Моя жизнь в городе ангелов
© Анна Башкатова, 2025
© Издательский дом «BookBox», 2025
«Глазки горят»… Я не понимаю этого выражения. Уже не понимаю. Возможно, когда-то оно и имело для меня определённый смысл, но сейчас… После того как на каждом педсовете, на каждой планёрке, на каждом углу постоянно слышится: «Вы должны сделать всё, чтобы у детей горели глазки…» – эти слова стали вконец заезженными и выхолощенными. Как определить это самое «горение глазок»? Чем оно отличается от простого интереса детей к уроку, к учителю? Нет ответа. Но некоторые мои коллеги как-то умеют распознавать сие явление, о чём довольно часто и докладывают. Меня лично оповестили о загадочном горении два раза. Разумеется, речь шла о моей дочери. Впервые я услышала о таинственном эффекте от учительницы литературы:
– В пятом классе у Яны на уроках глазки горели, а в шестом что-то я такого уже не вижу…
Я попыталась дознаться у Яны, что изменилось в её глазках в шестом классе. Безуспешно. Сам предмет Яне как нравился, так и нравится какими-то кусками, в зависимости от произведения, изучаемого в определённый момент. А от самой учительницы дочь как была, так и осталась без ума. Уходя на каникулы после окончания шестого класса, она жалела только об одном:
– Теперь три месяца не увижу Галину Александровну.
Во второй раз мне удалось разузнать чуть больше, за что большое человеческое «спасибо» коллеге-биологичке. В июне месяце я, стремительно покидая родные пенаты, увидела в школьном дворе нашу Сергеевну, увлечённо наблюдающую за прополкой клумб, и притормозила, дабы обсудить один насущный вопрос:
– Здравствуйте, Ирина Сергеевна! – вспомнила я полное имя-отчество.
– Здравствуйте, э… – замялась Сергеевна. Мой подвиг оказался ей не по силам, хотя я отработала в родной богадельне уже пять лет.
– Подскажите, сделайте одолжение, какие пособия по биологии покупать для седьмого класса?
– Да просто рабочую тетрадь к учебнику, автор тот же.
– А тесты?
– Нет-нет, только рабочую тетрадь. А ваш ребёнок в каком классе?
– Перешёл в 7-й «Г».
– Ой, так я же там веду! А как фамилия ваша?
– Да такая-то.
– Да что вы? Вот даже не знала, что это ваша дочка (ещё бы!)! Какой ребёночек замечательный! Умница, просто прелесть! На каждом уроке так слушает, так работает! И глазки прямо горят!
Дома, не в силах более сдерживаться, я учинила Яне допрос с пристрастием. Дочка, конечно, всегда говорила, что ей нравятся уроки биологии и учительница «классненькая», но меня прямо-таки заели эти «горящие глазки».
Благоразумно не упоминая горящие органы зрения, я «изо всех щенячьих сил» пыталась выяснить, что больше всего нравится Яне в уроках биологии, чем они так интересны, какой вид работы наиболее увлекателен… Не скажу, что добыть сведения оказалось легко, но в итоге выяснилось примерно следующее: больше всего на уроках биологии Янке нравится, когда Ирина Сергеевна рассказывает про всякие случаи из своей жизни, к биологии имеющие весьма и весьма отдалённое отношение. Короче, байки травит. А про размножение грибов как-то не очень и «прикольно» слушать.
Так я и бросила это дело. Видимо, определять загадочные «горящие глазки» доступно не всем, а лишь избранным, в число коих я не попадаю и вряд ли когда-нибудь попаду. В нашей школе избранные редки, больше самые обыкновенные, среднестатистические попадаются. Всякие, одним словом, как и везде.
Писать о коллегах так же тяжело, как и о мёртвых или, выражаясь более современно, о Путине: тут либо хорошо, либо ничего. В произведении с вымышленным сюжетом проще: набросал сюжет, замарал его всеми оттенками чёрного, и готово. И никто в тебя камень не бросит: да, плохой герой, нехороший, но ведь выдумка же! Но я-то пишу «не сказку, а быль…». Так что не только бросят камень – завалят валунами (это если повезёт, а то и чем похуже), не выберешься. Однако…
Эльза пришла в школу годом позже меня. На собеседовании с директором она сразу изъявила желание работать с младшими школьниками, честно признаваясь, что со старшими вряд ли справится. Ей с удовольствием пошли навстречу, т. к. в нашем заведении, неизвестно почему, в младшей школе считается работать «непрестижно». Сначала я думала, что это напрямую связано с возрастом детей – не царское это дело с малятами возиться. Но позже, понаблюдав за обстановкой изнутри, так сказать, я поняла, что всё гораздо проще: нежелание работать в младшей школе шло не от психологии, а от физиологии. Сейчас я почти уверена, что такое пренебрежение к «младшеньким» возникло по той причине, что из «старшей» школы в «младшую» добираться далеко, нужно пройти целых… 200 метров. Копыта же отвалятся!
Здесь мне придётся сделать небольшое отступление. Наша школа – самая большая во всём городе, её «средняя наполняемость» каждый год колеблется от 1300 до 1400 человек, хотя наш микрорайон не самый большой. В остальных школах города, коих насчитывается около 50, обучается не более 700 человек. В каждой, разумеется. Почему? Да потому. Просто директор у нас очень… Тут на выбор: либо очень добрый, либо очень жадный. Выводы вы можете сделать сами, если я скажу, что по месту прописки в школу обязаны принимать всех, а вот из других микрорайонов – по мере наличия мест. Так вот, в нашей школе места есть всегда! И неважно, что в классах сидят по 30–32 человека, даже парт иногда не хватает. Одних первых классов у нас в этом году семь. Семь! Хотя ерунда всё это! Некоторые мои коллеги до сих пор содрогаются, вспоминая, что несколько лет подряд им приходилось работать в седьмом классе «К»… Подключаем знания арифметики за первый класс, исключаем из алфавита буквы «Ё» и «Й» и путём несложного подсчёта приходим к выводу, что параллель седьмых включала в себя в те годы 10 классов!!! И это только седьмых! Коллеги тогда работали в три смены!
Наконец, даже директору стало ясно, что нужно что-то делать. Окинув соколиным взором окрестности, наш главнокомандующий обнаружил прямо напротив школы, ровнёхонько в двухстах метрах, детский сад. Обратившись в соответствующие организации, директор выпросил здание для «общественных нужд». Детский сад расформировали, а младшеклассников с 1-го по 4-й класс отправили в «заоблачные дали», за 200 метров от дома родного. Пока преподавание иностранных языков, как и положено, начиналось с пятого класса, сия «отдалённость» никого не волновала. Но как только закон, явно порождённый чьим-то нездоровым воображением, повелел терзать детей, ещё по-русски-то плохо выражающихся, английским, немецким и французским со второго класса, тут всё и началось! Двести метров стали неодолимым препятствием, ей-богу, как в войну. Никому не хотелось тратить зимой две минуты на одевание и одну минуту на пробег между школами. Весной и осенью, конечно, меньше. Добавьте ещё сумки с тетрадями и магнитофон, который всенепременно требовался учащимся до наступления компьютерной эры. Возможно, поэтому никто из сложившегося коллектива старшей школы в младшую, мягко говоря, не рвался. Простите за длинное отступление, зато теперь вся подоплёка «интриги» вам видна. И именно поэтому Эльзе с готовностью пошли навстречу, избавив старшеклассников от неё, а её – от них.
Казалось бы… 2-й, 3-й, 4-й классы… Что их воспитывать-то? Где притявкнул, где по головке погладил, там посмотрел сурово, тут помурлыкал ласково. Но Эльза пошла другим, непроторённым путём. Учитывая, что институт она закончила позже всей нашей компании, допускаю, что предмет педагогика сильно видоизменился и новые методы обучения подрастающего поколения узкими ручейками стали просачиваться в массы студентов и молодых преподавателей. У нас же страсть как любят новые приёмы и методы. Кто знает…
Короче, Эльза, решительно отринув все старые, используемые ещё при царском режиме приёмы, встала на новый педагогический путь. Если ей что-то не нравилось на уроке или она не могла справиться с расшалившимися детьми, она просто… уходила. Без «здрасьте», без «до свидания», без последнего «прости». И это ещё хорошо, если классный руководитель сидел тут же, в классе, тетрадки проверял на последней парте. В таких случаях он брал всё в свои руки, и дети успокаивались за 2–3 минуты. Но бывали случаи посложнее, когда классного руководителя не оказывалось за той самой последней партой. Вот уж ребятки тогда резвились! По полной! Один раз стул сломали, в другой раз палец… Одним словом, весело и с пользой проводили 45 минут, отведённых на изучение английского языка. И тут возникает естественный вопрос: а как всё это веселье отражалось на Эльзе, которая, между прочим, в эти 45 минут несла ответственность за данный конкретный класс? Ведь у нас даже с урока нельзя выгнать ребёнка – вдруг он в коридоре упадёт, поцарапается, лоб разобьёт? Отвечать за это будет тот, кто вёл в этот момент урок! Так как же? Что получила Эльза – выговор, вызов на ковёр, лишение премии? Ну, почти. Ценный молодой специалист получал утешения, заверения в том, что «дети, безусловно, ужасные», несколько раз завуч младшей школы лично присутствовала на её уроках и с помощью непререкаемого авторитета наводила порядок. Это было. А больше ничего не было. Хотя другим за неумение «поддерживать дисциплину» в лучшем случае давали по шапке. В худшем – по карману. Интересно, однако, девки пляшут…
В то время в младшей школе мы трудились втроём: я, Ира и Лиля. О себе подробно распространяться не буду, повествование только начинается, так что лучше немного расскажу о своих боевых соратницах.
Лиле на тот момент было где-то около 45 лет, из которых 15 она честно – честнее некуда – бросила в ненасытную пасть нашего учебного заведения. Лиля отличалась редкой по нынешним временам добротой, а желание помочь неопытной коллеге (имею в виду себя) было абсолютно искренним. В год моего поступления на работу начальство как раз стало широко внедрять учебник английского языка Spotlight, и Лиля, уже успевшая с ним поработать, стала моим «путеводителем» по Spotlight, так как я, ознакомившись с данным пособием, впала в ступор. Помнится, первым моим вопросом был такой:
– А как здесь дети учатся читать? На какой странице начинают давать правила чтения? Я что-то пропустила?
– Никак не учатся, – ответила Лиля и рассмеялась: уж больно глупо я выглядела. Потом пояснила: – «Никак» в традиционном смысле. Здесь совершенно другой принцип обучения, апробирован на Западной Европе.
Ну, ясно. Как известно, что немцу здорово, то русскому – смерть.
Не буду мучить вас непонятными терминами, которыми так богата моя профессия, постараюсь кратко и доступно.
Метод обучения основывался на звукоподражании, а проще, на тупом неосмысленном повторении. Открываете учебник, видите кошку на рисунке, под рисунком подпись: cat. Учитель произнёс: «cat», дети за ним повторили: «cat» (число повторов определяется только терпением учителя – от трёх раз до пятидесяти). Повторили – значит, и попутно запомнили, что cat это «кот». В другой ситуации, на другой страничке, увидев слово cat, дети должны его вспомнить, опознать, так сказать. Всё это втолковывала мне Лиля, пользуясь такими же словами, какими психам сообщают о том, что кастрюлю на голове не носят. Я поверила в это не сразу, но пришлось.
Дальше – круче. Узрев, проморгавшись и убедившись в собственной трезвости, я осознала, что ровно на восьмом по счёту уроке во втором классе мне предстоит объяснить детям, что такое неопределённый артикль в английском языке… Помня при этом, что такого понятия в русском языке не существует, аналогию провести не с чем. Объяснение следовало дополнить тем важным фактом, что неопределённый артикль «а» употребляется только с исчисляемыми существительными в единственном числе. Осознав глобальность проблемы, я впала в истерическое состояние. Объяснить всё это детям, которые пока с огромным трудом понимают, что вообще такое существительное, а уж о каких-то исчисляемых существительных и заикаться не стоит! И снова Лиля, уже прошедшая через эти муки, бескорыстно поделилась со мной своими наработками.
– Возьми с собой магазинную этикетку с любой вещи, напиши на ней это пресловутое «а» и поясни, что в английском языке те предметы, которые можно купить в магазине, «носят» с собой такую этикеточку, как русские вещи «носят» ценники. Стол можно купить в магазине? Можно – значит, говорим не просто «table», а «a table».
Маму можно купить в магазине? Нет, следовательно, маме этикетка «а» не нужна.
– Уверяю тебя, – продолжала Лиля, – детям этого вполне хватит. А про единственное/множественное число потом как-нибудь ввернёшь, уж это они знают, проверяла лично.
И Лиля оказалась права. Я сомневаюсь, что без её помощи я сумела бы превратить Spotlight, совершенно неудобоваримый для России учебник, ибо, напомню, разработан он был для Европы, во что-либо, хотя бы на треть понятное детям. И сейчас, на этих страницах, я хочу сказать «спасибо» Лилиной щедрости, доброжелательности, бескорыстию и готовности помочь не только в делах школьных. И в личных отношениях Лиля была такой же: с ней можно было поделиться всеми своими тревогами, сомнениями и знать, что тебя всегда ждёт участие, понимание и доброе слово.
К сожалению, у Лили всё же имелся один недостаток, по крайней мере, в нашем коллективе я считаю это недостатком. Она была на сто процентов из тех людей, о ком говорят: «Кто везёт – на том и едут». Лиля категорически, ни при каких обстоятельствах не умела говорить «нет». Поэтому ей всегда подсовывали самые мерзкие классы, отнимали хорошие, давали немыслимую нагрузку и вынуждали по семь раз на дню мотаться как савраске из «большой» школы в «маленькую». Кстати, в отличие от «большой» «маленькая» школа до сих пор работает в две смены (спасибо, хоть не в три). Из сего факта вырисовывается довольно простенький вывод: наши коллеги приходили в школу к восьми утра и заканчивали в два, редко в три часа дня, а мы приходили к восьми утра, а заканчивали в шесть вечера. Иногда в пять. И работали с постоянными «окнами». Для тех, кто не знает: «окно» – перерыв между уроками. Допустим, по расписанию у вас стоит не первый, второй, третий и четвёртый уроки, а первый, третий и седьмой. То ещё удовольствие!
Поэтому я рада, что Лилю в конце концов оценили по достоинству и предложили место в железнодорожном техникуме. Наша богадельня с её уходом потеряла многое, а приобрела… Эльзу. А Лиля – мы иногда перезваниваемся – очень довольна своим новым местом работы. Местом, где ценят человека и считают, что первая обязанность студента – учиться. Как ни нелепо, у нас так не считают. Хотя мы и являемся общеобразовательным учреждением, а не помесью спортивного лагеря, детского сада и кружка хороших манер. Иногда мне даже кажется, что учиться в нашей школе и вовсе необязательно – других дел, что ли, нет?
Когда Лиля ушла, было, без сомнений, радостно за неё, но и грустно тоже, вы сами понимаете. Но, к счастью, в одиночестве я не осталась, со мной рядом была Ира.
Ира работать в нашей школе никогда не стремилась.
После окончания института она нашла себе необременительную работу в двух шагах от дома в детском садике «Золотой петушок», часть которого была отдана под частную школу. Туда набиралось всего четыре класса (с первого по четвёртый), ученики которых комфортно и без нервотрёпки оканчивали там младшую ступень, после чего детям приходилось переходить в нашу богадельню. (Простите, что злоупотребляю этим словом, но оно так подходит к нашему чудному коллективу!) Ирка отработала в «Золотом петушке» лет двадцать, после чего отдавать часть детских садов под школы запретили: маленьким деткам места не хватает – что, наверное, справедливо. А куда девать уже набранные четыре класса? Ясно куда. Потеснились, уплотнились, поворчали… Приняли.
«Петушковцы» при всех этих пертурбациях считали себя обиженной стороной, так как сливаться с нашей школой совершенно не стремились и даже активно протестовали, хотя и безуспешно. Поэтому наше руководство слегка поиграло в благородство: вновь пришедшим постарались создать наилучшие условия. Таким образом, Ирка, попавшая в школу в один год со мной, получила отдельный кабинет в младшей школе – неслыханная, ошеломляющая роскошь! А я получила отдельную каморку невероятных размеров (где-то два на три метра), в которой и попыталась расположиться вместе с Лилей, учительницей немецкого, двумя шкафами, тремя столами и зеркалом. Впрочем, в тот момент тема отдельного кабинета меня не волновала. Это потом она стала больной, животрепещущей и горькой. Но, как говорится, всему своё время.
С Ирой мы познакомились в приёмной секретаря, оформляя документы. Тогда Ира не произвела на меня впечатления: спокойная, неторопливая, даже медлительная, прямо как медуза… Словом, обладающая всеми теми качествами, которых и в помине нет у меня. Полнейшее несходство темпераментов. Где-то с год мы общались на уровне «привет-привет», а потом закрутилось. Я даже и не вспомню, как получилось, что мы стали общаться ближе, да это уже и не столь важно. А важно то, что сейчас я не представляю, как бы я проработала все эти годы без Иры. То самое несходство темпераментов, которое нас развело в самом начале, в конце концов вдруг накрепко нас связало.
Давно проверено, что в 30–32 года редко у кого могут появиться настоящие друзья: в таком возрасте уже тяжеловато сходиться с людьми. Но мне вот повезло. Прошло несколько лет, и я понимаю, что мне был нужен именно такой человек, гасящий мою неуёмную энергию, притушивающий мой взрывной характер, остужающий мои «психи». Да, что уж тут скрывать, я вот такая, бешеная слегка, нервная, принимающая всё слишком близко к сердцу и в жизни, и в работе. А так нельзя. Так что Ирка стала льдом для моего вулкана, а я – пламенем для её флегматичности. И эти отношения – самое лучшее, что дала мне школа. Серьёзно.
В конце каждой четверти, особенно второй, перед новогодними праздниками, и четвёртой, перед летними каникулами, дети начинают с удвоенной активностью посещать утренники, театры и музеи. Почему-то классные руководители обожают для таких поездок выбирать именно те дни, когда в расписании стоит иностранный язык, – ну, это я так считаю. Физкультурники считают, естественно, иначе. У кого что болит. Естественно, детей приходится отпускать. Для Ирки это всегда было в радость, для меня – шоком и концом света. Я врывалась к Ирке в кабинет, заламывала руки и, завывая, как в древнегреческой трагедии, и не выбирая слов (что Ирке очень нравилось), проклинала всё и вся:
– Ну как так получается? Они что, не могли поехать не в четверг, а в пятницу? О, горе мне, горе!
Это уже из классики советского кино. Приходится заменять свои собственные сочные выражения на цензурные. Так что не ждите мата, просто поверьте: он был.
Ирка улыбалась как мать, наблюдающая за двухлетним малышом:
– А, успокойся. Пусть себе детки едут, а ты отдохнёшь, тетрадочки проверишь, в магазин за хлебушком сходишь.
– Какой хлебушек, твою дивизию! (Это уже из современных сериалов.) Они пропустят целый урок, понимаешь?
В этом месте материнская улыбка становилась слегка ехидной:
– Им от этого ни горячо, ни холодно. Потом нагонишь, не на поезд опаздываешь. Дай детям от себя отдохнуть, и сама отдохни от них.
Я не верила: как так я потом нагоню? Не хватит времени, не уложусь в программу… Однако и времени хватало, и программа не страдала, особенно если судить по записям в классных журналах.
И опять придётся сделать отступление. В моей книге таких отступлений будет много, уж извините, придётся время от времени раскрывать специфику нашей работы. Так вот. Пока дети смотрят в театре «Морозко», мы пишем в журнале, что они сидят на уроке и проходят тему «Пассивный залог». Расписываем всё как положено: дата, тема урока, кто отсутствовал и даже иногда оценки ставим. Программа – священная вещь, ценится выше, чем корова в Индии. И никакой театр ей не помеха. Должен был быть в этот день урок – значит, будет. На бумаге хотя бы. Кому нужно всё это очковтирательство? Не спрашивай, не выпытывай, Левконоя, нам знать не дано…
Такие же страсти терзали меня и во время появления на уроках школьной медсестры, за которым следовал массовый исход в медицинский кабинет. Несколько раз в год детей взвешивали, измеряли, проверяли, а также искали вшей. Ежу понятно, мне казалось, как я уже упоминала, что все эти манипуляции происходят исключительно на уроках английского языка. В такие дни дети обычно начинали подтягиваться к середине урока, а полный кворум набирался и вовсе минут за пять до звонка. В таких случаях Ирка мирно сидела за учительским столом, пытаясь чуток вздремнуть, я же ей усиленно мешала, бегая по классу и бушуя:
– Да что же это такое, мать твою так! Как я теперь весь материал в двадцать минут впихну!
– А ты не впихивай, – советовала Ирка, позёвывая.
– Это как? – я на секунду останавливалась. – Ты о чём?
– Выкини пару-тройку упражнений, не слушай дурацкую песню про коробки – и всё успеешь.
– Да ты что? – я задыхалась от возмущения. – Да это же два упражнения на повторение местоимений! Дети же всё забудут!
– Из-за двух упражнений? – Ирка откровенно посмеивалась. – Они и без этих упражнений всё забудут, не переживай.
– Ладно, а песня? – настаивала я.
– О да, изумительная песня про коробки, которые валяются по всей квартире. Бесценная информация, совершенно необходимая для закрепления пройденной лексики. Особенно если учесть, что из 30 слов в песне 20 раз повторяется слово «коробка».
К этому моменту я уставала бегать как голодная гиена, садилась и с болью в сердце принималась корректировать урок. Впоследствии всегда (подчёркиваю это) оказывалось, что без двух упражнений и нетленной «коробочной» песни дети отлично обходились, а их знания (у кого они имелись) абсолютно не страдали. А у большинства и страдать было нечему, и эта часть контингента особенно бурно радовалась тому, что урок сократился на целых два упражнения. Про песню я молчу.
Но если к кощунственному осознанию того, что от сокращения материала в уроке никому ни жарко, ни холодно, я пришла года через полтора после начала регулярных профилактических бесед, то на такое святотатство, чтобы какой-то материал вообще не проходить, я смогла решиться годика этак через три. Смешно сейчас и грустно немного, но, к сожалению, это правда.
А начинается это вынужденное сокращение с тематического планирования. Те великие умы, которые составляют школьные программы, не лезут далеко в дебри Африки, довольствуясь знаниями математики, оставшимися со второго класса. Примерно это выглядит так: в году 34 учебные недели, иностранный язык стоит в расписании два раза в неделю. Путём нехитрого умножения получается, что за год второклассники, к примеру, должны насладиться 68 часами английского или любого другого иностранного языка. На этих незыблемых, с точки зрения математики, расчётах и зиждется школьная программа. А то, что в каждом году бывает 8 марта, 1 и 9 мая, 4 ноября и другие праздники, во время которых вся Россия официально отдыхает от дел, никого не волнует. По-моему, об этом никто даже и не задумывается. Допустим, во втором классе «А» английский, согласно утверждённому расписанию, проводится по вторникам и четвергам. А на вторник выпадает 8 марта. Значит, уже в году получается не 68 уроков, а 67… Подразумевается, что программа от этого короче не становится. Такой фокус от Акопяна. И это, если можно так выразиться, официальная математика. А есть ещё и неофициальная: уже упоминавшиеся поездки в театр и другие места, а также последняя неделя мая – вот уж притча во языцех!
Школьная программа расписана поурочно вплоть до 31 мая, причём в промежуток с 28 по 31 число очень настойчиво рекомендуется проводить годовые контрольные работы! Ну скажите мне, какой идиот будет проводить годовую контрольную 31 мая с учётом того, что четвертные и годовые оценки должны быть выставлены самое позднее 23 мая?
Это, кстати, очередной парадокс нашей работы. Все оценки выставляются за неделю до окончания любой четверти. И кому, спрашивается, нужна учёба в оставшиеся дни? Видимо, только родителям, которые дней за пять до конца четверти начинают бродить по учителям с монотонными просьбами «как моему ребёночку исправить оценку по вашему предмету?». Нам остаётся только пожимать плечами и выкручиваться. Не можем же мы честно ответить: никак, оценки уже давно выставлены.
Так вот, возвращаясь к последней майской неделе: где вы найдёте дураков классных руководителей, которые и сами уж на последнем издыхании, да ещё и детей заставляют учиться в эти дни? О, благословленный урок окружающего мира, заканчивающийся 31 мая в пятницу в шесть часов вечера! Как много от тебя зависит! Знания, полученные на этом уроке, навсегда останутся в детской памяти! Клянёмся! Клянёмся! Клянёмся!
Как видите, математика в данном вопросе сталкивается со здравым смыслом. Начальство, конечно, на стороне математических расчётов, учителя пытаются всё же руководствоваться здравым смыслом. Извечный конфликт интересов. Итак, по плану мы обязаны провести 68 уроков, а на деле хорошо, если 58 получится, и это включая контрольные работы. Любому ясно, что учебный материал придётся сокращать. И вот в этом скользком месте у меня и находила коса на камень. Очень уж мне, как правильной тёте, хотелось следовать математике, а не здравому смыслу. Три года мучений, истерик и непредсказуемых взрывов неминуемо привели бы меня на Бушмановку (наша местная психушка), если бы не Ира. Не преувеличиваю. Хотелось бы приукрасить себя, но если уж взялась писать правду, то взялась. Вопреки одному известному автору, правду далеко не всегда говорить легко и приятно.
Каждый раз, сталкиваясь с ситуацией «уменьшения объёма предлагаемых знаний», я с тихим, но постоянно возрастающим бешенством наблюдала, как Ирка пролистывала страницы учебника:
– Так, это я выкину, это опущу, в контрольной это не встречается, – ну и фиг с ним, перебьются.
Хотя донельзя довольная и умиротворённая Ирка ненавязчиво подталкивала меня к такому же решению, я изо всех сил сопротивлялась и с упорством, достойным лучшего применения, пыталась объять необъятное. При этом я трепала нервы себе, издевалась над детьми и доводила Ирку до приступов. Правда, смеха. Что-то сдвинулось в моей непутёвой голове, когда Ирка ткнула пальцем в учебник 4-го класса и спросила:
– Интересно, на кой чёрт авторы в 4-м классе предлагают подобную лексику, да ещё и отводят на её закрепление почти целый урок? Кому нужны эти слова? Даже нам они не пригодятся, что уж про детей говорить. Нет, даже если бы я и укладывалась в программу, я бы эту тему не взяла!
Я проследила за её пальцем. Эту тему я уже проходила со своим предыдущим 4-м классом, но мне и в голову не приходило взглянуть на неё с Иркиной точки зрения. И всё-таки я осмелилась и взглянула. Да, действительно, авторы учебника настойчиво предлагали 9–10-летним детям овладеть словами «травоядный», «плотоядный» и «всеядный». И в первый раз меня клюнуло: а, собственно, зачем? Ответ я смогла придумать только такой: если авторы вводят такую лексику, значит, она позарез будет нужна дальше, например в 5-м классе. И тут меня заело. Вернувшись домой, я обложилась Spotlight за 5-й, 6-й и 7-й классы. Потратив несколько вечеров, я убедилась, что называется, своими глазами: нигде до 7-го класса включительно эти слова не встречались. Может, следовало бы изучить и учебник 8-го класса? А смысл? На черта козе баян? Если даже и промелькнут эти слова в 8-м, 9-м классах, то кто же их вспомнит? Дурь. Между прочим, таких тем в учебниках 2–4-х классов оказалось немеряно.
Проведя такое исследование и поколебавшись ещё немного, я всё же решилась «изъять» из программы (по необходимости, естественно) одну из подобных чрезвычайно «нужных» тем. С болью в сердце, как говорится. И что? А ничего. Никому от этого хуже не стало:
ни мне, ни детям, а уж школьная программа тем более урона не понесла. А дальше всё пошло по накатанной, ведь главное – начать. Старая, мудрая истина. Это только в первый раз сложно. Вот так я и «деградировала», к своему счастью. И с тех пор спокойна как медведь в спячке, по крайней мере по этому поводу. А сколько нервных клеток могла бы сберечь и себе, и другим, если бы послушала Иру раньше… Остаётся лишь лицемерно утверждать, что опыт не бывает ненужным, даже отрицательный.
Апофеозом моей глупости и Иркиной мудрости я считаю историю с Турцией. Но начать придётся загодя, ибо у каждой истории есть своя предыстория.
В жизни каждого служащего бывают ситуации, когда приходится обращаться к врачу. И не хотел бы, да надо. Работодатели – думаю, никакого секрета я не раскрою, – неохотно идут навстречу желающим улучшить или хотя бы окончательно не угробить своё здоровье. Помнится, наша физичка, сломав ногу, несколько месяцев вела уроки по скайпу. Но не всем так «везёт». Вот и плетёшься на работу с температурой и без голоса. Вообще-то, иногда с коллегами можно договориться: сейчас тебя подменят, потом ты подменишь. На что угодно пойдёшь, лишь бы до начальства не дошло. Есть, есть варианты. Но только не для меня! Слово «больничный» для меня звучало как «Моя борьба» Адольфа Гитлера в России. Я, как невменяемая, ходила на работу и с флюсом, и с бронхитом, и с ангиной, и с порванным мениском. Все адекватные люди назовут это дурью несусветной (и будут правы), я называла это «чувством долга». Да, никому не нужным, но я-то как собой гордилась! Ну да бог с ним, с больничным, я не позволяла себе пропустить ни одного урока даже для того, чтобы сделать позарез необходимый анализ крови. Дожидалась каникул, откладывала визит к врачу на два, на три месяца…
Ирка меня нещадно ругала и безостановочно воспитывала. Уж в нашей-то ситуации так надрываться! Для изучения иностранного языка класс (если в нём больше 24 человек) делится на две группы, в каждой свой преподаватель. Надо уйти – обращаешься напрямую к напарнику, он совмещает обе группы, и все довольны, даже начальству докладывать не надо. Даже при условии, что одна группа «англичане», а другая «немцы», всё решается элементарно: «своим» даётся задание, а коллега присматривает, чтобы дети делали вид, что его выполняют, а не скакали по классу. Проще некуда. Но опять-таки только не для меня! Я не могла заставить себя пойти даже на это. Не потому, что не хотела терять деньги. (Иногда, если коллега сволочной, он требует, чтобы ему официально поставили «замену», а это оплачивается. Ему, естественно, не тебе.) И не потому, что не хотела обременять кого-либо дополнительными 15 хулиганами, прекрасно зная, какой это геморрой. А исключительно потому, то считала примерно так:
– А как же бедняжки детки без меня?
Отлично, как выяснялось позднее.
– Они же без меня умрут!
Если только от радости.
– Придёт какая-нибудь Нина, Зина, Кристина и всё сделает не так, загубит все мои начинания на корню! За один урок угробит многомесячную работу! (Ха-ха.) Детки же без меня не смогут, такой стресс, такой шок для несчастненьких!
Надо же было мне, дуре, портить детям праздник.
– Так, как я, никто не умеет!
А «так» и не надо, деткам вообще всё равно как, хоть никак.
Ну и всё примерно в таком ключе. Я буквально упивалась своей мнимой незаменимостью и в тот момент, когда муж зашёл в Интернете на сайт-купонатор и высмотрел там путёвки в Турцию.
Сказать, что путёвки стоили дешёво, – значит нагло солгать. Стремясь обозначить дешевизну чего-либо, мы обычно употребляем слово «копейки». В моём случае более уместно было бы слово «гроши», а может, и «грошики». Да, пусть конец ноября, не сезон, но зато пятизвёздочный отель, «всё включено», аквапарк (пусть в такое время года не работает, но есть же!), Средиземное море, внутренний бассейн… Ой, вспоминать – только душу травить. И цена… Упавшая с первоначальной в 25 (!) раз! Не в два с половиной, а в 25! Разделите 50 000 на 25, что получите? Приемлемо для любого, даже моего нищенского бюджета, уж за неделю-то отдыха…
Меня уговаривали все: муж, ребёнок, свёкр, свекровь, все остальные родственники и, безусловно, Ирка. Про аргументы семьи и рассказывать не буду, без лишних слов всё ясно, а Ирка сказала буквально следующее:
– Езжай и ни о чём не беспокойся. Я сама лично тебя подменю, даже ни перед кем кланяться не придётся. Уезжай, не раздумывая. О чём тут вообще думать? Такой случай, да что ты! На идиотку, вроде, всё-таки не похожа.
Оказалось, что похожа, да ещё как! Самое ласковое, что мне довелось услышать о себе и своих умственных способностях в ту неделю, было «ненормальная». И ради чего я отказалась от поездки? Ради кого? Ради начальства, которое вовсе не стесняется уезжать посреди учебного года в Чехию (подлечиться) или в Гармиш-Партенкирхен (на лыжах покататься)? Ради детей, которым вообще без разницы, английский у них или физкультура? Как не учили ничего, так и не начали. Им что Ира, что Кира, что Эльвира, что чёрт лысый придёт, главное, успеть домашку до начала урока скатать. Осознание моей глупости и одновременно опровержение мифа своей незаменимости настигло меня в конце ноября в виде 15 невыполненных домашних заданий (из 19) и 19 наглых, ухмыляющихся физиономий.
А вечером по скайпу мой муж и ребёнок демонстрировали мне своё умение рвать апельсины прямо с дерева.
Познание истины редко бывает безболезненным и приятным. Но познавать приходится. Думаю, я сумела бы и сама дойти до вывода «живи для себя, ты у себя одна». Будь спокойнее, в школе всем на тебя начхать. Береги СВОЮ жизнь, СВОИ нервы. К работе нужно и должно относиться ответственно, но и о себе забывать нельзя. Фанатизм никому ещё счастья не принёс. Простые истины? Банальные? Да. Но почему-то каждому человеку приходится их открывать для себя заново. Так было и так будет. Ничего не поделаешь. Для меня путь к познанию оказался очень горек, но с Ирой он оказался хотя бы в два раза короче.
Малюсеньким утешением в данной ситуации мне послужило лишь то, что в ту злосчастную неделю в нашей квартире ночью прорвало трубы. Выжимая ковры, проветривая комнаты и унижаясь перед соседями, я всё же чувствовала, что хотя бы эти вынужденные, но полезные дела чу-у-у-точку вознаграждают меня за мою тупость и непомерное самомнение.
Однако моё лирическое отступление затянулось, так что «вернёмся к нашим баранам», как говаривали в давние времена, не имея в виду, впрочем, ничего оскорбительного.
Немного осмелев, если данное выражение здесь уместно, Эльза расширила список своих причин уходов с уроков. Лена Аврорина, руководившая в то время третьеклассниками, однажды безмерно удивилась, увидев случайно в окно, как Эльза летящей походкой покинула школу через 15 минут после начала урока. Естественно, как и всегда, без последнего «прости». Лена, уж извините за выражение, «метнулась кабанчиком» к своим, успела разнять двоих хулиганов, которые колебались, не зная, на что решиться: разбить друг другу носы или стекло в книжном шкафу. В оставшиеся 15 минут Лена, глядя на учебники немецкого языка с вполне понятной ненавистью, занималась математикой. Заловив на одной из перемен Эльзу, Лена, страстно дыша и энергично жестикулируя, поинтересовалась, как так получилось, что дети остались без присмотра, немецкого и классного руководителя одновременно, на что моментально получила достойный ответ, скрытый под высокомерной гипсовой маской времён Цезаря: «Ну, мне же приехали антенну устанавливать! Не будут же рабочие ждать. А дети и подождать могут, бесплатно же в школе сидят!» Уж на что Ленка особа напористая, по-хорошему наглая и пробивная, но тут и она смогла лишь покраснеть, побледнеть, посереть и поперхнуться, тем более что Эльзины аргументы были (до сих пор не уразумею, странно это или нет) поддержаны начальством.
Аналогичная ситуация произошла со второклашками, когда Эльза сорвалась с середины урока хоронить собаку. Да, жалко животное, но в данном случае 20 минут, остававшиеся до перемены, для собаки уже ничего не решали, тем более что дома с усопшей находился бойфренд.
Замещать Эльзу на уроках тоже представляло собой одно сплошное удовольствие. Весь урок – и это было чрезвычайно увлекательно – превращался в квест. Постоянно приходилось разгадывать головоломку: что было задано классу на дом, на какой странице учебника прервался учебный процесс… Подменять коллег даже за деньги мало кому нравится, но все обычно идут на это без особого зубовного скрежета, так как неизвестно, когда тебе самому понадобится помощь. В бесконечных указаниях, которыми заваливают школы каждый месяц, ничего не говорится о каких-то особенных правилах замещения, но недаром мы, педагоги, обладаем педантичным и занудным подходом ко всем делам. Любому учителю ясно, что если ты оказался в роли заменяемого, то ты вручаешь замещающему клочок бумаги, в котором указываешь:
А) Что задавали к уроку на домашнее задание.
Б) Тему урока.
В) Номера упражнений, которые желательно бы выполнить в ходе урока.
Г) Что нужно задать на дом.
Любому, повторюсь, это ясно. Ну, почти любому. Эльза такими пустяками не заморачивалась: вот ещё, глупостями заниматься, бумагу без толку переводить. Разговоры с ней по этому поводу всегда проходили по одной и той же схеме:
– Что делать с твоим классом?
– Что хочешь.
– А что им было задано?
– Спросишь у какого-нибудь хорошего ученика.
Спрошу, кто спорит, ещё бы знать, кто из них там числится в хороших.
– А что пройти за урок нужно?
– Что хочешь.
– А на дом что задать?
– Всё равно, что хочешь.
Всё это напоминало картину старинной русской жизни «Барыня общается с дворней». Угадайте, кто барыня. В этом месте молодёжь поставила бы смайлик. Как говорила когда-то маленькая Яна, вылезая из-под ёлки где-нибудь 8 января: «Ни подарочка, ни говнаточка». И даже «спасибо» не полагается. Рылом не вышли.
Как-то раз в начале второй четверти все коллеги Эльзы оказались в довольно неприятной ситуации: Эльза попала в автомобильную аварию. Конечно, такого никому не пожелаешь: ехала поздним вечером, пошла на обгон фуры и врезалась в отбойник. Машина в хлам, ну да это хрен с ней. Сама Эльза покалечила правую руку, собирали по косточкам. Все остальные части тела, к счастью, не пострадали – так, лоб поцарапала. Обошлось. Весь ноябрь мы, не мяукая, вели за Эльзу её часы, тут и вопросов ни у кого не возникло. В декабре больничные Эльзе стали бесконечно продлять: то на недельку, то на пять дней. Мы бы, естественно, не мяукали и дальше, если бы Эльза не начала ежедневно мелькать в школе, занимаясь со своими учениками репетиторством. Покалеченная рука ей при этом нисколько не мешала, тем более что Эльза – левша. Недоумевая, мы аккуратно поинтересовались у нашего завуча младшей школы, долго ли нам ещё придётся впахивать как ломовым лошадям за человека, который каждый день приезжает с другого конца города, чтобы частным образом подзаработать немного деньжат.
Ну что сказать по этому поводу, зря мы это сделали, могли бы и догадаться, что на все наши робкие заикания ответят бумажным словом, о которое у нас в России разбиваются самые железобетонные аргументы: «У неё справка». Ладно, как скажете. И всё бы ничего, если бы не наличие в нашем районе платного детского развивающего центра «Кубик-рубик». Не знаю, как они там развивают математические и танцевальные способности детей, но с английским ситуация известна: в «Рубике» выполняют вместе с детьми (а чаще всего вместо детей) те самые домашние задания, которые им задаём мы в нашей богадельне. С недавних пор Эльза стала параллельно строить свою карьеру и в этом почтенном заведении (до её кандидатуры руководителям «Рубика» пришлось опуститься после того, как все остальные учителя нашей школы отказались от предложенной им чести. На безрыбье…). И в этом почтенном заведении она и появилась ровно через две недели после аварии. Вот после этой новости мы все хором и озверели. Значит, пусть школа оплачивает Эльзе больничный, а «Рубик» ещё и зарплатку подкидывает на бедность? Да и за репетиторство кое-что капает. Знамо дело, мелочь, а кошелёк чуточку греет. И правая забинтованная рука левше не помеха. Эльзе было на нас плевать, завучу младшей школы тоже – не ей же вкалывать приходилось. Стучать на какую-никакую, но коллегу директору мы не считали возможным. Ситуация стала просто невыносимой.
Худо-бедно, но в таком режиме нам удалось протянуть весь декабрь. И если моему терпению конец пришёл давным-давно, то под Новый год окончательно вышла из себя и Ирка. Но если она дошла только до степени нескрываемого возмущения, то я, вспомнив своё бурное эмоциональное прошлое, уже собралась идти на открытый скандал. Сложно предположить, чем дело бы кончилось, если бы обо всей этой истории не узнала завуч старшей школы, где за Эльзу также впахивали старшие коллеги. Не впутанная во все эти интриги, Башенная призвала Эльзу «к ноге» и высказалась кратко и жёстко: школа прекращает оплачивать Эльзе больничный (вроде как есть что-то на эту тему в трудовом кодексе). А если и после этого работа по двойным стандартам продолжится, то пусть-ка Эльза ещё и денежки вернёт, те, которые уже были выплачены по больничному.
В первый день третьей четверти Эльза стояла в строю, улыбаясь и прикладывая руку к козырьку. Правда, только если мимо проходило начальство. Когда мимо проходили мы, то всем (и нам, и окружающим) казалось, что мы обокрали её в тёмном углу и сейчас нас настигает заслуженное возмездие. Спасибо, как говорится, что не ударили.
Но токмо справедливости ради отмечу, что и Эльзе иногда приходилось нас замещать. Я как-то безболезненно через сие проскочила, а вот Ирка вляпалась по полной.
Раз в пять лет каждый учитель нашего достопочтенного заведения обязан повышать квалификацию. Поэтому наше начальство, блюдя репутацию школы, аккуратно и точно в срок отправляло нас туда, куда Макар телят не гонял. А мы в течение месяца-двух так же аккуратно впитывали разную чушь, излагая которую преподаватели курсов зарабатывают малую толику. (Что касается лично меня, то, пребывая на этих курсах, я почти закончила серию картин «Лис бежит по ромашковому полю». Звучит по-идиотски и нарисовано ручкой в блокноте, но идея! Супер!) Так вот, чаша сия и нас не миновала. Мы-то не удивились сей новости, а вот начальство очень удивилось тому общеизвестному факту, что нам не подходят ни утренние, ни вечерние курсы, потому что мы работаем в две смены. Но удивлялось оно (начальство, в смысле) недолго и отправило нас всё-таки на вечерние курсы, так что «полетела» у нас вторая смена. Ну, хочешь жить, умей вертеться. Кое-какие уроки мы переставили, кое-какие совсем отменили, а пару классов Ирке пришлось «отдать на растерзание» Эльзе. Немного утешало лишь то, что «растерзание» проходило только раз в неделю, а не два. Хоть что-то.
На каждый урок Ирка составляла подробный план: что, где, как и почём; только непонятно, для кого она так старалась, потому что Эльза им ни разу не воспользовалась. И всё бы ничего, никто бы не умер, если бы Эльзе не вздумалось вдруг начать выставлять оценки не только своей, но и Иркиной подгруппе.
По уму, если уж тебе так приспичило наляпать оценок, ляпай себе, только не в журнал, а на листочек. Потом тот, кого ты замещаешь, сам решит, выставлять эти оценки или нет.
В первый раз, увидев в журнале колонку непонятно чего, Ирка корректно попросила Эльзу больше так не делать.
– Поставь на листочек, в дневник, если считаешь нужным, но в журнал не выставляй, я сама потом разберусь, – как всегда, спокойно и с улыбкой попросила Ирка.
Эльза, тоже мило улыбаясь, кивнула.
На следующей неделе журнал засверкал новой колонкой непонятных оценок. Видя, что Эльзу ничем не пробьёшь, Ирке пришлось обратиться к Мошкиной, нашему непосредственному руководству в младшей школе. «Встреча в верхах» прошла очень быстро и результативно. Ирка изложила суть конфликта, Мошкина покивала и попросила Эльзу объяснить свою позицию по этому вопросу. Та себя ждать не заставила:
– Я больше замещать Ирину Николаевну не буду. Если мне запрещено ставить официальные оценки детям, я больше к ним не пойду. Пусть с другой группой занимается кто хочет, меня это больше не касается.
Эльза ушла, Мошкина, не отличаясь быстротой реакции, продолжала благодарно кивать. Откивав, она повернулась к Иринке и произнесла сакраментальное:
– Ну… – и развела руками. Не тучи, а просто так.
Пришлось Ире свои группы оставлять на попечение классных руководителей, а потом усиленно изощряться, чтобы нагнать программу. Хорошо хоть, в этом компоненте ей нет равных. No comments. Лучше англичан в данном случае не выразиться.
Вся эта плохо пахнущая история заставляет задуматься о человеческих качествах, которыми хотя бы в малюсенькой степени должны обладать люди по отношению друг к другу в любом коллективе. А с другой стороны, что тут думать? И так всё на поверхности. И, кстати, не следует забывать, что наша богадельня всё-таки является образовательным учреждением, следовательно, не на первом (обхохочешься, но факт), но и не на последнем месте находится у нас результат обучения. Проще выражаясь – пресловутые оценки.
Для проверки оного (результата) у нас имеется Евгения Павловна. Собственно, Пална – завуч по воспитательной работе, но по не совсем понятной (точнее, совсем непонятной) причине также приглядывает и за нами, «иностранцами». Я называю причину «непонятной» потому, что официальной должности завуча по иностранным языкам у нас нет.
В течение года Пална исступлённо занимается своими прямыми обязанностями, как то: драит памятник неизвестному солдату, проверяет, соответствует ли одежда школьников некоему дресс-коду, который никому толком не известен, проводит всяческие развлекательные мероприятия и всё прочее в этом роде. Про нас дама вспоминает регулярно в конце каждой четверти, принимая отчёты об успеваемости, и нерегулярно, когда получает «втык» от директора на тему «совсем ваши, Евгения Павловна, иностранцы распустились. Ля-ля-ля…». Тогда Пална где-то с неделю посещает наши уроки и даёт детям проверочные работы, которые потом сама и проверяет месяца два-три в свободное от чистки фасада школы время.
Однажды подобный приступ контроля настиг наших третьеклассников, ну, и нас вместе с ними, само собой. Пална с энтузиазмом (уж чего-чего, а энтузиазма у неё на всю школу хватает) работу провела и даже проверила месяца за полтора. А потом нас пригласили на милую дружественную беседу. Тут придётся обратиться к сухим цифрам. У меня из тридцати работ одна написана на два, у Ирки две «пары» на шестьдесят работ, у Эльзы – 19 двоек из пятидесяти пяти. Дураку не объяснишь, умный сам всё поймёт. Даже не хочется вспоминать, не то что описывать эмоции, грызшие меня в ходе дружеской беседы: они оказались не из приятных, потому что нравоучений и поучений мы с Иркой получили не меньше, а гораздо больше Эльзы. Ну как же, мы-то матёрые волчары уже, а тут молодой специалист… Не включился полностью в учебный процесс, не вник в тонкости, растерялся, помощи не дождался… В общем и целом, стыдно должно быть вам с такими показателями, товарищи! Стыдно! Равняйтесь на молодёжь, которая рвётся к вершинам педагогического мастерства, невзирая на трудности и преграды (в нашем лице, надо полагать).
Такой же противной получилась и ситуация с рабочими программами. Поясню, как сумею. Рабочая программа – это совершенно кошмарная хрень (других слов не подобрать, если только матерные), в которой подробно по каждому классу расписывается, что вы должны пройти, когда вы это должны пройти, как вы это должны пройти и т. д. Требуется подробно описать содержание урока, тему, характеристику учебной деятельности, вид контроля, дату проведения урока и тому подобную, никому не нужную ересь. Особенно радует пункт «Результаты освоения программы». Я позволю себе задержаться на этом пункте, потому что моего здравого смысла ну никак не хватает, чтобы понять, каким образом все нижеперечисленные ожидаемые результаты связаны с предметом иностранный язык.
Вот что гласит рабочая программа дословно: «В процессе воспитания у выпускника начальной школы будут достигнуты определённые личностные результаты освоения учебного предмета ИНОСТРАННЫЙ ЯЗЫК». Составителями программы вполне серьёзно планируется, что у выпускника начальной школы (перечислю не все положения, основные, а то окажусь в дурке намного раньше, чем хотелось бы):
А) Будут сформированы основы российской гражданской идентичности, чувство гордости за свою Родину, российский народ и историю России, осознание своей этнической и национальной принадлежности.
Всё это, конечно, звучит гордо, только вот никак я не пойму, а до того, как дети начали изучать иностранный язык, они не осознавали свою национальную принадлежность? Не зная азов английского языка, дети не понимали, что они русские (допустим)? А кем они себя считали? Новозеландцами? Датчанами? Арабами? Гражданами мира? Родители, так уж получается в силу различных обстоятельств, не всегда очень пристально следят за воспитанием детей, но уж такую вещь, что «я – русский (армянин, белорус и т. п.)» в головы своих детей сызмальства вкладывают все без исключения. Разве нет?
Б) Будут сформированы гуманистические и демократические ценностные ориентации.
К стыду моему, я плохо представляю себе, что это за ориентации такие и каким путём они могут быть сформированы в рамках моего предмета. А отчитаться за сформированность этих загадочных ориентаций должна…
В) Будет сформирован целостный, социально ориентированный взгляд на мир в его органичном единстве и разнообразии природы, народов, культур и религий.
То органичное единство, то разнообразие… И вообще, где иностранный язык, а где природа? Какая связь? С каких это пор изучение языка во втором классе помогает узнать, что есть тундра, а есть тайга? Что лисы живут там-то, а белые медведи там-то? Это, скорее, задача предмета окружающий мир. А уж про религию и вовсе молчу: вопросы религии в учебнике, по которому мы занимаемся, не затрагиваются вплоть до девятого класса. Может, в десятом классе и разбирают детально разницу между правоверными католиками и протестантами, точно не скажу, но речь-то идёт о выпускниках начальной школы! Дети, что такое религия-то, не знают, а уж про такие тонкости, как христианство, католичество и всё прочее и слыхом не слыхивали. А английский алфавит и самые примитивные фразы, изучаемые во втором классе, типа Hello, им в освоении религиозных основ уж никак не помогут. Или я чего-то не понимаю.
Г) Будут развиты самостоятельность и личная ответственность за свои поступки, в том числе в информационной деятельности, на основе представлений о нравственных нормах, социальной справедливости и свободе.
Здесь явно не хватает фразы «всё это поможет преступникам твёрдо встать на путь исправления». Такое ощущение, что эти строки не из рабочей программы по иностранному языку, а из какого-нибудь судебного приговора.
Какая такая социальная справедливость? При чём тут свобода? Изучил названия цветов на английском и заодно понял, как нести личную ответственность за свои поступки? Извиняй, товарищ одноклассница, что за косичку тебя дёрнул, в тот момент я как-то не подумал, что придётся нести личную ответственность за этот аморальный поступок. Ведь это социально несправедливо, так как мы находимся на одной ступени социальной лестницы. Но больше я так себя вести не буду, потому что теперь знаю, что синий по-английски – это blue. Шик, блеск, красота!
Д) Будут развиты этические чувства, доброжелательность и эмоционально-нравственная отзывчивость, понимание и сопереживание чувствам других людей.
Прямое продолжение предыдущего подпункта. Товарищ одноклассник, ты потерял тетрадь? Как я тебя понимаю и сочувствую! А вот если бы мы не выучили сегодня, как по-английски будет «бабушка», то я бы тебе не сочувствовал! Да-да, до этого урока я был недоброжелателен и страдал отсутствием эмоционально-нравственной отзывчивости, но теперь у меня открылись глаза! Давай поплачем вместе, а потом пойдём искать твою тетрадь. Так создатели программы себе это представляют? Видимо, именно так. Выходит, зря спорят учёные мужи по поводу того, стоит ли в школах вводить обязательные уроки этики. Зачем зря педагогов нанимать, да ещё и деньги им платить? Добро пожаловать на уроки английского языка! И на ёлку влезть, и кое-что не ободрать. Экономия, однако!
Е) Будут развиты навыки сотрудничества со взрослыми и сверстниками в разных социальных ситуациях, умения не создавать конфликтов и находить выходы из спорных ситуаций.
Не буду заостряться на навыках сотрудничества и умениях не создавать конфликты, а вот об умениях находить выходы из спорных ситуаций поговорить стоит. Общаться на такую тему – высший пилотаж, даже в десятом и одиннадцатом классах это не всем ученикам даётся, и объясняется это просто. Чтобы разрешить конфликт, да на иностранном языке, необходимо, во-первых, иметь жизненный опыт, и немалый, а во-вторых, владеть нужной лексикой, и не на своём родном, а на «чужом» языке. Ни первого, ни второго у выпускников начальной школы быть не может по определению хотя бы в силу возраста. Сами прекрасно знаете, договориться о чём-то в спорной ситуации даже нам, взрослым, не всегда под силу, а уж младшеклассникам это абсолютно недоступно. И никакой язык, ни английский, ни немецкий, ни французский, маленькому ребёнку в этом не поможет. Я мало в чём в своей жизни уверена на сто процентов, но вот в этом уверена. И никто меня не разубедит.
Ж) Будут сформированы установки на безопасный, здоровый образ жизни, наличие мотивации к творческому труду, работе на результат, бережному отношению к материальным и духовным ценностям.
Слов нет, одни восклицательные знаки. Если дети к десяти годам не знали, что надо чистить зубы дважды в день, умываться, стараться не рвать, не пачкать и не терять вещи, а также понятия не имели о том, что деньги у родителей не появляются ниоткуда, если для того, чтобы получить такую «засекреченную» информацию, им понадобилось начать изучать иностранный язык, то я не могу понять, в какой стране мы живём. Можно ли назвать эту страну цивилизованной и должны ли мы «испытывать чувство гордости за свою Родину», как сказано в подпункте «А» данной рабочей программы? По-моему, уже даже в самых диких-предиких племенах Африки такие основы поведения считаются нормой и закладываются в самом раннем детстве. Так что ниже падать уже некуда, если только консервные банки на золото начать обменивать.
Надеюсь, изучение иностранного языка спасёт нас хотя бы от этого.
Теперь понимаете, почему я назвала рабочие программы «совершенно кошмарной хренью»? Так как нормальному человеку мысли, изложенные со всей серьёзностью в этом документе, в голову не придут даже в состоянии крепчайшего опьянения, то обычно эта программа слизывается с какой-нибудь книги для учителя, сдаётся проверяющему, которому, конечно, больше делать нечего, кроме как читать эти бредни (в школе примерно сто учителей! Здоровья не напасёшься, всё читаючи!), и все живут спокойно до следующего года. Исключение составляют те года, когда школа проходит очередную аттестацию, вот тогда за рабочую программу треплют по полной, не то что семь – десять шкур сдерут и не подавятся. Вот в тот самый год аттестации школы рабочую программу по младшей школе (2-й, 3-й, 4-й классы) мы благородно решили составлять втроём. Ирке досталась пояснительная записка (та ещё сивобредовня), мне предстояло разработать календарно-тематическое планирование (где, когда, с кем и зачем), а Эльзе, как молодому специалисту, прилично владеющему компьютером, предлагалось свести обе части вместе, а мою часть ещё и оформить в виде таблицы.
Мы планировали заняться этим идиотизмом летом, всё равно в один из летних месяцев приходится вкалывать. Тем летом мы все втроём наслаждались работой в июле – месяце, относительно свободном от собственно работы. Вот и было решено этим воспользоваться. Мы с Иркой свою часть безумия одолели за неделю. Эльза провозилась со своим заданием оставшиеся три. В конце июля она таки прислала мне на электронную почту окончательный вариант программы. Открыв письмо, я проморгалась, поморщилась, потряслась слегка как блохастая Жучка, потом подумала: «Я же вчера не пила». Потом: «Где я? Что это? На Бушмановку можно бесплатно устроиться?»
Можно смеяться, можно рыдать, но в том чудесном письме я не нашла, хоть и честно старалась, ни слова от тех записей, которые мы с Ирой Эльзе добросовестно предоставили.
Разбирались мы долго, муторно и с долей истерики, но в конце концов выяснилось: наши с Иркой заготовки Эльза просто… потеряла. И, не утруждая себя просьбами повторно предоставить материал, от балды написала невесть что. Уж на что рабочая программа – документ странный, но то, что составила Эльза, походило на рабочую программу так же, как собачий хвост на сито.
Не скажу, что мы обозлились. Вернее, Ирка-то обозлилась, правда, в своей манере, тихонечко, я же огиенилась до звериного визга, особенно после того, как Эльза выплюнула в нашу сторону:
– Ну и пишите всё сами!
И это после того, как мы и так всё сами написали! Высказав друг другу пару ласковых, на том в итоге и порешили: она сама, мы сами. Сели с Иркой, восстановили, свели воедино, сдали…
Думаете, на этом всё и закончилось? Ха-ха.
Уже в октябре, спустя месяц после начала учебного года и дурацкой аттестации, мы узнали, что Эльза решила не принимать всё близко к сердцу и не напрягаться. Свою идиотскую программу начальству она не понесла, уж на это ей ума как-то хватило, но и новую программу писать ей не очень хотелось, вернее, очень не хотелось. Поэтому она дождалась, когда мы сдали своё планирование и его одобрили наши высшие инстанции. Дальше всё было элементарно: Эльза подошла к начальству, доложила, что программу по младшим классам составляли не двое, а трое, только вот – какая непростительная халатность – её фамилию на титульном листе забыли указать. Ну, это дело-то нехитрое, минутное. Фамилию тут же вписали, программу бедняжке выдали (а то злые А. и Ирка трудами-то Эльзы воспользовались, а программу зажучили, не да-а-али сиротинушке), и Эльза спокойно пользуется ею и по сей день. Изящно, правда?
Я не случайно столько пишу об Эльзе и наших взаимоотношениях. Объясняется сей факт одним словом: кабинет. Да-да, тот самый кабинет, единственным обладателем которого в младшей школе до поры до времени являлась Ирка. Для получения «личных апартаментов» в нашей школе существуют негласные правила. Первое правило соблюдается безоговорочно, и исключений из него не бывает. Если ты становишься классным руководителем – получи, мил человек, собственные квадратные метры. Перестал «руководить» – изволь выйти вон. Второе правило более расплывчато, но и оно имеет некие очертания. При наличии свободного кабинета первым кандидатом на него становится:
А) Тот, кто дольше работает в школе.
Б) Тот, у кого результаты обучения выше.
В) Тот, у кого больше хлама – учебных пособий, включая портреты, плакаты и т. п.
По всем этим трём показателям первым (из двух – себя и Эльзы) и безоговорочным кандидатом на получение «жилплощади» являлась я. Я – и точка. Без бахвальства и излишнего самомнения. Поэтому, узнав (причём совершенно случайно, через третьи руки, вернее, голоса), что временно свободная «жилплощадь» отошла Эльзе, в состояние прострации впала не только я, но и весь коллектив младшей школы.
Понимая, что ничегошеньки не добьюсь и просто лишний раз избавлюсь от изрядного количества своих нервных клеток, я всё же пошла к Мошкиной. Обладая слишком прямолинейным характером (мама говорит, что я прямая, как трамвайная шпала), я всегда стремлюсь выяснить всё до конца, «назло врагам, на радость маме». Ну вот, да, молчать – не моё…
– Почему кабинет достался Эльзе? – не поздоровавшись, вопросила я, перепрыгнув порог.
В литературе, как и в жизни, выражение «я ожидала всего, чего угодно, но только не этого» затёрлось до лохмотьев, но в данном случае придётся воспользоваться именно им.
Итак, я ожидала услышать всё, что угодно, кроме:
– Ну как же, она попросила разрешения покрасить шкафчики. Кабинет пустой, шкафчики обшарпанные…
– И заодно с краской перетащила в кабинет все свои манатки? – шибко гневаясь, я перестала выбирать выражения.
То, что решение отдать кабинет Эльзе, было спущено сверху, мне стало понятно уже на второй фразе Мошкиной, поэтому повторять тот детский лепет, граничащий с бредом, который она несла со своей наклеенной улыбкой, у меня нет ни малейшей охоты. Упомяну только «я не думала, что Эльза Александровна займёт кабинет, не предупредив вас» и «может быть, вы попросите её разрешения изредка там бывать».
Раньше часто передавали из уст в уста, теперь из поста в пост, что продвижение по службе зависит не от того, насколько действительно хорошо и эффективно ты работаешь, а от того, в каких отношениях ты с начальством. Иначе выражаясь, насколько вовремя ты успел поцеловать командира в нужное место. Тоже не новая, весьма заезженная мысль, но от этого она не перестаёт быть актуальной. Так вот, правда это, дорогие читатели, горькая, тяжёлая правда. Даже в таком «непрестижном» месте, как школа. Ну что теперь переливать из пустого в порожнее, ну её, эту Эльзу. Кстати, через два года кабинет у неё отобрали. Наверное, вовремя чмокнуть кого-то забыла.
Что ж, с коллегами пока всё, пора перейти к тем, ради кого школа и работает, – к детям. А дети бывают разные, ой, разные – умные, тупые, адекватные и нет, агрессивные, спокойные, на всё плюющие, чересчур любознательные… Про умных и писать смысла нет, не так ли? Так что опишу контингент позабористей.
Работать с больными детьми так же трудно, как и с тупыми. Со временем они становятся прекрасными манипуляторами, и при отсутствии начальства, которое работает за тебя, а не против, бороться с этим практически нереально.
Наше знакомство с Ваней произошло, когда тот перешёл во второй класс. Заболевание у него было действительно серьёзное – что-то с иммунной системой. В течение года он мог два-три месяца провести в больнице, но, так сказать, «без отрыва от производства», продолжая обучение. Мне неизвестно, почему родители предпочли отправить его в школу, а не оставить на домашнем обучении, но от этого не легче, так как родители требовали относиться к нему так же, как ко всем, но в то же время совсем не так, как к любому. Понимайте, как хотите. На отличника мальчик, безусловно, не тянул, и сплошных пятёрок, к счастью, от нас (имею в виду себя и остальных педагогов, работающих в этом классе) не требовали, но, как только отметки опускались ниже четвёрки, начинались показательные выступления на летней танцплощадке. Ваня приходил домой и, трагически подвывая, начинал:
– Учительница на меня постоянно кричит.
Родители заламывали руки, Ваня повышал градус:
– Мне ставят двойки ни за что.
Родители заламывали уже и ноги.
– Я хочу в другую группу! – надрывно вопил Ванятка.
– Пойдёшь! – родители стучали кулаком о стену и, отряхнув коленки и закатав рукава, прямиком отправлялись к завучу, минуя два предварительных и, по их мнению, совершенно лишних звена: меня и классную руководительницу.
Мошкина, увидев знакомые лица, печально вздыхала и принималась за свою привычную диспетчерскую работу: разводить самолёты в воздухе.
Знаете, Мошкина действительно из тех, о ком говорят «она на своём месте». Она идеальный тип начальства, особенно в женском коллективе (как раз мой случай).
Во-первых, у неё очень мягкий, монотонный, тихий, какой-то усыпляющий голос, который она никогда не повышает. И преподавателей это часто вводит в заблуждение: слушая её еле слышное успокаивающее журчание, кажется, что она на твоей стороне. Серьёзно, её голос творит чудеса: абсолютно невозможно поверить, что так разговаривает человек, настроенный против тебя.
Во-вторых, практически всегда Мошкина улыбается и кивает. Кажется, что она с тобой соглашается, а на самом деле согласием и не пахнет.
В-третьих, дамочка никогда не скупится на ласковые слова. Мы все у неё самые лучшие, самые прекрасные, самые чудесные и вообще…
– Я уверена, что вы в самом ближайшем будущем станете главой своего методического объединения, – поёт она одной.
– Лучше вас никто не справляется с трудными детьми, – мурлычет она другой.
После таких песнопений дальнейшие гадости воспринимаются чуть ли не как комплименты.
В-четвёртых, Мошкина щедро и душевно делится своими трудностями, подстерегающими её на высоком посту. Причём говорит обо всём очень доверительно, почти интимно, давая понять, что только ты можешь её понять. И с родителями ей трудно, и дети пошли неуправляемые, и директор ей постоянно выговаривает… После таких откровений чувствуешь, что твои проблемы по сравнению с трудностями этого чудного человека не такие уж и серьёзные. И вообще, как можно жаловаться и говорить о себе в такой ситуации! Вон как страдает бедняжка завуч! Лучше помолчать, уступить, хоть так человека утешить.
Так что Мошкина вписывается в свою должность тютелька в тютельку. С позиции директора, разумеется, а не с нашей.
В ситуации с Ваней всё прошло точно по известному сценарию. Мягко, даже жалостливо у меня поинтересовались, в чём проблема. Мой краткий рассказ. Пауза. Ждут оправданий. В то время я ещё на это ловилась и горячо доказывала, что:
А) Никаких двоек ни «ни за что», ни «за что-то» у Вани нет. В этом можно убедиться, просмотрев классный журнал – документ всё-таки!
Б) «Кричать» и «повышать голос» – разные вещи. Пожалуйста, давайте спросим остальных детей из группы, кричу я или нет.
В) Учиться на твёрдую четвёрку Ваня может, но не считает нужным, всё больше привыкая добиваться хороших оценок различными манипуляциями, причём это касается не только английского языка. Спросите классного руководителя. Оценки ему ставятся по тем же критериям, что и другим. Не ниже, не выше.
Г) По поводу перехода Вани в другую группу никаких возражений не имею, а даже и приветствую. Иру только жалко.
Выслушав все мои оправдания, сопровождаемые со стороны Мошкиной трагической улыбкой и энергичными кивками, должными изображать сочувствие, администрация в свою очередь сообщала мне, что:
А) Даже если не поставила два в журнал, а только пообещала или, не приведи господь, только подумала об этом, это уже оскорбление для Вани, а тем паче для его родителей.
Б) Мой темперамент и манера поведения ведут к тому, что мой тон на 90 % воспринимается как крик. Так что лучше снизить децибелы процентов на 97 %. А лучше и на 100 %.
В) Перевод в другую группу – не выход. Там 18 человек, а у меня только 12. Нехорошая статистика получится.
Г) Ваня – мальчик особенный, относиться к нему, как ко всем, нельзя.
Этот пункт разбивался на подпункты: а) Если мальчик не хочет отвечать на уроке, не надо настаивать. Может, у него живот болит. Или просто настроение плохое. б) Оценивать его как всех тоже нельзя. К нему надо применить дифференцированный подход. Всем задать целое упражнение, а ему – половину. Или треть. Или одно предложение.
Ну и всё в таком духе.
Показав мне, какая политика партии проводится в данный момент, и устлав мой путь до порога кабинета обильными улыбками, меня отпускали.
Из всех нравоучений, которые приходилось выслушивать на протяжении 40 минут, внимание заострялось именно на пресловутом дифференцированном подходе. В школе много невыполнимых инструкций, и эта – о применении дифференцированного подхода – одна из самых неадекватных. Что получается-то в итоге? Всем на диктант выучить десять слов, а Ванятке три? Всем на контрольной работе сделать пять заданий, а ему одно? И то, только в том случае, если там встретятся те три слова, которые Ванятка осилил за три недели. Ерунда полнейшая. Ещё допустимо, пока вся эта дурь происходит во втором классе, а дальше что? А то, что к экзаменам в девятом классе все дружно подойдут дифференцированно: кто-то сможет все задания выполнить, а кто-то только 10 % от них. Останется только объяснить это проверяющим и чиновникам из министерства. Мол, не ребята глупые и материала не знают, а просто подход такой к ним был – дифференцированный. Так что, будьте любезны, оценочку-то хорошую поставить. Подход ведь!
Да, так вот, после таких бесед я несколько дней «обтекала», а потом поступила очень просто, следуя старому русскому правилу: не тронь кое-что, оно вонять не будет. Спрашивать Ванюшу на уроках я вообще перестала, только если уж он сам изъявлял горячее желание. Задавала как всем, но выполнял ли он домашнее задание, не интересовалась. Ставила то, что заслужил, а потом классная руководительница и Мошкина по очереди мои оценки замазывали и ставили те, которые считали нужными. Как писал Ярослав Гашек в своём бессмертном произведении, если покупатель просил копайский бальзам, ему наливали скипидару, и все оставались довольны друг другом. Плюс, моя совесть оставалась почти чистой.