Шёпот во тьме

Ночь 0, Глава 1,

40-II-1878.

Первая вспышка озарила город. Сегодня – тактриновый. Свет зыбкий и выцветший. Улица, как полагается, сначала затонула в золоте, но, обнаружив в нём избыточную помпезность, поспешила скорректироваться хотя бы в янтарь, затем понизила планку до бурого, а в конце и вовсе перешла в надёжную, бюджетно-воздержанную тьму.

Жители Скоркоса (те, у кого было хоть капля здравого смысла и приличий) спешили исчезнуть с улиц. Решётки витрин опускались с достоинством, таблички на дверях переворачивались с видом лёгкого неодобрения. Часовничары, неизменные спутники вечера, приводили в действие фонари с той аккуратной рутиной, что отличает по-настоящему преданных регламенту людей.

Новая вспышка. Отсчёт – раз, два, три… восемь. И медленное затухание. Так будет весь вечер: три такта тьмы, как минимум. Странно, как быстро человек привыкает к синкопам света, если за них отвечает городская мэрия или Министерство светификации и сумеречного спокойствия.

Тем временем город, вопреки предостережениям упомянутого Министерства, оживал – с тем неприличным воодушевлением, какое обычно демонстрируют служащие перед предварительно согласованной инспекцией. Днём в Скоркосе запросто можно было увязнуть в вязком, бездонном бюрократическом болоте справок, предписаний и предупреждений (редкое изобретение, позволяющее предупредить то, что ещё не произошло). Зато, когда окна министерских зданий гасли и двери чиновничьих кабинетов запирались на засовы, Скоркос, наконец, мог выдохнуть с облегчением. А вместе с этим – из подвалов, щелей и бликов в витринах – начинали выползать тени.

На углу улицы показалась фигура, напоминающая человеческую в той же степени, в какой плохой портрет походит на оригинал. Тень, облачённую в морочную мантию с непокрытой головой, опиралась на единственную в наличии ногу и замерла в манекенной позе, придуманной эксцентричной модисткой на случай, если неназванной юной особе вздумается пасть со скалы – желательно, демонстрируя благородную осанку. Её спина была нелепо широка, рука напоминала треугольный щит (с намёком на воинственные амбиции), вторая – отсутствовала.

(Следует отметить: отсутствовала – значит, была оторвана. И хотя непременно найдутся те, кто с твёрдой уверенностью заявят о неуместности использования медицинского термина к тому, что не обладает плотью; в отсутствии подходящих для ситуации слов это служит удовлетворительной альтернативой.)

Этот нелепый факт (отсутствие конечности у тени) порождал в равной степени и ужас, и сочувствие. Как утверждённый бюджет: все понимают, что в нём дыра, но молчат из приличия.

Омограф в моих руках нагревался и булькал терпеливой готовностью. (Ничто так не придаёт уверенности, как хорошая шляпа и омограф). Шёпотница чиста. Капсула с солнечным порошком заполнена мелкими, сияющими в темноте кристаллами. Кровяная соль не самого хорошего качества, но разве это повод менять планы на вечер?

Оставалось лишь приблизиться достаточно блищко, чтобы разумный риск и избыточная законопослушность поменялись местами.

Тень отреагировала на моё присутствие. **В верхней части её тела имелось отверстие. Не вполне чёрное, нет – скорее… хм… полупрозрачное, тоскливо-серое. Именно оно и повернулось ко мне.

– Ран-нен… – прошептала тень. – По…мо-ги…

Улица, как водится, была пуста. Впрочем, иное было бы удивительно – граница парка и кладбища редко пользовалась популярностью после заката. Люди по-прежнему предпочитали не забредать сюда в тёмное время суток, несмотря на заверения Министерства, что все ночные происшествия давно запрещены и вычеркнуты из отчётности.

Моя мать всегда считала дурным тоном вступать в беседу с особами, у которых отсутствуют конечности. Особенно, если они нематериальны. Но, как известно, ничто так не располагает к откровенным беседам, как молчаливая поддержка усопших и полное отсутствие зловредных грешников, готовых немедленно судить чужие секреты.

– Кто это сделал с тобой?

– Грх… гр… Бо-ль…но. По-мо-ги.

– Что я могу сделать?

– С…с…

– Я не понимаю.

– Сде-л-ка.

– Что?

– Об-ме…н. Же…ла-ни-е.

– Ты предлагаешь спасти себе жизнь в обмен на моё желание?

Полупрозрачное отверстие одобрительно шевельнулось.

Разумеется, моё сердце наполнилось сочувствием к бедному существу. Чёрный сгустки вокруг глазного отверстия всколыхнулись, как будто вытекающий из тела морок приносил глубокие страдания. Фигура тени сжалась и задрожала, когда очередная вспышка фонаря скользнула по мантии, в которую тень была облачена.

Существо передо мной испытывало боль и не могло её скрыть. Оно просило о помощи. И я… У меня не было права отказывать. Меня всегда влекло к теням. Хочется думать, что дело в семейной склонности к эксцентричности. Но правда – в моей правой руке. С того дня, как тени впервые заговорили со мной, начался мой путь на ту сторону.

– Ре-шай. Он… и-дё-т…по…сле-ду… Гр…е-ш-ник.

Ах. Преследователь. Своевременное уточнение. Очаровательная конкретика. Полная, как бы выразилась моя мать, индивидуального эсхатологического ожидания .

– Хорошо. Ты можешь пойти со мной.

Тень не сдвинулась с места, не решаясь пересечь очерченную светом границу.

– Ты слишком слаб?

Тень утвердительно вздрогнула.

– Понимаю. Неприятно, когда собственная физическая немощь становится непреодолимым препятствием мобильности.

И тут – чудо. Из тьмы, с возмутительным спокойствием, высунулась рука. Настоящая, из плоти и костей. Цвета потускневшей меди. И без каких-либо предварительных договорённостей потянулась ко мне. Следом из морочной мантии буквально выпал человек. Волосы цвета ржавчины, красный потёртый плащ – он пошатнулся, шагнул… и самым неприличным, театральным образом рухнул прямо в мои объятия.

Тень исчезла. Испарилась. Растворилась в угасающем тактриновом сиянии.

Остался только незнакомец. И кровь – уже настоящая, густая, требующая бинтов, а не философских размышлений, – лилась из его плеча на мою одежду. С той буквальностью, которая заставляет хороших леди падать в обморок. К счастью для всех участников событий, исполнительница главной роли обладала стойким духом, сознанием собственного достоинства и полезной привычкой сдерживать вопли.

* * *

Глава 2

3-III-1878.

Прошло пять ночей с тех пор, как у меня поселилось нечто.

Я пишу “нечто”, поскольку приличного термина для описания подобного соседа у меня пока нет. Тень, поглотившая человека? Или, что вызывает даже больше затруднений, человек, добровольно уступивший свою форму тени?

Стоило нам добраться до дома, как рыжеволосого мужчину – довольно привлекательного, в той угловатой, слегка беспардонной манере, которую иногда ошибочно принимают за обаяние – окутал морок. И, следуя дурной привычке не вдаваться во всякого рода объяснения, он уступил место знакомому силуэту: одноногому, однорукому и крайне неустойчивому.

С тех пор было перепробовано больше средств для выведения пятен крови, чем поданных прошений о пересмотре о пересмотре статьи бюджета на головные уборы для служащих среднего звена – в пределах одной недели, разумеется. И если одни из этих попыток хоть как-то способствовали очищению подола репутации, то другие, напротив, лишь добавляли к ней служебное пятно – с формулировкой “неподобающие связи, отбрасывающие тень в неутверждённой форме”. (Да простится мне столь очевидный каламбур.)

Тень, к моему разочарованию, больше не разговаривала. Она просто… следовала. Повсюду. Кухня. Туалет. Спальня. Как самая настоящая… тень.

Единственное место, куда мой молчаливый спутник не отваживался отправиться, – улица. Свет – дневной или ночной, ритуальный или светский – жалил его с таким изяществом, какое недоступно даже для столь просветлённых умов, что можно встретить на трибунах Городского Совета. Но, надо признать, их неспособность к слабоумию никто и не ставил под сомнение.

Тень передвигалась на манер весьма решительной гусеницы. Опираясь на руку в форме щита, она переваливалась, балансируя на грани сокрушительного падения. С каждым днём её движения становились крепче, вывереннее и элегантнее, в чём я вижу устойчивую положительную тенденцию.

Тень провожает меня и встречает. Стоит в окне, чёрная и неподвижная, как добропорядочный советник за парламентской трибуной. Молчаливый силуэт в окне.

Я испытываю… любопытство. Как натуралист, заметивший редкую бабочку; как шляпник, впервые коснувшийся ткани, о которой только читал в каталогах; как бюрократ – к возможности наконец очистить совесть без лишней огласки. Это чувство всегда заканчивается одинаково: знанием, за которое рано или поздно приходится платить.

* * *

Глава 3

4-III-1878. Вечер.

Мы находились в мастерской – моей, разумеется, хотя тень вела себя так, будто имела не меньшие права собственности. Здесь царил холод без движения: плотный, как ткань, готовая к раскрою. Сквозняков не было, но воздух резал не хуже лезвий ножниц. Полки сгибались под тяжестью коробок с костями, черепками, кристаллами соли, лентами и тканями, нитей и перьев и инструментов.

Тень нависала. Тень наблюдала с завидным рвением архивариуса, взявшегося за каталогизацию пыли на полках, и с той же пугающей сосредоточенностью. Это слегка раздражало – примерно как если бы чей-то чужой взгляд внимательно изучал ваши руки, пока вы выбирали последнее пирожное в витрине – с избыточной долей участия.

– Как мне тебя называть?

– М?

– Ну не могу же я вечно назвать тебя “тень”. Или “кошмар”. Или – “эта штука у двери”. У тебя есть имя?

– Еш.

Хоть что-то.

На этом наш маленький салонный вечер, столь же душевный, сколь и бессмысленный, рисковал быть официально признанным моим очередным провалом. Еш вернулся к любимому занятию – молчаливому наблюдению. Он напоминал учёного, решившего понаблюдать за чайником, не веря в существование пара. Возможно, в его системе взглядов вода испарялась исключительно из соображений вежливости.

Игла в моих руках резко проткнула фетровую плоть, сделала стежок. Затем ещё один, и ещё.

Подрезать края. Проутюжить. Задать форму тулье, обработать спиртом, обжечь горелкой. В этих действиях было нечто ритуальное. Утешающее. Манипуляции, столь знакомые, что их можно было выполнять с закрытыми глазами, если бы не прискорбная склонность тканей к возгоранию.

– Как тебе?

Еш всё равно здесь. Почему бы не поддержать иллюзию полноценного диалога?

Тьма в его силуэте пульсировала – живо, с нервным напряжением. Один-единственный глаз, полупрозрачный, смотрел на меня так, как смотрят на соседскую кошку, уличённую в краже сливок: с упрёком, смешанным с лёгким восхищением её дерзостью. Или моё воображение просто рисовало эти образы, и его взгляд никак не менялся. Как бы то ни было, тень склонилась над обожжённой шляпой и прошептала:

– Зачем?

– Это часть процесса. Шляпа становится твёрже, держит форму. Края не осыпаются. Можешь потрогать.

Нелепо – предлагать тени тактильное взаимодействие. У неё, строго говоря, не было ни кожи, ни нервов, на которых можно было бы сыграть. Только… намерение, плотное, как хорошо завязанный узел. Но если все предыдущие намёки были благополучно проигнорированы с упорством, достойным Последнего судьи, то теперь следовало озвучить факт, отвергающий любые иные интерпретации: Еш не был обычной тенью.

Мантия на его груди раскрылась, и из черноты выдвинулась рука. Знакомая, но… нет, не совсем. То была другая рука.

О, признаки этого едва уловимы, но бесспорны – и потому куда более тревожны. Пальцы – длинные, как у портного. Кожа – гладкая, будто её только что выстирали и хорошенько проутюжили. Но главное – большой палец. Его положение неоспоримо свидетельствовало о том, что рука была левой, а не правой. При нашей первой встрече этой руки не было. Этот факт так же хорошо отпечатался в моей памяти, как пятна крови на подоле.

А теперь – как ни в чём не бывало, имелась в наличии!

Вместо уместного для подобного жанра испуга в моём репертуаре имелось… не спокойствие (было бы тщеславно претендовать на такого рода чувство). Нет, любопытство. Страстное. Оккультное. Торжество наблюдателя, обнаружившего перемену в наблюдаемом объекте.

Как в тени мог укрываться человек? Или – наоборот?

Всё указывало на симбиоз: тень не возражала против человека, а человек – против того, чтобы жить внутри оболочки из морока.

Хорошо. Допустим. Рыжеволосый мужчина действительно там, в глубине.

Но зачем?

Моё существование вряд ли можно назвать увлекательным: изготовление шляп, редкие прогулки в такие часы, когда улицы становятся пустыми декорациями после бала. Раньше ещё была коллекция. Социальные связи… скажем так, они существуют. Но всё же это было куда предпочтительнее постоянного пребывания в… Впрочем, где он, собственно, пребывал, когда не тянул руки к чужим шляпам?

К счастью, поблизости не нашлось ни одного авторитетного лица с материнским инстинктом, который вступил бы в преступный сговор со здравым смыслом и тем самым убил бы во мне всякое жизненное любопытство. Поэтому – да. Меня распирало. Человек. Носящий. Тень.

Он провёл пальцами по шляпе. Осторожно, почти трепетно. Почти с восхищением.

– Ха, интересно, – произнесли Еш и тот, кто обитал в нём, враз, но не в унисон. С небольшим эхом, будто звук шёл из-под воды.

Голос разнёсся по пустому дому. Холодному дому. А рука втянулась обратно, и передо мной вновь стояла тень. С безмолвной грацией шкафа. Всевидящем и немым.

– Не хочешь поделиться со мной чем-то?

Тень ответила молчанием.

Пауза затянулась настолько, что вторая была готова к обжигу. Жар заставлял фетр покоряться форме, как общество – принятым нормам. Огонь рисовал узор – каждый раз новый, как бурлящий в теле Еша морок. Своего рода сотрудничество, если задуматься.

– Внутри тебя – человек. Я нахожу это… необычным.

И решительно выходящим за рамки, установленные Министерством жилищной политики Скоркоса.

– Гр…еш-ник.

– Как он оказался внутри?

Еш проигнорировал мой вопрос.

– Он напал на тебя?

– Гр… Еш… Ник.

Слово повторялось, как запись в треснутой шёпотнице. Складывалось впечатление, что Еш не хотел рассказывать ничего об этом человеке. Или не мог.

– Он запрещает тебе отвечать?

Молчание.

Пламя погасло. Вторая шляпа – дымчато-зелёная, с тонкой вышивкой и вуалью из обожжённых перьев – вышла усталой и благородной, как портрет прабабушки. Упрямая, выцветшая, полная характерной стойкости антиквариата, пережившего и бунт, и семейный скандал.

И тут Еш прошептал:

– Же…лание.

Ах. Конечно. Сделка.

Просить у тени исполнения желания в обмен на чужую жизнь – мягко говоря, неучтиво. Особенно без визитной карточки. Но сделка уже состоялась. В тот момент, когда Еш переступил порог моего дома в портовом районе. Но чего, ради всех неосвящённых архивов, можно желать от сущности, у которой нет ни тела, ни потребностей, ни даже страха перед налоговой отчётностью?

– Я хочу поговорить с человеком внутри тебя. Таково моё желание.

Конечно. Заставить выдать тайну. Зачем желать меньшего?

– Оп-пас-но, – прошептал Еш.

* * *

Глава 4

7-III-1878.

1. Красный район, дом с плачущей статуей.

2. Пролёт между первым и вторым этажом.

3. Наземный тоже (?).

Это – компромисс. Как почти всё, чем приходится заниматься в этой жизни. Фотофиксация теней – пусть и довольно монотонное, но всё же занятие с налётом романтики. Есть в этом что-то от охотника, что-то от натуралиста, заполняющего поля в каталоге, которого ещё никто не писал. Представляю, как однажды соберу полную естественную историю теней Скоркоса. С классификацией по местам обитания, формам и количеству конечностей и, конечно, одержимостям, тому, что составляет основу зачаткам сознания.

Мать, несомненно, назвала бы моё увлечение бредом, усугублённым недостатком приличного окружения. Впрочем, к её прогнозам я давно отношусь как к погоде – игнорирую и беру зонт.

Как бы там ни было, пожалуй, стоит проверить этот адрес. Слухи настойчиво утверждают, что в доме с плачущей статуей поселилась тень – активная, как коты во время сезона роз. Министерство учёта и фотофиксации необходимо уведомить, особенно если объект планируют выставить на продажу.

И всё же – несправедливо. Если в доме живёт кошка, никто не возмущается, что она царапает мебель и гоняется за всем, что шевелится. Это, как принято говорить, в основе её природы. Но когда тень осмеливается пошевелить свечу или прошептать что-то в темноте, начинается бюрократическая паника. Почему одно считается уютной экзотикой, а другое – поводом вызывать инспекцию?

Разговаривать с Ешем на такие темы бесполезно. Он утвердился в намерении хранить тайну человека внутри себя, как буфет с запертой дверцей. Красивый, полный сахарных сокровищ, и абсолютно неинформативный.

Пускай. Их тайны – не предмет моего интереса.

* * *

Ночь 1, Глава 5,

8-III-1878. За полтакта до темноты

Накануне Еш вёл себя странно.

То есть – ещё страннее, чем обычно. Не стоял у изголовья кровати, не встречал меня привычным гнетущим молчанием, не следовал тенью по моему ежедневному маршруту по дому.

Он рассматривал шляпы в мастерской. Причём с тем видом, каким молодая особа рассматривает витрину модного ателье, зная, что ей обещано блистать в центре бального зала, а не скромно прятаться в тени.

Надо сказать, Еш стал формулировать мысли с заметной ясностью – как будто его сознание понемногу приобретало очертания. Иногда мне даже удавалось вести с ним нечто, отдалённо напоминающее беседу: не просто обрывки слов, а суждения. Наблюдения. Аргументы.

Морок в его теле больше не утекал в пустоту – он оседал на месте раны: бесформенно, почти лениво. Рука всё ещё "кровоточила", но сама рана – условно говоря – закрылась. Передвигался он по-прежнему с трудом, но в этих неуверенных, раскачивающихся шагах уже проскальзывало нечто, напоминающее выздоровление.

Мои попытки разговорить его – или то, что в нём обитало – особого успеха не возымели. Но когда за окном уже мерцала омуреновая заря, он вышел из мастерской под гул фонарей. Шёл, держась обрубком за стену, переваливаясь на двух конечностях с видом наивысшей неуклюжести.

Еш застал меня у парадной двери.

– Ты… уходишь?

Улица тонула в задумчивых сумерках. Вспышки уличных фонарей заливали коридор расплавленным сине-серебристым сиянием, в котором плавали капли алого – как кровь, разлитая в ртути.

Наступала ночь Освкернённой Девственницы – официально объявленный такт Омута. В такие ночи, как известно, тени выбирались в свет. Лучший момент для моей "охоты".

Омограф уже лежал в сумке.

– Прогуляться. Сделать несколько снимков.

– Не сегодня.

Очаровательно. Тень, временно проживающая в чужом доме, считает себя вправе возражать.

Глубокий вдох.

– Ты не можешь меня остановить. Лучше подумай, когда именно собираешься выполнить свою часть сделки.

Морок вокруг его единственного глаза начал сгущаться. Полагаю, так Еш выражал неодобрение.

– Опасно. Он… вышел… Останься.

Вздох. Дверь мягко закрылась. В окне – чёрный силуэт, похожий на перевёрнутый треугольник, без головы.

* * *

Между первым и вторым ночными тактами.

Дом в Красном районе пустовал давно. Можно было считать его забытым, но не заброшенным (важная оговорка, особенно для тех, кто верит в бытовую семантику). За пятнадцать наблюдаемых витков здесь так никто и не поселился. Днём окна были тёмными. Ночью – не всегда. Особенно в такие ночи, как сегодня.

Присутствие тени выражалось не только в скрипе половиц. К нему добавлялись топот босых ног, женский смех (в некоторых версиях – плач). Говорили, что всё начинается на лестнице между наземным и первым этажами. Один мальчик даже поклялся – именем Последнего Судьи, замечу, – что с верхней ступеньки упала игрушка, а кто-то в темноте позвал его поиграть.

Не стоит доверять такого рода показаниям, не имеющими под собой твёрдой почвы вещественных доказательств. Люди склонны слышать то, чего нет. Большинство не различает их шёпота. Да, тени могут перемещаться – в теории. На практике всё происходит вне поля зрения. Как мышь, которую вы застаёте на кухне при свете. Миг – и пустота. Тени такие же.

Иное и восприятие времени. Способные годами не менять даже положения тела, иногда за мгновение преодолевают расстояния из одной точки города в другую. Людям остаётся довольствоваться лишь последствиями – лёгким понижением температуры и запахом болотной тины в жаркий летний день, едва уловимым, как чужая мысль.

Я считаю, они существуют одновременно здесь и там. Том месте, откуда приходят.

Во дворе меня встретила каменная женщина с младенцем на руках. Лицо её было стёрто – временем или намеренно.

Дому – полтора столетия. Его не продали – от него отказались. Последние, кого это волновало, давно мертвы. Остались только дальние родственники и пыль.

На наземном этаже пахло затхлой сыростью. Это не то, как пахнут тени. По крайней мере, для меня. Свет с улицы не пробивался сквозь окна. А тот, что просачивался через парадную, падал тускло. Пыль висела в воздухе, как… Нет, не придумалось. Может быть, позже.

Что любопытно – тень выбрала верхние этажи. В таких домах всегда есть подвал, куда, казалось бы, и стоит стекаться тем, кто буквально соткан из тьмы.

Подо мной скрипнула доска. Звук разнёсся по дому, и ему ответили сверху. Зеркальное эхо. Любопытно.

По перилам стекала чёрная, водянистая, бесформенная масса. Нос уловил запах речной воды и водорослей. Запах Омута. Те, кому выпало счастье однажды познакомиться с ним, никогда ни с чем его не перепутают.

Морок стекал, как жидкий дым, потом замирал.

Лестница вела к длинному коридору. Дверей – с избытком. Несмотря на разбитые окна, было темно. Неестественно темно. Но мои глаза давно умеют различать оттенки черноты.

Три тонкие, неестественно длинные ноги. Осанка, как у пугала. Тело – гнилушка с вмятинами. На груди зияли три отверстия, как следы от вырванных сучьев. Одно из них – глаз. Или все три. На более тщательный анализ времени не хватило.

Дрожащее эхо раздалось прямо в моей голове:

– Уходи, уходи…

Тень, по-своему изящная, метнулась в сторону и исчезла за дверью. Быстрая, как воспоминание о прошлом.

С омографом в руках страх мне неведом. А потому ноги сами понесли меня вслед за мистическим существом. Медленно. Всё приготовлено: линза, шёпотница, солнечный порошок. (Он, к слову, пахнет чем-то аптекарским и карамельным – вполне соответствуя официально допустимому проявлению чудесных свойств.)

Тень застыла в дальнем углу пустой комнаты.

– Ты охраняешь дом?

– Защищаю, защищаю… Ты слышишь, слышишь…

– Слышу.

– Уходи, уходи…

Тень двинулась на меня. Такие ноги-спицы не выдержали бы веса реального существа. (Примечание: под “реальным” я, конечно, имею в виду принадлежащее миру вещей, из плоти и костей.) При первом же шаге качнулась, задела тумбу, с грохотом опрокинув нечто неразличимое.

– Я могу сделать так, чтобы никто не приходил.

– Говори, говори….

– Министерство учёта и фотофиксации могло бы применить меры по перемещению. Нужно только снять тебя в качестве доказательства…

– Нет, нет… – сбивчиво забормотала тень. – Он здесь, здесь…

– Кто “он”?

Может, ещё одна тень? Это бы объяснило её приверженность к верхним этажам.

Тень не ответила. Попыталась встать, но тут же рухнула, попытавшись сделать шаг – вот и источник постоянных стуков.

– Ты кажешься довольно безобидной, и мне бы не хотелось прибегать к мерам по перемещению. Ты можешь спуститься в подвал самостоятельно? Или покинуть дом?

Тень замерла, раздумывая над моими словами.

– Там ты сможешь… защищать. Без посторонних.

Морок заклубился. Тень сделала усилие. Встала. Слабо. Совсем не та пугающая сущность из детских страшилок. Что-то не вяжется с ней… Впрочем, мне не стоит доверять рассказам неслышащих. Они вообще часто изобилуют пикантными подробностями, слабо согласуясь с наблюдаемыми фактами.

– Нет, нет… Нельзя уйти, нельзя… Он… придёт, придёт…

Да-да, он. Как же без него. В подобных ситуациях всегда должен быть таинственный Он, не правда ли?

Щелчок.

Вспышка.

Морок рассыпался клочьями. Вода в шёпотнице забурлила, поднимаясь на поверхность множеством лопающихся пузырьков воздуха. Тепло от корпуса омографа передалось моим рукам. Тьма вокруг начала рассеиваться. Тишина.

Это временно. Вскоре морок вновь соберётся вокруг невидимого глазу центра притяжения, ядра – и тень вернётся. Но частичка осталась в негативе – навсегда. След на песке.

Плюс один в моей коллекции. После того, как Министерство учёта и фотофиксации изъяло годы моей работы, пришлось начать заново. Но об этом как-нибудь в другой раз.

Комната оказалась меньше, чем казалось на первый взгляд. Грязные окна пропускали свет. Омуреновые вспышки высветили рисунки на старых обоях: экзотические животные и детские рисунки. На полу – игрушки. В углу – кроватка. Детская.

Дыхание перехватило. Что если… Нет. Конечно, пустая.

Пора было возвращаться. В ушах ещё звенела вежливая отстранённость. И вдруг – вина. Неуместная в неуютном интерьере заброшенного дома. Не стоило так грубить Ешу. Возможно, ему действительно одиноко.

Покажу ему снимок в качестве извинений. Это, вероятно, хоть немного поднимет настроение тени.

Уже на нижней ступени лестницы меня осенило: тьма здесь не рассеялась. Напротив – сгущалась. Липкая, болотная тина. Приступ тошноты скрутил внутренности.

(Примечание: Запах такой же, как описывали очевидцы в Сухой ночи, 1872-го, наблюдавшие город после Падения. Кто знает – тот поймёт. Кто не знает – пусть радуется.)

Морок постепенно втекал в холл. Что-то вязкое капнуло с потолка. Омут – ледяной и живой.

Где-то сверху открылся глаз.

В голове раскатился гул:

Я. ЗДЕСЬ.

* * *

Глава 6

Та же ночь, после драматического прерывания.

Итак, тень на потолке – именно то, чего ждали все верующие скептики от этой ночи крови, морока и всех доступных форм оккультного. Впрочем, это было захватывающее переживание.

Меня пригвоздило к полу – буквально. Существо с семью конечностями, где каждая могла быть как рукой, так и ногой. Один-единственный глаз, мерзко блестящий, нависал так же безапелляционно, как вдовствующий профессор с кафедры, убеждённый, что ваш женский мозг не вынесет обсуждения его идей. (На этом моменте глаз, разумеется, мигнул. И конечно, только один раз для поддержания напряжённой атмосферы.)

Существо было соткано из того же вязкого морока, что окутывал весь этаж. Оно свисало с потолка, как болотная жижа, и капало – чёрными пятнами, зловонными и липкими, на мою одежду, кожу и, кажется, самоуважение. Пахло разложением, затхлой водой и чем-то железным, будто кто-то давно умер рядом с ржавым гвоздём.

Кошмар – не метафора, прошу заметить, а вполне буквальный ужас во плоти – выгнул шею и шевельнул глазом. Голос его был ужасен: раздвоенный, разорванный эхом, он звучал одновременно шёпотом и как колокол. И всё это – прямо мне в голову.

– ^{Не тот.} НЕ ТОТ. ^Запах. ЗАПАХ. ^Мм… ММ… ^{Пахнешь.} ПАХНЕШЬ ^им. ИМ!

Одна из конечностей отделилась и потянулась к моему лицу.

Что ж, такова была перспектива: погибнуть в одиночестве, в наряде, неприемлемом даже для собеседования в Министерстве уместного исчезновения (осадки обязательны, сожаления – опциональны, пятна морока на блузе и юбке – крайне нежелательны). И, что хуже, без ни единого свидетеля, способного сочувственно передать детали.

Свет. Свет – мой единственный союзник.

Омограф вспыхнул ярко, но с трудом мог пробиться сквозь густую чернильную тьму. Без стекла аппарат не мог захватить форму кошмара, зато на несколько мгновений ослепил его.

Оказавшись на улице, единственной мыслью было бежать. Как можно быстрее и дальше от заброшенного дома – как и подобает всякой леди, встретившей нечто с семью конечностями и плохими манерами. Если угроза расчленения существом из тьмы должна весьма вероятно осуществиться, то неплохо бы обзавестись свидетелями, желательно при приличном освещении.

Кошмар, увы, разделял мои стремления – но с противоположной целью.

Чудовище вынырнуло из-за угла. На открытом воздухе выглядело ещё более неприятно – и куда больше в габаритах. Его глаз впился в меня через улицу и не отрывался.

Омуреновые фонари, поставленные для предотвращения как раз таки подобных ночных происшествий, не работали. Только делали его немного вялым. Что, надо отметить, играло немаловажную роль в моём плане спасения, учитывая обстоятельства.

Пробежав ещё несколько кварталов, моё дыхание окончательно иссякло. Сердце колотилось сотнями барабанов, отдаваясь гулом в висках. Пальцы и колени тряслись, муть осела в глазах.

Никому из тех, кто меня знал, не пришло бы в голову назвать меня героем или воином. Я слышу шёпот во тьме. И сегодняшний ночной забег был самым драматичным из всей моей малособытийной биографии.

Лестницы, мостики, переулки – город на склоне гор устроен так, будто заранее проектировался для побегов. Но даже архитектура не могла спасти от слов, что прозвучали в голове:

– ^{Не уйдёшь!} НЕ УЙДЁШЬ! ^{Где он?} ГДЕ ОН?!

– О ком ты, собственно? Святой Инквизитор…

Массивная фигура кошмара снова показалась среди домов, куда тут же начал просачиваться вязкий морок с вышеописанной вонью, от которой слезились глаза даже не улице. Существо двигалось с тяжеловесной уверенностью матушки, заставшей дочь с незаконным бокалом и неподобающим весельем.

– ^{Пахнешь.} ПАХНЕШЬ. ИМ!

Моё дыхание всё ещё не восстановилось окончательно, поэтому речь постоянно прерывалась судорожными вдохами:

– Кем "им"? Слушай, если… ты хочешь разобраться в ошибках… прошлого, то ошибся… адресом. Я не знаю никого, кого ты мог бы… преследовать. Но это точно… не я.

Кошмар, как и большинство типичных сказочных монстров, не был расположен к диалогу. Он атаковал.

Конечность рванулась вперёд. А что я, существо, претендующее на рациональное мышление? Просто застыла. Всё тело, при всей моей любви к рациональности, выбрало курс, одобряемый героинями старых романов, и предало меня во имя паники.

Сделай что-нибудь. Что угодно!

Пальцы судорожно сжали омограф. Щёлк. Свет. Удар. Камни мостовой встретили меня жёстко, но с энтузиазмом.

– Вставай живо!

Рука – человеческая – вцепилась в ворот и рывком поставила меня на ноги.

Он. Человек из тени. Красный плащ, тёмно-рыжие волосы. Глаза – как выстрел. Он встал между мной и кошмаром и глянул… с узнаванием? (Надеюсь, в ту секунду он всё же различал меня и чудовище.)

– ^Ты! ТЫ! ^Нашёл! НАШЁЛ!

Обрадованный кошмар метнулся вперёд.

Нил – имя его я узнала позже – схватил меня за плечо и втащил в темноту, подальше от тусклого, уличного света.

– Задержи дыхание, – приказал он.

Омограф выпал. Последняя вспышка – и его разбитое стекло последний раз блеснуло красными пятнами в сизо-синем свете.

Плащ Нила накрыл нас. И тьма – настоящая, глухая, холодная – поглотила.

Это напоминало погружение в ледяную воду. Вдох невозможен. Паника уходит в грудь. Ничего не слышно. Только собственные мысли, и те бьются о череп, как мухи о стекло.

А потом – выныривание.

Мастерская. Моя. Мебель на месте, запахи – родные. Даже беспорядок утешает. Я в безопасности. (Вероятно.)

– Омограф! Там был снимок! Верни меня!

– Ха? Я спас тебе жизнь, а ты хочешь обратно? К монстру? Интересные у тебя приоритеты.

– Как ты вообще оказался там? Почему Кошмар тебя выслеживает? И где мы?.. Я же… я…

Это были только первые три вопроса. В запасе имелось ещё, как минимум, тридцать. Но я испугалась, что он снова растворится в темноте. Поэтому, руководствуясь так называемыми женскими добродетелями – интуицией, импульсивностью и иррациональностью – вцепилась в его руку.

– У тебя… У тебя выросла рука!

– Ай! Больно! Пусти.

– Не пущу, пока ты не объяснишь. Что угодно. Кто ты. Как ты узнал, где я. Почему у тебя выросла рука. Начни с простого!

* * *

Глава 7

Запись разговора с человеком из тени № 1.

Звук: щелчок. Множество пузырьков, всплывающих на поверхность. На фоне звучит стук шагов.

– Для начала назови своё имя.

– Это допрос?

– Имя.

Вздох. Усмешка.

– Нил.

– Согласно моим записям, мы встретились в 42 день сезона исповеди в 1878 наблюдаемого витка. Детально события той ночи изложены в дневнике под соответствующей записью. Правда ли то, что описано там?

– Что за бред ты несёшь.

– Подтверди.

– Да?

– Звучит как-то неуверенно.

– Сложно быть уверенным, будучи прикованным к стуку. Зачем тебе собачий ошейник?

– Назначение декоративных элементов не входит в предмет допроса.

– Так это всё-таки допрос. Ты всегда такая жутко официальная?

– Итак, главный вопрос, интересующий всех нас…

– Почему здесь так холодно? Ты совсем не топишь?

– Как ты это делаешь? Как забираешься в тень? Ты управляешь Ешем, когда внутри? Говоришь его голосом? И… Постой – ты же смотрел! Когда я сплю… И в ванной!

На фоне прозвучал короткий, звонкий шлепок.

– Ауч! Эй, для протокола: это было чертовски больно.

– Заслужил. И если тебе кажется, что это предел, боюсь, ты сильно недооценил мои меры предосторожности.

– Надо полагать, на ласку рассчитывать не приходится.

– Ты выбрал восхитительно неудачный момент для дерзости.

– Запиши это как “эмоциональный контакт”.

Скрип стула и звон металла. Вода в шёпотнице вскипает, на несколько мгновений звучат помехи. Со дна пробивается едва слышимый шёпот: “Три. Есть. Одно”. Затем вода успокаивается. Всё возвращается в норму.

– Мне показалось, что там… как будто тень… Как ты выбрался из наручников?!

– Ловкость рук. Но я не подсматривал. Я спал. Честно.

– В каком смысле “спал”?

– Меня ранили. Мне нужно было время и безопасное место, чтобы восстановиться. Время внутри морока течёт иначе. Я не помню, чем занимался, когда был там.

– Ты был без сознания?

– Да!

– Заметка для протокола: сведения указывают на то, что у Еша и Нила всё же два разных сознания. Значит ли это, что Еш сейчас внутри тебя?

– И да, и нет. Слушай, это сложно объяснить…

– Рекомендую уточнить.

– Ладно, ладно, ты победила, не нужно тыкать в меня этим… Что это – плеть?

– Как я уже говорила, предметы декора…

– Не являются предметом допроса, серьёзно? Слушай, у меня болит голова от света. Можешь сделать его менее ярким?

– Нет. Что если твой кошмар выследит нас? Ты так и не объяснил, почему он пытался нас убить.

– Стоило послушать Еша и не выходить сегодня на улицу.

– Стоило поговорить со мной раньше, как я того хотела.

Пауза.

– Что там за история со снимком?

– Заметно, как ловко ты уклоняешься от сути, как мургель от министерской инспекции. Но я сделаю шаг со своей стороны: предметом моего личного интереса является коллекционирование изображений теней.

– Ха, не встречал никого страннее, чем ты!

– Давай-ка восстановим факты. Первое: кто ты. Второе: откуда. Третье: как ты вообще сумел перенести нас через полгорода. И, наконец: откуда тебе было известно, куда я собираюсь пойти в эту ночь? И не вздумай говорить "интуиция".

– Отвечая на последний вопрос: проследил.

– Но… ты же… Еш стоял в окне.

Пауза. Вздох.

– Мой тебе совет – прячь личное получше. Интересное чтиво…

– Ты… Прерывистое дыхание. Что?..

– Видел запись про дом, но не думал, что у тебя хватит ума идти туда в такую ночь.

Пауза. Звуки шагов то ускоряются, то резко замолкают.

– И кстати, другие записи, я тоже прочёл. Интригующий жанр. Немного эротики, немного ужаса.

– Нет, не смей произносить это вслух!

– Мне особенно понравилась та часть, где сила уда…

Щелчок. Запись обрывается.

* * *

Глава 8

9-III-1878. День.

На утро обнаружилось, что мой дом впервые за долгое время стал… ну, моим. Ни шагов. Ни подозрительных скрипов половиц. Ни тяжёлых вздохов, ни шорохов, ни косых взглядов из зеркал, которых, строго говоря, здесь и не должно быть. Никто не нависал над кроватью при пробуждении. Никто не шептал моё имя из тёмного угла.

Странно осознавать, как быстро привыкаешь к чужому присутствию. Даже если этот “чужой” – буквально силуэт в окне.

После вчерашнего откровения дверь в мою спальню впервые была заперта на засов. Вряд ли эта минимальная мера предосторожности окажет сколько-нибудь достаточное сопротивление человеку, способному путешествовать между теней.

И всё же – Дверь. Традиционный символ границы в разных культурах. Кем бы ни был Нил, надеюсь, он знаком с общемировой практикой обращения с дверьми.

Спальня, увы, не сулила особых волнений воображению, но производила впечатление вполне добропорядочное: кровать, тумбочка и шкаф с латунными ручками, доставшийся в наследство от людей, для которых вкус, по-видимому, был предметом излишнего баловства. Обои с блёклыми яблоневыми веточками начали тихо увядать ещё десяток витков назад, а ковёр, по всей видимости, был когда-то удостоен ног куда более утончённых, нежели мои собственные. Ни загадочных артефактов, ни зловещих древностей, ни даже скрипучей напольной доски, способной намекнуть на тайну.

Именно в такой лишённой воображения и вкуса обстановке мне предстояло решить: не окажется ли разумным выставить Нила с его секретами за дверь?

Разумеется. Кто вообще впускает в дом субъектов, столь легкомысленно относящихся к негласным правилам гостеприимства и является без приглашения, выходя из тела тени?

Помимо прочего, квазиматериальные существа с дурным вкусом и сомнительным чувством юмора не были прописаны в моём договоре аренды. Домовладелица, узнав о таком соседстве, пришла бы в ужас, хотя бы от отсутствия у вышеупомянутого квазиматериального существа разрешения на регистрацию в Министерстве уз и потоков.

Но… как Нил это сделал? Как перенёс нас? Как – во имя третьего приложения к постановлению! – избавился от наручников? Он просто раскачивался на стуле, болтал ерунду, отвлекал моё внимание взглядами, полными фривольных намёков, и при этом – действовал.

Нужно наблюдать за ним.

Нет, не по личным причинам. Столкновение с инаковостью – вот, что не оставит равнодушным ни один пытливый ум. Стала бы Сибель Кандома великим оккултфилософом, если бы отворачивалась от любого проявления Омута, только потому что тот не вписывается в нормы нравственности и городской устав? Вот именно.

Нил – не обычный человек. А Еш – не обычная тень.

Тени повсюду. Молчаливо присутствуют на улицах и в подвалах, на лестницах и в отражении витринных стёкол. Но те, что предлагают сделки и сдают тебе жильцов – редкость.

Еш не просто шепчет – он реагирует. Даже моей матери пришлось бы признать: с ним можно вести беседу. И она будет содержательнее, чем речь председателя городского совета, озабоченного проблемой чрезмерной протяжённости процессов принятия решений по вопросам урегулирования водосточной нагрузки.

И, конечно, нельзя забывать об ещё одном.

Кошмар.

Один только глаз на потолке – огромный, слепой и всевидящий – всё ещё вызывает у меня дрожь. Даже сейчас, когда солнечные лучи падают на исписанный лист, пальцы подрагивают от… нет, не страха. Возмущения.

Омограф остался на мостовой. Сколько сил ушло на его добычу! Придётся усердно работать не меньше полугода, чтобы накопить необходимую сумму на новый. И всё из-за Нила и его кошмара!

[Далее текст зачёркнут.]

* * *

Чуть позже.

Потребовался перерыв, чашка крепкого настоя и небольшой спор с самоуважением, чтобы эмоции улеглись. Рассуждения об уместности столь бурного проявление чувств на страницах дневника я оставляю для другого раза.

(Примечание: Уместно. Но только в сноске).

Природа страха лежит в области иррационального. Большинство предпочитает не вглядываться и делает вид, будто теней в Скоркосе нет. Здоровая позиция. Признанная докторами в качестве рекомендованной.

У меня же – наоборот. Искажённые пропорции, нечётное количество глаз, нечётное количество конечностей вызывают странное, настойчивое, почти тёплое любопытство. Эта черта, присущая с раннего детства, сохраняется и по сей день.

Моя первая мистическая встреча, надо полагать, закончилась не по собственной воле, а по вине внешних обстоятельств. Мне было три, когда в голове впервые раздался шёпот. Это произошло в парке, в тени листвы. Думаю, тогда было лето. Одно из самых жарких в моей жизни.

Тень позвала меня по имени:

– Дэни…

Голос – шелест кроны деревьев.

Родители учили не разговаривать с незнакомцами. Но, признаюсь, в три года мой круг общения был куда обширнее, чем сейчас. А тогдашняя моя логика характеризовалась не иначе, как безупречная в своей наивности: если кто-то знает твоё имя – он, по крайней мере, в чём-то тебе знаком.

К тому же, следует отметить, тень, представившаяся Клементиной, обладала неоспоримым достоинством: не перебивала. В отличие от взрослых.

Не припоминаю, где была мать. Может, увлечена светской беседой о переменной облачности и стабильной предвзятости. Может, отвлеклась на нечто жизненно важное – вроде попытки вспомнить, любила ли она меня вообще. Но к тому моменту, как за моей спиной раздался её крик с той редкой искренностью, на которую способна лишь женщина, увидевшая, как её дочь протягивает руку существу из другого мира.

Всего лишь одно касание – но моя мать имела предрасположенность к разведению драмы на пустом месте — ах, какое безобразие! сотканная из морока рука коснулась пухлого, указательного пальчика её ребёнка.

Я не помню своих чувств. Тревога? Любопытство? Удивление? Или притяжение?

В любом случае, это должно было быть очень сильным переживанием. Но главное, что я вынесла из этой встречи – тени такие же всеми непонятые и одинокие, как я.

Мать – а у меня есть все основания полагать, что это так – испытала все вышеперечисленные эмоции сразу и одномоментно. Она вынырнула из-за моей спины, подняла на руки и – как есть, с висящей сумкой, неприкрытой паникой и сминаемой шляпкой – унесла прочь.

Тогда шепчущие не были таким частым явлением в городе, как сейчас. Поэтому на пути домой за неимением других авторитетных источников мне пришолсь адресовать вопрос матери:

– Мамочка, почему мы не помогли ей?

– Кому?

– Клементине. Она просила помочь ей обрести форму.

После этого мать замолчала надолго.

В памяти отпечаталось на удивление много деталей. Весь путь домой по её щекам стекали солёные дождевые ручейки, а взгляд рассеянно скользил по прохожим. Мы дважды свернули не туда. А её шершавая рука так крепко сжимала мою ладонь… Думаю, она не хотела… Хотела? Нет. Когда твой трёхлетний ребёнок заявляет, что говорит с бестелесными существами, порождением Омута, это… пугает.

Мы больше не ходили в тот парк. И хотя на некоторое время разговоры с тенями прекратились, после этого случая жизнь пошла наперекосяк.

Сначала был Институт. Белые халаты, мутная вода с привкусом застоявшегося пруда, люди со смазанными лицами, задававшими вопросы, на которые даже взрослый не ответил бы, не задохнувшись от абсурда. Отец злился. Мать – плакала. Мне же оставалось просто существовать. В представлении врачей я была строением, требующим немедленного и капитального вмешательства.

Через месяц у меня почернел указательный палец.

Через виток отец отправился на ярмарку. И, насколько мне известно, до сих пор выбирает овощи к ужину.

Люди боятся теней. Зовут их кошмарами. Демонами, бесами, сотканными из морока, злобными порождениями Омута.

Я предпочитаю обращаться к ним по именам.

У них они есть имена. И голоса. И просьбы.

Но то, что мне встретилось вчера… нечто иное. Кошмар. Настоящее порождение тьмы в самом мистическом смысле.

* * *

Но покуда я размышляла о формах страха, один из них решил явиться лично.

Что-то упало в мастерской.

Тяжёлый глухой грохот. Металлический шарик покатился по деревянному ящику, эхом разнося звук по всему дому.

И тишина.

Может, кошка. Или окно? Что-то упало из-за ветра…

Только здесь нет кошки. И окна закрыты. Всегда. Даже в сезон цветения рядом со мной всегда веет холодом и сквозняками.

Сердце не забилось быстрее. Наоборот. Оно, как воспитанный ребёнок в присутствии взрослых гостей, скромно присело на стул.

Неужели… он… нашёл меня?

Днём.

Здесь.

В доме.

Вблизи побережья.

* * *

Глава 9

Запись разговора с человеком из тени № 2.

Звук: щелчок, бульк.

– Не удивлён, почему к тебе так редко заходят гости. Ой, прости – они же не заходят.

Кряхтение, стул скрипит, кто-то шипит сквозь зубы.

– Если это будет так, как оп…но у… в…ке… За..ды-ха-юсь…

– Не ёрничай, иначе мне придётся прибегнуть к… дополнительным мерам воздействия. Зачем ты вломился в мою мастерскую?

– Я перенёсся. К тому же, я здесь уже был. Это не то же самое.

– Нормальные люди предпочитают использовать дверной молоток.

– Нормальные люди не подкрадываются сзади и не набрасываются с верёвкой!

– Откуда мне было знать, что это ты, а не… кто-то другой.

– Я же оставил записку.

– Где ты был. Почему вернулся. Отвечай строго по существу.

– Загляни в рукав плаща. Левый.

– Что там?

– Портал в другой мир, конечно. Ну же, мои руки связаны, я не могу сам достать.

Пауза. На фоне шуршит ткань.

– Омограф?

– Мне показалось, что эта штука важна для тебя.

– Негатив сломан… Пауза. Щелчок. И линза. Ты хоть представляешь, насколько она дорогая?

– Не стоит благодарности. Хотя нет – стоит. Теперь ты освободишь меня?

– Существо?

– Проблема исчезла сама собой. Смешок. А вот я задыхаюсь. Ослабь ошейник.

– Меры предосторожности.

– Уже проходили. Верёвки идут в комплекте с базовой заботой? Тогда мне жаль твоего парня.

Пауза.

– Ты опять это сделал! Как?! Этот узел нельзя развязать без помощи.

– Двое могут играть в эту игру, ха. Что ты за человек?

– Агент Министерства учёта и фотофиксации.

Пауза. Вздох.

– Моя задача наблюдать и документировать активность теней в городской черте.

Громкий мужской хохот перекрывает все остальные звуки.

– Это настоящая работа!

– Зачем кому-то нужно тратить деньги на такую ерунду?

– В первую очередь, каталогизация. Сравнительный анализ морфологических признаков. Затем, конечно, общественная и правовая необходимость…

– Ха, и в чём заключается лично моя “общественная необходимость”? В том, чтобы ты гуляла по ночам и заглядывала в пустые дома?

– На основе собранных данных Министерство при соответствующем уровне бюрократического воодушевления выносит рекомендации. Это влияет на политику заселения и методы взаимодействия.

– Продолжай.

– Даже не будешь язвить?

– Я заинтересован.

– Большинство теней не представляет никакой опасности для людей. Часто они существуют, и их даже никто не слышит. Другие селятся в обитаемых домах и могут раздражать своим присутствием домочадцев. Если хочешь знать моё мнение…

– Уж просвети меня, пожалуйста.

– Страхи людей преувеличены. Именно в этом я вижу ценность такой работы.

– Сколько гордости. Смотри не подавись ею.

– Ты несносен.

– И что, неужели, тебе платят за это реальными деньгами?

– Мои источники дохода тебя не касаются.

– Ладно. Извини, не дуйся. Ответь на вопрос: откуда у такой занятой леди столько времени на болтовню со мной?

– Я действую как частное лицо.

– То есть это вообще не работа?

– Считай это гибким графиком. Теперь о главном. Что, если твой монстр выследит нас?

– Он не “мой”. В ближайшие дни это вряд ли произойдёт. Слушай, что твоё Министерство делает с кошмарами?

– В ряде случаев наблюдается деструктивное поведение. Эм… атаки.

– Разрушения. Пожирания. Увольнения из этой жизни.

– Тогда, мне кажется, их перемещают в иное место обитания.

– Тебе кажется? То есть, ты не знаешь, разберутся они с монстром или нет?

– Если подам рапорт… кто-нибудь… обязан будет что-то сделать. Я… я уверена.

– Да, да, знакомая песня.

– При наличии зафиксированного инцидента. И соответствующего рапорта. Я могла бы… Невнятное бормотание. Тогда им пришлось бы взять меня… Затем заполняется форма и…

– Воу, притормози-ка. У тебя нет доказательств.

– Да, мне нужен новый снимок.

Тихие шаги. Мужской шёпот.

– Он знает твой запах. Рано или поздно, он выследит тебя. Ты для него добыча. Жертва.

Неуверенно:

– Он ищет тебя. Мы можем работать вместе.

Затем требовательно:

– И хватит прижимать меня к стене – это нарушает служебную дистанцию.

– Ха, считай это компенсацией за предыдущее унижение.

Пауза. Шёпот становится тише.

– Ты же думала об этом… Не только записи, но и все те вещи – такой неожиданный сюрприз.

Ещё одна пауза. На этот раз затянувшаяся.

– Я слышу, как громко бьётся твоё сердце.

– Ты прижимаешь меня к стене, и мне страшно.

– Страшно – или волнительно?

– Стоило использовать ошейник и привязать тебя к…

– Ха, вот оно! Допустим, ты меня свяжешь. И что тогда?

Тишина.

– Ну? Ответь.

Щелчок. Конец записи.

* * *

Глава 10

11-III-1878.

Нил снова исчез, оставив вместо себя Еша. Молчаливого. Внимательного. Не столь склонного к словоблудию, как его вывернутая наизнанку форма.

Говоря откровенно, даже его склонность смотреть – всегда и на всё – уже не раздражала меня столь сильно. На фоне стихийного бедствия, окрашенного в ржавое железо, с насмешливым взглядом и нездоровой привычкой нарушать границы чужого личного пространства, Еш казался почти… неброской подкладкой на фоне расшитой золотом тульи.

Нил считал, что читает меня, как открытое письмо. Даже не письмо – рекламную листовку бакалейных товаров. И пользовался этим беззастенчиво, с тем наглым обаянием, которое женщины из романов называли бы "сомнительным" и тайно одобряли.

Но он прав.

Его руки, его голос, его глаза – всё тянет в Омут. Весь его облик – сшитая на заказ из моих собственных фантазий шляпа: изысканная и пугающе точная.

Это слишком… слишком неправильно. Нормальные люди… приличные девушки не то, что не занимаются таким с мужчинами, которых едва знают. Они даже не думают о таком! И уж конечно, не описывают на надушенных омуреновой водой страницах, ведь не знают, как сшить такие фразы без выкроек и подходящих иголок.

Динь-дон!

Простейший звук вызвал приступ паники, ведь день арендной платы ещё не наступил. Сердце учащённо билось, но самостоятельной юной особе не следует не терять присутствия духа. Притворив дверь в мастерскую, чтобы Еш не мог последовать за мной, с выражением надежды на лице и горящим любопытством во взоре я на вдохе пересекла короткий коридор и на выдохе взялась за дверную ручку и задвижку одновременно.

– О, доброе утро!

Энигель.

Не знаю, что принесло мне её появление больше: разочарование или же облегчение?

Энигель всегда была ко мне доброжелательна. Устрашающе доброжелательна. Она и её семья помогли найти квартиру, но их забота – вышитое по краю кружево – со временем превратилась в бутон, настолько громоздкий, что начинал угрожающе нависать над конструкцией, именуемой в узких кругах дружбой.

Для лучшего понимания истоков этой заботы стоит вернуться к нашему весьма неожиданному знакомству. Отец Энигель является гордым владельцем шляпной лавки, скромной, но респектабельной, всего в двух кварталах от Рыбной площади. Прошлой весной он под благовидным предлогом приобрёл одну из выставленных на окно работ, объяснив это желанием разыграть супругу: вручить ей нечто вопиюще неподходящее прежде, чем извлечь из-за спины настоящий подарок. “А эта, – тут он, разумеется, указал на саму шляпу, — настолько жуткая, чтобы принять её за недоразумение”.

И в завершение поступил с истинным великодушием: рассмеялся собственной шутке.

Надо ли упоминать, что я отлично помню ту шляпу. Мёртвенно-бледный, почти белый лёкран с примесью неуловимого фиолетового оттенка, изысканного, как едва проступивший синяк на тонкой коже. Украшение из засушенных омуринов вызвали наибольшие затруднения. Мне никак не удавалось сделать так, чтобы лепестки не опадали при каждом судорожном вздохе.

Мать Энигель, насколько мне известно, никогда не надевала её, выходя в люди.

– Что-то случилось со шляпой?

– А?

– С той, что мистер Карвент покупал в качестве подарка на годовщину для миссис Карвент.

Энигель сняла с головы свою собственную шляпку с длиннными ленточками и покрутила в руках, перебирая пальцами, как по клавишам.

– А. Нет. Всё в порядке, вроде бы. Со шляпой. А ты как?

– Всё хорошо.

Не считая тени в моём доме. И человека, который в ней живёт. И тяжёлого дыхания по ночам, которым сопровождается моя бессонница.

– Погода сегодня солнечная.

– Да…

– И ветер тёплый. Лето началось.

Она улыбнулась. Очаровательно. Настолько, что на миг всё вокруг стало почти правдоподобным. Можно было бы подумать, что это именно её улыбка дарит тепло.

– Как насчёт прогулки?

– О… Вообще-то, у меня были дела.

– Прости. У тебя всегда так много дел. Отец говорит, что давно тебя не видел. А я сегодня освободилась раньше. Вот и подумала…

Скрип.

Не нужно оборачиваться, чтобы знать, что происходило за моей спиной. Еш каким-то образом выбрался из мастерской и теперь ковылял в своей неуклюжей манере, привлечённый нашими голосами. Его походка, как и его суть, была неточной, туманной и тревожащей. Он оставлял на полу слабый, почти невидимый след – не влажный. Просто участок паркета чуть иначе ловил свет.

– У тебя кто-то в гостях?

С меньшим волнением и большой поспешностью я произнесла:

– Хорошо. Я пойду с тобой на прогулку.

Энигель моргнула, проглотив конец какой-то фразы, и уставилась на меня с выражением, будто я только что согласилась пошить десяток шляпок – одинаковых, серых и без единого ржавого гвоздя.

– О… правда? Я… я очень рада!

* * *

Энигель считалась очаровательной молодой особой. И всё, к чему она прикасалась, немедленно становилось таким же очаровательным, как она сама, словно всё вокруг подбиралось к ней по образцу – от шляпки до узла на галстуке главного архивариуса Министерства учёта и фотофиксации. Светлая, слегка загорелая кожа, волосы цвета сливочного масла, глаза – разбавленный мёд. Нежнейший бутон пиона – именно тот, что просят вставить в каждую вторую дамскую шляпку.

Получаемый ею доход вполне позволял ей переселиться в более благообразный квартал – скажем, туда, где воздух не выжигает глаза солью, а дети учат иностранные языки с младенчества. Но по какой-то причине она всё ещё жила с родителями – среди рыбаков, грузчиков и невыразимых запахов. Возможно, из привязанности. Возможно, из привычки. Возможно, из страха перед тишиной.

Надев маски, защищавшие лица и глаза от соли, содержащейся в воздухе, мы шли молча. Ровно. В такт её размеренному шагу – без излишней спешки, но с целеустремлённостью человека, который знает, сколько стоит его время в валюте скуки и учётных книг. Ни одного лишнего движения. Ни одного случайного касания.

Солнце расплавило город, залив улицы, клумбы и крыши домов вязким, тягучим светом. Стеклянные, однообразные фасады страховых контор поблёскивали в его лучах, переливаясь тёплыми оттенками серого и мутно-зелёного. Бриз с моря приносил соль – въедливую, как министерская инспекция, – и оставлял её в волосах, на одежде, под ногтями.

Лето в Скоркос приходило сразу, без предупреждения. И с ним – сезон свадеб, дежурной влюблённости и лихорадочных закупок цветов: пионы, лилии, а иногда даже омурии – на всякий случай.

В такую погоду тени, не иначе как из вежливости к тем, чей разум отвергал любые излишества, прятались в подвалах и не показывались до заката. Тем не менее, их силуэты по-прежнему можно было заметить – если знать, куда смотреть. Во мгле, что скапливалась между домами. Под тяжёлыми кронами деревьев. В мутных витринах лавок, оставшихся без хозяев. Особенно любопытные малыши стекались под днища карет и наблюдали оттуда.

Они присутствовали. Смотрели. Пока дневной Скоркос продолжал делать вид, что живёт своей обычной, дневной жизнью.

– Мне нужно купить цветы. Для шляп.

Разве можно представить иную причину?

– Неподалёку проходит ярмарка. Я знаю одну женщину: её цветы живут дольше, чем большинство браков. И пахнут приятнее.

* * *

Ярмарка оказалась куда многолюднее и громче, чем можно было ожидать в столь светлый такт. Восемь компактных рядов палаток, и в каждой продавцы выкрикивали наименования товаров – наилучших, наисвежайших, единственных в своём роде. Целая какофония звуков, запахов и интересов. Люди спорили, ели, ходили от одной палатки к другой, а затем возвращались, и так по кругу.

Нам понадобилось некоторое время, чтобы отыскать знакомую Энигель цветочницу. Женщина пряталась за горкой гладиолусов, похожих на копья, и ароматом орхидей.

– Они и правда очень хороши, – признала я.

Мы отошли от прилавка, и я уже мысленно перебирала возможные комбинации – розы и мак для вдовствующих кузин, лилии и кошачья мята для сентиментальных студенток.

– Как хорошо, что ты заплатила. Ума не приложу, как можно было не взять деньги!

Разумеется, разум был при мне – прямо под фанктовой шляпой с перьями и костями.

– Я отдам, как только мы вернёмся.

Мы шли молча. Её шаги были аккуратны и неторопливы. Где-то на полпути Энигель протянула ладонь и сжала пальцы моей правой руки. Конечно, на ней была перчатка.

– Позволь тебе помочь, – сказала она, сопроводив просьбу очаровательной улыбкой.

– Мне не тяжело. И вообще… не стоит трогать эту руку.

Её взгляд самым естественным образом опустился на перчатку.

– Тебе не нужно стесняться. Сколько себя помню, ты всегда её носишь. У меня, кстати, тоже есть ожог.

Энигель закатала рукав блузы. Розовая, нежная кожа, искажённая огнём, помнившая, как однажды её обнял неосторожный дух печи. От этого разговора становилось всё больше не по себе, как соломенной шляпке, которую надели, ожидая ливня с грозой.

– Почему ты не уедешь отсюда?

– Ты имеешь в виду – почему не перееду в район получше?

Кивок.

– Всё просто: я коплю деньги на ферму, – ответила Энигель, застёгивая пуговицу на манжете.

– Ферму?

– Мама всегда мечтала о своей. Хочет разводить лошадей, видеть вокруг зелень, посадить плодовые деревья.

– Это правильно.

Энигель рассмеялась.

– А ты бы хотела уехать?

– Куда?

Она пожала плечами.

– За город.

Теней влечёт не столько само место, сколько его обитатели. Люди – с их дыханием, суетой, голосами и эмоциями – для них сродни свету для мотыльков. Чем плотнее население, тем гуще морок. Это – известно. Или, по крайней мере, повторяется с достаточной регулярностью, чтобы считаться общественным знанием.

Говорят, за пределами Скоркоса тени агрессивнее. Но кто именно это говорит? Свидетельства противоречивы, непредвзятых наблюдений – с ушко иголки. Может, они там вовсе не агрессивны – просто другие. Дикие.

Пожалуй, мне бы хотелось это проверить однажды. Без панических возгласов, без министерской поэзии. Просто – понаблюдать. Записать повадки. Сравнить реакции.

Но, конечно, Энигель спрашивала совсем не об этом. У неё в голове не витал спор о влиянии городского образа жизни на распределение морочных форм сознания. Она просто мечтала о вишнёвых деревьях и свежем воздухе для своих родителей.

– Нет, ума не приложу, чем мне заниматься в деревне.

Оставалось всего ничего – свернуть за угол, пройти по узкому переулку, и вот он, дом с неестественно тёмными ставнями, где окна всегда казались чуть более закрытыми, чем положено приличной архитектуре. Но ни одна уважающая себя шляпка не завершится без финального стежка.

Тень.

Куб – размером с большую собаку, с притуплёнными углами. Он не стоял на земле и не парил в воздухе, а скорее завис, прикрепившись к стенам тремя щупальцеобразными отростками. Морок тёк по ним, как влага по стеклу.

При виде нас тень медленно опустилась, выравниваясь так, чтобы её глаз – единственная белая точка – оказался как раз на уровне наших лиц. Очень вежливо с её стороны.

– Ох, святые! – воскликнула Энигель, отпрянув. – Никогда не привыкну к такому. Неужели обязательно возникать так внезапно?

– Такова её природа. Но вряд ли она сделала это специально. Скорее всего, просто искала прохладу и… тень.

На плоскости канцелярского стола всё выглядит прозаично: прямой солнечный свет разрушает тела теней, сотканные из нестабильного морока. Однако некоторые оккультисты – например, Сибель Кандом, печально известная своей любовью к гипотезам с метафорическим уклоном – утверждают, что свет разрушает не только тела, но и сознание.

Убедительные доказательства? Разумеется, нет. Но мысль – тревожно живучая.

Энигель начала размахивать руками, как бы отгоняя её – жест не отчаянный, но бесполезный.

– Дай нам пройти.

Тень не шелохнулась. И не шептала.

– Не думаю, что она хочет уходить.

– Я не понимаю, – призналась Энигель.

Она всё же оставила попытки прогнать тень, и мы вместе продолжили путь по улице.

– Их не было, когда мой прадед поселился здесь. А теперь они повсюду. Министерство утверждает, что они безопасны – и, я знаю, это правда. Но… Я чувствую себя не в своей тарелке. Как будто они всегда смотрят. Есть в этом что-то… противоестественное.

Неправильные пропорции.

Она вздохнула, а следующие слова произнесла спокойно:

– В Министерстве заинтересованы странностями, происходящими в Красном районе.

– Нападения?

– Нет. Конечно же, нет. Просто… их там больше нет. Тени внезапно начали избегать весь район. Как думаешь, что это значит?

Именно там, в Красном районе, в доме с плачущей статуей я впервые столкнулась с кошмаром.

Выходит, даже тени боятся это существо. Оно – не часть города. Оно – чужак. Как инвазивное растение или зараза. И, признаюсь, это открытие не столько встревожило, сколько восхитило. Исследовательский зуд проснулся во мне с новой силой. Конечно, я не забывала об опасности. Но, право же – разве я могла бы упустить шанс понаблюдать за тем, что вывело из равновесия экосистему Скоркоса?

* * *

В следующий раз мы заговорили только на крыльце моего дома.

– Можешь подождать здесь, пока я принесу деньги?

– О, не стоит. Пусть это будет моим подарком.

Дверь распахнулась сама – в самый “подходящий” момент. Мои худшие предчувствия выползли наружу вместе с широкоплечей фигурой в старом алом плаще.

– О, да ты вернулась! Я уже составил завещание и выбрал урну.

– Мы не договаривались о встрече.

– Энигель Карвент.

Нил смерил Энигель долгим взглядом – не столько оценивающим, сколько с видом инспектора, уверенного, что под её шляпкой спрятана дюжина пропавших печатей.

– Нил. Друг семьи. Вынужден здесь проживать по… пикантным личным причинам.

Каким ещё "пикантным личным причинам"?! В его тоне не хватало только намёка на общую ванную и совместную налоговую декларацию. Я предупреждающе ущипнула Нила за локоть, пока он не успел открыть ящик всей своей язвительности и не развернуть ткань колко-остроумного монолога.

Энигель смотрела так, будто объяснения требовались немедленно. И, разумеется, от меня. Что-то вроде: "А, это тот самый тип, которого я подобрала полторы недели назад на улице. Теперь он живёт со мной. Вообще-то совместный быт с ним довольно прост – по крайней мере, пока он молчит. Ах да, время от времени он оборачивается тенью. Самой обычной. По имени Еш. Вежлив и слегка… скромен. Обязательно познакомлю вас за ужином."

Конечно, рано или поздно всплыла бы тема кошмара. И тогда от непринуждённости осталась бы только вилка, замершая на полпути ко рту.

– Кто это был? – с интересом, достойным секретаря архива, спросил Нил, закрывая за мной дверь.

– Никто. Дочь владельца шляпной лавки.

– Тогда почему ты продолжаешь пялиться на неё в окно, будто она уносит весь твой фамильный сервиз, завернув его в фартук? Ха, смотри – машет… Какая прелесть.

– Оставь свои язвительные смешки при себе. Вообще, нам нужно поговорить. Ещё утром, но вместо тебя был Еш.

– Мне нужно было… пространство. И тишина.

– Избавь меня от подробностей. Пусть это будет моим скромным даром человечеству.

Я внесла цветы в мастерскую и высыпала их на стол, заваленный шляпами, обрывками тканей и костями. Там же лежал пустой омограф. Нил последовал за мной. Остановившись на пороге, он сложил руки на груди и спросил:

– Разговор по душам? Надеюсь, мне не нужно будет выворачивать плащ наизнанку.

– Я собираюсь выследить твой кошмар.

– Во-первых, он не мой. Во-вторых, ты понятия не имеешь, с чем связываешься. Ни твои верёвочки, ни игрушки опытной искусительницы его не удержат. Как, кстати, и меня.

"Искусительница". Так он меня назвал. Серьёзно? Кто вообще так говорит?

– Во-первых, – отозвалась я в его же тоне, – мне не нужны верёвочки. Достаточно просто наблюдать. Пара снимков – и всё. Министерство не требует препарирования. А во-вторых, ты мне поможешь.

– Ни за что. Я ещё не сошёл с ума, чтобы отправляться на охоту за монстрами… в такой компании.

– Прекрасно. Тогда справлюсь без твоей помощи.

– Попросишь в подмогу своего цветочного зарочника?

Нил указал на цветы.

– К твоему сведению, цветы я купила сама. И что это за слово – “зарочник”?

– А кто будет вытаскивать тебя из кошмарных лап? Или ты уже решила, кому завещаешь коллекцию шляп?

– Обойдусь без чьего-либо сопровождения. В прошлый раз я была не готова. А теперь я знаю, что ищу.

Я взяла в руки омограф и раскрыла дверцу, где ещё недавно прятался расколотый на несколько частей негатив. Засунула пальцы внутрь и аккуратно вытащила разбитую линзу.

– К тому же, в этом есть доля твоей вины: чтобы заставить его работать, придётся купить новую.

– Перекладываешь ответственность?

– Если бы ты не появился…

– Ты была бы мертва. В самом буквальном смысле. Не благодари за спасение.

– О котором тебя никто не просил.

Закрыв омограф, я понесла его через комнату, чтобы убрать в шкаф.

– Еш куда более сносен в общении, чем ты, – бросила я, стоя к Нилу спиной.

Молчание.

– Ну что, неужели ты иссяк? Ни одной колкости?

В мастерской стоял Еш. Покачивался, чуть склонив… не голову, конечно. Её у него не было. Но если бы была, уверена, он бы наклонил её в бок. Морок в его теле закручивался в невозможные узоры. Их плавное течение подействовало самым успокаивающим образом. Движение в статике.

– Цветы… новые. Пахнут… вкусно…

– Да, Еш, ты прав, они совсем свежие.

– Зачем?

– Для шляп. Давай займёмся шляпами.

* * *

Глава 11

17-III-1878. Вечер.

Тьма опустилась на город на такт раньше положенного. Наивно было бы полагать, что даже солнце будет соблюдать расписание в грозу. Беззастенчивые светские дамы в электрифицированных платьях бодро танцевали за окном, пытались привлечь внимание с ленцой, но достаточно громко, чтобы свет в доме подрагивал. С моря тянуло солью, озоном и тревожным ожиданием – таким, что обычно предшествует грому или признанию.

После недавней перепалки Нил больше не появлялся. Его место занял Еш, чьё присутствие стало настолько привычным, как ветхий зонтик с изломанными спицами: вроде защита от дождя есть, но воспользоваться ей не удастся.

Морок в его теле бурлил, а сам он избегал окон. Еш волновался. Тревога была столь высока, что он даже пренебрёг любимым занятием – беззвучной критике шляп всех проходящих мимо.

То, что у теней имелись страхи, стало интересным открытием для меня.

Я, впрочем, в отличие от некоторых, бездельничать не могла. Чтобы починить омограф, нужна новая линза. Чтобы снять кошмар – солнечная соль, желательно не ослепительно дешёвая, и кровяная, не отварного оттенка, как в прошлый раз. А всё это требует денег.

Последние, увы, не растут на шляпах. А сами шляпы, как известно, не шьют себя сами.

Я старалась успеть закончить как можно больше до ярморочной ночи. Праздник середины лета – событие, на которое сбегается весь город: от скучающих тётушек до налоговых инспекторов. Завтра, за восемь ночей, все шляпные лавки наводнятся желающими приобрести новые модные шляпки.

Мой вклад в общественную стабильность – держать их головы в порядке. Или, по крайней мере, прикрытыми.

– Шляпы… – прошептал Еш. – Почему?

Я пожала плечами, не отрывая глаз от фетра. Ткань сегодня капризничала и требовала непрестанного внимания к своей особе.

– Работа руками помогает мне думать.

– О чём… думать?

– О разном.

– О сделках?

– Да, и об этом тоже…

Еш вспыхнул странным, дрожащим светом – на одно мгновение его силуэт стал пугающе чётким, словно вырезанным из стекла. А потом снова растёкся, вернув себе расплывчатость и зыбкость. Очаровательная особенность, которой я не замечала за другими.

Впрочем, признаться, я никогда не делила крышу с тенью – до него.

– Гре-шш-ник… идёт… Остановить… опасно…

Я узнала это имя – Еш произнёс его в ночь нашей первой встречи.

– Грешник – это имя кошмара?

– Снимок… нужен… для Ми-нис-тер-ства…

– Да, верно.

Мастерская моргнула: лампа погасла с тихим щелчком, и на пару дыханий помещение погрузилось в темноту. Свет возвращался лишь во вспышках молний – нервных, как подрагивания век умирающего.

(Пожалуй, стоит проверить, не отсырел ли солнечный порошок.)

– Ты можешь рассказать подробнее о кошмаре, о Грешнике? Что это за существо? Вы родственники, как люди и приматы? Хотя, надо полагать, он – ветвь без манер и интеллекта.

Большой. Сильный. Материальный. Хищник.

Я отложила иглу и посмотрела на Еша. Он молчал, но морок внутри него явно ускорил течение. Даже тени, оказывается, не всегда способны контролировать свою тревогу.

Может, если чуть-чуть надавить…

– Откуда ты его знаешь? Почему он преследует тебя и Нила?

Свет снова погас раньше положенного. В этот раз нежеланный гость задержался ровно настолько, чтобы заставить меня усомниться: успею ли закончить работу до рассвета.

– Сделка…

– Что ты имеешь в виду?

– Сделка… – повторил Еш с той упрямой вкрадчивостью, какой обладают только налоговые инспекторы и злопамятные соседи.

– Сделка с кошмаром? Или… ты не можешь говорить о нём? Нил запретил?

Разумеется, тут не обошлось без хмурого мургеля. Недосказанность – его родной язык. Но, к сожалению для него, я не принадлежу к числу тех, кто отступает после первой недосказанности. Нил и Еш хранят в себе больше, чем позволяют произнести.

Пусть Последний Судья ведёт моральную бухгалтерию – я займусь Нилом. Методично, терпеливо, с тем изяществом, каким искусный модист владеет как иглой, так и языком. В конце концов, не могла же я просто так наткнуться на них изувеченных – и буквально через пару ночей в городе завёлся кошмар. Совпадения, знаете ли, требуют пояснений.

Я вернулась к шляпе. Разгладила поля, обрезала мягкий, ещё податливый фетр. Включила горелку – синее пламя взвилось с шипением. Фетр вздрогнул от жара, словно с обидой, сморщился, сжался. На красной поверхности проступили тёмные пятна – раны на теле. Ожоги или клейма изгнанников. Впрочем, именно так и рождаются хорошие шляпы.

Каждая моя шляпа – импровизация, этюд в тканях и тенях. Вещь с характером, почти с душой. (Если, конечно, душа способна ужиться в фетре, нитках и гаревой отделке.)

Хоть я живу скорее как тень с лёгкой манией накопительства, зато – наблюдать за прохожими и мысленно надевать на них вымышленные шляпы – моё тихое увлечение. Вот эту, цвета старого железа с фиолетовым отливом – как у клинка после неудачной дуэли, – я бы отдала кому-нибудь с сомнительной репутацией и выразительным шрамом.

Видимо, я слишком глубоко погрузилась в фантазии, что обладают странной тягой, сродни колодцу или Омуту. Тишина затянулась. И тогда Еш заговорил. Его голос звучал неровно, с переливами – то громче, то тише, словно каждое слово приходилось вырывать из рук ветра. Или из его собственных страхов.

– Ты сейчас думаешь… О чём? Я хочу… знать…

– Я думала о шляпах. – Смешок. – Прости, ты, возможно, ждал чего-то более философского.

– Шляпы важны… для тебя…

– Да, идеальная шляпа должна отражать суть того, кто её носит, как одержимость – проявление сути тени.

– Сделка…

– Именно так. Ты любишь сделки, как я люблю… делать шляпы. Да, именно так. Они отражают суть, идеальная шляпа раскрывает человека. Иногда даже лучше, чем он сам.

– У-у… – Еш загудел. Мге кажется, я впервые услышала такой звук от него. Что это – удовольствие? – Сде-е-л-ка… – протянул он, пробуя вкус слова на языке, которого у него, между прочим, нет.

Ирония момента меня поразила. На губах выросла робкая улыбка.

– Ты смеёшься… Почему?

– Просто забавная мысль пришла в голову: мы беседуем, словно друзья.

– Мм… друзь-я… Что бы ты… хотела знать обо… мне… друг?

Взгляд скользнул по его фигуре – нескладной, собранной неуверенной рукой скульптора. Верх тела слишком широк, низ, напротив, слишком узок, из-за чего Ешу приходилось удерживать равновесие, используя руку – угловатую, вытянутую, как оборонительный щит.

Щит. Не броня. Что-то, за чем прячутся.

– Кем ты был? Ну, до встречи с Нилом?

– Вос… восп…

Тело Еша расплылось, потом содрогнулось. Острые шипы пронзили его изнутри. Морок задрожал.

Свет погас. В мастерской вновь стало темно.

Потом всё повторилось – дрожь, шипы, свет. Гроза разразилась не только за окном, но и внутри Еша.

Боль. Или что-то, очень на неё похожее.

Мне стало стыдно.

Натурфилософы учили нас: тени – это пороки. Отражения изъянов человеческой натуры. Неправильные формы. Искривлённые пропорции.

Но, может, они ошибались?

Потому что я видела не ошибку. Я видела боль. Страх. Колебания мысли.

И что-то, очень похожее на память.

А это, насколько мне известно, – уже почти разум.

– Воспоминание? Гроза вызывает неприятное воспоминание?

– Мм.. да… наверное… Больно вспоминать…

Свет затрепетал, затем всё-таки стабилизировался. Буря в теле Еша утихла. Морок снова струился ровно, закручиваясь в бесконечные узоры.

Еш стоял рядом, но теперь смотрел в окно. Затих. Моё любопытство жаждало узнать больше, но не хотелось снова причинять ему боль неосторожными вопросами.

Я вернулась к шляпам.

Из ящиков я достала свои сокровища: ленты, пуговицы, засушенные цветы, кусочки кости, соляные кристаллы, черепа мелких зверей. Всё это – мусор, если смотреть без воображения. Но стоит выбрать верный фон, подобрать цвет, найти форму – и вот уже вещь обретает характер. Тайну. Голос.

Так и с людьми.

Так и с тенями.

– У меня тоже есть воспоминания, от которых больно.

– Расскажи…

Это было странное ощущение. В моей жизни не было никого, с кем бы я могла обсудить это. И уж точно я никогда не думала, что поделюсь чем-то личным с тенью. НЭто было странное чувство. В моей жизни не было никого, с кем бы я могла обсудить это. И уж точно я никогда не думала, что поделюсь чем-то личным с тенью. Но, возможно, только тени и умеют слушать по-настоящему.

Еш стал первым.

И это, по-своему, было началом.

* * *

Ночь 2, Глава 12

18-III-1878. Утро.

Утро началось с сортировки свежих шляпок – от скромно-презентабельных до тех, чью художественную ценность придётся защищать с жаром и аргументами.

За спиной раздалось покашливание. Нил прокрался в мастерскую и протянул какой-то лист. (У меня есть веские основания полагать, что он вырвал его из моего же дневника!). Большинство пунктов касалось овощей разных цветов с указанием их количества, а также несколько видов мяса, молока, яиц…

– Список продуктов?

– Твоя вкусная диета вызывает беспокойство даже у полубестелесной тени. Это о многом говорит.

– Что тень понимает в том, как нужно питаться?

– Достаточно, чтобы знать: не только хлебом и картошкой.

– Они стабильны, надёжны и не препираются на каждом слове.

– Не строй мину. Да, это жест благодарности.

Благодарность, которую нужно отыскивать в коробке с оскорблениями, предварительно вытряхнув из неё самодовольство.

– Хочешь доказать, что можешь быть полезным хотя бы иногда?

– Да, да, – поспешно согласился Нил. – Просто следуй списку. Ты же умница. – Он коснулся моего плеча и тут же сменил тему: – Это шляпки на продажу? Хм.

Он оценивающе пробежался по столу глазами. Я же поймала себя на мысли, что хочу услышать его мнение.

– Безумие, стиль и бисер. Восхищён. Или напуган. Пока не решил. Обещаешь не надевать их на людей?

Неужели цветы испортились? Или – хуже! – они получились слишком уродливыми, и мистер Карвент снова откажется продавать их? Нет, нет, всё в порядке – розовые, бежевые, песочные с большим количеством вощёных цветов, сеточек и бисера. Стоило ли полагаться на мнение человека, у которого нет ни одной собственной шляпы?

– Шляпы в порядке, – вынесла я вердикт.

Нил склонил голову и прищурился.

– Но они не такие, какими бы тебе хотелось их видеть, я прав?

Он дотронулся до моей ладони. Прикосновение жгло кожу, но я не отняла руки. Нельзя уступать первой.

– Они достаточно привлекательные, чтобы их хотелось покупать. И не смей менять тему. Ты мог бы сходить на рынок сам.

– Меня устраивает твой дом: веет отчаянием, тоской и странным уютом.

Вот опять. Комплимент, упакованный в коробку непрошеной поэзии, обитую шёлком оскорблений. Как можно быть настолько безнадёжно раздражающим – и при этом настолько неприлично притягательным?

– Твой запрос отклонён.

– Это ещё почему?

– Я не обязана посвящать тебя в свои планы, но всё же скажу: из-за подготовки к ярморочной ночи у меня совсем не было свободного времени, чтобы отправиться на охоту за кошмаром. Но раз я закончила большую часть работы вчера, то сегодня могу посвятить время другим делам. И моё предложение о том, чтобы отправиться вместе, в силе.

– Ха, и как же ты собираешься искать его? Может, у тебя есть скрытые таланты зарочника, идущего по следу зла?

Вот опять это слово. Похоже на старую привычку.

– Для начала проверю место, где я впервые столкнулась с ним.

– А если его там не будет? Этот город выглядит большим, поэтому я его и выбрал.

Нил прислонился к столу и сложил руки на груди.

Не хотелось этого признавать, но Нил был прав. После той первой ночи кошмар так ни разу не появился (по крайней мере, об этом не писали газеты). Что если он подчиняется тем же прихотям времени, что и все тени? Тогда ждать можно неделями, если не месяцами. Впрочем, ждать – роскошь, которую я могу себе позволить.

– У тебя есть какие-то предложения?

– Да, есть парочка идей, вдохновлённых твоим дневником.

Вопреки желанию, сердце учащённо забилось, а на щёки вспыхнули.

– Но для начала – ужин. Я даже готов уступить место Ешу, если тебя это порадует.

– Нет, – отрезала я.

– Примирительный ужин. Поверь: у нас есть время. Кошмары как плохие ухажёры – всегда возвращаются, когда не ждёшь.

– Это не важно. Просто оставь еду на столе.

Улыбка Нила увяла, как поля шляпки, столкнувшейся с дождливой реальностью. Брови сдвинулись, а скулы затвердели, и он с достоинством человека, получившего пощёчину от скоркоской бюрократии и вынужденный возвращаться вновь и вновь, превозмогая погодные тяготы, ушёл в немое страдание, столь любимое мужчинами, привыкшими к немедленному одобрению.

Это длилось некоторое время. Но, как и любой на его месте, в конечном итоге уступил.

– Хорошо. Я в деле.

– Что?

– Старую собаку, как говорится, не переучить. Если ты сломаешь шею на какой-нибудь гнилой лестнице, я потом буду страдать от чувства вины. А мне это неудобно. Поэтому взамен – ты купишь всё из этого списка.

– Сделка?

– Компромисс.

– Хорошо, но только сегодня.

Слишком быстро. Удовольствие на его лице распустилось, как увядающий цветок, обильно политый похвалой. Следовало ответить “может быть”. Или хотя бы “подумаю”. Что угодно, кроме того, на что он рассчитывал.

* * *

Вывеска раскачивалась на ветру, поскрипывая, как старые петли в заброшенном доме. “Кость и соль. Бакалейная торговля” – гласила надпись. Над дверью звякнули подвешенные косточки, а за ней – привычный запах соли, железа и терпкой горечи, оставляющего послевкусие где-то под языком.

Начищенная до зеркального блеска латунная табличка извещала, что за прилавком стоит не кто иная, как Мара. Старуха вечно перетасовывала свёртки с тем видом, словно занималась ростовщичеством душ, которые желали избежать повестки на Последний суд. Её натруженные пальцы хрустели, когда она разворачивала газету и заглаживала бумагу вокруг костей и кристаллов. Заметив меня, она цокнула – и без всяких приветствий перешла к делу. Именно за это я и ценила её лавку выше прочих.

– Дай-ка руку.

Она имела в виду правую. Ту самую, которую я никому не решалась показывать.

Перчатка легла на отполированное дерево, рукав обнажал почерневшую до локтя кожу. Кое-где её прорезали трещины. Мара схватила меня с неожиданной силой, провела шершавыми пальцами по участкам коррозии, затем оттянула ворот рубашки и заглянула туда.

– Где ещё?

– Только рука.

Она задержала взгляд. Её глаза были, как два старых гвоздя – ржавые и глубокие.

– Врёшь. Но мне плевать.

Она отпустила меня и, не говоря ни слова, нырнула к одному из шкафов. Вернулась с бутылочкой тёмно-фиолетового цвета – снадобье сдерживало распространение морока. Родители слишком долго закрывали глаза на Омут во мне. Когда я впервые получила лекарство, левая ладонь уже почернела. Может, всё можно было остановить раньше, если бы они признали, что их дочь говорит с тенями, а не пытались исправить то, что не нуждалось в исправлении.

– Мне ещё нужны соли. Обе. – Я кивнула на баночки. Одни светились жёлтым, янтарным и лимонным светом; другие переливались кроваво-красным. – Но в прошлый раз кровянец был неважный.

– Жалоб не было.

– На этот раз нужна особая точность в работе.

Мара прищурилась. Ногти её постукивали по прилавку в раздражении – механическом, как у фоноскрипта.

– Что у тебя на уме, девочка?

Я сглотнула. Сказать правду значило услышать смех или – что хуже – сочувствие. Я делаю шляпы. И слышу шёпот. Этого вполне достаточно, чтобы не нуждаться в чужих диагнозах. Да, если я доберусь до кошмара, это будет достижение. И Министерству придётся признать мою ценность. Как и матери.

– Молчишь. Ну и ладно. Главное – поменьше с тенями водись. Тянут на ту сторону.

* * *

На площади грохотало утро. Люди спорили, таскали ящики, торговались, возились с гирями и весами. Солнце било в лицо. Весь этот шум стягивался на плечи, как чересчур тяжёлое пальто. Я искала глазами место потише – и наткнулась.

Энигель.

Изящная, как чёрнильная клякса на ведомости, она стояла на краю рынка в светлом платье и летней шляпке. Без маски – концентрация соли в этой части района была терпимой. В одной руке – папка с гербом Министерства учёта и фотофиксации, в другой – перчатки. Их она, как обычно, не носила.

Снова Энигель.

Частота наших встреч увеличивалась с ужасающей быстротой. Не то чтобы я её избегала. Мы не так давно вместе были на рынке. Просто… если бы в этот момент появилась ещё моя мать под руку с налоговым инспектором, утро можно было бы официально признать трагически завершённым.

Она водила взглядом по площади, как ястреб. Кого-то ждала. Меня не заметила. Пока.

Я, совершенно случайно, свернула в ближайший переулок. Досадное недоразумение. Просто потому что… солнце. И жара. И работа. У нас обеих наверняка есть дела поважнее.

Шаг ускорялся. Может быть, дыхание сбилось не только из-за жары. Может быть, мне показалось, что кто-то позвал меня по имени. Женским голосом. Знакомым.

(Примечание: В тот вечер я осталась дома. Нил, к его чести, не задал ни одного вопроса. Просто достал то, что нашлось в кладовой, и готовил из того, что было.)

* * *

Глава 13

19-III-1878. Вечер.

Силуэт Нила растворялся в темноте мастерской перед омографом. Тусклая вспышка осветила его лицо и плащ. Как только я вошла, он одёрнул руки, и мне показалось, что одна из них вышла из корпуса аппарата. Он же, словно застуканный за преступлением кот, сделал вид, что всегда именно так и сидел, гордо задрав подбородок. На лице – вечная насмешка.

– Что ты делаешь?

– Просто смотрю.

– Смотришь в темноте?

– Новые технологии, – проговорил он, касаясь омографа с выражением лёгкого омерзения. – Шёпотницы – занятная штука. Вода может хранить звуки, теперь, оказывается, и образы.

Возраст, мысли, родина – всё скрыто. Изучение слова “зарочник”, однако, давало хоть какую-то подсказку и наводило на мысли о монастырях Святого Порядка где-то на севере.

– Как трогательно: век просвещения добрался даже до отсталых монастырей.

Скула дёрнулась, но он быстро вернул самообладание, спрятав что-то другое за сухостью.

– И всё же, я не доверяю этому.

– Этому – чему? Чьему-то изобретательскому духу? Или прогрессу вообще?

– Воде. Омуту. Технике, которая что-то запоминает. Она помнит, даже если ты хочешь забыть.

– Ах, вот оно что. Пугает, что она запомнит тебя не с лучшей стороны?

Он закатил глаза и тихо рассмеялся, уступая победу.

Я извлекла из коробочки новую линзу и вставила её в омограф. На мгновение отражение в линзе поплыло. Контуры лица Нила вытянулись, стали какими-то лисьими, остроконечными – как маска, всплывшая из омутной глубины. Я моргнула – и всё исчезло. Наверное, тень. Ламп или шляпа, висящая на крючке, которая давно требует ремонта. Или же просто усталость.

– Как насчёт ужина? – спросил Нил, всё ещё стоя слишком близко. – На этот раз из настоящей еды.

– Не моя вина, что ты его не приготовил.

– Не моя вина, что ты позорно сбежала при виде знакомой блондинки, которая искала тебя, и не купила ничего из того, что я просил. Но, благодари Верховного, я способен к свершениям и при более скудных вводных.

– А как же кошмар? Ты обещал…

– Я отменяю нашу договоренность.

Он встал, наклонился, опёрся руками о стол – и всё, ловушка захлопнулась. Я оказалась между ним и столешницей, а между нами – только омограф. Рука с медным отливом легла на талию. Второй рукой он отодвинул прибор, как отодвигают стопку бумаг, мешающую флирту. Выдох – прямо у уха. Горячий, как язычок огня в горелке.

– Придётся немного форсировать события.

– О чём ты?

– Ты так и не ответила на мой вопрос. Хотела бы… как описано в твоём дневнике?

Жар. Прерывистый вздох. Сжатые костяшки пальцев. Ситуация стремительно покидала границы протокола взаимодействия с подозрительными субъектами. Да, Нил был ходячим воплощением моих фантазий. И… нет.

Нет, нет, нет. Воображение и реальность существуют в разных отделах. Их запрещено смешивать.

Еш. Вот с кем было просто. Никаких недосказанности и вопросов с намёками.

– Нет…

Что, очевидно, не прозвучало с необходимой убеждённостью.

На лице Нила не проступило ни одной эмоции. Ни разочарования, ни облегчения. Зачем ему всё это, если он даже не заинтересован?

– Тогда зачем держишь все эти вещи у себя дома?

Глаза смотрели на носки ботинок. Перчатка натянулась на суставах. Пальцы перебирали ткань рубашки Нила, чуть оттягивая на себя. Если бы Министерство выдавало лицензии на романтические глупости, я бы уже ждала вызова на переаттестацию.

Мне, пожалуй, даже хотелось посмотреть, как далеко он зайдёт. Научный интерес, не более.

– На самом деле… мне интересно… попробовать… немного…

Нил закатил глаза.

– Так ты хочешь или нет, определись уже.

– Да?

– Не слышу уверенности в голосе.

– Да, я хочу, чтобы ты связал меня.

Бюджет моего самоуважения пошатнулся. Проклятые ассигнования на его улыбку и палец, приставленный ко рту.

– Что ты?..

– Шш…

Он расстегнул пряжку ремня и затянул его на моих запястьях.

– Мы что… прямо сейчас?!

– Почему нет. Идём.

У меня и мысли не было, что он на самом деле согласится. Честно говоря, я почти рассчитывала, что он меня одёрнет и скажет что-нибудь язвительно обидное. Он должен был сказать "нет". Столько аргументов против. Но он сказал "идём". Просто и буднично, как будто это была прогулка в лавку за солью.

И даже тогда казалось, что всего этого не может быть.

Голос матери хотел, чтобы я отозвала своё предложение. Это было бы зрелое, разумное, протокольно верное решение. Она велела отступить, когда он наклонился. Или – хотя бы – выдать вялый протест, когда он направил меня к лестнице.

Но вместо этого – безропотное подчинение. Ему. Все правила приличий вместе с аргументами разума были аккуратно связаны в бант, обмотаны кружевной ленточкой и торжественно брошены на пол моей скромной спальни. Обои – с незамысловатым растительным узором, лампа – в мягком тактриновом сиянии, кровать – с кованым изголовьем, как в провинциальной гостиной для особо капризных родственниц.

В голове – только одно: томительное, почти стыдливое ожидание. Лёжа на кровати, наблюдая, как Нил кидает плащ на стул, оставаясь в одной рубашке и брюках, а потом склоняется и тянется к подолу моей юбки, я не сделала ничего, кроме как затаила дыхание.

Когда его руки добрались до середины бедра, он замер. В нерешительности. Или – отвращении? Что ж, стоило ожидать такой реакции. Мара была права: морок во мне расползался всё дальше – после встречи с кошмаром скорость стала угрожающей. Помимо руки поражены оказались и другие части тела.

– Я немного… обескуражен?

– Неправильные пропорции.

– Ха, слышал про таких, как ты, но не думал, что это буквально “могильный холод”.

Это было всё, что он сказал. Затем молча провёл пальцами по тёмному участку, не отстраняясь. Обе юбки полетели на пол, как и перчатка. С хищническом взглядом он раздвинул мои ноги.

Нил действовал без спешки. Пальцы скользнули по ремню, стягивающему руки, откинутые к изголовью кровати. Взгляд задержался на моём лице, давая шанс передумать. Именно сейчас мне не хватало шляпки с вуалью – чтобы спрятаться за ней и хотя бы сделать вид, что всё под контролем. Нет, я хочу этого.

– Ты дрожишь, боишься?

– Хотелось бы контролировать ситуацию целиком.

Он наклонился к моему уху, тепло мягко коснулось нежной кожи:

– Я кусаюсь только, если попросишь.

Странным образом, но это подействовало. У меня получилось не только расслабиться, но и чувственно выдохнуть со смесью предвкушения и возбуждения.

– Перевернись на живот, – приказал он.

Что ж, жаловаться глупо, он честно собирался выполнить свою часть уговора.

Почему из всех людей единственным, кто понял и принял меня, оказался именно он? Наглый, самоуверенный, скрытный, увиливающий от ответов, как министерский чиновник перед толпой. Столько тайн. Опасных тайн. Но именно здесь, в одной кровати с ним, со связанными руками и в довольно непристойной позе, я чувствовала себя разоблачённой – и впервые это ощущение оказалось приятным. Я могла быть собой.

– Выбирай силу. От одного до восьми.

– Четыре?

Замирание. Ожидание. Выброс адреналина, от которого перехватывает дыхание, пока горячая, покалывающая боль разливается по коже, оставляя после себя пряное послевкусие.

– Считай, да не ошибайся.

– Раз.

Он замахнулся снова.

– Два. Три…

Он остановился на шестнадцати.

– Число?

– Шесть.

Он не использовал ничего, кроме голоса и рук. Но как же это было… хорошо! Несколько раз голос сбивался со счёту, но он продолжал до тех пор, пока не услышал “двадцать четыре”. Ставки постепенно росли, и, к тому времени, когда мы дошли до восьми, счёт потерял значение, и из раза в раз звучало “Ещё…”, “Сильнее”, “Не останавливайся”.

– Я видел твою коробку под кроватью. Где она теперь?

– В шкафу. Ключ под подушкой.

Перевернувшись обратно на спину, я увидела его саркастическую улыбочку.

– Ты и дневник теперь здесь прячешь.

Нил вернулся, высыпав содержимое шляпной коробки на кровать.

– Сколько тут всего. Хм, ты взволнована или испугана – не пойму?

– Никто не делал этого для меня прежде, так что, наверное, и то, и другое.

– Могу остановиться… но тебя это, кажется, расстроит. Раздвинь ноги шире.

Я послушно раздвинула ноги. И только потом осознала, как это выглядит со стороны.

– Вот так…

– Ах, холодно!

– Прости, это всё из-за морока в твоём теле. Скоро станет тепло.

Звуки удовольствия слетали с моих губ, как вспышки омографа – резко, сбивчиво, громче, чем следовало бы. Руки сами собой потянулись вниз.

– Эй, я не разрешал трогать себя. Может, стоит наказать тебя?

– Да.

Смешок.

– Наказание не считается, если ты об этом просишь. Держи ноги шире.

Он навис. Одна его рука крепко схватилась за ремень, удерживая мои руки наверху, вторая – продолжала двигаться. Быстрее… быстрее… В этот момент – редкий, беззаконный, с перетянутыми запястьями и дрожащими коленями – я была, пожалуй, счастливее, чем заслуживала.

(И, разумеется, ужасно, бесстыдно, безответственно неправа.)

* * *

Глава 14

40-III-1878.

– Мм…

– Держи ягодицы выше.

Прошёл месяц, как в моём доме поселились тень Еш и человек Нил. (Оба – совершенно неплатёжеспособные, между прочим, но хотя бы один приносил загадки, а второй – удовольствие.) Я, кажется, начала привыкать к такому течению времени, хотя до сих пор до конца не разобралась в том, как это устроено. Время от времени Нил уходил, оставляя со мной Еша. В остальном моя жизнь была обычной. Продажа шляп в лавке, работа в мастерской.

Игры с Нилом занимали всё больше времени, а поиски кошмара – всё меньше интереса. Даже тени, хочется верить, скучали без моих ночных визитов. Угрызения? Не наблюдались. Всё это напоминало мою переписку с Министерством учёта и фотофиксации: усилий прилагалось много. Зато в этот раз куда меньше бумажной волокиты. Редкий случай, когда излишнее потоотделение можно было

– Хорошая девочка. Может мне стоит наградить тебя чем-то побольше?

Мой рот был связан, так что ответить иначе, нежели взглядом и стоном, я не могла.

Ухмылка. Нил притянул меня за ошейник и зашептал прямо в губы.

– Тебе так это нравится, да? Посмотри, насколько ты мокрая, под тобой целая лужа.

Однако, несмотря на всю кажущуюся близость, он прикасался только руками. И никогда не использовал другую часть тела. Возможно, именно это и пугало сильнее всего – не морок, не ошейник, не кошмар, тихо ждавший своей очереди. А мысль о том, что если я наконец доберусь до него, сделаю снимок и пошлю его в Министерство, то потеряю повод для отвлечения.

* * *