мадриду.

Маркиз рассмеялся:

– Да уж, твое воображение действительно не знает берегов.

– Мое воображение берет пример с вашей назойливости. Она вот точно узды не знает.

– Узды не знает твоя колкость, но у меня и на нее узда найдется. Да, ты лучший соперник по словесным баталиям, какого мог бы себе пожелать. Но колкость колкости рознь. У одних она – крючок, с помощью которого эти особы пытаются вызвать интерес или обратить на себя внимание. У других – лучший способ надавать словесных пощечин. Для третьих – зарядка для ума, эдакая словесная «креольская игра»[33]. В твоем же случае колкость – попытка воздвигнуть стену между нами, подчеркнуть отстраненность. И потому мой долг упредить в бессмысленности этого. Отгородиться от меня всё равно не получится.

Думаю, ты не станешь отрицать, что между нами определенно возникло притяжение. Оно так и искрит. И все твои словесные колючки именно оттуда. Уверен, что однажды этот запал рванет. Это лишь вопрос времени. Вот тогда-то поймешь, что тебе никто, кроме меня, не нужен.

– Меня забавляет игра в слова, – ответила Фьямметта с улыбкой. – В этом смысле беру пример с вас. У вас в этом вопросе опыта и мастерства гораздо больше, но я хорошая ученица, быстро схватываю. Тем более с таким острословом-учителем, как вы.

– Заметь, ты не стала возражать, что тебе никто, кроме меня, не нужен, – свои слова Луис Игнасио сопроводил ироничной ухмылкой. – Признание моей значимости для тебя вкупе с интересом к моей персоне – отличный коктейль для того, чтобы подняться на новую ступеньку наших отношений.

– Каких еще отношений?! – воскликнула Фьямма.

– Тех самых, которые я пытаюсь наладить.

– Как можно пытаться наладить то, чего никогда не было?

– Если их не было, то почему всю дорогу до Неаполя ты думала исключительно обо мне?

Маркиз де Велада сказал это наугад, но по вспыхнувшим румянцем девичьим щекам понял, что попал в точку, и на его страждущее сердце пролился сладкий бальзам самодовольства.

– Да что вы о себе возомнили?! – воскликнула Фьямма в полном смятении.

– То, что я твой будущий супруг? – вопрос маркиз произнес с утвердительной интонацией.

– Вот еще. Что за чепуха! Этому не бывать!

– Отчего же? В моей стране любая девушка, даже та, кто не знает меня лично, с радостью согласилась бы стать моей женой.

Фьямметта Джада показательно фыркнула.

– Вы упускаете из виду три немаловажных фактора: мы не в вашей стране, и я не любая девушка.

– Смею заметить, ты назвала два из трех.

– Третий фактор заключается в том, что эти девушки согласились бы стать вашей женой потому, что лично не знакомы. Мне же выпало сомнительное удовольствие узнать вас лично, поэтому я не попадаю в число тех счастливиц в кавычках, о коих только что вы рассуждали. Или хотите, чтобы я всякий раз в вашем присутствии растекалась лужицей, как иль-флотант[34] на солнце?

– Хо-хо! Даже мечтать об этом боюсь, – произнес маркиз де Велада с улыбкой. – Однако если прислушаешься к себе и услышишь внутренний голос, то уловишь, что рождена, чтобы стать моей. Молчишь? Почему молчишь?

– Следую вашему совету. Пытаюсь расслышать свой голос.

– И что же он тебе говорит?

– Ничего. Совсем ничего. Он молчит. Наверное, это такая форма его протеста.

– Что ж, поживем – увидим.

Вопреки сказанному, Луис Игнасио неожиданно привлек ее к себе рукой за талию и вжал в себя с такой силой, что ее тело вынуждено повторило все изгибы, все выпуклости тела мужского. Между ними сейчас не было никакого зазора, ни на йоту пространства, и никакой возможности у Фьяммы вывернуться из капкана властных и уверенных рук, держащих в объятиях. От этого Фьямметта напряглась и натянулась, как гитарная струна.

Проведя инстинктивно ладонями по мужской груди, она совершенно неожиданно укололась указательным пальцем о золотой позумент[35] на жюстокоре маркиза.

Девушка охнула, и маркиз ослабил хватку. Фьямма выставила палец вверх и заметила выступившую на кончике маленькую капельку крови. Она попыталась высвободиться из объятий мужчины, но не тут-то было. Луис Игнасио прижал ее крепче, после чего взял за руку. Медленно, не отрывая глаз от лица девушки и наблюдая за каждой реакцией, поднес окровавленный палец к своему рту. Еще медленнее обхватил его губами и чувственно облизал.

Фьямметта наблюдала за этим действом завороженно. Ее разум внезапно превратился в подтаявшее на солнце желе. Сквозь вязкую жижу, которой стал ее мозг, пытались пробиться рождающиеся в его нетронутой глубине предостерегающие мысли, но тут же юркими ящерками они убегали на периферию сознания.

Фьямма подняла лицо, взглянула на маркиза и тут же утонула, как муха, в расплавленном шоколаде его магнетических глаз. Они оба молчали, но ураган чувств, бушующий внутри каждого, делал тишину между ними настолько плотной, что она казалась практически осязаемой.

Луис Игнасио приблизил к ней лицо и медленно, нежно лизнул щеку возле самого уха, после чего с жадностью прихватил губами мочку, и по ее телу огненными змейками поползли мурашки.

Возбужденное дыхание девушки огладило лицо де Велады, и он втянул его ноздрями, наслаждаясь и смакуя, как самый изысканный, желанный десерт.

– Ты уже не думаешь про своего юного воздыхателя? – спросил маркиз хрипло и приглушенно. – Уверен, он даже на сотую долю процента не смог бы сделать того, что могу сделать с тобою я. Скажу без ложной скромности, в моих руках воспламенилась бы сама Пудицития[36].

Томный голос возле уха заставил Фьямметту Джаду с ног до головы покрыться сладкими мурашками предвкушения. Ей показалось, что бархатным, цепким голосом маркиз всё туже и туже оплетает ее путами, словно сорный вьюнок цветущую гайлардию[37]. Желание – этот безжалостный захватчик – пленило душу, парализовало волю, затуманило разум, воспламенило новыми, неведомыми ощущениями тело. Мир чувственности манил и затягивал Фьямму своей непознанностью, влекущей таинственностью. Именно поэтому она и нашла в себе силы спросить почти шепотом:

– Ну и что бы вы такое сделали? Чем вы, собственно, кроме опыта, от Анджело отличаетесь?

– Дело не только в опыте, мой милый огонек, хотя и в нем тоже, – маркиз улыбнулся, как довольный кот, вдоволь налакавшийся сливок. – Во-первых, я…

Он склонился к уху девушки и стал нашептывать в него слова, от которых на белоснежной коже ее лица рваными лепестками пунцовой розы запламенел румянец. Фьямма слушала сладкий, возбуждающий шепот и краснела всё больше и больше. Она была не в силах прекратить это бесстыдство. Услужливое воображение с поспешной готовностью рисовало в голове то, что маркиз рисовал словами. Жаркая волна предвкушения собралась где-то внизу ее живота. Всполошенное сердце выстукивало одобрительное стаккато. Предательское тело было готово с радостью воплотить в жизнь сладострастные фантазии маркиза. Да и сознание тоже было не прочь пуститься в эту авантюру.

Но маркиз вдруг отстранился от ее уха и совершенно иным тоном с ноткой легкой иронии проговорил:

– Ну что, mi Llamita, пойдем ужинать? Ты с дороги, наверняка хочешь есть.

– Что-что? – с большим трудом переспросила Фьямметта. Ее растерянность мешалась с заметной разочарованностью.

Луис Игнасио понимающе улыбнулся.

– Вы меня не поняли, маркиза? Повар вашего брата шепнул по секрету, что нас сегодня ждут дрозды под соусом перигё[38], заливное из фуа-гра[39] и медальоны[40] из косули в соусе демиглас[41].

Фьямма взглянула на Луиса Игнасио глазами, полными смятения.

– Маркиза, вы так странно смотрите на меня, – в голосе Луиса Игнасио явственно чувствовалось веселье, тщательно скрываемое за показным недоумением. – Неужели вас еще не посетил голод? – спросил он с притворным неверием.

О, голод-то ее как раз посетил. Да еще какой! Только его природа была совершенно иной. Фьямма ощутила диссонанс происходящего. Поняла, насколько безучастным, легкомысленно-игривым, обывательски-небрежным голосом маркиз перечислил вечернее меню. Это умение говорить в подобных обстоятельствах так, будто погоду за окном обсуждает, взбесило ее и охладило пыл одновременно. С трудом взяв себя в руки, Фьямметта Джада вывернулась из рук маркиза и произнесла:

– Знаете, ваша светлость, пожалуй, я не буду спускаться к ужину. Попросите служанку принести в мою комнату стакан молока.

Фьямме показалось, что любимый с детства напиток сможет погасить тот пожар, который непристойными речами разжег внутри этот невыносимый мужчина.

– Как прикажете, mi prometida[42], – на лице Луиса Игнасио играла довольная улыбка.

– Не смейте называть меня так!

– Как скажете, mi Caramelito, как скажете.

Маркиз вроде бы согласился, но озорные лукавинки в его глазах и многообещающий тон не оставляли никаких надежд на то, что мнимое согласие получит реальное подтверждение.

Фьямметта сделала книксен и спешным шагом направилась в свои покои. Намерение навестить Хасинту Милагрос внезапно переменилось. Сначала с самой собой и своими чувствами нужно разобраться. Понять, что с ней происходит. А уж потом пытаться обсуждать это с подругой, сестрой маркиза.

Глядя с довольной улыбкой в спину удаляющейся девушки, Луис Игнасио повторил про себя слова деда: «Nunca te arrepientas de lo que hiciste si en aquel momento estabas feliz! – Никогда не жалей о том, что сделал, если в этот момент был счастлив!»

Он был счастлив и ни минуты не жалел о том, что только что сделал. Да, он воспользовался арсеналом средств по обольщению невинных дев. Подцепил юную маркизу на крючок желания и интереса. Но сделал это во имя их с Фьяммой счастливого совместного будущего. А то, что оно точно станет счастливым, Луис Игнасио убеждался с каждым днем всё сильнее. Лишь бы на пути к этому светлому будущему самому не сорваться. Лишь бы удержать в узде собственные порывы, что, находясь вблизи Фьямметты, становилось делать с каждым разом сложнее и сложнее.

Фьямметта Джада сидела напротив брата в его кабинете, но мысли ее были очень далеко. После вчерашней встречи с маркизом де Велада она ночью почти не спала, а когда засыпала, вновь будто слышала возле уха волнующие и сводящие с ума мужские нашептывания, от которых жар сладострастия разливался по телу.

Всю ночь Фьямметта перебирала в уме прозвучавшие фразы, свои и маркиза. Бранила себя нещадно за некоторые из них. Придумывала, как можно было сказать иначе.

Она заблудилась, запуталась, увязла в эмоциях. Ее чувства были столь противоречивыми, что напоминали заляпанную палитру художника, где все краски смешались. Под стать эмоциям были и мысли. Непоследовательные, несогласованные, а порой и взаимоисключающие. Вот бы кому-то в голову пришло изобрести мыслемельницу, чтобы измельчить путаные думы в муку и запечь в печи. Может, что-нибудь путное и испеклось бы.

Проснувшись утром, Фьямма не стала спускаться к завтраку. Вместо этого распорядилась, чтобы камеристка срочно упаковала вещи. Дабы избежать новой встречи с Луисом Игнасио, юная маркиза решила уехать на виллу в Поццуоли. Однако брат перехватил ее и чуть ли не силой утащил к себе в кабинет, заставив слуг занести собаку и вещи обратно.

И вот сейчас Фьямма старательно отводила глаза от строгого взгляда герцога. Делала она так вовсе не потому, что считала себя в чем-то виноватой. Просто довольно трудно поселить в душе брата, который никогда не гостил в ней за двадцать лет ее жизни.

Нет, Фьямметта старалась относиться к Джанкарло Марии с вежливой благожелательностью, несмотря на то, что новообретенный старший брат воспринял поначалу ее появление с холодной отстраненностью, с течением времени сменившейся сдержанной расположенностью. Фьямма понимала, что такое отношение в большей мере было обусловлено не душевными качествами нового герцога Маддалони, а обидой на отца, который держал в тайне и вторую жену, и дочь. Чего греха таить, она тоже имела личный счет к отцу за то, что скрывал старшего брата. Будь всё иначе, у них с Джанкарло могли бы быть совершенно иные отношения.

Хасинта Милагрос, с кем Фьямма стала довольно близка, любит мужа, и это свидетельствует в пользу последнего. Такая милая, чуткая, приветливая – она не стала бы любить черствого сухаря, лишенного каких бы то ни было добрых чувств.

– Фьямметта Джада, почему о ваших решениях и поступках я узнаю от третьих лиц? – прервал затянувшееся молчание Джанкарло Ринальди.

Фьямма вскинула глаза на брата:

– Что вы имеете в виду, ваша светлость? – спросила она на всякий случай, хотя понимала, к чему клонится дело. Тот факт, что герцог Маддалони обратился на «вы», сулило ей серьезную выволочку.

– Вы, случаем, не забыли, что до вашего совершеннолетия я являюсь опекуном и несу перед нашим отцом, законом и Господом ответственность за вас? Вы были в курсе, какие непростые времена мы переживаем, тем не менее добавили поводов для беспокойства. Ладно я, я мужчина, но за вас волновалась Хасинта, которой все волнения абсолютно противопоказаны. Да и ваша дуэнья. Донья Каталина не молода. Вы же знаете, у нее больное сердце. Как вы могли уехать в Рим одна, даже не поставив меня в известность?!

Фьямма попыталась было возразить, что уехала в Рим не одна, а в компании маркиза де Велада, но, подумав, пресекла свою попытку. Брат был во многом прав. Она действительно не подумала о Хасинте, о том, что подруга станет переживать за нее. В эгоистичном порыве во что бы то ни стало вернуть Анджело Камилло и думать забыла о близких людях.

Чтобы как-то разрядить напряженную обстановку, Фьямметта спросила:

– Почему вы велели своему коккьере привезти меня сюда?

– Вы недовольны моим решением? Цыпленок вылупился из яйца, но его не устраивает скорлупа? Мне казалось, что из нас двоих только я не должен объяснять мотивы поступков.

Герцог заметил, что глаза сестры напряженно округлились и стали похожи на два кусочка нефрита. Удивленного и при этом весьма проницательного нефрита.

– Вы чем-то расстроены? Что-то случилось с Хасинтой или моим племянником?

– Нет, с ними, слава Богу, всё благополучно. Хотя лично меня удивляет, что вы вспомнили о них лишь теперь.

Фьямметта вновь почувствовала укор совести. Она так пыталась избежать новой встречи с Луисом Игнасио, что совершенно пренебрегла обязанностями подруги и тети. Нет, она собиралась по приезде на виллу сразу же написать Хасинте, но маленького племянника действительно до сих пор не навестила.

– Меня расстраивает, – продолжил свою речь Джанкарло, – что в вас, как в моей младшей сестре, нет в достаточной мере должного послушания.

– Увы. Послушание – талант, которым Господь меня не наградил. К счастью, я считаю, – ответила Фьямма, стараясь чтобы слова не прозвучали вызовом.

Тем не менее старший брат взглянул на нее крайне неодобрительно. С трудом, но Фьямметта выдержала борьбу взглядов.

– И всё же, ваша светлость, не могли бы вы объяснить, с какой целью настаиваете на моем присутствии в палаццо Ринальди? То, что хотели устроить мне выволочку за поездку в Рим, я уже поняла и готова признать, что поступила крайне необдуманно. Я не хотела доставить неудобств и неприятностей ни вам, ни тем более Хасинте Милагрос. Постараюсь впредь ставить вас в известность о подобных намерениях.

Герцог кивнул, принимая сказанное, а потом произнес:

– Вы правы, Фьямма, у меня, кроме выговора, есть серьезный разговор. Именно с этой целью я и попросил Филиппо привезти вас сюда.

Строгий и напряженный вид брата заставил напрячься и Фьямметту. Дальнейшие слова Джанкарло подтвердили, что это было небезосновательно.

– Я хотел бы поговорить о вашем будущем. Вам уже двадцать. В течение минувшего года я получил в ваш адрес несколько предложений руки и сердца. До сегодняшнего дня отвергал все, даже вполне приемлемые варианты, давая вам возможность привыкнуть к новому статусу.

Герцог замолчал, а в душе девушки, как всполошенные выстрелом птицы, всколыхнулись неприятные предчувствия. Она решила не ждать приговора, а действовать на опережение.

– Мне хотелось бы, чтобы в этом вопросе у меня была свобода выбора! – выпалила она на одном дыхании.

– Свобода выбора? Как у мухи? – спросил Джанкарло с иронией.

– Что вы имеете в виду? И при чем здесь муха? – осведомилась Фьямма недоуменно.

– Я имею в виду то, что у мухи тоже есть свобода выбора: она может сесть на благоухающий цветок, а может и на дерьмо. После смерти отца вся ответственность за ваше будущее легла на меня, и я не хотел бы, чтобы ваш выбор завел вас в негодную ситуацию. И уж коли вспомнил о нашем отце, объясню нюансы его завещания, касающиеся не только вашего приданого, но и будущего моей жены и детей.

Серьезность тона брата заставила Фьямметту всю обратиться в слух, и Джанкарло Мария принялся объяснять сестре юридические хитросплетения, которые его, герцога, поставили в зависимость от младшей сестры, маркизы.

Маддалони не стал открывать Фьямме всей правды, связанной с отцовским завещанием. Он лишь сказал, что отец распорядился таким образом, что отказ кого-либо из женихов от ее приданого будет гарантировать в случае его преждевременной кончины переход всего наследства в полном объеме к его наследникам и супруге. Говорить о том, что, согласно завещанию, отцовское наследство в таком случае должно перейти к ней, он не стал. И это герцог сделал не оттого, что считал младшую сестру скаредной и меркантильной. Фьямметта Джада ни словом, ни делом не дала повода воспринимать ее жадной до денег. Просто в таком случае у него появлялся реальный шанс надавить на нее, чтобы Фьямма из чувства совестливости и сочувствия к Хасинте и племяннику согласилась принять предложение Луиса Игнасио.

Он остерегался, что юная маркиза может задать вопрос, а куда же денется наследство, если не достанется его детям и супруге, но, к его несказанному облегчению, это сестре в голову не пришло. Когда он закончил рассказ, Фьямметта Джада смотрела на него совершенно растерянно, как будто думала о чем-то своем.

О чем именно, Джанкарло было неведомо. Младшая сестра была для него закрытой книгой, которую он, по большому счету, и не пытался читать. Его с Фьямметтой Джадой связывала Хасинта. Жена была своеобразным посредником между ним и сестрой. Мостиком, соединяющим две родственные, но далекие друг от друга галактики. От супруги он узнавал о сестре гораздо больше, чем от нее самой. И это вполне устраивало его.

– Как ты относишься к брату Хасинты? – задал Джанкарло вопрос, и мысли в голове Фьяммы, как попавшие в силок птицы, заметались, забились в попытке облечься в подходящие слова. Она не была готова к такому повороту разговора, поэтому так запаниковала. Фьямметта даже не заметила, что старший брат вернулся в разговоре к привычному «ты».

– К чему этот вопрос? – спросила она настороженно.

– К тому, что он станет мужчиной твоей жизни. Таково мое решение, и это не обсуждается.

– Нет! Только не он! – воскликнула Фьямма, чем очень удивила Джанкарло Марию.

Герцог не ожидал подобной реакции. Пушкарь ненароком поджег фитиль, и пушка рванула. Фьямметта Джада вскочила со стула и лихорадочно заметалась по кабинету, заставив тем самым подняться из-за стола и брата.

– Фьямма, маркиз де Велада – единственный, кто отказался от твоего приданого. Это его решение многое меняет. Хасинта и мои дети не останутся без наследства. Понимаешь?

– Понимаю… Нет, не понимаю… Ничего не понимаю! Совсем запуталась. И вообще, здесь стало слишком жарко.

– Сядь, успокойся, я налью тебе воды.

Он усадил Фьямму на стул, подошел к креденце, взял в руки кувшин с водой и плеснул немного в стакан. Подал его сестре. Она выпила всё залпом и тут же спросила:

– Можно еще?

На этот раз герцог поступил иначе. Он распахнул дверцы креденцы и достал оттуда бутыль с темным содержимым. Налил четверть стакана и поднес Фьямметте.

– Выпей лучше это. Ром точно поможет.

Не слишком вслушиваясь в его слова, поглощенная мыслями и переживаниями, Фьямма и это содержимое стакана глотнула залпом и тут же, поперхнувшись, закашлялась. Джанкарло тихонько постучал ее по спине, затем взял со стола папку и стал обмахивать раскрасневшееся лицо девушки.

Когда Фьямметта пришла в себя, она спросила брата сдавленным голосом:

– Вы вознамерились решить вопрос с моим приданым самым радикальным способом? Нет сестры – и проблемы нет?

Джанкарло Мария, уловив иронию в словах девушки, ответил потеплевшим голосом с мягкой улыбкой:

– Похоже, когда ты родилась, логика заблудилась и не попала в твою милую головку. Нет сестры – нет и отказа от ее приданого, что является прописанным условием передачи отцовского состояния моим наследникам, – пояснил герцог вкратце суть завещания.

– Хм, где я, а где логика? – произнесла Фьямма с грустной улыбкой на лице. – Впрочем, папа часто говорил моей маме, что женщины и логика, как молоко и виноград, совершенно несочетаемы.

Джанкарло улыбнулся.

– Знаешь, Фьямма, если тебе в эту минуту кажется, что кандидатура маркиза на роль супруга не вполне подходящая, попробуй осознать тот факт, что это всего лишь кажется. Мы с Хасинтой уверены, что ваш союз предопределен Господом. Кроме того, ты должна знать: я уже дал согласие Луису Игнасио на ваш брак и отменять его не намерен.

– Зачем? Зачем вы это сделали? Вы хотите пополнить копилку моих разочарований? Ведь все прежние мужчины моей жизни не дарили мне радость, а только слезы.

– Даже наш отец?

– В итоге и он, – ответила Фьямметта со вздохом.

– Что-то мне подсказывает, что маркиз де Велада – единственный, кто может разрушить эту неприятную тенденцию. С ним ты будешь скорее не плакать, а до боли в скулах улыбаться.

Фьямма взглянула в глаза герцогу.

– Ты правда так думаешь? – спросила она с надеждой, перейдя на привычный приватный стиль общения.

– Сама посуди, – начал отвечать Джанкарло, попутно убирая с ее лица и заправляя за ухо выбившийся из прически локон, – в случае твоего согласия на брак маркиз де Велада готов оплачивать в течение полугода твои уроки в консерватории Пьета дей Туркини[43] у знаменитого Кафариелло[44]. Если помнишь, это тот педагог, который дает уроки музыки супруге нашего короля Марии Каролине. Более того, эти полгода Луис Игнасио согласился пожить в Неаполе и начал подыскивать подходящее для вашей семейной жизни палаццо.

Последнюю фразу Фьямметта Джада пропустила мимо ушей, а за возможность обучения пению сразу же ухватилась.

– А можно уроки вокала у Кафариелло совместить с уроками игры на гитаре у Никколо Йоммелли?[45]

Джанкарло заметил, какой неподдельной заинтересованностью загорелись глаза сестры. Похоже, Луис Игнасио за несколько дней путешествия с Фьямметтой понял о ней гораздо больше, чем он за целый год. Шурин всё точно просчитал. Золотая рыбка заглотила наживку, и именно эта приманка и заставила Фьямму внутренне смириться с известием о предстоящем браке с маркизом де Велада.

Его мысль подтвердила и сама сестра, которая гораздо более спокойным и уравновешенным тоном произнесла:

– Дорогой брат, вопреки собственному желанию и здравому смыслу, я готова пойти навстречу и согласиться с вашим решением. Я стану женой маркиза, но у меня будет одно условие.

Расслабившись поначалу, Джанкарло Мария напрягся снова, однако немного выдохнул, когда услышал:

– Наше венчание должно состояться не ранее чем через месяц. Мне нужно привыкнуть к мысли, что брат Хасинты станет моим мужем.

Маддалони не сомневался, что Луис Игнасио будет не в восторге от такого условия. У маркиза на руках есть папское разрешение на брак. Он может обвенчаться хоть сегодня. Ни один священник не будет вправе отказать ему. Но у него, Джанкарло, пожалуй, тоже найдется в рукаве козырь, который поможет с успехом разыграть и эту партию. Он подскажет шурину, у кого снять палаццо. Один его приятель обмолвился на днях, что остро нуждается в средствах, поэтому готов сдать недавно отреставрированный дворец в Рионе Санита[46].

«В принципе, я могу и сам арендовать на полгода это палаццо. Пусть это будет моим подарком молодоженам. С моей стороны такой шаг будет хорошими откупными маркизу за месяц отсрочки, а Луису Игнасио не придется тратиться. Вот все и будут довольны», – подумал Джанкарло, внутренне потирая руки.

Но, переведя взгляд на задумавшуюся о чем-то Фьямметту, тут же упрекнул себя. Он готов поставить на карту будущее единственной сестры, лишь бы вернуться к наследованию по праву майората.

Фьямметта Джада перехватила его взгляд.

– О чем ты думаешь сейчас, брат?

– О том, могу ли я доверить овцу волку.

Глаза Фьяммы, засверкавшие от выпитого рома яркой зеленью, округлились.

– Ты назвал меня овцой? Ты считаешь, что я настолько глупа?

– Нет, Фьямметта, – усмехнулся герцог, – ты не глупа. Ты своевольна и упряма, как коза. Уточню: я думаю сейчас о том, правильно ли поступаю, отдавая козу волку. Какой будет ваша совместная жизнь с маркизом?

Фьямметта Джада лукаво улыбнулась:

– Я хоть и маленький, но довольно крепкий орешек. Не так-то просто меня проглотить. Случись чего, застряну в глотке.

Джанкарло Мария рассмеялся:

– Ты не орешек, ты медоносная пчела: от тебя пахнет нектаром, но, стоит к тебе притронуться, ужалишь языком, словно жалом.

Он поднялся из-за стола:

– Ладно. Мы с тобой знатно заболтались. Мне надо отправить посыльного к поверенному, чтобы привез подготовленный брачный договор. Раз уж обо всём договорились, сегодня его и подпишем. Я прошу тебя отложить отъезд в Поццуоли. Навести лучше Хасинту Милагрос и племянника. Жена спрашивала о тебе сегодня утром.

Фьямметта кивнула, поднялась и, присев в прощальном полупоклоне, вышла. Проводив ее взглядом, герцог Маддалони улыбнулся. Улыбка, как ни странно, была вызвана не тем, что удалось успешно разрешить довольно непростое дело, от исхода которого напрямую зависело благосостояние его наследников, а тем, что впервые за истекший год по-настоящему ощутил себя старшим братом, со всеми вытекающими последствиями. И от этого теплого чувства, поселившегося в сердце, на душе стало светло и радостно.

Фьямметта вышла из детской с улыбкой на лице. Маленький племянник был так умилительно хорош, что волей-неволей смутным, беспокоящим мыслям пришлось отступить и оставить ее, хотя бы на время, в покое. Малыш спал, но во сне морщил лобик и носик так, будто хмурился, и невероятно походил этим на ее покойного отца. Фьямме показалось, что будущий шестой герцог Маддалони больше всего во внешности унаследовал от герцога четвертого. Впрочем, всё это может сто раз перемениться.

На примере отпрысков кухарок, прачек и прочих служанок маркиза Гверрацци знала, как сильно меняются с возрастом детские мордашки. Интересно, какими будут ее дети? Фьямметта Джада впервые задумалась об этом. Возможно, так повлиял разговор с братом о предстоящем браке, ведь рождение детей является целью любого супружества. Луис Игнасио наверняка захочет иметь наследников. Он с такой болью и теплотой говорил о погибшей дочери, что у Фьяммы не было и тени сомнения в том, что маркиз будет прекрасным отцом. Но, как ни странно, мысль о детях вызвала у Фьямметты волнительную щекотку где-то в глубине живота.

Для юной маркизы не было секретом, откуда берутся дети. Как-то раз она случайно подслушала разговор кухарки и прачки. Последняя накануне вышла замуж, и повариха принялась расспрашивать о том, как прошла их с мужем брачная ночь. В тот памятный день Фьямметта Джада узнала о жизни столько нового, что ночью долго-долго лежала без сна, обдумывая, а не стоит ли от греха подальше уйти в монастырь. Но природное любопытство и витальная сила заставили девушку разобраться в ситуации до конца.

Она пошла к прачке Лауретте и принялась задавать прямые вопросы, на которые та с большим удовольствием стала давать такие же прямые ответы. Это привело Фьямму в еще большее смятение. Из рассказов прачки выходило, что опасаться ничего не стоит. То, что происходит между мужчиной и женщиной в постели, вовсе не страшно. Напротив, очень даже приятно, а главное – это единственный способ заполучить желанного ребеночка.

Вспомнив рассказ Лауретты, Фьямма представила свою брачную ночь с Луисом Игнасио, и у нее тут же кипятком обдало и уши, и щеки. Вдобавок к этому по спине табунами помчались жадные до ее тела, ненасытные мурашки.

Самое интересное, что после разговора с прачкой Фьямметта Джада попыталась вообразить брачную ночь с Анджело Камилло, но ничего, кроме банального любопытства, тогда не испытала. Ей было интересно, как чисто технически всё это происходит.

Как-то раз Фьямме довелось наблюдать за тем, как ее Джельсомино оприходовал маленькую дворовую собачку. Но соитие животных животрепещущий интерес не удовлетворило. У Джельсомино слишком длинная и густая шерсть. Ей ничего не было видно. Помнится, она рассказала об этом Анджело Камилло, не забыв поинтересоваться, что он думает об их брачной ночи, и удивилась, когда заметила прилив крови к его щекам. Нет, чувство стыдливости и представление о правилах приличия у Фьямметты Джады тоже присутствовали, но неуемное любопытство и живое воображение брали над ними верх.

Занятая подобными мыслями, Фьямма дошла до малой гостиной, и тут, как черт из табакерки, прямо перед ней возник маркиз де Велада. Он как раз выходил из комнаты. Они столкнулись нос к носу в дверях.

Как вести себя с ним? Что говорить? Он ведь не просил у нее руки! Сделать вид, что разговора с братом не было? Или, напротив, самой завести речь об этом? Спросить, зачем она ему? Что он задумал? Или всё же лучше промолчать? Мысли в голове девушки метались в лихорадке, словно их сразила виттова пляска[47].

Фьямметта решила взять себя в руки и постараться не дать понять маркизу, какой ураган мыслей и эмоций он у нее вызывает.

– А вот и ты. На охотника и лиса бежит, – произнес Луис Игнасио вместо приветствия. – А я уж было хотел звать слуг, чтобы разыскали тебя.

Он сделал приглашающий жест, пропуская девушку вглубь гостиной. Она спешным шагом вошла и, остановившись возле консоли, где стояла ваза с букетом белых роз, дополненных небесного цвета гортензиями, взяла и бездумно сломала стебель одной из них. Цветочная шапка повисла грустным голубым облачком. Фьямма не поняла, зачем это сделала. Нужно было руки занять и выместить на чем-то нервозность. Осознав оплошность, девушка повернулась и загородила вазу спиной. Напряженный взгляд выдал всю фальшивость маски безразличия и отстраненности, которую она на себя натянула. Луис Игнасио стоял в паре шагов от нее и с молчаливой ироничной улыбкой наблюдал за ее действиями и выражением лица.

Наконец, Фьямметта Джада подняла глаза на маркиза. После открывшихся перед нею перспектив она увидела этого мужчину по-новому. Во всех смыслах потрясающую внешность Луиса Игнасио наверняка кроили самые искусные подручные небесного Творца. Позавидовавшие их мастерству исчадия ада слепили и вложили в уста этого создания чертовски острый и коварный язык, которому по силам уболтать кого угодно. Стоит этому представителю рода мужского открыть рот – и у слабого пола нет никаких шансов избежать участи жертвы этого демона-искусителя. Похоже, она тоже не стала исключением.

Набравшись смелости, Фьямметта Джада очертя голову ринулась в новое словесное сражение с завзятым краснобаем:

– Вы уже знаете?

– Что именно? – спросил маркиз, не убирая с лица ироничной улыбки.

– Не стоит притворяться, что вы не в курсе.

– Не в курсе чего?

– Того, что я дала согласие на наш брак.

– Ах, это, – произнес маркиз с деланым безразличием.

– Вы не рады? – в вопросе Фьяммы прозвучало больше разочарования, чем собственно вопроса.

– Почему же? Рад, конечно. Просто я нисколько не сомневался, что согласитесь.

– Да? – изумилась Фьямметта. – И что же дало повод не сомневаться в этом?

– Скажем так, я близкий друг богини Провиденции[48].

Фьямметта Джада скривилась.

– Вы снова пытаетесь вывести меня на эмоции?

– О! Это мое второе любимое занятие, – ответил маркиз с лукавой улыбкой.

– Даже так?! А какое первое? – поинтересовалась Фьямметта.

Луис Игнасио изобразил на лице интригу, но произнес как само собой разумеющееся:

– Близость с тобой, конечно.

Глаза Фьяммы округлились, а брови взлетели на лоб.

– Как можно любить то, чего никогда не было?! – воскликнула девушка изумленно.

– А воображение на что? К тому же близость скоро станет вполне реальной. Так что я авансом поставил ее на первое место. Тем более меня ждет неслыханный подарок.

– Какой?

– Твоя девственность, разумеется.

Фьямметта нахмурилась.

– Может, оставим в покое тему моей девственности? – не удержавшись, вспылила она.

Де Велада лишь усмехнулся:

– Тему оставить в покое, конечно, можно, а вот твою девственность оставлять в покое я не намерен. Но так и быть, обещаю с этим повременить до нашего венчания.

Фьямма вспыхнула пуще прежнего:

– Вы… Да вы… Несносный человек – вот вы кто!

Маркиз на этот забавный выпад довольно расхохотался.

Отпыхтевшись, Фьямметта Джада задала маркизу крайне интересующий ее вопрос:

– Нет, я не могу понять, зачем вам я? Именно я? Ведь выйти замуж за вас будут рады сотни девушек. Выбирай – не хочу. Вы сами говорили об этом. А вас отчего-то заклинило на мне. Скука тому причина или есть другие побудительные мотивы? Решили пощекотать себе нервишки? Захотели поразвлечься? Право слово, на что только не пойдешь ради новых эмоций, когда остальное пресытило и есть всё, что можешь пожелать.

– А ты так уверена, что желать мне больше нечего?

– В любом случае должны знать: вы не тот, кого смогу полюбить.

Бровь маркиза иронично изогнулась.

– Тебе придется сильно постараться. Когда-нибудь разберешься в своих чувствах и поймешь, что давно любишь меня. Что не можешь жить без меня. Я буду последним глупцом, если в этот день не окажусь рядом. Поэтому не хочу рисковать. Привяжу тебя к себе и буду терпеливо ждать того благословенного дня, когда это произойдет.

– Ха-ха! И не надейтесь! Этот день не наступит.

Луис Игнасио оперся одной рукой о спинку стоящего рядом кресла, а пальцами другой потер с усилием лоб.

– Когда Господь распределял среди детей своих разные качества, ты была первой в очереди за строптивостью, – произнес он устало.

– Что поделать, – Фьямметта развела руки в стороны. – Отец всегда говорил, что покорности мне не досталось при раздаче, а вот упрямством Господь наделил сверх меры. Но вот что скажу, маркиз, когда я возглавляла очередь за строптивостью, вы локтями расталкивали такую же за самомнением! Если бы самодовольство можно было превратить в строительный материал, то вашего с лихвой хватило бы на немаленький замок. Жили бы в нем припеваючи и наслаждались собой.

– У меня уже есть замок, и не один. А наслаждаться я планирую тобой.

– Но такие, как вы, мне никогда не нравились! – воскликнула раздраженно Фьямметта, всё яснее и яснее ощущая, что не в силах переспорить этого невозможного говоруна. – Было бы лучше, чтобы оставили меня в покое.

– Оставлю, конечно, – ответил маркиз, не дрогнув бровью.

– Когда?

– Когда понравлюсь.

– Но этого никогда не произойдет!

– Значит, никогда и не оставлю.

– Что за чушь? Зачем вам я? И что будете со мною делать?

– Буду стараться понравиться тебе насильно, – маркиз оттолкнулся рукой от спинки кресла и плавным, завораживающим движением приблизился к Фьямметте. – Поверь, нет смысла противиться своим чувствам. Ты напрасно выбьешься из сил.

– Но мы с вами совершенно не подходим друг другу, – парировала она.

– Это почему же?

– Да хотя бы потому, что постоянно спорим.

Луис Игнасио снисходительно улыбнулся.

– Мы не спорим, мы обмениваемся аргументами.

– А разве это не одно и то же?

– Нет, не одно.

– А сейчас что делаем, по-вашему? Ведь мы как раз и спорим о том, спорим или не спорим!

Де Велада от души рассмеялся. Отсмеявшись, шагнул ближе и вздернул указательным пальцем кончик ее носа. Девушка тут же отступила немного назад.

– Чтобы ты успокоилась, предлагаю компромисс.

Фьямма посмотрела на Луиса Игнасио с нескрываемым скепсисом.

– Отчего-то мне заранее хочется к вашему компромиссу добавить эпитет «абсолютно бескомпромиссный».

Луис Игнасио протяжно вдохнул и так же выдохнул. Прочесал пальцами волосы, убрав со лба упавшие пряди. Закинул руку назад и потер шею.

– Что-то не так? – спросила Фьямметта настороженно.

– Да вот думаю, не попросить ли твоего братца в качестве приданого подарить мне нервометр? Даже интересно, как долго ты будешь, словно искусный шарманщик, играть на моих истончающихся нервах.

Луис Игнасио вновь сделал пару шагов навстречу Фьямметте. Ей отступать было некуда: за спиной была та самая консоль[49] с букетом. Поэтому она увернулась и обогнула мужчину по дуге. Маркиз усмехнулся и обернулся. Такая рокировка заставила теперь его встать спиной к консоли. Делано равнодушным тоном де Велада произнес:

– Не стану убеждать тебя в том, что я лучший муж для тебя, о котором могла бы только мечтать. Скоро это сама поймешь. Не буду убеждать и в том, что ты лучшая женщина, встретившаяся на моем жизненном пути.

Фьямметта вспыхнула и перебила маркиза:

– Но зачем всё это? Зачем вам я?

Он вздохнул.

– Скажу так. Мне такая гавань, как ты, очень даже подходит для семейной жизни.

Фьямма фыркнула.

– А вот в моей гавани такому пиратскому бригу, как вы, совсем не место.

Луис Игнасио усмехнулся.

– Это почему же?

– Я уже говорила, у вас настолько раздутое самомнение, что, боюсь, вас еще до нашего венчания порывом ветра снесет.

Де Велада расхохотался.

– Не стоит бояться, mi Caramelito. У моего самомнения есть надежный якорь – эгоизм. А у него – отличная цель: ты. Пока я тебя не заполучу, мне никакой порыв ветра не страшен, – маркиз поиграл бровями. – Ну, а когда это случится, сможем полетать вместе. Уверяю тебя, со мной ты и на седьмое небо сможешь попасть.

Фьямметта утомленно вздохнула.

– Нет, вы точно мастер развешивать макароны на уши. Признаться, мужчин, подобных вам, встречать не доводилось.

Луис Игнасио растянул губы в довольной улыбке.

– Это ты верно подметила. Мужчин, подобных мне, тебе встречать не доводилось. Думаю, не стоит доказывать тебе очевидное.

– Что именно?

– Что ты сменила объект влюбленности с сопляка Саватьери на мою нескромную персону.

– Ну вот еще! Не стоит обольщаться, – произнесла вслух. И подумала: «А ведь и в самом деле, я давно испытываю к маркизу нечто большее, чем простая симпатия». Но скептик внутри тут же возразил: «И всё же это только симпатия, пусть и большая. До настоящей влюбленности она не доросла». Фьямметта захотела сказать об этом Луису Игнасио и начала было:

– Есть одна маленькая проблемка…

Но он как будто понял, о чем она хотела сказать, и потому перебил:

– Если проблема и есть, то она только у тебя в голове. Будет любопытно взглянуть на твое милое личико, когда безальтернативное «никогда» сменится уверенным «навсегда». Пойми, mi Llamita, Господь предначертал наш союз, а ты упрямством портишь его предначертания. Твоя судьба была предрешена в тот день, когда мои матушка с батюшкой вознамерились обзавестись потомством.

Фьямма в неопределенном жесте развела руками и хлопнула себя по бедрам.

– Вы с моим братом, прямо как заводные, говорите о судьбе и предначертанности, а может, всё-таки позволите выбирать свой путь мне самой?

Де Велада цыкнул языком и помахал указательным пальцем у нее перед носом.

– Если я позволю выбирать, ты очертя голову ринешься по неправильному пути.

– Откуда вам знать, что этот путь будет неправильным?

– Да потому что он будет вести не ко мне, а от меня! – ответил маркиз гораздо более эмоционально, чем обычно.

«Нет, похоже, проще заставить водопад течь в обратную сторону, чем уговорить этого мужчину отказаться от намерений», – подумала Фьямма, но, к удивлению, ощутила не должную досаду, а облегчение и душевное удовлетворение.

– Вы хотели предложить какой-то компромисс, – напомнила она совершенно невпопад.

– Ах, ты об этом. Мне кажется, тот компромисс потерял актуальность.

– И всё-таки. Что вы хотели сказать мне?

В глазах Фьяммы горел огонек живого любопытства. Как же ему это нравилось! Как нравилась она сама, такая непосредственная, искренняя, безыскусная.

– Я хотел после заключения брачного контракта избавить тебя на время от своего общества. Дать тебе возможность сжиться с мыслью о неизбежности нашего союза.

Фьямма оценила сказанное и наградила маркиза саркастичной улыбкой:

– Умаслить меня пытаетесь?

– Отнюдь, – ответил Луис Игнасио с такой же улыбкой.

– Тогда встает вопрос: что должна взамен сделать я.

Фьямметта не очень-то надеялась, что маркиз расщедрится на объяснение, тем не менее он сделал это.

– Ты до нашего венчания живешь здесь и никуда не съезжаешь.

– А куда же денетесь вы? – спросила Фьямма с некоторым недоумением.

– Вначале перееду в Альберго-дель-Аквила-Нера[50] здесь неподалеку, потом в арендованный для нас дом. Думаю, так будет лучше для поддержания твоей репутации.

– Ха! Это что-то новенькое! – воскликнула Фьямметта удивленно. – Неужели вас и вправду заботит моя репутация? Вас, для кого это слово – блеф, фикция, обман и мистификация, вместе взятые. Я наслышана от Хасинты Милагрос…

– Моей сестре неведомо и трети того, что было на самом деле, – оборвал ее маркиз раздраженно. – Так что я во сто крат хуже, чем можешь представить. Но репутация мужчины и репутация женщины – неравновеликие величины. То, что для мужчины зачтется в качестве очередной победы, для женщины останется несмываемым пятном на всю жизнь.

Для Луиса Игнасио, ставшего причиной краха не одной женской репутации, такая предусмотрительность была внове. Но отчего-то ему было важно, чтобы о его будущей жене не говорили плохо. Одно дело – шлейф, тянущийся за ней из-за мезальянса родителей. Совсем другое – видеть огорчение любимой из-за злых сплетен за спиной. Если жених и невеста будут жить до свадьбы под одной крышей, это даст почву для нескончаемых пересудов.

Но в желании маркиза удержать Фьямметту в палаццо Ринальди была подмешана и другая составляющая. Ему хотелось, чтобы маркиза Гверрацци до их венчания находилась под приглядом сестры и шурина. На первый взгляд, всё шло по задуманному сценарию, однако обострившееся седьмое чувство сигнализировало маркизу об опасности срыва его планов. Де Велада не осознавал до конца, чем вызвано беспокойство, но рисковать не хотел. Плутовка Ямита была строптивой и непредсказуемой. От нее можно ожидать чего угодно. Он не сможет успокоиться и до конца расслабиться, пока по закону не назовет Фьямму своей.

Луис Игнасио сделал шаг вперед и взял девушку за руку.

– Поверь, я говорю без какого-либо подвоха. Так будет лучше для тебя.

Фьямметта Джада вмиг посерьезнела.

– Мне хочется верить вам, маркиз. Более того, по неизвестной мне причине уже верю. Хорошо. Я согласна. Я поживу в палаццо брата.

– Вот и славно. Думаю, Хасинте Милагрос будет в удовольствие помочь тебе с подготовкой к венчанию. Кстати, она недавно спрашивала о тебе.

– Ваша сестра проснулась? Я хотела после разговора с братом повидаться с ней, но камеристка сказала, что герцогиня отдыхает.

– Нет-нет, Синта встала. Разве она сможет пропустить подписание нашего брачного договора?! Мой поверенный уже здесь. Синьор Гуитто прибудет с минуты на минуту. Какое-то время уйдет на согласование деталей, так что вполне можешь навестить Хасинту. Когда всё будет готово к подписанию, мы вас позовем.

Фьямма кивнула, сделала книксен и направилась к выходу. В дверях обернулась и улыбнулась. Маркиз улыбнулся в ответ. Когда девушка скрылась, Луис Игнасио повернулся к консоли, вынул из вазы сломанную гортензию, оторвал нежно-голубую цветочную шапку и вставил себе в петлицу. Еще один шаг на пути к победе сделан!

– Милая, скажи же что-нибудь, – обратилась к подруге Хасинта Милагрос.

Фьямметта оторвала от нее взор и в гневе вперила его в Луиса Игнасио. Маркиз безмятежно улыбался. Ему было забавно наблюдать за тем, как спокойная болотистая зелень глаз любимой с каждой новой секундой превращалась в гневно-штормящий океан шапкообразных крон разлапистых пиний[51], взбудораженных мощными порывами ураганного ветра.

Арканджело Гуитто в это время шумно спорил с синьором Каприльей. Луис Игнасио нанял поверенного для улаживания этого и последующих дел, связанных с бракосочетанием. Сейчас Просперо Каприлья, по его требованию, пытался внести в заготовленный текст договора последний, сверхважный для маркиза пункт. Герцог Маддалони тоже был вовлечен в дискуссию. Джанкарло Мария, в попытке засунуть две ноги в один ботинок[52], раскраснелся до состояния пунцовости заката над Неаполитанским заливом.

Маленькой искрой, разжегшей такой пожар, стала формулировка о сроке заключения брака, на которой настаивал Луис Игнасио. Мало того что она существенным образом сокращала выторгованный Фьямметтой месяц, но еще и была составлена таким казуистическим образом, что допускала возможность заключения брака хоть через час после подписания договора.

Между Фьяммой и Луисом Игнасио натянулась струна взглядов, по крепости сравнимая с гитарной. Фьямметта буравила глазами маркиза, пытаясь прожечь в нем дыру. Он взгляд тоже не отводил, но в его глазах вовсю плясали хитрые черти. Де Веладе явно нравилось происходящее. Он был абсолютно спокоен и расслаблен, как если бы ни минуты не сомневался в исходе дела.

Струну взглядов оборвал взволнованный голос Хасинты Милагрос:

– Фьямма, дорогая, две недели – тоже неплохой срок. Мы наймем вдвое больше портних, и они успеют пошить тебе роскошный наряд к венчанию. Всем остальным займется тот же распорядитель, который готовил нашу с герцогом свадьбу. Так ведь, дорогой? – обратилась она к изрядно вспотевшему супругу.

Джанкарло Мария стянул с головы ненавистный парик и вытер им выступивший на лбу пот.

– Да, дорогая. Думаю, с этим проблем не будет. В крайнем случае скажем синьору Гольдони, чтобы нанял вдвое больше помощников.

– Вот и славно, – обрадовался синьор Каприлья, – значит, записываем в последнем пункте такую формулировку: «Церковный брак с соблюдением всех правил, установленных Тридентским собором[53], должен состояться не позднее четырнадцати суток со дня подписания договора».

Фьямметта Джада вспыхнула и выскочила из-за стола, за которым они расположились. Ножки отодвигаемого стула, вторя ее возмущению, недовольно вжикнули, оцарапав прекрасный паркет, выполненный в технике графьё[54].

– Позвольте, наконец, и мне высказаться по этому поводу, – обратилась она к собравшимся.

– Насколько я успел узнать вас, милейшая маркиза, вы выскажетесь вне зависимости от нашего на то дозволения, – Луис Игнасио нарочно ответил Фьямметте в подчеркнуто-официальном тоне. – Но прежде чем вступите в торг, хочу напомнить басню Лафонтена про курицу с золотыми яйцами[55]. Вам наверняка читала ее в детстве бонна[56]. Если помните, эта басня о скупце, который имел курицу, несущую золотые яйца. Однажды ему показалось мало того, что имел, и он решил вспороть курице брюхо. Глупец надеялся обнаружить там клад, который мог принести гораздо больше, чем якобы «простые» золотые яйца. Надеюсь, помните мораль той басни?

Думаю, вы поняли, к чему клоню? Если нет, поясню. В попытке выторговать себе лучшие условия можете потерять то, что уже предложено. Так что на вашем месте я не стал бы возражать и принял эту формулировку как данность.

Фьямметта Джада молча опустилась на стул. Мысли в ее голове крутились по кругу со скоростью белки, вращающей колесо. А что, если несносному маркизу и впрямь взбредет обвенчаться с ней со дня на день? Она же не успеет морально подготовиться! Не успеет принять факт, что придется всю жизнь подстраиваться под этого властного человека, принимать его решения как свои, слушаться во всём и не перечить. Да чтобы принять такое, понадобятся не две недели и не месяц! Она в принципе не сможет такое принять. А если так, то какая разница, четырнадцать дней или тридцать? Как говорится, та же собака, только в другом ошейнике. И как быть? Ведь она дала согласие на брак. Идти на попятную в присутствии двух поверенных? Если поступит так, будет выглядеть глупой девчонкой, у которой семь пятниц на неделе. Да и кто ей позволит?! Она находится под опекой брата, а значит, вынуждена подчиняться его решениям.

Фьямма взглянула на маркиза и с затаенной надеждой в голосе тихо спросила:

– Может, хотя бы три недели?

Де Велада с непроницаемым видом покрутил головой.

Фьямметта Джада тяжко вздохнула.

– Вы всё же настаиваете на двух?

Маркиз с той же невозмутимостью и затаенной в уголках губ улыбкой коротко кивнул.

Герцог Маддалони поднялся с места и подошел к Фьямметте. Положил ей руку на плечо в знак поддержки. Джанкарло Мария сумел подтолкнуть сестру к принятию решения и теперь был рядом, чтобы не позволить ей ни отступить, ни выкинуть какой-либо иной финт. Фьямма подняла голову и взглянула на него с надеждой. Старший брат кивнул глазами, давая понять, как следует поступить.

Вновь тяжело вздохнув, маркиза Гверрацци наконец-то вымолвила:

– Ну что ж. Если других вариантов нет… – она перевела взгляд на маркиза. – Я согласна.

Все присутствующие облегченно выдохнули.

Поверенные принялись вписывать формулировку в текст договора, а Фьямметта с замиранием сердца полностью осознала, что только что сожгла последние мосты.

Как-то раз ей довелось увидеть, как захлопывается мышеловка. Маленький мышонок, соблазнившись кусочком сыра, не подозревая об опасности, залез в нее, после чего раздался жуткий щелчок, от которого сердце в ее груди стало размером с того самого мышонка. Сейчас в голове Фьяммы раздался похожий щелчок, и она ощутила себя маленькой глупой мышкой, попавшей в умело расставленную мышеловку.

Пока Арканджело Гуитто зачитывал перед подписанием текст брачного соглашения, Джанкарло Мария с тревогой всматривался в лица нареченных. Неожиданно он сделал большое открытие. Этот засранец де Велада действительно любит его сестру! В те минуты, когда Фьямма не видела, он с такой голодной нежностью смотрел на нее, что сомнения герцога насчет этого брака, если и были раньше, отпали сами собой.

Джанкарло Мария был готов увидеть в глазах маркиза похоть, страсть, неприкрытое желание, но увидел умиление, теплоту и любовь, и это стало для него невероятным сюрпризом. Ведь даже выразив Луису Игнасио согласие на брак, герцог сомневался в правильности решения. Совесть недовольно ворочалась в душе и щипала его изнутри. Не продал ли он Фьямметту Джаду в руки испанского ловеласа за возможность передать в случае своей преждевременной кончины всё наследство детям? Но перехваченный взгляд де Велады, направленный на невесту, унял его тревогу.

– Что ж, синьоры, – возвестил Просперо Каприлья, – можно подписывать договор. Право слово, здесь точно витает дух самой Конкордии[58].

Узкие, как обрезки белесо-розовых шнурков, губы Арканджело Гуитто искривились в подобии улыбки. Он пододвинул текст договора и чернильницу с пером на край стола, и все присутствующие, кроме герцогини Маддалони, поставили в нем подписи. Это фактически равнялось помолвке. И только тогда маркиз де Велада выдохнул и рассмеялся. Впервые рассмеялся легко, беззаботно, как по-настоящему счастливый человек, для кого смех не компонент любовной игры, не результат логически выверенных решений, которыми он оказался вполне доволен, а иррациональная, ни с чем не связанная, рожденная сердцем реакция.

Луис Игнасио подошел к Фьямметте Джаде, сунул руку в карман и вынул оттуда золотой перстень с изумрудом, с помощью резьбы в технике интальо[59] превращенный в бутон артишока[60] – одного из символов, изображенных на гербе маркизов де Велада. Следуя обряду субаррации[61], надел его Фьямме на палец и произнес:

– Я рад, что наш фамильный перстень под цвет твоих глаз. Когда-то мне приснился сон, что у моей невесты зеленые глаза. Видимо, он был вещим.

После того как присутствующие бокалом игристого вина отметили подписание брачного договора, супруги Ринальди в компании поверенных покинули гостиную, оставив жениха и невесту наедине.

Луис Игнасио подошел к Фьямметте, в полной растерянности смотрящей на лежащий на столе документ. Он взялся пальцами за подбородок девушки и развернул ее лицо к себе. Хитро прищурившись, поинтересовался:

– Надеюсь, ты не собираешься рвать на себе чудесные волосы?

Он заправил выбившийся локон цвета расплавленной меди за ушко. С головой нырнул в ставшие такими знакомыми и близкими глаза цвета болота с проблесками янтаря. Перевел взгляд на приоткрытые манкие губы, обнажившие ровный ряд белоснежных верхних зубов, и, чтобы не увязнуть на этой картине, вновь метнулся к глазам.

Фьямметта Джада поднялась со стула. Она смотрела на маркиза настороженно. Девушка как будто выжидала, что он предпримет дальше. В ее взгляде опытный знаток женских сердец разглядел хорошо знакомый ему огонек предвкушения, и от этого кадык нервно дернулся вверх-вниз.

– Ну же, давай. Поцелуй сама. Не сдерживайся. Ты же хочешь этого, – проговорил он хрипло и сдавленно. – А то ведь поцелую я, и тебе совсем конец будет.

– Вам надо – вы и целуйте, – ответила Фьямма не своим голосом.

Она понимала, что маркиз подсаживает ее на зависимость от волшебных ощущений, которые умеет дарить с незнакомым ей раньше мастерством, но ничего поделать не могла. Более того, даже не хотела ничего с этим делать.

– Смотри, с огнем играешь! – в интонации маркиза было больше удовольствия, чем угрозы.

По плечам, рукам и спине Фьямметты пробежала волна мурашек. Этих крохотных бестий-предательниц, выдающих истинную реакцию тела на слова и прикосновения. Настырные нахалки заставили и кровь скорее бежать по венам, распаляя внутренний огонь предвкушения. Глаза Фьяммы полыхнули жарким и запретным. Она попыталась взять себя в руки, но, когда пальцы маркиза утонули в ее волосах, а приоткрытых губ коснулись губы мужские, все ее благие намерения скончались в муках.

Луис Игнасио целовал ее так нежно, так бережно, как если бы собрал в поцелуе всю любовь, существующую в мире. Не разрывая легкого касания губ, маркиз прошептал:

– Не могу избавиться от одной привычки, которую Хасинта считает очень скверной.

От возбуждающего шевеления губ возле ее рта Фьямметте стало щекотно и мурашечно. Она с большим трудом, но всё же смогла спросить:

– О какой привычке речь?

Мужские губы зашептали возле самого уха, обдавая горячечным, опаляющим дыханием, отчего войска мурашек взяли в плен уже всё ее тело.

– Я привык получать то, что желаю. А тебя я желаю. И сегодня я на полпути к тому, чтобы наконец-то заполучить тебя.

Фьямметта отстранилась и взглянула в глаза маркиза. Голод в его взгляде стремительно нарастал. Девушка прочувствовала это каждой частицей тела.

Она тут же вывернулась из капкана мужских рук и отбежала на несколько шагов в сторону. Луис Игнасио сдавленно рассмеялся.

– Хочешь сказать, что ты такая же благонравная и добродетельная, как Изабелла Католичка?[62] Неужто станешь называть меня сейчас беспринципным ловеласом и нечестивым развратником?

– Ничего подобного я делать не собиралась, но рада, что сами подобрали для себя верные характеристики.

Отойдя еще на пару шагов, добавила:

– Кстати, целуетесь вы действительно неплохо. Что есть, то есть. Очевидного отрицать не стану. Но вы должны также знать, что желание повторить поцелуй я задавила в зародыше. По крайней мере, до нашего венчания.

– Отчего так? – спросил маркиз с улыбкой. – Если тебе понравилось, я готов пойти навстречу. Удовлетворенная женщина – счастливая женщина. А я, знаешь ли, люблю делать женщин счастливыми. Может, повторим?

Фьямметта фыркнула.

– Пожалуй, откажусь от такого счастья.

Бровь Луиса Игнасио взметнулась вверх.

– Что так?

– Боюсь, что целоваться со мной понравится вам, а я, в отличие от вас, идти вам навстречу не готова вовсе. Кроме того, вы улыбаетесь, как человек, которого счастье переполняет через край. Боюсь, как бы не умерли от его переизбытка.

Фьямма отвернулась и нацелилась поскорее ретироваться, но тут же была остановлена властным захватом мужских рук на талии. Тело маркиза вплотную прижалось к ее спине. Жар мужского дыхания опалил шею.

Рассудок Фьямметты настоятельно требовал избежать новых ласк, но ноги стали непослушными, ватными, а по всему телу разлилась странная, не испытываемая никогда ранее истома. Она не могла, не имела сил пошевелиться. Мужские губы коснулись со спины чувствительного местечка справа от основания шеи, а уверенные руки перекочевали ей на грудь и уютно расположились там. Настойчивые касания губ за ушком и к надплечью лишали воли, пленяли и подчиняли. Фьямметте до одури захотелось вновь ощутить эти жаркие губы на своих собственных. Из последних сил она развернулась в кольце рук. Ее глаза округлились, а рот предвкушающе приоткрылся, когда она прочла в глазах Луиса Игнасио всю силу потребности в ней.

Маркиз, не давая ей ни секунды на раздумья, не оставляя ни малейшего шанса избежать неизбежного, вонзился губами в ее губы. Сокрушающий поцелуй обрушился на нее, как выброс раскаленной лавы из Везувия. И это стало концом ее воли, концом сопротивления, полной капитуляцией перед этим мужчиной. Внутреннее пламя всколыхнуло волну страсти и ринулось навстречу маркизу. Неожиданно для себя Фьямма буквально ворвалась в поцелуй. Отдалась ему полностью, безраздельно и безоговорочно.

Теперь и она целовала горячо, страстно, со всей отдачей, на которую была способна. Уже не было ни страхов, ни опасений. Даже мыслей никаких не было. Был только огонь, сжигавший ее, заставлявший плавиться в руках зрелого, искушенного мужчины. Вынуждавший растекаться перед ним восковой лужицей. Побуждавший прижиматься к его телу, желая слиться с ним воедино. Биения сердец и дыхания смешались так, что стало невозможно различить, где чей ритм и где чей жар.

Мастерским, искусным поцелуем Луис Игнасио заставил ее позабыть обо всём на свете. Он жадно терзал ее губы, воспламеняя ее кровь, пьяня и дурманя, лишая сил и остатка мыслей, высекая искры страсти, впечатывая ее тело в свое и пронзая острым желанием продлить лобзание как можно дольше.

Маркиз втягивал в себя ее дыхание, исступленно сминал губы, таранил языком, целовал до черноты перед глазами, до сведенных скул, до закипания мозга. Заставлял не чувствовать ног, забыть о себе. Хвататься руками за полы распахнутого жюстокора, за плечи, за шею. Бояться того, что сердце вырвется наружу из тесной клетки и упорхнет в небеса счастливой птицей.

И вдруг… это прекратилось. В голове Фьяммы всё еще плыло и кружилось в сумасшедшей, бесовской пляске. В ушах шумело от неистового тока крови, но она сумела разобрать чувственный шепот возле уха:

– И кто-то пытался меня уверить, что задавил в зародыше желание повторить поцелуй со мной?! Mi Llamita, ты не могла не заметить, насколько мы резонируем, насколько совпадаем внутренним пламенем. Минуту назад у нас обоих дым из ушей валил. Да от нашего с тобой поцелуя могли бы воспламениться спящие Кампи Флегрей[63].

Маркиз выпустил ее из объятий, и Фьямма, барахтающаяся в волнах штормящего океана эмоций, покачнувшись, попыталась по инерции ухватиться за него, как за единственную опору, в которой в эту минуту жизненно нуждалась. Луис Игнасио придержал ее за плечи, подвел спиной к стоящему возле стола стулу и усадил на него.

Краем глаза Фьямма проследила, как маркиз взял со стола подписанный брачный договор и свернул его в трубочку.

– Пойду спрячу его от греха подальше, – пояснил он, не скрывая на лице довольной улыбки, – а то ты так распалилась, что, боюсь, ненароком, а может, и вполне умышленно, сумеешь сжечь его дотла.

Последнее, что увидела Фьямма, – спину удаляющегося маркиза. И почему-то ей показалось, что сейчас улыбается даже она. Когда Луис Игнасио вышел и закрыл за собой дверь, Фьямметта Джада обессиленной рукой потянулась к графину с водой, стоящему на столе. С трудом подняла его, нажала большим пальцем на торчащий хвостик серебряной крышки и налила полный стакан. Жадно выпила, пытаясь потушить не желающий гаснуть пожар внутри, и поняла, что для того, чтобы затушить его полностью, придется выпить не один такой графин.

В это время маркиз де Велада стоял за дверью гостиной, подпирая ее спиной, и счастливо улыбался самой глупой, но и самой настоящей, подлинной из арсенала своих улыбок.

«Неужели луч счастья заглянул и в мою беспросветную жизнь?» – думал он с осторожностью, боясь спугнуть это редкое, трудноуловимое, но такое желанное состояние, которое лучшие умы человечества называют квинтэссенцией самых светлых, радостных и приятных человеческих чувств и эмоций, то есть счастьем.

Глава 3

Луис Игнасио подъехал в карете к площади, на которой расположено альберго, где проживал последние несколько дней. Ему нужно было перевезти вещи в палаццино[64] Москати. Он снял его накануне по совету зятя. Сегодня утром были улажены последние вопросы, связанные с арендой здания, и подписаны все необходимые бумаги.

Выполненный в барочном стиле, небольшой по размерам дворец вместе с находящейся в нем прислугой обошелся маркизу в семьдесят пять пиастров в месяц. Немало, конечно, но оно того стоило.

Палаццино находилось за городскими стенами, рядом с холмом Каподимонте, в гораздо более здоровом месте, чем многолюдный центр Неаполя. Чистый и довольно зеленый Рионе Санита был застроен дворцами богатых и благородных семей неаполитанской аристократии. Внешний фасад палаццино был недавно отреставрирован. Внутренняя отделка также подверглась ремонту. Меблировка комнат и прочее убранство обновлены и продуманы до мелочей. Кроме всего прочего, маркизу не пришлось возиться с наймом челяди, что непременно оттянуло бы сроки переселения. Все эти обстоятельства, вместе взятые, и сыграли в пользу принятия положительного решения.

Джанкарло Мария предлагал ему оплатить расходы по аренде, но Луис Игнасио отказался от щедрого подарка. Хоть он и знал счет деньгам, для него было важно, чтобы их первое с будущей женой семейное гнездышко было оплачено им самим.

Это палаццино было спроектировано и построено знаменитым неаполитанским архитектором-дворянином Фердинандо Санфеличе[65] по заказу Николы Москати. Именно у его потомка, маркиза ди Поппано, Луис Игнасио и снял этот дворец.

Отдав распоряжение кучеру и груму забрать из гостиницы упакованные накануне вещи и перевезти их в арендованное палаццино, где местные слуги должны будут разобрать и разложить их по местам, де Велада отправился пешком в дом сестры и зятя. Надо было сообщить тамошним обитателям, что дворец для их совместной с Фьяммой жизни арендован и теперь туда можно перевозить потихоньку часть приданого невесты, именуемое здесь корредо нуциале[66].

Помимо прочего, Луис Игнасио хотел порадовать Фьямметту тем, что вчера в Неаполь приехала ее любимая камеристка, которую он, по совету Хасинты Милагрос, выписал из Кастелло Бланкефорте. Сестра шепнула по секрету, что Фьямма дорожит этой девушкой и очень хочет заменить ею служанку, выделенную Джанкарло из состава персонала своего неаполитанского дворца.

Палаццо Ринальди находилось на первой, прибрежной, линии района Пиццофальконе[67], в пятнадцати минутах ходьбы от Палаццо Реале[68] и Театро-ди-Сан-Карло. У фамильного дворца герцога Маддалони было интересное расположение. Редко какой дом в Европе, во всяком случае в центре города, мог бы похвастаться подобным. Из одних его окон открывался вид на Кастель-дель-Ово и Позиллипо. Из других можно было любоваться Неаполитанским заливом и купающимся в его бирюзовых водах островом Капри, который в любое время дня овеян сизовато-голубой поэтичной дымкой. Слева виднелись Сорренто и мыс Минервы. С обратной стороны окна дворца выходили на борго Санта-Лючия[69], вписавшийся между морем и скалистой стеной Монте-Экия[70]. Там вечно сновали крикливые мелонари[71] да пестрая россыпь торговок дарами моря. Несмотря на извечный галдеж, шутки и перебранки, присутствие ярких субъектов, представляющих будни Неаполя, только добавляло красок в незабываемый колорит этого места.

В Неаполе, в отличие от Рима, всего три главных улицы: Кьяйя, Толедо и Форчелла. Кьяйя, расположенная неподалеку, – улица неаполитанской знати и богатых приезжих. Толедо, ведущая к Королевском дворцу, – мекка негоциантов и праздношатающихся. Форчелла, протянувшаяся на северо-востоке города, – эдем для адвокатов и сутяг. На этих улицах обычно и гуляет весь высший свет столицы Неаполитанского королевства. Есть несколько сотен второстепенных улиц, куда знать и носа не сует, потому как их обитатели – по преимуществу лаццарони. Названий этих улиц, кроме грязных оборванцев, не знает никто.

Сейчас маркиз де Велада шел по одному из таких переулков. Мощенный плиткой пол крытой галереи казался ему полосатым. Солнечные лучи, врезавшиеся в мощные колонны, поддерживающие свод крыши, разрезали его на полосы света и тени. Они сменяли друг друга, как светлые и черные полосы в жизни любого человека.

По какой-то неведомой причине Луису Игнасио подумалось, что радостная полоса его жизни так же внезапно может смениться мрачной и неприятной. Фьямметта Джада в любой момент может выкинуть какой-нибудь фортель или преподнести малоприятный сюрприз. С рыжей упрямой говоруньи станется.

Мысль об этом вызвала в сердце маркиза смутное беспокойство. В душе, словно клубок серых крыс, заворочались дурные предчувствия. Будоражащие сознание страхи походили на вспышки огненных стрел посреди темных туч, зависших в районе Монти-дель-Партенио[72] и возвещающих о том, что гроза не за горами. Приближение дождя подтверждала и жаркая влажность сирокко. По поверьям неаполитанцев, именно этот ветер способен навевать такие смутные, дурные мысли.

У колонн крытой галереи, по которой шагал Луис Игнасио, расположились группки малолетних лаццарони-оборвышей. Они, как стайки растрепанных воробьев, нежились в лучах горячего неаполитанского солнца. Мальчишки разных возрастов пытались впрок напитаться теплом, чтобы в злые зимние ночи вспоминать эту ласковую негу и мечтать о скорейшем приходе весны.

Один из них, заметив богатого прохожего, лениво протянул руку за подаянием. Де Велада прекрасно знал: стоит подать милостыню одному, как вся ватага постреленышей ринется к нему, обступит со всех сторон, начнет тянуть грязные руки, дергать за полы жюстокора и галдеть наперебой, надеясь выклянчить подаяние и себе тоже. Не желая увязнуть в подобной сценке, маркиз прошел мимо просящего.

– Su, smamma! Castrato curnuto![73] – полетело ему вслед обиженное и очень злое обзывательство.

Де Велада скривился. Захотелось развернуться и наподдать гаденышу за грязное оскорбление. Но только он попытался сделать это, как того и след простыл. А вместе с ним улетучились и все остальные голодранцы. Сидели, разморившись на солнышке, – и нет их. Испарились, как первые капли дождя, оседающие на раскаленную мостовую.

Луис Игнасио вышел из-под крытой галереи на солнце и чуть было не врезался в торговку, разместившую у одной из колонн лоток со сморившимися на солнцепеке морскими гадами. Обошел женщину по дуге и вздрогнул, когда за спиной она прокричала зазывалку:

– Cozze, jammere, ammazzancolle, vongole niro, zeppole, ustrice, calamare, purpette, cappe sante, scampi, rapani, codi di rospo[74].

Своим криком громкоголосая неаполитанская матрона могла бы перекрыть гогот всех капитолийских гусей[75]. Словно бы в состязание с ней вступила другая, разместившаяся с лотком чуть поодаль, но торгующая тем же товаром. Стараясь перекричать соперницу, она принялась громко и выразительно перечислять свой залежалый товар.

Первая перестала зазывать покупателей и принялась бранить вторую за то, что она якобы из вредности встала в том же переулке, желая досадить за какую-то давнюю обиду. Вторая не осталась в долгу и приложила первую крепким словцом:

– Sciù p' 'a faccia toja! Stupito streca![76]

– Frenare le passioni, viecchia putecarella![77] – ответила первая.

– Arretìrate, pireta vecchia! Nun fà pìrete a chi tene culo![78] – крикнула вторая.

– Chiav’t a lengua ‘ncul, zoccola![79], – подняла градус перебранки первая.

Далее последовал обмен еще бо́льшими «любезностями», коих обе торгашки вовсе не стыдились. Неаполитанки ругались смачно, со вкусом и пониманием этого дела. Видимо, несильная предполуденная жара не отбила у них желания задать сквернословную работу языку и мозгу.

– Vipera![80] – кричала одна.

– Il piu conosce il meno![81] – отвечала другая.

В потоке ругани обе женщины чувствовали себя как те самые гады, когда еще барахтались в прохладной морской воде. Две торговки устроили гвалт, сравнимый с криками целой стаи голодных чаек в порту. Их громкие восклицания могли бы с легкостью посоперничать с возгласами самых наглых из этих шумных пернатых.

– He 'a murì rusecato da 'e zzoccole e 'o primmo muorzo te ll'à da dà mammeta![82] – пожелала вторая.

– Chitestramuort![83] – не сдавала позиций первая.

Опешив от злобного пожелания конкурентки, вторая торговка воскликнула в недоумении:

– Ma te fosse jiuto 'o lliccese 'ncapo?[84]

Первая махнула в ее сторону рукой и выдала:

– Te se pozza purtà, 'a lava d''e Virgene![85]

Исчерпав арсенал недобрых ругательств и злобных пожеланий, зачинщица перебранки повернулась к сопернице задом, показав всем видом, что не намерена тратить слова на ту, которая их недостойна.

В другое время Луис Игнасио посмеялся бы над комичной сценкой, столь характерной для этого города, но сейчас она вызвала лишь прилив раздражения. Из головы маркиза не выходило обзывательство мальчишки-лаццарони. Почему из всех возможных он выбрал именно такое и не было ли в этом происшествии злого намека насмешницы-судьбы?

Маленькая рыжая чертовка превратила его в мнительного ополоумевшего неврастеника. С нею рядом он на себя становится не похож. Он же де Велада! В его руках любая женщина ведет себя, как послушная марионетка в руках кукольника. Чего ему бояться? Что не справится с маленькой строптивой упрямицей? Что не обуздает ее? Не подчинит? Однако в глубине души маркиз знал ответ на эти вопросы. Он боялся упустить из рук надежду на личное счастье. А оно немыслимо без его Ямиты, без этой сладкой Карамельки, на ком сосредоточился теперь весь его мир.

В желании прогнать дурацкие мысли де Велада тряхнул головой и направился к третьей торговке, продававшей в этом же переулке цветы. Пожалуй, надо порадовать Фьямметту Джаду красивым букетом. У них не было положенного периода ухаживаний, нужно каким-то образом компенсировать это упущение. Для столь юной и романтичной особы это должно быть важно.

Купив букет ярко-оранжевых роз, Луис Игнасио достал из кармана часы. Время близилось к полудню. Во всех церквах, а их в ближайших окрестностях было не менее пяти, вовсю распевали Те Deum laudamus[86]. Де Велада расправил букет и спорым шагом направился прямиком к дому невесты, которую из-за занятости, связанной с вопросами аренды, не видел целых три дня. Не прошло и пяти минут, как он уже стоял в атрио палаццо Ринальди.

Освободившись после примерки подвенечного платья, Фьямметта Джада вернулась в будуар. Вся эта суета со свадебными приготовлениями жутко утомляла. Благо, что основную долю забот в этом вопросе взяли на себя донья Каталина и Хасинта Милагрос. Фьямме было вполне достаточно иных переживаний.

Чем ближе становился назначенный день, тем острее ощущала она невольный трепет в душе. Предстоящее событие и волновало, и возбуждало одновременно. Хоть Фьямметта и пыталась уверить себя, что ничего сверхординарного не происходит, но предвкушение грядущих перемен заставляло ее переживать и паниковать.

Если она от обычного поцелуя с маркизом теряет голову и забывает всё на свете, то что будет с нею, когда окажется с этим мужчиной в одной постели? Недаром же маркиз де Велада заслужил репутацию распутника и знатока чувственных удовольствий, и неспроста ведь за ним тянется шлейф из сотен разбитых женских сердец?!

Неужто она будет вынуждена стать очередной игрушкой и жертвой Луиса Игнасио? Неужели, добившись ее, он нацелится на новый амурный объект? Не придется ли ей, как и его почившей супруге, вечно терпеть измены?!

И всё же, несмотря на страхи и переживания, следовало признаться хотя бы перед самой собой: она со сладостным предвкушением ждет этого волнительного события. Ждет, когда маркиз по праву назовет ее женой. Наверное, он вызвал у нее зависимость от своих поцелуев и присутствия в ее жизни. Она не видела Луиса Игнасио всего лишь три дня, но уже изрядно соскучилась по его обществу. Вот бы он пришел к ней сегодня!

Усевшись на кровать, где мирно дремали Вольпина и Джельсомино, Фьямметта Джада почесала собак за ушками. Донья Каталина по ее просьбе привезла в палаццо Ринальди любимого песика, и животные на удивление скоро поладили. Фьямма с улыбкой на лице наблюдала за тем, как любвеобильный Джельсомино обхаживает новую подружку, вылизывает ее до мокрой шерсти, оставляет ей лучшую косточку и страшно ревнует, когда кто-либо из обитателей палаццо берет ее на руки. Вот и сейчас он внимательно наблюдал за тем, как хозяйка гладит объект его пристрастного интереса.

Фьямметта улыбнулась ему, потрепала по загривку и потянулась за лежащей рядом с собаками гитарой. Взяв инструмент в руки, провела пальцами по струнам и запела:

Как только она закончила петь, дверь в комнату отворилась, и на пороге появилась служанка Орсина, которую брат приставил к ней в качестве личной камеристки. По какой-то неведомой причине она не нравилась Фьямме, и, кажется, это чувство было взаимным. Нет, всё, что от служанки требовалось, Орсина выполняла хорошо и без промедлений, но при этом держалась холодно и отстраненно. Не желала сближаться с хозяйкой или быть немного более услужливой, чем требовалось.

Фьямметте иногда казалось, что женщина смотрит на нее как-то искоса, а то и с оттенком непонятной зависти. Впрочем, может статься, ей это просто казалось. «И всё же следует вызвать из Кастелло Бланкефорте свою собственную камеристку Джиорджину», – сделала мысленную зарубку у себя в голове Фьямметта Джада.

Присев в полупоклоне, Орсина возвестила:

– Ваше сиятельство, в малой гостиной вас дожидается визитер.

Фьямма хотела было расспросить подробнее, но служанка, поспешив ретироваться, покинула будуар. Фьямметта подумала, что, скорее всего, ее навестил Луис Игнасио. Наконец-то маркиз соизволил осчастливить ее визитом!

Девушка подбежала к зеркалу, взяла в руки щетку и пригладила выпавшие из прически рыжие локоны. Заметила, что к щекам прилип излишне яркий румянец, а глаза засветились возбужденным блеском. Фьямма прислонила ладони к лицу и ощутила, что они стали очень холодными. Или это щеки были излишне горячими. А уши… Они вновь стали огненными! Дурацкие уши! Всякий раз предают неразумную хозяйку.

Расправив кружева на платье, Фьямметта Джада поспешила в малую гостиную. Буквально влетев туда, ожидала столкнуться с насмешливо-ироничным взглядом маркиза и вовсе не была готова к тому, что в качестве визитера ее будет поджидать там… Анджело Камилло?

Она узнала бывшего жениха со спины по светлым волосам. Он стоял у окна и, казалось, смотрел на улицу. По всей видимости, его привлекло там какое-то занимательное зрелище. Почувствовав, что в комнате не один, молодой человек обернулся.

– Ты? – в вопросе Фьяммы было больше удивления, чем вопроса.

– Я, – произнес Анджело несколько смущенно. – Не ждала?

– Признаться, нет, – ответила Фьямметта, ничуть не колеблясь.

И это было абсолютной правдой. Нет, в мыслях девушка время от времени возвращалась к прощальной встрече с бывшим возлюбленным, но в том, что она и в самом деле прощальная, не сомневалась. И вот на тебе! Как снег посреди лета, за неделю до ее свадьбы с другим мужчиной, как ни в чем не бывало Анджело Камилло является к ней.

– Что ж, понимаю тебя, – произнес он с интонацией явного сожаления, – я сам виноват в этом.

– О чем ты вообще? – спросила Фьямметта недоуменно.

Юный Саватьери приблизился к ней и взял за руку. Потрясение Фьяммы в этот момент было столь велико, что она ее не отдернула.

– Фьямметта, милая, отец угрожал лишить меня поддержки. Он сказал, что заставит меня порвать с тобой в своем присутствии. Сказал, что пойдет вслед за мной в Кьеза-Санта-Мария-сопра-Минерва. Я был уверен, что он наблюдает за нами, поэтому не мог говорить всё, что думаю и хочу сказать. Я пришел в локанду дель Монтоне на следующий день после нашего мнимого расставания, но тебя там уже не было. Узнав об этом, я пустился вслед за тобой.

– Мнимого расставания? Вслед за мной? – в голосе Фьяммы, наряду с удивлением, сквозило непонимание и неверие. – А как же твой отец? Он изменил мнение? Разрешил тебе встречаться со мной? И учеба… Ты оставил учебу?

– Нет, учебу я не оставил. После зачисления нас распустили на каникулы. А отец… Отец на следующий день уехал по делам в Бергамо. Я оставил ему записку, что поехал домой проведать братьев. Однако по приезде в Неаполь первым делом решил навестить тебя.

Молодой человек замолчал, словно собираясь с мыслями, а потом продолжил:

– Понимаешь, я не хочу рвать с тобой, Фьямма. Я всё еще люблю тебя.

– Но ты сказал…

– Всё это было ложью. Мне велел так сказать отец. Я же хочу предложить тебе совсем другое. Давай уедем в Рим вместе. У тебя есть деньги. Ты поселишься где-нибудь поблизости от моего университета. Я буду навещать тебя каждый день.

– Прости, – перебила его Фьямма, – я не могу взять в толк, что именно ты предлагаешь.

Анджело Камилло взял ее за руки.

– Хорошо, я буду говорить без обиняков. Я не могу оставить университет. Я буду учиться и стану архиепископом или даже кардиналом, но не хочу порывать с тобой. Я предлагаю тебе идти по жизни вместе, рука об руку.

– И как ты это представляешь? – спросила Фьямма озадаченно.

– Ты будешь моей невенчанной женой.

Заметив, как сильно расширились глаза девушки, Анджело Камилло стал говорить с бо́льшим жаром в голосе:

– Не удивляйся. Я всё продумал. Со временем я стану кардиналом, а ты будешь моей возлюбленной. Если же мне посчастливится стать папой римским, то никому и в голову не придет в чем-либо упрекать нас. И наши дети… Я смогу их защитить тогда. Смогу обеспечить их титулом. Ты и они – вы будете под моей опекой. Чем мы хуже прочих? Ведь известно, что священники часто нарушают обет безбрачия. Так почему таким образом не могу поступить я?

Фьямма тяжело вздохнула и выдернула ладони из рук бывшего жениха.

– В том-то и дело, Анджело, ты не хуже, ты лучше их, поэтому и не должен делать мне такие предложения, – грустный смешок чуть уловимой тенью скользнул по губам девушки, унося с собой остатки растерянности. – Твои предложения… Они, знаешь ли, отдают душком, как сапоги, из которых ноги не вынимали несколько дней кряду.

Фьямметта отвернулась и отошла в сторону. Мысль о том, чтобы стать любовницей «будущего папы римского», претила ей. И это было следствием не строгого воспитания в истинно христианских традициях и не страха перед геенной огненной. Нет. Воспитание юной маркизы было более чем либеральным. Она вполне могла поддаться силе чувств и преступить моральные нормы. Могла бы пойти на такую жертву, если бы к аналогичной был готов и Анджело Камилло.

Фьямметта Джада всегда жила порывами и могла согласиться, если бы бывший жених предложил ей бросить всё, бежать и тайно обвенчаться. Но Анджело не был готов на подобный шаг. Не хотел поставить чувство превыше амбиций. Ему хотелось и кремолату[88] съесть, и чтобы рот холодом не обожгло.

А потому это значило лишь одно: он не любил ее так, как ей бы того хотелось. А Фьямма поклялась себе однажды, что станет женой лишь того, кто будет любить ее с такой же силой, с какой отец любил мать. Герцог Маддалони решился пренебречь всем, чтобы навеки связать себя с любимой. Фьямма хотела, чтобы и ее любили с неменьшей силой и самоотдачей. На другое она не была согласна.

Анджело Камилло шагнул ближе и развернул ее за плечи к себе.

– Фьямма, милая, ты не можешь предать наше чувство, всё то светлое и прекрасное, что между нами было. Ведь мы с тобой любим друг друга! Отказом ты разбиваешь мне сердце.

Фьямметта высвободилась из его рук.

– Перестань, Анджело! В твоих словах звучит мелодрама, а я никогда не любила слезы. Разве что момент, когда они проступают сквозь смех.

Молодой человек вновь попытался ухватить ее за руку.

– Ну почему? Почему ты так жестока? Пойми, то, что я предложил, – это единственный выход. Отец не допустит нашего венчания. Мы можем сохранить в тайне нашу связь. Об этом никто не будет знать.

– Будем знать мы с тобой, – заметила Фьямма с грустью.

Она вдруг осознала, как сильно заблуждалась насчет Анджело, как слепо верила в его непогрешимость. Влюбленное сердце создало ангелоподобный фантом, коим ее возлюбленный не был даже отдаленно.

Анджело повернулся лицом к окну и в несколько шагов подошел к нему. Постоял там немного, а потом развернулся к ней, держа в руках какую-то карточку. Голубые глаза зло сощурились.

– Это из-за него? Из-за него ты рушишь наше счастье?

Фьямметта Джада не сразу поняла, о чем он, а потом разглядела в руках Анджело пригласительную открытку на их с маркизом венчание. Эти открытки принесли сегодня утром из типографии. Как раз в этой гостиной они с Хасинтой Милагрос и доньей Каталиной рассматривали их. Видимо, кто-то из них случайно оставил одну карточку лежать на подоконнике. Так вот что Анджело Камилло рассматривал, когда стоял у окна! Он знал, что она собирается замуж, тем не менее сделал ей непристойное предложение!

Фьямметта грустно усмехнулась. Какая злая ирония: сердцеед и развратник маркиз, имевший все возможности сделать ее любовницей, намерен во что бы то ни стало обвенчаться с ней, а романтичный возлюбленный, которого она чуть ли не боготворила, предлагает стать его тайной подстилкой! Луис Игнасио ради брака с ней отказался от приданого и готов жить в Неаполе полгода, чтобы она имела возможность обучаться пению, а Анджело Камилло даже близко не готов ради нее жертвовать чем-либо.

Бывший жених изорвал карточку на мелкие клочки.

– Этого не будет! – воскликнул он со злостью в голосе. – Этого никогда не будет.

– Будет, Анджело, будет. Я дала маркизу де Велада слово.

Молодой человек стремительным шагом приблизился к ней и обхватил рукой за талию. Прижав ее тело к своему, прохрипел:

– Но ты любишь меня! Я знаю, что любишь. Сейчас докажу тебе это.

Вымолвив угрозу, он врезался в ее губы своими так, что зубы стукнулись о зубы. Фьямме показалось, что она больно поранила губу. Девушка вскрикнула и отстранилась. Но Анджело Камилло, поддавшись порыву, не стал отступать, однако новый поцелуй был гораздо более сдержанным.

Фьямметта, сама не зная почему, не пресекла этого. Может, ей захотелось, хоть на миг, вернуть былое, а может, это было своеобразным поцелуем прощания. Так или иначе, но она взяла и ответила бывшему жениху. Понимая, что это их последнее лобзание, целовала бывшего возлюбленного медленно и нежно. Будто пыталась запечатлеть в памяти то, как это когда-то у них было.

Поцелуй Анджело Камилло был затяжным и влажным, а его объятия напоминали больше дружеские или братские, нежели страстно-любовные. Они не возбуждали, не воспламеняли, не пьянили, как объятия маркиза. Напротив, были знакомыми и уютными, гарантировали спокойствие и умиротворение.

Фьямме показалось на миг, что она откатилась на несколько лет назад, в те дни, когда они с Анджело только перешли к этому этапу отношений. Когда случились их первые объятия, поцелуи-знакомства, поцелуи-узнавания. Но нужно ли ей всё это сейчас, когда довелось вкусить совершенно иных эмоций, отпить из чаши огненной страсти, отравиться ядом желания и вожделения?

С Анджело Камилло она не чувствовала и сотой доли того, что ощущала, находясь рядом с Луисом Игнасио. Не было теперь огня, от которого она сгорала во время поцелуя с маркизом. Не было и отголосков тех ярких эмоций, которые сводили с ума. Слишком большая разница между этими двумя, кто дарил ей свои поцелуи.

Фьямма думала обо всём этом и дивилась себе: неужели она и раньше при их с Анджело поцелуях точно так же перебирала в голове всплывающие мысли? Неужели в самом деле так было? Ведь одно лишь касание к губам Луиса Игнасио напрочь вышибает из ее головы всё, абсолютно ВСЁ, кроме неистовой потребности в этом мужчине!

Даже сейчас она думает о маркизе. Как Луису Игнасио удалось вытеснить из ее головы и души мысли и чувства в отношении Анджело Камилло? Как этому мужчине за такой непродолжительный срок удалось занять всё пространство в ее мозгу и… сердце?

А если так, то зачем ей этот поцелуй? Чтобы дать Анджело Камилло ложную надежду? Заставить его поверить в возможность осуществления дурацкого плана? Эта мысль, пришедшая в голову, кольнула сознание иголками, словно там вздыбился рассерженный еж.

Но Фьямма не успела разорвать поцелуй по собственной инициативе. Он закончился внезапно, когда в комнате прозвучал оглушительно громкий, словно звук выстрелившего ружья, хлопок двери. Вздрогнув и обернувшись к выходу, Фьямметта Джада врезалась взглядом в жутко злые и непроглядно темные как ночь глаза маркиза де Велада. Она внезапно вся окаменела, как если бы встретилась взглядом не с будущим мужем, а с василиском[89]. Оглушительную тишину, повисшую в гостиной, побоялась бы нарушить самая ретивая и отчаянно бесстрашная из всех мух.

Войдя в палаццо Ринальди, Луис Игнасио первым делом спросил у дворецкого, дома ли находится маркиза Гверрацци. Мужчина ответил, что ее сиятельство никуда уходить не изволила. Он хотел было что-то добавить, однако ему помешала смуглая, черноволосая и темноглазая служанка средних лет. Бесцеремонно вклинившись в их разговор, она представилась камеристкой маркизы Гверрацци и попросила Луиса Игнасио уделить минуту внимания.

Упоминание Фьямметты подцепило де Веладу на крючок интереса, и потому он решил удовлетворить просьбу служанки. Когда они отошли в сторону, женщина, назвавшись Орсиной, принялась говорить, существенно понизив тон голоса:

– Ваша светлость, это, конечно, не мое дело, но такой видный мужчина, как вы, не заслуживает того, чтобы невеста у него за спиной крутила шашни с другим.

Услышанное заставило Луиса Игнасио напрячься и подобраться.

– Что ты имеешь в виду? Говори яснее и без длинных предисловий.

Камеристка приблизилась к нему и практически зашептала:

– Ваша невеста… Она… Даже не знаю, как вам сказать.

– Говори уже, – рассердился де Велада. – Что значит «крутит шашни с другим»?

Заметив, как изменилось лицо маркиза, служанка заколебалась, стоит ли говорить дальше и верно ли поступает. Не прилетит ли ей откатом донос? Луис Игнасио больно ухватил ее за плечо и потащил в укромный уголок за колонной справа от парадной лестницы. Оглянувшись и удостоверившись, что их никто не слышит, потребовал:

– Теперь говори! Ну же, – поторопил он ее, – давай, выкладывай!

– Дело в том, – начала камеристка несмело, – к ее сиятельству маркизе сегодня наведался один мужчина. Он еще не покинул палаццо. Этот мужчина с госпожой уединился в малой гостиной. Из их разговора, который довелось случайно услышать, я поняла, что визитер – бывший жених синьорины Фьямметты.

Как только де Велада услышал это, он прямо-таки физически ощутил, как безжалостная бестия-ревность вгрызлась в сердце ядовитыми клыками. Он уже нацелился срочно идти в малую гостиную, однако служанка удержала его за руку:

– Постойте, ваша светлость, вы должны узнать, что этот мужчина уговаривал маркизу бежать с ним и, как мне показалось, синьорина Фьямметта была вовсе не прочь. Более того, он предложил ей жить невенчанными, и, кажется, госпожа согласилась и на это тоже.

Сама того не ведая, служанка этими фразами ударила маркиза под дых. Де Велада болезненно скривился и до зубного скрежета сжал челюсти, отчего на скулах обозначились резко очерченные желваки.

– На, держи, – Луис Игнасио сунул служанке в руки букет роз, – выкинь их или забери себе.

Женщина, расширив глаза от изумления, приняла букет, а Луис Игнасио стремительно развернулся, так же стремительно метнулся к лестнице и вспорхнул по ней разъяренным беркутом.

Камеристка же, понюхав цветы, самодовольно улыбнулась. Она всё правильно рассчитала. Сейчас поднимется большой скандал, и наконец-то эту выскочку Фьямметту Джаду накажут, а ещё лучше сошлют обратно в Сант-Агата-де-Готи, где ей самое место. Подумаешь, маркиза! Знаем мы таких маркиз! Ну и что, что отец у нее – герцог, зато мать – самая что ни на есть простолюдинка. Вот потому-то у этого плода мезальянса нет ни чувства собственного достоинства, ни должных манер, ни благородства.

Орсина недолюбливала юную маркизу. Считала, что та не заслуживает всего того, что имеет. Не понимала, почему его светлость герцог так носится с этой невозможной выскочкой.

Когда Джанкарло Мария женился, Орсина надеялась подняться по карьерной лестнице. Она мечтала стать личной камеристкой новой госпожи. И поначалу ей это удалось. А потом… Потом появилась эта рыжая девчонка. Ее, опытную камеристку, понизили в статусе, сделав служанкой новообретенной сестры герцога.

Одно радовало: маркиза Гверрацци не жила в палаццо Ринальди постоянно. Поэтому прислуживать ей приходилось не так часто. Но и в покои герцогини вход служанке был уже закрыт. Как говорится, свято место пусто не бывает. Роль личной камеристки стала исполнять извечная соперница Орсины Симона. А ее, в отсутствие маркизы Гверрацци, стали ставить в помощь экономке. Ей, привыкшей совсем к другой работе, приходилось убирать дом, чистить камины и разбирать покупки. И всё это из-за рыжей парвеню[90], которая зовется маркизой!

В свидании Фьямметты Джады с бывшим женихом Орсина усмотрела повод решить свои проблемы. Если в результате скандала невоспитанную девчонку сошлют туда, откуда прибыла, то появится шанс вернуть былое место. Какое счастье, что в палаццо объявился маркиз де Велада. Это даже лучше, чем если бы она сообщила обо всём его светлости герцогу. Джанкарло Мария мягок, но вот маркиз де Велада – мужчина горячий, а значит, точно быть скандалу!

Орсина еще раз поднесла букет к носу и удовлетворенно улыбнулась. Она всё сделала правильно! Проходя по атрио, женщина наткнулась глазами на неодобрительный взгляд мажордома. Он вмиг просчитал ситуацию и хотел было отчитать наглую служанку, но та, задрав нос, с букетом ярко пламенеющих роз прошествовала мимо.

Оказавшись перед дверью малой гостиной, Луис Игнасио, к большому удивлению, осознал, что больше всего на свете боится войти в эту комнату. Боится потерять ту, которая стала так важна. Что, если Фьямметта и впрямь решила расторгнуть договоренности? Что, если они с этим чертовым «ангелочком» уже обо всём сговорились?

Зря он съехал из палаццо Ринальди. Нельзя было оставлять рыжую плутовку без пригляда. Понадеялся, что она будет тихо дожидаться дня венчания, и вот что вышло. Глупая самонадеянность сыграла против него. И сейчас всё, что остается, – стоять по эту сторону двери и сходить с ума от ревности, представляя, что творится в эту минуту по другую ее сторону.

Отчего там так тихо? Они еще внутри или сбежали, воспользовавшись каким-нибудь тайным ходом, о существовании которого он не знает? В былые времена Луису Игнасио в голову бы не пришло, что будет когда-нибудь сгорать в муках ревности в отношении какой-либо женщины. Но, видимо, Господь послал ему воздаяние за былые амурные «подвиги».

Маркиз де Велада и предположить не мог, насколько мерзка ревность. Это скверна, поражающая доверие, ржавчина, разъедающая самое светлое из чувств, яд, отравляющий душу и сердце. И вот он в полной мере ощутил всё это.

Но хочешь не хочешь, а нужно взять себя в руки и открыть наконец чертову дверь. Фьямметта Джада и так все его нервы в узел скрутила и каблучком придавила. Не хватало, чтобы и на сердце потопталась. Эта женщина – персональное наказание. Но он не может жить без нее. Надо обуздать своевольную строптивицу. Приручить ее. Подчинить себе. Ну а потом – заставить полюбить его.

Маркиз взялся за ручку и рывком распахнул дверь. В момент, когда увидел любимую в объятиях другого мужчины, ощутил, как перестал биться в груди заиндевевший комок плоти, в который вдруг превратилось сердце. Единственной мыслью, промелькнувшей в голове, было: «Хорошо, что я не зашел сюда с букетом, как герой какой-нибудь сопливой мелодрамы».

Но в этот момент наглый щенок, обнимавший его женщину, погрузил руку в ее прическу, отчего волосы Фьяммы выпали из-под сдерживавшего их гребня и рассыпались по плечам. Огненное зарево полыхнуло перед глазами и обожгло сердце маркиза, заставив учащенно забиться. В тот же миг в нем ярким пламенем вспыхнула жгучая злость. Луис Игнасио взялся за ручку двери и с силой захлопнул ее. От этого хлопка, уподобившегося выстрелу сигнальной пушки, молодые люди вздрогнули и обернулись.

То, что де Велада увидел дальше, заставило кровь вскипеть от дикой ярости. Страстный поцелуй – как хлесткая пощечина: оставляет след на лице. Губы Фьямметты Джады были припухшими и потерявшими четко очерченные контуры. Его женщина целовалась! Целовалась с гнусным «ангелочком»!

Луису Игнасио захотелось пришибить этих двоих на месте. Но если он сделает это, то сможет ли жить дальше? Да и зачем жить, если в его жизни не будет рыжей чертовки, ставшей смыслом этой самой жизни?! Ведь без нее всё потеряет значимость, всё обесценится. Нет, надо действовать трезво и расчетливо.

И всё же испытываемая злость влила изрядную дозу желчи в его голос. Игнорируя Фьямметту, он обратился к тому, кого готов был придушить собственными руками:

– Как я понимаю, ты, наглый щенок, и есть тот самый эгоистичный ублюдок, который заставил мою женщину рыдать в римской церкви? Что изменилось с того дня? Ты раздумал становиться римским папой? Думаешь, что любовь важнее ватиканского трона? Оперился, возмужал и почувствовал в себе силы противостоять давлению отца? Что-то мне подсказывает, что ни первое, ни второе и ни третье.

Тогда встает вопрос: зачем ты здесь? Пробрался залетным гусаком в чужой птичник и смущаешь покой наивной гусыни? Но ведь на каждого наглого гусака найдется свой день святого Мартина[91].

Маркиз подошел к застывшим молодым людям ближе.

– Эх, вызвать бы тебя на дуэль да прирезать, как того самого гусака. Но так и быть, я не убью тебя. И сделаю это не из жалости к тебе, а совсем по иной причине. Не хочу, чтобы моя невеста лила слезы во время нашего венчания.

А ты… Ты сейчас же уберешься отсюда и забудешь не только дорогу в этот дом, но и само имя маркизы Гверрацци. Клянусь, если еще хоть раз приблизишься к моей невесте, не сносить тебе головы. Запомни это! Я тебя предупредил. Подумай о том, что христианская церковь может лишиться будущего архиепископа или даже папы.

Впрочем, как мне кажется, Господь Бог вздохнет в этом случае с облегчением. Как может нести слово Божие пастве тот, кто не отвечает за собственные слова? И кто гарантирует, что ты не отречешься от Господа точно так же, как отрекся от той, которой давал клятвы верности?

Ты же наверняка уже дал обет безбрачия, а всё туда же. Впрочем, это, наверное, традиция такая в Италии, когда одной рукой священник накладывает на мирян епитимью за блуд, а другой – лезет под юбку любовницы. Лично я знаю как минимум шесть римских пап, выходцев с Апеннин, которые не только вели активную половую жизнь, но и имели внебрачных детей[92]. Как понимаю, ты, щенок, решил пойти по их стопам, а Фьямметте Джаде уготовил незавидную роль любовницы сластолюбца, сидящего на Святом престоле. Хочется верить, что у нее хватило ума и гордости отказать тебе. Так что давай, выметайся отсюда, покуда я сам за дверь не выставил.

Фьямма хотела было сказать что-то, но Луис Игнасио проигнорировал ее попытку. Он подошел к двери и распахнул ее. Анджело Камилло, помявшись на месте, взглянул извиняющимся взглядом на Фьямметту и направился к выходу. Когда он вышел за дверь, де Велада развернулся к застывшей соляным столпом девушке и холодно бросил ей:

– Оставайтесь здесь, маркиза. С вами у меня будет разговор особый.

Добавив в голос злой угрозы, продолжил:

– И только попробуйте улизнуть отсюда. Найду и накажу так, что вовек не забудете.

Луис Игнасио проводил Анджело Камилло до лестницы и, не спускаясь, крикнул мажордому, чтобы тот больше не впускал этого синьора в палаццо. Дождавшись, когда бывший жених Фьяммы покинет дворец, маркиз де Велада постоял на месте пару минут в раздумьях.

Сколько еще придется догонять Фьямметту Джаду, чтобы ей надоело убегать от него? Казалось бы, Судьба приоткрыла перед ними дверцу в комнату под названием «Счастье», а невеста, то ли испугавшись, то ли поддавшись былым чувствам, попыталась бездумным поступком захлопнуть ее. Но он не позволит ей перечеркнуть светлые надежды. Хоть Фьямметта и пытается непредсказуемым поведением ломать его стереотипы и шаблоны, он не даст ей выскользнуть из его рук.

Луису Игнасио, как никогда, до отчаяния, до сердечной боли захотелось женской взаимности. ЕЕ взаимности. Он привык к тому, что все прежние партнерши страстно желают его. И вдруг случилась ситуация, когда самая необходимая ему в жизни женщина страдает и тоскует по другому. И он будет не он, если не попытается изменить это. Он заставит Фьямму не только стать маркизой де Велада, но и влюбиться в него! Иначе он и затертого медного мараведи[93] стоить не будет.

Дед учил его видеть в жизни возможности, а не препятствия. Он возможности быть наконец-то счастливым не упустит! Сделает Фьямметту Джаду своей! Добьется, чтобы она принадлежала ему по закону, а там пусть хоть в Трибунал Священной Римской Роты[94] обращается с требованием расторгнуть их союз. У нее всё равно ничего не получится.

Приняв такое решение, маркиз де Велада направился в выделенные ему покои. Там в ящике секретера хранились папское разрешение на брак, согласие Джанкарло как опекуна Фьямметты и брачный договор. Вынув бумаги, он свернул их трубочкой. Что ж, пора приступать к очередному этапу сражения за любовь.

Выйдя из гостевых комнат, маркиз де Велада твердым шагом направился в малую гостиную, где дожидалась его решения Фьямметта Джада. Подойдя к двери, отделявшей его от нее, Луис Игнасио подумал, что ощущает себя канатоходцем. Оступишься – рухнешь на землю. Удержишься – и тебя будет ждать желанная награда в конце пути.

Когда мужчины вышли из гостиной, шторм мыслей девятым валом ударил в виски Фьямметты, отчего показалось, что голова расколется пополам. Опять она сглупила. Опять сделала не то, что нужно. Наверное, когда она сделает всё правильно, Солнце обрушится на Землю!

Ну вот зачем, зачем она целовалась с Анджело Камилло? Ведь и не хотелось этого. У нее не было никакого желания и даже отголоска желания. Тогда зачем всё это было? Убедиться в том, что уже ничего к бывшему жениху не чувствует? Ну вот и убедилась! И что дальше? Как оправдываться теперь перед Луисом Игнасио? А оправдываться ведь придется!

А что, если маркиз и вовсе откажется жениться на ней? Что она испытает? Облегчение или разочарование? Что-то подсказывало, что в палитре ее эмоций в этом случае окажется больше оттенков последнего. Несдержанный глупый порыв точно будет иметь последствия. Очень неприятные последствия. Фьямметта Джада это четко понимала и была морально готова принять их.

Луис Игнасио вернулся довольно скоро, держа в руках какие-то бумаги. Их вид заставил Фьямму внутренне подобраться. Это брачный договор? Неужели маркиз и в самом деле решил расторгнуть его? Прилив неуместной досады заставил девушку внимательнее вглядеться в лицо мужчины, на котором явно читалось с трудом контролируемое бешенство. Подняв глаза, Фьямметта Джада тут же попала в плен жесткого и непримиримого взгляда. Каким будет наказание?

Фьямма попыталась натянуть на лицо хладнокровие. Мысли в мозгу бились со скоростью дятловой дроби. Маркиз смотрел на нее зло и холодно. Фьямметте было крайне неуютно под прицелом черных, как адовы угли, мужских глаз. Тем не менее ей удалось взять себя в руки. Нужно объясниться с маркизом. Рассказать откровенно обо всём, что здесь произошло, обо всех чувствах и мыслях.

– Знаете, ваша светлость, – начала она разговор издалека, – мой отец был заядлым охотником. Он любил настрелять дичи и устроить пир. А нашему повару нравилось украшать приготовленные блюда головами убитых животных. И я думала: мы будем есть эту дичь или она будет есть нас? Так вот у вас сейчас взгляд, как у всех тех кабанов, волков и лис, вместе взятых. Вы и впрямь так сильно сердитесь на меня?

– С чего вы взяли? – задал он встречный вопрос, причем таким тоном, что отвечать Фьямме сразу же расхотелось.

И всё же она бесстрашно ринулась в словесный бой:

– У вас появился нехороший блеск в глазах.

– Вам показалось. Я всегда такой, – отрезал маркиз коротко.

– Если всегда такой, значит, раньше умело притворялись добреньким. Знаете, ваша светлость, у вас есть талант лицедея. Выглядело это достоверно. А сейчас вы явно злитесь на меня.

– С чего бы мне злиться? – бровь маркиза иронично изогнулась, но внутренне он поаплодировал девушке за умение при любых обстоятельствах сохранять лицо. – У меня есть повод? – спросил он с той же издевкой.

– А разве нет? Я же…

– Вы же просто целовались с бывшим женихом. Всё так просто, – прокомментировал маркиз с изрядной дозой желчи в голосе.

Фьямметта вся вспыхнула. Уши ее загорелись от стыда болезненным жаром.

– Прошу вас, не смотрите так! Лучше накричите на меня, но не смотрите так. От вашего взгляда мой мозг начинает глодать паника.

– А вот это было бы кстати. Может, заодно сожрет и всю дурь в вашей бедовой головке.

Неожиданный переход маркиза на «вы» показался Фьямме ругательством. От этого нервная дрожь волной прокатилась по всему телу.

– Вы не пробовали как-нибудь обуздать свой сарказм? – спросила у маркиза Фьямметта, не очень-то надеясь, что он захочет отвечать. – Обузданное колючее зубоскальство превращается в мягкую завуалированную иронию. А с этим, как мне кажется, и жить намного легче, и сносить это проще.

– И что, вы предлагаете мне в этой ситуации шутить и иронизировать? Смириться с фактом вашей измены? Вы моя будущая жена и обязаны знать: смирение в перечень моих достоинств не входит. Оно украшает образ библейского Иосифа, но не мой.

– Но я вам не изменяла! – воскликнула Фьямметта со всею искренностью, на какую была способна.

Маркиз сделал вид, что принюхался.

– Интересно, а чем же это здесь пахнет?

Фьямметта Джада растерялась. Оглянувшись по сторонам, заметила вазы с цветами и промолвила неуверенно:

– Не знаю. Лилиями, наверное.

Луис Игнасио вновь принюхался.

– Нет, точно не лилиями. Я определенно чувствую запах измены.

– Но я вам и вправду не изменяла! – воскликнула Фьямметта уже обиженно. – Я отказала Анджело! Не согласилась ни на одно из его предложений.

– Надо же, как страстно вы ему отказывали! У вас до сих пор горят губы.

Фьямма знала, что, когда маркиз злится, от него исходят практически осязаемые волны гнева, от которых воздух начинает буквально вибрировать.

– Знаете, маркиза, у вас есть один недостаток, который существенным образом выделяется среди других. Вы не испытываете чувства вины и ответственности за совершенные поступки.

– Это неправда! – попыталась было возразить Фьямметта, но жуткое смущение и всколыхнувшееся в душе острое осознание провинности смешали все правильные, все нужные слова в бессмысленную кашу.

Она понимала, что нужно объясниться с маркизом, заверить его, что не хотела поцелуя, что это вышло само собой, случайно. Да вот только маркиз, похоже, слушать ничего не хотел. Он шагнул ближе и схватил ее за руку так жестко, будто сковал металлическим наручником и поволок куда-то за собой.

– Постойте! Да постойте же! Куда вы меня тащите? Маркиз, мне больно!

Лишь последний довод заставил мужчину остановиться и разжать руку. Фьямметта отбежала на несколько шагов вглубь гостиной и встала за одно из кресел, на спинке которого лежала забытая Хасинтой мантилья из Алансонских кружев[95].

– Прошу вас, ваша светлость, давайте спокойно поговорим.

Обычно, когда на Фьямму давили, у нее возникало неистребимое желание действовать наперекор. Обычно. Но не в этот раз. Она сама не поняла, почему испытала насущную потребность подчиниться. Ей даже в словесную перепалку вступать не хотелось. Она не понимала причин. Возможно, ее заставляло поступать так ощущение вины за ту ситуацию, которую спровоцировала.

Да, она дала ясно понять Анджело, что обратной дороги нет, отказалась сбегать с ним, но не отказала в поцелуе. Она сказала бывшему жениху, что привыкла держать слово и потому выйдет замуж за маркиза. Но только ли в слове было дело? Ей же хочется выйти замуж за маркиза! Одна мысль об этом вызывает будоражащую щекотку в груди и животе. Так зачем она тогда позволила Анджело целовать себя?! Зачем ответила ему? Зачем? Она раздразнила тем самым хищника, прячущегося в маркизе. Ей никогда теперь не забыть взгляда Луиса Игнасио, горящего огнем и желанием наказать, покорить, приручить.

– Знаете, маркиз, вы не должны относиться серьезно к нашему с Анджело поцелую. Это было мое с ним прощание. Я хотела поставить точку в отношениях. Анджело Камилло пришел сюда с одной целью: побороться за свое чувство. А борьба за любовь… Она, знаете ли, самая оправданная борьба на этом свете. Победа в ней искупает всё.

– Вот и я о том же. Ты оставляешь за «ангелочком» право бороться за любовь, которую он сам же и отверг, а мне в этом праве почему-то отказываешь. Дай руку и ступай за мной.

– Куда? – голос Фьяммы прозвучал смущенно и растерянно. Ей вдруг почудилось, что маркиз потащит ее прямиком в постель.

– В церковь. Мы сейчас пойдем с тобой в ближайшую церковь и там обвенчаемся. Я ни в чем не похож на рафинированного красавчика, по которому ты сходишь с ума. Я не буду тебя уговаривать. Ты сейчас же, без раздумий, дашь руку и подчинишься моей воле. А когда священник в церкви задаст тебе три главных вопроса, ответишь на них согласием четко и внятно и так же четко и внятно повторишь за ним брачную клятву.

– Но…

– Никаких «но»! Ты сделаешь так, как я сказал.

Мысли в голове Фьяммы забурлили. Они пытались сорваться с языка с непреодолимой силой, желая во что бы то ни стало быть озвученными. Но этих мыслей было так много, что Фьямметта Джада совершенно растерялась и не знала, с чего начать. Ведь столько денег вложено в подготовку торжественной церемонии венчания! Уже напечатаны приглашения, и, кажется, Хасинта Милагрос распорядилась, чтобы их сегодня же разослали адресатам. И платье! Оно еще не готово. Как она будет венчаться без подвенечного платья? Но главное – она сама не готова! Если они сегодня обвенчаются, значит, сегодня же состоится их брачная ночь! Одна мысль об этом обдает жаром, как будто на нее раскаленной лавой брызжет проснувшийся Везувий.

Луис Игнасио отложил бумаги, которые держал до этого в руке, на стоящий рядом геридон и попытался подойти ближе, протягивая руку, с тем чтобы ухватить девушку за плечо. Фьямма сумела увернуться. Он стал обходить кресло по кругу. Она тоже стала перемещаться, причем так, чтобы кресло всё время разделяло их. Воздух между ними от напряжения заискрил, словно щелкающее в огне камина сухое бревно.

– Стоять! – приказным тоном прикрикнул на нее маркиз. – Будет так, как я сказал, и никак иначе. И вот еще, – он взял в руки кружевную мантилью и протянул ей, – возьми, она тебе понадобится.

Кажется, у Луиса Игнасио в отношении нее сложилась очень нехорошая тенденция: не хочешь, чтоб было по-моему? Значит, всё равно будет по-моему! И, кажется, ей всю жизнь придется с этим считаться. Одно радует: он снова перешел на «ты».

Фьмметта взяла протянутую накидку.

– Но у нас нет обручальных колец! – резонно заметила она, не очень-то надеясь, что маркиза остановит этот довод.

Луис Игнасио сунул руку в карман и продемонстрировал на раскрытой ладони два золотых кольца. Фьямма в бессилии развела руками – мол, у меня нет больше никаких аргументов.

Мужская напористость, упрямый натиск, не желающий принимать во внимание никакие причины, никакие доводы, мешающие воплощению в жизнь задуманного, обескуражили ее и привели в состояние полного замешательства. И тут один шаг до принятия ситуации и подчинения воле, которой невозможно противостоять.

Когда утлую лодчонку накрывает девятым валом, бессмысленно сопротивляться стихии. Нужно подстроиться под нее и молить Бога, чтобы эта мощь хоть что-то от тебя оставила.

Фьямметта Джада тяжело вздохнула и протянула маркизу руку. Он ухватил ее крепко и спешным шагом, так, что она еле за ним поспевала, поволок к выходу из палаццо.

Спустившись по центральной лестнице в атрио, они столкнулись с только что вошедшими в палаццо супругами ди Бароцци. Луис Игнасио их появлению чрезвычайно обрадовался.

– Похоже, вас сюда сам Бог послал! Не придется искать на улице праздношатающихся лаццарони и платить им за то, чтобы покрасовались в роли наших свидетелей.

Адольфо Каллисто с Бьянколеллой Маргаритой удивленно переглянулись, поэтому де Велада решил им пояснить.

– Вы сейчас же пойдете с нами и засвидетельствуете перед Господом наш с маркизой Гверрацци брак.

Супруги ди Бароцци вновь переглянулись, но, ни слова не говоря, направились к выходу. Через несколько минут все вчетвером они стояли перед священником ближайшей к палаццо Ринальди маленькой и уютной Кьеза-ди-Санта-Мария-делла-Катена[96]. А еще через две третьих часа из дверей церкви вышла обвенчанная пара супругов Фернандес де Москосо и Арагон, маркизов де Велада, маркизов де Асторга, маркизов де Вильяманрике и далее по списку всех титулов, принадлежащих отныне не только Луису Игнасио, но и его новобрачной.

Погода встретила выход молодоженов из церкви разразившейся грозой. Видимо, тучи, висевшие над Монти-дель-Партенио, добрались и сюда. Несмотря на проливной дождь, Бьянколелла улыбнулась:

– Мой духовник падре Донато считает: «Если небо в день свадьбы грохочет от радости и плачет слезами счастья, быть браку удачным». А служанка Мария при этом всегда добавляет: «Промокшая невеста – счастливая невеста»[97].

– Да услышат Господь и Мадонна их слова, – произнес с не слишком радостной ответной улыбкой маркиз де Велада.

Луис Игнасио остановил две проезжавшие мимо веттуры: одну для себя с женой, другую для кузена и его супруги. Попросив Адольфо сообщить о произошедшем в палаццо Ринальди и дать распоряжение мажордому собрать вещи маркизы, за которыми он намерен вскоре вернуться, Луис Игнасио повез молодую супругу в арендованное им палаццино.

Через двадцать минут Фьямметта Джада в сопровождении теперь уже мужа вошла в типичный для неаполитанских палаццо восьмиугольный внутренний дворик, где имелись небольшой грот, выложенный раковинами, лимонный садик и ротонда, оплетенная олеандрами. По красивой пятиарочной маршевой лестнице, напоминавшей то ли крылья ястреба, то ли театральные ложи, они поднялись на второй этаж.

По пути следования им встречались слуги, которые кланялись и приветливо улыбались. Луис Игнасио проводил жену в комнаты, похожие на женские покои. Оглядевшись, Фьямметта Джада поняла, что не ошиблась, потому что в смежной комнате виднелась большая кровать с балдахином.

– Ожидайте меня здесь, моя драгоценная супруга, – произнес Луис Игнасио строгим голосом, снова перейдя на учтивое обращение. – Я скоро вернусь, и тогда обсудим, что будем делать и как станем жить дальше.

Сказав это, маркиз вышел из комнаты. Фьямма попыталась оглядеться, но лишь вздрогнула, когда в замочной скважине у нее за спиной неожиданно звонко провернулся ключ. Она обернулась и подбежала к двери. Подергав за ручку, попыталась открыть, но не тут-то было.

«Он запер меня!» – пришло ей в голову.

Глава 4

– Нет, всё-таки жаль, что ты сразу увез Фьямметту Джаду в палаццо Москати. Могли бы отметить это знаменательное событие, хотя бы в кругу семьи, – Джанкарло на правах хозяина дома разливал вино по бокалам.

Радостные и весело шипящие пузырьки игристого должны были бы вызвать у Луиса Игнасио ощущение праздника, но недавнее происшествие в малой гостиной препятствовало этому. Противоречивые эмоции раздирали душу до физической боли. С одной стороны, его сердце удовлетворенно ликовало: он сумел привязать Фьямметту Джаду к себе. Теперь она от него никуда не денется. Она его супруга навеки. Остается дело за малым – влюбить ее в себя. А с другой… Луис Игнасио впервые осознал, что любит Фьямметту Джаду так, что самому становится страшно. Это смущало, удивляло и пугало одновременно.

Одна его половина желала устроить для молоденькой супруги незабываемый романтический праздник, хотела холить и лелеять сладенькую Карамельку, а вторая, отравленная ядом ревности, стремилась во что бы то ни стало наказать ее. И даже не наказать, а доказать ей, что отныне и навсегда он будет единственным мужчиной в ее жизни, а тот поцелуй, который она подарила гнусному «ангелочку», – последним подаренным не ему.

– Да, кузен, заварил же ты кашу, – промолвил, потянувшись за налитым бокалом, Адольфо Каллисто. – Не завидую я сейчас Бьянке и Хасинте. Разъезжать по всему Неаполю с извинительными визитами, выставлять себя в глупом свете, объяснять, почему в первой половине дня присылаете приглашение на венчание, а во второй – приезжаете сообщить, что это событие уже свершилось, делать туманные намеки на возможность торжества в ближайшем будущем…

Граф ди Бароцци замолчал на миг, словно пытался представить себя на месте супруги и Хасинты Милагрос, а потом продолжил:

– Знаешь, Лучо, по большому счету, эти визиты следовало наносить вам с маркизой.

– Я не просил Хасинту и Бьянку об этой услуге, – произнес Луис Игнасио хмуро и раздраженно. – Как я понял, сестра сама вызвалась. А Бьянколелла… Бьянколелла – просто сердобольная душа. Как говорится, можно вывезти девушку из монастыря, но вывести монастырь из девушки – никогда. Твою жену хлебом не корми, дай кого-нибудь омилосердствовать.

– Скажи спасибо, что Бьянка не влила струю в фонтан возмущений, который выплеснула сегодня в адрес твоей персоны твоя же сестрица, – произнес граф ди Бароцци с ироничной ухмылкой на лице. – Помнишь, что моя жена сказала, пытаясь урезонить разгневанную Хасинту: «Настоящая любовь искупает всё». Твой долг – доказать теперь, что твоя любовь действительно настоящая.

Де Велада хмыкнул:

– Твоя жена, на твое счастье, не грешит излишней говорливостью и пышнофразием, чего не скажешь о Хасинте Милагрос. А молчаливые женщины, как я не раз отмечал, иногда выдают весьма умные вещи. Видимо, молчание они компенсируют усиленной мыслительной работой, которая и приносит столь значимый результат. Доказывать же подлинность любви я обязан лишь одному человеку на свете – маркизе де Велада. Поэтому у нас и нет достаточно времени, чтобы разъезжать по Неаполю с извинительными визитами. Поверь, нам с Фьяммой есть чем заняться.

Граф ди Бароцци хмыкнул:

– Не думал я, что доживу до того дня, когда такой любожен, как ты, станет таким женолюбом.

– Куньято, в словах Адольфо Каллисто есть смысл. Если бы Хасинта с Бьянколеллой не поехали сегодня с визитами, разразился бы большой скандал, – вставил реплику герцог Маддалони.

Вращая в пальцах ножку бокала и любуясь игрой золотистого вина в его хрустальных гранях, Луис Игнасио задумчиво произнес:

– Скандал… Целовал… Ревновал… Забрал… Знаешь, mi yerno[98], пусть они все катятся… на какой-нибудь бал!

– Кто они? – переспросил герцог недоуменно.

– Las malas lenguas[99], разумеется, – ответил де Велада. – Те, кто любит чесать и мозолить языки от зари до заката семь дней в неделю. Еще не хватало расшаркиваться перед ними. Зря ты, mi yerno, разрешил Хасинте колесить по городу с подобными визитами. Она родила меньше месяца назад. По-хорошему, ей в постели лежать нужно, а ты потворствуешь ее сумасбродству.

– Не знал я, что ты считаешь светские обязанности сумасбродством, – неодобрительно заметил герцог Маддалони.

Луис Игнасио скривился.

– Обязанности мы имеем по отношению к нашим родным, друзьям и близким, а светские сплетники должны быть нам безразличны, – отрезал маркиз безапелляционно. – Кроме того, через полгода мне в любом случае придется представлять новую супругу испанскому королевскому двору и устраивать пышные торжества по случаю бракосочетания. Так что будем считать неаполитанские празднования сорвавшейся репетицией будущих церемоний, которые, увы, неизбежны.

– Что-то ты, бискуджино, раздражен не в меру. Только что обвенчался. По идее, светиться от счастья должен, а ты больше напоминаешь чадящую масляную лампу, – отметил Адольфо Каллисто. – Мы, кстати, еще не выяснили, что подтолкнуло тебя на такое внезапное венчание.

– Меня этот вопрос тоже занимает, – присоединился к ди Бароцци Джанкарло. – Мажордом сообщил мне, что перед твоим визитом Фьямметту Джаду навестил младший Саватьери. Между ним и сестрой что-то произошло?

Маркиз досадливо цыкнул языком. Зря он не запретил дворецкому трепаться на эту тему.

– Считайте, что на меня дурь нашла или вожжа под хвост попала. На этом точка, – ответил Луис Игнасио нехотя. – Больше мы об этом говорить не станем.

Граф ди Бароцци и герцог ди Маддалони растерянно переглянулись. Нахмурившись, Адольфо Каллисто обратился к брату:

– Ты и впрямь не нравишься мне, дружище. Надеюсь, ничего серьезного не случилось. Тебя в арендованном палаццо молодая жена ждет, а ты в таком состоянии… Уверен, что с консумацией брака проблем не возникнет?

Произнеся это, итальянский родственник маркиза изогнул уголок губ в лукавой полуулыбке.

Луис Игнасио угрюмо хмыкнул:

– Шутишь? Ты и вправду усомнился в моем мастерстве? Смею тебя заверить: я, как опытный консуматор, могу читать лекции в вашем университете на предмет лишения невинных девиц их первостепенной ценности. Поверь, брат, в этом вопросе мне нет равных. Сделаю в лучшем виде в любое время дня и ночи и даже с завязанными глазами. Можешь не сомневаться.

– Ну-ну. Надеюсь, твоя строптивая супруга не откажет тебе в возможности пополнить сегодня список побед на фронте борьбы с непорочностью, – Адольфо Каллисто игриво подмигнул родственнику.

– Что-то мне с трудом верится, что ты всякий раз заручаешься согласием Бьянки, когда экстренно приспичит воспользоваться супружескими правами, – хмуро парировал де Велада.

– А я надеюсь, что имя моей сестры станет последним в списке таких побед и что ты, куньято, будешь сегодня мягок и обходителен с Фьямметтой, – несколько раздраженно вставил в разговор шурина с приятелем герцог ди Маддалони.

В его интонации явственно чувствовалось неодобрение. Ему не слишком нравились шутки троюродных братьев на интимные темы, поэтому он решил перевести разговор в иное русло.

– Кстати, Адольфо, как я понял, ты только вчера вернулся из Рима, – обратился Джанкарло к графу ди Бароцци. – Как там дела в нашем банке?

– Да, собственно, за этим я к тебе и приехал, Джанни. А Бьянколелла, узнав, что я к вам сегодня собираюсь, напросилась за компанию. Она намеревалась проведать твою супругу и новорожденного сынишку. Да вот маркиз нас перехватил на пороге.

– И правильно сделал, что перехватил, – ответил герцог. – Во-первых, лучше вас с Бьянкой ему свидетелей было не найти. А во-вторых, нас всё равно не было дома. Мы с Хасинтой Милагрос поехали к духовнику договариваться о крещении сына. На восьмой день, как положено, его окрестить не смогли. Малыш был слишком слаб. А сейчас окреп, так что теперь самое время. Ждите приглашения на крестины.

– Ну, если вы будете обсуждать банковские дела, – вклинился в разговор Луис Игнасио, – я, пожалуй, к себе поеду.

Он поднялся, но Джанкарло Мария его остановил.

– Постой, мы еще не выпили за счастье новобрачных.

Он вновь разлил игристое по бокалам, подняв фужер, произнес:

– Ну что ж, пусть ваша семья будет крепкой, пусть полнится детьми, пусть всех вас хранят Господь и Святая Мадонна.

Коснувшись бокалом фужера испанского родственника, Адольфо Каллисто не преминул высказаться тоже:

– Дорога жизни длинна, Лучо, и счастье – отнюдь не финальная станция на пути, а способ путешествовать по этой длинной дороге. Пусть Фортуна для вас с Фьямметтой будет надежным проводником! Пусть вас обоих похоронят в один день, в одном гробу, сколоченном из столетнего дуба, который посадите в день рождения вашего первого сына.

Он лукаво подмигнул, а потом добавил:

– И пусть Таласий[100] в первую брачную ночь подержит над вами свечку, чтобы ты точно не промахнулся, но не станет досаждать тебе советами и сопливыми любовными гимнами. Prosit![101]

– Prosit! – ответили де Велада и Маддалони хором.

Оставшись одна в выделенном ей будуаре, Фьямметта Джада обошла покои по кругу, без особого интереса разглядывая довольно изысканный интерьер, выполненный в модном стиле шинуазри[102]. По сути, здесь были три небольшие комнаты, предназначенные для комфортного существования хозяйки палаццо: спальня (чуть больше остальных) и туалетная комната, совмещенная с чем-то, отдаленно напоминающим кабинет.

Стены этих помещений были обтянуты китайским шелком с изображением невиданных заморских птиц. В спальне позолоченная лепнина в виде замысловатых растительных орнаментов на потолочном бордюре плавно перетекала непосредственно на потолок. Там же, на потолке, в угловых медальонах красовались фресковые изображения парочек попугаев, символов супружеской верности, а в центральном – на фоне голубого неба и облаков – кружащая пара лебедей, символов чистоты и целомудрия.

В туалетной комнате бросалось в глаза обилие зеркал в богатых резных позолоченных рамах. Эти зеркала ломали и искажали пространство и были расположены таким образом, чтобы визуально раздвигать реальные границы небольшой по площади комнаты.

Все три помещения были обставлены легкой, камерной мебелью в изящном стиле со множеством рокайлей[103] и прочих позолоченных завитушек. Самым внушительным предметом была большая альковная кровать, по вполне понятной причине вызвавшая у Фьяммы прилив щекочущих спину мурашек и концентрацию отнюдь не целомудренного жара внизу живота.

Весь интерьер, включая обстановочные[104] кресла и небольшие диванчики, был то ли вердепешевого[105], то ли вердепомового[106] цвета. Фьямма вечно путалась во французских названиях цветов, отчего всегда получала выволочку от доньи Каталины за незнание того, что дуэнья считала необходимым минимумом для всякой уважающей себя знатной синьорины.

Этот цвет был довольно приятным и замышлялся как успокаивающий и умиротворяющий, но с новоиспеченной маркизой де Велада это совершенно не работало. Да и разбираться в правильности его названия было вовсе недосуг.

Фьямметта Джада уселась на диванчик меридьен[107] и поджала под себя ноги. Ей нужно срочно обдумать недавно произошедшее. Картинки венчания мелькали в памяти, как страны на вращающемся глобусе. Мгновения, которые они провели в церкви, смешались и растянулись во времени.

От охватившего ее после инцидента в малой гостиной общего потрясения и волнения, связанного непосредственно с церемонией венчания, Фьямма не помнила того, что было в церкви, в подробностях. В сознании всплывали лишь отдельные детали бракосочетания.

Вот Бьянколелла ди Бароцци покрывает ее голову кружевной мантильей, принадлежащей сестре жениха. Это единственная деталь, которая, пусть отдаленно, но всё же напоминает наряд невесты.

Вот она пытается встать перед алтарем по правую руку от Луиса Игнасио, а настоятель церкви, сообщая ей, что Ева была сформирована из ребра Адама с левой стороны, значит, и стоять невеста должна по левую руку от жениха, подводит и ставит ее слева от маркиза.

Вот священник читает проповедь из Евангелия, а она, не вслушиваясь в речитатив, застывшим взглядом всматривается в заалтарный образ. На нем изображена Мадонна, держащая в руках цепи[108]. И отчего-то это кажется ей очень символичным. Цепи в руках Девы Марии выглядят для нее отнюдь не символом избавления от разных пут, а напротив, символом подчинения, повиновения и послушания мужчине, стоящему по правую руку.

Вот падре, обращаясь непосредственно к ней, задает какие-то, по всей видимости, важные вопросы. Она молчит. Священник не торопит ее с ответом, а Луис Игнасио смотрит на нее сосредоточенно-строго и принуждающе, и она, то ли под его давлением, то ли от общей растерянности, а может, и по какой-то иной причине, отвечает: «Я согласна».

Следующее воспоминание о том, как священник соединяет их с маркизом руки, после чего накрывает их столой. Затем – она что-то лепечет заплетающимся языком, повторяя за настоятелем слова брачной клятвы. Потом, как колокол на кампаниле, в голове звучит приговор: «Властью Церкви я подтверждаю и благословляю брачные узы, которые вы заключили. Что Бог сочетал, того человек да не разлучает. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь».

И последняя вспышка в памяти – обмен кольцами, одно из которых сейчас красуется на ее безымянном пальце.

Фьямма взглянула на руку и сняла кольцо. Рассмотрела его внимательно. Обычное золотое кольцо с растительным орнаментом по кругу и монограммой в виде сплетенных букв L. I. F. на небольшой печатке по центру, означающих, что ее судьба отныне – вечно принадлежать ему, Луису Игнасио Фернандесу.

Фьямметта неосознанно отложила кольцо на кофейный столик[109], стоящий по правую руку от дивана. Ее голова была занята совершенно другими вопросами – и глобального, и чисто житейского свойства.

Как она поняла, маркиз поехал в палаццо Ринальди. Значит, ее вещи должны будут привезти сюда уже сегодня. Это радовало, а то у нее даже сменной одежды нет, не говоря о свадебном ночном белье, которое точно есть в приданом и которое скоро понадобится. От этой мысли вновь стало не по себе.

Нет, она не будет думать об этом. Лучше поразмыслит о том, что теперь по брачному договору у нее появилась возможность обучаться пению и совершенствоваться в игре на гитаре у лучших учителей Неаполя. Жаль только, что продлится это недолго. Всего-то полгода. А дальше… Дальше ей придется переехать с маркизом в Испанию.

В Испанию! О Мадонна! Как она об этом не подумала раньше?! Ей же придется оставить здесь всё, что близко и дорого: и Кастелло Бланкефорте, и Сант-Агата-де-Готи, и Неаполь, в конце концов! О Боже! Какой ужас!

Предавшись горестным мыслям и жалости к себе, Фьямметта Джада не заметила, как задремала, а проснулась от резкого щелчка замка во входной двери.

Увидев входящего в будуар Луиса Игнасио, Фьямметта вскочила с дивана и, не разобравшись со сна, куда и почему бежит, метнулась в первую попавшуюся комнату, пытаясь закрыться там от мужчины, ставшего ее мужем. Однако убежать она не успела. Маркиз де Велада схватил ее и потянул в эту самую комнату, которая, на беду, оказалась спальней.

Провернувшийся за спиной в замочной скважине ключ прозвучал для нее приговором.

– Вы так спешите в спальню! Торопитесь приступить к своим обязанностям, моя возлюбленная супруга? – обратился к ней Луис Игнасио с изрядной долей иронии и отчего-то на испанском.

– Вовсе нет. Я лишь пыталась спрятаться от вас, – ответила Фьямма без утайки на итальянском.

– ¡En español por favor![110] – потребовал маркиз строго.

– С каких это пор вы перестали понимать итальянский?

– Desde que te convertiste en mi esposa![111] – был ей ответ.

Фьямма пожала плечами и начала отвечать по-испански:

– Bueno, voy a repetirlo si no me entiendes…[112]

А закончила на итальянском:

– Я пыталась спрятаться от вас. Так понятнее?

Она попыталась отвернуться, но маркиз схватил ее за руку и, дернув на себя так, что их тела столкнулись, процедил сквозь зубы:

– Eres mi peor dolor de cabeza. Una piedrita en mi zapato. ¡Pero eres mi piedrita! ¡Sólo mía! ¡Recuérdalo bien! Repítete eso cada vez como un hechizo! ¡Y debes obedecerme sin dudarlo! ¿Me entiendes?[113]

– Entiendo[114], – ответила Фьямма уже по-испански.

– Так-то лучше, – продолжил говорить на испанском Луис Игнасио. – Отныне язык общения нашей семьи – испанский. Зарубите это на своем распрекрасном носике, маркиза де Велада.

Надеюсь, супружеское послушание скоро станет для вас нормой. Хотя на этот счет у меня всё же возникают сомнения. Иногда кажется, что ждать от вас послушания – всё равно что пытаться найти лысого осла или волосатую тыкву.

– Вам правильно кажется, – ответила Фьямма с вызовом в голосе, но, заметив недобрый взгляд супруга, тут же пожалела об этом. Сейчас точно последует наказание. Предчувствие на этот раз не подвело.

– Маркиза де Велада, вы еще не до конца осознали свой новый статус? – спросил Луис Игнасио с нескрываемой угрозой в голосе.

– Вы не дали мне достаточно времени для этого, – ответила Фьямма гораздо более осторожно.

– Ну что ж, помогу вам осознать это иначе. Раздевайтесь!

– Что?!

– Вы вдруг стали плохо слышать? Я приказал вам раздеться. Справитесь сами или помочь?

– Что вы собираетесь делать? – спросила Фьямма настороженно.

– А вы как думаете?

– Хотите выпороть меня или прямо сейчас вступить в супружеские права? – предположила она несмело.

– О первом я как-то не подумал, хотя это было бы кстати. Может, когда-нибудь, если продолжите всё так же дурить, мне и придется сделать это, но не теперь. Сейчас я и впрямь намерен покончить с вашей девственностью. Я намерен внушать вам новый статус до тех пор, пока в вашей голове и в сердце, в особенности в сердце, не останется ни одного мужского имени, кроме моего, и пока вы скулить им от изнеможения не начнете.

Фьямметта испуганно оглянулась на окна.

– Но еще светло. До ночи много времени. Ведь брачная ночь не зря называется «ночью»!

Де Велада усмехнулся.

– У вас, mi Caramelito, несколько неверные представления о брачной ночи. Законным супругам не требуется ждать наступления собственно ночи. Да и наличие спальни тоже не обязательно. Теоретические знания, навязанные вам дуэньей, страшно далеки от практики, к которой мы сейчас приступим. Впрочем, вас должно успокаивать, что из должных атрибутов брачной ночи есть хотя бы спальня. Причем довольно неплохая, заметьте. Так что не тяните, раздевайтесь. Пора покончить с вашей непорочностью. Она вам явно поджимает.

– Но, ваша светлость, – промолвила Фьямма, внутренне ругая себя на чем свет стоит за то, насколько жалко и беспомощно звучит голос, – у меня нет спального белья и… вообще… Моя непорочность желала бы встретиться с супружеским долгом при несколько иных обстоятельствах. Знаете, я всё это как-то по-другому себе представляла…

– Оно и должно было быть по-другому, и красивое белье тоже планировалось, но вы сами напросились, чтобы всё произошло иначе. Вам следовало бы понимать, к чему приведут якобы прощальные поцелуи с чертовым «ангелочком». Всем известно: возмездие – вещь неотвратимая. Так что можете считать свою брачную ночь наказательной ночью. Впрочем, хватить болтать и терять время по пустякам. Раздевайтесь, я хочу хорошенько рассмотреть вас. Стало до жути любопытно, что, помимо острого язычка и кантайо[115] строптивости, мне досталось.

Луис Игнасио подошел к кровати и стянул покрывало на пол. Усевшись на край, положил ногу на ногу и сцепил пальцы под коленом, явно приготовившись наслаждаться зрелищем. Фьямма стояла посреди спальни, не шевелясь.

– Ну, что же вы, маркиза? Почему медлите? Куда подевалась хваленая смелость? Или хотите, чтобы я вам помог? В общем-то, я не против, но вы должны знать: я не умею снимать с женщин платья медленно и аккуратно. Как правило, их просто рву. Поэтому, если не хотите потом ходить нагишом, советую поторопиться.

– А мои вещи? Их что, еще не доставили? – спросила Фьямма, уже понимая, что Луис Игнасио ответит.

– Не-а, – ответил маркиз весьма довольно. – Ну так что? Мне следует помочь?

Луис Игнасио сделал вид, что встает с кровати.

– Нет! – Фьямма выставила ладонь в защитном жесте. – Не надо помогать. Я управлюсь сама.

Луис Игнасио усмехнулся и вновь уселся на кровать. Маркиза осмотрелась по сторонам.

– Здесь так светло. Солнце светит прямо в окна. Может, хотя бы зашторим их? – спросила Фьямметта с робкой надеждой. – Мне кажется, что я как будто бы на сцене.

Маркиз усмехнулся.

– Вы же мечтали об этом, вот шанс вам и выпал.

– Да, но я не никогда не мечтала выступать на сцене без одежды. Такая роль, знаете ли, не по мне.

– А на мой взгляд, преотличная роль для любящей супруги. Разнообразит семейную жизнь. И даже очень, – произнес де Велада с ироничной ухмылкой. – Так что давайте, не тяните. Начинайте. Мне не терпится приступить к делу.

Фьямметта Джада метнула в маркиза разгневанный взгляд, а потом, потупив глаза, нехотя принялась снимать одежду. Отколола полочки распашного платья, отстегнула стомак[116]. Атласный шелк голубой лужицей упал к ногам. Фьямма из-под опущенных ресниц осторожно взглянула на маркиза. У него вверх-вниз дернулся кадык на шее, как будто пришлось с трудом сглотнуть застрявший где-то в глотке ком.

Маркизу и в самом деле было сейчас не до смеха или злости. От факта смирения строптивой Ямиты и подчинения ее своей воле Луис Игнасио почувствовал небывалое возбуждение.

– Ну, что же вы остановились? – спросил он просевшим голосом. – Раздевайтесь дальше.

От услышанного Фьямметта Джада страшно смутилась, покраснела и… возбудилась! Как на всё это реагировать? Воспротивиться? Но маркиз в своем праве! Фьямма прекрасно понимала это. Понимала она и то, что Луис Игнасио поступает так нарочно. Это наказание за поцелуй с Анджело. Но отчего тогда внизу живота так остро, невыносимо остро щекочется что-то грешное и порочное, а еще больше сладкое и до жути приятное?

Каждый взгляд маркиза, каждое его слово лишь усиливают и подгоняют волну чувственного ожидания и запускают колкий бег мурашек по коже. Ее сердце давно уже галопирует трепетной ланью, вытесняя из головы страхи, а вместе с тем и все мысли. И, наверное, именно от их полного отсутствия она и принялась расшнуровывать корсет. После упавшего к ногам корсажа на туфельки оплыла голубым облачком верхняя юбка. Затем на пол полетели отвязанные потайные карманы и раздельное вердугале[117]. Оставшись в нижней сорочке, нижней юбке, чулках и туфлях, Фьямметта спросила с робкой надеждой в голосе:

– Может, этого достаточно?

Гораздо более хриплым голосом маркиз де Велада ответил:

– Сорочку… Теперь снимите сорочку.

Чего-то подобного Фьямма и ожидала. Она уже не ощущала на спине мурашек: должно быть, все они от потрясения провалились в глубокий обморок. Ей до ужаса захотелось отправиться в обморок вслед за ними. Но она будет не она, если позволит себе свалиться без чувств полуобнаженной на глазах этого невыносимого мужчины.

Собрав всю волю в кулак, не чувствуя рук, Фьямметта вытянула сорочку из-под нижней юбки и через голову стянула ее с себя. Однако бросать ее на пол не торопилась. Напротив, прикрыла ею обнаженную грудь в надежде хоть как-то защититься от пристального мужского взгляда.

Но разве от этого мужчины спрячешься?! Маркиз де Велада поднялся с кровати и медленным шагом двинулся к ней. Так медленно, что у Фьяммы от усиливающегося волнения, как молотки по наковальне, застучала в ушах пульсирующая кровь. Она оглянулась по сторонам. Эх, жаль, окно закрыто. Она бы не посмотрела, что это второй этаж. Выпрыгнула бы в него без промедления! И даже полуобнаженной!

Луис Игнасио подошел вплотную и, ни слова не говоря, протянул руку, ожидая, что она отдаст сорочку. Фьямма отрицательно мотнула головой. Он в пику ей кивнул и выразил приказ глазами. Борьба взглядов длилась недолго. Фьямметта с чувством вложила сорочку в протянутую мужскую ладонь, после чего прикрыла грудь руками. Маркиз отбросил комок батистовой ткани на пол и развел ее руки.

Не чувствуя ни биения собственного сердца, ни тока крови, ни мурашек на коже, но сгорая от жгучего стыда, Фьямметта Джада замерла под прицелом пристально следящих за каждым ее движением гагатовых глаз.

Луис Игнасио отступил на пару шагов и окинул ее взглядом с головы до бедер. От увиденного у него стало тесно в паху.

Изящный разлет ключиц. Влекущая яремная ямка, которую нестерпимо захотелось вылизать. Упругая молодая грудь с замысловатым рисунком венок и персиковыми ареолами вокруг возбужденно торчащих вершинок. Косточки ребер под тонкой, почти прозрачной сливочной кожей, которые так и просились быть обрисованными его пальцами. Манящая впадинка пупка на красивом плоском животе. Он до безумия желал приложиться к нему губами. Вылизать совершенную, будто подсвеченную изнутри кожу цвета девственно-белых лилий, которая сияет свежестью и молодостью.

Де Велада знал разных женщин: с кожей золотистой, как пустыня, и оливковой, как сверкающая на солнце бронза, сливочной, как панна-котта[118], и кремовой, как лепестки чайной розы. С развевающимися по ветру жесткими, как хвост вороного андалузца, черными волосами и мягкими, как китайский шелк, локонами цвета густого шоколада. Дерзких, бесстыдных шатенок, нежных, скромных блондинок и томных, страстных брюнеток. Игривых и плаксивых, застенчивых и провокационных, вальяжных и суетливых. Любых. Но никогда в его жизни не встречалась комбинация огненно-медных волос, к которым так и тянется рука, белоснежной, как сахар, кожи, которая манит губы, и колдовских болотно-нефритовых глаз, выражающих одновременно вызов и смирение. Глаз, в которые хочется нырнуть и утонуть навеки.

Луис Игнасио обошел девушку по кругу и заметил в луче солнца, проникшем сквозь незадернутые окна, россыпь веснушек на точеных девичьих плечах. Фьямма воспринимала их как свое несовершенство, поэтому постаралась прикрыть руками. У маркиза же эти солнечные брызги на белоснежной коже вызвали нежный трепет. Ему захотелось слизнуть языком эти совершенные несовершенства. Но он не стал. Не сейчас. Он убрал руки Фьямметты и облизал плечи взглядом, после чего вынул гребень из ее прически. Буйные рыжие пряди рассыпались по плечам.

Де Велада снова зашел спереди. В его глазах легко считывался жадный голод, и Фьямма ощутила мужской взгляд как чувственное прикосновение. Ее с ног до головы окатило кипятком дикого, не испытываемого ранее смущения. И от этой волны жара всколыхнулась и накатила другая волна, волна острого предвкушения, волна желания и томления. Ей прежде не приходилось ощущать подобное.

Но и для маркиза это действо с женским раздеванием оказалось отнюдь не простым испытанием. У него уже было невыносимо туго и напряженно в чреслах, но он не мог себе позволить дать слабину и взять немедля желанное тело. Не сейчас! Ему нужно довести наказание раздеванием до логического финала. Нужно подчинить волю рыжей строптивицы, сводящей его с ума. Тут вопрос стоит ребром: кто кого. Если он не обуздает Фьямметту Джаду, то сам превратится в набойки ее каблучков. Он близок к этому. И потому де Велада продолжил желанную для обоих пытку.

– А теперь юбку, – произнес маркиз хрипло и сдавленно.

– Может, всё же не надо? – прозвучало жалко, но с изрядной долей надежды в голосе.

– Надо, – ответил де Велада глухо и твердо.

Поколебавшись немного, Фьямметта принялась развязывать завязки, ощущая при этом немыслимую лихорадку и одновременно жар во всём теле.

Снятие юбки-«скромницы», как называли обычно нижнюю юбку бывшие партнерши по любовным утехам, добило маркиза окончательно. Его поджидал невероятный сюрприз – длинные, стройные ноги с узкими щиколотками, затянутые в белый шелк чулок, подвязанных розовыми лентами. Самая большая слабость де Велады! Но это было еще не всё. Луис Игнасио развел в стороны ледяные руки девушки, которыми юная маркиза прикрыла запретное местечко вверху сведенных вместе ног, и ему открылось просто невероятное зрелище… В луче солнца пламенел треугольник огненно-медных курчавых волос!

От увиденного у де Велады сперло дыхание. Одним ловким движением он подхватил девушку на руки и усадил ее на постель. Принялся развязывать подвязки и стягивать чулки. Аккуратные ступни с красиво вылепленными пальчиками привели его в еще больший экстаз. Мужские ладони заскользили по теплой коже.

Когда руки маркиза прошлись по внутренней стороне бедра, Фьямметта Джада с трудом сдержала чувственный стон. Ей пришлось для этого закусить губу и впиться ногтями в ладони.

– Не смей! – прошипел он.

– Что именно? – спросила она почти шепотом.

– Не смей кусать свои нежные губы. Отныне это дозволено делать лишь мне.

От этих слов Фьямма поплыла вовсе. Но и маркизу было не легче. Он ни с одной из прежних партнерш не чувствовал ничего подобного. Впервые в жизни смертельно боялся сорваться, опозориться, оказаться скорострелом, как какой-то сопливый мальчишка. Только опыт и годы тренировок помогали удерживать в узде внутренний огонь. Не дать ему спалить дотла ни себя, ни эту милую, сладкую, но такую несносную рыжулю.

Вмиг скинув жюстокор и жилет, Луис Игнасио своим телом откинул тело юной жены назад. Опершись одной ногой о пол, подтянул девушку за подмышки чуть выше, так, чтобы ноги Фьямметты были полностью на кровати. Склонился над ней, обездвижив ее собою. Его руки начали изучать ее тело, нагуливая их общий аппетит.

Маркиз касался ее везде. Трогал, гладил, пощипывал, сжимал. Он провернул это несколько раз, прежде чем полностью удовлетворил жажду касаний и ублажил ненасытное мужское эго. Ставшие донельзя чуткими ноздри уловили аромат женского возбуждения.

Тело Фьямметты и в самом деле воспринимало прикосновения Луиса Игнасио как невыносимо-желанные. Оно отзывалось с бешеной горячностью, сумасшедшей жаждой, которых девушка в себе даже не подозревала. Фьямма испугалась вулканического взрыва внутри себя, запустившего пламенные телесные реакции.

Она больше ничего не понимала. Страсть понесла ее с сумасшедшей скоростью по огненно-лавинной реке. И она поддалась течению, влилась в поток, закипела, забурлила, зафонтанировала чувствами и ощущениями. Окружающий мир перестал для нее существовать. Ей перестало хватать воздуха. Голова поплыла, погружая в бездумный туман чувственности.

Пальцы маркиза кружили по ее коже, всё ближе подбираясь к запретному местечку. Ей казалось, что, если он коснется ТАМ, она взорвется, как Везувий. В ее животе давно набрал силу вулканчик, требующий разрядки. Уловив этот момент, маркиз провел пальцами между нежных складочек, заставив тем самым Фьямметту выгнуться и натужно выдохнуть.

Краем глаза девушка заметила, что маркиз наконец-то решил расстегнуть кюлоты, но раздеваться полностью не стал. Освободив пах, он вновь навалился на нее, пленяя и подчиняя.

Фьямма знала, что должно произойти. Более того, ей хотелось, чтобы ЭТО произошло как можно быстрее. Всё ее тело настойчиво требовало ЭТОГО. Но маркиз почему-то не торопился, и ее прошило осознанием: он нарочно оттягивает это действо, заставляет плавиться в котле ожидания неизбежного, маринует, пытается заставить ее неистово желать, чтобы это неизбежное наконец-то произошло. Но она уже желает! Желает и сходит с ума от этого всепоглощающего желания.

И всё же, когда плоть мужа коснулась ее там, внизу, она напряглась.

– Посмотри на меня, – произнес Луис Игнасио, нависая над ней.

Фьямметта Джада с трудом сфокусировала на нем глаза. Заметив ее внимание, маркиз произнес другим, более мягким, бархатным и даже заботливым голосом:

– Non stressarti. Rilassati. I barrieri sono nella mente[119].

И если раньше они говорили на испанском, то это Луис Игнасио произнес четко на ее родном языке, итальянском.

Фьямма чувствует, как твердый мужской орган начинает осторожно входить внутрь ее тела. Луис Игнасио продвигается неспешно. Слегка покачиваясь, проникает всё глубже и глубже. На миг замирает, а потом резко толкается бедрами вперед, входя в нее на всю длину.

Фьямметта стонет и морщится от боли и непривычной наполненности, а де Велада, почувствовав внутреннюю преграду, которую только что преодолел, внутренне улыбается. От осознания, что он у Фьяммы первый, Луиса Игнасио заполняет волна эгоистичной радости. Он первый! Тому безусому щенку не досталось это сладкое, красивое тело. Чувство довольства и превосходства так и распирает его грудь. Хочется кричать в голос от радости. Он первый! Был первым, будет и последним! Он не допустит никаких поклонников, никаких любовников, никаких преферити[120], коими переполнены спальни светских охотниц за чувственными наслаждениями.

Фьямметта Джада опять кусает свои аппетитные губы, и его сносит окончательно. Он начинает двигаться в ней. И это так невыносимо хорошо, как не было никогда прежде. Это настолько идеально, что лучше даже быть не может. Внутри Фьяммы так тесно и узко, так влажно и жарко, что, кажется, нужно лишь пару толчков, чтобы его снесло в пропасть экстаза.

Его идальго-син-фальос добрался до персонального эдема, от которого дуреет и сходит с ума его хозяин. И непонятно теперь, кто кем управляет: этот стойкий боец или его ополоумевший обладатель. А может, ими обоими управляет маленькая рыжая бестия, которая стонет и извивается, пытаясь не перейти на порочные крики от не в меру горячих ласк?

Фьямметте в это время кажется, что ее бросили в жерло Везувия, в адово пекло, прямо на раскаленные угли. Разбуженная страсть туманит разум. Горячечный морок, которым заразил ее маркиз, не смогла разорвать короткая вспышка боли от первого проникновения. Желание принадлежать этому мужчине заполняет все клеточки ее тела.

Она подается бедрами навстречу, истекает внутренними соками, прижимается к мужскому телу, пытаясь впитать жар, исходящий от него. Ее трясет, и она не понимает: эта лихорадочная дрожь – следствие обнаженности, возбуждения или сжигающего изнутри огня. Огня, прожигающего нутро.

Фьямме кажется, что от медлительности маркиза она скоро сойдет с ума. Ей жизненно необходимо довести свои ощущения до какого-то логического финала. Какого, она не знает, но чувствует, что финал непременно должен быть. Ей это подсказывает какое-то глубинное знание, которое и заправляет сейчас всем. Именно оно владеет ее эмоциями и ощущениями, именно оно отключило разум и погрузило тело в огонь чувственной лихорадки.

Она дрожит и пытается сдерживать тихие всхлипы, но они всё равно вырываются, и каждый такой всхлип разжигает еще ярче огонь в глубине темных, как сама ночь, глаз.

Фьямма замечает пот на лбу Луиса Игнасио. Он блестит в луче солнца мелкими бисеринками. Маркиз тяжело дышит, но продолжает мучить ее этими сладкими ощущениями. Ей в голову приходит осознание, что происходящее для него тоже не легко, хотя он и пытается выглядеть сдержанным и суровым. Пытается делать вид, что наказывает ее.

Де Веладе и правда невероятно трудно удерживать контроль. От напряжения звенит в ушах, но он всё же крепится.

– Даже не надейся, что всё закончится быстро, – рваные хрипы прямо ей в ухо плеснули кипятком мурашек на ставшую неимоверно чувствительной кожу, заставив Фьямметту застонать в ответ. – Я слишком долго ждал этого момента. Хочу насладиться по полной, – произносит маркиз натужно.

Каждое резкое движение, впечатывающее ее в кровать, сопровождается жарким шепотом с нотками непререкаемой уверенности:

– Eres mi niña… eres mía, ya oyes, mi niña… ¡recuerda! ¡Eres sólo mía! ¡Vamos!¡Admítelo![121]

От изнеможения Фьямма стонет на итальянском:

– Хватит, маркиз, прошу вас, хватит!

– Terminaré cuando admitas que eres mía. Completamente… Indivisiblemente… Absolutamente mia…[122] – вколачивает он ей приговор напряженным телом.

– ¡Soy tuya! ¡Sólo soy tuya! ¡Y seré tuya[123], – выкрикивает Фьямметта на испанском в надежде, что, расслышав слова, Луис Игнасио прекратит эту сладкую пытку.

Услышав желаемое, де Велада задвигался резче. Яростные толчки внутри тела распаляют глубинные вулканчики удовольствия, о наличии которых Фьямметта не подозревала. И вдруг спазм мощного, упоительно-приятного чувства скрутил нутро в болезненно-сладостный жгут. Ей показалось, что внутри нее взорвалось собственное солнце и рассыпалось огненными осколками по телу. И этот взрыв выбросил обессилевшее тело ввысь, где оно распылилось на миллиарды частиц неописуемого блаженства, бурлящей радости и искрящегося счастья.

А маркиз всё продолжает и продолжает двигаться с неменьшей интенсивностью, высекая из юной жены новые и новые искры удовольствия. Извечными, как и весь наш древний мир, толчками, обладающими сокрушительной, как у стенобитного тарана древности, мощью, Луис Игнасио Фернандес де Москосо и Арагон, равно как и миллиарды мужчин до него, утверждал сейчас и закреплял право на обладание женщиной, которую избрал себе в спутницы жизни. И Фьямметта Джада, как и миллиарды женщин до нее, смиренно подчинялась мужской силе, покорно принимала тело и волю мужа, признавая его супружеское право как бесспорное и безоговорочное.

С каждым новым яростным толчком внутри себя Фьямма взлетала всё выше и выше. Не выдержав головокружительной эйфории, какую ранее не приходилось испытывать, Фьямметта Джада натужно застонала. Но ощущения были слишком сильными, чтобы их сдерживать, поэтому она тут же перешла на крик.

Луис Игнасио сотни раз слышал женские крики, свидетельствующее о наступлении пика, но ни разу не вслушивался в них, не старался различить в них меру возбуждения, не охотился с такой страстностью за удовольствием партнерши. С этой маленькой женщиной всё было как в первый раз, не так, как с другими. Острее, пикантнее, горячее. Возможно, так было оттого, что он впервые был возбужден сверх всякой меры.

Эта маленькая рыжеволосая женщина не просто огонь, она пылающий пожар, грозящий спалить его до основания. Де Велада и представить не мог, что можно до такой степени вожделеть женщину. До звона в ушах. До помутнения рассудка. До жгучей пелены в глазах.

Луис Игнасио хрипло застонал, рвано хватая ртом воздух, и в несколько особо резких толчков, в которых выразилась вся ярость желания, излился в молоденькую жену сильно и мощно. Его словно катапультой выбросило в небо, где он пролетел сквозь град из ослепительно ярких искр.

Выплеснувшись до капли, Луис Игнасио упал обессиленно на тело юной маркизы де Велада и прохрипел ей в самое ухо:

– Mi obsesión… Mi dolor… Mi maldición… Mi locura… ¡Dulce locura![124]

Скатившись в сторону, лег на спину и замер. Скосив взгляд, заметил широко раскрытые, расцветшие яркой зеленью глаза, приоткрытые пунцовые губы и пылающие румянцем щеки. Говорить больше ничего не стал. Прикрыл веки и замер.

Супруги лежали еще какое-то время, измученные удовольствием и недвижимые, и каждый пытался осмыслить, что же такое сейчас было? Буйное помешательство? Неистовое безумие? Или неизвестная миру магия, заставившая обоих испытать небывалое удовольствие, отправившая их тела в никому неведомый рай?

Маркиз, как опытный боец, отточивший силу воли и закаливший характер не одной сотней постельных сражений, пришел в себя первым, хоть ему и потребовалось для этого превозмочь чувство сытой и уютной неги. Больше всего хотелось обнять свою сладкую Карамельку. Прижать ее к себе, целовать, ласкать, говорить так нужные ей любовные глупости. Но де Велада понимал, что должен удержать себя в руках. Отыграть до конца роль властного супруга. Расставить в голове Фьяммы правильные акценты. Иначе весь первый акт пьесы с наказанием был сыгран впустую. Он оставит в душе Фьяммы лишь обиду за унижение, но не достигнет должной цели. Не объяснит, что в их семье отныне он главный. Ее обязанность – подчиняться ему.

Нет, он не строил иллюзий, что сможет сделать Фьямму послушной марионеткой. Да этого и не нужно было. Фьямметта Джада как раз и понравилась ему внутренней свободой, жизненной силой, здоровым упрямством, желанием добиваться поставленной цели, дерзостью и непокорностью. Она первая женщина в его жизни, с кем не приходилось скучать вовсе.

И всё же надо надеть узду на строптивую дикую кобылицу, которая живет в ней и управляет ею. Приручить своенравное пламя, заставить согревать и ластиться, слушаться его, считаться с его волей, подчиняться его решениям. И главное – заставить строптивую рыжую девчонку полюбить его.

После головокружительного акта любви это стало еще большей ценностью. Главной целью. Первостепенной важностью. В эту минуту он, как никогда в жизни, уверен в правильности выбора. Только новая маркиза де Велада способна подарить ему то счастье, о котором раньше даже мечтать не мог. А значит, стоит действовать, как задумывалось изначально.

Луис Игнасио встал с кровати и застегнул кюлоты. Обогнул ложе по кругу, поднял с пола покрывало и подал его полностью обнаженной жене. Увидел при этом на светлой коже ее бедер кровавые пятна – следы утраты невинности.

– Если хотите прикрыться, прикройтесь, – произнес он с каплей заботы на испанском.

Она метнула в него зеленые молнии. Веснушки в радужках болотных глаз полыхали отголосками их страсти. Губы припухли то ли от его поцелуев, то ли от того, что она в желании сдержать крики искусала их.

– Я распоряжусь, чтобы камеристка, которую назначил вам в услужение, принесла воду и помогла привести себя в порядок. Она же принесет всё необходимое. Я забрал из палаццо Ринальди и привез сюда ваши вещи.

Услышав это, Фьямметта Джада взбеленилась. Закутавшись в покрывало, она подбежала к мужу ближе.

– И вы говорите мне об этом только теперь? – ответила вопросом также на испанском.

Де Велада про себя отметил удовлетворенно: «Ага, один урок усвоен, хорошо».

– Устроили за мой счет развлечение для себя и рады, – продолжила Фьямма возмущаться на испанском. – Вы… вы… Вы самый несносный человек из всех, что я знаю. Иной раз мне кажется, что с легкостью можете заткнуть за пояс всех демонов преисподней.

– Опять дерзите?

– А что мне еще остается? Пытаюсь развлекать вас, как того и хотели. Вам же по нраву подобные словесные игры?

– Я уже говорил вам как-то: мне не нравится, что с помощью словесной дерзости пытаетесь выстраивать между мною и собою баррикаду. Меня это не устраивает. Я не позволю вам и дальше держать меня на расстоянии вытянутой руки. Отныне в вашей жизни главным буду я. Хотите со мной дерзить – смените акценты. Единственное, что я отныне потерплю, – флирт, упакованный в фантик колкости. За каждую попытку отгородиться от меня забором из словесных шпилек буду наказывать вас.

– Наказывать? Интересно, как?

Фьямма хотела было съязвить об имеющемся в арсенале мужа наказании постелью, но Луис Игнасио ее опередил:

– Вот так! – произнес он и, схватив Фьямму в охапку, порывисто притянул к себе. Она не успела и рта раскрыть, как этот самый рот ей запечатали поцелуем. Попыталась отстраниться и вырваться, но очень быстро сдалась на милость победителя и ответила на поцелуй.

Луису Игнасио хотелось бы продолжить лобзание. Он был готов целовать свою Карамельку бесконечно, но понял, что это точно закончится новым актом любви. А этого ему сейчас не нужно. Точнее, не так. Ему это нужно, как хлеб, воздух и вода. Но в эту конкретную минуту требовалось отыграть роль до конца. К тому же надо дать Фьямме отдых после первого раза.

Де Велада разорвал поцелуй и отстранился. Придержал рукой пошатнувшуюся жену. Указал ей на постель, где на простыне алели два красных пятна.

– Надеюсь, зримые доказательства потери невинности вразумят вас, и вы, наконец, уясните, что наш брак консумирован. А значит, можете хоть в трибунал Священной Римской Роты обращаться, нас не разведут. Отныне вы до смерти моя супруга.

И еще. Многие неаполитанские семьи имеют близкого друга. Так называемого cavalier servente[125] – верного рыцаря, галантного ухажера прекрасной половины фамилии. В таком случае семейство из пары скоро превращается в любовный треугольник. Конечно, такое происходит не только в Неаполе, но только здесь это выставляется напоказ. Так вот, хочу сразу предупредить: в нашем браке такого не будет. Носить рога я не стану. Так что советую выкинуть из головы даже мысли о таком повороте дела. Третьего в нашем браке я не потерплю и в ваших грезах.

В Неаполе поощряется обстоятельство, когда женщина пользуется каретой или ложей в театре постороннего мужчины. Ей не возбраняется, находясь в абонированной им ложе, принимать там других подобных «близких» друзей. Вы о такой свободе действий можете даже не мечтать. Вы будете пользоваться исключительно МОИМ экипажем, сидеть в абонированной лично МНОЙ ложе и наслаждаться обществом единственного мужчины – МЕНЯ!

И последнее. Каждая неаполитанка считает зазорным и крайне неприличным, если по атрио Театро-ди-Сан-Карло ее ведет супруг, а не воздыхатель. Так вот, моя драгоценная, можете зарубить на своем распрекрасном носике: везде и всюду сопровождать вас буду исключительно Я, а если по каким-либо причинам не смогу, то в роли компаньонки выступит ваша замечательная дуэнья.

Ну а если вы вдруг забудете, что «господин отныне я», и зададитесь вопросом: «А кто же я?», – пусть напоминанием вам будут слова Теодоро из «Собаки на сене»: «Моя жена. И слушаться меня должна». Повторяйте это про себя, как Pater noster[126].

Кстати, жена моя, я не вижу своего кольца у вас на пальце.

Фьямма, слушая увещевания маркиза, немного позабылась, поэтому с удивлением посмотрела на руку. На безымянном пальце действительно не было кольца.

– Ну так и где оно? – поторопил ее с ответом Луис Игнасио. – Уже успели потерять или поспешили выбросить? Так это не проблема. Я закажу новое. Если понадобится, буду заказывать обручальное кольцо хоть каждый день, пока вам не надоест терять его или выбрасывать.

Фьямметта Джада растерянно оглянулась на постель, как если бы подумала, что могла потерять обручальное кольцо во время близости с маркизом.

– Вы правильно смотрите: постель тоже станет вам хорошим напоминанием о новом статусе. А теперь дайте руку.

Фьямма посмотрела на маркиза с подозрением, но всё же послушалась и руку протянула.

Маркиз сунул свою в карман, разжал кулак и продемонстрировал на раскрытой ладони ее же обручальное кольцо. Ни слова не говоря, надел ей его на безымянный палец.

– Не снимайте никогда и почаще на него смотрите.

Развернулся и молча пошел к выходу.

И тут вдруг Фьямма вспомнила, что сняла кольцо, когда сидела на диванчике в кабинете. Видимо, когда маркиз зашел в комнату, он заметил его на кофейном столике и, догоняя ее, сунул мимоходом в карман. А потом устроил эту сцену, незаслуженно обвинив в потере или выбрасывании кольца. Вот же… Она не смогла подобрать подходящего ругательства в адрес супруга. Наклонилась, подняла с пола туфлю и запустила ею в маркиза.

Однако он, выходя из спальни и желая прикрыть за собой дверь, уже успел толкнуть ее – туфля попала в деревянное полотно и отскочила. Фьямму уязвило, что маркиз не оглянулся и никак не отреагировал на ее выпад.

Но Луис Игнасио прекрасно понял, что маркиза целилась в него обувью. «Нет, она всё-таки настоящая заноза в заднице, – подумал он, выходя из будуара, после чего на лице расцвела невероятно довольная улыбка. – Действительно, заноза. Но самая что ни на есть любимая заноза из всех возможных заноз на всём белом свете!»

Маркиз де Велада шел бесцельно по Виа Толедо, двигаясь в направлении набережной. С приходом вечера повеяло прохладой. С моря потянул освежающий ветерок, и город задышал раскрывшимися порами окон. Повсюду стали распахиваться двери. На улицах появились экипажи. Виа Толедо заполнилась каретами и портантинами[127] с бегущими перед ними воланти. Площадь перед Театро-ди-Сан-Карло запрудила гуляющая знать. В Кьеза-ди-Сан-Фердинадо[128] прозвучало трехкратное Ave Maria[129], а это значило, что дело близилось к восьми часам вечера.

К морю Луис Игнасио вышел в районе Кастель-Нуово[130]. Бархатный закат цвета искрящейся мякоти арбуза застлал половину неба. Над морским горизонтом выстелились длинные полосы слоистых облаков, окрашенные в золотисто-оранжевые тона с фиолетово-сизым подбрюшьем. На темнеющее со стороны Сорренто небо выплыл серебристо-белым анчоусом молоденький месяц. Море своим цветом напоминало сейчас расплавленное серебро, в которое подбавили жидкого золота. Накатывающие волны кусали пенисто-белыми пастями береговые укрепления, стараясь отгрызть от них как можно больше желтого пористого туфа.

Луис Игнасио стоял на молу[131] и, рассредоточенно глядя на морскую даль и маяк Моло-Сан-Винченцо[132], пытался осмыслить произошедшее за день и обдумать, что делать дальше.

Как его вообще так угораздило? С головой увяз в языкатой рыжей бестии, без которой жизни теперь не мыслит. Маленькая Ямита стала ярким пламенем свечи, к которому он, как глупый мотылек, безудержно рвется, прекрасно понимая, что оно может не только обжечь, но и спалить дотла. И у него останется лишь надежда, что яркое пламя взаимной любви, которая непременно когда-нибудь случится, воскресит его, как мифического феникса, и вдохнет силы, чтобы жить и наслаждаться счастливой жизнью.

Первое соитие с теперь уже законной женой преподнесло ему очень приятный сюрприз. Оказывается, Маленькое пламя способно быстро распаляться.

Как-то в сильном подпитии один из многочисленных друзей по университету шепнул по секрету, что из всех его любовниц самой страстной и ненасытной была ашкеназская[133] еврейка родом из Франции с копной рыжих волос. Приятель с непоколебимой уверенностью утверждал, что рыжеволосые женщины – наилучшие любовницы. В них природная женская мягкость и нежность удивительным образом сочетаются с врожденным эротизмом, необыкновенной чувственностью и страстностью.

У Луиса Игнасио рыжих любовниц на ту пору не было, поэтому рассказ друга врезался в память, подогревая чисто мужское любопытство и жгучее желание отведать когда-нибудь и такую женскую масть. Ему удалось это, когда годом ранее здесь же, в Неаполе, он сделал любовницей рыжую танцовщицу, которую они с сестрами называли между собой Марипосой. Отведал… и не слишком впечатлился, решив, что слова приятеля были сильным преувеличением. Но сегодня рассказ старинного друга всплыл в памяти вновь.

Может, конечно, дело и в масти, но соитие с Марипосой и с Фьямметтой – это как стакан кислого молока и бокал орчаты[134]. Как кружка яблочного сидра и рюмка выдержанного в старой солере[135] хереса[136]. Значит, дело не в масти или, по крайней мере, не только в ней. Дело в самой этой женщине и чувстве к ней. И как же хорошо, что именно она, его пламенная Фьямметта, стала новой маркизой де Велада. Его женой. Его возлюбленной супругой. Видимо, на ней его донжуанский список и закончится.

Из собственного опыта и опыта друзей де Велада знал: есть жены вынужденные, есть трофейные, есть выгодные, а есть – судьбой назначенные. Фьямметта Джада была именно такой. Его судьбой. Он чувствовал это сердцем, понимал, что лишь с ней может быть по-настоящему счастлив. Маленькая Ямита стала не только его наваждением, но и смыслом всех смыслов. Сегодня он сделал ее женой, женщиной. Завтра научит быть хорошим другом и лучшей любовницей, а там, глядишь, она станет матерью его детей и бабушкой его внуков и правнуков.

Ему нравилось в его сладкой Карамельке всё, но больше прочего – витальная сила. Любая другая девушка была бы раздавлена произошедшим в женской спальне палаццо Москати, но не она, не Фьямметта Джада. Перед ее выдержкой стоит снять шляпу. Ямита держалась отменно. Выше всяких похвал. Один бросок в него туфлей чего стоит! Настоящая маркиза де Велада! То, что ему и было нужно. Определенно.

Но еще больше ему нужна любовь уникальной во всех отношениях женщины. Ответные чувства любимой супруги сделают и без того идеальное соитие запредельно страстным.

Опыт общения с Фьямметтой в пору совместного путешествия доказал, что им и без постели вполне комфортно. Им всегда было о чем поговорить. Они с полуслова понимали шутки друг друга. Их словесные поединки – лучшие из тех, что у него когда-либо были. Они заряжают друг друга энергией, оптимизмом и радостью. Самым нелепым образом ему нравится даже ее дерзость, которую всё же намерен, хотя бы отчасти, посадить на поводок. Им вполне комфортно вдвоем в закрытой карете и на берегу озера, в шумной таверне и монастырской трапезной. А значит, будет комфортно и идти по жизни рука об руку.

Из всего этого следует один вывод: нужно действовать по намеченному плану и стараться вызвать у жены любовь. На крючок желания и интереса он ее сегодня точно подцепил. Фьямметта Джада страстна и любопытна. Если будет игнорировать ее, если не будет выказывать интереса, она сама начнет проявлять инициативу. А уж распалить из искры пламя он сумеет.

Оставшись в комнате одна, Фьямметта Джада подняла с пола сорочку и натянула на себя. Закутавшись в покрывало плотнее, легла на край кровати. Ей было жизненно необходимо побыть в тишине мыслей, прислушаться к новым ощущениям.

Сегодня она окончательно рассталась с Анджело Камилло. Сегодня же стала венчанной женой Луиса Игнасио Фернандеса, и сегодня же маркиз сделал ее своей женщиной.

Она стала женой и женщиной! Святая Мадонна! Фьямметта не так всё это представляла.

Нет, ей безумно понравилось то, что Луис Игнасио вытворял с ее телом. Ей было хорошо, как никогда прежде. Незначительная боль в начале этого действа не отменяла полученного наслаждения. В ней явно проснулось что-то голодное, жадное и ненасытное. Она не откажется повторить подобное впредь.

И похоже, она впустила в себя маркиза де Велада не только в прямом, но и в переносном смысле. Этот мужчина еще раньше вошел в ее душу, а теперь пытается во что бы то ни стало расположиться в самом ценном месте, прямо в сердце. И воцариться в нем, вытеснив ставшие и без того ничтожными осколки влюбленности в Анджело Камилло. И надо признаться, у него неплохо получается. Если так пойдет и дальше, она не успеет оглянуться, как влюбится в маркиза без памяти.

Но Луис Игнасио хочет не просто влюбить в себя, он хочет подчинить ее. И, как ни противится, волей-неволей она уже подчиняется. Одна сцена с раздеванием чего стоит! Месяц назад Фьямметта Джада в этих обстоятельствах послала бы маркиза прогуляться до преисподней, но не стала бы перед ним обнажаться. А сегодня сделала это как миленькая.

Она была абсолютно голой, а Луис Игнасио раздеться до конца не пожелал! Так и взял ее, оставаясь в сорочке и кюлотах. Как будто походя, как будто между делом, не придав такому важному для нее интимному акту должного значения. Кажется, он даже ботинок при этом не снял!

Но, что удивительно, в ее душе чувство обиды на маркиза перевешивало сейчас желание, чтобы всё было по-другому, тело к телу, кожа к коже. Если было так хорошо сегодня, то как же возбуждающе-горячо и упоительно-страстно это будет, когда они будут оба обнажены?!

Фьямма не была глупа и понимала мотивы сегодняшних поступков Луиса Игнасио. В произошедшем она во многом была виновата сама. Будучи невестой маркиза, с какой-то радости поцеловалась с Анджело Камилло, спровоцировав жениха на скоропалительный брак и наказание раздеванием.

Наверное, испытываемое чувство вины и заставило ее подчиниться супругу. Тем более что ничего сверхъестественного от нее не требовалось. Прачка Лауретта заверяла, что супруги часто обнажаются друг перед другом. Упоминала она также, что свою брачную ночь они с мужем провели нагишом. Не подчинись она воле маркиза, выглядела бы перед ним чопорной пуританкой или закоренелой ханжой. А еще хуже – никчемной слабачкой и жалкой трусихой.

Да и вообще, Фьямма привыкла, что во время их совместной поездки в Рим всем верховодил маркиз. Она приняла его главенство и внутренне смирилась с ним. Этому мужчине каким-то непостижимым образом удалось тогда подчинить ее. Но вот мысль о том, что маркиз де Велада будет управлять ею всю оставшуюся жизнь, распаляла в ней костер прежней строптивости. Фьямметту Джаду не покидало ощущение, что супруг пытается объездить ее, как норовистую кобылу.

– Вот еще! – процедила она вслух. – Пусть прибережет аркан и седло для другой необъезженной лошадки.

Сказала и тут же шлепнула себя мысленно по губам. Что она почувствует, если узнает, что маркиз и впрямь пожелает «объездить» другую непокорную дурочку? Похоже, потеряв девственность, она обрела нечто другое: после соития с мужем в ней проснулась жадная собственница! Как там маркиз сказал? Я буду твоим единственным мужчиной? Так вот пусть и она у него будет единственной женщиной!

И тут Фьямметта наконец-то нащупала главное, то, что мешало ей принять до конца свой брак и раствориться в новой роли. Этим главным был страх. Да-да, именно страх возможного счастья останавливал ее. Она была счастлива с Анджело, она любила, а потом всё потеряла.

Репутация маркиза ставила под большое сомнение возможность крепкого, счастливого брака. Фьямма боялась отдать этому мужчине сердце. Вдруг, вдоволь натешившись ею, он вновь вернется к прежней, разгульной жизни? Если она по-настоящему влюбится в него, а он начнет изменять, придется по кусочкам собирать осколки разбитого сердца. И это будет пострашнее, чем расставание с Анджело, потому что зреющее в душе чувство к маркизу даже сейчас, в самом зачатке, сильнее, чем прежнее чувство к Анджело Камилло. Фьямметта уже нисколько не сомневалась: с бывшим женихом у нее была не любовь, а сильная юношеская привязанность. Не более. А вот с Луисом Игнасио…

Додумать Фьямметта не успела. Дверь в спальню отворилась, и в нее вошла… Джиорджина? Ее личная камеристка из Кастелло Бланкефорте улыбалась и держала под мышками Джельсомино и Вольпину.

– Джина! Откуда ты взялась и как сюда попала?

– Так меня выписал из нашего замка ваш будущий, ой, уже нынешний, – поправила сама себя девушка, – супруг. Я здесь со вчерашнего вечера. Его светлость распорядился готовить здесь всё к вашему приезду. Кстати, монна[137] Фьямма, вас можно поздравить? Как я понимаю, вы теперь маркиза де Велада?

– Похоже на то, – как-то безрадосто ответила ей Фьямметта.

Собаки, услышав ее голос, наперебой затявкали. Камеристка спустила их с рук на пол, и питомцы со звонким, радостным лаем бросились к хозяйке. Служанка подбежала вслед за ними, подняла и подсадила их на кровать. Они принялись вилять хвостами и нализывать руки Фьямметте.

– А эти прелести откуда здесь взялись?

– Так его светлость маркиз привез их вместе со всеми вашими вещами. Помимо кареты, две веттуры разгрузили, да еще я вчера из замка по велению его светлости кое-что привезла.

Вдруг до Фьямметты Джады дошло:

– Постой, если ты здесь со вчерашнего вечера, почему я тебя до сих пор не видела?

– Маркиз запретил заходить в ваш будуар до его разрешения. К тому же он самолично запер вас на ключ, когда привез давеча из церкви. А с полчаса назад, когда уходил, распорядился приготовить для вас ванну и чистую одежду.

– Маркиза нет дома?

– Его светлость, уходя, сказал, что отправляется на корсо[138]. Он распорядился готовить ужин исключительно для вас. Сказал, что дома ужинать не будет.

Поднимая с пола разбросанные предметы одежды, камеристка добавила:

– Кстати, ванна в туалетной комнате готова. Вам помочь или справитесь сами?

– Справлюсь сама, Джина. А ты пока приберись здесь.

Фьямметте срочно требовалось побыть одной. Ей нужно было во что бы то ни стало обдумать новые сведения, изложенные служанкой, чтобы выработать правильную стратегию поведения в отношении супруга. Да, пожалуй, пора привыкать называть Луиса Игнасио именно так. Отныне он ее супруг. И этого теперь не изменить. Но менять ей, как ни странно, ничего и не хотелось. День неправильных событий принес в итоге ощущение удивительной и вполне закономерной правильности.

Глава 5

Весь следующий день Луис Игнасио посвятил улаживанию дел, связанных с уроками вокала и игры на гитаре, которые он был обязан предоставить по брачному договору законной супруге. Де Велада обругал себя последними словами за то, что не озаботился этим вопросом раньше, потому как и Кафариелло, и Йоммелли, будто сговорившись, сослались на большую загруженность и недостаток свободного времени и отказались брать юную маркизу в ученицы.

Луис Игнасио не хотел выглядеть в глазах жены пустозвоном, поэтому предложил обоим маэстро двойную оплату. Но и этот аргумент ни для одного, ни для другого не стал убедительным.

Правда, Паскуале Кафаро подсказал Луису Игнасио неплохой выход из затруднительного положения. В недавнем времени в Неаполь по приглашению Диего Туфарелли[139], импресарио Театро-ди-Сан-Карло, прибыла знаменитая оперная певица Фаустина Бордони[140]. Ей было предложено стать педагогом-репетитором женской половины оперной труппы.

По словам Кафариелло, синьора Бордони, помимо обучения вокалу, вполне могла бы справиться и с ролью учителя игры на гитаре. По уверениям синьора Кафаро, в мастерстве владения этим инструментом бывшая примадонна явно может посоперничать со многими известными гитаристами. Кафариелло сказал также, что ему лично доводилось наблюдать, с каким изяществом и профессионализмом синьора Бордони совмещает пение с игрой на лютне и гитаре[141].

Луис Игнасио поблагодарил маэстро, посчитав это предложение не только выходом для себя, но и наилучшим поворотом дела для Фьямметты Джады. Синьора Бордони может дать маркизе гораздо более ценные советы, чем эти маститые, но далекие от певческого и исполнительского мастерства педагоги.

Де Веладе посчастливилось застать бывшую знаменитость в репетиционном зале Театро-ди-Сан-Карло. Маркиз знал подходы к женщинам всех возрастов и легко мог найти ключик к любой. Синьора Бордони не стала исключением. Немолодая, но всё еще довольно привлекательная женщина, по всей видимости, обладавшая некогда прекрасными сценическими данными, виртуозную лесть, высказанную вкрадчивым голосом, приняла с явной благосклонностью.

Она не отказала Луису Игнасио в просьбе, но высказала опасение, что не сможет заниматься с маркизой столь продолжительное время. Ее контракт с маэстро Туфарелли заключен всего на полгода. Один месяц почти прошел. По окончании срока она планирует вернуться к семье в Вену.

Разница между сроком, обещанным Фьямме по брачному договору, и длительностью контракта синьоры Бордони, заключенного ею с Театро-ди-Сан-Карло, составляла чуть меньше месяца. Луис Игнасио предложил оплатить ее, исходя из ежемесячной суммы, назначенной этой даме маэстро Туфарелли. Это было довольно щедрым предложением, так как трудиться синьоре Бордони пришлось бы в разы меньше, а денег она получила бы столько же, сколько получала бы, служа педагогом-репетитором в театре. Этот момент и решил исход дела. Бывшая примадонна согласилась продлить свое пребывание в Неаполе еще на месяц.

Всё бы ничего, и по большому счету де Велада мог бы порадоваться разрешению насущной проблемы, но заниматься с юной маркизой синьора Бордони предпочла в стенах театра. Сославшись на подагру, она сказала, что разъезжать по городу в ее возрасте проблематично, а апартаменты, которые предоставил театр, не годятся для занятий вокалом. Акустика там, видите ли, не вполне подходящая.

То обстоятельство, что Фьямметта Джада будет в течение полугода трижды в неделю находиться за кулисами театра, где куча красивых мужчин только и мечтает о покровительстве какой-нибудь состоятельной дамы со всеми вытекающими неблаговидными последствиями, не понравилось Луису Игнасио от слова совсем. Конечно, он мог бы сопровождать Фьямму на певческие занятия, ему всё равно здесь больше делать нечего, но выглядеть при этом глупым ревнивцем, охраняющим сторожевым псом красивую молоденькую супругу, совершенно не хотелось.

И тут де Велада вспомнил о дуэнье Фьямметты. Насколько маркиз знал, донья Каталина еще не уехала из Неаполя. Он видел ее несколько дней назад в палаццо Ринальди. Хасинта сказала, что они с дуэньей Фьяммы сошлись на почве землячества и она подумывает забрать донью Каталину в качестве теперь уже собственной компаньонки.

Луису Игнасио пришла мысль дать поручение донье Каталине сопровождать Фьямметту на занятия с синьорой Бордони. В принципе, дуэнью можно было бы пригласить пожить вместе с ними в палаццо Москати, но такой расклад в планы маркиза совершенно не вписывался. Если донья Каталина будет у Фьяммы всё время под рукой, маркиза начнет делиться с дуэньей страхами и сомнениями, а старая дева – совсем не тот советчик, который Фьямметте Джаде сейчас нужен. Точнее, не так. Маркизе де Велада не нужен советчик вовсе. Ямита должна вариться в собственных чувствах, беспокойстве и желаниях. Тогда она сможет прийти к тем выводам и умозаключениям, которые будут по нраву супругу.

Решено: донья Каталина станет приезжать к ним три раза в неделю и сопровождать Фьямметту на занятия. А чтобы маркиза не имела возможности советоваться с дуэньей в дороге, их будет эскортировать его личный камердинер и помощник Хавьер Ортега. Луис Игнасио привез его с собой из Испании. Это был верный и надежный слуга, которому де Велада привык доверять во всём. Хавьер справится с задачей и не позволит маркизе обсуждать с доньей Каталиной свою семейную жизнь.

Придя к такому умозаключению, Луис Игнасио направился в палаццо Ринальди. Уладив вопросы с доньей Каталиной, он по приглашению сестры и зятя остался отобедать, а когда садился в карету, намереваясь наконец-то ехать в палаццо Москати, его окликнул мужской голос.

Оглянувшись, Луис Игнасио увидел перед собой Фьямметтиного «ангелочка». Белобрысый красавчик смотрел на него со злостью. Его льдисто-голубые глаза горели неприкрытой ненавистью.

Не остыв до конца после вчерашнего, Де Велада не преминул отыграться на женихе любимой женщины за испытанные накануне ярость и ревность.

– Ты пришел сюда, чтобы узнать, насколько жаркой и страстной была наша с Фьямметтой брачная ночь?

От услышанного Анджело Камилло знатно перекосило. На его скулах обозначились злые желваки.

– Вы… Вы… – казалось, он не может подобрать подходящих слов, чтобы выразить обуревающие его эмоции.

Саватьери сжал кулаки и закусил губу. Это отрезвило его и помогло собраться с мыслями.

– Вы никогда не будете счастливы с Фьяммой. Она любит меня и будет любить меня вечно. То чувство, которое связывает нас… Оно не умрет. Засыпая с вами в общей постели, Фьямметта будет думать обо мне. Мой призрак будет стоять между вами.

Луис Игнасио даже не понял, как схватил зарвавшегося мальчишку за грудки. Его глаз нервно дернулся, а лицо болезненно искривилось.

– Я не убью тебя по одной-единственной причине, – де Велада сам подивился тому, насколько зло и глухо прозвучал его голос. Помимо прочего, в его тоне явно слышались нотки презрения и брезгливости. – У меня молодая жена, с которой я хочу провести медовый месяц. Не желаю проблем с законом в чужой стране. А если прирежу тебя на дуэли, как ягненка на бойне, то как минимум две недели должен буду проторчать в застенках здешней тюрьмы, вместо того чтобы довольствоваться совершенным телом сладенькой Карамельки.

Саватьери до хруста сжал челюсти и хотел было что-то ответить, но де Велада с силой тряхнул его.

– Если ты, pinche payaso[142], еще хоть раз приблизишься к моей жене, я устрою так, что Григорианский университет по осени одного студента точно не досчитается, зато оссуарий Фонтанелле[143] пополнится горсткой свеженьких и довольно смазливых косточек. Но главное, я сделаю так, что никто не сможет доказать, что маркиз де Велада был к этому каким-то образом причастен.

Оттолкнув от себя мальчишку с такой силой, что тот отлетел назад и, не удержавшись на ногах, свалился на мостовую, Луис Игнасио больше не произнес ни слова. Молча развернулся и уселся в карету. Выглядывать из окошка экипажа, с тем чтобы убедиться, что соперник валяется поверженным на земле, не стал. А по пути в палаццо Москати, как ни странно, размышлял не о словах чертова «ангелочка», которые всё же довольно болезненно ударили по нервам, а о чувствах собственничества и ревности, взыгравших в нем с неистовой силой.

Луис Игнасио прежде не задумывался о природе этих эмоций, потому как раньше не испытывал ничего подобного. Если разобраться в причинах их возникновения, то первое рождается из зацикленности на себе, второе – из любви к другому человеку.

Де Велада не строил иллюзий на свой счет. Он всегда считал себя эгоистом до мозга костей. И впервые в жизни вынужден был признать, что любовь к женщине соперничает в нем с любовью к самому себе. Потому и ревности, и собственничества сейчас примерно поровну. И это было новым, незнакомым для него состоянием.

Никого и никогда Луис Игнасио не любил с той же силой, что и себя самого. Именно поэтому с эгоистичной расчетливостью вознамерился добиться взаимности любимой женщины. Де Веладе это было жизненно необходимо, потому что только ответное чувство Фьямметты Джады могло утолить его жадное эго.

Но это ненасытное эго настойчиво требовало от него доказать любимой женщине, что она будет счастлива исключительно с ним. Оно же принуждало де Веладу делать всё, чтобы Фьямметта Джада и впрямь была по-настоящему счастлива. А так как ее счастье Луис Игнасио видел в связке с собственным, то избранный путь достижения взаимности посчитал правильным.

И пусть этот щенок Саватьери продолжает скулить о любви к бывшей невесте. Ему ни за что не удастся стать третьим в их с Фьяммой браке. Он сделает всё, чтобы вытеснить из памяти юной супруги самые крохотные осколки воспоминаний о прежнем чувстве. Он заполнит всё пространство ее души и сердца исключительно собой.

Фьямметта Джада не виделась с маркизом целый день и, к удивлению, успела изрядно соскучиться. Она с нетерпением ждала его появления в их теперешнем общем доме. Джиорджина сказала, что его светлость покинул палаццо утром и с тех пор еще не возвращался. Где он? Чем занимается? Почему уехал, не предупредив об отъезде?

Со вчерашнего дня в голове Фьяммы творился настоящий кавардак. Мысли в мозгу лежали пластами, как слои сфольятеллы[144]. Причем позитивный пласт в обязательном порядке перемежался негативным. На каждое «да» и «всё будет хорошо» находились свои «нет» и «всё будет чрезвычайно плохо».

Фьямметте хотелось как можно скорее встретиться с супругом. Ей не терпелось понять, какую жизнь маркиз ей уготовил. Чего от него ожидать: любви, радости и счастья или продолжения наказаний.

Увиделась новоиспеченная маркиза де Велада с мужем только за ужином. Фьямметта уже приступила к трапезе, когда Луис Игнасио вошел в столовую и, ни слова ни говоря, уселся за стол напротив нее.

Такое показательно равнодушное игнорирование показалось Фьямме обидным. Ей хотелось увидеть приветливую улыбку на устах маркиза. Хотелось, чтобы его красивые глаза засветились такой же радостью, как и ее. И чтобы Луис Игнасио сказал хоть что-нибудь, пусть со свойственной ему насмешливой иронией, но адресованное ей. Ничего из этого не последовало. Фьямметта, расстроившись, опустила глаза на многочисленные закуски, стоявшие перед ней на столе.

Да и Луису Игнасио было не лучше. Находиться рядом с любимой женщиной и, хотя бы мимолетно, не дотронуться до нее стало для него хуже всякой пытки. Его выдержка трещала по швам. Он из последних сил крепился. И, как бы ему ни хотелось поцеловать Фьямму или коснуться губами виска у линии роста волос, он ничего себе не позволил. Молча прошел мимо супруги и так же молча занял свое место.

Фьямметта Джада, не вынеся тишины, решилась начать разговор первой. Лицо супруга было непроницаемым. Она не могла уловить его настроения и высказалась на нейтральную тему:

– Сегодня был чудесный день, не правда ли? Погода отменная, – произнесла она тихо и осторожно.

Бровь де Велады иронично изогнулась.

– Вы ожидали меня здесь, чтобы погоду обсудить? – в голосе маркиза проявились отголоски привычной иронии.

«Фух! – выдохнула Фьямма про себя с облегчением. – Ну хотя бы что-то».

– А вы уверены, что я вас ожидала? – маркиза последовала желанию супруга и упаковала крохотную словесную шпильку в фантик игривого флирта.

– Абсолютно! – Луис Игнасио впервые улыбнулся. – Вы знаете, что только я умею говорить с женщинами о погоде так, что у них от смущения алеют щечки.

Фьямметта Джада фыркнула.

– Могли бы хоть разок притвориться, что вы не настолько распутны, – произнесла она, пытаясь сдержать вспыхнувшее недовольство.

– Ну зачем же? – в глазах маркиза вновь появились знакомые чертенята. – Моя репутация – особа своевольная и болтливая. Никакого кляпа не хватит, чтобы заткнуть ей рот. Я предпочитаю поддерживать ее, а не бороться с нею.

– Даже если мне это будет не очень приятно? – спросила Фьямма, нахмурившись.

– А вам это неприятно?

– Безусловно.

– Отчего же? Вам посчастливилось стать женой первого донжуана Испании. По приезде на родину вашего супруга прочувствуете, насколько именно вам повезло. На вас лавиной обрушится зависть всех тамошних сеньор и сеньорит, – маркиз улыбался широко и белозубо, отчего на щеках проявились украсившие и без того безупречное лицо ямочки. Фьямма никогда не замечала их прежде. А сейчас прямо-таки влюбилась в них.

– В том-то и беда, ваша светлость, – произнесла она с оттенком легкого кокетства в голосе, – я не люблю быть объектом чужой зависти и была бы чрезвычайно признательна, если бы вы не стали подкармливать ее своим всеядным по отношению ко всему женскому полу поведением.

– О, да у нас, оказывается, кто-то ревнив не в меру! – черти в глазах маркиза снова затеяли привычные пляски.

– Пф-ф-ф! Ничего подобного, – Фьямма ощутила, как кровь горячей волной хлынула в предательские уши и щеки. – Просто я не хочу, чтобы на меня смотрели с жалостью.

Маркиз заломил бровь.

– Вы уж определитесь: с жалостью или завистью.

– И с тем, и с другим. И вообще, давайте сменим тему.

– Вы хотите говорить о погоде?

– Нет, зачем же о погоде. Вы обещали, что после венчания я смогу в течение полугода совершенствовать мастерство пения и игры на гитаре. Надеюсь, это не было пустыми посулами?

– Нет, не было, – Луис Игнасио ответил с явной неохотой.

Привычная словесная пикировка подняла маркизу настроение, и ему не хотелось опускаться до прозаических тем. Тем не менее этот вопрос и в самом деле нуждался в обсуждении. Де Велада решил прокомментировать его:

– Ваши уроки, как помните, включены отдельным пунктом в брачный договор. Но я и без всяких договоров привык держать слово.

Не вдаваясь в подробности встречи с Кафариелло и Йоммелли, Луис Игнасио сообщил Фьямметте, что договорился о ее занятиях с Фаустиной Бордони. Фьямму такой расклад обрадовал больше прежнего. Маркиза впечатлилась открывшимися перед ней возможностями. Она будет заниматься вокалом с маститой оперной певицей. Синьора Бордони, как и она, пела и аккомпанировала себе на гитаре. Эта женщина знала все тонкости и сложности совмещения обоих процессов, а значит, и пользы от таких занятий будет гораздо больше. Кроме того, появится возможность регулярно бывать за кулисами Театро-ди-Сан-Карло. Могла ли она об этом мечтать?! Уже за одно это Фьямметте захотелось сорваться с места и расцеловать супруга.

Наверное, поэтому она с легкостью проглотила информацию о том, что на занятия, которые будут проводиться трижды в неделю, ее станут сопровождать донья Каталина и личный камердинер маркиза. Единственное, ее слух царапнули слова «бывшая дуэнья» и «будет приезжать за вами из палаццо Ринальди».

– Ваша светлость, почему вы назвали донью Каталину моей «бывшей» дуэньей и почему она не может жить вместе с нами?

– Если позабыли, я напомню: со вчерашнего дня вы замужняя синьора, и дуэнья вам теперь ни к чему.

Фьямма изумленно округлила глаза.

– Что такое? – Луис Игнасио вновь оживился. – У вас сейчас непередаваемо милое выражение личика. Вы явно репетировали его перед зеркалом.

– Вовсе нет, просто я чрезвычайно удивлена. Если считаете, что дуэнья мне не нужна, тогда зачем донья Каталина будет сопровождать меня на занятия? Я вполне могу ездить в Театро-ди-Сан-Карло самостоятельно.

– Самостоятельно вы только проблемы на свою голову наживать умеете, – буркнул маркиз недовольно.

– Это неправда! – воскликнула Фьямма изумленно-негодующе.

– Вы будете спорить со мной? Если так, то должны отчетливо понимать: женщина, ввязывающаяся в спор с мужчиной, должна иметь железные аргументы или испытывать готовность быть уложенной на обе лопатки, причем не только в переносном смысле.

Фьямма примолкла и поджала губы.

– Так-то лучше, – маркиз отложил вилку и посмотрел на жену иным, гораздо более холодным взглядом. – К тому же по Неаполю шастает любимый вами «ангелочек». Не хочу, чтобы у меня менее чем через неделю после венчания выросли рога.

– Не говорите так! – в голосе Фьяммы прозвучала явная обида. – Я вам не раз объясняла, что мы с Анджело расстались. Тот поцелуй был прощальным, и я о нем очень пожалела…

– Вот только ему об этом сказать позабыли, – оборвал ее де Велада раздраженно.

– Неправда, – воскликнула Фьямма, но, памятуя о недавнем предупреждении маркиза, тут же прикусила язык. И правильно поступила, потому что одно лишь упоминание Анджело сделало лицо Луиса Игнасио злым и жестким. Ненужными оправданиями она лишь подольет масла в огонь. Разговоры о прежнем женихе для супруга как красная тряпка для быка. Зачем ярить маркиза еще больше?

Опустив глаза, Фьямметта Джада уставилась в стоящее перед ней консоме[145] шевё д’анж[146]. Бесцельно вращая ложкой, поддевала и опускала обратно в бульонницу плавающую в ней тонкую вермишель. Фьямма вдруг остро ощутила, что соскучилась по мягкой, беззаботной насмешке в голосе Луиса Игнасио. Соскучилась по легкой, ироничной улыбке, которая делает еще более красивыми его и без того безупречные губы. Ей захотелось увидеть те самые милые ямочки на щеках этого мужчины, которые дарят его лицу невероятное обаяние.

Одно упоминание Анджело Камилло сделало маркиза иным: твердым, суровым, непримиримым. Его властный, повелительный голос требовал немедленного смирения и подчинения. Во взглядах маркиза холода было больше, чем в невьере. Куда подевались лукавые черти, танцующие тарантеллу у него в глазах?!

Подчеркнутое равнодушие и дистанция, которую Луис Игнасио решил выдерживать, уязвляли Фьямметту. Она понимала, что отстраненным поведением супруг наказывает ее. Даже не так. Не наказывает, а пытается что-то доказать, но что именно?

У маркиза явно были какие-то соображения на сей счет, однако он не говорил открыто. Действовал исподволь, подводя ее к собственным выводам. Фьямма интуитивно чувствовала это.

Кроме того, Фьямметте был неприятно, что маркиз принялся ей выкать. Казалось, что это «вы» сродни ее словесным колючкам. И то, и другое мешает им срастись в единое целое, в настоящую, крепкую семью. И если уж они теперь навсегда вместе, между ними должна быть подобная приватность.

Фьямма была еще маленькой, но хорошо помнила, что отец с матерью общались на «ты». Ее семья была для нее эталоном, а отношения между родителями – примером отношений супругов. Значит, чтобы быть счастливой, свою семью нужно лепить по тем же лекалам.

– Ваша светлость, – обратилась маркиза к мужу, – могу задать один мучающий меня вопрос?

– Задавайте, – ответил он безэмоционально. – Интересно, что же вас мучит.

Собравшись с духом, Фьямметта Джада выпалила:

– Почему обращаетесь ко мне на «вы»? Помнится, не так давно постоянно тыкали, а сейчас вдруг вспомнили о манерах.

Луис Игнасио вновь отпустил брови на свободу, и они стремительно поползли на лоб.

– Мое приватное обращение – большая награда. Заслужите его, и я с радостью начну с вами приватничать, – промолвил он совершенно иным голосом, вкрадчивым и проникновенным.

У Фьямметты от этого провокационного голоса мурашки побежали по спине, как будто на вмиг ставшую чувствительной кожу опустилась целая стайка бабочек и принялась щекотать ее лапками и крылышками.

– Интересно, каким именно образом я могу это заслужить? – спросила она смущенно на грани слышимости.

– А вам непонятно? Так спросите у своей подружки Хасинты, каким способом она добилась обращения на «ты» от такого учтивого во всех отношениях синьора, каким является ваш старший брат. Кстати, к дуэнье с этим вопросом можете не обращаться. Она старая дева. Вряд ли сможет подсказать самый короткий и верный путь.

От явного намека уши Фьяммы вспыхнули. Кажется, ее идея сблизиться с супругом была не лучшей. Точнее, отвратительной. А еще точнее – по-настоящему паршивой. Под прицелом иронично-насмешливых шоколадных глаз, которые неотрывно следили за ней, Фьямметте Джаде стало не по себе. Поэтому она решила сосредоточиться на ужине.

Смена блюд удивила ее. Маркиза вчера узнала, что супруг нанял на полгода модного французского повара. Фьямма имела удовольствие беседовать с маэстро Амальриком, когда тот лично обслуживал ее за ужином. Основным блюдом сегодняшнего вечера были дрозды а-ля лардон[147] под соусом шофруа[148].

– Почему вы вчера не ужинали? – спросила Фьямма маркиза, вспомнив, что вечер накануне пришлось провести в одиночестве.

– А кто вам сказал, что я не ужинал?

– Моя камеристка. Кстати, хочу поблагодарить вас за то, что вызвали ее из Кастелло Бланкефорте. Я давно хотела сделать это, но всё руки не доходили.

– Благодарите не меня, а Хасинту.

– Но Джиорджина сказала, что получила письмо от вас.

– Может, и от меня. У меня было много дел. Я и не припомню об этом.

Фьямметта посмотрела на мужа с недоверием.

– Но моих собак привезли сюда точно вы.

– Ваша пуховка для пудры увязалась за мной по привычке. Ну а белошерстый дуралей не хотел расставаться с новой подружкой.

– Почему не желаете честно сказать, что хотели сделать мне приятное?

– А я хотел?

– По-моему, да.

– Ну, вам виднее.

Поданное на десерт спумони[149] с миндальной меренгой и игристым «Лакрима Кристи»[150] подтолкнуло Фьямметту к более пикантному вопросу.

– Маркиз, можно я задам еще один вопрос?

– Что-то мне не слишком нравится ваша покладистость. Неужели так быстро усвоили вчерашний урок?

Вспомнив о тех событиях, Фьямма густо покраснела.

– Как раз об этом я и хотела вас спросить.

Маркиз отставил бокал. В его глазах опять заплясали лукавые черти.

– Я весь внимание, – произнес он медово-елейно.

Фьямметта смутилась еще больше, но от намерения всё же не отказалась:

– Вы… Сегодня ночью… Мне…

Поняв суть вопроса, де Велада улыбнулся так, что у Фьяммы от одной только его улыбки вниз живота устремился греховный жар.

– Если хотите узнать, приду ли к вам сегодня ночью? Мой ответ – нет.

– Почему? – спросила Фьямма не столько изумленно, сколько расстроенно.

– Я вновь сделаю вас своей, когда вы меня страстно возжелаете. Мне не нравится заниматься любовью с безответной тряпичной куклой.

– Но я не тряпичная кукла, как вы изволите выражаться.

– Хотите сказать, что уже меня желаете? Настроены повторить вчерашний эксперимент?

– Вовсе нет. К тому же вчерашний «эксперимент», как вы это называете, мне совершенно не понравился.

– Даже так?

– Именно так!

– А мне показалось…

– Вам показалось!

– Хм, решили упорствовать в отрицании очевидного? Не желаете признать, что вчера сгорали от страсти? Мне кажется порой, что со всеми моими грехами проще в рай попасть, чем заставить вас говорить правду. Но ваше тело гораздо правдивее, чем уста. Вы плавились вчера в моих руках. Сходили с ума от желания. Уверен, что вы и имя свое позабыли – так сильно хотели, чтобы то удовольствие длилось вечно.

И нечего смотреть на меня, как наша покойная королева на блоху. Неужели хотите испепелить меня взглядом? Если так, заранее уведомлю: у вас ничего не выйдет. Вы не Везувий, да и на драконицу тоже мало похожи, хоть и цвет волос имеете огненный. Уверен, вы прямо сейчас хотите меня. И сила вашего желания с каждым днем будет только расти. Совсем скоро сами придете ко мне в спальню.

– Нет, нет и нет! – воскликнула Фьямметта возмущенно.

Осознание, что маркиз ни в чем не ошибся, заставило ее с глупым упорством отрицать очевидное.

– Скажите еще, что всю ночь не спали, обдумывали, каким образом получше уверить меня в том, что я вам совершенно безразличен. Ага, ваши ушки запылали, значит, я снова попал в цель.

– Неправда! Вы пытаетесь манипулировать мною, но вот что я вам скажу. Мой отец шутил, что я похожа на мяч: всегда качусь, куда захочу. Как и мячом, мною можно овладеть, но потребуется большое мастерство, чтобы научиться мною управлять.

– Я сделаю это с легкостью. И то, что я вам только что предрек, обязательно произойдет, – в голосе маркиза прозвучала то ли угроза, то ли обещание. – И еще. Мне нравится ваш сегодняшний настрой.

– Вы о чем? Что не так с моим настроем? По-моему, всё как обычно.

– Отнюдь. Сегодня к вашему смирению добавилась нотка интереса. А это прекрасная почва для взращивания тех эмоций, которые мне нужны.

– И что же вам нужно?

– Пусть это останется моей тайной.

Их разговор прервал вошедший слуга, который подал маркизу письмо на подносе. Когда он вышел, Фьямма поспешила спросить:

– И всё же? Что вам от меня нужно? Скажите прямо!

– У вас впереди вся ночь, чтобы ответить себе на свой же вопрос. Посоветуйтесь с подушкой. Как правило, ночью она дает верные советы и приносит правильные решения.

Распечатав послание, Луис Игнасио пробежался взглядом по нему и сильно нахмурился. Отложив салфетку и столовые приборы, произнес с явным недовольством и напряжением в голосе:

– С вашего позволения, синьора де Велада.

После этого встал из-за стола и, ни слова не говоря, покинул столовую.

Оставшись одна, Фьямметта Джада, к удивлению, озаботилась не столько странным поведением маркиза, ставшим следствием прочитанного письма, сколько его нежеланием навестить ее сегодня ночью. Отчего-то этот факт вызвал у Фьяммы явное сожаление.

Она хотела повторения брачной ночи и в то же время не хотела этого хотеть. Тем более сейчас, когда муж подчеркнуто выказывал свое безразличие. Фьямметте было досадно оттого, что супруг самым бессовестным образом показательно игнорирует ее. И это тот же мужчина, который совсем недавно так настойчиво ее добивался, а теперь, получив над нею власть, сделался холодным и равнодушным.

Фьямметту всё это очень задевало, но и сдаваться она тоже не хотела. Просить внимания супруга, просить его любви было бы проявлением жалкости и слабости. Нет, она не станет унижаться, не опустится до упрашиваний. Не хочет ее маркиз – ей даже лучше. Она полностью сосредоточится на своих занятиях.

Следуя в карете в контору мерзкого слизняка Гуитто, Луис Игнасио обдумывал, какие последствия могут иметь угрозы этого мерзавца, изложенные в послании, которое только что получил. Первым его позывом после прочтения письма поверенного было желание грязно выругаться, вторым и третьим – пройтись по его матери и пришить его самого.

Де Велада весь день был в разъездах и встречах, отчего изрядно устал. Именно поэтому намеревался провести приятный вечер в компании милой Карамельки и уж точно не планировал куда-либо выезжать. Однако полученное письмо, адресантом которого являлся адвокат семейства Ринальди, в корне изменило его планы.

Безликий Гуитто не понравился Луису Игнасио еще в первую встречу. Было в нем что-то скользкое и ненадежное. Таких людей у него на родине обычно называют trapacero[151]. Как выяснилось, интуиция его не подвела. Поверенный предсказуемо оказался опасным интриганом и шантажистом.

В письме, содержащем поздравления Луису Игнасио по случаю его венчания с маркизой Гверрацци, Арканджело Гуитто делал явные намеки, что в качестве свадебного подарка невесте может сообщить новоиспеченной маркизе де Велада о фонде доверительного управления средствами, созданном ее отцом.

Луис Игнасио сначала подумал отложить это дело до утра, но, поняв, что не сможет спокойно заснуть, пока не узнает, что этому мерзавцу нужно, решился отправиться прямиком в его контору. Не факт, что застанет его на месте, но поверенные в Италии обычно селятся в том же помещении, где принимают клиентов. Точнее так: на первом этаже они обустраивают ufficio legale[152], а на втором и выше – содержат жилые комнаты, где живут вместе с семьями. Так что у него в любом случае есть шансы вытащить мерзкого слизняка из уютной ракушки.

Подъехав к трехэтажному зданию из темно-серого туфа, расположенному наискосок от Кьеза-ди-Сант-Агриппино-а-Форчелла[153], Луис Игнасио подошел к двери и постучал в баттенте[154]. Ему открыл уже знакомый прислужник, а это значило, что слизняк, даже в такой неурочный час, находится в конторе.

Удержав прислужника от того, чтобы тот направился к хозяину с докладом, де Велада вошел в приемную, где до его слуха донесся хлюпающий и несколько гнусавый женский голос, обращенный к поверенному с мольбой:

– Синьор Гуитто, поверьте, это мои последние деньги. Прошу вас, сжальтесь! Мой муж не должен узнать об этой растрате. Я всего лишь помогла бедному мальчику.

Дверь в кабинет поверенного была прикрыта. Луис Игнасио не видел ни женщины, ни адвоката, но отчетливо слышал разговор.

– Ну да, а бедный мальчик, в отсутствие мужа, помогал вам согревать стылую супружескую постель, – произнес Арканджело Гуитто с желчной издевкой в голосе. – Думаю, синьор Пизано по приезде из Антверпена должен узнать об обоих этих обстоятельствах. Не знаю, что для него будет более неприятно: растрата его денег или измена любимой супруги, но я, как поверенный, не могу умолчать ни об одном, ни о другом факте.

Женщина разрыдалась. Однако ее плач отчего-то не вызвал у Луиса Игнасио ни капли сочувствия, хотя, по идее, должен был, ведь эта дама, по всей видимости, так же, как и он, стала объектом шантажа мерзавца, называющего себя поверенным. Но синьора Пизано так театрально упивалась горем, была так похожа на бездарную актрису захудалой бродячей труппы комедии дель арте, что в искренность слез не верилось вовсе. Да и факт измены сильно мешал возникновению сострадания к ней.

Де Велада громко откашлялся, обозначив свое присутствие, и распахнул дверь кабинета. Женщина, перестав рыдать, резко обернулась.

Синьора Пизано, довольно привлекательная особа примерно его возраста, одетая по моде, дорого и изящно, увидев красивого мужчину, вошедшего в помещение, расширила глаза и улыбнулась. Луис Игнасио заметил в ее взгляде знакомый похотливый огонек, который приходилось частенько видеть на лицах мадридских и неаполитанских салонных кумушек.

Дама промокнула платочком несуществующие слезы, кивнула маркизу в знак приветствия и обратилась к поверенному иным тоном, с оттенком легкой игривости.

– Синьор Гуитто, я сейчас подумала, что, скорее всего, смогу удовлетворить вашу просьбу. Я вспомнила об одном упущенном мною обстоятельстве, которое вас точно заинтересует. Так что непременно загляну к вам завтра поутру. Надеюсь, вы не станете предпринимать никаких непредвиденных действий до моего визита.

Мерзавец-поверенный промолчал, но обнадеживающе кивнул.

Женщина встала и поспешила к выходу. Проходя мимо маркиза, кокетливо стрельнула в него глазами. Следов былых «рыданий» на ее лице как не бывало. Дамский кошель, содержащий мзду поверенному, остался лежать на столешнице, затянутой зеленым сукном. Когда входная дверь хлопнула, возвестив о том, что синьора Пизано покинула контору, поверенный сгреб кошель в знакомый Луису Игнасио ящик стола, после чего его губы-слизняки изобразили жалкое подобие улыбки.

– Вот ведь глупая гусыня! – промолвил он с явным презрением нелестное обзывательство, адресованное той, за чей счет уже поживился и явно планирует обогатиться еще больше завтра поутру. Переведя взгляд на Луиса Игнасио, спросил заискивающе:

– Чем обязан столь позднему визиту, ваша светлость?

Де Велада вынул из кармана и бросил на стол полученное послание.

– Не стоит делать вид, что не понимаете, что именно заставило меня посетить вашу контору в столь неурочный час.