Рейс в одну сторону – 3

Глава 1

Наверху дул сырой ветер: лифт вынес людей на крышу третьего уровня, где, в двадцати метрах от выхода была оборудована вертолетная площадка. Малыш поднял воротник пиджака и отвернулся от ветра, бросившего в него невидимую россыпь морского песка.

«Откуда здесь, на крыше, песок, черт бы его побрал?» – подумал Малыш, отплевываясь от него: он не знал, что к ночи в океане разыгралась буря, и теперь ее «остатки» добрались до «Цитрона». Сквозь тут же выступившие слезы, он посмотрел в пустое пространство лифта. Желтый свет кабины стремительно «сужался»: по мере смыкания стальных дверей, он превращался в полосу, с каждым мгновением терявшую свою «толщину». Малыш, не отрываясь, смотрел на нее, чувствуя, что эта полоска света – единственное, что связывает его сейчас с этим объектом. Связывает сильнее, чем он мог себе представить. Плавучий остров, на котором прошла часть его жизни, будто старался удержать его здесь подольше, и Малыш, чувствуя это, всё меньше хотел что-то менять в своей жизни. Он подумал, что так, наверное, подступает старость, когда хочется осесть на одном месте и никуда больше не рваться, не бежать… И пусть эта полоска света горела в островной ночи еще несколько секунд, что-то она, за это короткое время, успела тронуть в душе Малыша, до сих пор не испытывавшего странных чувств привязанности к гигантскому куску металла, плававшему посреди океана. Он закрыл глаза, чтобы не видеть, как исчезает эта полоска. О том, что она навсегда пропала, ясно дал понять стук сомкнувшихся дверей. Как только Малыш услышал металлический лязг, физически отделивший уже известное прошлое от еще не ясного будущего, глаза его сами собой открылись, и он повернулся к ждавшим санитарам.

Малыш вздохнул: долго ему придется околачиваться на «чужой» территории, откуда Бесфамильный может запросто послать его в другую часть Атлантики, дав парочку каких-нибудь особо важных заданий.

– Черт побери! – вновь выругался он, идя к белевшим в ночи носилкам, на которых лежал полуживой Королев. Санитары, стоявшие рядом с носилками, не решались, без приказа Малыша, нести их до ждущего вертолета, мигавшего красными сигнальными огнями.

В ночном небе, наполовину затянутом надвигавшимися тучами, ярко светили звезды, а в трех километрах от «Цитрона», на кораблях береговой охраны, горели белые в ночи прожектора.

Малыш, чувствуя, что что-то сейчас должно произойти, поморщился от шума вертолетных винтов: из-за них санитары не могли расслышать его голоса, и он, быстрыми шагами пройдя мимо них, жестом велел им идти к вертолету.

Носилки с Королевым белели в темноте, и Малыш опасался, что их заметят диверсанты, где бы они сейчас ни прятались: на далеком ли «Эвересте», затерявшемся в черноте ночи, или на берегу «Цитрона», освещаемом тусклыми уличными фонарями, жиденькая «нитка» которых едва виднелась с вертолетной площадки.

Малыш подошел к кабине вертолета.

– Замок открой! – крикнул он пилоту, когда тот чуть опустил свое окошко. Тот послушно нажал кнопку на своей панели управления – щелкнул замок, и Малыш заметил, как слегка дрогнула широкая дверь. Он схватился за кривую стальную ручку и отодвинул дверь в сторону. Перед ним обнажилось черное пространство вместительного брюха вертолета: оно казалось бесконечным, пока пилот не включил свет в салоне. Глазам Малыша предстало довольно тесное помещение, в котором, кроме двух скамеек ничего не было. Он прошел внутрь и сел на одну из них, а санитары положили носилки на другую: тело Королева, выпиравшее дно носилок, легло на длинное кожаное сиденье. Санитары выпрыгнули из вертолета, и задвинули за собой дверь.

Малыш сидел на противоположной скамье и тер руки: к ночи стало зябко, и он, мечтая о теплой постели, закрыл глаза, даже не посмотрев в маленький иллюминатор.

Сигнал тревоги, вдруг ворвавшийся в тесный салон вертолета, заставил Малыша подпрыгнуть на месте. Он хотел было шибануть кулаком в дверь кабины пилота, но после того, как мельком глянул в пыльное стекло иллюминатора, передумал: к ним неслась ракета. Он зажмурился: яркая точка на секунду ослепила его, будто это был свет сварки. Но когда в следующую секунду Малыш снова открыл глаза, то увидел, что та пронеслась мимо, оставив после себя в черном небе белесый дымный след.

– Чертов «Милан»! – выругался Малыш, вспомнив, как в молодости, проходя службу в иностранном легионе, наблюдал за испытаниями противотанкового ракетного комплекса, почти всё время стрелявшего не по цели.

– Наберут старья и рады, – вновь сказал он, понимая, что сам бы выбрал другой ракетной комплекс для диверсий, например «Джавелин», если бы был вместе с террористами. Однако, на свое счастье, он был на стороне «Цитрона», потому как в следующую минуту с «Эвереста», невидимого Малышу из маленького иллюминатора, вылетела ракета, «отобранная» у той группы диверсантов, что разгромила корабль, развороченные останки которого вот уже вторые сутки лежали на берегу, и подбила несколько ангаров в пяти километрах отсюда, руины которых удалось потушить лишь сегодня. Ответный огонь с горы был сделан как нельзя вовремя: террористы приготовились ко второму выстрелу, и в тот момент, как только они хотели запустить второй управляемый снаряд, с «Эвереста» взметнулась ракета, и, промчавшись далеко от вертолета Малыша, ударила во вражеский корабль, «прятавшийся» где-то в черном океане.

Малыш видел, как вдалеке от берега вспыхнул яркий свет взрыва, а через несколько секунд до его ушей донеся и сам звук: грохнуло так, что наверно, в этот момент проснулись во всех комнатах отдыха, компактно размещенных по всей территории объекта.

В огненном свете, брызнувшем в разные стороны, спугнув океанскую черноту, на несколько секунд показались силуэты кораблей береговой охраны, стоявших в некотором отдалении от того места, куда попала ракета с «Эвереста». Корабли вот уже как вторые сутки были выведены из строя – никто не успел доложить о том, что произошло в двух километрах от берега, и на «Цитроне» не знали, живы ли экипажи судов береговой охраны, или нет. Прожектора, горевшие на них, включались автоматически в темное время суток, и создавалось обманчивое впечатление, что экипажи всё еще целы. Нарушения связи, нерасторопность команды видеонаблюдения, и тех, кто наблюдал с берега, но не понял, что произошло, могла дорого обойтись «Цитрону». Искать виновных было некогда, да и никто сейчас этим не занимался: сорвавшееся так некстати отплытие секретного объекта, не давало сосредоточиться на его охране. Хорошо, что службы «Цитрона» достойно ответили диверсантам, подбив легкой ракетой один из их кораблей, вошедший в территориальные воды «Цитрона» еще днем. Малышу ничего не сообщили о том корабле, да он и сам был занят совершенно другими делами – подготовкой Королева к отправке на Терсейру, или куда там полетит вертолет, из которого он сейчас наблюдал, как горит огромный корабль террористов. С его высоких бортов в океан прыгали люди. На берегу «Цитрона» замелькали вспышки, будто десятки фонариков, то включались, то выключались сами собой, затеяв какую-то свою веселую, но странную игру: это автоматчики «Цитрона» стреляли по диверсантам, оказавшимся в воде.

Малыш еще пару минут наблюдал всю эту картину, пока, наконец, вертолет не поднялся в воздух. Илья Семенович Бесфамильный никогда не сообщал Малышу точных своих координат, и Терсейра, которая была последней в списке пунктов прибытия ценного груза, была «придумана» им для того, чтобы хоть что-то сказать своему верному псу о примерном месте их встречи. Малыш, всё еще веривший в порядочность босса, надеялся через пару часов увидеть ту самую гору, которую он несколько недель подряд наблюдал в мониторы, стоявшие в его кабинете: именно на нее, где стоял шикарный особняк – место встречи заместителей Морозова, были выведены камеры спутника, нынче сдохнувшие от вмешательства террористов.

Малышу было неуютно лететь – он боялся высоты, хоть и не смотрел больше в иллюминатор. Он всем телом ощущал под собой километр или два пустоты, в которой плескался океан. Сейчас он желал лишь одного – скорейшего приземления там, куда летел этот чертов вертолет. «Почему он так медленно летит?» – спрашивал неизвестно кого Малыш, заранее зная, что ему никто не ответит.

Ему казалось, что они летят часа четыре, или пять. Иногда ему мерещилось, что уже восходит солнце, но это было лишь обманом зрения: это горели прожектора, освещавшие те или иные участки мелких островов, цепь которых была расположена на пути следования к месту высадки.

Прожектора, бившие то в небо, то в скалы, отражавшие свет, в лучи которого попадал вертолет, раздражали пилота, и он нервно дергал штурвал, старясь уйти от ослепляющего света, отчего вертолет дергался в стороны. Малыш скользил по скамье то туда, то сюда, старясь удержаться за поручни, и матерился при каждом резком наклоне вертолета. «Вот только попадись ты мне в руки!», – думал он о пилоте, предвкушая, как выбьет ему зубы после посадки.

Когда вертолет тряхнуло в последний раз, Малыш увидел в иллюминаторе белые ровные стены – это была не скала, а огромное здание, сложенное из бетонных плит, лет, наверное, пятьдесят назад. Малыш разглядел, что в некоторых местах, на высоте нескольких десятков метров, (это он увидел, пока «висел» вертолет, выбирая место посадки), стены покрылись мхом и потеками, словно здесь когда-то был водопад, давным-давно высохший.

Наконец, вертолет приземлился. Дверь открыл кто-то чужой, и Малыш, внутренне приготовившись ко всякого рода неожиданностям, сунул, на всякий случай, руку под пиджак, дотронувшись пальцами до теплой рукояти пистолета. Через секунду он облегченно выдохнул: в проеме открывшейся двери стоял его тайный босс – Бесфамильный Илья Семенович.

– Ну, здравствуй, друже! – сказал Бесфамильный, как только Малыш высунул нос из вертолета. – Как там наш клиент: жив еще, или того? – он провел ладонью себе по горлу. На его губах появилась жуткая улыбка. И тут Малыш поймал себя на мысли, что раньше он бы никак не отреагировал на такую улыбку, но сейчас, после всего того, что ему пришлось увидеть на «Цитроне», он поежился, как от проникшего под его пиджак холода, и, не ответив на пугающую эмоцию босса, отвернулся, буркнув себе под нос:

– Жив, жив – что с ним станется-то.

– Чего-то ты не весел, как я погляжу! – бодрым тоном отозвался Бесфамильный.

Малыш ему не ответил: если час назад он хотел поговорить по душам с боссом и попросить его о каком-нибудь новом задании, только чтобы не возвращаться в скучное болото «Цитрона», то сейчас у него совсем пропала охота с ним разговаривать.

Как только Малыш высунулся из проема, ему показалось, что в некотором отдалении от Бесфамильного стоят два человека: в такой темноте, где было мало света, немудрено было не заметить бугаёв с носилками, приготовленными для перенесения «ценного груза». Они молча стояли и ждали, пока Малыш с боссом отойдут подальше от вертолета, чтобы самим в него влезть и сделать уже свою работу. Малыш спрыгнул, наконец, с высокого стального борта, и, обернувшись, махнул пилоту рукой, прощаясь с ним. Тот не заметил этого прощального жеста: ему, похоже, вообще не хотелось смотреть в сторону уходивших людей – скоро ему вновь предстояло лететь чёрти куда посреди ночи, и настроение было отнюдь не радостное.

Малыш пошел за Бесфамильным, а те двое залезли с носилками в вертолет, и стали там возиться с Королевым.

– Рассказывай, как дела, – сказал Илья Семенович, хлопнув Малыша по плечу.

– Да, нечего особо рассказывать, – отозвался Малыш, – все как всегда – работают люди, ждут конца света.

Бесфамильный хохотнул:

– Даже так! Не думал, что все к этому придет так скоро.

– Что вы имеете в виду?

– Да диверсии эти, будь они не ладны. Я же думал, что мы давно с ними покончили, а оно, вишь как – снова повылезали.

Малыш вздохнул:

– Новое поколение покоряет свои вершины.

Бесфамильный насмешливо на него посмотрел:

– Какие вершины, Саша: это же днище полное – устроили, понимаешь, кавардак, людям работать мешают, а наши вообще мышей не ловят.

– Вы кого имеете в виду?

– Да военных наших. Сколько баз у них на архипелаге – и ничего: ни помощи конкретной, ни ответного огня! Помяни мое слово: если и дальше так пойдет – побьют нас, как детей малых, ей богу.

Малыш выслушал еще несколько нелестных замечаний в сторону охраны объектов.

– Несколько часов назад наши подбили их корабль: с вертолета видел, – сказал Малыш.

– Серьезно? – вскинул брови Бесфамильный. – Но это же чистая случайность: чужими ракетами попасть в цель, которая была практически неподвижна, и если бы…

– Подождите секунду, – перебил его Малыш, – а откуда вы знаете, что наши воспользовались чужой ракетой?

– А чьей же еще? – в свою очередь спросил его Бесфамильный. – Ведь на «Эвересте» ракет не было, насколько я помню. А ведь я давно говорил Морозову, что именно там и нужно поставить хотя бы пару комплексов с тяжелыми ракетами – пусть бы себе работали. Нет – не захотел: рискованно, говорит, переправлять их по океану, да и где их брать…

– Я не пойму, вы сейчас мне, что ли, претензии предъявляете? – спросил Малыш, прямо глядя в глаза Бесфамильному.

Тот замолчал, шевеля губами, что выдавало бессилие, на первый взгляд, могущественного чиновника. Но над ним стоял всемогущий Морозов, который лучше знал – куда и что «поставить». Однако, с учетом последних событий, получалось, что Морозов жестоко просчитался, надеясь, что на секретный объект не будет совершено таких активных покушений.

– Он всегда втайне полагал, что все нападки террористов ограничатся хакерскими атаками, или пожарами на складах, – сказал Бесфамильный, когда они с Малышом подошли к высокому зданию, – но что у террористов будут свои корабли – этого он и предположить не мог. Я тогда же его спросил, на хрена, мол, тогда на Пику стоят ракеты в количестве ста штук? На что он мне отвечал, мол, это другое. А что «другое», он так и не объяснил. Короче, я ничего уже не понимаю, однако, мне ясно одно: какое-то государство спонсирует этих диверсантов, иначе бы у них не было таких мощностей.

Малыш понимал, что в этой ситуации руководство загнано в тупик и Бесфамильный теперь нервничает, опасаясь, что на него «повесят» всех собак. Честно говоря, Малышу было начхать на проблемы Бесфамильного – от него ему нужны лишь деньги, плюс некоторые услуги по части прикрытия от действий любых властей, если вдруг будет какая-нибудь промашка при исполнении очередного задания на чужой территории.

Малыш, решив отвлечь его от темы несовершенной охраны острова, спросил:

– Мне кажется странным одно обстоятельство: как-то вы уж слишком быстро все узнали, когда все телефоны отрублены, а работает только наш «карманный» спутник?

– Вот через него и узнал, – спокойно ответил Бесфамильный. – И вообще, чего ты все удивляешься, Демидов? – он вдруг перешел на злобный шепот. – Я всегда в курсе всего: работа у меня такая. А ты, щенок, и половину этого не видишь, хотя обязан! По должности обязан видеть: на то ты и поставлен начальником объекта видеонаблюдения!

Малыш, не поднимая глаз, спокойно ответил:

– Во-первых, этой должности я у вас не просил, а во-вторых, у меня все спутники «выбили».

– А мне какая разница? – вскричал вдруг Бесфамильный. – Используй резервы: я же тебе дал разрешение – чего ты, как маленький?

– Не знаю, о каком разрешении вы говорите, но все это время, я был слеп, как крот.

Бесфамильный остановился.

– Слушай, Демидов, если ты не перестанешь Ваньку валять, я тебя лишу должности, понял? И вообще, как ты со мной разговариваешь, а? Скажи спасибо, что здесь нет ни одного моего подчиненного, а то услышал бы мой командирский голос!

– Нет уж, спасибо – не надо: я и так уже под жестким прессингом, – ответил Малыш. Его нисколько не испугал гнев начальства, и Бесфамильный это отлично видел, понимая, что Малыш в любой момент может исчезнуть, ибо был, по сути, свободным художником, как он сам его называл.

– Ох, ты, слова-то мы какие знаем: прессинг! Да ты еще не знаешь, что такое настоящий прессинг! Ну, ничего, пройдет какое-то время, и вы все на своей шкуре почувствуете, как идти против меня! – сказал Бесфамильный, и погрозил кому-то пальцем.

– Смешной вы, честное слово, – сказал Малыш. – А что вы имеете в виду под фразами: «вы все узнаете; пройдет время»?

– Сам потом поймешь, – ответил тот, и нажал кнопку вызова на железной двери.

Заскрипели давно не смазанные металлические петли. Малыш вошел следом за своим боссом в довольно просторное помещение, представлявшее собой длинную, как коридор, комнату. На входе стояло двое охранников с автоматами, которые преградили им путь. Бесфамильный кивнул на Малыша и те отошли в сторону, пропуская их вперед.

– Нам туда, – сказал Бесфамильный, и повернул налево – там, в полумраке, виднелась узкая железная лестница, тускло поблескивавшая перилами в виде толстых отполированных труб. Лестница вела на второй этаж, и Малыш поднялся по ней вслед за боссом, прислушиваясь к гулким шагам своих ботинок по железным ступеням.

Они дошли до площадки, и Илья Семенович открыл первую дверь, вделанную в стену. Оба оказались в тесном помещении лаборатории, где на столах стояли микроскопы, а на стенах висели какие-то графики. Три человека в белых халатах что-то записывали в журналы, сидя за рабочими столами. Они не смотрели, кто к ним вошел, что несколько удивило Малыша: на «Цитроне», например, всегда кто-нибудь либо здоровался, либо кивал, а тут – полное сосредоточение на работе, словно от этого зависело их дыхание: оторвись они от разграфленных бумажек, и тут же невидимая рука сожмет их горло, перекрыв навечно кислород…

– Я так и не понял, что вы будете делать с этим бедным слесарем? – спросил Малыш, как только за ними закрылась дверь.

Бесфамильный посмотрел на него, как на какого-нибудь тупицу, не знавшего простых вещей.

– Ну как что, Демидов: как и всегда – в расход: нам свидетели не нужны.

– Но можно же просто извлечь из него информацию под глубоким наркозом и отпустить с миром.

Бесфамильный покачал головой:

– Да, Демидов, испортила тебя мирная жизнь. А, может, ты влюбился в какую-нибудь местную красотку, вот и чудишь потихоньку?

– Не говорите ерунды, Илья Семенович: нет там никакой красотки – вы же меня знаете: я не меняю работу на личную жизнь, если можно так выразиться.

– А почему?

– Будто вы не знаете.

– Ладно, не плачь, Демидов, придет еще твое время – и семья у тебя будет и дом хороший…

– Было уже, – ответил Малыш, – больше не хочу.

– Странный ты какой-то, все-таки, – сказал Бесфамильный, внимательно глядя на Малыша, – но ничего, скоро все изменится, и тогда будешь сам выбирать, как тебе жить.

Малыш кивнул, будто давно об этом знал.

– Илья Семеныч, я могу быть свободен? – спросил он, не желая оставаться в этом, пугающем его, месте: не любил он всяких лабораторий, где того и гляди можно подцепить какую-нибудь заразу, или стать объектом для исследований.

– А куда ты так торопишься, дорогой товарищ? Мы, ведь, с тобой даже еще и не ужинали, – ответил Бесфамильный.

– Нет у меня аппетита, если честно.

– Ничего, ничего – как только увидишь, что у меня на столе, так сразу слюнки потекут!

– Ага – ждите!

Они прошли через лабораторию и Бесфамильный вновь открыл дверь – они попали в еще какую-то комнату, больше похожую на кладовку, с напиханными в нее стеллажами и ящиками. Протиснувшись сквозь весь этот хлам, Бесфамильный с Малышом вышли в третье помещение: просторную комнату, обставленную старинной мебелью.

– Вы откуда это понавезли, Илья Семеныч? – спросил Малыш, презрительным взглядом окидывая пыльные стулья с гнутыми спинками и бархатными сиденьями.

– Это не я – а мои помощнички: все угодить хотят.

– Странные какие-то у них желания, – пожал плечами Малыш и пнул ботинком один из стульев, отчего его деревянные ножки жалобно взвизгнули, скользнув по мраморному полу.

– Ну, куда им до тебя – свободного стрелка! – сказал Бесфамильный, спокойно возвращая стул на место. – А вот поработал бы у меня в штате годик-два, еще и не такие подарки бы преподносил.

– Нет уж, спасибо – уж лучше я сам по себе.

Бесфамильный посмотрел на него с отеческой заботой:

– Ты же понимаешь, что скоро время таких, как ты, закончится.

– Нет, совсем вас не понимаю, – ответил Малыш, изо всех сил делая вид, что ему все равно, что говорит босс.

– Да тут и понимать нечего: весь ваш бизнес, так называемый, подомнут под себя частные конторы, которым будут платить такие бабки, что тебе и не снились.

– Уже, – ответил Малыш, кивнув, – прямо из-под носа заказы рвут.

– Вот об этом я и говорю! – отозвался Бесфамильный. – Переходи ко мне, Саш, пока не поздно: пусть ты и будешь сидеть на окладе, а все равно так надежнее, согласись.

– Подумаю, – ответил Малыш, – есть еще время.

– Подумай, подумай, – закивал Бесфамильный, – но поторапливайся – жмут со всех сторон.

Малыш сказал короткое «ага», и сел за стол, куда жестом пригласил его Бесфамильный.

Глава 2

Молодой сотрудник Шишкин ждал лифт на первом уровне. Он обдумывал, что бы ему предпринять в сложившейся ситуации, которая вот уже который день не давала ему покоя. Дело в том, что недавно пропавшее вещество, для удобства названное лаборантами «невидумумом», так и не нашлось. Шишкин предлагал своим коллегам в тот же день, когда обнаружилась пропажа вещества, незамедлительно пойти к следователю, хоть к какому-нибудь из четырех, работавших на «Цитроне», однако лаборанты почему-то не захотели с ними связываться, будто боялись, что работники компетентных органов попутно откроют и их страшные тайны, которые они оставили там – «в другой жизни», на материке. Шишкин – простой лаборант, принятый совсем недавно на «интересную, перспективную» работу, которому нечего было скрывать, жил с открытой душой, и доверялся любому мошеннику, никогда не обижаясь, когда его обманывали – короче, был прост, как апельсин. Вот также просто он предложил пойти к следователю и рассказать, как пропал «невидимум». Коллеги тут же стали дружно его отговаривать, что, мол, его самого, да и их в придачу, затаскают потом по допросам, а там, глядишь, и дело о воровстве «пришьют», когда не найдут настоящего вора, или обвинят в шпионаже, что было еще страшнее. Но молодой сотрудник был упрям, как черт. Он продолжал настаивать на встрече со следователем, и, наконец, укоренившись в мысли, что он прав, пошел к Горелкину. По случаю, ему удалось узнать, где сидит один из опытных следаков, и теперь он направлялся именно к нему – старому работнику компетентных органов.

Везение сопровождало Шишкина весь этот день: во-первых, он узнал, к кому надо идти, что произошло довольно быстро – буквально, как только он этого пожелал. Во-вторых, у него освободилось для этого время – аж добрых полтора часа, в которые никто не будет о нем вспоминать. И, наконец, один из его коллег вспомнил кое-какие детали, которые могли помочь следствию. И всё это свершилось в течение двух часов, что случалось с Шишкиным довольно редко.

И вот, он стоит у дверей лифта и с нетерпением ждет, когда они откроются. С фантастической быстротой после нажатия кнопки вызова, внизу, в лифтовой шахте, послышался скрежет, а через несколько секунд железные двери медленно разъехались в стороны. При ярком свете желтой лампы, Шишкин увидел лежавшего на полу Горелкина – он был без сознания. Шишкин, уставившись круглыми от удивления глазами на распростертое тело, стоял, не имея сил двинуться с места. Вмиг окаменевшие ноги не могли ни идти, ни бежать. Шишкин смотрел на Горелкина, не зная, что это один из тех самых следаков, к которому он и шел. И вдруг судьба подбросила ему такой «сюрприз»!

Шишкин пришел в себя через минуту или чуть меньше. Что-то будто толкнуло его вбок, и он сдвинулся, наконец, с места.

Тут до него дошло, что если ни один телефон на объекте не работает, то можно вызвать диспетчера. Он зашел в кабину, и, стараясь не дотрагиваться до Горелкина, нажал кнопку с нарисованным на ней колокольчиком.

– Слушаю вас! – сказал женский голос в дюралевую решетку громкоговорителя.

– Это я! – ответил Шишкин. – Тут в лифте лежит человек – пришлите кого-нибудь.

– Какой человек, и кто вы такой? – вновь спросил голос.

Шишкин на секунду растерялся: он подумал, что вроде бы всё уже сказал, а тут какие-то вопросы не по делу.

– Я лаборант, – начал он медленно выговаривать слова, – фамилия моя Шишкин. Здесь в лифте…

– На какой стороне «Цитрона» вы находитесь, и на каком уровне ваш лифт? – перебил его голос.

Шишкин, опасаясь что-либо перепутать, задумался.

– Алле, товарищ Шишкин! – громко сказали в решетку.

– Да? – отозвался лаборант.

– Вы там уснули, что ли?

– Нет.

– Повторяю вопрос…

– Не надо – я понял. Северная сторона, первый уровень, или нулевой, не знаю. Короче, я стою там, где столовая.

– Понятно, – ответила диспетчер. – Ждите.

В решетке щелкнуло.

– Ну, слава Богу! – выдохнул Шишкин, с опаской посмотрев на Горелкина. «А что, если он умер: как тогда быть? – подумал он. – Значит, его унесут так – мертвым», – тут же ответил он сам себе и немного успокоился.

Как только прибыли санитары во главе с Могильным, старого следака наспех осмотрели и тут же унесли в госпиталь. Шишкину, по неизвестной ему причине, Могильный велел молчать.

– Лучше бы вам, уважаемый, – сказал тогда же Могильный угрожающим тоном, – забыть о том, что вы видели, ясно?

При этом он с хитрым прищуром посмотрел на бейджик Шишкина, запоминая все, что там было написано, будто из обыкновенной фамилии и такого же обычного имени можно выудить абсолютно всю информацию о человеке. Молодому лаборанту в который раз за этот последний час стало не по себе.

Слова доктора звучали так, будто бедный лаборант был виноват во всем, что произошло с Горелкиным. Он тогда же промямлил, что и не думал об этом никому рассказывать, и что, мол, да – он будет молчать, как рыба об лед.

Могильный, похоже, этим не удовлетворился и сказал, чтобы Шишкин шел сейчас же вместе с ним, чтобы подписать какую-то бумажку. Шишкин тогда же пожал плечами, мол, я хотел идти совсем в другую сторону и совершенно по другим делам. А тот ему ответил, что, нет, братец, ты пойдешь в мой кабинет, иначе вколю тебе такой укол, что забудешь имя собственной матери. Шишкин тут же попытался неудачно отшутиться, что, дескать, и так его давно забыл, но этот странный доктор произнес такое длинное название лекарства, что Шишкин, не на шутку испугавшись, передумал с ним спорить, и поплелся вслед за «процессией», возглавляемой Могильным.

С Шишкиным вопрос решился довольно быстро. Коварный доктор сунул ему под нос бумагу, где коротко было написано, что в случае разглашения информации, которую потребовали держать втайне, трепач будет посажен в карцер на месяц. Осталось только добавить: «без еды и воды», но Могильный, душа-человек, не стал вписывать этого «диетического» пункта, чтобы совсем не пугать людей, которых на объекте набралось предостаточно. Шишкин не знал, что среди его коллег добрая половина подписала вот такие же бумажки, когда они оказывались практически в аналогичной ситуации, в какой оказался молодой сотрудник. Правда, никто из работников лаборатории не делился с Шишкиным этой информацией, и правильно делал, ведь, пункт седьмой данного документа гласил, что в случае разглашения факта подписания этой бумаги, человек получал тот же месяц одиночной камеры. Шишкин, поставленный, тем самым, перед этим фактом, думал, что он один такой невезучий на всем «Цитроне», вляпавшийся неизвестно в какое дерьмо в свои свободные от работы полтора часа, будь они не ладны.

Санитары отнесли Горелкина самостоятельно – без «присмотра» Могильного. Старому следователю досталось место рядом с кроватью Кондрашкиной. Маргарите было так плохо, что она, не открывая глаз, могла лишь слушать, что творится вокруг нее. И она слышала, как кого-то принесли поздно ночью; как бросили нового пациента на кровать, скрипнувшую под тяжестью стокилограммового тела; как, позже появившийся, Могильный сказал какую-то гадость, глядя на полуживую Маргариту… Тогда же она подумала, что обязательно найдет возможность хоть как-то отомстить и ему, и тому хирургу, Геннадию Винверовичу, пусть это и будет не сегодня и ни завтра, но она сделает этим извергам так больно, что они вовек этого не забудут. На счет того, что они настоящие изверги, у нее не осталось никаких сомнений, иначе, зачем ее одурманивать каким-то веществом, а потом несколько часов держать здесь, в этом допотопном госпитале, пичкая неизвестными лекарствами. Нет, она с ними разберется раз и навсегда – пусть только у нее появятся силы.

Ее размышления прервались возгласом удивления «много улыбчивого человека»:

– Это что еще за черт! – воскликнул Могильный, уставившись на окровавленное тело медсестры.

«Не может быть, чтобы он не заметил этого раньше», – злорадно подумала Маргарита. – Хотя, ты же только сейчас появился здесь, доктор Смерть».

– Кто-нибудь может мне объяснить, что здесь происходит? – спросил кого-то Могильный, но, кроме санитаров и полуживых пациентов в госпитале никого не было. Оставался, правда, еще охранник, но этот вопрос, очевидно, был адресован не ему, так как выход из госпиталя находился так далеко, что нужно было еще докричаться до того охранника.

Маргарита постаралась открыть глаза и повернуть голову, чтобы убедиться, что выход действительно находится на том расстоянии, куда нужно орать во всю мощь своих легких. Еще ей стало жутко интересно – стоит ли на «часах» охранник, или он так и не вернулся из своей курилки?

У Кондрашкиной ничего не получилось: шея не могла повернуться хотя бы на миллиметр – ее будто заморозили лошадиной дозой местной анестезии, и Маргарите не удавалось даже проглотить слюну, скопившуюся в глотке. А свинцовые веки не хотели открываться, будто заморозка от шеи «перетекла» по сосудам и туда.

Маргарита вдруг закашлялась, и в тот же момент в шее что-то хрустнуло. Кондрашкина смогла, наконец, повернуть голову, и почти в ту же секунду открылись ее глаза – она увидела всё: Могильного, стоявшего рядом с окровавленным телом медсестры; рослых санитаров, с брошенными тут же, под ноги, пустыми носилками; новенького, кинутого теми же санитарами на соседнюю кровать.

Маргарите вдруг захотелось встать и рассмотреть всё получше, но ноги ее были холодные и будто каменные. Она с невероятным усилием дотянулась рукой до правой ноги и потрогала бедро: да, она не ошиблась – нога, холодная как лед, не чувствовала прикосновения теплых пальцев руки. Маргарита от отчаяния царапнула кожу бедра ногтями, и вновь ничего не почувствовала. Зато она ясно ощутила, как по щеке побежала горячая от обиды слеза. «Ну вот, началось», – с горечью подумала она, снова закрывая глаза.

Она снова попробовала приподняться, и на этот раз ей удалось чуть-чуть оторвать плечи от подушки. Этого хватило, чтобы можно было снова посмотреть туда, где стоял Могильный со своим обслуживающим персоналом, и еще чуть назад – на пустую кровать Елены. «Значит, она действительно ушла», – подумала Маргарита, внутренне радуясь тому, что это ей не привиделось. Вот только куда она могла пойти в таком состоянии, когда ни слова не могла произнести, и вообще слабо реагировала на вопросы Кондрашкиной, когда та с ней пыталась говорить несколько часов назад. Маргарита и предположить-то боялась, чем пичкали Елену все это время, пока та лежала здесь, а уж как она теперь себя чувствовала, можно было лишь догадываться, придумывая себе страшные истории, от которых становилось не просто тошно, а ужас как жутко. И только сейчас Маргарита вспомнила, что Елена ушла сразу же вслед за тем страшным человеком, который вылез из стены и убил медсестру. Скорее всего, он потом стоял около выхода и ждал, пока Елена его догонит, чтобы уйти вместе с ним, но вот куда – это одному Богу известно. «А вдруг он ее прибьет?» – подумала Маргарита, но тут же вспомнила еще одну деталь: тот страшный человек о чем-то несколько минут говорил с Еленой, а та ему всё кивала – значит, они о чем-то договаривались, может, о месте встречи, или еще о чем?» Вопросы сыпались на голову бедной Маргариты, как из рога изобилия, и все они, как назло, были неразрешимы. Эта неизвестность раздражала ее больше, чем Могильный, который всё не уходил, а тупо стоял на одном месте и смотрел на кровавый пол, на маленькое мертвое тело своей подчиненной, не зная, что делать дальше. Тут он оглянулся и посмотрел на Маргариту затравленным взглядом: очевидно, мозг еще не успел свыкнуться с неожиданной утратой медсестры, и он, находясь в полной растерянности, выглядел сейчас, как человек, заблудившийся в большом незнакомом городе. Но как только до его мозга дошло, что он видит перед собой Кондрашкину, лицо Могильного вдруг перекосила такая злоба, что он готов был прыгнуть, как кот, и вцепиться в глаза Кондрашкиной, бесившие его в эту минуту больше всего на свете. Он всегда боялся ее глаз с тех самых пор, как только первый раз встретился с Маргаритой на «Цитроне». Два года назад, когда его привезли на этот объект, при первой встрече с Кондрашкиной он что-то тогда у нее спросил, а она так ему ответила, что у него занемел язык, и он не мог открыть рта в течение часа. Через несколько дней Могильный обо всем забыл, словно из его памяти стерли этот неприятный эпизод, и он снова нарвался на Маргариту: ситуация с онемевшим ртом повторилась с пугающей точностью, вот только этот момент он запомнил надолго. И всякий раз, как только Могильный случайно сталкивался с этой странной женщиной, с ним происходили какие-нибудь неприятности…

Теперь же он смотрел на Маргариту, не боясь больше ее глаз. Что-то внутри Могильного обманчиво советовало ему не поддаваться сомнениям, и, напрягая все силы, продолжать глядеть в эти страшные черные очи, пока женщина сама их не отведет. Он был так в себе уверен, что от этих чудовищных усилий ноздри его горбатого носа стали раздуваться, как у быка, но Кондрашкину почему-то это не испугало, а наоборот позабавило. Она хохотнула, будто ей вспомнилось что-то смешное про этого жалкого докторишку, и он, услышав этот короткий смешок, вдруг как-то погрустнел и даже обмяк. Маргарита почувствовала, как он ослабел и вот-вот должен был вскрикнуть от боли, которая уже пронзала все его тело стальными иглами, хотя Могильный терпел, сколько мог. И тут его «бычий» нос стал вдруг «добрым» и мягким, а глаза, секунду назад напряженно глядевшие на Маргариту, уставились, с виноватым видом, в пол, как это произошло вчера, когда она пришла к нему в кабинет, а этот червь вздумал над ней посмеяться.

Он все еще держался на ногах, что несколько удивило Маргариту, но, когда через минуту после переглядок, у Могильного пошла изо рта белая пена и закатились глаза, Кондрашкина, наконец, выдохнула, и «отпустила» «много улыбчивого» мерзавца. Доктор схватился за горло и упал на колени. В следующую секунду он рухнул на кровавый пол рядом со своей мертвой медсестрой, а тело его забилось в жутких конвульсиях. Санитары стояли чуть поодаль, разинув рты: они не знали, что делать – кроме, как таскать носилки, они больше ничего не умели.

Маргарита вновь легла на подушку, моля о том, чтобы Могильный не поднимался как можно дольше. «Ведь, эта скотина будет мне мстить», – подумала она, и ей вновь захотела встать с кровати, чтобы уйти отсюда прочь. Не обращая внимания на то, что ее ноги по-прежнему не шевелятся, она, подвинув свое туловище ближе к краю кровати, зацепилась пальцами за решетчатое изголовье. Сделав усилие, Маргарита подтянулась на пальцах и опустилась на острый железный край ложа, едва прикрытый простыней: узкого матраса не хватало, чтобы полностью накрыть скрипящую сетчатую раму, и Маргарита ойкнула от боли, когда стальное ребро рамы вдавилось в плечо, бок и бедро. Наконец, она вытолкнула себя наружу и грохнулась на пол. «Какая я дура!» – подумала она, но это была мимолетная мысль. Следующей мыслью был приказ успокоиться и взять себя в руки. Она не видела, как за ней наблюдают чьи-то глаза, буквально напитанные ненавистью…

Шум упавшего тела заставил Могильного прийти в себя. Он медленно повернул голову на этот звук, и увидел Маргариту, лежавшую недалеко от него. Могильный злорадно улыбнулся: сейчас он покажет этой колдунье, где раки зимуют, вот только для этого нужно встать. Без посторонней помощи этого, конечно, сделать нельзя, но всегда под рукой есть «обслуга». Он так же медленно повернул голову в другую сторону: точно – два остолопа в чистых белых халатах стояли рядом с ним, разинув рты, и ничего не предпринимали.

– Тупые скоты! – вскричал Могильный, но не услышал собственного голоса.

– Что он там шепчет, а? – спросил один из санитаров.

– А шут его знает, – ответил другой.

Могильный попытался вновь крикнуть что-нибудь отрезвляющее этих идиотов, но первый вновь спросил второго тоже самое, о чем спрашивал секунду назад. Могильный отвернулся и закрыл глаза. Что с ним, черт возьми? Почему он лежит на полу? Могильный заныл, чувствуя, как раскалывается голова: он хорошо приложился затылком к металлическому полу, и теперь, забыв на мгновение о Кондрашкиной, хотел лишь подняться на ноги и посмотреть, что творится вокруг, а заодно пропесочить этих двух придурков, которые не могли оказать ему первую медицинскую помощь.

– Скоты! – прошипел он, исходя горючей слюной. Санитары его не слышали: Могильный понял это по той самой волшебной тишине, которую в этот момент не тревожили тупые вопросы.

Могильный напрочь забыл о Горелкине, всё это время недвижно лежавшем на кровати, и не подававшем признаков жизни. Однако, доктору – этому главному по моргу и своему отделению, было важно сейчас одно: встать на ноги и дойти до проклятой ведьмы Кондрашкиной, которая довела его до такого состояния. И чем больше он об этом думал, тем хуже ему становилось, а он, так и не поняв этого, все больше и больше причинял себе боль одной лишь мыслью о мести Маргарите. Тем временем Кондрашкина, нащупав в кармане халата случайно прихваченный с собой кубик, сжала его в руке и тут же почувствовала мощный прилив сил. Не думая более ни секунды, она встала на окрепшие вдруг ноги, и, оглянувшись на хрипевшего в бессильной злобе Могильного, пошла к выходу.

Глава 3

Трясогузов проснулся раньше своего будильника. Тяжесть и боль в голове были такими, будто он совсем не спал. К этой тупой боли примешивалось какое-то странное чувство, словно что-то было им потеряно, упущено навсегда, брошено им же самим, как бросают, например, деньги на ветер, вспоминая потом о них, как о единственном богатстве, которое еще вчера было, а сегодня его уже нет. Трясогузов больше не мог найти сравнений для этого ощущения какой-то потери, и напрягшись, вдруг вспомнил: вчера случилось нечто отвратительное, в чем он принимал непосредственное участие. Что случилось, он вспомнил во всех деталях, но вот поверить в то, что именно он был пособником в грязных махинациях Малыша, толстяк так и не смог. Все сейчас выглядело так, будто он хотел смотреть на произошедшее со стороны, а он был бы всего лишь невинным наблюдателем. И как же, черт возьми, было бы ему сейчас легко, если б он просто сидел в своем старом креслице и смотрел, как происходит преступление, которое больше походило бы на захватывающий фильм с преступниками и их жертвой, а он – безобидный толстяк – всего лишь был здесь зрителем, купившим билет в первый ряд, и жрущим попкорн, ведерко которого стояло бы на его парализованных ногах. «Но это было не так! Это было совсем не так, черт бы меня побрал!» – вдруг возопила в голове трезвая мысль, убравшая мигом всю боль и тяжесть плохого сна. Тут же посыпались вопросы, на которые Трясогузов не хотел отвечать. Как он вообще согласился «работать» с этим типом, которого с детства терпеть не мог? Что это за превратности судьбы такие, когда нужно наступать себе на горло и быть в связке с давним врагом? «Нет, нет, и нет!» – снова и снова повторял про себя Трясогузов, как только в памяти в который раз всплывала картинка с полуживым Королевым, уложенным на носилки.

Трясогузов не знал, как ему теперь быть. Конечно, никто, кроме него, Малыша и Могильного, не знал о его участии в операции по перемещению Королева на другой объект, но ему от этого было не легче.

Он лежал на кровати с открытыми глазами и желал только одного – ни о чем сейчас не думать. Он хотел, чтобы его голова была пуста, как огромный медный чан, и чтобы свежий морской ветер наполнял этот сосуд, не давая проникнуть туда ни одной, даже самой невинной, мыслишке.

Толстяк схватился за голову – она снова трещала так, словно он вчера напился жуткого самодельного пойла. Что же делать, ведь он теперь накрепко повязан с двумя проходимцами неизвестно каким преступлением, которое непременно должны будут расследовать? Похищение человека – это не воровство трех рублей у коллеги по работе, и за это светит реальный уголовный срок.

Трясогузова нелегко было обмануть, где бы он ни жил и ни работал, но вот вчера толстяк дал маху. Никогда с ним ничего подобного не случалось, и вообще Трясогузов всегда отличался тем, что у него острый ум. Этот ум помнит всё и всегда, и ничто не способно сбить его с мысли, пусть даже это была мимолетная легковесная мысль, как случайный ветерок – и, тем не менее, толстяк, мог схватиться за нее своим цепким разумом и обдумать ее, если можно так выразиться, спокойно без лихорадочной суеты.

Сейчас же этого не было, словно его вчера напоили каким-то составом, названия которого он не знал, и бросили на кровать вот в этой самой комнате, казавшейся ему незнакомой вот уже добрых пятнадцать минут. Он еще раз зажмурил глаза, потом широко их открыл, и с тревогой оглянулся, заранее боясь не узнать, где сейчас находится. Слева стоял стул, с повешенными на его спинку шмотками Штукка, а справа – кровать какого-то сотрудника, с которым он еще не успел познакомиться. «Ну, вроде бы, дома», – подумал Трясогузов с облегчением, снова вернув голову в исходное положение, то есть – глазами в потолок. Над ним тихо работал кондиционер, и пока не включили свет, можно было себе представить, что где-то далеко работает огромная машина, перевозящая тяжеленные грузы в несколько десятков тонн весом. Трясогузов любил пофантазировать на этот счет, представляя, что находится совсем в другом месте, а где-то за стеной, или на самом верхнем уровне, происходит какая-то важная работа, от которой зависит его жизнь и жизни тех, кто находится с ним рядом в комнате отдыха. Его странные фантазии, позволявшие ему оказаться от этого места так далеко, что самому становилось страшно, однажды привели к тому, что он, таким образом, «оказался» на другом острове, где, кроме высоких гор, было огромное здание, с поросшими мхом стенами. Он иногда видел перед собой эту картинку и наблюдал за тем, как люди с автоматами расхаживали перед маленькими приземистыми дверями, за которыми скрывался вход в это таинственное здание. Трясогузов еще тогда думал, что такого рода строения годны разве что для секретного бункера, вот только зачем там снаружи стоят автоматчики, один вид которых мог привлечь внимание диверсантов. Если бы у Трясогузова был такой же бункер, больше напоминавший крепость или средневековый замок, только усовершенствованный, он бы не расставлял людей так открыто, а спрятал их где-нибудь рядом, например, в невидимых врагу «норах», сделанных в тех же горах, что окружали это загадочное строение; или расставил бы их по всему периметру, сделав предварительно невидимыми: вот бы враг «приятно» удивился, подойди он вплотную к такому «домику», около которого никого нет, а в следующую секунду – раз, и из воздуха возникает много-много людей с автоматами, эрпэгэшками и прочей стреляющей чепушнёй…

Мысли Трясогузова уносились все дальше и дальше, и он, так и не услышав будильника, снова уснул.

Его толкнули в бок: рядом стоял Ильич. Первое, что от него услышал толстяк, были слова из далекого детства:

– Пора вставать, а не то все царство небесное проспишь!

И сказал он это так громко, будто хотел, чтобы все услышали этот боевой клич.

– Отстаньте вы от меня! – злобно ответил Трясогузов, отворачиваясь от Ильича.

– Отстану, отстану, – пробубнил старик и сразу же ушел.

Трясогузов продолжал лежать, не думая вставать, и в голову снова полез Королев, отравленный его же руками каким-то ядом.

– Что же теперь делать? – спросил себя вслух толстяк.

К нему снова подошел Ильич.

– Да что у тебя стряслось-то? – спросил он, присаживаясь на соседний стул.

– Идите уже работать! – отозвался Трясогузов, резко повернув к нему голову.

– Мне сегодня попозже можно, – ответил Ильич, – а вот тебе, уважаемый, действительно пора: на часах семь утра, так что – подъем!

– Да пошли вы! – ответил толстяк и натянул на голову одеяло. Он вдруг поймал себя на мысли, что каждый новый день похож на предыдущий: он приходит с работы, к нему подваливает Ильич, начинает с ним всякие разговоры разговаривать, и он на следующее утро, с больной башкой, должен снова идти на работу. А тут Ильич подошел с самого утра и стал забивать «баки». «Это что-то новенькое», – подумал Трясогузов, и недовольно поморщился.

Трясогузов проводил взглядом удалявшегося к своей кровати Ильича, и вдруг вспомнил, что давненько не разговаривал со своим давним приятелем Ральфом Штукком. Что-то все время мешало их разговору: то работа, то какие-то заботы. «Ага, особенно как сегодня», – горько напомнил себе Трясогузов и перевернулся на другой бок, глядя, как вздымается широкая грудь Ральфа. И в этот момент ему показалось, что из этой груди раздается какой-то ненормальный свист – слишком уж громкий, чтобы быть просто сопением, если вдруг ошибочно принять одно за другое. «Интересно, он успел сходить к Могильному, или нет? Скорее всего – нет: тот уродец был занят совсем другими делами». Толстяк тут же вспомнил трясущиеся руки доктора, когда тот делал укол Королеву. Если завтра пойти к нему и спросить насчет Ральфа, что он ему ответит? Или не ходить, а поговорить с самим Ральфом, который может легко наврать, чтобы Трясогузов не лез к нему с этими неудобными вопросами?

И тут он вспомнил о странных кубиках Ильича, от которых его в прошлый раз тряхнуло так, будто он обнял столб высоковольтной линии, обмотанный оголенными проводами. «А что, если этими кубиками попробовать вылечить Ральфа?» – подумал толстяк, удивляясь, как эта идея не пришла ему в голову раньше. Вот только нужно было как-то уговорить Ильича дать эти кубики, а то, кто его знает – может он, бережет их, как семейную ценность.

С этими благими мыслями Трясогузов сполз с кровати в свое кресло и поехал к старику.

– Здоров, сосед! – сказал он веселым голосом, ставя кресло рядом с тапочками Ильича.

– В который уж раз, – буркнул обидчивым голосом Ильич, памятуя о том, как десять минут назад толстяк грубо его отшил, прогнав со стула – «вешалки» для вещей Штукка.

– Ну, ладно, не обижайтесь: меня с утра лучше вообще не трогать, – сказал Трясогузов и улыбнулся, старясь сделать это настолько по-дружески, что, наверное, малость с этим переборщил.

– А чего это ты лыбишься? – с подозрением спросил Ильич и поморщился. – Или хочешь чего?

– Как вы догадались? – удивился Трясогузов, сразу не сообразив, что нужно было сдержаться, чтобы не показывать виду, что ему действительно кое-что нужно от старика.

– Ну, я же не мальчик, в конце концов, хотя… – Ильич сделал многозначительную паузу, и поболтал кистью в воздухе, словно стряхивая с нее слишком тугой ремешок часов, которых у него не было.

– Да, вы правы, – не стал больше юлить Трясогузов, – дело у меня к вам на сто рублей.

– Чего-то дешевенькое какое-то дельце, не находишь?

– Ну, уж какое есть.

– Чего надо, говори скорей, а то мне на работу еще идти, в отличие от некоторых, – Ильич не сводил глаз с толстяка, прозрачно намекая, что тот слишком подзадержался в комнате отдыха.

Трясогузов не знал, как начать. В голове он уже несколько раз прокрутил свою просьбу, и было это просто и быстро. Но сейчас, глядя на сидевшего перед ним Ильича, он вдруг чего-то испугался. Испугался, что тот откажет ему в просьбе, в которой не было ничего необычного; испугался, что этот старик-юноша посмеется над ним и напрочь закроется от Трясогузова; испугался, что вся эта затея с кубиками – пустой вздор, и он сам будет потом себя ругать за то, что осмелился предположить, что какие-то куски железа способны вылечить его друга…

Ильич сразу заметил эти сомнения на лице Трясогузова и терпеливо ждал, пока тот, наконец, озвучит свою просьбу. Он не хотел его торопить, чтобы не спугнуть, и, словно зная, о чем тот его попросит, потянулся к своим брюкам, висевшим на спинке стула, и засунул руку в тот карман, в котором лежали кубики, по крайней мере, Трясогузов видел их вчера именно в правом кармане этих старых черных брюк Ильича. Может старик и умел читать мысли, но Трясогузов все равно не мог произнести вслух своей просьбы, будто какой-то ступор нашел на него, или он неожиданно потерял дар речи. Ильич не стал долго ждать, пока Трясогузов справится со своим ступором, и сказал всё, о чем и так уже знал:

– Слышь, товарищ дорогой, давай уже начистоту: я дам тебе эти кубики, но только ты должен помнить одну вещь…

– Какую? – тут же перебил его Трясогузов, не веря своим ушам: неужели тот и впрямь прочел его мысли?

– Ты должен помнить, – продолжил Ильич, – что они могут как вылечить, так и покалечить, то есть, относиться к ним нужно, как к лекарству.

Трясогузов на секунду призадумался.

– А как мне узнать, что уже пора заканчивать ими пользоваться? – спросил он, нахмурив брови.

Ильич вздохнул, а потом сказал то, что Трясогузов совсем не хотел слышать:

– Для этого нужен настоящий врач. Но прежде всего, тебе необходим человек, разбирающийся во всех этих делах.

– И вы знаете такого человека? – вновь нетерпеливо перебил его толстяк.

Ильич вздохнул:

– К сожалению, те, кто мог быть в курсе всех этих вещей, погибли на первом объекте еще тогда – пятнадцать лет назад.

– И как же теперь быть? – в голосе Трясогузова послышалось разочарование, и Ильич, заметив это, сделал упреждающий жест:

– Пока рано расстраиваться, ведь остается еще мой папаша – уж он-то, надеюсь, обо всем осведомлен. Вот только, добраться до него не так просто, как кажется.

Трясогузов вновь вспомнил вчерашнюю ночь и злорадно улыбнулся:

– Кажется, я знаю, где его искать, но для этого мне понадобится телефон.

– Ты же знаешь, что вся связь… – начал, было, Ильич.

– Знаю! – нервно перебил его толстяк, – я не об этом телефоне говорю, а о другом.

– Каком другом?

– Потом скажу, если всё получится.

– А если ничего у тебя не выйдет?

– Ну, тогда тайна сия не покинет этих пределов, – с этими словами Трясогузов показал на свою голову.

– Да, да – пока она на плечах, можно ни о чем не беспокоиться, – сказал Ильич грустным голосом.

– На что это вы намекаете? – спросил толстяк, и в его голосе Ильич различил легкий испуг.

– Ни на что не намекаю – я прямо говорю: скоро мы все здесь поджаримся, и тогда никакие тайны никого уже не спасут.

– Может, вы объясните, что означают ваши слова?

– Потом как-нибудь, а пока рановато тебя пугать, – ответил Ильич. – Ладно, пора мне уже на работу, а то я, того и гляди, снова лягу на часок-другой.

– А что – хорошее дело, ежели мы так и так взлетим на воздух, – сказал толстяк, и начал потихоньку разворачивать свою коляску.

Ильич кивнул, соглашаясь:

– Вечером поговорим, – сказал он, тяжело встав с кровати.

– Ага, поговорим, – ответил Трясогузов, не оборачиваясь – он уже ехал к своему месту.

Тут толстяк бросил взгляд на Штукка – тот вообще не хотел просыпаться, хотя будильник сработал уже четыре раза.

Трясогузов подъехал к его кровати и толкнул друга в плечо:

– Пора вставать, Ральф – петушок пропел давно!

– М-м, – промычал тот в ответ.

– Ну ты еще повыеживайся тут: время – восемь!

– Да хоть десять, – ответил Штукк, – погано мне что-то.

Трясогузов кивнул, зная, что так оно и должно быть в таком-то состоянии, когда человек выглядит, как бледная поганка, да еще и потная. А уж про дыхание и речи нет: сплошной сип и вроде даже бульканье. Тут, конечно, Трясогузов нарисовал в своем воображении таких страшных картинок, что и впрямь иногда слышал, будто в легких Ральфа кипит настоящий чайник.

Да, откладывать больше нельзя. Оставался единственный выход – ехать к Кондрашкиной и упрашивать ее взять все в свои руки, или хотя бы «вырвать» у нее полезный совет.

Трясогузов еще раз посмотрел на больного Штукка и выехал из комнаты.

Он помчался прямиком к Маргарите, благо, что рабочий день у нее вот-вот начнется. По дороге в ее кабинет он вдруг подумал, что надобность в спутниковом телефоне, как, собственно, и в самом Илье Семеновиче Бесфамильном, может легко отпасть – Маргарита сама умела управляться с этими кубиками, и поэтому проблема с поиском «нужного» человека может решиться сама собой. Вот только теперь надо было ее уговорить подняться в мужскую комнату отдыха, а это не так-то просто, учитывая загруженность Маргариты на смене.

Трясогузов не терял оптимизма – более того, он настолько уверился в необходимых знаниях Кондрашкиной, что считал проблему со здоровьем Штукка уже решенной. Он аж подпрыгнул в своем кресле, вернее, попытался это сделать, правда, ничего не вышло.

За пятнадцать минут он доехал до ее кабинета. Маргарита была на месте, вот только выглядела она так, словно ее всю ночь били палками и таскали за волосы по асфальту: синие круги под глазами, сгорбленная спина, дрожащие руки, когда она опиралась на стол, выслушивая просьбу Трясогузова.

– Вот что, товарищ Трясогузов, – ответила она, – я вам, конечно же, помогу, но именно сейчас у меня нет свободного времени.

– Да ладно вам, Маргарита Павловна: Штукк не может больше обходиться без медицинской помощи, а идти к Могильному я ему запретил… Точнее, запрещу, когда он еще раз о нем обмолвится.

– К Могильному? – вскинула брови Кондрашкина, и на ее лице отразилась брезгливость, будто она дотронулась до чего-то мерзкого.

– Именно что! – ответил толстяк. – Я тогда сразу понял, что Малыш, то есть Демидов, дал Ральфу такой совет специально, и вы знаете…

– Какой еще совет? – спросила Маргарита, перебив толстяка.

– Ну, чтобы Ральф сходил к Могильному по поводу своих легких.

– А тот сразу и согласился, так?

– Ну, да, – кивнул Трясогузов, – а куда ему деваться: вы бы видели, в каком состоянии он сейчас находится – вы бы ахнули.

– Предположим, я ко всему привыкла, – сразу ответила она, дав понять, что ее не так легко напугать, – но ваш случай, особенно если учесть такого рода рекомендации Демидова… Вот же козлище какой: не ожидала я от него такой пакости! – прошипела она.

– Вы о чем?

– Да, так – не обращайте внимания. Скажите, а вот этот ваш друг, не мог когда-нибудь перейти дорогу Демидову?

Трясогузов пожал плечами:

– Понятия не имею, – ответил он, – если только однажды, когда Ральф в столовке так на него посмотрел после того, как я сказал, кто такой Демидов, и тот, наверное, это запомнил. А вообще, эта гнида… – Трясогузов оборвал себя на полуслове.

– Продолжайте, пожалуйста, – сказала Кондрашкина.

– Не стоит, Маргарита Павловна – это давняя история, которая не имеет к нашей проблеме никакого отношения. Когда-нибудь я вам всё расскажу, но сейчас, сами понимаете…

– Понимаю, – ответила Маргарита, – давайте тогда, уже пойдем к вашему Штукку и решим эту проблему.

– Да, да, пойдемте, – заторопился толстяк и первым выехал из кабинета.

Глава 4

Елена шла за этим странным человеком без имени, лицо которого видела всего лишь одну минуту, когда он говорил с нею там, в госпитале. Что он ей сказал, она не могла вспомнить, но что-то внутри нее приказывало идти за ним. И она пошла. Пошла послушно, не думая ни о чем другом, как только вырваться из этого страшного места, где ей было и плохо, и одиноко, и, самое главное, она была там, как подопытная, которой вкалывали разную дрянь, заставляя потом делать кучу бесполезных упражнений, как велел хирург и его «дружок» Могильный. Может там был еще кто-то из врачей, вспомнить она этого не могла, но чутье ей подсказывало, что в госпитале находился целый «коллектив» этих садистов.

Елена с содроганием вспоминала то место, из которого сегодня ушла, и она хотела, чтобы пешая прогулка по незнакомому коридору никогда не заканчивалась, только бы не возвращаться назад.

Потом Коржикова стала задаваться разного рода бесполезными вопросами, типа, почему ее освободитель не представился, или как долго еще идти, и куда? Эти вопросы она повторяла снова и снова, будто не желая покидать этого замкнутого круга, который должен был держать ее на месте, словно якорь…

Эти вопросы, рождаемые ее сознанием как бы в полусне, не нуждались в ответах. Елена, какой-то частью мозга понимая, что, в конечном счете, придется прекратить это странное «хождение», вдруг ясно для себя отметила, что иногда ее «знакомый-незнакомец» то исчезнет, то вновь появится, словно, плохо работала видеокамера, на которую вся «прогулка» Коржиковой снималась неизвестным оператором, а она лишь смотрела на всё это со стороны, изредка наблюдая помехи на экране. Елена только сейчас обратила на это внимание и снова почему-то не удивилась, будто сталкивалась с этим тысячу раз, а сегодня вот – тысяча первый: в общем – ничего нового.

«Почему он не представился?» – вновь задалась Коржикова бесполезным вопросом, как только прошла первые триста метров по незнакомому коридору: здесь она еще ни разу не была. Её освободитель шел молча, иногда оглядываясь, чтобы посмотреть, не потерялась ли Елена, но она и не думала «теряться». Она все еще не могла говорить, поскольку язык ее онемел, и Коржикова, на лице которой блуждала глуповатая улыбка, все шла и шла за незнакомым «убийцей-освободителем». Как странно сложились сейчас у нее в голове эти два слова, так не похожие друг на друга, но такие точные, что именно они и врезались ей в голову на долгое время, и Коржикова, пока они шли, называла его именно так. И пусть это было лишь её придумкой, которой она ни с кем не собиралась делиться в будущем, (а это будущее, несомненно, у нее будет – в этом она теперь уверена), Елена, тем не менее, была права во всем.

Она еще о чем-то себя спрашивала, но, по-прежнему, не находя хоть каких-нибудь простых ответов, Елена стала прислушиваться к себе. И вдруг она поняла, что ей очень легко идти, будто ей совсем ничего не мешает. Она с тревогой, вдруг возникшей почти одновременно с этой легкостью, опустила глаза и посмотрела на свой живот – он никуда не делся – значит, ребенок всё еще там. Странно, что она думает, будто незнакомец хотел украсть ребенка. «Но, ведь, не украл же» – успокаивала себя Елена, делая шаг за шагом, уходя все дальше от ненавистного госпиталя.

Елена шла за незнакомцем, не обращая внимания на людей, иногда попадавшихся в этом чужом коридоре. Почему она здесь никогда не была? Как она могла не заметить его, когда дорога с южной части острова на северную была одна? Если только они не свернули в какой-нибудь едва приметный «проулок», чтобы потом оказаться здесь. Елена лишь один раз хотела спросить незнакомца, куда он ее ведет, но как только открыла рот, поняла, что с онемевшим языком это не получится. Потом она подумала, что уж лучше идти из госпиталя, чем в госпиталь, и пусть этот путь будет ей неизвестен, зато она свободна, и никто не будет больше колоть ей болезненных уколов.

Вдруг ее окликнул мужской голос:

– Елена! – крикнул этот кто-то. – Коржикова, привет!

Она остановилась, и посмотрела на того, кто только что поздоровался: перед ней стоял совершенно незнакомый тип, который улыбался во все тридцать два зуба, словно Коржикова была его старой знакомой.

– Извините, я вас не знаю, – тихо произнесла Елена и хотела пойти дальше. Но человек, преградивший ей путь, не дал и шагу ступить.

– Что вы делаете? – спросила Елена, удивленно вскинув на него голубые глаза.

– Неужели ты меня не узнаешь? – спросил тот, не переставая улыбаться.

– Нет.

– Странно, – усмехнулся он. – Куда ты идешь?

– Не ваше дело! – сухо ответила Елена и вновь попыталась пройти мимо него.

– А почему ты называешь меня на «вы»?

– Потому что я вас не знаю.

– Ну, не знаешь, так не знаешь, – ответил незнакомец, и тихо добавил, – потом поговорим, обещаю тебе.

Это прозвучало, как угроза, но Елене сейчас было все равно: самое страшное осталось там, позади, и она уходит от этого страшного всё дальше и дальше.

Человек ушел, оставив Елену одну в коридоре. То, что она осталась в полном одиночестве, Коржикова поняла через несколько секунд: тот, кто ее вел по этому пути, куда-то пропал.

– Ау, где вы? – робко спросила она, не зная, как еще позвать своего спасителя.

Ей никто не ответил.

Елена оглянулась: коридор был пуст.

«Куда же он пропал?» – подумала она, и, сделав шаг вперед, наткнулась на невидимое препятствие.

– Ой! – вскрикнула она.

– Ничего не бойтесь, – тут же раздался голос, ставший ей уже знакомым за последний час.

– Вы где? – спросила Елена, широко открыв глаза, изо всех сил стараясь его увидеть, но у нее ничего не получалось: пустота, в которую она вглядывалась, даже не дрогнула, как всегда бывает в фантастических фильмах, когда появлялся какой-нибудь невидимка. Елена даже чхнула от напряжения.

– Будьте здоровы, – сказал ей «освободитель». – Я прямо перед вами.

Елена кивнула, но в следующую секунду, наморщив лоб, спросила:

– Почему я вас не вижу?

– Вы и не должны видеть, – ответил голос, и тут же ее «освободитель» возник у нее перед глазами.

Елена снова вскрикнула.

– Что это было? – спросила она, только сейчас поняв, что уже несколько минут говорит вслух: язык, наконец, «ожил», и она могла спросить у своего «освободителя» о чем угодно.

Еще она вдруг подумала, что от ее вопросов этот человек может разозлиться, а потом он снова исчезнет и уйдет, бросив ее одну в этом незнакомом месте, или вообще прирежет, как сделал это с той медсестрой, так и оставшейся лежать в кровавой луже.

Да, пусть он и спас ее, выведя из того страшного унылого места, но все-таки, надо пока попридержать язык – пусть всё идет так, как идет. И она стала ждать, пока он сам с ней заговорит.

Прошло еще часа три, пока они, наконец, не оказались перед дверями какой-то комнаты. Человек достал пластиковый пропуск и, проведя им по считывателю, оглянулся на Елену:

– Ну что, подруга, пошли вперед – к светлому будущему?

Она пожала плечами и улыбнулась, ничего не понимая. Какая она ему подруга? Какое светлое будущее?

Он открыл дверь и вошел первым. Елена увидела большое помещение, где не было ни одного человека. Набитая какими-то машинами, комната была похожа то ли на мастерскую, где были собраны эти диковинные аппараты, то ли на лабораторию, чем-то отдалено напоминавшую Елене ее собственную, где она проработала больше года.

Она подошла к одной из машин, из которой торчали цветные провода, и дотронулась до черного лакированного корпуса, где, казалось, не было ни одной пылинки.

– Не трогай здесь ничего! – вскрикнул вдруг «освободитель».

– Почему? – спросила она, неспеша отводя руку от машины. Ее все еще не покидало любопытство, и она, сделав шаг назад, продолжала внимательно смотреть на то место, откуда торчал пучок проводов, чем-то напоминавший ей детскую погремушку, собранную из мелких пластмассовых колечек. Елена вновь подумала о своем, еще не родившемся, ребенке и вдруг заплакала. Незнакомец молчал.

Он отвернулся от Елены и стал расстегивать свой «костюм», по крайней мере, Коржиковой так показалось, когда он сделал знакомое ей движение, когда, например, человек расстегивает молнию на комбинезоне.

Наконец, он снял с себя свое одеяние, и Елена увидела перед собой человека лет пятидесяти или чуть больше. Это было странно, тем более что минуту назад у незнакомца было лицо тридцатилетнего, а тут такие изменения. «Значит, он и лицо свое прятал под какой-то маскировкой», – подумала она, и Елене вновь стало так грустно, будто за последние три часа ее обманули десять раз подряд.

– Ну, давай знакомиться, что ли, – сказал он. – Я – Кульков Сергей Леонидович. Тебя я уже знаю, так что, представляться не нужно.

– Зачем вы меня сюда привели? – спросила Елена, прослушав его имя: ее явно заинтересовала эта странная машина, до которой нельзя было дотрагиваться. Ее рука вновь потянулась к аппарату, но Кульков ударил ее по пальцам, как только они коснулись металлической поверхности.

– Я же сказал – руками не трогать, или тебя наказать? – злобно прошипел Кульков.

Елена отдернула руку и снова его спросила:

– Зачем мы здесь?

– Чтобы тебя никто не нашел.

Елена слабо улыбнулась:

– Кому я нужна?

– Нужна, нужна – не переживай: теперь за тобой начнется настоящая охота. Да и опыты надо на ком-то ставить, тем более, что ты не одна, – с этими словами он многозначительно посмотрел на ее выпирающий живот.

Ее плечи вдруг вздрогнули.

– Какие еще опыты?

– Самые обыкновенные, как в ваших лабораториях.

– Что вы имеете в виду? – не поняла она его даже отдаленно.

– Потом все сама увидишь и поймешь, – ответил Кульков. – А сейчас мне нужно найти кое-что, зачем я сюда, собственно, и пришел.

– И что же вы будете искать?

– Пока не знаю, – ответил он.

– То есть, как это, не знаете? – Елене все меньше нравился этот разговор, да и сам Кульков, похоже, был не тем, за кого себя выдавал, когда впервые заговорил с ней в том проклятом госпитале. Да, пусть он ее и освободил, вырвав из лап докторов, но зачем привел сюда? Может, это место еще хуже того, из которого она только что сбежала?

– Не знаю, и все, – резко ответил Кульков. – И вообще, много вопросов ты задаешь – пора бы и помолчать.

Тут Елена не выдержала:

– Я и так молчала всю дорогу, пока вы, не знаю, мерцали.

– Как ты сказала?

– Я говорю, мерцали вы: то исчезали, то появлялись – что это вообще значит?

Кульков наморщил лоб и чертыхнулся. Потом, видя, как напряглась Коржикова, он, чуть смягчившись, добавил:

– Это значит, что батарейки садятся, будь они неладны. Придется искать новые, и в этом ты мне поможешь.

– Ничего не понимаю, – ответила Коржикова, – с чем я должна вам помочь?

– Да с батарейками же, дура!

– А почему вы так со мной разговариваете?

– А как с тобой еще разговаривать?

Елена побледнела: не ожидала она такого откровенного хамства. Она открыла, было, рот, чтобы ответить Кулькову в его же манере, но он, сделав рукой предупредительный жест, оглянулся на закрытую дверь. Через секунду он тихо ответил:

– Слушай, вот только не начинай – без тебя тошно. У тебя есть доступ в лаборатории, или где вы там храните разные химикаты. Вот среди них, скорее всего, и найдутся мои новые батарейки, которые ты и принесешь.

Елена обидчиво засопела:

– Никуда я не пойду – вам надо, вы и ищите, что вам нужно. А я больше не хочу попадать в лапы этих извергов!

– Это кого ты имеешь в ввиду?

– Врачей с их медсестрами, – ответила Коржикова со слезами на глазах и отвернулась.

– Понятно, – сказал Кульков, – напугали тебя эти черти в белых халатах.

– Посмотрела бы я на вас, если б оказались на моем месте!

– Нет уже, спасибо: мне и на своем неплохо. А батарейки мне все-таки нужны – без них я, как без рук.

Елена посмотрела на него внимательно:

– А зачем вам вообще этот «костюм»?

– Чтобы быть незаметным, – ответил спокойно Кульков.

– А для чего вам быть незаметным?

– Опять ты за свое, дорогуша. Я же тебе сказал: чем меньше вопросов, тем спокойнее будешь спать.

– Первый раз такое слышу, – ответила Елена. – Может мне поговорить со своим мужем, то есть, женихом? – спросила она, чувствуя, что этим вопросом поставила Кулькова в тупик. Он как-то странно на нее посмотрел, будто чего-то испугался, а потом, как ни в чем ни бывало, пожал плечами и сказал:

– Я бы не хотел привлекать в наше дело посторонних…

– И вовсе он не посторонний, – тут же перебила его Коржикова, – он мой жених!

– И что с того: раз жених, значит, он уже родной тебе человек? – усмехнулся Кульков, что неприятно подействовало на Елену: что он, собственно, имеет против отца ее будущего ребенка? Кто он такой, чтобы не доверять ей?

Кульков не сводил с Елены глаз, наблюдая за ее реакцией, которая, судя по всему, дала ему кое-какие ответы. Еще через минуту он едва заметно вздохнул и ответил:

– Хотя, давай, попробуй. Вот только, как ты будешь с ним связываться, если тебе отсюда выходить нельзя?

– Пока не знаю, – ответила Елена, – что-нибудь придумаю.

Кульков кивнул:

– Ну, ты пока придумывай, а я тут поищу что-нибудь для себя полезное. И только не надо больше никаких вопросов, договорились?

Елена не ответила: этих самых вопросов у нее в голове родилась уже целая куча, которую надо было как-то разгребать. И первое, что она тут же спросила, было по делу – в этом Кульков не мог ее упрекнуть:

– Скажите, а здесь есть телефон?

В это время он был занят каким-то аппаратом, в который заглянул, как в глубокую бочку, перекинув в огромную дыру половину своего тела. Он приподнялся из дыры и повернулся к Елене перекошенным от злости красным лицом: эта девчонка вновь отвлекла его от важного дела.

– Ну, есть, и что с того: все равно на всем объекте связи нет!

– А, понятно, – ответила Елена. – А почему нет связи?

Кульков снова на нее оглянулся, оторвавшись от аппарата:

– Ты, кажись, не поняла: не спрашивай меня ни о чем – я и сам ни хрена не знаю, понятно тебе?

Елена пожала плечами:

– И нечего так орать – я вас и так хорошо слышу.

– Что-то не заметно! – снова огрызнулся Кульков, и в третий раз попытался залезть в люк странной машины.

– Что вы там всё ищете? – громко спросила Елена, понимая, что там, в люке, ему плохо слышно. Кульков что-то пробубнил из темных недр машины, и Елена, видимо что-то для себя уяснив, увидела, как его ноги исчезли вслед за верхней частью тела. Он залез в машину, откуда потом донесся звук упавшего предмета, и этим предметом было тяжелое тело Кулькова. Из глубины машины послышался мат, правда, Елена не разобрала половину слов. Но зато то, что она поняла, заставило ее покраснеть от смущения: даже ее Сергей при ней так не матерился.

– Хам, – сказала она тихо и пошла вглубь комнаты: ей захотелось вдруг осмотреться, чтобы приблизительно понять, где она будет жить в ближайшие несколько дней, или, может быть даже, недель. Ей грустно было об этом думать, и она, махнув рукой, хотела пройти мимо того аппарата, где сейчас сидел Кульков. Но любопытство было сильнее нее, и Коржикова, подойдя вплотную к машине, осторожно заглянула в люк, но кроме черноты, ничего там не увидела.

– Может, вам фонарик дать? – крикнула она в эту дыру, похожую на колодец.

Ей никто не ответил. Странный аппарат, казалось, не имел дна. В этом Елена убедилась, когда внимательнее присмотрелась к черневшему входу: внутри него едва виднелись толстые стальные поручни, за которые, видимо, Кульков не очень удачно ухватился, иначе тот глухой стук не возвестил бы о приземлении его тучного тела на дно этой машины. Как далеко падал Кульков, сказать было трудно, но Елена, памятуя о скверном его характере, не стала ни о чем спрашивать.

– Ну и пусть, – сказала она неизвестно кому и пошла к следующему аппарату, стоявшему в пяти метрах от первого.

Как только она к нему приблизилась, сзади нее кто-то чихнул. Она в страхе оглянулась, боясь увидеть своих преследователей, но в комнате никого не было.

– Я их все-таки нашел! – раздался торжествующий голос Кулькова, и тут же его тело появилось из пустоты.

Елена тяжело выдохнула:

– Как вы меня напугали, Божечки мой!

– Ничего, ничего – зато у меня теперь есть все, что нужно! Да и тебе забот меньше.

– Да? Обещаете? – спросила Елена, все еще переводя дыхание, и стараясь успокоить трепыхавшееся сердце.

– Обещаю, – ответил Кульков и улыбнулся.

Елена поверила этой улыбке и тут же спросила:

– А где вы еду брать будете?

– Еду? – удивился Кульков.

– Ну да! – в свою очередь удивилась она, – ребенку, как и мне, нужна еда – вы разве этого не знаете?

Кульков нахмурился.

– Подумаю насчет этого, – буркнул он. – А ты пока найди себе подходящее место для ночевки, а то, скоро спать захочешь.

– А я уже нашла, – ответила Елена, – вон в том аппарате, – с этими словами она показала вглубь комнаты.

Кульков присмотрелся, напрягая зрение, начавшее с годами подсаживаться.

– Это же барокамера!

– Ну и что: зато там есть матрасик, а одеяло я в другом месте поищу, – весело ответила Елена.

– Ну, ищи, ищи, – сказал Кульков. – И как ты все успела разглядеть в такой темнотище?

Елена ничего ему не ответила: теперь он задавал слишком много вопросов. Эта ее маленькая месть осталась практически незамеченной Кульковым: он лишь недовольно дернул плечом, и стал с ворчанием распихивать по карманам найденные им батарейки для своего костюма-невидимки.

– Я пойду по делам, – сказал он, когда, наконец, уложил всё по своим местам, – а ты ищи себе одеяло, или что там тебе еще нужно для сна.

– Мне нужно еды, – вновь напомнила она Кулькову о самом главном.

– Вот же черт! – выдохнул он. – Где я тебе в три ночи еду достану?

– А мне какое дело? – пожала плечами Елена. – Ребенок хочет есть, да и я тоже – не помирать же нам с голоду, правда? Вон и «костюм» у вас имеется подходящий: с таким можно не только еды раздобыть.

Кульков смотрел на нее, видимо соображая, как он провернет очередную операцию по добыче самого ценного для двух человеческих организмов. Потом, махнув рукой, сказал:

– Ждите тут.

– Ждем! – ответила Елена, и пошла вглубь комнаты искать одеяло.

Глава 5

Малыш сидел за столом, ни к чему не притрагиваясь. Перед ним стоял огромный поднос с жареной уткой, и глядя на неё, Малыш в конце концов, спросил Бесфамильного, зачем, мол, такие затраты, когда можно обойтись обычной едой.

– А это и есть обычная еда, – усмехнулся Илья Семенович. – Просто ты к ней пока не привык.

– Думаю, не стоит и начинать, – мотнул головой Малыш, а Бесфамильный, пожав плечами, продолжил «добивать» свой ужин.

«Очистив», наконец, от еды тарелки, он даже не попросил Демидова отведать хотя бы кусочка, потому что знал, что если тот чего не хочет, то и под дулом пистолета не заставишь его это сделать. Характер Малыша, к которому Илья Семенович приноравливался ни один год, был ему известен, как дорожная карта, где путь, шедший от офиса до дома, был всего лишь километровым прямым отрезком, протянувшимся, как натянутая струна, через чистое ровное поле без единой кочки и рытвинки. Бесфамильный видел, что не было сейчас у Малыша ни аппетита, ни симпатии к этому месту, в котором он находился уже сорок минут: комната наводила на него тоску практически с самого прихода сюда. Старинная мебель, окружавшая Малыша, больше походила на ту, которую просто нагло сперли из плохо охраняемого музея и поставили тут, в гигантском бетонном бункере на безымянном островке. И даже если у этого куска земли в центре Атлантики и было какое-то название, Малыш ни в коем случае не хотел его знать: ему здесь было по-настоящему неприятно, чего нельзя выразить простыми словами. Да, пока хозяин этого дома не проявлял к Малышу никакой агрессии, однако это ни о чем еще не говорило: Илья Семенович был иногда чрезвычайно импульсивным человеком, и не нужно было сильно стараться, чтобы вывести его из себя. Как угадать, близок ли Бесфамильный к срыву или нет, для Малыша оставалось загадкой. Он всегда вел себя с ним осторожно, зная, что в любой момент босс может отдать приказ, и Малышу тут же снесут голову, ну или покалечат, если на то будет воля Ильи Семеновича. Пока настроение у Бесфамильного было ровным, и он вел себя, можно сказать, на удивление приветливо, что, однако, не вводило Малыша в заблуждение: он привык к, такого рода, весьма не стабильной «доброте» босса.

Утка, так и не съеденная Малышом, давно остыла. Бесфамильный кивнул стоявшему рядом с ним человеку, и тот, подойдя ближе к Малышу, ловко подхватил серебряный поднос и вынес его из кабинета.

– Хреновый из тебя едок, Демидов, – сказал Бесфамильный, слегка поморщившись.

– И всегда таким был, – ответил Малыш. Он ждал, что будет дальше. К удивлению Демидова, Илья Семенович будто читал его мысли, четко передаваемые через настроение.

– Ну, всё – вопрос с жратовой решен! – злорадно улыбнулся Бесфамильный. – Что еще тебя не устраивает?

Малыш откинулся на спинку стула.

– Даже и не знаю, как вам сказать.

– А ты говори, как есть! – повысил тон Илья Семенович, очевидно готовый к любого рода новостям.

– Не могу, – ответил Малыш, – вы меня сразу пристрелите.

Бесфамильный добродушно рассмеялся:

– Вот люблю я, когда прямо в лоб говорят. Но сейчас обстановка накалились до такой степени, что можно всё вываливать начистоту.

– Прямо так сразу – без церемоний? – спросил Малыш, не глядя на Илью Семеновича.

– Да, Саш, без них. Давай уже – не тяни резину.

Малыш откашлялся и встал из-за стола.

– Ну что я могу сказать. Обстановка на «Цитроне» сложная. Все коллективы разобщены, руководство вообще «мышей не ловит», короче, скоро придет конец и нам и вам.

Бесфамильный достал из внутреннего кармана пиджака толстенную сигару и начал ее раскуривать, заставив Малыша терпеливо ждать, пока огонь прожарит полусырой коричневый лист, плотно скрученный на бедре кубинской красотки, как гласила легенда, тиражируемая из одной «желтой» газетенки в другую.

Малыш наблюдал, с каким удовольствием курит Бесфамильный, и внутренне жалел его, что ему теперь трудно будет отвыкнуть от этой пагубной зависимости, когда всё накроется медным тазом: и не будет ни сигар, ни зажигалок, чтобы их прикурить, ни тех кубинских женщин, бедра которых служат для производства столь дорогого, но вредного продукта.

– Не хочешь? – протянул Бесфамильный сигару Малышу.

– Нет, спасибо: удовольствие малоприятное, знаете ли.

– Откуда ты знаешь? – вскинул в удивлении брови Бесфамильный.

– Знаю, уж поверьте, – ответил Малыш. – Можно продолжать?

– Конечно, конечно – я уже давно готов, – сказал Илья Семенович, делая третью затяжку.

– Так вот, за последнее время на «Цитроне» произошел ряд событий, которые могут повлечь за собой куда серьезные последствия, чем я думал месяц назад.

– И что же это за события такие? – спросил Бесфамильный таким тоном, будто его это волновало в последнюю очередь.

Малыш отошел от стола и приблизился к окну, которое выходило на ночной океан. Подсветка соседних островов могла бы радовать глаз в любое другое время, но только не сегодня. Малыш со вздохом отвернулся от морского пейзажа и продолжил:

– Итак, мы имеем большой геморрой, – утвердительно сказал он и сделал продолжительную паузу.

– Ты можешь выражаться точнее? – поморщился Илья Семенович, и было непонятно: то ли ему в глаза попал сигарный дым, то ли так неприятно подействовали на него слова Демидова.

– Могу, – ответил Малыш, – но не хочу. Не хочу потому, что многое остается неясно.

– Например? – вытянулся на стуле Бесфамильный, перестав курить.

– Например, почему вы не можете оградить молодую беременную женщину от посягательств со стороны медперсонала, отбившегося от рук? Была б моя воля, я бы прямо на месте передушил всех, кто попался бы мне на пути в последнюю неделю…

– Я и не сомневаюсь, – перебил его Бесфамильный. – Только ли в этом проблема?

– Нет, не только в этом. Еще я хотел сказать о том самом инциденте, который произошел с нашим психологом – Кондрашкиной, когда на нее напал андроид.

– То есть, как напал? – Бесфамильный снова остановил руку с сигарой на полпути к своему рту.

– Да вот так! Она мне рассказывала, что этот андроид был копией вашего Морозова, и он, этот чертов робот, взорвался прямо у них на глазах…

– У них?

– Да, на глазах Кондрашкиной и Коржиковой – той самой беременной. В результате Коржикова получила ранение в спину и вынуждена была отлеживаться в госпитале, где над ней ставили какие-то опыты.

– С этим я разберусь, – задумчиво произнес Бесфамильный. – Что еще?

Малыш снова отвернулся к окну:

– Ну и самое главное: откладывается перемещение нашего объекта в другую, более безопасную точку.

– В чем причина этой задержки?

– Призраки, сэр, – ответил Малыш, пытаясь придать своему голосу такое же равнодушие, с каким Бесфамильный задавал ему наводящие вопросы.

– Призраки, говоришь? Интересно – это что-то новенькое.

– Разве? – удивился Малыш. – Этой истории уже лет десять, как минимум, а для вас это, оказывается, новость?

– Да, Саш, представь себе! – не сдержался Бесфамильный. – У меня, кроме этих ваших призраков, дел хватает, знаешь ли… В общем, то, что ты мне тут перечислил, вовсе не является проблемой как таковой.

– То есть?

– Слушай, не перебивай! В нашем деле бывают случаи, когда происходят события, скажем так, не поддающиеся логическому объяснению…

– А вот теперь я вообще ничего не понимаю, – снова перебил его Малыш.

– Ты можешь успокоиться, или нет? – повысил голос Бесфамильный.

– Могу.

– Ну вот и прекрасно! Короче, весь твой рассказ не идет ни в какое сравнение с тем, что происходит здесь у нас, а также на Терсейре. Ты слышал, надеюсь, историю о том, что почти всему нашему руководству мозги поджарили?

– Да – я это понял, как только увидел трансляцию со спутника, когда они все ходили, как чумовые…

– Вот-вот, – кивнул Бесфамильный. – Но это всё мелочи, по сравнению с тем, что творится здесь – у меня под носом.

– А вы не преувеличиваете?

– Нет, нисколько, – ответил Бесфамильный и снова сделал затяжку: сигара, к тому времени, наполовину сгорела – настолько он увлекся разговором со своим подопечным. – Так вот, все что ты мне рассказал, я уже давно знаю, ну, кроме призраков, конечно. Мне от тебя будет нужно совсем другое… Да, кстати, где списки пациентов покойного Полозова?

Малыш достал из кармана флешку и положил на стол.

– Отлично. Сейчас мои очкарики ее расшифруют, и я дам тебе кое-какую информацию.

Малыш кивнул.

Бесфамильный щелкнул пальцами. Человек, стоявший около двери, подбежал к нему. Илья Семенович отдал ему флешку и сказал:

– Быстро!

– Есть! – ответил тот, и скрылся за дверью.

– Выдрессировали вы их – прямо загляденье! – сказал ехидно Малыш.

– Не хочешь к ним присоединиться, а? Работа по распорядку, никаких тебе рисков, никаких неудач – только фиксированный оклад, жрачка пять раз в день, да крепкий сон за такими же крепкими стенами. Малыш помотал головой:

– Нет уж, спасибо: мне и так хватает на своей должности, что хоть сейчас бери и сматывайся на первом попутном корабле…

– А ты смотайся, Саш – я не против, – улыбнулся Бесфамильный.

– Ага, только потом меня по частям собирать будут!

– Конечно будут, если найдутся такие дураки, – ответил Илья Семенович. – Видишь, сколько рисков в твоей работе, а голова-то одна?

Малыш молчал: в который уж раз Бесфамильный предлагал ему эту работу, может в шутку, может всерьез, но ему не по душе были эти разговоры при любом раскладе.

– Ладно, пошутили и хватит, – сказал Бесфамильный, – пора бы уже и делом заняться.

– Вы о Королеве?

– Да, о нем родимом. Времени у нас не так много, так что придется поторопиться.

Он встал из-за стола.

– Ты присоединишься ко мне, или назад полетишь? – спросил Илья Семенович, отходя от стола.

– Даже и не знаю, – пожал плечами Малыш, – ждать, пока вы добьете слесаря, мне не интересно, да и возвращаться в родные пенаты – тоже не большое удовольствие.

– Ну, тогда ты определяйся, а я пока пойду – дам кое-какие распоряжения.

Малыш кивнул, что означало, что он пока останется здесь – на этом острове. А до той поры, когда за ним пришлют вертолет, он будет околачиваться в этом каменном мешке, прогуливаясь по его комнатам, в надежде найти себе хоть какое-то занятие, не связанное с его работой. Конечно, с одной стороны, это бесполезная трата времени, но с другой – смена обстановки тоже не помешает: нужно восстановить нервную систему, которая в последнее время получила столько потрясений, что хоть иди к штатному психологу и выворачивайся перед ним наизнанку. Малыш не любил открыто разговаривать с посторонними людьми, впрочем, как и с близкими – и те, и другие могли подставить в любую минуту, воспользовавшись его уязвимыми местами…

Малыш отвернулся от окна и вышел из комнаты вслед за Бесфамильным. Околачиваться по чужому объекту он передумал – опасное это времяпрепровождение: для этого надо знать, чем здесь в действительности занимается Бесфамильный, но поскольку Илья, свет, Семенович тоже никому не любил открываться, то добрая половина его делишек оставалась Малышу неизвестна.

–Так ты со мной решил пойти, или как? – вновь спросил его Илья Семенович, оборачиваясь, когда Демидов догнал его в коридоре.

– С вами, – ответил Малыш, – куда же мне деваться?

– Ну, тогда, пошли, только потом не говори, что я тебя не предупреждал.

– Предупреждали о чем? – удивился Малыш.

– О том, что эта прогулка будет для тебя небезопасна.

– Даже так, – кивнул Малыш и улыбнулся. Он знал эту манеру Бесфамильного – шутливо запугивать своих гостей, но Демидову не нужно было объяснять, что сейчас босс находится в превосходном расположение духа, ведь задание выполнено и он получил желаемое.

Они шли по темному коридору, даже близко не похожему на тот, по которому Малыш когда-то вёл Валю медсестру, чтобы потом напоить ее до чертиков. Здешний коридор был более «дорогим», чем тот, на «Цитроне», на минус пятом уровне. Его черные мраморные стены, растущие ввысь метров на десять, тяготили Малыша, делая его незаметным и мизерным, словно он был муравьем, попавшим в гости к великану, который ни сегодня-завтра сожрет его, или же отпустит, если на время о нем забудет, а «муравей» в это время сбежит сам.

Малыш невольно поежился, когда прошел первые пятнадцать метров по такому же черному, в тон стенам, полу. Это место было буквально пропитано злом, куда не доставал ни единый солнечный луч. И даже если бы солнце случайно сюда проникло, то эти черные стены мигом вобрали бы в себя теплый желтый свет, стерев о нем память тому, кто был бы этому свидетель.

Малыш хотел сначала отмахнуться от этого тяжелого ощущения, но потом что-то так сильно сдавило ему грудь, что он с трудом задышал, продолжая ковылять вслед за своим боссом. Бесфамильный же шел бодро и даже весело, поминутно оглядываясь на Малыша, и отмечая про себя, в каком состоянии тот находится. Складывалось такое впечатление, что Илья Семенович прекрасно знал о воздействии этой обстановки на пришлого человека, но специально не спрашивал ни о самочувствии, ни о настроении гостя. А зачем спрашивать, если и так видно, что гость чуть ли не загибается от тяжести давящих на него стен, и, того и гляди, потеряет сознание, как от наступившей вдруг клаустрофобии.

Да, Бесфамильный радовался, что теперь Королев у него в руках и не надо больше организовывать на него охоту, тратя на эту целую кучу денег и времени. И пусть этим занимался лишь один человек – Демидов, тем не менее Бесфамильный волновался, как бы «товар» не умер на «Цитроне», пока Малыш за ним наблюдал, а потом еще и по дороге, когда ему вкололи лошадиную дозу транквилизатора. Каждую минуту все усилия по «доставке груза» могли оказаться бесполезными, и чтобы свести к минимуму все риски, Бесфамильный подкупил тамошнего докторишку Могильного, отправив на его счет кругленькую сумму, чтобы тот сделал всё в кратчайшие сроки без лишних вопросов. Также он послал на «Цитрон» вертолет, снабженный специальным устройством – эдаким энергетическим щитом, уводящим вражеские ракеты далеко в сторону. Мудрые ученые головы давно придумали это отводящее устройство, и только сегодня Бесфамильный решил им воспользоваться.

Но это так – мелочи, по сравнению с тем, что находилось внутри тела Королева. Та информация, которая в нем была спрятана, давала бы Бесфамильному несомненные преимущества перед своими конкурентами, которых у него за долгую жизнь набралось навалом.

– Ну, чего ты там отстаешь-то? – спросил он Малыша и задорно при этом хохотнул.

«Вот же весельчак-оптимист нашелся, черт бы тебя побрал!» – со злостью подумал Малыш, чувствуя, что ему становится все хуже и хуже. Высокие черные стены давили на него как психологически, так и физически. Он подумал, что это и впрямь клаустрофобия, которой он никогда в жизни не страдал. Но с чего вдруг ей у него взяться? Может, дремлющие гены какие-нибудь вдруг «проснулись», или еще по какой причине ему невмоготу здесь находиться?

– Долго нам еще идти? – просипел он. Хорошо, что Бесфамильный не видел в этот момент посиневшего лица Малыша, словно тот подавился хлебной крошкой, а о помощи просить не хотел.

– Скоро уже! – отозвался Бесфамильный и зашагал еще быстрее.

– Вот же сволочь какая! – со злостью прошипел Малыш, идя вслед за Бесфамильным. Он, не отрываясь, смотрел на его удалявшуюся спину, и думал только о том, чтобы остановиться прямо здесь, посередине коридора, и немного отдохнуть, не думая о мрачных высоких стенах, что его окружали… Он вдруг подумал еще о том, что Бесфамильный мог его отравить, иначе, откуда у него такая тяжесть в голове, желудке и ногах. Но Малыш не притрагивался ни к еде, ни к напиткам, стоявшим на столе в той комнате, куда с самого начала привел его босс. Может, что-то было в воздухе? Но тогда бы и Бесфамильному досталось, ведь он сам был без защитных средств, хотя можно было заранее вколоть себе антидот…

– Черт! – прокричал в бессилии Малыш, но Бесфамильный его не услышал – он лишь еще раз обернулся и что-то сказал, наверное, какую-нибудь ерунду, иначе, повторил бы это несколько раз, чтобы работнику было всё понятно.

Малыш еще раз посмотрел на Бесфамильного, вернее, на его размытую фигуру. До его мозга еще по инерции доходило, что Илья Семенович продолжает о чем-то весело говорить, размахивая при этом руками, но Малыш не прислушивался к этому беззаботному трёпу, пользы от которого было, как от противогаза во время ядерной атаки…

И тут, будто кто-то выдернул его из воды, в которой он тонул долгое время. Малыш глубоко вдохнул свежий воздух и открыл глаза.

– Привет, Демидов! – сказал Бесфамильный. – Как самочувствие?

Глава 6

Малыш услышал слова Бесфамильного, но они доносились, словно из пустой бочки, стоявшей вдалеке отсюда. Он видел склонившееся над собой лицо Ильи Семеновича – тот улыбался. «И чего это он лыбится?» – со злостью подумал Малыш. Потом он зажмурился и снова открыл глаза. Теперь над ним был красный потолок. «Наверное, я в цирке», – подумал он. Малыш повернул голову: нет – это был еще не цирк, но один «клоун» всё еще был здесь – он по-прежнему улыбался и ничего не говорил. Потом Бесфамильный отошел куда-то в сторону.

– Черт возьми! – сказал Малыш, глядя на белые кафельные стены, подумав, что, скорее всего, его никто не услышал, как и в прошлый раз в том черном коридоре. Затылком и лопатками он чувствовал, что лежит на твердой поверхности, но на кровать это не было похоже. Малыш медленно повернул голову и увидел Королева – тот лежал на полу, на тех же самых грязных брезентовых носилках, на которых его занесли в вертолет на «Цитроне». То, что этому нечастному слесарю отвели место на бетонном полу, было довольно странно: столь «ценный груз» должен холиться и лелеяться, потому что его смерть, которая может наступить от случайного воспаления легких, уничтожит контейнер с ценной информацией.

Малыш приподнялся на локте – сустав уперся во что-то жесткое, и он понял, что его положили на операционный стол. У него слегка кружилась голова, однако тошнота и тяжесть в желудке прошли.

К нему снова подошел Бесфамильный, и Малыш кивнул ему на Королева:

– А почему вы его не переложили на стол, или где вы там собирались делать вскрытие? – спросил он первое, что пришло в голову. На этот раз Илья Семенович его услышал.

– Ну, во-первых, это мое дело, куда класть пациента. А, во-вторых, переживай лучше за себя, Демидов. И вообще, на твоем месте, я бы сказал спасибо, что тебя вовремя откачали.

– Спасибо, – ответил Малыш, глядя на него с явным непониманием. – А что со мной случилось-то?

Бесфамильный ничего не ответил, и Малыш понял, что слишком рано почувствовал себя здесь свободным человеком, имеющим право задавать абсолютно любые вопросы. И только что Илья Семенович, не произнося ни слова, ткнул его мордой в грязь, как тыкают кота в его же лужу. В таком случае остается лишь утереться и «ходить» туда, куда скажет хозяин.

– А что в нем вообще спрятано? – спросил Малыш, снова показывая пальцем на Королева, цветом кожи напоминавшего мертвеца.

– Тебе только скажи и тоже захочется, – ответил Бесфамильный, думая о чем-то своем.

Малыш понял, что тот ему не ответит, по крайней мере, до той поры, пока из тела Королева не извлекут ценную информацию.

Кроме Бесфамильного, в комнате, которая, скорее всего, была операционной, было еще два человека в белых халатах. Они о чем-то говорили, посматривая, то на Королева, то на Малыша.

Бесфамильный оглянулся на них, когда Малыш, уставившись на этих двоих, пытался понять, о чем они говорят, а потом снова перевел на него взгляд.

– Ну, что, Демидов, пора вставать.

– Что со мной было? – спросил Малыш, поочередно сгибая ноги в коленях.

– Обычная реакция на местный воздух, – уклончиво ответил Илья Семенович.

– А что не так с вашим воздухом?

– Потом расскажу, если не забуду.

Малыш снова посмотрел на людей в белых халатах: те продолжали что-то обсуждать, уже не обращая внимания ни на Демидова, ни на Бесфамильного: теперь они вплотную подошли к носилкам Королева, и, взявшись за них с обеих сторон, попробовали их на вес. Малыш понял, что они не будут их поднимать: слишком уж хилым был здешний персонал. И действительно, после первой и единственной попытки приподнять носилки, один из медиков покачал головой и отошел в сторону. Его коллега последовал его же примеру, и оглянувшись на Бесфамильного, сказал:

– А можно вас попросить?

– Да, слушаю вас! – тут же отозвался Илья Семенович.

– Не могли бы вы кого-нибудь прислать, чтобы перенести… это?

Бесфамильный улыбнулся, видимо, жалея, что его коллеги набрали таких немощных работников, а он подписал необходимые бумажки, дав «добро» на их работу здесь.

– Конечно, одну секунду, – ответил он.

Илья Семенович достал маленький телефон и набрал номер.

– Алло, Неволин? Дай мне своих ребят: носилки перенести, а то эти слабаки даже с места их сдвинуть не могут. Ну, жду, спасибо!

Тут он повернулся к медикам:

– Всё улажено – ждите.

Один из них что-то буркнул себе под нос, скорее всего, это означало «спасибо», но его коллега как-то странно при этом улыбнулся, что могло иметь совсем другой смысл слов первого. Сейчас Бесфамильному было не до их ужимок, и он, быстро отвернувшись, чтобы не показать своего нарождавшегося негодования, посмотрел на Малыша. Тот лишь хмыкнул: он тоже заметил, как пообщались между собой эти хлюпики. Бесфамильный глянул на него с деланным недоумением, мол, ты только сюда не лезь. Малыш пожал плечами, но, как и его босс, тоже отвернулся от медиков, и уставился в стену, что была по правую руку, где стоял маленький столик с хромированным подносом, в котором, скорее всего, лежали инструменты.

– Ну, что, давай вставай, – сказал ему Бесфамильный.

– Сейчас попробую, – с этими словами Малыш тяжело приподнялся с операционного стола. И только сейчас до него дошло, что именно этот стол и был предназначен для Королева, но, по странной случайности, он достался Малышу, и, слава Богу, что на короткое время.

– Так, давай потихоньку, – подбодрил его Бесфамильный, – а то вдруг чего себе стрясешь.

– Чего это я должен стрясти?

– Не знаю, но лучше не рисковать. Ладно, пойдем уже на выход: сейчас тут будут делать операцию, и свидетели здесь не нужны.

Малыш, свесив ноги, осторожно скользнул на пол.

– Ну, вот и хорошо, – хлопнул его по спине Илья Семенович, – сейчас позавтракаем, а потом я тебе кое-что покажу…

– Как позавтракаем? – удивился Малыш. – Сколько сейчас времени-то?

– Уже утро, Демидов. И да – ты проспал всю ночь на операционном столе, если это тебя утешит.

Малыш не мог поверить, что несколько часов пролежал тут, оглушенный непонятно каким веществом, находившемся в черном коридоре. Он тут же сказал об этом Бесфамильному.

– Ничего страшного, – ответил тот, – зато аппетит появился, правда ведь?

Малыш тут же почувствовал, что он сейчас сожрал бы целое стадо баранов, ну или хотя бы одного быка, но только самого большого на всем архипелаге.

Бесфамильный кивнул, одобряя его идею, и повел Малыша тем же путем, каким они шли вчера – по гранитному коридору цвета ночи.

Как только Демидов ступил на этот черный пол, он вдруг отдернул ногу.

– Что это с тобой? – спросил Бесфамильный, прекрасно понимая, в чем тут дело.

– Не хочу я больше идти этой дорогой, – ответил Малыш. – Есть здесь другой путь?

– Нет, – улыбнулся Илья Семенович, – здесь только одна дорога – вот эта. Да, ладно, не бойся – теперь всё будет нормально.

– А что со мной вчера было, вы так и не сказали.

– Не все сразу, Демидов.

Малыш снова шел за ним, но на этот раз ничего страшного не произошло. Был, правда, один момент, когда он снова почувствовал легкое недомогание, и тогда самый неповоротливый, самый толстый из всех людей, двигался бы намного быстрее Малыша. Демидов еле передвигал ноги, чувствуя, что вот-вот свалится на пол, но Бесфамильный, заметив это, тут же его успокоил:

– Это остаточное явление, Демидов – со всеми бывает. Ты, главное, ничего не бойся, и это место примет тебя, как родного.

Малыш с недоверием посмотрел на Илью Семеновича, но не стал ничего спрашивать. Он слышал как-то раз, что Бесфамильный увлекается не то магией, не то еще какой-то чепухой – вот и сейчас босс сморозил чего-то непонятное, очевидно, рассчитывая, что Малыш сразу поверит в «силу этого места». Бредятина какая-то, в которую верили разве что местные шаманы, про которых что-то давным-давно говорили, так, для Малыша, бредятиной и осталась – ему было плевать на разные сказки, и лучше бы Бесфамильному поскорее всё рассказать, а не то…

Так они и шли до той самой комнаты, в которую Илья Семенович привел Малыша с самого начала. Не дойдя до нее несколько метров, Малыш вдруг спросил:

– А как же Королев?

– А что с ним не так? – отозвался Бесфамильный. – Ты не переживай, Демидов, с ним разберутся и без нас.

– Как-то все странно получается…

– Ничего странного – обычный рабочий процесс. Тебе, самое главное, надо расслабиться и отдохнуть после такого стресса.

– Какого еще стресса?

– Ну, когда твой организм столкнулся с чем-то, к чему еще не привык, например, к местному воздуху.

– Да что не так с вашим воздухом? – вновь спросил Малыш, чувствуя, что никогда не получит ответа на этот простой вопрос.

Бесфамильный вздохнул:

– Видишь ли, Демидов, это место создано не мной и даже не моими предшественниками. Этой башне, в которой мы с тобой сидим, а вернее, ее фундаменту, столько лет, что ни один специалист не возьмется точно определить его возраст.

– А что не так с возрастом?

Бесфамильный вдруг замолчал, словно сболтнул лишнего, или его вдруг кто-то об этом предупредил, сказав пару ласковых в невидимый наушник. Малышу показалось, что босс даже, вроде бы, шлепнул пару раз себе по уху, будто туда попала вода.

– Так что не так с возрастом фундамента? – повторил он свой вопрос.

Бесфамильный не отвечал: он стоял молча, будто его отключили, как робота. И тут у Малыша мелькнула странная догадка – не андроид ли это, подобно тому, о котором он сегодня рассказывал боссу?

– Да ладно, шутите вы, что ли? – прошептал Малыш, почему-то не опасаясь, что Бесфамильный его услышит. И в самом деле, Илье Семеновичу было, похоже, плевать на то, что только что сказал Малыш: его потускневшие глаза остановились на ближайшей к нему двери, которая располагалась ровно посередине коридора. Глаза босса не двигались, словно Бесфамильного мгновенно заморозили.

Малыш продолжал следить за боссом, но того будто перемкнуло: он как стоял, словно мумия, так и продолжал стоять, не двигаясь с места.

Малыш тревожно огляделся, надеясь, что кто-нибудь пойдет по этому коридору, хотя он никогда не рассчитывал на постороннюю помощь, а тут почему-то захотел, чтобы в коридоре оказался хоть кто-то живой, кроме него, и вот этого непонятного творения под именем Илья Семенович. Тут же его руки машинально похлопали по пиджаку, в поисках пистолета, но карманы были чисты – видимо, Бесфамильный позаботился о том, чтобы Малыш не наделал глупостей, когда придет в себя. Но если это был андроид, тогда дело плохо: выходит, Малыша специально обезоружили, чтобы он не смог вырваться отсюда?

У него заболела голова. Бесфамильный, не шевелясь, стоял на месте. Малыш вспомнил, как Кондрашкина сказала ему неделю назад, что «ее» андроид тоже вот так стоял какое-то время, а потом взорвался. Малыш сделал шаг в сторону, потом еще один, и, не оборачиваясь, побежал к той комнате, в которой его пытались накормить жареной уткой.

Дверь той самой комнаты, если он ничего не перепутал, была заперта. Малыш посмотрел в самый конец коридора – там больше не было ни одной двери – значит, эта та, что ему нужна. Он пнул ее ногой, потом еще раз, и еще – она не поддавалась.

– Да что за черт! – вскричал он.

– Что такое? – раздался голос Бесфамильного-андроида.

Малыш резко повернул голову в его сторону: тот уже стоял рядом. Как он смог незаметно подобраться, Малыш так и не понял. Бесфамильный поднял руку: в кулаке была зажата ручка с золотым пером. Он попытался дотронуться ею до Малыша.

– Шокером меня решил вырубить, гаденыш? – прохрипел Малыш, и, отпрыгнул в сторону.

– Ты куда? – спросил Бесфамильный.

– От тебя подальше! – выкрикнул Малыш, и, повернувшись на месте, бросился бежать дальше по коридору. Он слышал за собой тихие шаги, словно кто-то бежал в мягких тапочках. Малыш не оборачивался, зная, что только потеряет скорость, если будет каждый раз оглядываться, да и внимание рассредоточится, а оно ему сейчас нужно как никогда.

«Неужели Кондрашкина была права?» – думал он, когда бежал по скользкому черному полу. Еще он подумал о Королеве, оставленном в операционной с теми двумя недомерками, и о том, что весь этот чертов полет сюда – всего лишь очередная ловушка, ничего более. Но как тогда быть с приказом босса насчет доставки слесаря: ведь, когда он разговаривал с Бесфамильным несколько месяцев назад, тот был еще человеком, по крайне мере, Малыш ничего не заподозрил? И тут он вспомнил, что именно это задание было получено им по телефону, и что лицо Бесфамильного он видел лишь в своем воображении, когда слышал его слова, сказанные со знакомой ему хрипотцой, да еще с какими-то остроумными шутками. То, что можно вот так легко обмануться, Малышу и в голову не приходило, однако же, факт оставался фактом: сейчас за ним гнался андроид, который либо взорвется, либо снова примет «человеческий» облик, и будет уговаривать Малыша успокоиться и прийти в себя.

– Да к черту всё это! – сказал Малыш в пустоту коридора и увидел, что он плавно сворачивает направо. «Может там лестница, или лифт?» – подумал Малыш. Одно из двух, ну, или коридор потянется дальше.

Он бежал вперед, по-прежнему не оглядываясь. Его ноги двигались будто заведенные, и он, без устали, пробежал три километра, но не увидел ни лестницы, ни лифта.

Не останавливаясь, он одолел еще километр, пока коридор снова не свернул. Малышу показалось, что он бежит по кругу, по крайней мере, родившиеся подозрения должны были чем-нибудь подкрепиться. Глаза Малыша выискивали что-нибудь похожее на то, что он видел там, оставленное за спиной полчаса назад, но ничего такого не находили. Всё, что он сейчас видел – это многочисленные двери без номеров, похожие друг на друга; одинаковые повороты, шедшие не под прямым углом, а скорее всего, бывшими частью огромного восьмиугольника – это однозначно был замкнутый круг: без лестниц, лифтов и выходов наружу.

Малыш снова чертыхнулся. Он уже несколько минут не слышал за собой ничьих шагов, и его ноги сами собой остановились. Малыш переводил дыхание и смотрел по сторонам, выискивая что-нибудь «полезное» в этой ситуации, но кроме железных дверей, которые все были заперты, он больше ничего не видел. Вот только слишком высокий потолок не давал ему покоя: что-то в нем было не так. Зачем его сделали десятиметровым? Кому нужен этот чудовищный расход свободного пространства, когда вместо одного этажа можно сделать три, или хотя бы два с половиной? Учитывая, что островок довольно маленький, такие «расходы» были бы крайне расточительны. Но что ты скажешь начальству, которое может позволить себе такую вот роскошь? Эти вопросы, и ненужные и, одновременно, необходимые, дали, наконец, Малышу необычный ответ: дело в стенах.

Он стал внимательнее к ним присматриваться, стараясь найти хоть какой-нибудь изъян в отшлифованном граните, но не замечал на нем даже легкой царапины.

– Не может быть всё идеально, – сказал себе Малыш и продолжил изучать выступы или неровности в черной глади, уходящей строго вверх. Тут он снова услышал знакомые шаги мягких «тапок». Жаль, что не было с собой пистолета, или, хотя бы ножа.

Малыш не стал ждать, пока этот некто появится из-за поворота, и снова побежал вперед: дыхание его восстановилось и можно было пробежать еще хоть десять километров, не чувствуя усталости в ногах.

– И курение твое – вранье, – прошептал Малыш, вспомнив, как Бесфамильный слишком долго раскуривал кубинскую сигару.

– Что же делать? Что же делать? – шептал Малыш, до этого момента уверенный, что из любого безвыходного положения…

– Демидов, ты куда так рванул, дружище? – услышал он за спиной веселый голос Бесфамильного.

– На кудыкину гору, – ответил Малыш.

– Мы с тобой еще не договорили, товарищ, – сказал Бесфамильный. – То вещество, от которого тебе стало плохо, помимо тошноты и головокружения, вызывает галлюцинации. И, надо сказать, глюки эти довольно правдоподобны.

– Опять врешь! – отозвался Малыш, делая шаг назад.

– Зачем мне врать – это не в моих интересах, – спокойно ответил Бесфамильный и остановился. – Что тебе привиделось на сей раз, Демидов: что я динозавр, или червь?

– Хуже! – ответил Малыш.

– Куда уж хуже! – кивнул Бесфамильный, и снова пошел на Демидова.

– Ни шагу больше! – крикнул Малыш.

– А то что? – одними губами спросил Бесфамильный, сжав в побелевшем кулаке свой шокер.

Малыш снова попятился от Бесфамильного, жалея, что заговорил с ним, потратив зря время, которое ему так было нужно для поиска выхода из этого проклятого лабиринта.

Глава 7

Штукк лежал с открытыми глазами, уставившись в потолок. Казалось, он не заметил, как возле его кровати появилась Кондрашкина. Он даже не моргнул, когда она сказала:

– Ну что ж, приступим.

Ральф, похоже, не думал вставать. Он смотрел в одну точку, и Маргарита, проследив за его взглядом, ничего, кроме серого потолка, не увидела.

– Так, понятно, – сказала она, и присела на краешек кровати Штукка.

Время уже было девять утра, и Трясогузов опоздал в свой отдел на целый час.

– Маргарита Павловна, я поеду, пожалуй, а то мне ата-та сделают, – сказал толстяк, глядя на нее умоляющим взглядом, хотя это было лишнее. Не оборачиваясь, Кондрашкина сказала «да, да», и Трясогузов умчался на работу.

Тем временем Маргарита «колдовала» над Ральфом, пытаясь определить, что с ним не так. Проводя кубиком над его широкой грудью, Кондрашкина смотрела на едва видимое изображение, рисуемое в воздухе: на нем легкие Штукка были наполнены то ли какой-то грязью, то ли слизью. Потом Маргарита спустилась чуть ниже, и увидела, что почки Ральфа наполнены камнями.

– Да, запустили вы себя, – тихо сказала она.

Ральф не обратил внимания на ее слова: он боялся смотреть на цветное изображение, крутившееся прямо перед ним: он вовремя закрыл глаза, пытаясь уснуть – что-то определенно выматывало его, лишая сил.

Маргарита повернула кубик в сторону, и, увидев на одной из его плоскостей изменившиеся цифры, покрутила им в воздухе. Со стороны это выглядело так, будто врач разминает свою кисть, но, на самом деле, Маргарита «перезагружала» кубик, «сбрасывая» с него негативную информацию, набранную с легких и почек Штукка, пока она водила кубиком над его туловищем.

Этой «негативщины», как называла это Кондрашкина, за несколько секунд накопилось намного больше, чем она ожидала – значит, дело было серьезное.

Она встала, и, поглядев по сторонам, увидела, сидевшего на своей кровати, Ильича, который почему-то не пошел на работу.

– Доброе утро, – сказала она.

Ильич кивнул в ответ.

– Давненько я вас не видела, – сказала она, – забыли ко мне дорогу?

Ильич потупил глаза и что-то пробубнил.

– Дело ваше, конечно, но вы же понимаете, что всё зависит от регулярности посещений врача.

Он кивнул, не глядя на нее. Маргарита покачала головой, и снова вернулась к Ральфу: тот открыл глаза, снова уставившись в потолок.

– Ну, как вы себя чувствуете?

– Плохо, – ответил Штукк, – а вы кто?

– Я – доктор, – ответила Маргарита.

– Доктор – это хорошо, – сказал Штукк. – Как мои дела, доктор?

– Неважно, – ответила Кондрашкина, – но вы не переживайте – мы все с вами поправим. Хотите, я похлопочу за вас, чтобы вам дали недельный больничный?

– А вы сможете?

– Конечно: у меня есть для этого все полномочия. Как фамилия вашего начальника?

– Неволин. Только сейчас он на другом объекте.

– На каком?

– Даже не знаю – он нам не докладывает. А позвонить вы ему не сможете, потому что…

– Знаю – связь, – сказала Кондрашкина и улыбнулась.

Штукк кивнул ей в ответ.

– Тогда остается только ваш старший смены.

– Да, остается только он, правда, ему сейчас не до меня.

– Почему? – вскинула брови Маргарита.

– Он тоже заболел.

– Чем?

– Не знаю.

– Хорошо, – ответила Маргарита, – узнаем. Так, я тогда пошла, а ближе к двенадцати или к часу, снова приду, хорошо?

Штукк кивнул.

Кондрашкина встала с кровати, и, отойдя на пару метров от нее, снова сказала Ильичу, чтобы тот постарался выкроить время для осмотра.

Ильич что-то ей тихо ответил и Маргарита, вдруг разозлившись, покраснела и вышла из комнаты отдыха. Штукк все это видел, но вовремя закрыл глаза, как только Маргарита отошла от Ильича.

«Странная история между ними», – успел подумать Штукк и провалился в глубокий сон.

Маргарита шла из комнаты отдыха, чувствуя, как внутри нее всё клокочет от злости. Как этот сморчок посмел ей перечить, и унижать? Хорошо, что никто не слышал, что он ей сказал, а то бы она не сдержалась и двинула бы ему промеж глаз!

Она шла в столовку – с утра в животе было пусто, и от этого у Кондрашкиной портилось настроение. Встретившись взглядом с новой раздатчицей Надеждой Изгибовой, которая работала сегодня, как пчела, Маргарита кивнула ей, и, не дождавшись ответа, встала в общую очередь. О чем она только не пыталась думать: о покойном Полозове, о Малыше, о беременной Елене, и даже о Трясогузове, которого пока не удалось поднять с инвалидного кресла – все эти мысли перебивала одна настойчивая въедливая мыслишка: сегодня ей помешали сделать свою работу. Что или кто ей помешал, Маргарита понять не могла, но во время «работы» цифры на кубике вдруг выстроились таким образом, что это могло означать лишь одно – здесь что-то вмешалось в процесс сканирования организма Штукка. Обычно цифры менялись строго в арифметической прогрессии, а тут, они будто сошли с ума, перестроившись задом наперед, а заодно и перевернувшись, словно отразились в зеркале. Так поменять цифры на кубике может только воздействие мощного электромагнитного излучения, ну или колдун такой силы, которой еще не знала эта планета.

Чисто теоретически, кубик подчинялся лишь одному хозяину и не мог так резко менять своих цифр. На практике же вышло совсем по-другому: либо «хозяев» значительно прибавилось, либо… Тут Кондрашкина терялась в догадках – весь багаж ее знаний оказался бесполезным перед этой новой проблемой, и она, не зная, с кем теперь посоветоваться, подумала, что будет лучше оставить все, как есть, или, на худой конец, поговорить с Рыльским, который около десяти лет тянул лямку на «Цитроне», не считая общего стажа работы на архипелаге.

Маргарита однажды поинтересовалась у Полозова этим вопросом, и выяснилось, что ее напарник вкалывает на островах почти тридцать лет. Да, это была внушительная цифра, и, к тому же, Маргарита больше никого не знала с таким огромным стажем на секретном объекте, где опасность подстерегает на каждом шагу. Конечно, отрицательные личные качества Рыльского перевешивали весь его ценный опыт, и Кондрашкина невольно поморщилась, представив себе, как она будет что-то у него спрашивать, желая знать подробности для своего дела. Да, он, как и товарищ Могильный, ее боится, и всегда боялся практически с первого дня появления Маргариты на «Цитроне». Однако другого подходящего человека здесь нет: только он может рассказать ей кое-какие подробности, связанные с теми пациентами, с которыми имел дело он и Полозов, и в этом плане, эти пациенты их объединяли. Самое главное, Полозов мог, в свое время, посвятить Рыльского в тонкости работы с кубиком, чтобы использовать его на «полную катушку», для помощи этим «общим» их пациентам. Вот это и надо было у него выяснить, если, конечно, Рыльский близко подпустит к себе Кондрашкину…

Что можно было сказать о Рыльском? Он окончил медицинский институт в одном провинциальном городе. Потом работал в госпитале, таком же захудалом, как и весь тот поселок, где родился и вырос. Примерно в тридцать лет жизнь забросила его на этот архипелаг, на разных объектах которого он и работает до сего дня.

На «Цитроне» поговаривали, что он девственник. Многие смеялись по углам, узнав эту пикантную подробность из жизни доктора. Но некоторые с умным видом говорили, что так, наверное, ему лучше, чем наоборот, и вообще, в каких-то журналах они вычитали, что работа ума напрямую зависит от того, насколько разгульный образ жизни ведет человек… А потом они ржали вместе со всеми теми, кто начал этот разговор, как будто были прирожденными плейбоями, при одном виде которых бабы в штабеля сами складываются.

Была, правда, на «Цитроне» одна женщина, которою все звали Фенечкой. Фенечка Кривокорытова была под стать Рыльскому: такая же замкнутая, несколько забитая особа, которая ни с кем не любила разговаривать, по крайней мере, не показывавшая этой «любви» к общению. Ее одно время сватали за Рыльского, правда, не так открыто, как других, у которых были временные трудности в личном плане. Фенечке, похоже, это было нужно меньше всего: она была увлечена пробирками, ретортами и прочие склянками сильнее, чем живыми людьми, что никогда не отвлекало ее от работы.

Было Рыльскому далеко за пятьдесят, и многие говорили, что жениться в таком возрасте вообще не реально, хоть и знали некоторые случаи, однако, те фантастические истории были явно не про Рыльского. И все шло по кругу: смех, оскорбительные шутки, глупые советы, ну, и конечно, намеки на сватовство с Фенечкой, про которую вспоминали разве что в непосредственной связи с Рыльским. Если бы они знали, что в тот момент о них думает виновник их безудержного веселья, они бы очень удивились. Рыльский поначалу хотел их всех убить методом массового отравления, или, посредством мощного взрыва, только без участия радиации: добрая душа доктора не хотела гибели живой природы архипелага. Но потом он понял, что самое лучшее – это месть. А самое приятное для его души была расправа с каждым по отдельности. Вот только надо выбрать момент поудобнее, чтобы никто ни о чем не догадался… Конечно, дальше фантазий эти черные планы не шли, но, тем не менее, Рыльский хотя бы на время успокаивался, когда мысленно резал кого-нибудь по горлу, или выкидывал связанным в океан, где того уже поджидала бы стая голодных акул…

Самое интересное, что на всем объекте даже имени его никто не помнил – все называли этого странного человека просто Рыльским – похоже, на большее рассчитывать он и не мог, хотя ему было ни тепло и ни холодно, если бы к нему обратились вдруг по имени и отчеству. И с этим типом Кондрашкиной придется поговорить, черт побери?

Маргарита помотала головой, не веря в то, что только что уже твердо решила встретиться с этим человеком, который, по ее мнению, все-таки мог быть для нее полезен. Она взволнованно посмотрела на очередь, стоявшую перед ней, думая, что, находясь среди такого количества людей, она может еще больше навредить кубику, как бы смешно это ни звучало. Она хотела, было, уже развернуться и пойти прочь, но тут перед ней возникло лицо Надежды – раздатчицы.

– Что вам? – спросила Надежда.

Маргарита растерялась: она не успела даже взять себе поднос. Надежда решила ей помочь и стала подсказывать:

– Вам картошки? Пюре?

Маргарита кивнула.

– Салат с помидорами, или кукурузой?

Кондрашкина снова кивнула, и Надежда поставила оба салата на поднос, который был у нее припасен заранее. В довершении, она поставила на него компот и отпустила Маргариту.

Та подошла к свободному столику, все еще не понимая, как полный поднос оказался у нее в руках. Она села: мысли продолжали цепляться за злосчастный кубик, который был для нее сейчас центром Вселенной.

Итак, что может навредить кубику? Присутствие людей, несомненно, хотя в комнате отдыха он «вел» себя поначалу хорошо, а потом вдруг возник этот странный сбой. Что еще? Да, вроде бы ничего. Тогда остается только одно: нужно повременить с завтраком, и пойти в свою комнату отдыха, где был небольшой запас, который Маргарита припрятала вчера в холодильнике, будто чувствовала, что придется им воспользоваться. Там, в спокойной обстановке, она еще раз перезагрузит кубик, «успокоит» его кое-какими словами, а потом снова вернется к Штукку. Если же народ будет и в ее комнате отдыха, тогда она возьмет еду с собой, и побыстрее уберется оттуда. Единственным пристанищем тогда останется медкабинет, куда она и пойдет, если никто не помешает…

– Почему всё так сложно? – спросила она себя, устало поднимая глаза к потолку.

– Добрый день! – раздался голос, который показался ей ужасно знакомым – перед ней стоял Рокотов. «Черт бы тебя побрал!» – подумала Маргарита, секунду соображая, не ляпнула ли она это вслух. А, впрочем, все равно, что он о ней подумает: на ее лице и так было написано все отношение к этому выскочке, вдруг вообразившему себе, что он здесь главный.

– Что вы хотели? – измученным голосом спросила Маргарита.

– Ничего, – улыбнулся Рокотов, – только поздороваться.

Маргарита кивнула, а потом резко встала.

– До свидания! – сказала она и пошла, было, от стола.

– Постойте, куда же вы? – все так же улыбаясь, спросил Рокотов.

– Дел полно, – ответила Маргарита и сделала еще один шаг, подальше от этого странного следователя.

– А если я вас очень попрошу? – спросил он, заглядывая ей в глаза. На Маргариту такие штучки обычно не действовали, но что-то сейчас ее остановило, и она, задержав на Рокотове взгляд, нехотя подошла к столу и присела.

– Что вы хотели? – спросила она.

– Только поздороваться, – повторил он эту, никому уже, не нужную глупость, – ну, и поговорить, конечно же.

– О чем?

– О вас.

– Зачем обо мне говорить?

– Мне просто интересно, что вы за человек, – сказал он, и снова улыбнулся. На это раз Маргарита подумала, что у него и впрямь такие намерения: обычное человеческое любопытство – не более того.

– Не верю я вам, – ответила она, чувствуя, что зря это сделала. Теперь он задаст ей тупой вопрос, который должен будет предварить долгую неинтересную беседу, от которой Маргариту вот-вот будет тошнить.

Однако Рокотов, на удивление, оказался терпеливым человеком: он не торопился в, такого рода, делах. Святослав Георгиевич молчал, дав возможность Кондрашкиной справиться со своими чувствами, каковыми бы они теперь ни были. Он прекрасно видел по ее лицу, что у нее случилось что-то серьезное, и что она напряженно думает, как выйти из сложившейся ситуации, плюс, ей очень не хочется с ним общаться, и это тоже можно понять, но дело – есть дело.

Он снова улыбнулся, на этот раз подумав о том, что, если Кондрашкина взбрыкнет, он больше не будет настаивать, иначе сорвется весь его план. А план был до смешного прост. Во-первых, Рокотов должен был убедить Кондрашкину зайти в его кабинет на втором уровне – то есть, туда же, где находился кабинет Панкратова, только пройти нужно было чуть дальше по коридору. Во-вторых, сделав это, можно было легко ее допросить по поводу ее разговоров с Варварой Никитиной – покойной раздатчицей из столовой. То, что Панкратов сказал Горелкину о закрытии дела с ее убийством, было полнейшей чушью: никакого расследования толком не проводилось, и Панкратову нужно было лишь, чтобы Горелкин отстал он него: похоже, у Панкратова были дела поважнее какой-то раздатчицы. Но Рокотову это дело, что называется, «понравилось» – оно показалось ему интересным с точки зрения его необычности…

Маргарита сидела, не шелохнувшись. Когда Рокотов все еще ждал, пока Кондрашкина соберется с мыслями, он смотрел мимо нее, дорабатывая свой план. Маргарита же в это короткое время поняла, что тот что-то задумал, и она ему нужна для выполнения его не озвученной задачи.

– Что вам от меня нужно на самом деле? – спросила она, наконец, когда окончательно успокоилась.

– Поговорить, – снова ответил он, на этот раз не улыбаясь, а глядя прямо ей в глаза.

Вопреки общераспространенному мнению, что «врагу не сдается наш гордый «Варяг», на сей раз он сдался, и Маргарита, вздохнув, сказала:

– Ну, предположим, я соглашусь. Но не будем же мы говорить прямо здесь – на виду у всех.

– Вы прямо мысли мои читаете, Маргарита Павловна! – обрадовался Рокотов, полагая, что уже сэкономил уйму времени на уговоры этой строптивой докторши. – Давайте, пройдем в мой кабинет: там нам, действительно, будет удобнее.

– Согласна, – ответила она и встала из-за стола.

Он поднялся вслед за ней.

– Жаль, что я оторвал вас от завтрака… – начал, было, он.

– Ничего страшного: я все равно ничего есть не могу – сегодня что-то кусок в горло не лезет, – тут же ответила она, чтобы хотя бы в этом вопросе поставить точку.

– Надеюсь, не я украл ваш аппетит? – он сверкнул глазами, и в ту же секунду почувствовал, что зря это сделал.

– Надейтесь, – ответила она прохладным тоном.

Они вышли из столовки и пошли прямо до его кабинета. По пути они не разговаривали: он не хотел тратить силы на пустую болтовню, а Маргарита не желала, чтобы он начал молоть всякую чушь, чтобы убить время – в общем, в этом вопросе их желания сошлись.

Глава 8

Трясогузов ехал к себе в отдел. Ему ужасно не хотелось сегодня работать, но слово «надо» преследовало его с самого утра. Он никак не мог отделаться от ощущения, что сегодня должно произойти что-то, что навсегда изменит его отношение к жизни в целом, и к человечеству в частности.

Он усмехнулся этим высокопарным фразам, когда смог их, наконец, для себя сформулировать, и понял, что всё может поменяться независимо от его ощущений, как это не раз бывало…

Приехав в отдел на полтора часа позже положенного, первое, что он увидел, это молодого компьютерного «стрелка» Аркадия, болтавшегося около его стола. Он, разве что, не садился в рядом стоявшее кресло, которое Трясогузов не использовал за ненадобностью: у него было свое «суперское сиденье, сделанное по индивидуальному заказу», как он всегда его называл. Подозрительная активность «щенка» не понравилась толстяку, и он поспешил до своего стола.

– Это что тут происходит, позвольте вас спросить, милостивый государь?

Аркадий отшатнулся от голосящего Трясогузова.

– Да это я так, Альфред Семенович. У меня к вам вопрос…

– Какой еще вопрос?

– Очень важный.

– Ну, давай, свой очень важный… Только не очень долго, лады, а то мне еще отчет писать, – сказал Трясогузов, устраиваясь поудобнее за своим рабочим местом. Карлик, его напарник, ушел, не дождавшись Трясогузова: видно «сдал» смену Аркадию, и слинял по-быстрому, уродец.

– Ну, чего у тебя там стряслось? – спросил Альфред.

– Да понимаете, тут такое дело, – начал Аркадий. – в мою смену произошел сбой…

– Как и у всех в последнее время, – кивнул Трясогузов. – Дальше.

– Так вот, – продолжил компьютерный «стрелок», – на моем мониторе вдруг стала гореть какая-то жирная желтая точка, будто кинескоп сдыхает.

– Может быть и кинескоп, – пожал плечами Трясогузов. – Ну и в чем проблема: подай заявку в техотдел и садись за свободный стол.

– Да я все понимаю, Альфред Семенович, но тут дело в другом: мне нужно свериться с кое-какими данными.

– С какими еще данными? – удивился толстяк.

– Ну, понимаете, я вчера увидел, что на моей части «Эвереста» снова происходят какие-то непонятки. Мой сменщик сказал, что ничего такого не увидел. А вот я помню, что вчера отлично видел какую-то группу людей в белой форме…

– Может, в белых халатах? – уточнил Трясогузов.

– Нет! – нервно ответил Аркадий, – именно, что в форме: кителя там, пилотки, брюки… Короче, это были однозначно не наши солдаты.

–Так, ну и что?

– Ну, вот я и думаю – кто это такие?

– Кто такие? – нахмурился Трясогузов. – А давай-ка спросим у Колоскова: он у нас зам. Демидова, и поэтому должен всё знать, как думаешь?

– Это я уже пробовал, – грустным голосом ответил Аркадий, – только он послал меня на три веселых буквы, и сказал, что я мешаю им работать.

– Даже так? – изумился Трясогузов и помотал головой. – Ах, какой же он у нас трудолюбивый, загруженный – подумать только! Ну-ка, отодвинь меня от стола – сейчас я устрою рабочий день этому занятому человеку!

Аркадий помог толстяку выехать, и тот помчался к Колоскову, который что-то живо обсуждал с Бреховым.

– Слышь, ты, работник! – крикнул толстяк, подъехав вплотную к Колоскову.

– Что такое? – обернулся тот, и нервно дернул ртом.

– Ты чего это пацана посылаешь? Он к тебе с проблемой пришел, а ты его по матери кроешь?

– Трясогузов, иди-ка ты лучше к себе: тут и без тебя проблем хватает.

Трясогузов выкатил глаза, отчего они у него стали белые, как у рыбы, когда ее поджарят на сковородке:

– Да ты не знаешь, что такое настоящие проблемы, па-ра-зи-ти-на!

– Не понял! – ответил Колосков.

– Сейчас поймешь. Парень заметил ненормальную активность на «Эвересте», а ты, козлина, проигнорировал! Думаешь, тебя после этого по головке погладят?

– Слушай, Трясогузов, не нагнетай: у тебя есть свой участок – вот там и паши. Отвали по-хорошему.

– И не собираюсь! – ответил Трясогузов. – Я сейчас Демидову скажу, и он…

– Нету Демидова, – вмешался в разговор Брехов.

– А где же он? – обернулся к нему Трясогузов.

– Не знаю – сам его жду, – сказал Брехов.

– И где же он может быть, по-вашему? – спросил толстяк, обращаясь ко всем, попутно кляня Малыша за то, что тот не вернулся сегодняшней ночью, как обещал.

– Мы этого не знаем, – ответил Колосков. – Так, товарищи, давайте все уже за работу, а то мы и так, по-прежнему, без связи, так что – вся надежда на наши глаза.

– Ага, оно и видно! – ухмыльнулся Трясогузов. – Один участок ты уже просмотрел, Колосков – жди сюрприза.

– Ты о чем, Альфред Семеныч? – снова повернулся к нему Колосков.

– А то, что на обратной стороне «Эвереста», какие-то белые кителя ошиваются. Кто это такие, ты знаешь?

Колосков пожал плечами:

– Вообще-то нет. Может, это новая форма какая, или еще что?

– Вот именно – что! – вновь повысил голос Трясогузов. – Короче, если снова сегодня будут бомбить, как тогда, я все расскажу начальству – не беспокойся, понял?

Колосков молча пожевал губами, а потом, взглянув на Аркадия, прятавшегося за спиной Трясогузова, как за надежным щитом, спросил:

– Во сколько ты их видел?

Тот кивнул ему в ответ.

– Ты чего киваешь-то? – разозлился Колосков. – Я тебя о чем спросил?

– Вчера.

– Что вчера?

– Ну, они, эти…

– Да ты не мямли, Аркаш: говори смело – тут все свои, – подбодрил его Трясогузов.

– Своим он станет, когда проработает здесь еще пяток лет… – начал, было, Брехов.

– Ну, тебя-то уж точно никто не спрашивает, – вновь отозвался Трясогузов.

– Так, хватит! – крикнул Колосков, – развели тут, понимаешь, базар! Приморский, ты спишь, что ли?

– Вообще-то, я Приозерский, – поправил его Аркадий. – И я не сплю. Эти, в белой форме, появились вчера в восьмом часу вечера.

Колосков на секунду задумался.

– А, вспомнил: это, наверное, наши стрелки – те самые, которые корабль подбили.

Трясогузов, ничего не понимая, спросил:

– Какой еще корабль?

– С террористами же! – нервно ответил Колосков. – Они еще вертолет хотели подбить!

– Чей вертолет?

– Трясогузов, ты никак не уймешься, я смотрю! Иди – работай! – крикнул на него Колосков. – И вы все – идите и работайте, мать вашу!

– Вот только маму не надо трогать, – тихо сказал Аркадий.

– Что такое?! – заорал Колосков. Трясогузов видел, что еще чуть-чуть, и на губах Колоскова появится белая пена, как у бешеной собаки.

Все потихоньку вернулись на свои места.

Трясогузов поехал к себе, не обращая внимания на, семенящего за ним, Аркадия. Неужели вчера они хотели подбить вертолет с Малышом и Королевым? Блин, а он и не знал! Вот это новости! Ну, хорошо хоть, что вертолет улетел… Или не улетел?

Спина толстяка покрылась испариной. Черт, неужели снова придется возвращаться к взбешенному Колоскову, и спрашивать о ночном инциденте? Как же не хочется опять это все ворошить! Или, может, ну их всех к черту: вернется Малыш, значит – вернется, а нет – так нет. В конце концов, не Трясогузов затеял весь этот спектакль с поимкой Королева – не ему и ответ держать. С другой стороны, он же сам пригласил слесаря в столовку…

– Вот же зараза! – вслух сказал Трясогузов.

– Что вы сказали, Альфред Семенович? – тут же отозвался Аркадий, доведший его до рабочего места.

– Ничего, Аркаш, это я так – за твою судьбу переживаю.

– А что за нее переживать-то: все уже решилось, во всем разобрались.

– Ага, во всем! – ответил толстяк, и опять ударил себя по лбу: сколько раз он говорил себе, что молчание – золото, а тут – снова– здорово.

– Я вас не понимаю, – сказал Аркадий.

Трясогузов повернулся к нему:

– Аркаш, ты как банный лист, честное слово: работай уже давай, а то проглядишь еще кого-нибудь, и будет тебе…

– Так я же никого и не проглядел…

– Хватит, говорю: иди на свое место – разговор окончен.

– Иду уже, – буркнул Аркадий, садясь за свой стол.

«Нет, никого спрашивать нельзя, – продолжал рассуждать Трясогузов, – иначе, и впрямь, я сдам Демидова с потрохами, не желая того, а он потом мне отомстит – та еще сволочь».

Толстяк посмотрел на мониторы, довернув чуть-чуть камеру вправо, чтобы увидеть тех, в белых кителях, но аппаратура не давала этого сделать. Тогда он подъехал к Аркадию.

– Слышь, Приморский-Приозерский, покажи мне тот участок, где они шастали.

– Кто? – удивился Аркадий.

– Ну, кто, Аркаш? – в свою очередь спросил Трясогузов, вылупив глаза.

– А, эти… Сейчас, сейчас…

Он щелкнул кнопкой. На его мониторе разгоралась желтая точка: она, будто набирая силу, стремительно увеличивалась в размере, словно из далеких глубин космоса несся огромный метеор. Пока изображения с камер были еще видны, но конкретно этот участок просматривался хуже остальных. И, тем не менее, что-то в этом месте мелькало.

– Вот они: до сих пор там ходят! – крикнул Аркадий.

– Да не ори ты так – сам вижу, – одернул его Трясогузов, глядя, как по склону горы медленно двигаются светлые точки. – Ну-ка, приблизь чуток.

– Не могу: здесь у меня «зум» не работает.

– Ладно – не беда, – успокоил его Трясогузов, – и так все видно, вроде бы. Мне бы очки, конечно, не помешали… – произнес толстяк и, вглядевшись еще раз в монитор Аркадия, махнул рукой:

– Да, наверное, это те самые стрелки, как и сказал Колосков – нечего переживать. Самое главное, что ты всё прояснил, так что – поздравляю.

– С чем это? – не понял его Аркадий.

– С тем, что бдительности не теряешь.

– А, ну спасибо, – ответил задумчиво Аркадий и вновь запустил компьютерную игру, перетащив «мышкой» ее окошко подальше от желтого пятна.

– Сглазил, – ухмыльнулся Трясогузов, и вернулся к себе. – Заявку не забудь подать! – сказал он чуть громче Аркадию, уже погрузившемуся в виртуальные стрельбы.

– Угу, – ответил тот, выстрелив из гранатомета, отчего в окошке экрана вспыхнул оранжевый свет.

– Вот тебе, падла! – обрадовался Аркадий. Толстяк помотал головой, заметив, что Колосков смотрит в сторону «стрелка».

Трясогузов не стал больше вмешиваться: рано или поздно, тот все равно попался бы, так что, чему быть, как говорится, того не миновать. Но, похоже, Колоскову пришла в голову какая-то идея, и он отвернулся от Аркадия. Трясогузов облегченно выдохнул, хотя ему, на самом деле, было плевать на молодого «пультовика»: ему бы со своими делами разобраться, а потом уж другим помогать, несмотря на то, что все на этом объекте, сидят, как в одной лодке.

Он еще раз глянул на Колоскова, который окончательно отвлекся от Аркадия, и посмотрел в свой монитор – там, по-прежнему было скучно и неинтересно, и тот самый участок на «Эвересте», видимый лишь Аркадию, у Трясогузова проглядывался лишь на пару миллиметров, то есть, считай, и нет этого кусочка в обозрении.

Трясогузов посмотрел на другие участки: склады; вертолетное поле, то самое, которое зовется «Малым»; прибрежная территория с северной стороны; дымящийся корабль…

– Черт! – подскочил на месте Трясогузов. – А чего я его раньше не видел?

Он осмотрелся по сторонам, но никто, слава Богу, не отреагировал на его возглас. «Так, что бы это могло значить? – спросил себя толстяк. – Да ничего особенного», – тут же ответил он сам себе. Тот самый корабль террористов, который, по смелому предположению Колоскова, подбили сегодня ночью «белые кителя», стоял в километре от берега, и спокойно себе догорал. Никого на палубе не было. Трясогузов, чтобы окончательно в этом убедиться, увеличил изображение, насколько это было возможно: да, действительно, палуба была пуста, но что-то не нравилось Трясогузову в этой спокойной, на вид, обстановке. Что-то подсказывало ему, что это всего лишь искусная маскировка, и что, не плохо бы проверить это лично, послав, например, туда отряд автоматчиков – пусть прочешут этот дымящийся кусок железа. Но если сказать о своих соображениях Колоскову – тот опять взбесится, и тогда снова придется грубить и портить себе нервы. Трясогузов этого не хотел, а потому махнул рукой, ограничившись лишь наблюдением, что, собственно, от него и требовалось по контракту. На душе вдруг стало спокойнее. «Пошли вы все!» – с блаженным удовольствием говорил про себя Трясогузов, просматривая картинки со складов. Некоторые из них были теперь лишь грудой потухших головешек. Уцелевшие же ангары, каких было большинство, казалось, ждали своей очереди: вокруг них ходили люди в пожарных касках, а большие пожарные машины стояли около каждого ангара – все были готовы к неприятным событиям.