Ткачи пустоты. Книга 1: Искра в пепле

КНИГА 1: ИСКРА В ПЕПЛЕ

Часть 1: Ржавый Мир и Потерянный Голос

Глава 1: Зов Металлолома

Рыжая, въедливая пыль была альфой и омегой Ржавой Ямы. Она не висела в воздухе – она была воздухом. Дыхание Ямы, ее кровь, ее проклятие. Пыль скрипела на зубах даже во сне, забивала легкие до состояния окаменевших мехов, покрывала тонким, нестираемым саваном каждую трещину, каждый ржавый выступ, каждую затаившуюся надежду этого проклятого мира. Те немногие старики, чья память еще цеплялась за обрывки других времен, других Пузырей Реальности, шептали, что когда-то здесь был Оазис. Теперь – лишь Яма. Кай не помнил Оазиса. Для него Яма была домом, единственной колыбелью, единственным погостом, который он знал.

Зловоние – вот что было неизменным спутником пыли. Озон, едкий и металлический, вырывался из глубин мусорных гор, где время от времени случались короткие замыкания древних, еще не до конца умерших энергосистем. Горелое масло, тошнотворно-сладкое, сочилось из пробитых картеров и ржавых цистерн. И еще что-то – тонкий, кислый, почти неуловимый смрад, который, по словам тех же стариков, был дыханием «загрязненного» Потока. Кай не знал, что такое Поток, как не знал и вкуса чистой воды или неба без рыжего марева. Но кислый смрад был ему знаком с тех пор, как он научился дышать. Как и вечный, сосущий под ложечкой голод, и ледяной холод, пробирающий до самых костей в его кое-как залатанном транспортном контейнере, который он называл домом.

Сейчас, однако, все эти привычные ощущения отступили на второй план. Кай был сосредоточен, превратившись в одно сплошное ухо, один напряженный нерв. Его единственный работающий оптический имплант – старая, капризная модель «Окулус-3» с вечно тусклой красной линзой вместо левого глаза – натужно жужжал, сканируя хитросплетение искореженных балок, смерзшихся пластов синтетики и гор прессованного металла. Правый, живой глаз, воспаленный и слезящийся от вездесущей пыли, щурился, пытаясь помочь своему механическому собрату. Он двигался низко, почти касаясь брюхом ржавой земли, стараясь не производить ни малейшего шороха, не тревожить хрупкое равновесие этого мусорного царства. Его левая рука, от кисти до локтя усиленная старыми, скрипучими сервоприводами «Геркулес-Мини», осторожно, почти нежно разгребала крошащуюся, окаменевшую пластмассу. Под ней скрывались остатки какого-то древнего ретранслятора, покрытые слоем ржавчины толщиной с его палец.

«Мертво», – шепнул внутренний голос, который Кай называл Шепотом Железа. Это не был настоящий голос, слышимый ушами. Скорее, это было интуитивное знание, ощущение, похожее на легкую вибрацию в кончиках пальцев, на тепло или холод, пробегавшее по нервным окончаниям, когда он касался металла или просто находился рядом с каким-нибудь особенно перспективным хламом. Большинство Ассимилянтов в Ржавой Яме, таких же отверженных, как и он, копались в мусоре наугад, полагаясь на слепую удачу или на грубую силу, чтобы вскрыть очередной контейнер. Кай же «слышал» металл. Он чувствовал остаточный заряд в полумертвых конденсаторах, структурную цельность в заблокированных микросхемах, скрытую, угасающую жизнь в заклинивших роторах древних двигателей. Этот дар, этот Шепот Железа, был его единственным преимуществом, его проклятием и благословением. Он редко его подводил, позволяя находить то, что другие пропускали, и кое-как сводить концы с концами в этом мире, где каждый день был борьбой за выживание.

Иногда Шепот был обманчив. Он мог привести Кая к почти целому генератору, но с выгоревшим ядром. Или к запечатанному контейнеру, полному бесполезного шлака. Ассимиляции Кая были не лучшего качества – достались ему от какого-то безымянного предшественника, чьи кости, возможно, уже давно истлели под этими же мусорными горами. Оптический имплант часто сбоил, выдавая искаженную картинку или просто отключаясь в самый неподходящий момент. Сервоприводы на руке требовали постоянной смазки и подзарядки от найденных батарей, иначе начинали невыносимо скрипеть, выдавая его присутствие. Порт для подключения к технике на затылке, прикрытый грязной, выцветшей банданой, часто воспалялся. Но Шепот Железа… он был частью его самого, той искрой, которая еще не угасла.

Сегодня Шепот был необычно тих, словно сама Яма затаила дыхание, прислушиваясь к чему-то неведомому. Это было нехорошо. Тишина Шепота означала либо полное отсутствие чего-либо ценного на многие сотни метров вокруг, либо близость по-настоящему серьезной опасности. Кай как раз находился на границе так называемого «Мертвого Квартала» – зоны, примыкающей к сектору, который железной рукой контролировала банда «Воронов Стали». «Вороны» – отморозки до мозга костей, чьи ассимиляции были направлены исключительно на разрушение и причинение боли. Их патрули не отличались милосердием, а их главарь, Клешня, был кошмаром Ржавой Ямы.

Он уже собирался сменить направление, уйти в более спокойные, хоть и менее богатые на находки, нижние ярусы свалки, туда, где обитали такие же одиночки, как он, или мелкие группы, не решавшиеся бросать вызов крупным бандам. Туда, где можно было найти проржавевший инструмент или полуживую энергоячейку, не рискуя нарваться на силовой захват Клешни.

Как вдруг это случилось.

Резкий, почти болезненный толчок в сознании. Не звук, не образ, а чистая, концентрированная… потребность. Зов. Он исходил откуда-то из глубины сектора «Воронов», из самого сердца Мертвого Квартала. Шепот Железа, обычно едва различимый, как шелест песка, сейчас превратился в оглушительный рев, в несокрушимый магнит, тянущий его вперед с неодолимой силой. Такого Кай не испытывал никогда. Все его существо, каждая частичка его ассимилированного тела и того, что еще оставалось человеческим, откликнулось на этот безмолвный, но властный крик. Это было не похоже на обычное «чутье» металла. Это было глубже, сильнее, первобытнее.

Страх, верный спутник каждого обитателя Ржавой Ямы, коснулся его внутренностей ледяными пальцами. Идти туда – чистое безумие. Самоубийство. Но Зов… Зов был сильнее. Он заглушал инстинкт самосохранения, вытеснял мысли о «Воронах», о Клешне, чья огромная силовая клешня, по слухам, могла превратить Ассимилянта в кровавое месиво одним движением. Зов обещал нечто… невероятное. Нечто, что могло изменить все.

Кай судорожно вздохнул, пытаясь унять дрожь в конечностях, усиленных сервоприводами. Рыжая пыль тут же запершила в горле, вызывая приступ сухого, надсадного кашля. Он огляделся, прикидывая шансы. Его имплант тускло моргнул, подстраивая резкость и накладывая на окружающий мусор сетку вероятных опасностей. Впереди, метрах в пятидесяти, высился ржавый остов какого-то древнего транспортника, похожий на скелет доисторического чудовища, погибшего в неравной схватке со временем. Зов исходил оттуда или из-за него.

Подчинившись этой неведомой силе, он двинулся вперед, используя каждое укрытие, каждую тень, отбрасываемую горами мусора. Его тощее, жилистое тело, закаленное годами лишений, было создано для таких маневров. Годы выживания в Ржавой Яме научили его сливаться с окружающим мусором, двигаться бесшумно, как призрак, исчезать в нагромождении ржавчины и пластика. Сервоприводы на левой руке, обычно издававшие тихий, но отчетливый скрип при каждом движении, сейчас, казалось, работали абсолютно беззвучно, словно смазанные его собственной отчаянной решимостью. Порт для подключения к технике на затылке, обычно зудящий от грязи и пота, сейчас, казалось, пульсировал в такт непреодолимому Зову.

Внезапно он замер, распластавшись за грудой смятых топливных баков. Ухо, не прикрытое волосами и пылью, уловило едва слышный лязг металла о металл и грубые, гортанные голоса. Патруль «Воронов». Двое. Они шли по гребню мусорного холма, лениво осматривая окрестности своими улучшенными оптическими сенсорами. Один из них, массивный Ассимилянт с приваренной к правому плечу многоствольной кинетической пушкой, явно неработающей, но внушающей трепет одним своим видом, сплюнул на землю тягучую, ржаво-бурую слюну.

«Ни хрена тут нет, Железнозуб, – пробасил он, его голос был похож на скрежет камней. – Клешня зря нас сюда послал. Только пыль глотать да ботинки снашивать. В этом Мертвом Квартале даже крысы дохлые».

«Заткнись, Громила, и смотри в оба, – шикнул второй, более низкорослый, но шире в плечах, с острыми металлическими когтями, торчащими из усиленных предплечий вместо пальцев. Его лицо скрывала грубая сварная маска с узкими прорезями для глаз. – Скажешь это Клешне, он тебе твою пукалку в задницу засунет и провернет пару раз. Он чует поживу. А нюх у Клешни, сам знаешь, как у стервятника на падаль».

Они прошли мимо, всего в нескольких метрах от укрытия Кая. Кай чувствовал вибрацию их тяжелых шагов сквозь землю, ощущал запах их немытых тел и оружейной смазки. Он не дышал, боясь выдать себя. Вонь гниющей органики, исходившая от какого-то прорванного мешка рядом, ударила в нос, но он не смел шелохнуться. Любой неосторожный звук, любой блик от его импланта мог стать для него последним.

Он ждал, пока их голоса не стихли вдалеке, потом еще несколько мучительно долгих минут, на всякий случай. Сердце колотилось где-то в горле, грозя вырваться наружу.

Зов тем временем не ослабевал, наоборот, становился все настойчивее, все более невыносимым, почти болезненным. Он был как зуд под кожей, как навязчивая мелодия, от которой невозможно избавиться. Кай осторожно выбрался из своего укрытия и, стараясь не оставлять следов на рыхлой пыли, которая могла выдать его более опытным преследователям, чем эти двое, двинулся к остову древнего транспортника.

Он обогнул ржавую громадину, источавшую запах вековой коррозии, протиснулся сквозь узкий пролом в его искореженном борту и оказался внутри. Здесь царил полумрак, едва разгоняемый тусклым, мертвенным светом, пробивающимся сквозь многочисленные дыры в крыше. Воздух был спертым, тяжелым, пахло старым металлом, перепревшей синтетикой и еще чем-то… странным. Чем-то неуловимо-чуждым, что Кай не мог идентифицировать, но что заставляло его внутренности сжиматься от смутного предчувствия.

Зов привел его в самый центр разрушенного корпуса, в бывший грузовой отсек, к огромной груде обломков, явно принадлежавших какой-то невероятно древней, совершенно чуждой ему по своей архитектуре и материалам технике. Это были не просто куски металла или пластика, которые он привык видеть в Ржавой Яме. Эти обломки имели странные, плавные, почти органические изгибы, покрыты были тусклыми, нечитаемыми символами, которые, казалось, слабо светились изнутри мягким, почти угасшим, призрачным светом. Материал, из которого они были сделаны, не был похож ни на один известный Каю сплав. Он был гладким, холодным на ощупь и почти не поддавался коррозии.

И там, в самом сердце этой груды, частично вплавленный в один из оплавленных, словно от чудовищного жара, обломков, лежал источник Зова.

Это был небольшой предмет, размером не больше его кулака. Не то кристалл, не то кусок отполированного до зеркального блеска металла необычного, темно-фиолетового, почти черного оттенка. Его форма была неправильной, асимметричной, словно застывшая капля расплавленного стекла или осколок чего-то гораздо большего, расколотого неведомой силой. Он слабо, едва заметно пульсировал, и от него исходило то самое почти физически ощутимое притяжение, тот Зов, который заставил Кая рискнуть всем, что у него было – его никчемной жизнью.

Он медленно протянул руку, пальцы, усиленные сервоприводами, дрожали от смеси страха и благоговения. Шепот Железа внутри него, тот самый, который помогал ему выживать, теперь превратился в оглушительную симфонию, где каждая нота, каждый аккорд кричали, требовали, умоляли: «Возьми! Он твой! Он ждал тебя!»

Кай осторожно коснулся гладкой, прохладной поверхности артефакта.

Прикосновение обожгло его, словно разряд статического электричества, но не болью, а… чем-то иным. Чем-то, что заставило все его нервные окончания вспыхнуть, а импланты – на мгновение сбиться с ритма.

Осколок был гладким. Удивительно холодным, несмотря на окружающую духоту. И… живым? Да, именно это слово пришло ему на ум. Он не был похож ни на что, что Кай когда-либо видел или трогал в Ржавой Яме. Это было нечто иное. Нечто, что не принадлежало этому миру гор мусора, ржавчины и отчаяния. Нечто, что могло стать его спасением. Или его погибелью.

Но Зов был слишком силен. И Кай, забыв на мгновение об осторожности, о «Воронах», о Клешне, о всей своей прошлой жизни, подчинился ему.

Глава 2: Шепчущий Осколок

Пальцы Кая сомкнулись на прохладной, гладкой поверхности. Артефакт, или Осколок, как он его тут же мысленно окрестил – это название пришло к нему само, словно было зашито в самый Нуль-Поток реальности – легко отделился от оплавленных обломков, словно ждал именно этого прикосновения, томясь в своем тысячелетнем заточении. Он был тяжелее, чем выглядел, его вес приятно ощущался в ладони, словно камень, налитый свинцом или какой-то неизвестной плотной материей. Пульсация, которую Кай ощущал еще до того, как коснулся его, стала отчетливее, отдаваясь легкой, но настойчивой вибрацией в костях руки, распространяясь от кончиков пальцев вверх по предплечью, к самому сердцу.

На мгновение, лишь на краткий удар сердца, страх перед «Воронами» отступил. Он был вытеснен благоговейным трепетом, острой, почти болезненной любознательностью и каким-то новым, странным чувством – чувством принадлежности. Осколок, этот чуждый, внеземной камень, казался ему до боли родным, словно потерянная часть его самого. Кай быстро, почти инстинктивно, сунул Осколок за пазуху, под пропахшую потом, машинным маслом и кислотой куртку из синтетических волокон. Странное, почти электрическое тепло начало исходить от него, согревая кожу сквозь тонкую ткань заношенной рубахи, отгоняя привычный холод Ржавой Ямы.

Обратный путь из сектора «Воронов» был еще более напряженным, чем путь туда. Теперь ему было что терять. За пазухой билось сердце чего-то невообразимо ценного, нечто, что могло перевернуть его никчемную жизнь с ног на голову. Каждый шорох за спиной, каждый отдаленный лязг металла, каждый скрип прогнившей балки заставлял его сердце сжиматься от предчувствия беды. Но Зов внутри утих, сменившись тихим, почти мурлыкающим гулом, который, казалось, исходил прямо из его груди, где покоился Осколок. Этот гул был похож на колыбельную, он успокаивал, придавал хрупкую, но несокрушимую уверенность. Казалось, сам Осколок шептал: «Я с тобой. Мы справимся».

Наконец, спустя мучительный час, полный острых предчувствий и затаенного дыхания, он добрался до своего убежища. Это был старый транспортный контейнер, кое-как втиснутый между двумя обвалившимися бетонными плитами на окраине относительно безопасного жилого сектора, если в Ржавой Яме вообще можно было говорить о безопасности. Дверь, кусок ржавого листового металла, снятый с какой-то древней грузовой машины, держалась на одной петле и скрипела так, что слышно было, наверное, на другом конце свалки, разнося вести о его возвращении. Внутри царил полумрак, густой запах затхлости, прелой органики, плесени и его собственного пота. Из обстановки – лишь сколоченный из старых покрышек топчан, накрытый дырявой мешковиной, самодельный стол из пары ящиков и примитивная полка, заваленная всяким барахлом: скрипучими инструментами, найденными деталями, которые могли пригодиться для починки или обмена, и скудными запасами консервированной воды и безвкусной питательной пасты.

Кай первым делом тщательно задвинул дверь, подперев ее изнутри треснутым металлическим штырем, который служил ему вместо засова. Лишь после этого он позволил себе выдохнуть, опустился на колени, пытаясь унять дрожь в руках, и достал Осколок.

При тусклом, колеблющемся свете единственной работающей люминесцентной лампы, которую он питал от старого, но еще живого аккумулятора – его последнего ценного приобретения, – Осколок выглядел еще более чужеродным, чем в полумраке транспортника. Его темно-фиолетовая, почти черная поверхность, казалось, поглощала свет, а грани переливались едва заметными, фантомными искрами, словно внутри камня была заперта звездная пыль или сам Нуль-Поток.

Он положил его на стол. Прикосновение к нему все еще вызывало знакомое покалывание в пальцах, которое теперь распространялось дальше по руке, достигая его имплантов. Сервоприводы на левой руке едва заметно дернулись, издавая еле слышный, механический стон. Кай нахмурился. Его барахлящий глаз нервно мигнул красной линзой.

Он взял свой мультитул – верного спутника в его вылазках, который помогал ему разбирать древние механизмы и проверять напряжение в еле живых батареях. Он попытался просканировать Осколок. Прибор жалобно пискнул, его тусклый экран замигал помехами и погас. Кай выругался – пробормотал крепкое словцо, которому научился еще в детстве, роясь в нижних слоях Ямы. Мультитул был стар, но надежен, как его собственные кости. Чтобы он вот так отказал…

Тогда он попробовал более грубые, но проверенные временем методы. Осторожно поскреб поверхность Осколка металлическим щупом – старым, но острым, выкованным из какого-то высокопрочного сплава. Ни царапины. Щуп лишь оставил на фиолетовой глади едва заметный серебристый след, который тут же исчез, словно его втянула сама структура артефакта, поглотила, не оставив и следа.

Кай ощупал порт на затылке, прикрытый банданой, машинально проверяя контакт – всегдашняя привычка техника. Возникла безумная, почти еретическая мысль – подключиться напрямую? Использовать его, Кай, как проводник? Но у Осколка не было никаких видимых разъемов или интерфейсов. Это был монолит. Цельный. Не поддающийся привычным законам техники, которые он знал.

Он снова взял Осколок в руки. Тихий гул в голове усилился, превращаясь в едва слышный шепот, состоящий не из слов, а из чистых, концентрированных ощущений. Мимолетные, рваные образы пронеслись перед его мысленным взором: вспышки света, настолько яркие, что их невозможно было удержать в сознании; сложные, вибрирующие геометрические узоры, похожие на те символы, что он видел на древней технике, где нашел Осколок, но гораздо более насыщенные и живые; ощущение стремительного, головокружительного полета сквозь цветные туннели, похожие на те, о которых шептали самые безумные из «мусорных философов». Образы были настолько быстрыми и нечеткими, что вызывали скорее головокружение, сдавливающую головную боль и легкую тошноту, чем понимание. Он чувствовал, как его сознание пытается объять что-то слишком огромное, слишком древнее, слишком чуждое.

Кай был заинтригован до глубины души и напуган до посинения одновременно. Этот Осколок был не просто куском металла или камня. Он был чем-то живым, или, по крайней мере, содержал в себе какую-то неведомую, непостижимую энергию, которая подчинялась только своим собственным законам. Что это? Могущественное оружие древности? Ключ к мирам, о которых он даже не мечтал? Или просто опасная безделушка, которая в конечном итоге сведет его с ума, как уже свела сотни тех, кто осмелился приблизиться к тайнам Ржавой Ямы?

Мысли Кая снова вернулись к суровой реальности, к беспощадным законам выживания в Ржавой Яме. Дефицит чистой воды здесь был не просто нормой, а приговором. Питательная паста, которую выдавали по карточкам раз в декаду, имела вкус машинной смазки и оставляла неприятное послевкусие горелого пластика. Власть принадлежала бандам вроде «Воронов», которые держали в страхе целые сектора, отбирая последнее у тех, кто слабее, оставляя им лишь право на смерть. Надежды на лучшую жизнь здесь не было. Ржавая Яма была ловушкой, гигантским мусорным прессом, медленно, но верно перемалывающим своих обитателей в безликую серую массу.

Конечно, он слышал слухи. Старики, чьи лица были изборождены морщинами, как карты давно исчезнувших материков, иногда рассказывали легенды о «Ткачах» – могущественных существах, способных управлять некой всепроникающей энергией, Нуль-Потоком, менять реальность по своему желанию, создавать миры из ничего. О древних «Архитекторах», которые якобы соткали саму реальность. Но для Кая это всегда было не более чем сказками, бесполезными преданиями, способом уйти от безрадостной действительности в мир сладких иллюзий. Кто в здравом уме поверит, что можно «ткать» реальность, когда вокруг тебя лишь ржавчина, грязь и отчаяние? Кто поверит в Нуль-Поток, когда единственное, что можно было почувствовать, – это едкий озон и горелое масло?

И все же… Осколок в его руках ощущался как нечто, выходящее за пределы привычного, кошмарного мира. Он не вписывался ни в одну из категорий, ни в одну из концепций, которые Кай знал.

Возникла прагматичная, выстраданная годами выживания мысль: продать. На черном рынке за такую диковину могли дать неплохие кредиты. Достаточно, чтобы купить воды на несколько циклов, может, даже какой-нибудь новый имплант взамен барахлящего глаза или пару новых сервоприводов для руки. Или хотя бы выбраться из этой дыры, попробовать найти другой, менее враждебный Пузырь Реальности, если такие вообще существовали для таких, как он, – отбросов.

Но что-то внутри Кая, тот самый Шепот Железа, который теперь смешивался с низким, утробным гулом Осколка, протестовало. Этот предмет был… особенным. Он был связан с тем Зовом, который Кай почувствовал так остро, так безапелляционно. Отдать его – значило предать что-то важное, что-то, чего он еще не понимал, но уже чувствовал частью себя, словно этот Осколок был потерянной частичкой его собственной души.

Внутренняя борьба продолжалась до поздней ночи. Усталость, накопившаяся за годы выживания и усиленная последним стрессом, взяла свое. Кай, так и не приняв окончательного решения, уснул прямо за столом, положив голову на руки. Осколок лежал рядом, его прохлада ощущалась даже сквозь тонкую ткань стола, его пульсация успокаивала.

Ему приснился тревожный, невероятно яркий сон. Он падал. Не в пустоту, а в бездонную черную пропасть, стены которой состояли из переплетающихся вихрей разноцветной энергии – от ослепительно белого до глубокого, пугающего черного. Вокруг мелькали неясные, гигантские силуэты, от которых исходило одновременно чувство древнего, подавляющего могущества и невыразимого ужаса. Это были не существа, а скорее идеи, воплощенные в энергии. Они двигались, создавая вокруг себя волны диссонанса, искажая реальность, как разбитое зеркало. Где-то вдалеке слышался тот самый гул, но теперь он был громким, почти оглушающим, и в нем слышались отголоски чужих мыслей, желаний, приказов, словно миллионы голосов шептали в унисон. Кай пытался закричать, попытаться остановить падение, но не мог издать ни звука, его легкие были сдавлены невидимой силой. Ощущение падения становилось все быстрее, все реальнее, приближая его к бездне, от которой не было спасения…

Он проснулся рывком, в холодном поту, сердце бешено колотилось в груди, отдаваясь болью в голове. В контейнере было темно – аккумулятор почти сел, и лампа едва тлела, выбрасывая последние всполохи света. Он судорожно нашарил Осколок на столе.

И замер.

В полумраке, казалось, самой материи, Осколок слабо, но отчетливо светился изнутри мягким, мерцающим фиолетовым светом, отбрасывая на стол и стены причудливые, пляшущие тени, которые менялись вместе с его пульсацией. Пульсация стала более размеренной, глубокой, почти как биение чужого, но знакомого сердца.

Кай смотрел на него, не в силах отвести взгляд. Страх смешивался с необъяснимым, глубоким притяжением. Что бы это ни было, оно изменило его жизнь. И он чувствовал, что это только начало. Начало пути, от которого ему уже не суждено было отвернуться.

Глава 3: Цена Находки

Новости в Ржавой Яме распространялись быстрее, чем ржавчина пожирала металл. Даже быстрее, чем Диссонанс искажал саму реальность в местах его прорыва. Особенно новости о потенциальной наживе – они были как эпидемия, передающаяся с каждым скрипом прогнившей балки, с каждым вдохом едкой пыли. Не прошло и двух циклов, едва успел протухнуть последник найденный Каем компрессор, как по углам и закоулкам свалки, между кучами шлака и проржавевшими остовами забытых машин, зашептались: Кай-Механик, тот тихий парень с барахлящим глазом, который умеет «чуять» исправные детали, наткнулся на что-то по-настоящему ценное. Что-то блестящее, странное и, без сомнения, очень дорогое.

Кай сам не знал, как просочилась эта информация. Может, кто-то из немногих «клиентов», которым он иногда продавал найденные компоненты или полуживые энергоячейки, заметил его слишком возбужденное состояние после возвращения из Мертвого Квартала. Он ведь тогда едва держался на ногах, но в глазах горел какой-то дикий, нездоровый огонь. Может, его необычайно долгая и рискованная вылазка в сектор «Воронов» не осталась незамеченной, и любопытные глаза связали это с его внезапным, необъяснимым везением. А может, Осколок, теперь всегда спрятанный у него за пазухой, невольно излучал какие-то фантомные волны, которые могли почувствовать особо чувствительные, ассимилированные на чутье наживы особи. Как бы то ни было, слух пополз по Ржавой Яме, обрастая с каждым пересказом все новыми, фантастическими подробностями: говорили то о куске чистого кристалла, то о заговоренном артефакте Архитекторов, то о несметных богатствах, которые он скрыл.

Он почувствовал это сначала по изменившимся взглядам. Завсегдатаи местного импровизированного рынка, который располагался в центре огромной, прогнившей цистерны и где он обычно обменивал свой улов на еду или воду, стали смотреть на него с плохо скрываемым любопытством, едкой завистью и даже легкой опаской. Те, кто раньше едва удостаивал его кивком или презрительным хмыканьем, теперь пытались завязать разговор, ненавязчиво выспрашивая подробности его последней «охоты». Кай отмалчивался, ссылаясь на усталость или отсутствие стоящих находок, но чувствовал, как кольцо внимания вокруг него сжимается, как натягивается невидимая, но осязаемая нить подозрения.

Осколок он теперь постоянно носил при себе, спрятав во внутренний карман куртки, так близко к сердцу, как только возможно. Он все еще слабо светился в темноте, а его пульсация стала глубже, настойчивее, особенно когда Кай был взволнован или напуган. Это было странное, двойственное чувство – Осколок одновременно и успокаивал его своим присутствием, давая необъяснимую уверенность, и был источником постоянной, грызущей тревоги. Он знал, что такая вещь, как магнит, привлечет нежелательное внимание. И не только со стороны обычных стервятников.

И оно не заставило себя ждать.

Первым сигналом, предвестником неизбежной бури, стало появление на его обычной «тропе» – извилистом маршруте среди мусорных гор, который он знал наизусть – нескольких мрачных, гротескно ассимилированных личностей, которых он раньше здесь не встречал. Они не подходили, не заговаривали, не выказывали открытой агрессии. Они просто наблюдали. Издалека. Их ассимиляции – грубые, боевые, с преобладанием зазубренного, плохо обработанного металла, гидравлических поршней и пугающих механических конечностей – не оставляли сомнений в их принадлежности. Это были «Вороны Стали». Охотники Клешни.

Кай похолодел. Холод растекся по его венам, пробирая до самых костей, несмотря на тепло Осколка. Он надеялся, что патруль, с которым он едва не столкнулся на прошлой неделе, не придал значения его присутствию или слишком боялся заходить глубоко в Мертвом Квартале. Но, видимо, слухи добрались до Клешни. Клешня был Ассимилянтом старой закалки, человеком-машиной, рожденным из жестокости и боли Ржавой Ямы. Его правая рука была заменена массивным силовым манипулятором – тремя огромными стальными «пальцами», способными дробить бетон и разрывать металл, словно мокрую тряпку. Он не терпел, когда кто-то утаивал от него добычу на его «территории». А сектор, где Кай нашел Осколок, Клешня определенно считал своим. Его личной жилой.

Напряжение нарастало с каждым часом, с каждым скрипом и вздохом Ямы. Кай старался не подавать виду, продолжая свои обычные вылазки за хламом, но теперь каждый шаг давался ему с трудом. Он постоянно оглядывался, его единственный живой глаз метался по сторонам, а красный имплант хаотично мигал, выдавая его внутреннюю дрожь. Он вздрагивал от любого резкого звука, любой тени, которая казалась слишком длинной или слишком быстрой. Шепот Железа, его верный помощник, его маяк в этом металлическом океане, теперь был приглушен тревогой и навязчивым гулом Осколка, который, казалось, реагировал на его страх, становясь горячее. Его чутье, обычно такое острое, стало притупленным, как затупленный нож.

Он пытался замести следы, менял маршруты, использовал старые, забытые тропы, которые вел только он. Но чувствовал, что петля затягивается, а удавка неумолимо сжимается вокруг его шеи. Однажды вечером, возвращаясь в свой контейнер, он обнаружил, что замок на его импровизированной двери – кусок проржавевшего листового металла, удерживаемого на старой петле – был сломан. Внутри все было перевернуто, перерыто, разбросано. К счастью, Осколок был при нем, всегда при нем. Кто-то явно искал «блестяшку», и этот кто-то был безмерно зол на то, что не нашел ее.

На следующую ночь он не смог уснуть. Каждый скрип, каждый шорох за пределами контейнера, каждый стон прогнившего металла заставлял его вскакивать. Он чувствовал себя загнанным зверем в ловушке. Идти к кому-то за помощью было бессмысленно. В Ржавой Яме каждый был сам за себя, каждый был частью чьей-то добычи. Рассказать о Осколке властям, если таковые вообще существовали за пределами власти банд и силовых групп, означало почти наверняка лишиться его и, возможно, самой жизни или свободы. Он был бы либо препарирован, либо продан.

Утром, когда рыжая пыль за окном едва начала светлеть, окрашивая горизонт в нездоровый багровый цвет, он принял решение. Единственное, что еще оставалось. Он решил бежать. Не из Ржавой Ямы – это было почти невозможно для одиночки без ресурсов, без шаттла, без поддержки. Но хотя бы из этого сектора, попытаться затеряться в дальних, самых заброшенных и опасных уголках свалки, где даже «Вороны» появлялись редко, где хаос был настолько велик, что они просто не рисковали.

Он собрал свои немногочисленные пожитки в старый вещмешок – пару заношенных сменных рубах, немного питательной пасты, универсальный мультитул. Проверил заряд аккумулятора для импланта – тот был почти на нуле, красная лампочка предупреждающе мигала, что добавляло беспокойства. Стиснул зубы. Крепко сжимая Осколок в кармане, чувствуя его пульсацию сквозь ткань, он осторожно выглянул наружу.

Туман из рыжей пыли был гуще обычного, почти осязаемым, как едкая, шершавая вода. Видимость – не более десяти метров. Это было ему на руку.

Он выбрался из контейнера и, пригибаясь, скользнул вдоль стены из прессованного мусора, которая тянулась до самого горизонта. Его целью был старый, полуразрушенный перерабатывающий завод на границе сектора – громадный, изувеченный остов из ржавого металла и растрескавшегося бетона. Там было множество ходов, узких проемов, обвалившихся уровней и скрытых укрытий. Если ему удастся добраться туда незамеченным, у него будет шанс оторваться от преследователей, затеряться, выиграть время.

Он двигался быстро и бесшумно, как тень, словно сам воздух помогал ему. Опыт выживания обострил его чувства до предела, сделав его хищником, а не жертвой. Его ассимиляции, несмотря на их старость, позволяли ему двигаться так, как не мог бы обычный человек. Но сегодня ему не везло. Фортуна, эта ветреная госпожа, отвернулась от него.

Когда до руин завода оставалось не более сотни метров – расстояние, которое в обычной ситуации он преодолел бы за несколько секунд, – он услышал их. Негромкий, но отчетливый лязг металла. Грубые, басовитые голоса. Они были близко. Слишком близко. Неожиданно близко.

Кай метнулся за угол огромного, проржавевшего генератора, который был похож на спящего металлического кита. Сердце колотилось так, что, казалось, его стук отдается по всей Ржавой Яме, грозя выдать его. Он прислушался. Три, нет, четыре пары тяжелых, размеренных шагов приближались.

«Он где-то здесь, крысеныш, – прорычал знакомый бас, тот самый, что принадлежал Громиле. – Клешня сказал, живым или мертвым, но с блестяшкой. Я чувствую его вонь».

Кай понял, что загнан в угол. Отступать было некуда. За спиной – относительно открытое пространство, не дающее укрытий, а впереди – «Вороны». А он, Кай, всегда избегал прямых столкновений.

Он осторожно заглянул за угол генератора. Трое «Воронов» медленно приближались, сканируя взглядами каждый закоулок, каждый обломок мусора, куда мог бы спрятаться человек. Четвертый, самый массивный, стоял чуть поодаль, перекрывая последний возможный путь к отступлению. Это был сам Клешня. Его оптический сенсор, ярко-красный, как у Кая, но гораздо более новой, угрожающей модели, хищно поблескивал в утреннем тумане, словно голодный глаз чудовища. Силовой манипулятор на его правой руке ритмично сжимался и разжимался, издавая тихий, зловещий скрежет, предвещающий боль и разрушение.

Клешня заметил его почти сразу. Неудивительно – он обладал таким же чудовищным чутьем на добычу, как Кай на механизмы. Ухмылка, обнажившая ряд металлических, заостренных зубов, растянула его грубое, покрытое шрамами, стальное лицо.

«А вот и наша маленькая удачливая мышка, – пророкотал он, делая неторопливый шаг вперед. Его голос был низким и скрипучим, как несмазанный механизм, перемалывающий кости. – Говорят, ты нашел что-то интересное, Кай. Что-то, что по праву принадлежит мне. Моей территории. Нехорошо крысятничать, ой как нехорошо».

Кай почувствовал, как Осколок в кармане стал почти горячим, как раскаленный уголек. Страх сковал его, превращая в ледяную статую, но одновременно с ним поднималась и волна глухого, отчаянного гнева. Он не отдаст Осколок. Никогда.

«Я ничего у тебя не брал, Клешня, – голос Кая дрогнул, но он старался говорить твердо, стараясь не выдать внутреннего состояния. – Я нашел это на ничейной земле. А значит, оно мое».

Клешня расхохотался – сухой, трескучий смех, похожий на звук ломающегося железа. «Ничейная земля? В Ржавой Яме нет ничейной земли, мальчишка. Все, что блестит, принадлежит тем, кто сильнее. А сильнее меня здесь нет, – он ударил своей огромной клешней по земле, выбив фонтан пыли и осколков. – Так что будь умницей, отдай блестяшку, и, может быть, я просто сломаю тебе пару ребер для острастки, а не выпущу кишки и не сделаю из твоего кибернетического мусора новую подставку для ботинок».

Его подручные медленно расходились, сужая круг, окружая Кая. Пути к отступлению не было. Руины завода были так близко, но казались недостижимыми. Он был пойман.

Кай посмотрел на Клешню, на его огромную, стальную клешню, на хищные, искаженные ассимиляциями лица его головорезов. Он знал, что это конец. Для таких, как он, финал всегда был один – смерть в пыли, а его «хлам» расходился по Яме. Но отдавать Осколок… он не мог. Это было уже не просто любопытство или жадность. Это было что-то глубже. Что-то, что он должен был защитить. Чем-то, что стало частью его самого.

Он медленно, почти демонстративно, вытащил Осколок из кармана. Фиолетовый камень тускло, но ощутимо запульсировал в его руке, отбрасывая слабые, зловещие блики на их лица.

«Вот он, – сказал Кай, его голос внезапно обрел странную, нечеловеческую твердость, которую он сам не узнал. – Но вы его не получите».

Клешня перестал ухмыляться. Его красный сенсор сузился до тонкой щели, а мышцы его грубой, ассимилированной челюсти напряглись. Он почувствовал изменение в Кае.

«Очень глупо, мальчишка, – прошипел он, его голос был теперь не скрипучим, а змеиным, полным скрытой угрозы. – Очень. Глупо».

И он сделал еще один шаг вперед, его силовая клешня медленно раскрылась, готовая схватить. Готова раздавить.

Глава 4: Первая Искра

Клешня двинулся первым, его массивная фигура казалась несокрушимой глыбой потемневшего от ржавчины металла и грубой, переделанной плоти. Он шагнул вперед, поднимая свой ужасающий силовой манипулятор, который, казалось, мог поглотить Кая целиком. Его подручные, как стая голодных, чующих запах крови шакалов, последовал за ним, сужая кольцо вокруг загнанного в угол парня. Воздух в тесном проходе старого завода наполнился их тяжелым, механическим дыханием, запахом проржавевшего железа и синтетического масла, исходящим от их грубых, но эффективных ассимиляций.

Кай инстинктивно отступил на шаг, его спина с глухим стуком уперлась в холодную, шершавую стену из потрескавшегося бетона – остатки древнего фундамента. Сердце его колотилось так сильно, что, казалось, вот-вот вырвется из груди и упадет прямо в пыль под ноги бандитам. Паника грозила поглотить его, превратить в дрожащий комок ужаса, но Осколок в руке, теперь уже обжигающе горячий, был как якорь в бушующем море страха, твердый, успокаивающий, требующий действия. Он чувствовал, как энергия течет сквозь него.

«Взять его! – рявкнул Клешня, и двое «Воронов» с металлическими прутьями, похожими на заточенные кости, бросились на Кая, как по команде.

В этот момент сработали инстинкты, отточенные годами жестокого выживания в Яме. Кай увернулся от первого удара – удар, который с громким скрежетом и фейерверком искр высек след из стены там, где только что была его голова. Секунду спустя его ждала бы смерть. Второй «Ворон», низкорослый, но мускулистый, с лезвиями, приваренными к его грубым механическим ногам, замахнулся, целясь Каю в ноги, чтобы подкосить его. Кай подпрыгнул, используя стену как опору для прыжка, и его нога, обутая в тяжелый, видавший виды, усиленный металлической вставкой ботинок, врезалась нападавшему точно в грудь. Тот охнул, словно вышибло воздух из легких, и отлетел на пару шагов, выронив свой заточенный прут.

Это дало Каю лишь мгновение передышки, но не спасение. Третий «Ворон», массивный, с цепью, оканчивающейся тяжелым, зазубренным крюком, уже раскручивал свое смертоносное оружие, издававшее жуткий свист. Кай метнулся в сторону, крюк со свистом пронесся мимо его головы, впившись в стену позади с глухим ударом и царапая его защитный костюм.

Он был быстр, он был ловок, годы копания в мусоре и уходов от преследования научили его невероятной пластичности. Но их было слишком много, и они были сильнее. Физически сильнее, обладая куда более серьезными ассимиляциями. Знание местности, руин этого завода, было его единственным, но таким хрупким преимуществом. Он нырнул в узкий пролом в стене, оказавшись в темном, заваленном мусором, пахнущем сыростью и гнилью коридоре. «Вороны» последовали за ним, их тяжелые шаги гулко отдавались в замкнутом пространстве, приближаясь, как неотвратимый приговор.

Кай бежал, спотыкаясь о невидимые в темноте препятствия, задыхаясь от пыли и животного страха. Он слышал их прерывистое дыхание и ругань за спиной, ощущал, как их тяжелые, неуклюжие тела сотрясают землю. Он знал, что они не отстанут. Они были слишком близко, слишком настойчивы.

Внезапно коридор закончился тупиком – завалом из обрушившихся балок, кусков бетона и оплавленной проводки. Ловушка. У него не было выбора.

Он развернулся, тяжело дыша. «Вороны» уже были здесь, их силуэты едва различимы в полумраке. Красные сенсоры их глаз горели, как угли в темноте. Глаза Клешни пылали безумным, хищным огнем.

«Больше бегать некуда, крысеныш, – прохрипел главарь, его голос был похож на скрежет несмазанной наждачной машины. Его силовая клешня угрожающе щелкнула, издавая механический скрежет, и в воздухе повис едва уловимый запах озона. – Отдавай Осколок, и я обещаю, что твоя смерть будет быстрой. Хотя, ты и так заслужил медленной и мучительной».

Кай прижался спиной к завалу. Его левая рука, с ее усиленными, но поскрипывающими сервоприводами, сжалась в кулак до побелевших костяшек. Имплант в левом глазу отчаянно пытался сфокусироваться в кромешной темноте, выдавая лишь смазанные, искаженные красным цветом образы. Он был ранен – во время короткой схватки один из «Воронов» все же задел его руку обрезком трубы, и теперь по предплечью текла кровь, горячая и липкая, пахнущая солью и металлом. Боль пульсировала, смешиваясь с обжигающим жаром от Осколка, который теперь ощущался как раскаленное ядро.

Отчаяние начало затапливать его. Оно было вязким, как смола, и лишало сил. Он посмотрел на Осколок в своей правой руке. Фиолетовый камень пульсировал все яростнее, словно в нем просыпалась какая-то древняя, могучая сила, рвущаяся наружу. Он не просто светился – он вибрировал, создавая ощущение низкочастотного гула, проникающего в каждую клетку его тела.

«Нет», – прошептал Кай, сам не зная, кому он это говорит – Клешне, своим преследователям, или самому себе, отвергая саму мысль о капитуляции.

«Что ж, ты сам выбрал свой конец, дикарь», – Клешня сделал шаг, его огромная, стальная клешня метнулась вперед, целясь Каю точно в грудь, готовая раздавить его легкие, его сердце, его надежду.

Время, казалось, замедлило свой бег до состояния застывшего льда. Кай видел, как приближаются стальные пальцы, как искажается злобой и торжеством изуродованное лицо Клешни. Он чувствовал холодное, металлическое дыхание смерти, ее неминуемое приближение.

И в этот самый момент, в точке абсолютного отчаяния, когда надежды не осталось ни на волосок, когда все пути к спасению были отрезаны, когда страх должен был парализовать его до самого конца, что-то произошло.

Он не думал. Он не планировал. Он не анализировал. Он просто сжал Осколок так сильно, что костяшки пальцев побелели, а трещали, казалось, не кости, а сама ткань реальности. Вся его воля, весь его страх, все его отчаянное, первобытное желание выжить – все это сконцентрировалось в этом единственном, инстинктивном движении. Его Резонанс, скрытый и неведомый ему доселе, взревел в ответ на бессознательный призыв.

И Осколок ответил. Ответил так, как не отвечал ни разу до этого.

Ярчайшая, слепящая, почти болезненная вспышка фиолетового света вырвалась из камня, озарив темный коридор на долю секунды, заставив тени отпрянуть. Одновременно с этим Кай почувствовал, как некая могучая, неконтролируемая сила хлынула из Осколка через его руку, через все его тело, выплескиваясь наружу. Это было похоже на удар молнии, на взрыв сверхновой звезды, на рождение мира – чистая, неразбавленная энергия, бурлящая и рвущаяся из его самого существа.

Раздался оглушительный хлопок, похожий на разорвавшийся в замкнутом пространстве гранату, от которого заложило уши, а сознание на мгновение покинуло тело. Ударная волна невидимой, но осязаемой энергии отбросила «Воронов» назад, словно кегли, вырванные мощным потоком ветра. Клешня, который был ближе всех к эпицентру, отлетел к противоположной стене с такой силой, что в бетоне образовалась трещина, и с глухим стуком рухнул на груду мусора, обмякший, оглушенный и обездвиженный. Его подручные, застигнутые врасплох этой необъяснимой атакой, попадали друг на друга, беспомощно дергаясь в пыли, дезориентированные и оглушенные. Из их ассимиляций повалил легкий дымок.

Кай и сам едва устоял на ногах. Он чувствовал себя опустошенным, выжатым как лимон, словно из него выкачали всю жизненную силу. В ушах стоял оглушительный гул, перед глазами плясали яркие фиолетовые пятна, словно осколки разрушающейся реальности. Рука, державшая Осколок, онемела и дрожала, а сам Осколок потускнел, его внутреннее свечение почти угасло, превратившись в едва различимый, тусклый пульс.

«Вороны» были в глубоком замешательстве. Те, кто мог стоять, неуверенно поднимались, их глаза, как живые, так и механические, испуганно озирались, пытаясь понять, что произошло. Это было не похоже ни на одно известное им оружие, ни на одну технологию. Это было… что-то другое. Что-то пугающее. Что-то из мира легенд.

Клешня с трудом поднялся на ноги. Его красный оптический сенсор дико вращался, пытаясь сфокусироваться, словно внутренний механизм был поврежден. На его грубом, обычно таком уверенном лице застыло выражение недоумения и… страха? Да, несомненно, это был страх. Он посмотрел на Кая, потом на Осколок в его руке, который теперь выглядел как обычный темный, ничем не примечательный камень.

«Что… что это было?» – прохрипел он, отряхиваясь от пыли, его голос был скрипучим и лишенным привычной самоуверенности. Его ассимилированная рука дрожала.

Кай сам не знал ответа. Он лишь чувствовал, как последние крупицы сил покидают его, но он также ясно видел страх в глазах бандитов. Этот страх был его единственным оружием сейчас. И это придавало ему хрупкие, но необходимые силы.

«Убирайтесь, – прошептал он, его голос был слаб, но в нем слышались новые, стальные нотки, которые он сам не узнал. – Или я сделаю это снова». Он не был уверен, что сможет. Он чувствовал себя абсолютно пустым, его Резерв был на нуле. Но «Вороны» этого не знали. Они видели лишь то, что только что произошло – необъяснимую вспышку, которая раскидала их, как щенков, которая причинила им такую боль, какой они не ожидали от "дикаря".

Клешня колебался. Ярость и жажда мести боролись в нем со страхом и полным непониманием. Он посмотрел на своих людей – некоторые все еще лежали, другие пытались встать, тяжело дыша. Потом снова на Кая, в чьих глазах, казалось, все еще светилось эхо той невероятной силы. В его взгляде читалось обещание мести, которая будет гораздо более страшной.

«Ты еще пожалеешь об этом, щенок, – прошипел он, выплюнув на землю кроваво-ржавую слюну. – Я найду тебя. И тогда… Я доберусь до тебя, когда ты этого совсем не будешь ждать. Я выжму из тебя этот дар».

Он не договорил. Резко развернувшись, он махнул своей искалеченной клешней своим людям: «Уходим! Нам тут не рады!»

«Вороны», спотыкаясь и поддерживая друг друга, поспешно ретировались, их походка была далека от их обычной самоуверенной бравады. Они оставили Кая одного в темном, заваленном мусором коридоре, под скрип остывающего металла и тихий вой ветра.

Как только они скрылись из виду, ноги Кая подкосились. Он сполз по стене, тяжело дыша, чувствуя, как мир вокруг него раскачивается. Рука, державшая Осколок, безвольно упала, а сам камень выскользнул из ослабевших пальцев, но Кай, на последнем издыхании, поймал его прежде, чем он ударился о землю. Он был на грани потери сознания, его тело дрожало от истощения.

Он выжил. Он отогнал Клешню и его банду, с которыми никто не смел спорить. Но какой ценой? Что это была за сила? Что он теперь с собой сделал? И что теперь с ним будет?

Он посмотрел на Осколок, который теперь покоился у него в кармане. Теперь он знал наверняка – это не просто безделушка. Это что-то могущественное. И опасное. И оно, так или иначе, было связано с ним, вплетено в его саму суть.

С трудом поднявшись на ноги, шатаясь от слабости, как пьяный, Кай выбрался из руин завода. Рыжая пыль все так же висела в воздухе, но мир вокруг него, казалось, изменился. Или изменился он сам. Это была новая жизнь, новая угроза, новая цель.

Вдалеке, на самой границе Ржавой Ямы, там, где мусорные горы уступали место серой, безжизненной пустоши, где даже самые отчаянные выживальщики не рисковали появляться, некая фигура, скрытая сложной системой оптической маскировки, зафиксировала внезапный, хоть и короткий, но невероятно чистый всплеск энергии Нуль-Потока. Фигура, высокая и стройная, с едва заметным кристаллическим отблеском под слоем маскировки, на мгновение замерла, ее сенсоры анализировали полученные данные с необычайной скоростью. Затем она беззвучно, словно призрак, двинулась в направлении источника всплеска. Миссия только что получила новый, неожиданный и первостепенный приоритет.

Глава 5: Эхо в Пустоте

Следующие несколько циклов Кай провел в лихорадочном, полубредовом состоянии, зарывшись, словно испуганный червь, в самых глубоких и заброшенных катакомбах под Ржавой Ямой. Это была разветвленная, лабиринтная сеть старых технических туннелей, частично обрушенных, частично затопленных грунтовыми водами, из которых сочилась зеленоватая, вонючая слизь. Здесь, в этих подземных лабиринтах, где воздух был тяжелым, спертым, пахло плесенью, гнилью и чем-то неуловимо металлическим, даже самые отчаянные мусорщики появлялись редко, опасаясь обвалов или затопления. Это было единственное место, где Кай чувствовал себя в относительной безопасности – не только от «Воронов», чье преследование наверняка не заставит себя ждать, но и, что пугало его еще больше, от самого себя.

После той ослепительной вспышки на заводе, той неконтролируемой, первобытной силы, Осколок снова стал холодным и инертным. Он не светился, не вибрировал, не гудел. Кай пытался повторить то, что произошло, снова и снова сжимая его в руке, концентрируясь, взывая к той неведомой, опьяняющей мощи. Он закрывал глаза, пытался очистить разум, представляя себе тот миг, когда сила вырвалась наружу. Но ничего не происходило. Камень оставался просто камнем – красивым, необычным, но безмолвным.

Хуже того, Кай чувствовал себя совершенно опустошенным. Не только физически, хотя и это было ужасно – рана на руке болела и воспалилась, нарывая гнойной язвой, а голод и жажда, усиленные затраченной энергией, стали его постоянными, изнуряющими спутниками. Он был пуст не только телом, но и душой. Но это была другая, более глубокая пустота. Шепот Железа, его верный дар, его единственный козырь в этой жизни, почти полностью умолк. Он больше не «чувствовал» металл, не мог отличить ценную деталь от бесполезного хлама, исправную плату от выгоревшей. Словно та вспышка, тот выброс силы, выжгла в нем что-то важное, какую-то тончайшую связь, оставив лишь гулкую, пугающую тишину там, где раньше звучала мелодия механизмов, а ржавчина казалась живой.

Это было Потоковое Истощение – первая, самая легкая его стадия, но Кай этого не знал. Он знал лишь панику, грызущую изнутри. Что если он навсегда потерял свою единственную полезную способность, свой способ выживания? Что если Осколок, дав ему на мгновение невероятную, неконтролируемую силу, забрал взамен то немногое, что у него было, оставив его голым, беспомощным? Это было несправедливо. Это было похоже на жестокий розыгрыш судьбы.

Он вспоминал обрывки легенд, которые слышал в детстве от просоленных ржавчиной стариков. О «Ткачах», которые могли повелевать энергией, создавать чудеса или разрушать миры. О «колдунах», черпающих силу из Нуль-Потока – слова, которые раньше казались ему пустым звуком, не более чем бредом на закате дня, теперь обретали пугающий, а иногда и заманчивый смысл. Может быть, он – один из них? Или Осколок был ключом к этому? Но как им пользоваться? И что это за сила, которая так легко вырвалась из-под контроля, как дикий зверь, и так же легко исчезла, оставив лишь опустошение?

Страх смешивался с жгучим, почти нестерпимым любопытством. Несмотря на свою нынешнюю слабость и угрозу со стороны Клешни, Кай не мог отделаться от мысли о той мощи, которую он ощутил на долю секунды. Это было пьянящее, почти наркотическое чувство всемогущества. И он хотел испытать его снова. Но как?

Он начал экспериментировать. Осторожно, боясь повторения неконтролируемого выброса, который мог бы разрушить не только его тело, но и его убежище. Он часами сидел в темноте туннелей, держа Осколок в руках, пытаясь сосредоточиться, медитировать, как он это представлял по обрывкам услышанных историй и смутным образам из своих кошмарных снов. Он пытался «поговорить» с Осколком, взывая к нему мысленно, делясь своими страхами и надеждами, своей отчаянной потребностью понять.

Иногда, очень редко, ему казалось, что Осколок отзывается. Слабая, едва заметная пульсация, как отголосок сердца в ладони. Кратковременное ощущение тепла, разливающееся по руке. Или мимолетный, неясный образ, вспыхивающий перед внутренним взором – чаще всего это были те же непонятные символы, которые он видел в своих снах и на обломках древней техники, где нашел Осколок, но которые теперь были более четкими, словно на секунду фокусировались.

Эти моменты были редкими и мимолетными, но они давали Каю крупицу надежды. Осколок не был мертв. Сила не ушла навсегда. Она просто спала, или ждала чего-то, или же самого Кая, чтобы он научился ею управлять. Она была частью его, как и он был частью ее.

Тем временем, в нескольких километрах от укрытия Кая, на самой границе Ржавой Ямы, где хаотичные мусорные горы переходили в серые, безжизненные пустоши, некий наблюдатель по имени Зерек продолжал свое расследование. Агент Ордена Хранителей Узора, один из немногих К'зиров, которому было поручено изучение подобных аномалий, он прибыл в этот забытый Потоком Пузырь Реальности по следам аномальной энергетической сигнатуры. Сигнатура была слабой, почти затухающей, но имела характерные, едва уловимые признаки артефакта эпохи Архитекторов – тех самых, что создавали миры. Изначально миссия Зерека заключалась в том, чтобы найти источник, оценить его потенциал и, при необходимости, безопасно изъять его для изучения в одной из скрытых цитаделей Ордена.

Но всплеск энергии, который он зафиксировал во время стычки Кая с «Воронами», кардинально изменил ситуацию. Это был не просто артефакт, издающий слабый резонанс. Это был артефакт, активированный Резонансом – причем Резонансом нестабильным, сырым, диким, но удивительно мощным для неподготовленного индивида, для "дикаря", которого он видел насквозь своими внутренними сенсорами. И что самое тревожное, в этом всплеске ощущались едва заметные, но определенные гармоники Диссонанса.

Зерек, существо из расы К'зир, древней и мудрой, видел своей главной целью сохранение Истинных Узоров реальности, созданных Архитекторами. Эти Узоры были хрупки, и поддерживались тончайшей нитью Нуль-Потока, натяжение которого определяло жизнь и смерть целых миров. Диссонанс был их главным, вечным врагом – хаотической силой, искажающей эти Узоры, несущей безумие, разрушение и энтропию. Неконтролируемый артефакт в руках неофита с нестабильным Резонансом, да еще и с потенциальной связью с Диссонансом – это была бомба замедленного действия, угрожающая не только этому убогому, прогнившему мирку, но и, возможно, соседним, более стабильным Пузырям Реальности, соединенным едва заметными Нитями Потока.

К'зир был мастером маскировки и скрытного передвижения. Его полупрозрачная, мерцающая кожа, под которой просвечивал кристаллический скелет, могла менять цвет, сливаясь с окружением, делая его почти невидимым для примитивных глаз. Его движения были плавными и бесшумными, словно он плыл сквозь саму ткань реальности, а не шел по ней. Он без труда отследил Кая до его временного убежища в катакомбах, используя сложнейшие сенсоры, встроенные в его кристаллические нити, заменявшие волосы и способные улавливать даже самые тонкие энергетические флуктуации.

Несколько дней Зерек наблюдал за Каем. Он видел его отчаяние, его тщетные попытки снова активировать Осколок, его физическую слабость, которая, как он понял, была следствием Потокового Истощения. Он также видел и другое – упорство, почти маниакальное любопытство, искру чего-то… особенного в этом молодом Ассимилянте, в его почти чистом, неискаженном Резонансе, который редко встречался даже среди их собственных новичков. Что-то, что выходило за рамки обычного выживальщика из трущоб, что-то, что могло стать проклятием или благословением.

Он мог бы просто обезвредить Кая, если бы счел его достаточно опасным, и забрать Осколок. Это было бы самым простым и безопасным решением с точки зрения Ордена. Но что-то удерживало его. Возможно, это была древняя мудрость его расы, призывающая к терпению и глубокому пониманию. Возможно, он чувствовал, что этот Кай и его Осколок – не просто случайная аномалия, а часть какого-то большего, еще не проявленного Узора, который только начинал вырисовываться в искаженном пространстве Ржавой Ямы. Зерек знал, что истинное понимание требует наблюдения и иногда – риска.

Однажды вечером, когда Кай, измученный голодом, жаждой и тщетными попытками активации, сидел, прислонившись к сырой стене туннеля, и почти засыпал от изнеможения, он снова взял в руки Осколок. Он ничего не ждал. Просто держал его, как единственную связь с чем-то большим, чем эта унылая, безысходная, ржавая реальность. Это было его единственным сокровищем.

И Осколок снова отозвался. Но на этот раз иначе.

Он не вспыхнул светом, не завибрировал, не ударил энергией. Вместо этого Кай ощутил резкий, пронзительный холод, исходящий от камня, словно он впитал в себя весь холод Межслойя. И в его сознании, ясно и отчетливо, как выгравированное на металле изображение, возник символ. Один из тех, что он видел раньше, но теперь он был невероятно четким, сложным, состоящим из множества переплетающихся линий и точек. Символ пульсировал, словно живой, и на мгновение Каю показалось, что он понимает его значение, хотя не мог бы выразить это словами, словно знал, что этот символ – не просто изображение, а ключ к чему-то великому. Это было похоже на ключ, на фрагмент какой-то древней, космической карты или схемы, на нить в Великом Узоре.

Видение было коротким, всего несколько секунд, но невероятно ярким, почти болезненным. Оно оставило Кая дрожащим, с колотящимся сердцем, наполненным смесью страха, изумления и нового, острого предчувствия.

В этот самый момент Зерек, находившийся в нескольких десятках метров, в соседнем, параллельном туннеле, зафиксировал этот слабый, но четкий всплеск структурированной энергии. Его тончайшие сенсоры уловили паттерн, отдаленно напоминающий древние глифы Архитекторов, но также имеющий гармоники, связанные с… Каем.

К'зир понял, что время наблюдения вышло. Нужно было действовать. Этот Ассимилянт и его артефакт были слишком нестабильны, слишком опасны, чтобы оставлять их без присмотра. И, возможно, слишком ценны, чтобы просто уничтожить. Возможно, они были не просто случайной аномалией, а той самой "искрой", которую он так долго искал.

Глава 6: Незваные Гости

Кай все еще пытался прийти в себя после внезапного, почти осязаемого видения – символ, словно выжженный на сетчатке внутреннего взора, все еще мерцал перед его глазами. Холод от Осколка постепенно отступал, сменяясь привычным, успокаивающим теплом. Что это было? Какое-то послание? Предупреждение? Или просто отголосок его собственных, сбившихся с ритма нейронных путей?

Он так погрузился в свои мысли, в попытку понять непостижимое, что не сразу услышал. Тихий, едва различимый шорох, который был больше ощущением, чем звуком, донесся откуда-то из глубины туннеля. Сначала он подумал, что это крысы – огромные, мутировавшие крысы Ржавой Ямы, привычные обитатели этих затхлых глубин, или, может быть, какие-нибудь другие обитатели подземелий – более крупные и опасные. Но потом шорох повторился, ближе, и на этот раз Кай безошибочно распознал его. Это был не животный звук. Это был звук осторожных, выверенных, почти беззвучных шагов, слишком легких для человека в защитном костюме, слишком правильных для любого животного.

Кай вскочил на ноги, словно выброшенный из воды угорь, сердце снова заколотилось в тревоге, а его ассимилированный глаз, едва не заклинивший от паники, лихорадочно принялся сканировать темноту. Он инстинктивно прижал Осколок к груди, словно этот небольшой камень мог его защитить. Кто это мог быть? «Вороны»? Вряд ли они стали бы так тихо красться, словно тени. Кто-то другой? Охотник за артефактами, прослышавший о его находке, более умелый и опасный, чем местные бандиты?

Он затаил дыхание, вглядываясь в мрак, который, казалось, становился гуще с каждой секундой. Его единственный рабочий оптический имплант отчаянно пытался пробиться сквозь пелену тьмы и пыли, но видел лишь расплывчатые, обманчивые тени.

И тут из темноты, словно сотканная из самого сумрака, выступила фигура.

Она была высокой, почти три метра ростом, и словно соткана из лунного света и тени, из чего-то, что было одновременно реальным и призрачным. Ее контуры мерцали, переливались, то становясь почти невидимыми, растворяясь в окружающем мраке, то проявляясь с кристальной четкостью, так, что Кай мог видеть каждую деталь. Это не было похоже ни на одного Ассимилянта, ни на одно существо, которое Кай когда-либо видел или о котором слышал в своих обрывках свалковых легенд.

Фигура остановилась в нескольких шагах от него. Мерцание вокруг нее постепенно улеглось, и Кай смог разглядеть ее получше, вглядываясь в едва уловимый свет. Это был гуманоид, но совершенно чуждый. Его кожа была полупрозрачной, бледно-голубого, почти лазурного оттенка, и сквозь нее смутно просвечивал внутренний скелет, состоящий, казалось, из чистого, граненого кристалла. Вместо волос, на его голове возвышались тонкие, светящиеся нити, похожие на застывшие лучи света, которые едва заметно вибрировали, словно живые. Лицо было лишено грубых, человеческих черт – его линии были плавными, неземными, выточенными тысячелетиями эволюции. А глаза… Глаза были большими, без зрачков, и светились мягким, пульсирующим фиолетовым светом, очень похожим на свет Осколка, но гораздо более стабильным и чистым.