50 оттенков страсти. Сборник современной прозы и поэзии – 2024

Ну… почему вы такой добрый?

Роза почти весь первый подъезд 32-го дома, что за старым гастрономом, знала – кто, где живет. Первая квартира была Репиных. Семья дружная – двое детей. Все время вместе. Вторая квартира была однокомнатная. Жил в ней тракторист. Над Репиными жили Селедковы. Он – милиционер, она- учительница младших классов. Напротив была квартира Салахутдиновых. Он часто приходил навеселе, шумел. На третьем этаже жила Ольга, мать-одиночка с двумя детьми. Двенадцатая квартира была Просвирниных. Пятнадцатую квартиру занимали Васильевы. Он работал водителем рейсового автобуса, жена – медсестра. У них еще была черная лохматая собака. На пятом этаже Роза никого не знала по имени – только в лицо.

Роза уже вторую неделю жила у Абатуровой Гальки, подруги из пятой квартиры. Галька училась в училище на каменщика, жила с матерью и братом; ей не было еще семнадцати. Роза была на год старше Гальки, через месяц – 18. Роза была среднего роста, вытянутое лицо, широкий нос, недоумевающий, по-детски наивный взгляд, мужской, волевой подбородок… Роза была некрасива, но молодость брала свое – свежа, бела. Работала Роза маляром, в декабре попала под сокращение, лишилась работы, комнаты в общежитии и уехала к матери в Сосновку -15 минут езды. У матери была двухкомнатная квартира. Роза была не одна у матери, были еще Катька с Сонькой. Катька ходила во второй класс, Сонька – в садик. Мать была одна, сожителя не было: он то жил, то не жил. Мать даже не предложила остаться, а о прописке и слышать не хотела. Роза вернулась в общежитие, заведующая Галкина Фаина Петровна разрешила переночевать, потом Хромова, директор детского дома, из жалости, как бывшую воспитанницу, приютила Розу на неделю….

В десять лет Роза попала в детский дом. Мать пила, была лишена родительских прав. Роза закончила шесть классов, выучилась на маляра. Отца Роза не помнила: была маленькой, когда отец уехал, как мать говорила, на заработки и пропал. Роза почему-то была уверена: отец прописал бы ее в квартире, и было бы где жить.

Гальки не было дома. Роза, прихрамывая – хромая с рождения, – поднялась на четвертый этаж, села на лестнице. Было уже поздно. В подъезде горела только одна лампочка – на пятом этаже. Хлопнула в подъезде дверь, послышались усталые шаги. Кто-то поднимался. Это был мужчина, немолодой. Черное пальто с каракулевым воротником, потертая лисья шапка. Мужчина был выше среднего роста. Внимательный, но не сердитый взгляд.

– Не меня ждешь? – спросил мужчина, поднявшись на четвертый этаж

– Нет, – лениво ответила Роза. – Закурить у вас не найдется?

– Не курю. Сейчас посмотрю. Может, найду.

Скрипнула дверь на пятом этаже.

– Нет, не нашел, – донеслось сверху. – Выпить хочешь?

– Что? – спросила Роза, не поднимая головы.

– Спирт.

– Нет.

– А что бы ты хотела?

– Шампанское.

– Завтра приходи в шесть часов, будет шампанское. Придешь?

– Приду. А ваша жена?

– Нет у меня жены. В разводе. Смело заходи, 20-я квартира. Мужчина поднялся к себе, и стало опять тихо.

Было около шести, точно Роза не знала, не было часов. 20-я квартира. Роза позвонила. Сразу почти щелкнул замок, и дверь открылась.

– Можно? – потупив глаза, негромко спросила Роза.

– Конечно. Проходи.

Одет мужчина был просто, по-домашнему – футболка, синие спортивные штаны.

– Раздевайся.

Роза сняла изрядно потрепанный китайский пуховик, повесила на вешалку в углу, потом – шапочку, распустила пепельного цвета волосы. Она нравилась себе такой, с распущенными волосами.

– у вас не найдется расчески? – спросила Роза, глядя в зеркало, висевшее на стене в прихожей.

– Конечно… Вот, пожалуйста.

Роза сначала зачесала волосы вперед, на глаза, затем рукой небрежно откинула назад. Роза была в старой, местами порванной желтой кофте, годной только на половую тряпку. Она давно ничего себе не покупала из одежды, не было денег. Зарплата маленькая. Тут еще сокращение. Донашивала старое.

– Меня зовут Роза.

– Очень приятно. Я – Антон Павлович. Проходи на кухню. Я сейчас, – засуетился Антон Павлович, достал из холодильника бутылку шампанского, поставил на стол, початую бутылку водки, сделал яичницу, разогрел тушеную картошку с мясом и- все это быстро, в спешке.

Роза сидела за столом, знакомилась с обстановкой. Стол, в левом от двери углу – холодильник. Над раковиной висел небольшой шкаф. Ничего лишнего.

– Пить будем из стаканов, – предупредил Антон Павлович, когда все было разогрето, закуска на столе. – Извини, бокалов нет. – Антон Павлович, сел за стол. – Государство не балует зарплатой. Тебе, Роза, шампанское, мне – водочки.

Антон Павлович пил мало.

– Пей, Роза, пей. Наливай сама.

Роза пила небольшими глотками. Картошку с мясом ела ложкой.

Антон Павлович все подливал шампанское.

– Антон Павлович, у вас не найдется закурить?

– Вчера вот купил, – достал Антон Павлович из шкафа над раковиной пачку «Мальборо». – Вот, пожалуйста.

– Спасибо.

– Пепельница.

Роза закурила. Курила она жадно: затяжка за затяжкой. Антон Павлович сидел за столом, сложив на груди руки, молчал.

– Ты, Роза, здешняя?

– Я детдомовская.

– Как детдомовская?

– Мать меня туда определила… – Роза не любила о себе рассказывать – ничего интересного. Да и рассказчик она была плохой, иногда только, по настроению, откровенничала, жаловалась на свою неудавшуюся, безалаберную жизнь.

– Антон Павлович, скажите, сколько мне лет?

– Не знаю, – пожал плечами Антон Павлович.

– 17. А мне дают 12–13, – с гордостью призналась Роза. – А вам сколько?

– Много.

– Вам примерно 50 лет.

– Ну, давай… – поднял Антон Павлович стакан.

– Мне вообще-то пить нельзя. На голову действует.

– Роза… – беззвучно, одними глазами рассмеялся Антон Павлович. – Это – шампанское, 12 градусов, как две бутылки хорошего пива. Разве можно с этого опьянеть?

– А вы что себе так мало налили?

– Мне на работу.

– А где вы работаете?

– Где я работаю? – Антон Павлович на минуту задумался. – …В леспромхозе.

– Кем?

– Рабочим.

– Что-то не похоже. Вид у вас нерабочий. Вы, наверное, работаете начальником.

– Яичница остыла. Чай будешь?

– Можно вообще-то… – с растерянным лицом сидела Роза.

Антон Павлович налил чай, достал из навесного шкафа над раковиной коробку конфет, открыл, положил на стол.

– Ты, Роза, что не пьешь? Это же не водка, шампанское… Давай, давай… – в выжидательной позе застыл Антон Павлович у стола.

Роза взяла стакан с шампанским, выпила сколько могла. Живот был полный, оставалось еще немного места для чая с конфетами.

– Пойдем полежим… – предложил Антон Павлович. – Мне на работу. Ты ничем не болеешь?

– Ничем, кроме СПИДа, – громко рассмеялась Роза.

Каким-то нездоровым, внутренним был ее смех. Антон Павлович растерялся, стал серьезным, но быстро нашелся:

– У меня резиночка есть, пошли в комнату.

Роза без лишних слов встала, прошла в комнату: так надо было, таковы были правила игры, в которую она была вовлечена. Комната была небольшая. Платяной шкаф, кровать, диван. Шкаф с книгами. Телевизор. Кресло, два стула. На полу потертая ковровая дорожка. Роза села на диван, Антон Павлович – рядом.

– Антон Павлович, включите, пожалуйста, телевизор, – попросила Роза, чтобы не скучно было.

– Он не работает, – усмехнулся Антон Павлович. – Все никак не могу сходить в ателье, не выберу время. – Собственно, для меня он что есть, что его нет… Роза, мне на работу!.. Время…

– Давайте я лучше к вам ночью приду.

– Нет.

– Я не обману.

– Нет, нет! – был категоричен Антон Павлович.

– Можно ванну принять? – спросила Роза.

– …только побыстрее!..

Роза прошла в ванную. Она бы еще полежала, погрелась, постиралась, но Антон Павлович торопил.

Сделав набедренную повязку из полотенца, стыдливо прикрывая рукой грудь, Роза вышла из ванной. Антон Павлович сидел в кресле. Роза скромно встала у книжного шкафа.

– Какая прелесть! – вскинув вверх руки, в изнеможении простонал Антон Павлович. – Какие груди. Лимончики…

Роза смутилась, скорее забралась на кровать под одеяло. Антон Павлович тоже разделся. Роза лежала, закрыв глаза. Антон Павлович прильнул к груди, сосок был большой твердый.

Антон Павлович представил себе, как маленьким брал грудь, но тогда это была другая грудь, – грудь матери, с молоком.

– Щекотно, – интуитивно дернулась Роза всем телом.

Антон Павлович достал из-под подушки резиночку и – опять все быстро, в спешке. Роза лежала, блаженно улыбаясь, она не против была бы повторить, но Антон Павлович уже встал.

– На работу опаздываю…, – жаловался Антон Павлович.

Роза сидела на диване, одетая, и с интересом смотрела, как Антон Павлович бегал по комнате, одевался. Он, кажется, совсем не собирался платить за удовольствие. И Роза решила напомнить.

– Антон Павлович, у меня к вам просьба.

– Какая?

– Дайте на жвачку.

– Понимаешь… – замялся Антон Павлович, сильно покраснев. – Получка у нас седьмого числа. Вот… – достал он из платяного шкафа деньги. – Сто рублей.

– Спасибо. – Деньги были небольшие – на две пачки сигарет, но – лучше, чем ничего, плюс шампанское, закуска, конфеты. – Может, не пойдете на работу?

– Ты что! Надо идти. А как жить? Кто меня будет кормить? – стоял Антон Павлович одетый, в пальто. – Ты, Роза, первая выйдешь, а я… второй. Конспирация.

Роза сошла на второй этаж, закурила. Из Галькиной квартиры доносилась музыка. Антон Павлович вышел.

– Роза, будет время – заходи.

– Спасибо вам, – вспомнила Роза, что ушла, не поблагодарив.

– Это тебе спасибо, – улыбнулся Антон Павлович.

Роза потушила сигарету, подошла к Галькиной квартире, прислушалась, позвонила: идти больше было некуда, были, правда, две подруги, тоже детдомовские, но это надо ехать. На улице было холодно. Пуховик совсем не грел.

– Кто там?! – истерично закричала Галька.

Роза, как ни старалась, никак не могла вспомнить, у кого в четверг была. 20-я квартира – это она помнила… Пить совсем было нельзя: память пропадала, голова отказывала работать. Дождавшись, когда в подъезде никого не будет, Роза быстро поднялась на пятый этаж, позвонила в 20-ю квартиру… Только на третий звонок дверь открылась.

– Можно? – потупив глаза, тихо спросила Роза.

– Конечно, проходи вон на кухню, – отступил Антон Павлович.

– Я на минуту, – обманывала Роза. Она хотела остаться на ночь. Галька в последнее время плохо принимала, была чем-то недовольна.

– Торопишься куда?

– Нет, – села Роза за стол.

– Есть будешь?

– А вы… как вас зовут?

– Забыла? Антон Павлович.

– Я, Антон Павлович, только чай попью. Замерзла.

– Яичницу сделать?

– Сделайте. Вы такой добрый. Ну… почему вы такой добрый? – плаксиво протянула Роза

– Смотри не сглазь, милая.

– …милая – вполголоса повторила Роза, ее никто еще так не называл. – Милая… у меня, Антон Павлович, послезавтра день рождения.

– Ешь, – поставил Антон Павлович сковородку с яичницей на стол. – Я пойду в комнату.

– Не уходите, посидите со мной. Ну, не уходите… Останьтесь, – жалобно тянула Роза.

– Ладно.

Роза встала, закрыла на всякий случай на кухне дверь, чтобы никто не пришел, не подслушал и села за стол.

– В среду, Антон Павлович, я опять ездила к матери. У нее новый мужчина. Какой-то седой… Я дебильная, а мать, оказывается, еще дебильнее меня. Замуж собралась в 50 лет. В квартире меня не прописывает. Мне бы расчесать ее. Волосы у нее взять. Я бы ее заколдовала. Я ведь, Антон Павлович, опять прославилась…

Роза положила на стол ложку, задумалась. Каким-то неживым, потусторонним был ее взгляд.

– Я, Антон Павлович, юная взломщица! У матери дверь сломала. Такое меня зло взяло, разбежалась и ногой вышибла дверь. И никто даже не вышел на шум, – собирала Роза со стола хлебные крошки в ладонь, – слизывала. – Мать вызвала милицию. Меня посадили в камеру, как рецидивистку. Через два часа выпустили. Я буду судиться. Так нечестно, – часто заморгала Роза глазами. – Пусть разменивает квартиру. Мне тоже надо где-то жить. Сегодня я была у юриста. Он за меня.

– Конечно, тебе надо где-то жить, – согласился Антон Павлович.

– Ешь.

Роза быстро расправилась с яичницей из двух яиц, выпила два стакана чая с хлебом с маслом.

– Слушай…

– Что? – забеспокоилась Роза.

– Какой я у тебя партнер по счету?

– Сорок пятый… – Роза не считала. Были и насильники, и – сама Роза хотела. Все было.

– Что ж… неплохо.

– Бы, Антон Павлович, не без чувства юмора. Да нет… У меня всего было трое, – поправилась Роза, поняв, что сказала глупость: про 45 партнеров

– Что-то не верится, – улыбнулся Антон Павлович.

– А вы крещеный?

– Крещеный.

– Я тоже крещеная.

Роза отрезала кусок черного хлеба, густо посолила его и стала есть.

– Бери белый хлеб. Он лучше.

– Я черный люблю. От него не толстеют.

– Мажь маслом.

– Антон Павлович, а вы верите в Бога? – чуть поддела Роза кончиком ножа масло, намазала на хлеб.

– Мажь больше.

– Мне хватит. Надо экономить.

– Конечно, что-то наверху есть. Мировое сознание. Пойду посмотрю газеты.

Антон Павлович вышел. Роза налила чай, съела хлеб с маслом, вымыла посуду, закурила, взяла пепельницу, прошла в комнату, закрыла за собой дверь. Антон Павлович сидел в кресле, читал, рядом – лежали газеты.

– Можно я возьму районку?

– Бери.

Роза читала все больше про криминал, происшествия. Криминала не было. Роза отложила газету, зашла за спинку кресла и чуть коснулась губами мочки уха Антона Павловича; лизнула.

– У-тю-тю-тю. Какие ушки вкусные. Так бы и съела.

Антон Павлович в изнеможении, постанывая от удовольствия, откинулся назад; пересел на диван.

– Иди сюда, моя дорогая, – жалобно протянул Антон Павлович.

Роза не заставила себя долго ждать, села рядом.

– Антон Павлович, пахнет, да? Это от сапог. Сапоги у меня не просыхают, – брезгливо морщась, объяснила Роза. – Я пойду приму душ. Можно? – никак Роза не могла отделаться от неприятного запаха сапог.

– Не можно, а нужно. Что ты спрашиваешь? Только быстро.

Роза набрала полную ванну воды, с полчаса лежала, потом стала мыться. Потом выстирала кофту, гетры, трусики, носки. Если бы можно было выстирать сапоги, она бы и их выстирала. Полодиннадцатого Роза закончила со стиркой. Антон Павлович лежал в кровати, отвернувшись к стене.

– Антон Павлович, вы спите? Повернитесь ко мне. Вы обиделись? Милый… – стояла Роза на коленях у кровати, целовала Антон Павловича руки.

– Не надо.

– Но ведь вы меня целуете, – обиделась Роза. – А мне нельзя?

Антон Павлович ничего не ответил. Роза села на пол, закурила, потом закрыла в комнате дверь, потушила свет, легла.

– Не надо. Не хорошо… Что вы, там все ищете? Проверяете?

Антон Павлович убрал руку, обмяк всем телом.

– Я уже все.

– Как все? Одна без партнера?

– Одна.

– Пошли тогда чай пить.

– Вставайте, – радостно отозвалась Роза. – Вставайте!

– Встаю. Одеваюсь, иду на кухню.

Роза голая стояла перед зеркалом в прихожей, причесывалась.

– Антон Павлович, почему вы меня стесняетесь? Я же вам не чужая. У вас есть что-нибудь одеть?.. Халат?..

– Что тебе одеть? Ну пошли, – Антон Павлович прошел в комнату, открыл платяной шкаф. – Рубашку тебе дать? Которая тут покороче. Вот синяя в полоску.

– Классно! Вы не без чувства юмора. Не жалко?

– Для тебя, дорогая, ничего не жалко.

– Вы такой добрый. Почему вы такой добрый?

– Дарю.

– Спасибо.

Роза одела рубашку, встала перед зеркалом в прихожей. Рубашка только-только закрывала низ живота. Это было не первая ее мужская рубашка; она переносила их много: была мания на мужской гардероб. Довольная, кокетливо поведя плечами, Роза прошла на кухню, села за стол, одернула низ рубашки. Антон Павлович налил чай, достал печенье.

– Ну кем вы работаете?

– Какая разница? – сел Антон Павлович за стол.

– Вы, наверное, в милиции работаете. Я бы тоже хотела в милиции работать. Носить наган. Хотите я у вас останусь жить? – предложила Роза и испугалась, что Антон Павлович скажет.

– Ешь давай. Уже первый час! – заторопился Антон Павлович.

– А вы что не едите?

– Я уже поел.

– Мало вы едите, не по-мужски.

– Я по ночам не ем.

– Интересный вы человек.

– Каждый человек по-своему интересен, – Антон Павлович встал и пошел в комнату.

Роза выпила чай, прибралась на кухне и прошла в комнату. Антон Павлович лежал, не спал. Роза тоже легла, повернулась спиной, это была ее любимая поза. Антон Павлович потянулся к «лимончикам», часто задышал…

Роза долго не могла уснуть: было боязно, кажется, сейчас откроется дверь и войдет мать с сожителем…

– Роза, вставай! Вставай! – голос Антон Павловича становился все требовательней и требовательней. – Вставай! Мне надо идти, у меня дела.

– Давайте еще полежим. Воскресенье.

– Вставай! Завтрак остынет! – стоял Антон Павлович у окна. – Я уже позавтракал.

– Хитрый вы, – одеваясь, с обидой в голосе выговаривала Роза. – Проводите меня, вернетесь и ляжете. Смотрите, я подкараулю.

– Что ты, милая, такое говоришь? – тяжело вздохнул Антон Павлович.

– Почему вы так вздыхаете?

– Потому что ты не веришь, что у меня дела, мне надо идти.

Роза одела рубашку, подарок Антона Павловича, и пошла на кухню; Антон Павлович следом. И опять на завтрак была яичница.

– Ешь скорее. Время…

Роза допила чай.

– Молодец, – стоял Антон Павлович в прихожей, уже в пальто.

– Я одеваюсь.

– Ну, всего хорошего тебе, – обнял Антон Павлович на прощание.

– И вам всего хорошего.

Роза осторожно открыла дверь, на цыпочках вышла на лестничную площадку, сошла вниз. Она тоже хотела бы жить одна, как Антон Павлович, и чтобы был любовник.

Роза быстро поднялась на пятый этаж, огляделась – на лестничной площадке никого, прошла к знакомой двери, позвонила, раз, другой… Больше трех раз она не звонила – уходила.

За дверью послышались неторопливые шаги. Роза облегченно вздохнула. Антон Павлович открыл дверь.

– Можно? – заглядывая в глаза, робко спросила Роза.

– Проходи.

– Я замерзла. Можно горячего чаю выпить?

– Конечно. Почему нельзя? Проходи.

– Антон Павлович, что-то случилось? – забеспокоилась Роза, снимая пуховик.

– С чего это ты взяла? – саркастически улыбаясь, спросил Антон Павлович.

– Бы чем-то расстроены. Я вижу. Голос какой-то не такой…

– Тебя увидел, разволновался.

– Классно! Вы не без чувства юмора.

Роза успокоилась, прошла на кухню, села за стол, сделала волосы на глаза, потом убрала назад.

– Моя бывшая воспитательница из детдома вчера сделала мне замечание, чтобы я волосы не зачесывала на глаза – не хорошо. Антон Павлович, у вас есть тушеная картошка?

– Есть.

Антон Павлович достал из холодильника картошку, поставил на газовую плиту разогревать. Роза была голодная, утром только чай выпила с хлебом, а уже вечер.

– Бы хорошо готовите картошку. Вам надо поваром работать.

– Спасибо за комплимент.

– Нет, вы сегодня какой-то не такой.

– Хуже? Лучше?

– …лучше, – смутилась Роза. – Какой-то крутой. Сейчас мы с Галькой еле убежали от Бараташвили. Шли по дороге. Бараташвили ехал на машине. Поравнявшись с нами, остановился, схватил меня за руку, чуть не втащил в машину, у Бараташвили такой большой живот… Он противный. Вы знаете Бараташвили?

– Нет.

– У меня сегодня день рождения. Правда, не получилось ничего… – грустно заметила Роза.

Антон Павлович вышел из кухни, вернулся с большой красивой коробкой конфет.

– Поздравляю, милая! Будь умницей. Дай я тебя поцелую.

– Вы с ума сошли! – была ошарашена Роза подарком. – Они, наверное, дорого стоят?

– Не дороже тебя, милая.

Роза встала, крепко обняла Антона Павловича, стоявшего у газовой плиты в неприкаянной позе, лизнула ушко.

– Подождите, сейчас… – скоро приду.

– Куда ты?

– Надо! Засекайте время. Сейчас приду. Не закрывайте дверь.

Роза вышла и, действительно, скоро вернулась. Она, не раздеваясь, прошла на кухню, достала из внутреннего кармана пуховика бутылку водки, поставила на стол.

– Нашла вот. Иду, смотрю – бутылка летит с третьего этажа. Взяла ее. Хорошо, хоть на голову не упала, – взахлеб рассказывала Роза.

Вся эта история с бутылкой была ею придумана: водка была спрятана ею в снег на день рождения. Со складчиной ничего не получилось. Пить одна Роза не хотела, да и не любила.

– …вы сами говорили, что водка лучше всякого вина.

Антон Павлович ничего не ответил, опять стал разогревать картошку. Роза сидела на кухне, курила, все смотрела на конфеты на столе. На коробке были красные розы, целый букет роз. Роза осторожно взяла коробку, близко поднесла к лицу.

– Чем пахнет? – улыбнувшись, спросил Антон Павлович.

– Розами, – быстро ответила Роза. – Спасибо вам. Вы такой добрый. Почему вы такой добрый?

– Ну, начали… – сел Антон Павлович за стол. – Отметим твой день рождения

– Мне много не наливайте.

– Как скажешь.

Роза брала пример с Антона Павловича: он много не пил.

– Может, еще выпьешь? – на всякий случай спросил Антон Павлович.

– Нет. Давайте лучше чай пить.

– С лимоном?

– С лимоном.

Антон Павлович нарезал лимон, достал печенье, масло из холодильника. Роза выпила два стакана чая: один с хлебом с маслом, другой – с печеньем. Чувство голода все не проходило. Роза хотела бы научиться быть умеренной в еде, как Антон Павлович, но не получалось. К подарку Роза не притронулась, жалко было открывать коробку. Роза все смотрела на цветы на коробке.

– Антон Павлович, если бы у меня много было денег, знаете, что бы я купила?

– И что?

– Я купила бы мешок муки, сахара и хорошего душистого мыла.

– Интересно…

– А что? Пекла бы лучше сама хлеб, чем покупать. Хлеб сейчас дорогой. Говорят, еще дороже будет.

– Так оно, милая, – зевая, согласился Антон Павлович. – Что-то на сон меня потянуло. Ты как насчет поспать?

– Я не против, милый. Когда я была против, чтобы поспать? – усмехнулась Роза. – Посидите со мной…

– Ешь, не торопись. Я пойду полежу.

– Можно я еще чаю налью?

– Конечно.

– Вам со мной не интересно?

– Почему не интересно? Очень даже интересно. Как может быть мужчине не интересно с женщиной?

Перед тем как уйти из кухни, Антон Павлович включил радио, висевшее на стене. Зазвучала симфония.

– Выключите эту похоронную музыку. Она как моя непутевая жизнь.

Антон Павлович выключил радио и вышел из кухни. Роза пила чай с хлебом без масла, масла было немного, и она экономила. Прибравшись на кухне, Роза прошла в комнату. Антон Павлович ничком лежал в кровати, укрывшись одеялом. Горел торшер. В комнате был полумрак.

– Можно я покурю?

– Кури.

Антон Павлович встал, открыл форточку, обратно лег. Роза принесла с кухни пепельницу, окурки и села на диван.

– Насобирала вот себе, – показала Роза окурки. – Зачем тратиться на сигареты?

Она наслюнявила узкую полоску газеты, склеила два окурка вместе, приставив один к другому, закурила.

– Дядя Антон, можно я ванну приму, погреюсь? – спросила Роза.

– Конечно, милая дочь, – ласково, по-отцовски ответил Антон Павлович.

Роза потушила сигарету, встала, два раза прошлась мимо дивана, виляя задом, и пошла мыться. Греться она не стала, постиралась и прошла в комнату, легла.

– Роза, у тебя такие лимончики… Я люблю тебя.

– Я не верю.

– Для тебя, дорогая, я на все готов. Хочешь, я с балкона брошусь?

– Хочу.

– Ты хочешь, чтобы меня не стало? – жадно прильнул Антон Павлович к груди, потом с головой залез под одеяло.

– Не надо. Не красиво… – попросила Роза.

Антон Павлович откинул одеяло.

– Холодно, – потянула Роза одеяло на себя.

Но Антон Павлович крепко держал одеяло.

– Ой! Роза, перестань! Я не переношу щекотки. Сдаюсь! Все!

Но Роза, разыгравшись, не унималась. Антон Павлович с одеялом скатился на пол, Роза тоже сползла с дивана.

– Пошли чай пить, – предложила Роза

– С конфетами?

– С конфетами.

– О, с конфетами я люблю.

Антон Павлович встал, оделся, пошел на кухню. Роза забросила на кровать одеяло, немного полежала и пошла на кухню, взяла с холодильника коробку конфет, поцеловала ее, села за стол, стала снимать с коробки целлофан. Целлофан был приклеен, тогда Роза взяла нож, разрезала целлофан, открыла коробку. Конфеты красиво были уложены в ячейки.

– Тебе, Роза, чай покрепче?

– Ага. Так жалко…

– Чего их жалеть?

– Они такие хорошие, – любовно провела Роза рукой по шоколадной глазури.

– Бери, Роза, которая тебе больше нравится.

– А вы выбрали?

– Вон та, с желтой полоской – моя.

– А моя вот эта, круглая, – ткнула Роза пальцем в шоколад. – Три штучки возьму – и хватит…

Роза любила сладкое. Она, наверное, за раз съела бы всю коробку конфет, но жалко было. После чая она положила конфеты опять на холодильник.

– Пусть у вас полежат.

Роза хитрила, специально оставляла подарок, чтобы можно было за ним прийти.

– Хорошо быть мужчиной. Ни месячных, ничего…

– У мужчин тоже свои проблемы.

– Я хотела бы быть мужчиной, как вы, – Роза закурила.

– Роза, зачем ты все время убираешь с губ табачную крошку? у тебя нет на губах табака.

– Привычка, – смутилась Роза, легкий румянец проступил на ее бледном, лице.

– …О, уже второй час ночи! – воскликнул Антон Павлович. – Завтра рано вставать.

– Идите ложитесь, я вымою посуду.

Антон Павлович почистил зубы и пошел в комнату. Роза покурила, вымыла посуду, плотно закрыла за собой дверь, прошла в комнату, легла. Антон Павлович полез целовать.

– Хватит вам… – устала Роза от ласк. – Вы меня раздразнили.

Роза не поняла, был оргазм – нет, но- было хорошо.

– Антон Павлович, погладьте мне спину.

Теплая рука Антона Павловича послушно скользнула вниз по спине к ягодицам, потом медленно поползла вверх, вниз… Роза спала.

Пошла вторая неделя ночной жизни Антона Павловича с Розой: в девять часов вечера начиналась и в семь утра заканчивалась. В пятницу Роза сильно припозднилась. Антон Павлович открыл дверь только после третьего звонка, и то – не сразу, Роза уже спустилась на третий этаж, когда щелкнул замок.

– Можно? – просяще заглядывая в глаза, спросила Роза. – Вы на меня, наверное, сердитесь. Но я не хотела так поздно. Так получилось. Я знаю, что поздно, но раньше я не могла

Антон Павлович ничего не ответил, прошел в комнату, лег.

Роза села на пол у кровати.

– Разборка у нас с Сонькой Светловой была. Мы ее напоили пьяной и побили немного. За дело, чтобы не болтала лишнего. За просто так я не стала бы ее бить. Все справедливо. Вы не подумайте ничего плохого. Потом мы с Галькой притащили ее домой. Антон Павлович, вы не сердитесь на меня?

– Иди ешь. Там бери в холодильнике яйца, картошку – что найдешь.

– Я не хочу есть. А вы будете есть?

– Я не ем по ночам! – Отвернулся Антон Павлович

– Если бы вы пошли, я тоже бы пошла.

Роза не стала раздеваться, сняла только кофту, в гетрах, рубашке залезла под одеяло и почти сразу уснула.

– Роза, вставай, завтракать, – будил Антон Павлович. – Вставай. Я пошел.

Антон Павлович прошел на кухню и скоро вернулся в комнату:

– Роза, вставай! Скоро семь часов! У меня дела! Вставай!

– Сейчас, встаю, – не открывая глаз, отвечала Роза.

– Вставай! Я не могу ждать!

– Сегодня суббота. Какие могут быть дела?

– Ну и что, если суббота! У меня дела!

– Отстаньте! – отмахнулась Роза. – Какие могут быть в выходные дела? Я спать хочу!

– Ну ладно, – с тайной угрозой в голосе произнес Антон Павлович. – Спи. Твоя взяла. Потом я с тобой поговорю. Я подожду, когда ты выспишься, будь по-твоему.

Роза хотела бы встать, но не могла, не было сил подняться, а вставать надо было. Антон Павлович, насупившись, сидел в кресле, читал. Роза на цыпочках подошла сзади, обняла, покусала ушко.

– У-тю-тю-тю! Вкусные ушки. Не обижайтесь на меня, дядя Антон, – часто заморгала Роза глазами.

– Чего мне обижаться, – спокойно заговорил Антон Павлович. – Ты своего добилась. Я опоздал. Можешь быть довольна.

– Нет, вы меня обманываете. Никуда вам не надо, – чувствовала Роза. – Только я уйду, как вы опять ляжете.

Роза села на диван. Она хотела курить, но боялась спросить.

– Виновата я. Я выпивши была. Вы бы меня окатили холодной водой.

– Ты бы набросилась на меня с кулаками, – хмыкнул Антон Павлович.

– Нет. Я бы расцеловала вас.

– Хорошо говоришь. Молодец! Но это не умаляет твоей вины. Из-за тебя я опоздал…

– Ну куда вам надо было? Ну скажите…

– Какая тебе разница?

– Ну скажите, ну скажите…

– Иди ешь. Все уже остыло. Разогревай, – сердился Антон Павлович.

Роза не стала греть, съела все холодное и прошла в комнату, села в кресло. Антон Павлович лежал на диване, заложив руки за голову.

– Слушай, Роза… – осторожно, вкрадчиво начал Антон Павлович.

Роза не знала, что и подумать: было как-то не хорошо. Любопытство брало вверх.

– …извини. Мне все это порядком надоело… – наконец выдал Антон Павлович. – Этот твой ночной визит…

– Надоело? – спросила Роза.

– Да, надоело, – не вставая с дивана, повторил Антон Павлович.

– Я вам верну коробку конфет, рубашку. Куплю шампанское, – часто заморгала Роза глазами.

– Дело не в рубашке и конфетах.

Роза прошла в прихожую, стала одеваться. Антон Павлович встал с дивана, вынес в прихожую пакет-сумку, Роза пришла с пакетом. В нем было нижнее белье, гетры, юбка. Роза все свои вещи держала у знакомых: красное летнее платье было у Верки Хохриной, туфли – у Григорьевой.

– Возьми, Роза, пакет.

– Можно он у вас полежит два дня, потом я заберу.

– Ладно, – не сразу согласился Антон Павлович.

Оставляя пакет, Роза хотела еще прийти – главное, чтобы Антон Павлович открыл дверь, а там… можно сослаться на холод, остаться: Антон Павлович не должен прогнать.

– Проходи, проходи, извини, я в прошлый раз нагрубил… – просил Антон Павлович прощения.

– Вы говорите, я вам надоела… – мысленно возвращаясь к неприятным минутам расставания, слабым голосом протянула Роза, укоризненно качая головой. Она не держала зла, но неприятный осадок остался.

– Сколько мы не виделись?

– Около недели. Я так по тебе, милая, соскучился.

– Если ко мне хорошо, то и я – хорошо. Для хорошего человека мне ничего не жалко. Вот свою мать я, наверное, убила бы. Подкараулила бы ее где-нибудь…

Роза ушла в свой, только ей известный душевный мир. Взгляд ее остановился. Не охотно Роза возвращалась в мир настоящий, взгляд – оживал.

– Антон Павлович, я наглая? – имела Роза в виду свое появление.

– Я от тебя дурного слова не слышал.

– Если надо, я могу кусаться, пинать… могу притворяться.

– Чуть не забыл… – Антон Павлович быстро встал, достал из холодильника плитку шоколада, сел за стол. – Это тебе, дорогая.

– У меня не слипнется?

Роза встала поцеловала Антона Павловича в губы, лизнула ушко, села за стол.

– Сейчас Гальку еле затащили домой… «Ой! – кричит. – Режет! Режет!» А что режет? – с трудом подбирая слова, рассказывала Роза. – Кричит: «Режет!» Пойми ее. У нее плавки порвались… режет задницу. Антон Павлович, вы такой добрый. Почему вы такой добрый?

Роза тоже хотела бы сделать Антону Павловичу подарок, что-нибудь купить, но она нигде не работала, кормилась у знакомых. Можно было купить за бесценок дорогую икону, а потом перепродать. Роза знала одного пьяницу: он за бутылку последнее готов отдать. Иконы у него были хорошие.

– Я тут одного знаю. Иконы думаю у него купить. Потом продать подороже. Сделать бизнес.

– Давай ешь! Я все, – быстро поднялся Антон Павлович.

Роза хотела попросить посидеть, но Антон Павлович уже вышел. Роза съела всю яичницу с колбасой, выпила два стакана чая и довольная прошла в комнату. Антон Павлович лежал в кровати, не спал.

– Спасибо вам за еду.

– Ага, – открыл Антон Павлович глаза.

Роза не стала курить, разделась, легла.

Роза завилась, накрасила губы, надушилась.

Антон Павлович ноль внимания.

– Хорошо, что пришла. Проходи.

– Я на пять минут. На пикник спешу с Галькой.

– Проходи! Проходи!

Роза сняла пуховик, шапочку, встала перед зеркалом в прихожей- в коричневой мужской рубашке навыпуск

– Проходи!

Роза прошла на кухню.

– Садись! – указал Антон Павлович на табурет напротив. – Разговор у нас с тобой будет серьезным.

Роза села, но тут же встала.

– Хотите шоколад? Меня угостили.

– Нет, – отмахнулся Антон Павлович. – Садись!

Роза села. Она находила поведение Антона Павловича более чем странным.

– Разговор у нас с тобой, Роза, будет не из приятных. Знаешь… Так вот… Я от тебя заразился… Догадываешься, о чем речь? Вчера я был в больнице. Я еще в пятницу все понял. Роза, у нас с тобой сложились неплохие отношения, давай их сохраним, если ты, конечно, этого хочешь, но надо лечиться.

– Чем заразился? – в страхе спросила Роза, побледнев, часто заморгав глазами.

…убежать, скрыться, забиться в щель, как таракан, чтобы ничего не слышать и не видеть! Но как? Роза даже встать не могла, словно кто держал.

– Ты не догадываешься? – ровным голосом продолжал Антон Павлович.

Роза с трудом сдерживалась, чтобы не разреветься, – уже глаза повлажнели.

– Вы такой добрый… Почему от вас жена ушла? – с нехорошим, вымученным выражением лица, спросила Роза.

– Может, я ушел.

– Наверно. А у вас спрашивали в больнице, с кем вы имели?..

– Конечно.

– Вы сказали?

– А что мне оставалось делать. Оказывается, ты человек известный. Лечилась уже.

– …меня изнасиловали тогда, – не хотела Роза рассказывать – вырвалось. – Тогда я получила целый букет заболеваний. Мне надо было обратиться в милицию, я не пошла.

Роза утаила, что тогда была пьяная и ничего не помнила.

– Ладно. Дело прошлое. Вместе пойдем в больницу?

– Я здесь не буду лечиться. Здесь врачи плохие.

– Ты знала, что больная?

– Нет, – соврала Роза.

– Сам виноват. Надо было поостеречься. Есть будешь?

– Я на пикник иду. Чай выпью.

Антон Павлович достал из холодильника масло, небольшой кусочек колбасы, нарезал хлеб.

– Антон Павлович, будь у меня 100 тысяч, я бы поехала в Крым. Позагорала. Купила бы себе просвечивающие сексуальные плавки за двадцать пять тысяч, яркую губную помаду… Тут у нас на базаре я видела лифчик просвечивающий. На месте сосков темные точки. Красивый. Хочу купаться!

Роза примерно знала, от кого заразилась. Хорошо было бы начать жизнь с нуля, чтобы мать прописала в квартире, чтобы не было детдома… Мальчишки в детдоме часто дрались. Дрались до крови. Было страшно.

– Роза, чай остынет.

– За что вы на меня сердитесь? Я наглая? Да?

– Я не сержусь. Сам виноват. Ешь…

Антон Павлович ушел в комнату. Роза хотела вымыть посуду, но вспомнила: когда лежала в венерическом отделении, посуда дезинфицировалась.

– Посуду надо хлоркой мыть? – спросила она.

– Оставь! Я вымою!

Роза прошла в комнату. Антон Павлович сидел на диване, закинув ногу на ногу.

– Можно покурить? – спросила Роза.

Антон Павлович разрешал курить в комнате, но Роза все равно каждый раз спрашивала: так было лучше, по-честному. Роза принесла из кухни пепельницу, закурила, села в кресло и тоже закинула ногу на ногу, как Антон Павлович.

– Ну что будем делать? – спросил Антон Павлович. – Расстаемся?

Роза отвернулась, в глазах защипало от слез.

– Надо лечиться, только не здесь. Надо куда-то ехать – в большой город. За границу.

– Роза, какая разница, где лечиться? – усмехнулся Антон Павлович. – Главное – лечиться. Курс лечения небольшой.

– Я здесь не буду лечиться!

Роза не хотела бы опять попадать в городскую больницу, афишироваться. Хватит и одного раза, прославилась.

– Сколько сейчас времени? – встала Роза с кресла.

– Без двадцати час.

– Дайте мне эту… – сконфузившись, часто заморгала Роза глазами; лицо приняло умоляюще-скорбное выражение. – Резиночку.

Антон Павлович встал, достал из платяного шкафа две резинки.

– Спасибо.

Роза прошла в прихожую, стала одеваться. Антон Павлович вышел из комнаты.

– А вы молодец, мне подсказали… что надо резиночку… Можно подушиться дезодорантом?

Антон Павлович принес из комнаты дезодорант.

– Вы меня сами побрызгайте, – расстегнула Роза пуховик, закрыла глаза.

Антон Павлович быстро прошелся дезодорантом по волосам, груди и – ниже…

– Ой, – рассмеялась Роза, широко расставив ноги. – Все, хватит. Спасибо.

Роза одетая стояла в прихожей ждала, когда Антон Павлович подойдет, обнимет.

– Я тороплюсь, – открыла Роза дверь в надежде, что Антон Павлович все же подойдет.

Антон Павлович как стоял у стены напротив ванной, сложив на груди руки, так и остался стоять, как неживой.

– Роза, если что надо будет… помощь какая – заходи.

Роза вышла. Она думала еще вернуться. Она знала, что делать: в Колесино, два часа на электричке, жила бывшая воспитательница детдома Сухарева Ольга Константиновна, добрая, в годах женщина, если поплакаться, она поможет, надо было как-то выходить из положения. А еще Роза хотела бросить курить. Она все собиралась спросить Антона Павловича, как он бросил курить, – забывала.

Роза легко вошла в доверие к своей бывшей воспитательнице. Ольга Константиновна даже была польщена, что Роза именно к ней обратилась за помощью; как могла ей помогала, кормила. За время лечения, 20 дней, Роза два раза ездила к Антону Павловичу. Он неплохо встречал, настроен был доброжелательно.

Прошло две недели, как Роза выписалась, вчера гостила у Антона Павловича, сегодня – опять шла, словно кто за руку тянул. Антон Павлович сразу открыл дверь, словно ждал.

– Проходи, милая, – сладким голосом пропел Антон Павлович.

– Радость моя!

– Вы пьяный, что ли?

– Конечно, пьяный… от счастья, что снова вижу тебя.

– Вы выпили?

– Не пил я. Тебе показалось.

– Показалось… Значит, надо креститься, – громко рассмеялась Роза.

– Проходи. Есть будешь?

– Я только чаю выпью. Горяченького.

Роза сняла пуховик, расчесалась перед зеркалом, прошла на кухню, закрыла дверь.

– Мой руки.

Роза сначала не поняла.

– Правильно. Спасибо, что напомнили.

Антон Павлович налил чай, достал из холодильника сыр, масло, нарезал хлеб.

– Вы, наверное, меня приворожили.

– Да, я колдун. Водку будешь?

– Нет, – скривилась Роза. – Я не люблю горькое.

– Я и забыл.

– Ну кем вы работаете?

– Плотником.

– Нет, вы работаете начальником. Я знаю. Возьмите меня к себе на работу.

– Секретаршей?

– Классно. Пришли бы и сказали: «Ноги на стол…» – представляла Роза.

– Мда… Ты ешь, я не буду тебя отвлекать.

– Опять пошли читать газету? – легко догадалась Роза.

– Надо просмотреть. Как ты не можешь без сигарет, так и я не могу без газеты.

Роза выпила чай с хлебом с маслом, сыром и, облизываясь, прошла в комнату. Антон Павлович сидел в кресле, читал. Роза села на диван, закурила. Антон Павлович встал, чуть приоткрыл балкон.

– Если я что-то делаю не так, так вы говорите, не стесняйтесь, – насторожилась Роза.

– Все о'кей! – успокоил Антон Павлович.

– Телевизор не показывает?

– Нет. Надо как-то отвезти его в ателье. Все никак не соберусь.

Роза вспомнила: Антон Павлович уже как-то говорил, что телевизор надо отвезти в ремонт, но нет времени.

– Знаете, меня сегодня чуть замуж за нерусского не выдали… Азербайджанца. У него уже есть одна жена. Он хочет еще одну. Наревелась я, – жаловалась Роза. – Я хочу выйти замуж по любви. Чтобы муж понимал меня. За вас бы я пошла замуж. Моя воспитательница говорит, что мне нужен мужчина в годах. Давайте поженимся.

– Давай. Готовь приданое.

– У меня есть два комплекта постельного белья. Мне дали в детдоме. Если я выйду замуж за нелюбимого человека, я к вам буду приходить. Ладно?

– Ладно.

Антон Павлович зачем-то пошел на кухню. Роза быстро соскочила с дивана, на цыпочках прошла к книжному шкафу, взяла ручку, написала на газете наверху: «Я люблю вас!». Потом она еще нарисовала два улыбающихся сердечка – и скорее на диван. Антон Павлович вернулся в комнату, сел в кресло, взял газету, но читать не стал.

– Вы ничего не замечаете? – с обиженным видом, чуть не плача, спросила Роза, не в силах таиться. – В газете у вас. Посмотрите хорошо.

– «Я люблю вас», – скучно, неинтересно прочитал Антон Павлович, отложил газету, перебрался на диван.

– А! Насилуют! – громко закричала Роза, скрестив ноги.

Антон Павлович отступился.

– Пойду приму ванну. Или не стоит? – встала Роза.

– Иди! – грубо как-то ответил Антон Павлович.

– Что с вами?

– Ничего, – лежал Антон Павлович на диване, устремив взгляд в потолок.

– Лицо у вас недовольное.

– Почему недовольное?

– Я вижу.

Роза помылась, постиралась и голая, с перекинутым через плечо полотенцем прошла в комнату. Антон Павлович лежал в кровати под одеялом. Горел в углу торшер. Было прохладно – открыта форточка. Роза встретилась с испытующим взглядом Антона Павловича, отвела глаза в сторону.

– Ноги у меня некрасивые. Одна нога длиннее. Такая уж уродилась, – виновато опустила Роза голову.

Антон Павлович ничего не ответил, вроде как не слышал – у вас в ванной краска стоит… Можно я понюхаю, мультики посмотрю. Я токсиманка. Можно?

Антон Павлович слышать не хотел ни о какой краске, потом разрешил. Роза принесла в комнату банку с краской. Банка была железная. Нитроэмаль зеленого цвета. Роза с трудом открыла присохшую крышку. Краски было немного.

– Можно я газету возьму?

Роза оторвала от газеты небольшой листок, перегнула его пополам, вырвала середину, накрыла им горловину банки, потом взяла гетры, бросила их в дальний угол комнаты, села них по-турецки и через отверстие в газете стала шумно вдыхать пары нитроэмали. То ли краска была старая, то ли ее было мало – ничего не получалось.

– Роза, иди ко мне, дорогая!.. – в страстном любовном порыве прохрипел Антон Павлович. – Ты неподражаема… Иди ко мне.

Не дождавшись, Антон Павлович сполз с кровати на пол.

– Не мешайте мне! Видите, у меня ничего не получается. Что вы на меня легли? Мне тяжело…

– Тяжело в учении – легко в бою.

– Антон Павлович, вы., непредсказуемы…

– …Как найдет.

– Вы еще хотите? – обрадовалась Роза, – Давайте.

Антон Павлович ничего не ответил, лег.

– От меня, наверное, плохо пахнет. Краской.

– Лежу точно с банкой с краской, а не с женщиной, – грубил Антон Павлович.

Роза встала, прошла в ванную, прополоскала рот и легла.

– Вы спите? Сделайте мне массаж, погладьте спинку, – попросила Роза

И теплая сильная рука Антона Павловича легла на спину, скользнула вниз к ягодицам, потом поползла вверх…

– Хорошо, – закрыв глаза, в изнеможении простонала Роза.

Антон Павлович убрал руку.

– Еще… Мне так нужна ваша рука.

И опять рука легла на спину – вверх, вниз, и замерла на ягодицах.

Роза повернулась к Антону Павловичу и тихо прошептала:

– Я вас никому не отдам. Вы – мой. Единственный. Я все для тебя сделаю. Ты мой малыш, – точно с ребенком, разговаривала Роза с мирно посапывающим Антон Павловичем.

– Проходи.

Не было еще такого, чтобы Антон Павлович отказал, но все равно Роза каждый раз спрашивала. Это был как пароль, визитная карточка.

– Есть будешь?

– Не хочу. Я у Светки съела две тарелки супа. Пирожки с картошкой.

Антон Павлович был в рубашке с короткими рукавами, спортивных брюках. Роза сняла пуховик, шапочку, любовно расчесала волосы перед зеркалом, прошла в комнату, села на диван. Антон Павлович сидел, развалившись в кресле.

– Что нового? Рассказывайте, – приготовилась Роза слушать.

– Ничего нет нового.

– Идите сюда, – взглядом указала Роза на диван.

Антон Павлович перебрался на диван.

– Я вас не узнаю. Что-то случилось? Бы какой-то сегодня не такой.

– Ничего не случилось, – с улыбкой отвечал Антон Павлович.

– У вас, наверное, новая любовница появилась? Сколько мы не виделись?

– Около двух недель.

– Около двух недель… Вы меня приворожили. Точно приворожили. Бы ничего не замечаете?

– Ничего, – пожал плечами Антон Павлович.

– Я курить бросила. Я, Антон Павлович, хочу одну аферу провернуть. Одна женщина меня пускает в частный дом пожить. Она в нем не живет. Дом пустует. Понимаешь? Мужчина тут хочет обменять однокомнатную квартиру на частный дом. Пьяница. Надо мне с ним переговорить. Я потом продам его квартиру. Поеду на море. Не знаю, что у меня получится с обменом. Надо, чтобы женщина не прознала, – перешла Роза на шепот. – Мне надо 400 рублей для дела. – Роза обманывала, надо было на блузку. – Дадите 400 рублей?

– Конечно, дам, дорогая. Как тебе откажешь?

– Я серьезно. Дадите 400 рублей?

– Я тоже серьезно. Когда я тебя обманывал?

– Никогда не обманывали, – затрясла Роза головой. – Тут один мой знакомый обещал меня устроить продавцом в коммерческий киоск. Сначала я буду работать на пару с продавцом, а потом одна. Классно? Вам не надо димедрол? Таблетки «Элениум». От них крыша едет. В субботу галькина мать на нас набросилась. Мы замешали ей в водку димедрол. Так она полтора суток спала. На работу проспала. Вы только не смейтесь, когда галькину мать увидите. Я вчера ходила к одной девчонке. Это было вечером, часов в 11. Стала выходить, спускаюсь по лестнице – и сзади волосатая мужская рука. Схватить хочет. Классно, да? Я как закричу на весь подъезд… и скорее вниз. И никто даже не вышел на мой крик. Наверное, мне показалось. Крыша поехала. А может, кто-то хотел подшутить надо мной. Страшно было. Ой! – вздрогнула Роза. – И никто даже не вышел на мой крик. Почему?

– Потому что своя рубашка ближе к телу, – легко объяснил Антон Павлович.

– Страшно стало жить. Бот так убьют, и никто знать не будет. Страшно.

– Конечно, страшно, милая, – потянулся Антон Павлович рукой к лимончикам.

Роза в свою очередь запустила руку в семейные трусы Антон Павловича.

– Почему вы меня стесняетесь? – встав на колени, заунывно протянула Роза. – У-тю-тю-тю-тю. Сладкие ушки.

Антон Павлович крутил головой, было щекотно.

– Роза, когда я тебя увижу в платье? Меня уже тошнит от твоих дырявых гетр.

– Денег жалко. Мне самой надоела эта рвань. Меня называют обдергайкой. Дадите мне 400 рублей?

– Мы же договорились. Слово мужчины. Я тебе охотно помогу. Я твой друг. Чай будешь? – встал Антон Павлович.

– Давайте.

– Я не буду. Я уже ужинал.

– Поднимите меня, – протянула Роза руку.

Антон Павлович встал с дивана, подал руку.

– Тяжелая я? Да? – поднявшись, робко спросила Роза.

– Нет. Яичницу сделать?

– Сделайте.

– Пошли.

Пройдя на кухню, Роза закрыла дверь, села за стол. Антон Павлович нарезал хлеб, достал печенье, сделал яичницу, налил чай, как всегда, и ушел. Роза осталась одна. Стало страшно. Эта волосатая рука. Роза не стала пить чай, съела яичницу без хлеба, скорее прошла в комнату, плотно закрыла за собой дверь.

– Поела?

– Поела, – села Роза на диван. – Курить так хочется.

– Вытри подбородок. Он у тебя сальный.

– Извините, – быстро провела Роза тыльной стороной ладони по губам, облизнулась. Мне бы 20 тысяч – я бы оделась от и до. Была бы у меня квартира рядом с твоей…

– Да

Роза не поняла, иронизировал Антон Павлович или тоже хотел, чтобы квартиры были рядом.

– Знаете, о чем я вас хочу попросить? – часто заморгала Роза глазами.

– О чем? Говори.

– Можно я подышу краской?

– Опять.

– Я немного. Мультики посмотрю.

– Ничего в этом хорошего нет.

Антон Павлович был непреклонен. И Роза не стала больше настаивать, просить. Она скоро забыла о краске.

– Бы мне дадите 400 рублей?

– Как договаривались.

– Вы такой добрый. Почему вы такой? – хотела бы Роза знать.

– Я твой друг.

– Как вас отблагодарить? Что подарить?

– Ты- мой самый лучший подарок.

Роза хорошо понимала, что Антон Павлович имел в виду, чего хотел.

– Принять ванну, что ли? – спросила Роза.

– Сходи.

– Вы только не спите.

Роза быстро ополоснулась прошла в комнату. Антон Павлович, лежал, не спал.

Роза прошла к дивану и встала перед Антоном Павловичем, чуть раздвинув ноги.

– О…, – тяжело вздохнул Антон Павлович и закрыл глаза. – Ты меня, Роза, с ума сведешь.

Роза два раза прошлась по комнате от книжного шкафа к окну и обратно и забралась под одеяло. Антон Павлович с жадностью набросился на молодое женское тело; обнимал, целовал без устали… Роза лежала на спине и слабо улыбалась. Ей было хорошо. Антон Павлович был мастер на ласку. Скоро голова Антона Павловича исчезла под одеялом. И, чтобы сделать Антону Павловичу приятное, Роза тоже с головой укрылась одеялом.

– Вам хорошо?

– Конечно.

– Мне тоже приятно. Спасибо. Вы- сексуальный маньяк.

Антон Павлович зашелестел резиночкой, никак не мог порвать пакет.

– Вы мне дадите 400 рублей? Мне они нужны для важного дела. Давайте сверху.

– Сверху так сверху.

Роза с радостью отдалась. Антон Павлович был хороший человек… и 400 рублей поднимали настроение.

Антон Павлович только после второго звонка открыл дверь.

– Тише, тут за мной следят, куда я хожу, – приставив палец к губам, заговорщически повела себя Роза. – Можно?

– Проходи.

Роза на цыпочках прошла в прихожую.

– Я Гальке говорю, что хожу к Васильеву. Автобуснику. Не пойман – не вор. Мне надо завтра встать в семь часов утра. В Колесино съездить. Чтобы не опоздать.

Роза сняла пуховик.

– Ух ты! – отпрянул Антон Павлович назад, сделал большие глаза. – Ты в платье! В колготках. Тебя не узнать.

– Так уж и не узнать, – сконфузилась Роза, выгнулась назад.

– Есть будешь?

– Нет.

– Может, водочки хочешь?

– Нет, – встала Роза перед зеркалом, расчесала волосы, привела себя в порядок, прошла в комнату. Горел торшер. Антон Павлович редко пользовался люстрой, не любил яркий свет.

– Темнота – друг молодежи.

– Да! В платье… – не переставал удивляться Антон Павлович. – Совсем другой вид. Ты так сексуальна в этом коротком красном платье. Женщина что надо!

– Я еще девочка, – поправила Роза. – Маленькая девочка. Я хотела бы всю жизнь оставаться такой. Не хочу взрослеть.

– Да, конечно, – сел Антон Павлович на диван. – …девочка с сюрпризом.

– Классно! – вполголоса рассмеялась Роза. – Вы не без чувства юмора. Дорогое платье. Полушерстяное.

Роза с важным видом прошлась по комнате, демонстрируя наряд.

– Только ноги у меня некрасивые, – подняла Роза платье до трусиков. – Одна нога длиннее. Есть у меня и туфли. Правда, старенькие. Надо сходить к Зинке, забрать у нее.

Роза принесла из кухни пепельницу, сигареты, села на диван.

– Можно закурить?

– Кури.

– Не могу я бросить курить. Ничего не получается. Ездила я в Ермоловку по делу. Сейчас только приехала. Электричка опоздала на полчаса. Еле сейчас добежала до одного дома у кинотеатра, так в туалет захотела. Написала в подъезде. Может, вам не нравится, что я курю? Вы не молчите. Вид у вас какой-то недовольный…

– Не одна ты куришь. Много женщин курят, у меня бывшая жена тоже курила. Я считаю, ничего в этом плохого нет.

– Ничего у меня с квартирой не получилось, – сильно затянулась Роза сигаретой. – Деньги! Деньги надо! – Роза не хотела повышать голоса, но так получилось. – Где их взять? Подсыпать димедрол да грабануть. Только и остается.

– Ты ко мне, Роза, на ночь или как? – спросил Антон Павлович как бы между прочим.

– Не прогонишь, так останусь.

– Как же я тебя могу прогнать, милая? Как у тебя язык повернулся такое сказать. Ты – сама прелесть. Я за тебя в огонь и воду.

Роза уже слышала от Антона Павловича подобное и- не раз.

– Вы просто так это говорите.

– Милая ты моя! Радость ты моя! Лапушка… Ты похудела.

– Это ведь хорошо.

– Грудь у тебя стала меньше. Эта милая девичья грудь…Лимончики

Роза повалилась на диван.

– Принять душ? – Была Роза приятно возбуждена.

Не дождавшись ответа, Роза пошла в ванную. Она помылась, постиралась, прошла в комнату. Антон Павлович лежал. Роза покурила и тоже легла.

– Согрейте меня.

Антон Павлович обнял.

– А вы сильный!

– Конечно. Роза, можно без резиночки? – игриво повел себя Антон Павлович.

– Что спрашиваешь?

– Будут у нас дети.

– Бы сами не будете без резиночки.

– Да, я не хотел бы опять лечиться.

– Я тоже не хочу попадать в больницу.

– Без резиночки, конечно, лучше…

– Давайте доставайте резиночку! – сердилась Роза. – Я изголодалась.

Антон Павлович зашелестел слюдой, легко порвал пакет.

– Дайте посмотреть.

Резиночка был ярко-красного цвета. Роза взяла пакет от резиночки, надела себе на нос.

– Клубничка. Клубничкой пахнет. Понюхайте.

Антон Павлович нюхать не стал. Роза лизнула пакет. Он был горько-солоноватый. Роза бросила пакет на пол. Антон Павлович как всегда торопился.

– …я еще хочу! Я вас сейчас изнасилую, – легла Роза сверху, часто задышала. – Я вам не дам спать.

Роза принялась трясти грудью. Антон Павлович никак не реагировал. Роза не стала больше домогаться.

– Погладьте мне спинку, сделайте массаж, – легла Роза на живот. Антон Павлович прошел рукой по спине раз-другой и затих.

– Еще.

Рука Антона Павловича легла на ягодицы, поползла вверх…

– Мой малыш, – теперь уже Роза делала Антону Павловичу массаж. – Мой сынок. Мой мальчик, – приговаривала она, засыпая.

Антон Павлович встал, как всегда, рано. Роза тоже проснулась и опять уснула.

– Роза, вставай!

– Сейчас встаю.

– Ты, Роза, сегодня молодец. Сразу встала.

– И вы молодец… -

– А я за что молодец? – удивился Антон Павлович.

– Вы – хороший. Почему вы такой хороший?

– Иди завтракай. Я уже поел.

На завтрак был салат из свежей капусты, колбаса.

Позавтракав, Роза в приподнятом настроении прошла в комнату.

Антон Павлович сидел в кресле, вытянув ноги.

– Вам надо работать поваром. Хорошо готовите.

– Ага.

Роза закурила.

– Антон Павлович, дайте мне немного денег на дорогу, – не хотела Роза уходить с пустыми руками: за удовольствие надо платить, а просить за секс-услуги так и не научилась.

Антон Павлович дал 200 рублей.

– …побрызгайте меня дезодорантом, – вспомнила вдруг Роза.

Антон Павлович принес из комнаты дезодорант. Роза надушила себе грудь.

– Спасибо.

– Мне так не хочется тебя отпускать.

– Сами, наверное, думаете: скорей бы ушла, проститутка. Я ведь вам никто… Не жена…

– Лучше жены.

Антон Павлович с Розой были друзьями, секс-партнерами, авантюристами или еще как…

Мирабелла

Говард Андерсон был порядочным, осторожным и занудным господином. Никогда ни с кем не дрался, не ходил на вечеринки, брился каждый день, волновался по пустякам и не был женат. Работал последние 10 лет в банке менеджером среднего звена, имел косой пробор в редких светло серых волосах, очки в изящной черной оправе и тонкую полуулыбку, скрывающую мелкие как речной жемчуг зубы.

По утрам пил кофе с молоком, читал газету, внимательно интересуясь всеми новостями, принимал душ и шел не спеша через парк, сквозь свет и зелень роскошного дня на работу. После работы привычной дорогой шел домой, и каждая рекламная вывеска на пути и самая маленькая щербинка в асфальте были родными и известными, неизменными как солнце, как небо над головой.

Очень редко нарушал знакомый маршрут, чтобы заглянуть в кафе на углу и выпить среди непривычного людского гула чашечку капучино, немного вальяжно облокотясь на тугой красной кожи диванчик, чувствуя себя в непривычной обстановке неловко и в тоже время радостно развязно. Он ощущал себя частью этой пестрой модной толпы, частью беспокойной яркой жизни. И эти редкие посещения общественных мест были для него сродни дерзкого кутежа – после них Говард испытывал гордое и весомое удовлетворение.

Раз в месяц, а то и в два посещал кино и для него это было все равно, что поездка на Дикий Запад. Господи, сколько вокруг людей и как шумно и безумно вокруг!!! Все бегут, куда то спешат, чуть ли не с ног сшибают и Говард был просто счастлив когда ему наконец удавалось уединиться, вжаться в темном зале в кресло. Он погружался в томительное блаженство от новых ощущений хлестких и сильных, таких редких в его спокойной жизни, от бешеных погонь и драк, от чьей-то безумной всегда драматичной любви, и от почти животных страстей, захватывающих дух. Его собственная жизнь была тиха и безмятежна, но он был безмерно счастлив, что все было именно так, а не иначе.

Женщины у Говарда не было. Еще в далеком студенчестве он пробовал ухаживать за капризными красавицами, да только ничего не добился, раз и навсегда убедившись в своей мужской непривлекательности и ненужности. Женщины любят настойчивых, смелых и ярких, а эти качества не были присущи скромному тщедушному очкарику. Оставив бесплодные попытки, махнул рукой на этих непредсказуемых обманщиц, зажив в своей маленькой уютной квартирке умеренно и спокойно, не нарушая привычки, держа себя и все свои вещи в строгом и аккуратном порядке.

В один из дней, ничем не примечательном и тем приятным, Говард шел домой, слегка раскачивая в руке пакет, в котором одиноко лежала бутылка молока. Вдруг, словно комета, на него кто-то налетел и с силой толкнул в грудь. От неожиданности и толчка пакет сорвался с руки и с грохотом упал на асфальт – молоко быстро растеклось белой некрасивой лужей. Говард онемел от ужаса и возмущения. Поправив перекосившиеся очки, разглядел наконец наглого хулигана. Это была она. Девушка. Очень красивая и очень взволнованная. Черные волосы волнами ниспадали ей на спину, она то и дело поворачивалась к нему спиной, как будто кого-то высматривала и при этом тяжело и громко дышала, и, беспокойно перебирая тонкими загорелыми ногами, вертелась и крутилась как юла. Схватив Говарда за верхнюю пуговицу пиджака, и не заметив, как оторвала ее, от чего он пришел в еще больший ужас, она умоляюще сложила руки и быстро проговорила: «Пожалуйста, помогите мне, мой муж, он совсем сошел с ума, он убьет меня! Он гонится за мной! Умоляю, спрячьте меня!» Невероятная, из ряда вон выходящая ситуация! Говарду совсем не хотелось стать участником скандала, да еще столкнуться с каким-то посторонним и разъяренным типом. Весьма щекотливая ситуация. Недовольно и испуганно он повертел головой. Улица была пустынной, редкие пешеходы неторопливо шли по своим делам. Посмотрел на девушку и, смутившись от ее острого обжигающего взгляда, опустил глаза вниз, пробормотал: «Конечно я помогу вам мисс…. Мисс…» «Мирабелла» – подсказала она. «Меня зовут Мирабелла». Какое красивое и редкое имя – подумал Говард. И сама девушка была невероятной исключительной красоты с тонким смуглым лицом и глазами, словно раскаленные звезды. А ее волосы! Ах, ее волосы были как живые – волнами текли, струились, ниспадали черным каскадом, мягко переливались в нежных вечерних лучах, обнимали тонкую изящную шею и широким роскошным покрывалом закрывали всю спину, заканчиваясь где-то в области поясницы. У Говарда пересохло во рту. «Эээ, нам сюда мисс… Мирабелла. Пойдемте скорее». Она быстро и уверенно взяла его под руку и они дружно зашагали к его дому. Открыв дверь дрожащими руками, Говард учтиво пропустил девушку вперед. Смущенно предложил ей кофе и, получив невежливый отказ, она со смехом сказала, что пьет только чай, а от кофе не сомкнет глаз, томно потянулась, без всякого стеснения и устало прикрыла глаза. «Я так устала… Ужасно переволновалась. Дэн такой нервный – все время выдумывает всякие небылицы. Чуть что – хватается за нож. Все подозревает меня в измене. Но это так глупо. Он все твердит – ты красивая и значит все хотят тебя, а значит ты мне изменяешь!» Мирабелла громко и заливисто расхохоталась. Говард вежливо улыбнулся. Он начинал все больше и больше нервничать. От вида ее голых ног, от ее наглой и беспечной самоуверенности. Уходить, похоже, она никуда не собиралась. Говард тоскливо вздохнул. Ну и влип же он. Проведя пару часов за пустыми разговорами, он понял, что его гостья отчаянно хочет спать и неприкрыто широко зевает, зажмурив по-кошачьи глаза. Решил постелить ей на своей кровати, а самому лечь на диванчике в гостиной. О том, что будет дальше, он не хотел даже и думать. Сам факт наличия женщины у него в квартире был из ряда вон выходящий, а то, при каких обстоятельствах она у него появилась, тоже было фантастически невероятным. Говард с тяжелым сердцем поменял постельное белье, аккуратно расправил простыню, разгладив невидимые складки ладонями. Нахмурившись, выглянул в гостиную, где Мирабелла, полулежала в кресле, перекинув свои длинные ноги через ручки кресел. «Мисс, пойдемте, я вам приготовил постель!» Мирабелла сонно и вальяжно встала и, потрепав Говарда за щеку – «Вы такой милый, спасибо вам за все!» – подошла к кровати и практически рухнула на нее. Прямо в одежде. Кошмар! Говард был шокирован и удручен. Порывшись в шкафу, достал одну из своих пижам и, прокашлявшись, повернулся к сонной, раскинувшейся на кровати девушке. «Вот моя пижама, наденьте ее, вам будет удобно!» Говард убежденно потряс пижамой в воздухе и положил ее в ногах девушки. Она же слегка приоткрыла один глаз и наблюдая так за ним, согласно кивнула и опять погрузилась в легкий прозрачный сон. Он же вздохнул, прикрыл тихонько дверь, осторожно вышел. Неудобно устроившись на диванчике долго и тяжело ворочался, недоумевая и волнуясь от своего случайного приключения. «Это безумие, просто безумие! Но она завтра уйдет и все будет по-старому, все будет как всегда.» Говард как мог, успокаивал и утешал себя. Нарушив однообразное течение его жизни Мирабелла смутила, оглушила его своей нахальностью и сумасбродством. Где-то среди ночи он проснулся от чьего-то осторожного прикосновения. Перепугавшись, торопливо зажег настольную лампу и близоруко щурясь, увидел над собой нависающую девушку. На ней не было его пижамы, не было даже ее платья – она была абсолютно обнажена. Он видел это даже своими близорукими глазами. Широко улыбаясь, она прошептала: «Мне так холодно, можно я побуду с вами?» Не дождавшись ответа, быстро юркнула под его одеяло и, пользуясь теснотой маленького дивана, почти легла сверху на Говарда, ошеломив его своим обнаженным теплом, закрыв ему лицо словно шатром своими густыми волосами. Чувствуя сквозь пижаму острые зерна сосков и горячее дыхание возле щеки Говард замер в немом блаженстве. Ему никогда не было так хорошо. Мирабелла обняла его за шею своими тонкими руками и, тесно прижавшись всем телом, прильнула горячим ртом к его плотно сомкнутым испуганным губам. Настойчиво раздвинула его губы языком, от чего у него кругом пошла голова и вытянутое по струнке тело наполнилось бешеным желанием. Схватив девушку за талию, Говард сильно прижался к ней, застонав, ощутил как где-то внутри него ширится и растет волна сказочного наслаждения. Он не помнил, как разделся – плотный густой туман восторга закружил, запутал его сознание. Помнил смутно, как они упали с дивана и продолжали ласкать друг друга уже на полу, как она извивалась и кричала сначала под ним, потом над ним, прижавшись к его впалой, редкой шерстью поросшей груди. Впервые так остро и жадно наслаждаясь самой чудесной и страстной женщиной на земле.

Утром, когда осторожные первые лучи заглянули несмело в гостиную, они еще спали на полу, тесно прижавшись к друг другу. Говард счастливо приоткрыл глаза. Осторожно и нежно поцеловал сомкнутые опухшие губы Мирабеллы. Ему хотелось петь и кричать и прыгать словно козлик на весеннем лугу. «Любимая! Любимая моя!» – тихонько шептал, склонившись над нежным, немного замкнутом лицом. Когда она проснулась, увидела, что он смотрит на нее, весело улыбнулась, распахнув широко свои необыкновенные, словно черные звезды глаза. Следующие несколько дней они провели как в сладком сне. Говарду казалось, что если немного разбежаться и упруго оттолкнуться от земли, то он взлетит и полетит, задевая носками ботинок верхушки деревьев. Так легок, так безмерно счастлив он был. Он изучил текстуру и гладкость ее кожи, знал в совершенстве расположение всех ее родинок и тайных, ему одному доступных знаков на ее теле, впитал и оценил как опытный парфюмер ее необычайно сладкий кружащий голову запах. И если бы внезапно она пропала или исчезла – он бы все равно нашел ее, выследил, идя по следу словно ищейка, следуя за незримым колдовским ароматом. Он влюбился впервые сильно и безумно, не подозревая до сих пор, какая бешеная страсть таилась в его хилой груди. Он целовал ее маленькие ступни, удобно устроившись на полу возле ее ног и она, смеясь от щекотки, шутливо отталкивала его ногами. «Ты правда будешь со мной всегда? Я люблю тебя больше всего на свете! Ты для меня все!» Мирабелла только загадочно улыбалась на его слова. Про мужа больше никто не вспоминал, словно его и не было вовсе. Вся жизнь Говарада перевернулась вверх ногами, привычный ритм и распорядок были безнадежно разрушены. Но он ни о чем не жалел. Он только скучал и тосковал, когда ее не было рядом, сходил с ума от невозможности сжимать ее в объятьях каждую минуту своей жизни. С работы он летел стрелой, в впопыхах забегая в цветочный магазин, чтобы купить Мирабелле розы – огромный кроваво красный букет. Она с восторгом принимала подарок, зарывшись лицом в душистые бутоны и лукаво щурясь, роняла, словно случайно, тяжелый букет на пол и потом долго и горячо ласкала Говарда на душистых лепестках.

Однажды, проходя мимо газетного киоска он вспомнил, как давно не держал в руках газету – с того самого дня как повстречал свою нечаянную любовь. Купил последний выпуск, пришел домой, аккуратно повесил на вешалку костюм. Заварил кофе и развернул первую страницу. Сколько он так просидел с газетой в руках? Десять минут, час, два? Говард сидел бледный, онемевший и слезы градом катились у него по лицу. Стекали на страницы, расплываясь большими кляксами, размазывая текст и фотографию нечеткую, но до боли знакомую. На фото была Мирабелла. А под ней статья. О том, как в среду 17 июля было совершено вооруженное ограбление антикварного магазина. Был убит хозяин лавки Эдвард Нортон 48 лет и похищена драгоценная камея с 32 бриллиантами и 12 сапфирами. Бесценная очень дорогая вещица, убийцей и похитительницей в одном лице была молодая девушка, которую засняли камеры видеонаблюдения. Высокая с роскошной гривой черных как смоль волос, загорелая и стройная. Говард отчаянно рыдал. «Моя девочка, моя крошка!». Она обманула его, чтобы на время укрыться от полиции, спряталась в его доме и возможно от скуки отдалась ему. А он глупец влюбился как мальчишка, сошел с ума от безумной страсти. Закрыв лицо руками, с силой надавил пальцами на веки, пока перед глазами не поплыли багряные круги. Потерянный, пришибленный горем он всхлипывал уже немного меньше. Но что делать теперь? Позвонить в полицию и выдать ее? Сказать: «Господа полицейские – у меня находится девушка, которую вы ищите. Она убийца антиквара и любовь всей моей жизни. Заберите ее, но прежде убейте меня – я не смогу без нее жить». От этих мыслей Говард снова горько разрыдался и сквозь пелену слез нащупал холодную трубку телефона, сам еще не понимая, зачем ее берет. Так его и застала Мирабелла. Застыла, удивленная в дверях, но сразу все поняла – когда окинула взглядом его скорченную на стуле фигуру, скомканную газету и зажатую в руке телефонную трубку. Она медленно облокотилась о дверной косяк и медленно засунула руку в сумочку. Говард ничего не мог сказать, онемев от горя и слез, продолжая сжимать бесполезную трубку. Мирабелла достала руку из сумочки – в ней был зажат маленький черный пистолет. Покачав головой, Мирабелла несколько раз выстрелила в грудь Говарда. Даже не успев вскрикнуть, он с глухим стуком упал на пол и на его мокром от слез лице застыло выражение невыразимой грусти. Она немного постояла над телом, потом легла рядом на пол, тесно прижавшись к еще теплому боку, закинула его руку себе за шею, удерживая ее у себя на плече и замерла в последнем прощальном объятье. Посмотрев в его лицо еще раз, она сморщилась и горько разрыдалась.

Счастливый женский день

Наверное, вольный перевод французского «шерше ля фам» знают все судари, сеньоры, джентльмены, герры… И даже герлы! Б рамках нашего «великого и могучего» тоже есть несколько вариантов на все случаи жизни: от «для тебя, для тебя, для тебя, я способен, всем сердцем любя…», «за глаза твои карие…» – до «кабы в моей работе можно было без них обойтись – век бы горя не знал» (Петя Ручечник).

В наше время, как известно, 8 Марта – день праздничный, и дежурство оплачивается вдвойне, за что спасибо Кларе Цеткин и Розе Люксембург, товарищи! Поэтому, чтобы хоть немного уменьшить свою постоянную головную боль от кредитно-денежных обязательств, сам попросил поставить меня 8-го в 1-й Градской и, конечно же, попал дома под очередные санкции. Я привычный.

Но, однако, не у всех моих коллег была «импотека», а праздника хотели все – и Розе с Кларой пришлось благословить всю бригаду. Б ординаторской, под брызги шампанского и звучные поцелуи, началась сдача смены. Я – вечный дежурант, закалённый в праздничных дежурствах, от шампани благоразумно отказался и лечился каплями Курвуазье (везде, где женщины, – там французы!). Можете себе представить счастье за-50-летнего реаниматолога, отдежурившего накануне в инфарктной реанимации и оказавшегося утром 8-го в окружении молоденьких медсестёр, которые зашли спросить насчёт назначений и остались немного поздравиться?

Виталий Григорьевич (так звали моего уставшего коллегу) раззадорился, достал напиток города Cognac и не сразу понял, что молоденькие ушли работать, а перед ним сидит медсестра Катя, которая готова продолжить приём поздравлений с женским днем и рассчитывает на его мужское здоровье. Слава Богу – меня дёрнули на приёмник, и я их оставил (неловко чувствовать себя третьим лишним, зажатым Катюхой в углу маленькой ординаторской).

Дёрнули раз, дернули два, дёрнули три – и вот я уже в рентгеноперационной поздравляю операционную сестру и анестезистку «с днем весны и любви!» Господи, зачем же я не ограничился только весной… Это всё Курвуазье – da tales dosis! Надо сказать, что dosis у девочек был уже достаточный – и меня сразу прижали к стенке (слава Богу – не к тёплой и не в тёмном месте) и осчастливили жарким поцелуем.

Однако надо было как-то работать! Чтобы привести бригаду в чувство, я отыгрался на анестезистке, которая «нелюбимая, ждёт меня у окна…» и нарвался… на патологическое опьянение. То есть услышал: «А по какому праву вы со мной так разговар-ривае-ете?!». Это ведь утомленному коллеге можно сказать: выпил – веди себя прилично! А тут…

От операционной сестры – душевной женщины с большими красивыми глазами, которые сразу наполнились слезами, я услышал: «Сегодня такой день, мы же хотели немного счастья, неужели не заслужили?»

Чтобы прекратить душевные терзания, я пообещал:

– Если вы очень хотите, то счастье прямо сейчас вам принесёт линейный контроль, хватит на всех!

– И на реанимацию с вашим уставшим коллегой в главной роли? – включился в душевный разговор наш рентгенхирург, уже открывший инфаркт-зависимую артерию пациента и обративший внимание на angine angiopectoris наших боевых подруг.

– Виталий Григорьевич, к вашему сведению, с 08:00 формально не работает, просто отдыхает после сумасшедшего дежурства в хорошей компании! – Я взял на себя ещё и адвокатские обязанности.

– Ага, я сам три года работал медбратом в общей реанимации – знаю, что там у вас творится! – парировал рентгенхирург.

– Очень хорошо, значит, сегодня будете ещё и моей анестезисткой – в честь Клары Цеткин и Розы Люксембург, коллега! – я таки довел до конца свою линию.

Надо сказать, что анестезистка ушла курить… Ну, то есть совсем – и рентгенхирург отлично ставил ставил вены и подключал к мониторам, за что ему респект, несмотря на толерантность к женскому алкоголизму.

Короче, в операционной бригаде процесс отрезвления пошёл, надо было думать, как помочь Виталию Григорьевичу, которого взяла в оборот Катюха и, забыв про возраст и субординацию, пытала: «Веталь, а Веталь!..»