Восточные нити
Глава 1 Тишина, наполненная ожиданием
Глава I. Тишина, наполненная ожиданием
Лето 1913 года разлилось над Европой, как густой мёд по краю серебряной ложки – липкое, прозрачное и обманчивое. В этом медовом спокойствии не было ни войны, ни тревоги – только солнечные улицы, музыка из открытых окон, разговоры на террасах и обманчивое ощущение, что весь мир вот-вот расправит крылья для небывалого полёта.
На улицах Лондона продавцы газет выкрикивали заголовки с ленивым равнодушием. «Болгария на грани срыва мира!» – но никто не слушал. Гораздо важнее были другие вопросы: кто победил в последнем матче по крикету, каковы тенденции новой коллекции Поля Пуаре и когда откроется таинственное электрическое кафе на Риджент-стрит, где подавали кофе, подслащенный надеждой на будущее? Лишь порой, среди общей суеты, чья-то фигура в строгом сюртуке, наклонившись над малозаметным объявлением в глубине газеты, замирала на мгновение, и взгляд выдавал знание о невидимых нитях, стягивающихся вокруг мира, нитях, недоступных обывателю.
На юге Франции лавандовые поля шумели, как шёлк под женской рукой, а над Ниццей воздух был сладок от инжира и морского бриза. В тени садов, под мраморными беседками, курили длинные папиросы и рассуждали о Марселе Прусте, ещё живом и пишущем, и о Ги де Мопассане, уже ушедшем, но всё ещё живущем в светских пересудах.
Всё дышало уверенностью. Будущее казалось делом техники. Паровые автомобили, электричество, телефоны, телеграфы, трансатлантические перелёты – всё это было не чудом, а буднями. Всё было возможно. А если нет – значит, будет. Человеческий разум достигнет всего.
Вена встречала утро вальсами, штруделями и разговорами о философии в своих знаменитых кафе. Берлин – сдержанный, вылизанный до блеска – жужжал новыми линиями метро и парламентскими страстями. Москва – ещё не красная, но уже тревожная – пахла квасом, газетной краской и старыми книгами в лавках Петровки. А Константинополь звенел золочёными минаретами и шелестом шёлковых сари; где-то в его тени уже стоял готовый к отправлению Восточный экспресс, словно хищник, притаившийся перед прыжком.
Сама атмосфера говорила: шпильки дам, цокавшие по мостовой; жёлтые зонтики над чайными столиками; блики на шляпных вуалях; запахи: сигары с Мальты, кофе с Цейлона, пыль книжных лавок и сырые каменные подвалы, где хранились сыры.
Никто не знал, что жить так осталось меньше года.
Но старики в кафе на набережной Роны уже косились на дирижабли с тревогой. – Слишком быстро всё летит, – бормотал один, глядя в небо. – Так не бывает, – вздыхал другой. – Где-то что-то надрывается, невидимо, беззвучно.
Париж. Монпарнас. Утро. – Deux croissants, madame? Très bien. Et un peu de confiture de cassis? – пекарь с засученными рукавами вынул из печи противень с золотистыми, хрустящими круассанами. Женщина в синей шляпке с вуалью лишь кивнула. Запах масла, муки и немного жжёной муки – настоящий утренний аромат Европы, пахнущий безмятежностью. Мимо проехала карета. Пыль взметнулась. Из табачной лавки вышел мужчина в сюртуке, запинаясь об утренние мысли. – Говорят, новый немецкий флот… – начал он, обращаясь к кому-то невидимому. – Не ври, – донеслось в ответ из-за двери. – Это просто корабли. Подарки императора своему эго, что может быть безобиднее? – Ага. С такой «доброжелательностью» и война не нужна – всё само рухнет.
В воздухе звенели вилки, рояль из соседнего окна, звон фарфора, смех продавщицы. Жизнь текла своим чередом, не подозревая о глубинных течениях.
Вена. Полдень. В Кафе «Централь» сидел юноша и вычерчивал в блокноте мост, линии которого казались слишком тонкими для опоры. За соседним столиком обсуждали Густава Климта. – Он безнравственен, но гениален. – Какой из них? – спросил собеседник, отпивая кофе. – А разве это не одно и то же? Официант в белых перчатках поставил на стол чашку с чёрным, как ночь, кофе. На блюдце лежал один-единственный сахар – как компромисс между строгостью и удовольствием. Под столом лежала газета. На первой полосе – «Балканский вопрос отложен. Временное согласие». Никто не догадывался, насколько хрупко это согласие.
Англия. Хэмпшир. Позднее утро. Пасторальный туман ещё не развеялся с зелёных полей, цепляясь за ветви старых дубов. Лошади в конюшнях ржали от скуки, предвещая скорое прибытие кареты. Станция ещё не проснулась, но паровоз уже дышал – словно в лёгких у него было само утро, готовое к дальнему пути.
Именно здесь, среди этой английской пасторали, незаметно появилась Лизи. Она сидела в саду с книгой – но не читала. Она слушала. Всё: стрекотание кузнечика, как потянуло ветерком с полей, и как старый садовник вдалеке ругался на кротов. Её дневник лежал рядом, кожаный переплёт поблёскивал на солнце. Карандаш в руке был обкусан с одного конца, след напряжённых размышлений.
Впервые она думала не о вчера и не о сегодня. А о «вдруг». «Вдруг – я уже взрослая?» «Вдруг – это не сад, а Париж?» «Вдруг – не книга, а поезд, и я в нём?» И каждый раз, когда мысль о «вдруг» оседала в ней, Лизи чувствовала, как на шее чуть холодеет медальон матери, словно что-то внутри него, или в ней самой, откликалось на невидимый зов, предвещая неизбежное, что-то, что было гораздо больше её самой.
Она не писала этого. Но думала. И впервые – без страха. Впервые – почти вслух, осознавая, что её прежняя жизнь подходит к концу, и начинается нечто совершенно иное.
Глава 2 Дом, где книги не спят
Глава 2. Дом, где книги не спят.