Альборада

Размер шрифта: 13

Составитель

Андрей Радашкевич

Книга издана при финансовой поддержке Министерства культуры Российской Федерации и техническом содействии Союза российских писателей

@biblioclub: Издание зарегистрировано ИД «Директ-Медиа» в российских и международных сервисах книгоиздательской продукции: РИНЦ, DataCite (DOI), Книжной палате РФ

Сиреневая папка

Где-то

Давай возьмём с тобой билеты в безвестный край,
тот, что за камерой храненья забытых в небе
чемоданов,
без пересадки и посадок, из снов беспутного круженья,
что населяют втуне утра, давай, давай. Похерим зимние
приметы прилежных дней, нерастолкованные руны
в пустых шкафах, давай сорвёмся с тем балконом
в кромешный рай за шлейфом недошедших писем
из более
чем странных стран, где заплетаются недели
и где зимуют
наши дни. Утрачен след, окно забито, раскрыты карты
на камнях. Давай покаемся ревниво о том, что время
отпускать себя и тех, кто облачён в неприкасаемые
ризы
лучом оледенелых солнц, не ждать, не ведать,
не цепляться
за осыпающийся край. Давай возьмём с тобой билеты
в себя,
в тебя и в нас с тобой, в забвенный дол разминовений,
где встреч размытая черта, уроним ключ, поднимем
веки
над окаянной немотой, с обрыва памяти забытой,
за амальгаму
всех зеркал сорвёмся в чаячее где-то, давай, давай.

2018

Листая небо

Листая небо отрешённо в необитаемые дни,
на плечи канувшего срока слагая мнимую вину
и юной музыки миндальные лады прослыша за
незапертым пределом, на росстанях смыкаемых
разлук, где отшуршали мамины шаги в прихожей
приснопамятного лета, заворожённо отплывая
к зеркальным островам без берегов в облаках
волокнистых Эль Греко, как в глаза деревенского
цвета, где ютится за бездомным порогом любовь,
перебирая чётки снов и зим необоримых,
листая небо обомлелое в необитаемые дни.

2017

«Мне любится ветер разлуки…»

Мне любится ветер разлуки
в напрасных кристальных дверях
и небо заплечное встреч, мне нравится
помнить: сквозь млечные годы измен
и скитаний меня ты ревнуешь ко мне.
О, в этих бренностях безлюбых
мы не устанем, как впервые, играть
в последнюю любовь, в ещё одну
весну земную и в воркованье сизарей
на облупившемся карнизе, и в крови
зуд неутолимый, и в блажь
шампанскую души.

2017

Монблан

Чтобы вернуться в климат 70-х годов, надо
подняться на 360 метров, и дикие животные
с каждым годом уходят всё выше.
Из беседы с климатологом

Коронованные козероги, горные зайцы, нежные серны,
робкие лисы и прыткие рыси, они поднимаются вниз,
всё выше и выше – в обратно, и оставляют нас одних
на бетонных лугах омертвленья, на помойках железных,
в электронном капкане, во всём, что мы так раболепно
заслужили, скатившись вниз на триста шестьдесят, а
насекомые, бабочки, мошки-мурашки успевают уйти
от нас метров на сорок в год – в лучезарную славу
Монблана, выше и выше, всё дальше от предавшей
их земли, туда, где ризы ледяные неузнанных богов,
где немо небо заземное им распахнёт лазурные врата.

2020

На тему

Конечно, сны невероятны
и неразборчива беда,
конечно, хочется в обратно,
где всё в сей час и навсегда,
конечно, скатерть в алых пятнах
и в полночь смылись шулера.

Конечно, сердце виновато,
конечно, память коротка,
как на причалах воскресенья,
среди утопленников яви,
где, растворяя створки рая,
зареем в смежные снега.

Конечно, тайны запредельны
и упоительно просты
в немой и подлый понедельник,
когда слагаются стихи —
и в срок высокого томленья,
и в час понурой суеты.

Конечно, смерть, конечно, ветер
и перебиты все следы,
и даже морок этот светел,
где за душой клубится пепел
и, залетая в межнебесье,
где сквозь себя дрейфуешь ты.

2017

Предутро

Распахнуто предутро в мои густые сны,
где тени сокровенные разматывают нить
из града опустелого зазимовавших душ.
Разубранные сени, расшатанный порог, и мы
сжимаем крепко стеклянный чемоданчик
с писчебумажным прахом отчаливших надежд.
Пора. Подходит поезд в обратные края, но не
сыскать билета, и в кассовом окошке качнёт
начёсом Пьеха: «где-то есть город, которого
нет». Уже почти светает, стирается перрон,
где лица непроглядные сворачивают взгляд,
и всё как на ладони отыгранных судеб, где
небеса краплёные, обжулившие нас на
тропах преткновений, на полустанке
встреч, где шпалы упираются
в мои пустые сны.

2017

Саудади

Полумладость, полустрасть,
полслезы в пустом окне – саудади,
полусладость в гоготне получаек,
и майолик лазурная блажь
в полумраке витражных радуг.
Мы вернулись, будто врозь,
восвояси, как Тежу – в голый океан
полуяви.
В гранёных стёклах
резные лики, и сроки поржавелые
на мраморных часах, чтоб с виража,
взрывая прану, горланя фадо,
свернуть за воздух, влететь за
время в лиссабонском слепом
трамвае, в прописные полусны
саудади.

2017

Пластинки

О мечты золотая игла, —
А безумье прославят поэты.
И. Анненский

За мной кружили вы по были, мои пластинки,
из городов, которых нету, и стран, которым
не бывать. О, вы спасали от Америк и возносили
в Ленинград. Вас упаковывала юность и волокла
на главпочтамт: развесив уши, расправив крылья,
себе я сам вас отсылал. Сквозь шип отыгранных
времён, царапины отпетых судеб вы охранили голоса
миров, которые погасли за краем раненых мелодий
и непростившихся стихов, где всласть по впадинкам
скользила ты, мечты золотая игла. Я не могу
вас больше слушать,
не слышать вас я не могу. Ни обожать, ни ненавидеть,
ни отписать в заветный хлам, что в пятом высится
углу, где пирамида поминаний и мавзолей младой
любви. Как кольца стёртые Сатурна, как дыры
чёрные вселенных, как рысаки в машинном смраде,
вы даром не потребны никому. Когда наш след,
как бред, простынет на той, виниловой дорожке,
мой ангел вас во снах покрутит, и за меня он
улыбнётся, и за меня поплачет он. Пусть перевяжет,
упакует и вдоль Невы вас пронесёт на главпочтамт,
за Исаакий, и отошлёт в немую вечность
мне заказную бандероль.

2017

Вермеер в Лувре

И мраморная струйка молока из неизбывного
кувшина, и пенка тишины парная на астролябии
миров, кристальный лепет лютни и клавесина
крышка расписная с ландшафтом пасторальной
немоты, струистые заморские шелка со снежной
оторочкой горностая и аллегория необоримой
веры, с которой кружевница разбитная корпеет
сквозь века, и жемчужная дымка на живом и
на мёртвом в недвижи́мой, как время, серьге,
несусветные сны обитаемой яви да краса
прописная угловатых землян.

2017

Прошедшее время глагола

29 января Пушкин умирает.
Из учебника

Никто не умер в свой тёмный срок, но помаленьку
умирает,
и всё, что совершилось, по Промыслу и неисповедимо,
в глобализуемом шаблоне приобрело (приобретает)
свой
радужно несовершенный вид. А прошедшее времечко,
оно
гибельно для мульти-культи и отключённо —
подключённых
с цветными проводками в голове.
О да, в начале б ы л о Слово, оно б ы л о у Бога, оно
б ы л о
Бог и творило во славе миры. Но у вас оно только
«бывает»
и давно ничего не творит. Кто дал команду,
кто запретил?
Тот, кто даёт и запрещает нам наше прошлое,
как память,
и наше время, как нас самих.
Прошедшее давно прошедшее, оно отнюдь
не совершенно,
но оттого, что совершилось, приобретает свой
благородно
совершенный вид, и оно никогда, как любовь,
не спряжётся
ни с беспамятным, ни с безродным.
Эпоха вырождения, ты поглощаешь всё зловонным
зевом,
сквернишь и подменяешь, но пока не растают ледники
наших судеб, как подранка немого, прижимаем
к сердцам
мы глагола прошедшее время.

2017

У мамы

У мамы без мамы по пояс сугробы
и талые души в прозрачных мехах,
безбурные ветры, ручные бураны,
сокрывшие пухом провалы дорог,
и стены за стенами глубей зеркальных,
где стаи немые в краях узнаванья
срываются в твердь отражённых озёр.
Уфа расступается, вчуже родная,
всевешнее дышит за стёртым углом.
У мамы без мамы до неба сугробы
и детская мгла заоконных миров.

2017

«Заглянув в бархатистые сумерки твоих…»

Заглянув в бархатистые сумерки твоих
одиноких глаз, я увидел бессонные прорвы
ночей без надежды на пегое утро, иконы,
отводящие глаза, и модные вещи, ладно
облегающие плечи, чёрные струи дорог
в лобовом невидящем стекле и закрытые
кассы иноземных вокзалов в отживших
городах, я увидел себя, кто, как тать,
неслышно прикрывает двери
в необитаемую ночь, где
угодил в твой взгляд,
в необратимый.

2017

Прохладный вертоград

За нами веют крылья света из незакатной
стороны, взлетают радужно мосты над краем
вогнутого моря, и кто-то в ноль часов и ноль
минут тридцать второго декабря, закрыв
неспавшие глаза, срывается за нас с покатых
крыш в любимых и небывших городах,
выносит невесомая рука из рыхлых рвов,
кишащих гадами познанья, над обрывами
раненых снов расстилается бережный
плат, и мы вкушаем яблоки соблазна, хлеб
покаяния отзывчиво жуём, и в злую ночь
безлунного томленья слова сливаются,
как ртуть, на берегу с ручными облаками,
где мы всегда совсем одни и никогда не
одиноки, где ждёт прохладный вертоград
и на плече ютится голубок
ветров зелёных.

2017

Записка

Небу было семнадцать лет, и ветра обнимали
за робкие плечи. Мы совсем не умели прощаться,
потому что всё было навеки, как меж пальцев живая
вода, как родное окно в тополях и желаний солёные
речи, но сорвались с мостов поезда, побелели глаза
фотографий и пустыня сожгла
шелкоструйные реки.
Мы стоим за погасшим экраном и обратное смотрим
кино пространных снов необратимых, пока на росстанях
разлук необитаемые души ведут недвижный хоровод,
пока раскрутится пластинка и вылетит в закрытое окно,
пока сжимаем в кулаке любовь нечитанной записки,
забитой в щель дверного косяка стократ обрушенного
дома, пока нас помнят, пока мы робко ждём себя
на пороге последнего неба.

2017

На мосту

На мосту за Нотр-Дам, что на остров святого Людовика,
передо мной по-крабьи ковыляла квадратная старуха,
обмотанная с головой бесцветными платками, бормоча
себе что-то под нос, и почему-то, хоть ни души кругом,
я не сразу решил, как её обогнуть: она выходила за раму.
«Passe ou trépasse», – она сквозь сны пробормотала, не
оборачиваясь, будто про себя. «Проходи или сдохни».
Я выбрал первое, но не смог оглянуться, предчувствуя
неладное во взгляде. Она неслышно наплывала сзади
сквозь толпы тонкие теней и сирые ветра,
по набережной
времени покатой. Всё та же пара прошлых лебедей
на полой Сене дрейфовала в подводных облаках, всё
тот же я выгуливал себя под голыми ветвями, всё
дальше от себя обратными шагами удаляясь.

2017

К фотографии отца

Они разглядывают нас из младости своей
с любовью, но без вычурной надежды,
они не закрывают глаз, опалённых
студёным стожаром всезнанья, и видят
нас, не видя, конечно же, насквозь —
сквозь всё, чего как будто не бывало.
Они рассматривают нас сквозь нас без
цели и обмана, и мы не опускаем глаз,
их нежно отводя туда, где всё кончается
сначала, пока не начинается с конца.

2017

На эоловых островах

На Эоловых островах я напился тирренского ветра,
я наслушался в гроте ангелов занебесных безгласных
кантов, нагляделся в купальне Венериной на блик
пугливой наготы и знаю понурым знаньем гипербореев,
что лапы пальм, плюмажи кипарисов, олеандры
на райских крышах, эвкалиптов пятнистые шкуры
и гребешки араукарий на вулканическом закате
сойдут в боренье зим необоримых отбросить
лакомую тень недвижного
морского минованья.

Слепые танцы прибрежной неги, и напоследок —
удар сирокко да пепел яви. Под сводом севера
свинцовым мне тот Эол зефирнощёкий – сквозь
несложенья, сквозь чащи счастья и соль юдоли —
слагает сказку из Петергофа, и если что-то
за нас и чает, о нас и помнит, то только
ветер, нетленно юный.

Сицилия, 2017

На выставке Магритта

Под утро курица снесла
яйцо себе на завтрак,
и выплеснулось розовое море за
недописанную раму,
где некто курит в трубке раздумчиво
свой нос и лицезреет ключ разгадки
сквозь скважину вселенского замка,
который не достать из-за – ни
хоботом ума, ни удочкой желанья,
ни верою в пустые небеса.

Сын человеческий с зелёным
яблоком лица, его проедет
паровоз, плывущий из камина
за облака невидящего взгляда,
где пялит мёртвая луна
свой бывший глаз на африканистый
Париж в немых химерах бытия,
где мы, на руинах обратных миров,
внимаем варианту грусти
восьмого антидекабря.

2016

«К чему ты снишься мне под утро…»

К чему ты снишься мне под утро,
не снишься въяве мне к чему,
когда струятся вогнутые тени
по ускользающей меже?
К чему глаза твои обратны
и неразборчивы уста,
когда безветрие так внятно
ваяет стёртую зарю?
Очнётся память на обрыве
безгласной пропасти высот,
где всякий взлёт необратимо,
как дым, срывается к тебе,
и побредёт, кляня и каясь,
краями цепкой лебеды.
К чему ты снишься мне под утро
в мирах, где время ни к чему,
и улыбаешься чему-то,
перебирая с негой меты,
дыша прерывно за спиной?

2017

Февральское посвящение

Жизнь – это только в рани стогласной,
когда всё бессмертно и все навсегда,
потом только кажимость, только терпенье,
чтобы помедлить и чтоб дотянуть – до чего,
и козе понятно, но коза тут совсем ни при чём.
Вот уже ни души ни в желанной дали́ и ни
рядом, сердце бьётся о рёбра вприпрыжку и,
наверное, всё-таки зря. Перед носом в бассейне
упрямо маячит серая пятка смертоносной карги.
Мы дотянем до сорванной ручки, мы ворвёмся
в чужие снега, обломив непослушные крылья,
надрываясь в пустых небесах. В этой школе
мы все недоучки. Ты, я знаю, меня вспоминаешь
там, где не было в жизни меня. Растёт трава,
спадают лица над свитком попранных времён,
давно смеются надо всем, о чём мы плакали
так сладко, и в этом мире совершенном мы
совершенно ни к чему. Это голая правда,
мой брат сердобольный, аж
до первого ветра весны.

2017

Благость

Благость незнания, радость разлуки,
солнце кромешного тла упования,
младость старения, нега борений,
пена безводных зыбей поминания,
небо терпения, прорва парений,
и за плечом наречённых возвратов
блоковских лётов радость-страданье,
розовый крест голубого розария,
сладость бескрылого сна прозябаний,
сорванный тын соловьиного сада,
где пасутся в тени иножители,
где обретаются недоземляне.

2017

«Мы получим нежданные письма…»

Мы получим нежданные письма
о приезде родных и любимых,
только всё это грянет без нас
и без них – в убывающем мире,
где гуляют в сандальях святые
по прогалинам росных лугов,
только вовсе не завтра, а ныне,
вот на этом диване, отплывшем
в лебединое озеро снов. Мы
поверим, что всё-таки были и
смотрели немое кино золотой
нескончаемой были или небыли,
всё равно, растворяясь над
Сеной весенней в хороводе
невольно живых.

2017

Над малым инзером

Кровохлёбка розоцветная и окопник-живокост,
кремоватый лабазник, придорожная пижма и
Шурале единорожье над зелёным межлиственным
взглядом, за коим спеет кроткое хотенье —
защекотать до смерти.
Кто не был никогда у Ямантау, тот не слетал с обрыва
Караташ за своевольем жеребячьим, чтоб посрамить
наринувших волков.
Урала гордого слоистые отвесы и резцы Орлиных скал
на сером дне отливших океанов, где хвойных снов
заманчивая мга и мхов седое оторочье, где ты
с Айгулью, ты с Айгиром окаменеешь безоглядно
немой волной оплаканной любви.

Айгир (Башкирия). 2017

«Не грусти, что нам не двадцать в акватории любви…»

Александру Мельнику

Не грусти, что нам не двадцать в акватории любви,
что не к нам скользит сей парус по целующей волне,
не тужи, что ветры никнут, провисают небеса над
курчавыми садами безвозвратной стороны, не грусти,
что никого, не пеняй, что ничего в переулках отрешенья,
где возлюбленные тени из зеркальных лабиринтов,
не моргнув, не обернувшись, за премудрыми котами
в расповапленных пирогах отплывают в никуда.

Золотое вино одиночеств подливая в бездонный фиал,
на широких атласных листах мы дописываем судьбы
под глухой и враждебный шумок, пересчитывая кляксы
симпатических чернил. Не грусти, нам вечно двадцать
в средостении любви, где ютятся души наши
до заведомой
поры. Дальше было всё не то: подтасовки да подмены,
и пустые измены себе. Бездну вешних предвкушений
не наполнить местным небом
и стихами никогда.

2018

Мистерия

Нас жрец земли земле не причастит.
М. Волошин

И мне был явлен власти клир павлиний и злата —
сволочной, я вызнал ад великих чудаков и рай
улыбчивых ничтожеств, лобзая пясть прозрачную
святых и ризы грехотворников блаженных, я был
последней тварью, что спаслась со мной в нечаемом
ковчеге, и провожал обжитые миры в зубцах кремлей
и пентаграммах пентагонов, по первопутку, в даль
и стынь лилась пунктирная дорожка початых дней,
ночей неизречимых в театре раненых теней, где
Мистериум Магнум нам упёрто в чело по воле
непреложной кукловода, я провожал гробы и нежил
обретенья, и млечный пепел поцелуев струило над
плечом паникадило снов, неся попятною волной
в заветный край посюсторонний, где резные просторы
Ленотра и где ветер Палермо на грудь, где блики
радужного блуда и лепет оголтелых бед, кривое небо
всех чужбин текло в вокзальные углы, кроило
лиственную сень в виду немой, оледенелой Леты,
я помню всё, что позабыл, и разглядел, что не заметил,
и я доселе не устал безлунным сном выгуливать себя
в долине божьих слёз на поводке неведенья охранном.

2018

Однажды

Однажды мы проснёмся в мире,
где рядом никого из тех, кем мы
клялись и жили, и где нас нет давно
в помине такими, как когда-то нас
любили в том небе, что мы населяли
задолго до себя, проснёмся в голом
сне о нас в смертельных сказках яви,
где, радуясь предвешним пустякам,
вплывая в хоровод развоплощений,
сужающейся щели мы пьём
обратные лучи.

2017

Ночное посвящение

Он говорит: «я на мосту». За ним шипит
двуглавая Москва. «Я никогда не доходил
до берега другого, переходил всегда на тот же».
Он говорит: «всё хорошо, я отхожу». И что-то
там про Пер-Лашез. Как больно быть большим
и сильным на однокрылом ветреном мосту. «А ты
помог мне, как всегда». Он знает, как и я, что конец
разговора приводит к концам, и мы молчим,
на стёршихся экранах мигает электронная тоска,
не ждя уже и не гадая, и на мосту предвечных
одиночеств ему теперь не до игры. Но Бах
заводит музыку прощенья в долине слёз, над
лунными ключами птица ночи расплёскивает
кожаные крылья, и змеи мудрости до срока
закусывают тонкие хвосты. Над синей книгой
небытия мы разлетимся величаво
по воле неба в густые сны.

2018

Прилёт

Где ты, где, моя тихая радость,
Всё любя, ничего не желать?
С. Есенин

Я летал в Ленинград когда-то, и бесстрашное счастье,
как небо, мне дышало в курчавый затылок. А сегодня
плетусь в Петербург, и фантомное горе тупыми когтями
расцарапало мятую душу, да не стоит гадать, почему.
Безучастные тени сонливо мне выносят чужой чемодан,
а за стеклом скользит такое и уж не рядится родным.
Мы себя так светло пережили, так давно мы забыли
себя. А ты кидай меня по свету, а ты считай мои грехи
на берегах лихого лета и в ковылях пустой луны. Это
я так, для надежды, это немножко о вере
или совсем о любви.

2018

«Отмотай меня назад, неразмененное время…»

Отмотай меня назад, неразмененное время,
целлулоидную ленту снов вселенских открути
до слипающихся кадров заэкранной белизны,
где влетает паровоз на всех парах в немые
залы, где бьёт макака кокос о камень и
обратным раствореньем продолжается душа
за воронкой полуснов, где города седого
детства уже в упор нас не узна́ют, хоть те же
полоумные на скошенных углах в пустых
объятьях одиночеств сосут бессмертья
леденец, где всё сошло и все прошли, и даже
память крылом надломленным под утро
не бьёт в забитое окно. Неприкаянное время,
промотай меня назад – к драгоценностям
дороги и к небренностям весны, где на
росстанях разлук и в преддверьях встреч
обратных мы вслепую мямлим «мама» и
в начале безначальном, и в нечаемом конце.

2018

Предновогоднее

Те, кто достойней, Боже, Боже,
Да узрят царствие твоё!
А. Блок

И листаем года, как чужие, не вникая в порожние сны.
Бесполый, безродный, безбожный, совсем человеко —
подобный в джинсовом мешке униформы, зашоренный
и оглушённый, он даже не смотрит на нас, когда и
заглянешь от страха в пустые, как дыры, глаза. Его
отключают, включают и дурят бесстыдно и зло: давай,
потребляй, улыбайся, вставляй проводки и любуйся,
любуйся на чёрный квадрат. Ему говорят: ты свободен,
и робот стандартной загрузки навек подключён
и доволен,
доволен программой своей. Безбожный, безродный,
бесполый, в глухом электронном сиротстве, уже и не
жалко его. И листаем года отрывные, и листаем,
листаем, листа… О, ненавидящий святую тишину,
ты, отключённо-подключённый,
да будет антицарствие твоё.

2018

В парке Со

Я пришёл к тебе прощаться, фиолетовое лето,
на серебряной скамейке. В обелисках кипарисов
ты уже не начиналось, ты ещё не проходило.
Сколько лет из лета в лето мы впадали по ранжиру
в вероломные бураны, в ледяные листопады
там, за устьем млечной Леты, где любили
и томились, всё сбираясь не остаться
и стараясь не пройти.

Как безлюдно. Так безбожно разверзаются лакуны,
на подлунном трафарете проступают пятна ртути.
Я пришёл с тобой расстаться, целовать нагие ветви
с позапрошлою листвою. Был лишь твой, теперь
ничейный на подоблачной скамейке, фиолетовое
лето на серебряном рассвете. Обними меня
за душу: ты ещё не начиналось, ты
уже не проходило.

2018

Поздний портрет
(Емельяну Маркову)

Мир лишь луч от лика друга,
всё иное тень его!
Н. Гумилёв

Пролески взгляда и ущелья разверстые души,
и бережны молчания меж слов, толкающих
к заветному обрыву. Ты не моя, но всё-таки
беда, ты не про то, но всё-таки надежда, и пусть
возлюбят где-то там не так, потому что не знаешь,
как хочешь, и пусть молитвы навсегда темны и
одиноки, ты не поверишь брату никогда и никогда
его ты не попросишь. Под языческой гривой
ковыльной пролески взгляда и холмы отгаданных
желаний, ты пишешь чью-то небыль о себе
и никогда её не дочитаешь.

2017

Воскресное

Разгуляю себя на ветрах на лету
облетающей яви, на серебряных
островах, где штрихи неразборчивых
чаек зачеркнули истлевший закат,
разброжу над рекой миновений
недвижимый, как прошлое, час,
тот, что вскользь успевали запомнить
обезглавленные короли.

Здесь, на набережной одиноких,
где пасут лебедей отраженья, колыхая
волною века, растворю в золотом
никогда безгласное, неверное
зазимовавших душ, колено —
преклоненное, поверившее в нас,
как голос отрешения на скате полых
круч и как Павловска донные тропы,
что навеки упёрты в меня.

2017

Магомаев

«Поёт народный…», как во сне, моргала Моргунова,
и – шквал, и шторм, уже никто не слышал «Магома…».
И вот уж Гендель на ура и Бах с Бабаджаняном,
и обрывается душа на небывалой ноте. И, отложив
«Советский спорт», «да, сила» папа повторял, хотя
по жизни ни за что ни Вагнера, ни Верди. И, синей
вечности дивясь, бабуся: «больно шибко», а мама
бережно вздыхала о вешнем, о своём. Казалось,
в звёздный океан мы все впритирку отплывём
на стареньком диване, да вот уж маюсь я один
на островке порожнем. Сорвался в прорву хоровод
любвей, скорбей и судеб, и вам за небом уж поёт
в своём жабо из облаков и снов залётно-юных,
зажмурив нежные глаза и в память пылко протянув
распяленные пальцы, непререкаемый Орфей,
последний полубог Советского Союза, где тает
точка наших солнц на выцветшем экране.

2019

Архаика

Святое небо предвесеннее разрезал клин
безвестных птиц, а там, глядишь, и несравненное,
и незапамятное там. Река стремит в немом
скольженье неотражённой яви сад, и наступает
неизбежность, и расступается зима руинным
видом пасторальным на несминаемых лугах.

Змеится след по бездорожью в прибрежный край
порожних снов, и на шелках слепой надежды,
под парусами грешных грёз я сопрягаю
незабвенность с непредсказуемостью слов,
и циферблат луны полдневной, как
невменяемое время на несверяемых часах.

2019

Желанное

Etre une heure, rien qu’une heure durant
Beau, beau, beau et con à la fois.[1]
Jaques Brel

Мне не дана заведомая малость – болеть за то,
куда ударит мяч иль отлетит терзаемая шайба,
и я, как Брель, на час, всего на час хочу побыть
смазливым простачком и вожделеть вечерний
сериал в стандартном опупенье. Мне не водить
сверкающих машин в безлюдье голых трасс,
летящих упоённо в никуда из золотого ниоткуда,
средь подключённо-отключённых с дебильником
в руках не теребить мигающие кнопки и не мотать
пустотной головой под электронные тамтамы,
мне не жевать на ватном хлебе мясную размазню,
облизывая пальцы и заливая коричневым пойлом,
не накупать, не слушать, не читать и не вещать на
новоязе, коверкая под инглиш родную попранную речь.
По милости Господней, мне не вздыхать от умиленья,
растя годами инопланетян под выбеленным кровом.
На час, всего на час среди собой вполне довольных
побыть красавчиком счастливым мне не… А вам?

2018

Белорусское фото

В садах отчалившего лета, куда летит
пыхтящий паровоз над Белой, Волгой,
надо мной, есть млечный остров белорусский,
где ждут благие голоса, ядро невызревших орехов
над озером в серебряных лесах, усатый дедушка
Ефим с крестьянскими ногтями и в допотопном
пиджачке, мне отрезавший тугую корочку от
розового сала, и бабушка Ульяна, прямая, как
венчальная свеча, с ухватом у печи, откуда
возникали чугунки и печёная бульба, да тётя
Аня с яблочным румянцем и целой кружкой
парного молока на том дозвёздном сеновале,
где спали сладко с кузеном Колей, москвичом
(что повесится после тюрьмы), как ангелы
шальные на задворках напрасного рая, руины
церкви над озёрной сталью и волны добрые
полей под нивою распаханного неба, где я бегу
с июльского холма, расплёскивая душу,
за тем собой, кого ветра курчавые любили, а вы
стоите смирно, на века, Савелий, Саша, Василёк,
две Анны и Матвей, и бабушка Ульяна, и
дедушка Ефим, как на нечаянной иконе
садов отчалившего лета.

2019

Пламя Нотр-Дам

Блажен, кто посетил сей мир
В его минуты роковые…
Ф. Тютчев

Собор Парижской Богоматери, тебя сожгли,
как Жанну д’Арк, но Приснодева не дала
тебе погибнуть в пламени безбожном. И словно,
кто-то усадил меня напротив, следить за первым
жиденьким дымком, потом за жёлтыми клубами
и первым языком алеющего ада. С тобой сгорала
и душа, и память сопричастно вековая, но шесть
ты отзвонил в последний раз, ещё живой, ещё
дрожа у края, и солнце невозможного заката
зависло над тобой, не смея откатить за грань
без дна и без возврата. «Заткнись!», сказала мать
по-русски безмозглой девочке, увязшей в жиже
интертрёпа. И кто-то щёлкал из машин,
и кто-то плакал не стыдясь, целуя взглядом
разлученья и хрупкий шпиль, и петушка,
упавшего с поруганных высот и вешней сини
в бурлящую багровую геенну. Прощай, мой
Нотр-Дам, до вечного возвратного свиданья.
Теперь молитва лишь одна: чтоб не отдали тебя
безбожникам глумливым на оскверненье их
мёртвым циркулем и смрадом пирамид. Однажды ты
была, обитель душ, среди парижской маеты и
духа сирого томленья, и я к тебе без мысли
забредал и отходил, и возлетал в твоё ручное
поднебесье, где нас Она, как пасынков, хранит.
Собор Парижской Богоматери, ощерившись
беспомощно химерами у края, как куст терновый
над обрывом, пылает над землёй, неопалим.

15. IV.2019, набережная Сены

Элегия моря

Михаэлю Шербу

А где-то,
где-то, где всегда
ждёт праведное море, безбрежный
взгляд необратимый и небо юной синевы,
где ту забвенную записку, что запечатали мы
лунным поцелуем, читает ветерок беспутный,
блаженно нас перезабыв, за небом скомканным
низины и плечом нечаянным твоим, за волоком
мокротных ноябрей и прорвой дней повинных, где
абы как и впопыхах мы отбываем беглый срок,
чтоб лечь прилежно спать и проснуться под утро
мёртвым, дышит в окно непреложное море, где
осыпаются зимние книги и отпадает в пустое
душа – из слякотного нежеланья желаний,
брешущих втройне, постичь, что где-то,
где-то, где-то, где присно,
ныне и всегда.

2019

Городское

Писать несчастные стихи
придёт недобрая охота.
Уж в злато рядятся дома,
и сверещат о непреложном
несопричастные дрозды,
в бульдожьей морде отпечатан
зубодробительный удар,
и лялечки, заклёпанные соской,
в безумных чепчиках сопят.
Кому-то блажь не по карману
у расфуфыренных витрин,
чего-то всем на свете мало,
кому-то нас отнюдь не жаль.
Всё суета весной раздольной,
во всём тупая благодать,
но всё-таки и как-никак
возьмёт нелёгкая охота
писать напрасные стихи.
А на мосту, таком сутулом,
над убывающей рекой
на необузданной гитаре
терзают с жаром по-испански
непререкаемый «My way».

2019

Ломая неравные строки

Ломая неравные строки и распиная по слогам,
меня написали стихи неловким, как юность,
верлибром, эпитеты перекроили, метафоры
сбили с орбит, швыряя о сизые скалы и в лёт
поднимая слепой, сводя с колдунами нагими
немых и глазастых пустот. Меня учили неуменью
и к неразумию влекли сомнамбулические тропы
непроницаемых урочищ и неразгаданных широт.
Со мною даже не считаясь, меня не ставя ни
во что, они дразнили и глумились, они клялись,
кутили, врали, к плечу по-детски припадая
под хор оплаканных миров, и возносили до
приступий непредрекаемых твердынь. Я их
поил росой астральной, единорожьим молоком,
прокатил на гондолах и тройках, научил не стенать
на прощанье и влюбляться навек, как впервые, над
обрывом предвечной весны, проводил анфиладой
зеркальной отшумевших безмолвно веков, но
ни за что не расставался и никогда не приручил.

2020

Чувствительное путешествие по Невскому проспекту

Я не понимаю, почему мой климат
находят дурным.
Николай I

А невские чайки галдят за окном
на краю отведанного неба голосами
незнающих ночь. Я уже гостиничный,
я теперь не тот. Постоянно-непостоянная
здесь по-прежнему климатология, хотя
мастеровые, скидывая шапки, всё крестятся
на небо в пять утра на дождливых перекрёстках
отмыкаемых веков, творя забытую молитву,
и высота домов на Росси по-старому равна
ширине мостовой, как в идеале готовальном,
а Невский начинается с пустых чертогов
белого царя и нисходит прямо к лавре, где
воззванных зряшные заботы и старанья
преданы заботливо земле. И где он, Сукин
переулок, где Молчаливая и Проходная где?
Трактир для прибывающих с обеденным или
ужинным расположением? Кто, нежа прихоти,
здесь продаёт заморские помады для скорого
ращения волос? Кто поплёвывает в воды
с несводимых мостов ради собственного
удовольствия?.. Я уже гостиничный, я
теперь не тот. «А воспоминания? О,
воспоминания!» И является неумедлительно,
и не спит восемьсот восемнадцатый
под свою отчалившую музыку
роговых хоров на островах.

2017. СПб.

«Над зимней Сеной ввечеру с бутылкою вдвоём…»

Над зимней Сеной ввечеру с бутылкою вдвоём
сидит нестарый бородач и смотрит неотрывно на
неприкаянную зыбь, всё думая старательно о том,
чего и сам не знает, а на асфальтовой заплате
впечатаны следы от торопливых лап дурашливой
дворняги, отбегавшей давно. Над зимней Сеной
в золотом венке оплавленных огней взлетает тяжко
Нотр-Дам в пустые небеса, нахохлились сутулые
дворцы из недописанных романов, и окна их немые
зашторены брезгливой пеленой негаданных веков.

Над зимней Сеной, под сенью кряжистых мостов,
не спят опухшие клошары на каменных скамьях,
окликая пернатые сны в подслеповатой желтизне
видавших виды фонарей, свербит беспутная звезда
над крышей барж и пальмами плавучих ресторанов.
Над этой бездной плыл и я, себя в себе не чая,
и что-то верило в меня, как в небыль, обречённо,
под голой кроной вдалеке аккордеон картавый
брехал лениво о любви и неге бытия, поскольку
жалобы не к месту над зимней Сеной всё равно.

2019

Облако

Под небом вечно голубым…
А. Пушкин

Прозрачные века назад,
когда я был зелёной ящеркой
на ноздреватом тёплом камне
и так же обомлело созерцал
лежащее эфирною подошвой
на Таволаре облако, небесный остров
на земном, земным не отягчённом,
и слушал отвлечённо, как выпевают
италийцы слова, подобные аккордам
на языке нечаянных богов,
развеянных мистралем побережным
тогда ещё, когда я был в когда и
в никогда дроздом разливистым
на вычурной оливе и этой рябью
бирюзовой под бережной ногой,
зелёной ящеркой на камне
неслучайном, небесным островом,
лежащим на земном.

2018. Сардиния

Памяти Мишеля Леграна

«До свиданья, милый, вспоминай меня…» А там,
где песни были музыкой, мы шли под зонтиком
шербурским к вокзалам памяти пустынным, лил
дождь заплаканных прощаний по переулкам
праздных встреч, за рамой судеб беспризорных, за
зеркалами полых дней. Струился дым неузнаванья
по рельсам сплавленных путей. Мы покидали всё,
что мило, срываясь с богом в никуда, а за экраном
плакал голос о том, что скоро нам семнадцать,
что нам семнадцать на века. Мелели реки под
холмами, мололи мельницы сердца. Мы никого
не узнавали за тополиною метелью необитаемых
дворов. Плели нам песни из мелодий, крутили
млечное кино, и мы стоим на том перроне с забытым
зонтиком шербурским под ливнем преданных
прощаний, как за экраном музыки разлук,
рука в руке, в неизгладимой.
До свиданья, небыль,
и прости.

2019

Ноябрьское

Воют вьюги над вчера, а на завтра —
сальный пепел, память – брошенная кошка
на обочине чужбин, обложили наживное
стены ветошных дождей.
Что ж, возьму себя за холку, отнесу в безлунный
край зябко ёжиться на полке опоздавших поездов,
где в нигде, на заветной сторонке
облетает стеклярусный лес.
Растворяется звезда, убеждает неизбежность
и в полуденном бассейне аккуратный педикюр
на артрозе треногой старухи и
помада на бывших губах.

2019

Португальская пауза

А в закатном окне голубое перо можжевельника
помавает величаво на голом океанском ветерке,
олеандры в пунцовом цвету и фиалковые жакаранды
вдоль непрожитых млечных путей. Тоска, треска,
зеркальные сардинки, что тают, как любовь, на языке.
Я вызнал, где зимуют наши аисты, примостившись
на башнях соборов, под крестами, на скатах крыш,
и откуда приносят розоватых сестриц и насупленных
братиков в долгих клювах, как манну с небес, я гладил
взором золотые алтари с майоликой лазурной, где
Пречистая Дева с покрывалом крылатым прижимает
покрепче Младенца на крутой и бурливой волне.
Тоска, весна и пена мирозданья, в перламутровых
гротах Алгарви, где зависшая в просини чайка,
приютилась в раку́шке навеки
отболевшая былью душа.

2019

Последние

Нечаемой и млечною тропой
когда уйдут последние поэты,
настанет Никогда, умолкнет
музыка возлюбленных прощаний
и люди перестанут вспоминать,
а мир прикинется извечно милым
и невозвратным, как всегда,
и ничего под небом не случится,
очнутся дигитальные стада и
ринутся к чему-то подключаться,
не видеть чтоб, не слышать и не знать,
и наплодят шаблонных роботят,
завалят торжища унылым хламом,
размножат лики антибожества,
осыпется Джоконда в сейфе
чванливых мэтров нон-искусства,
не уставая полуулыбаться сквозь
зыбкие века чему-то ничему,
над бледным видом сиротливым
поднимется волной обратный ветер,
срывая занавес обманной яви,
в мерцающих садах беззвучно
захлопнется межлиственная дверца,
куда уйдут последние поэты
по одному в святое Никогда.

2019

Пусть

Пусть всему проходить, чтобы слыть невозвратным,
исчезать, как и нам, на лету, в золотом смертоносном
тумане, пилигримы разлук, пассажиры заблудшей
надежды, пусть всему не бывать, чтоб продлиться
в сей редеющей попусту яви на сожжённых любовно
мостах. Мы рождаемся, чтобы сойти, и встречаемся,
чтобы расстаться, и катать неоплаканный прах
в заскорузлых, как память, ладонях. Паладины потерь,
аргонавты зияющих хлябей, на упёршейся в небо тропе,
у щелей над утраченным раем мы заводим неверный
будильник во снах на вечность без пяти, чтоб вовек
не забыть и не знать в зацветающей попусту рани,
что было тут отнюдь не с нами и
не коснулось нас никак.

2019

Сиреневая папка

Мне возвратили папку из 70-х. За солнцами
обрушенных небес и тенью тех, кто ревностно
хранил её, она ждала меня в бедламе антресолей,
пока наматывались адские круги веретеном
пресветлых ожиданий. Срывались хрупкие миры,
не охнув и не помахав, в раззявленную бездну,
родные взоры гасли на меже обратных горизонтов,
скользили страны, годы, города по лезвию
небезопасной бритвы. Она хранила письма и стихи,
и лепет юных дневников, с таблицей умноженья
на обложке, под узелком завязанной тесьмой. И вот,
спустя всего полвека, полнеба, полсебя и прорву снов
необратимых, я вынимаю тонкое письмо, на коем
бережной рукой весны обетованной указано, что не
должно остаться не раскрытым. Сквозь полые века
дождей, ветров и солнц оледенелых оно дошло
под сорванную кровлю за корочкой нечаянных небес,
а в нём «люблю» или «прости», и Саша тот, который
не умрёт, и ты, и ты – за краем незакатным узнаванья,
где вечность распечатает его немеющей рукой.

2019

В иное

Снежное посвящение

Анастасии Андреевой

На своих неуместных местах,
пригвождённые каверзным роком,
как бродячей окрестно чумой,
мы внимаем немым облакам
над ландшафтом безвинного мира:
грешно снюсь разбитному Парижу,
млечно бредит тобою Брюссель.
Пригвождённые сирой свободой
ко своим несусветным крестам,
как летается нам поневоле,
как нам дышится без дураков
в чужеродно-чужбинном просторе
тех отечеств, где всякий чужак.
Я хожу в твои голые рощи
за глотком из иссякших ключей,
ты вплываешь в незрячие окна
обитаемых мною дворцов.
Занимаются смерчи видений,
ускользают за взгляд корабли,
забываются ветхие дети,
нежно видясь у края друг другу
на своих неуместных местах.

2018

Третья Венеция

Тебя не замарает авангадость и не изранят
праздные шаги – зелёная вода стирает явь
брезгливо и бесстрастно, и мраморные львята
на мраморных балконах незряче пялятся,
как древле, в опалово-подлунную лагуну, где
проплывают мимо снов гравюрные палаццо
в вивальдиевых ларго, недвижимо, где суетно
снуют гробы повапленных гондол, поблёскивая
сумеречным лаком, где на бронзовой шляпе
Гольдони восседает пугливая чайка. Ты
в съеденных веками зеркалах и в колоннах,
одетых в бархат, в драгоценных надгробьях
незнаемых дожей и смарагдовой ртути каналов
ждёшь каждого, как никого, кто пропадает
тут навеки в забитом стрельчатом окне,
ёжась в сотлевшем парчовом халате.

2019

«Странствие будет сладостно страшным. Сядем…»

Странствие будет сладостно страшным. Сядем
с тобой поутру на дорожку, как садился я с мамой
тогда. Я любил тебя, как душу, никогда не встретив
въяве, узнавая всякий раз. Там, за кромкой обратного
моря, голубое солнце ночи братьям и сёстрам
не слепит глаза. Странствие было кратким, как
вечность, близким, как небо, живым, как вода.
Посмотри мне вслед и мимо. Я дарю тебе ошибки
и спасительную боль, узелок дорог напрасных,
восхожденье на полые горы, паруса полоумных
надежд, на исчерченной ладони – архаическое
сердце из гербария хвойных ветров. Странствие
было страшным и страстным. Сядем с тобой у
размытого края, обнимая молча память за
беспомощные плечи. Там, за рамой последнего
моря, братья и сёстры в ризах света проливного,
там, под белой тенью кроны, ты
за небом ждёшь меня.

2019

В копилку

В копилку дней обугленных, в гербарий полых снов
с предутренним борением тебя я положу, а там уж я,
который, и мама, как всегда, там вы, кого, кому, коты
прекраснодушные и шоры жития, там пена
придорожная
в непрожитых краях безбрежного течения обратных
облаков, там всё непоправимее, чем полдень на часах
полночного безвременья, поверившего в нас. Смотри,
уж приближается стена косых дождей из-за лепных
небес, стихи круглей, короче, подводнее закат,
с потерянной улыбкой вникая в прописное,
на вогнутых ступенях обрушенного
дня ты учишься не верить,
не помнить и не знать.

2019

Воздухоплаванье

Алексею Кривошееву

Меж Ленинградом и Уфой, Харибдой меж
и Сциллой, сирены гиблой яви всласть
швыряли нас о скалы, и пела глубь, как
Ихтиандру в нелётных аэропортах:
«Эй, моряк, ты слишком долго плавал…»
Мы забывали за углом пустые чемоданы,
набитые вселенской мглой и мёртвыми
цветами. Но всё проходит, всё прошло
с нечаемой улыбкой, два мальчика, седеющих

1Побыть на час, всего на часКрасивым, красивым, красивым и тупым одновременно.

Жак Брель

Продолжить чтение

Альборада

Сиреневая папка

Где-то

Листая небо

«Мне любится ветер разлуки…»

Монблан

На тему

Предутро

Саудади

Пластинки

Вермеер в Лувре

Прошедшее время глагола

У мамы

«Заглянув в бархатистые сумерки твоих…»

Прохладный вертоград

Записка

На мосту

К фотографии отца

На эоловых островах

На выставке Магритта

«К чему ты снишься мне под утро…»

Февральское посвящение

Благость

«Мы получим нежданные письма…»

Над малым инзером

«Не грусти, что нам не двадцать в акватории любви…»

Мистерия

Однажды

Ночное посвящение

Прилёт

«Отмотай меня назад, неразмененное время…»

Предновогоднее

В парке Со

Поздний портрет(Емельяну Маркову)

Воскресное

Магомаев

Архаика

Желанное

Белорусское фото

Пламя Нотр-Дам

Элегия моря

Городское

Ломая неравные строки

Чувствительное путешествие по Невскому проспекту

«Над зимней Сеной ввечеру с бутылкою вдвоём…»

Облако

Памяти Мишеля Леграна

Ноябрьское

Португальская пауза

Последние

Пусть

Сиреневая папка

В иное

Снежное посвящение

Третья Венеция

«Странствие будет сладостно страшным. Сядем…»

В копилку

Воздухоплаванье

Поздний портрет
(Емельяну Маркову)