Секреты Марго

Глава 1

– Отпусти, сука! – цедила я сквозь стиснутые зубы, пытаясь высвободиться из его железных тисков. Холодное лезвие ножа впивалось в мою кожу, приставленное прямо к горлу.

– Не рыпайся, шлюха, а то проколю тебя как шашлык! – Его голос был полон звериной ярости, и нож ощутимо надавил сильнее, заставляя меня задержать дыхание.

– Томас, будь благоразумен! – в отчаянии закричал старик напротив нас, его голос дрожал. – Отпусти девочку, она вернет тебе товар, клянусь!

– Нахуй мне этот товар?! – взревел Томас, и я почувствовала, как лезвие прорезает кожу. Острая боль обожгла горло, и маленькая струйка горячей крови предательски потекла по моей шее, щекоча кожу.

– Томас, подожди, давай всё решим! – умолял старик, пытаясь уговорить его. – Ты же знаешь, девочка молодая, она ещё не понимает наш мир. Не натвори глупостей!

– Ха-а-а-а! – рассмеялся Томас, и его смех прозвучал как хриплый, удушливый лай, заставляя меня содрогнуться. – Мне похуй! – Он сплюнул густой харчок прямо мне на белоснежную, но потрепанную обувь, словно метя в самое сердце моего достоинства.

Старик не останавливался, его дрожащие руки отчаянно тянулись ко мне, он пытался вытащить меня из этого ужасного, смертельного положения.

– Слушай, сука! – начал мне на ухо говорить Томас, его голос стал низким и угрожающим, а я почувствовала его мерзкое, вонючее дыхание, от которого хотелось немедленно отшатнуться. – Мне товар не нужен, мне нужны только бабки, понимаешь?! – Он дёрнул меня за волосы, заставляя посмотреть ему в глаза, полные безумного блеска. – Ты пойми, красавица, сначала я убью тебя, а потом они убьют меня! Мне нужны деньги! – заорал мужчина, и его хватка на моём горле стала ещё сильнее, а лезвие ножа, казалось, прорезало плоть до кости.

Всё это время, пока Томас изрыгал угрозы, я аккуратно, миллиметр за миллиметром, одной рукой пыталась вытащить свой нож из заднего кармана брюк. Я была профи в вытаскивании вещей – года тренировок не прошли даром – и тут мне повезло. Мои пальцы сомкнулись на рукоятке. Когда мужчина надавил ещё сильнее, и лезвие вонзилось глубже, я поняла – в живых останется только один из нас, и это буду я.

Я резко ударила его по коленке, целясь в нерв, и, воспользовавшись его секундным замешательством и ослабевшей хваткой, выпрыгнула из-под ножа, отшатнувшись в сторону. Он взревел от боли и ярости, замахнулся на меня своей огромной рукой, но я была быстрее. Моё лезвие, холодное и острое, полностью, до самой рукоятки, вошло ему в живот.

Это было моё первое убийство. Ужас, чистый, животный страх – вот что я пыталась унять, но горячие, предательские слёзы всё равно покатились по глазам, размывая силуэт Томаса. Мужчина, которому я только что продырявила живот, смотрел на меня с немой смесью шока и абсолютного неверия в потухающих глазах. Я резко выдернула нож на себя, и тёмная, горячая кровь фонтаном брызнула в разные стороны, пачкая всё вокруг.

– Господи, что же ты натворила, девочка?! – выдохнул старик Тихон, его голос был полон невыразимого ужаса и отчаяния.

Я с ужасом посмотрела в глаза старика, который все эти годы был для меня единственным близким человеком, моей семьёй. – Что мне делать, Тихон? – тихо, почти беззвучно прошептала я, чувствуя, как мир вокруг сжимается до этой комнаты. А тело напротив, массивное и ещё минуту назад живое, издавало свои последние предсмертные хрипы, корчась в конвульсиях на полу.

Тихон подошёл ко мне, его лицо было мертвенно-бледным, но взгляд оставался стальным. Без лишних слов он взял из моей дрожащей руки нож, который я всё ещё инстинктивно сжимала. Затем, даже не поморщившись, подошёл к Томасу, из которого уже уходила жизнь, и резким, отточенным движением перерезал ему горло. Кровь огромным, пульсирующим ручьём хлынула на пол, мгновенно окрашивая всё вокруг в багровый цвет, словно адский закат. Воздух наполнился тошнотворным запахом железа.

– Эх, дура ты, девка, – сказал мне Тихон, глядя на меня с горькой усмешкой и разочарованием. – Была дурой, так и осталась дурой.

Я всхлипнула, пытаясь сдержать подступающие рыдания, которые душили меня. Казалось, каждый вдох давался с трудом.

– Не реви! – рявкнул он, его голос был суров, как никогда раньше. Тихон схватил с вешалки две старые, потрёпанные куртки, одну швырнул мне. – Одевай быстро! – скомандовал старик, и в его голосе слышалась непривычная паника.

Я послушалась, судорожно натягивая куртку. Слёзы всё ещё застилали глаза, но я чувствовала, как адреналин начинает разгонять кровь.

– Быстро собралась! – снова крикнул он, и его слова отрезвили меня, словно ведро ледяной воды. – У нас нет времени, скоро его дружки пожалуют! Выкатывай немедленно мотоцикл, заводи и садись за руль! Сейчас поедем, куда я скажу! – В его голосе звучала не угроза, а абсолютная безысходность и понимание того, что на кону стоит наша жизнь.

А сам старик, не теряя ни секунды, взял стоявшую у стены канистру с бензином, быстро облил всё помещение, не пропуская ни угла, и вышел ко мне, его лицо было сосредоточено. Я уже ждала его, оседлав своего верного железного коня, который дрожал от нетерпения. Тихон на ходу надел шлем, отсвечивающий в свете редких фонарей, и ловко уселся сзади меня, обхватив меня за талию.

– Трогай быстро, дурная! – скомандовал он, чиркнув спичкой, и я рванула с места, ощущая мощь мотоцикла под собой.

В зеркале заднего вида я видела, как позади нас здание, где только что произошла бойня, начало стремительно охватывать пламя, языки огня жадно пожирали стены. Бах! Сильный, оглушительный взрыв! Ударная волна чуть не отбросила нас с мотоцикла, но я крепко вцепилась в руль, сдерживая его. А старик засмеялся, его хриплый, но довольный смех заглушал рёв мотора и треск горящего здания:

– Эх, есть ещё порох в пороховнице, оказывается, я ещё могу взрывчатку собирать! Неплохо для старикашки, а, девка?

Моя голова была совершенно пуста, разум отказывался воспринимать происходящее, превращаясь в белый шум. Я только что чуть не рассталась с жизнью, потом сама убила человека, а теперь мы сожгли место встречи, оставив за собой лишь пепел и ужас. Мне было до одури страшно представить, что теперь нас ждёт. Нас просто убьют, я в этом уверена, ведь такое не прощают.

Летели мы на моём железном коне, гонимые ледяным ветром и тем первобытным страхом, что гнал нас вперёд с каждой секундой. Мотор надрывно ревел, заглушая все мысли, кроме одной – выжить. Старик Тихон, сидя сзади, крепко обхватив меня за талию, молча показывал мне направление, его рука указывала путь в темноту. Мне оставалось только крепко держаться за руль, нестись по этим незнакомым улицам и молиться, чтобы за нами не было преследования, чтобы кровавая сцена осталась позади. Уже смеркалось, и когда мы, наконец, добрались до конечной точки назначения, город погрузился в полную, непроглядную темноту, лишь изредка нарушаемую тусклыми огоньками.

Остановились мы в самом бедном, забытом богом районе города. Здесь пахло сыростью, мусором и безысходностью. Рядом возвышалось старенькое, потрёпанное пятиэтажное здание, окна которого были разбиты или зияли чёрными провалами, а стены, казалось, вот-вот рассыплются. Его обшарпанный фасад, исписанный граффити, выглядел почти заброшенным, но где-то теплилась жизнь.

Заглушив мотор мотоцикла, который тяжело вздохнул и умолк, Тихон, несмотря на свой преклонный возраст и, как я знала, постоянно ноющие больные ноги, удивительно проворно, почти по-детски спрыгнул с сиденья. Он снял свой шлем, и в полумраке я различила его усталое, но решительное лицо.

– Всё, Марго, приехали, – сказал он мне, его голос был глух, но в нём не было и тени паники. – Давай-ка мотоцикл спрячем.

Я без слов, словно сомнамбула, встала с мотоцикла, чувствуя тяжесть в каждой клеточке тела. Мы вдвоём откатили его за дом, где царила ещё большая темень, и, тщательно, чтобы ни один кусок не торчал, накрыли старым брезентом, который казался таким же обветшалым, как и сам район. Взяв свой шлем, я, не поднимая головы, направилась вслед за мужчиной, не зная, что нас ждёт за этой обшарпанной дверью, но понимая, что пути назад нет.

Открыв старую, пошарпанную дверь, Тихон махнул мне рукой, показывая, что нужно следовать за ним. Дверь ужасно скрипела, издавая пронзительный, тягучий стон, от которого по спине пробегал холодок. Подъезд безумно вонял мочой, затхлой сыростью и запахом чьей-то несвежей еды – от этой смеси хотелось немедленно зажать нос. Стены были испещрены нецензурными надписями и грубыми, выцветшими граффити, а чуть ли не на каждой ступеньке валялись окурки, пустые фантики и разбитые бутылки. Мужчина, тяжело ступая, с кряхтением поднимался наверх, опираясь на шершавые перила.

Наконец-то мы дошли до четвёртого этажа, пробираясь сквозь эту дикую вонь и грязь, которые, казалось, въелись в сами стены дома. Старенькая, деревянная, ущербная и обшарпанная дверь, с облезшей краской, встречала нас. Достав свой ключ из кармана брюк, Тихон с трудом вставил его в замок и со скрипом открыл дверь. Я проследовала за ним, ощущая, как воздух внутри квартиры, хоть и не свежий, но был чуть лучше, чем в подъезде. Зайдя внутрь, мужчина тут же закрыл дверь на несколько массивных замков, лязгающих с глухим стуком, словно отгораживаясь от всего мира и того ужаса, что остался за ней. Пройдя в одну из комнат, он устало, почти оседая, уселся на старое кресло-качалку, которое сразу же жалобно скрипнуло под его весом. Достал свою папиросу, чиркнул спичкой, и в комнате вспыхнул огонёк, осветив его морщинистое лицо. Едкий, горький дым тут же наполнил помещение, заставляя глаза слезиться и першить в горле. Я молча стояла посреди комнаты, чувствуя, как ноги подкашиваются от пережитого, и смотрела на него, не проронив ни слова, всё ещё находясь в состоянии глубокого шока и неверия в произошедшее.

– Давай, Маргоша, – голос деда Тихона стал чуть мягче, в нём проскользнула нотка заботы. – Иди в ванну, помойся, девочка, да и ложись спать. Та комната свободна. В шкафу найдёшь тряпки, что-то чистое. А деду Тихону нужно обмозговать, что нам теперь, красота моя, делать. – Он сделал глубокую затяжку, выпуская кольца дыма, и устало махнул рукой, указывая в сторону коридора, чтобы я шла. Мне не нужно было объяснять дважды. Развернувшись, я пошла по старому коридору, забитому полками с книгами. Стеллажи громоздились по всему проходу от пола до потолка, создавая ощущение тесного лабиринта.

Включив свет в одной из комнат, я поняла, что это ванная, и она встретила меня в очень удручённом состоянии. Потрескавшаяся, облупившаяся краска на стенах напоминала о том, что здесь, кажется, никогда не было ремонта. Старая плитка с нелепым узором, местами отколовшаяся, только добавляла уныния. Внизу стоял большой пластиковый таз, в котором были набросаны вещи, и стало понятно, что этот таз заменял старику стиральную машину. Огромное место в этой красновато-серой комнате занимала чугунная ванна, по виду которой было ясно, что грязь впиталась настолько сильно, что уже невозможно её отмыть – уж легче было выкинуть. Старая раковина с ржавыми подтёками и мутное, щербатое зеркало дополняли эту удручающую картину бедности. А на потолке висела сиротливая лампочка без плафона, бросая тусклый, желтоватый свет.

Подойдя к раковине с зеркалом, я оперлась о неё руками и посмотрела в своё отражение. Мои длинные, роскошные кудрявые волосы были спутаны, а на концах виднелись засохшие пятна крови. Лицо было заплаканное, с синяками под глазами от недосыпа, и даже на нём виднелись подтёки крови, и я осознала, что не моей. Боль, непонимание и животный страх схватили меня в свои тиски, сжимая сердце.

Я скрипнула с себя старую куртку, чёрную блузку, которая была тоже вся в крови, синие джинсы и старые, потёртые кроссовки, которым давно уже пора было отправиться на свалку. Трусы и спортивный топ я скинула в общую кучу.

Шагнув в ванную, я включила душ. Сначала сильные, ледяные струи холодной воды брызнули на меня, обдавая резким морозом. Я резко отпрыгнула от этого неприятного, пронизывающего холода, который пронзил до костей, и поморщилась. Ведь от этого резкого движения рана на моей шее, которую мне поставила та мразь, вновь напомнила о себе жгучей, пульсирующей болью, от которой перехватило дыхание.

Дрожащими руками я настроила воду на приемлемую, почти горячую температуру, стараясь смыть с себя не только грязь, но и весь ужас последних часов. Направив струи на себя, я почувствовала, как вода, словно спасительный поток, начала стекать по моим огненно-рыжим волосам и непокорным кудрям, которые с огромной радостью стали тут же путаться и образовывать новые, упрямые колтуны.

– Как же меня, сука, это всё бесит! – прокричала я про себя, срываясь на почти неслышный хрип, чувствуя, как злость, отчаяние и безысходность переполняют меня до краёв. Горячие слёзы, обжигая щёки, заполнили мои глаза, и я зарыдала, позволяя им смешиваться с водой, стекающей по лицу, пока тело сотрясалось от беззвучных рыданий. Схватив грубую мочалку и намылив её до обильной пены, я с остервенением, почти в безумии, начала драть свою кожу, царапая её до красноты, пытаясь смыть не только засохшую кровь с рук и тела, но и воспоминания – такие же липкие, страшные и грязные, как кровь этого человека, Томаса. Я терла кожу до нестерпимой боли, пока не осознала, что уже плачу не от эмоционального шока, а от того, что сама себе причиняю эту нестерпимую физическую боль. И в этот момент, когда силы покинули меня, я выдохнула. Глубокий, долгий выдох, с которым, казалось, вышли и все слёзы. Они закончились, и наступило полное опустошение, словно из меня выкачали все эмоции, оставив лишь пустую оболочку.

Выйдя из ванной, чувствуя себя облегчённой, но одновременно опустошённой, я куском мыла быстро постирала свои трусы и спортивный топ, пытаясь отстирать невидимые следы прошедшего дня. Затем, отжав, я кинула их на верёвку, которая тянулась от одного края до другого, проходя через всю ванную. Схватив первое попавшее полотенце – оно явно было чистым, так как висело на той же верёвке, отдельно от кучи грязных вещей на полу – я обернулась в него, чувствуя его грубость на своей натертой коже. Почистив зубы зубной пастой и пальцем (найти щетку в этой ванной казалось нереальной задачей), я взяла свои старые, запачканные вещи с пола, скомкала их в неаккуратный комок, вышла из ванной и выключила за собой свет, погружая её обратно в полумрак и забвение.

Звуков в квартире не было слышно, кроме редкого шороха где-то в недрах дома и тихого потрескивания папиросы Тихона. Лишь горький, едкий дым от его курения медленно и неумолимо заполнял всю крохотную квартирку, придавая воздуху вязкую, давящую тяжесть. Квартира была настолько маленькая, что у меня не было никакой возможности заблудиться в её трёх или четырёх стенах. В одной комнате явно расположился Тихон, значит, другая, не имеющая дверей, была для меня. Не став тревожить старика, который, должно быть, уже начал обдумывать наш следующий шаг, я сразу направилась в свою, как я поняла, комнату.

Войдя в неё, я сделала пару шагов и остановилась. Меня ждал большой, массивный деревянный шкаф, пропахший старостью, старый, но на удивление аккуратный диван, покрытый выцветшим пледом, и не менее старый, но опрятный письменный стол с деревянным стулом. «Бедно, но очень чисто», – пронеслось в голове, когда я оглядывалась, пытаясь осознать своё новое пристанище. Хотя вся квартира явно была жилой, с налетом чьей-то долгой жизни, было сразу понятно, что здесь обитает очень бедный человек, я бы сказала – на грани с нищетой, едва сводящий концы с концами. Я криво усмехнулась: ведь я сама была бродяжкой, привыкшей к таким условиям, и могла бы жить где угодно. Но был и несомненный плюс в этой скромной комнате – большое, почти на всю стену, окно с широким подоконником, на котором можно было сидеть.

Открыв скрипучие дверцы шкафа, в нём я нашла смятую, но чистую подушку, зелёный, немного колючий плед, который, судя по запаху, давно не видел стирки, и две старые, но выглаженные вещи: просторные штаны и застиранную футболку. Одев всё это добро, я почувствовала себя чуть уютнее, хотя и всё ещё не в своей тарелке. Дрожащими пальцами я достала пачку сигарет из заднего кармана своих всё ещё влажных джинсов валявшихся на полу и залезла на подоконник, скрестив ноги. Открыв окно совсем немного, лишь на щелочку, чтобы запах сигарет не заполнял комнату, хотя это было глупо, ведь всю квартиру уже активно заполнял запах папиросы Тихона, я тут же почувствовала, как свежий, но прохладный ветерок всполошил мелкие мурашки по моей коже. Из-за мокрых кудрявых волос, которые тяжёлым водопадом падали по плечам, доставая почти до самой попы, мне стало откровенно холодно, и я поежилась, обхватив себя руками.

Взяв сигарету в зубы, я чиркнула зажигалкой. В кромешной темноте комнаты красный огонёк горящей сигареты был как спасительная точка для моего разума, единственная яркая, живая вспышка в беспросветной темноте вокруг. Сделав первую глубокую, обжигающую затяжку, я выдохнула дым длинной струйкой в приоткрытое окно. Лёгкие мгновенно наполнил едкий никотин, принося с собой привычное облегчение, и одинокая, солёная слеза, словно живая, покатилась по моей щеке, сливаясь с испариной на лице.

– Я же могла быть мертва, – прошептала я в кромешную темноту комнаты, и слова эти прозвучали глухо, словно эхо в пустом колодце. В тот момент, когда лезвие Томаса пронзило кожу, смерть была так близка, что я почти почувствовала её холодное дыхание. Дрожь пробежала по телу, заставляя судорожно обхватить себя руками.

– Дура ты, Маргоша, дура… – В голове, словно сломанная пластинка, закрутились обрывки фраз из моего проклятого прошлого. Так говорила та злая воспитательница из детдома, её слова впивались в душу острее любого ножа. – Правильно говорила, что из меня ничего толкового не вырастет. Только и можешь, что проблемы создавать, да по головам ходить… – Я сидела, свернувшись калачиком на холодном подоконнике, и курила, выпуская горький дым в ночь. Слёзы, горячие и солёные, катились по моим щекам, смешиваясь с запахом никотина, а в глазах стояла кровавая пелена.

Докурив сигарету до самого фильтра, бычок я резко, с каким-то вызовом, выкинула в окно, словно отбрасывая часть себя. Затем, вытерев мокрые щёки краем футболки, я заставила себя сказать, почти прорычать сама для себя, словно заклинание: – Я жива, и это главное. Чёрт бы побрал всё остальное.

Слезая с подоконника, мои онемевшие ноги плохо слушались. Я тяжело опустилась на старый, продавленный диван, который жалобно застонал под моим весом. Укрылась колючим пледом, чья грубая шерсть царапала кожу, но всё же дарила хоть какое-то тепло. И закрыла глаза. Так же, как и всегда, каждый чёртов день с тех пор, как я сбежала из детдома, я себе повторила, вкладывая в эти слова всю оставшуюся силу: «Завтра будет лучше, чем сегодня». Это была не просто фраза, это была привычка, выработанная годами выживания. И заснула я в надеждах, хрупких и призрачных, впрочем, как и всегда, пытаясь убежать от реальности хоть на несколько часов.

Глава 2

Проснулась я от лёгкого, почти невесомого поглаживания по руке, и первое, что ощутила, был непривычный для меня покой.

– Вставай, Маргоша, – старческий голос Тихона был непривычно нежен, словно он боялся спугнуть хрупкий сон. – Я завтрак приготовил, вставай, девочка.

– Встаю, – с улыбкой, которая, кажется, впервые за долгое время искренне растянула мои губы, сказала я и потянулась. Спина немного затекла от старого, продавленного дивана, который совершенно не подходил для сна, а тело ощутимо чесалось от колючего одеяла, что всю ночь кололо кожу. Я встала, потянулась ещё раз, разгоняя остатки сна и онемение в мышцах, и вышла в небольшой коридор, ведущий на кухню. К моему удивлению, в дневном освещении квартира выглядела не так уж и плохо, как мне показалось вчера в темноте и панике. Тусклый свет проникал сквозь пыльные окна, окрашивая стены в серые тона, но всё равно было светлее и как-то… реальнее.

Зайдя на кухню, я плюхнулась на видавший виды, старый, потрёпанный стул, который скрипнул под моим весом. На маленьком, обшарпанном столе стояли две кружки с дымящимся чаем, хлеб, порезанный толстыми, неравномерными кусками, и щедрый брусок колбасы с сыром, лежащие прямо на столешнице без тарелки.

– Хах, да у нас сегодня королевский завтрак! – Я не сдержала смешка, расплываясь в довольной улыбке, забывая на мгновение о вчерашнем кошмаре.

– Ешь, Маргоша, не дури! – пригрозил мне кулаком Тихон, но в его глазах читалась теплота и какое-то особенное, отеческое беспокойство, что всегда грело душу.

Взяв толстый кусок хлеба, увесистый ломтик колбасы и не менее увесистый кусок сыра, я сварганила себе огромный бутерброд, который едва помещался в руке. И с удовольствием, по-варварски, вцепилась в него своими зубами, откусив первый, сочный кусок. Я с наслаждением жевала, чувствуя, как голод наконец-то отступает, и запивала горячим, ароматным чаем, который обжигал язык, но был невероятно приятен. Тихон молчал, спокойно поедал свои бутерброды, не поднимая глаз, и продолжал хранить странное молчание. Это было очень непривычно, но сегодня, к моему собственному удивлению, я не чувствовала ни острого чувства вины, ни парализующего страха. Сегодня мне было абсолютно всё равно на того человека, которого я убила, точнее, смертельно ранила, а добил его, конечно же, Тихон. Мне не было жалко, что эта мразь сгорела в том адском пожаре, который мы устроили, стирая следы. Но меня, как острую занозу, беспокоили последствия, те неизбежные последствия, которые нам теперь грозили со всех сторон. Я знала, что нас будут искать, и искать жестоко.

Поев бутерброды и выпив чай, Тихон, с видом человека, которому предстоит тяжёлый разговор, взял посуду и поставил её в раковину. Вернувшись назад на стул, он тяжело опустился, сложил руки перед собой и уставился на меня пронзительным, изучающим взглядом.

– Маргоша, потом помоешь.

– Хорошо, – ответила я ему, чувствуя, как серьёзность его взгляда меняет всю атмосферу крохотной кухни, вытесняя остатки утреннего покоя.

– Значит так, – начал он, голос стал низким, хриплым и напряжённым, – я всю ночь пытался обмозговать, что нам делать дальше, чтобы вытащить наши задницы из этой западни. Ты сейчас сидишь тут, в безопасности…

– Но мне нужно взять свои вещи…

– Нет, – он резко оборвал сам себя, словно понял мою мысль, – о вещах ты своих забываешь. Они больше не существуют для тебя. Первым делом, что они будут делать – искать тебя в квартире твоего этого, как его зовут… Вадик? Виталик? Говнялик? – На последнем слове Тихон неожиданно для себя и для меня расхохотался, его хриплый, утробный смех был до странности громким в тишине кухни, но тут же оборвался.

– Ви-та-ли-к, – по слогам, сквозь стиснутые зубы, проговорила я, недовольно уставившись на него. Ещё бы он помнил имена моих парней!

– Да, его самого, вот этого твоего утырка! – рявкнул Тихон. – К нему нельзя! Даже не думай туда соваться. О вещах своих забудь раз и навсегда. Первым делом они тебя будут искать у него, ведь ты же с ним там околачивалась. Как ты понимаешь, моя дорогая, я уверен, что они знают, кто продавал… что продавал… Кстати, – его взгляд резко стал колючим, – куда ты дела товар?

Тут я замялась, чувствуя, как краска стыда заливает лицо. Было стыдно признаться Тихону, что у меня товара нет, что я так глупо прокололась.

– Понимаешь, Тихон…

– Бедовая твоя голова, куда-то его дела? – рявкнул старик, и его терпение, кажется, кончилось. Он со всей дури ударил кулаком по столу, так что кружки в раковине звякнули, а хлеб подпрыгнул на столешнице.

– Я его никуда не девала, – быстро, почти с вызовом, ответила я, пытаясь защититься. – Его забрал продать мой парень… Виталик.

– Ох, ты ж боже мой! – простонал Тихон, обхватывая голову руками. Его лицо побледнело. – И куда это твой утырок его дел, если ты денег не видела?

– Сказал, что продал, но денег я так и не увидела, – пробормотала я, потупив взгляд.

– О, боже мой, Маргоша, во что мы с тобой встряли! – Дед покачал головой, и в его голосе слышалась неприкрытая обречённость.

– Слушай, Тихон, – я вдруг воспрянула духом, цепляясь за единственную соломинку. – Я верну деньги, я тебе обещаю! Завтра гонка, я к ней готовилась очень долго. Колёса есть, я их доработала в своём гараже…

– Забудь про свой гараж! – перебил меня старик, его глаза сузились, и он ударил ладонью по столу, заглушив мои слова. – Тебе туда нельзя! Это ловушка, дура! Да не твой это гараж!

– Да не мой, но…Мы там с ребятами работали, и много чего собирали, и я его нашла первой!

– Не твой это гараж, а чей-то гараж, который забросили! – рявкнул он, повышая голос. – Пойми же ты, дурная какая девка! Думаешь, они не знают, кто там тусуется? Тебе нужно не о гонке сейчас думать и не о гараже, а о том, как жопу свою от смерти спасти, Маргоша! Включай голову уже!

Я опустила голову, чувствуя, как горячая волна стыда и отчаяния накрывает меня. Не смела поднять взгляд на Тихона.

– Нельзя тебе, Маргоша, сейчас рыпаться, – голос Тихона стал тише, почти умоляющим, но от этого прозвучал ещё убедительнее и больнее. – Если найдут тебя, то просто убьют, понимаешь? Убьют, и даже костей не соберёшь. А я тебя в детстве не для этого с помойки подобрал, когда ты там чуть не замёрзла, и не для этого в детдом отвёл, и каждый день потом приходил на свидания, принося тебе конфеты и сказки. Я не для этого тебя растил, чтобы хоронить! Да и денег у меня нету на твои похороны! Подохнешь как собака в канаве, и никто тебя искать не будет!

Я ещё больше наклонила голову, прижимая подбородок к груди. Осознание, понимание и неприятие происходящего обрушились на меня всей своей тяжестью. По щеке скатилась одинокая, обжигающая слеза, а за ней другая, и ещё. Мне было невыносимо больно, обидно до слёз, но я не знала, как так получилось, как я вообще, чёрт возьми, попала в такую отчаянную ситуацию. Наверное, и вправду, как сказал Тихон, я была абсолютно бедовая Маргоша, неисправимая идиотка, которая вечно влипает в дерьмо.

Тихон тяжело вздохнул, протёр лицо шершавыми руками, словно стирая усталость и раздражение.

– Марго, – сказал дед, его взгляд, когда я рискнула поднять на него глаза, был абсолютно серьёзен, пронзительный и требовательный. – Сиди сейчас дома. Никуда носу не высовывай. Я схожу в магазин, куплю тебе одежды, потому что то, что есть у тебя, придётся выкинуть. Она вся в крови, я её не смогу отстирать, да и ты даже мылом не сможешь,

– А стиралки я не увидела,– я промямлила в ответ, не поднимая глаз.

– Нет, Марго! – отрезал дед, его голос был уже открыто злой, низкий и рычащий, а лицо нахмурилось, превратившись в каменную маску. Его явно я в данный момент очень сильно раздражала, и каждое моё слово только подливало масла в огонь. – Всё, можешь пойти в мою комнату. Там есть старый телевизор, сиди, смотри. И не вздумай шастать по квартире, а то вдруг что-то зацепишь.

– Извини, Тихон, – попыталась я снова, цепляясь за последнюю надежду, – я смогу завтра поехать на гонки, я к ним готовилась…

– Нет, Марго! И мы с этим закончили! – Его голос не терпел возражений, словно выстрел в тишине. – Я принесу тебе вещи, куплю еды, а дальше поеду пытаться решать твои проблемы. Сам. Без тебя. Всё! Посуду помой, чтобы не воняло, полы помой, чтобы следов не оставлять, никуда не лезь, никому не звони. Телевизор в зале сиди смотри. Дверь никому не открывай, даже если будут ломиться!

– Но… – попыталась возразить я, чувствуя, как гнев начинает подниматься во мне.

– Нет, Марго! Тихо сиди, не раздражай меня! – резко пресёк он мои слова, и в его глазах блеснула такая решимость, что я мгновенно умолкла.

Тихон тяжело встал со стула, почти не глядя на меня, отправился в коридор, натянул свою старую, видавшую виды обувь, накинул лёгкую ветровку и, не говоря больше ни слова, закрыл дверь за собой, оставив меня одну в душной тишине квартиры.

В этот момент слёзы продолжали капать по моим щекам, оставляя влажные дорожки на коже. Я не понимала, нет, отказывалась понимать, как я могу быть настолько неладная и бедовая, как сказал Тихон, – слова его до сих пор звенели в ушах. Встав со стула, я словно в забытьи, повинуясь катренным командам, вымыла всю посуду, отскребая засохшие остатки еды. Затем протёрла старенький, пропахший старостью стол, и дальше даже не заметила, как, погружённая в полуавтоматическое состояние, начала приводить всю кухню в порядок.

Открыла старый, гудящий, словно раненый зверь, холодильник и, морщась от запаха, выкинула из него все старые, протухшие продукты, от которых шёл невыносимый смрад. Попыталась отмыть застарелую грязь, которая, казалось, въелась в каждую щель и трещину, став единым целым с поверхностью. Это было безумно тяжело, въевшаяся грязь не поддавалась, но потихоньку, шаг за шагом, сантиметр за сантиметром, мне удавалось с этим бороться, возвращая некогда утраченную чистоту.

Дальше я переключилась на кухонный гарнитур. Он был старого, тёмно-коричневого, почти чёрного деревянного цвета, с облупившейся краской и поскрипывающими дверцами, которые с трудом открывались. Нет, вы не подумайте, это не было какое-то изысканное, дорогое дерево, доставшееся по наследству. Это была абсолютно старая, дешёвая кухня, ещё, я думаю, советских времён, словно сошедшая с картинок прошлого.

Затем, пройдя в комнату Тихона, которая была чуть просторнее кухни, я открыла скрипучий шкаф на небольшом балкончике, который выходил прямо из его комнаты. Там, среди старых тряпок, я нашла старое металлическое ведро, видавшую виды швабру и потрёпанную, но ещё пригодную для использования тряпку. Налив воды в ведро, я добавила туда щедрую порцию хлора, и раствор тут же наполнил воздух едким, резким запахом, от которого запершило в горле. Хорошо вымочив тряпку, я накинула её на швабру и начала намывать полы, методично двигаясь по комнате.

Квартира тотчас же заполнилась резким, пронзительным запахом хлора, который заглушил все остальные запахи. – Хах, как в больнице, – усмехнулась я про себя, чувствуя, как этот запах временно вытесняет из головы тяжёлые мысли. – Надеюсь, хлор не прожжёт этот старый линолеум, он ведь и так на ладан дышит. Или хлор прожигает всё-таки линолеум? – задумалась я, и эта мысль на мгновение отвлекла меня. Но как обычно, я не стала застревать или развивать эту тему, погружаясь в рассуждения о химических свойствах, а просто продолжила выполнять монотонными, механическими движениями мытьё полов, позволяя физической усталости и запаху хлора заглушить внутренний голос страха и отчаяния.

Я была абсолютно не хозяйственная девушка. Да, я могла разобрать байк до последнего винтика и собрать его обратно, словно конструктор, починить любой двигатель, заставить работать самые безнадёжные механизмы. Я хорошо танцевала, ощущая ритм каждой клеточкой тела, могла бы даже исполнять сложные акробатические трюки на пилоне, удивляя зрителей своей пластичностью и силой. Но я абсолютно была не хозяйственная и, признаться честно, совсем не женственная в привычном понимании этого слова.

Да, у меня были красивые, огненно-рыжие, пламенные волосы, которые каскадом спадали по спине, доставая до самой попы. Они ложились большими, упругими кудрявыми локонами, как водопад, и переливались на свету, словно живой огонь. Мои волосы были похожи на пышный, пушистый хвост лисицы, добавляя мне какой-то диковатой, необузданной прелести. Белая, почти мраморная кожа, на которой легко проступали веснушки, худощавое, почти модельное телосложение с длинными конечностями, небольшая, едва заметная грудь и скромная попа, эстетичные, утончённые черты лица, которые могли бы принадлежать древней статуэтке, но огромные, бездонные зелёные глаза, способные пронзить насквозь и видеть что-то такое, что другим было недоступно.

Со всем этим интересным, казалось бы, внешним набором черт я не была женственной и, как мне самой казалось, совершенно непривлекательной в традиционном смысле, не умея и не желая подчеркивать то, что было дано природой. Я носила исключительно джинсы – старые, выцветшие, часто с дырками на коленях, – и бесформенные футболки, купленные где-нибудь по акции за три копейки. Моим любимым бельём были простые трусы шортиками и спортивные лифы, которые не стесняли движений. Кроссовки я вообще могла годами не менять и ходить в одних, пока они не развалятся буквально на ходу, превратившись в лохмотья. Сумки я не любила – они слишком сковывали мои движения, цеплялись за всё и постоянно мешались под рукой. И вообще, я предпочитала всё брать по скидкам или распродажам, а лучше – в секонд-хендах, где можно было найти вещь в хорошем состоянии, но максимально бесплатную или почти даром.

Но была у меня действительно одна дорогая вещь, одна-единственная ценность, в которую я вложила всю свою душу, все заработанные гроши и бесконечные часы кропотливого труда. Своего железного коня, мотоцикл, я купила у одного напыщенного мажора. Это был типичный богатый избалованный сынок, которому надоела очередная дорогая игрушка. Как-то раз он привез его к нам в гараж, где я с парнями чинила мотоциклы для подпольных, нелегальных гонок. Этим мы начали заниматься, когда мне стукнуло шестнадцать, и подобралась у нас тогда невероятно сплочённая и хорошая группа – умелых, целеустремленных и, главное, таких же одержимых скоростью и мотоциклами, как и я.

Не знаю, что он там с ним делал, этот мажор, чем он так его умудрился угробить, но железный конь был буквально убит, превращен в груду мятого металла, ржавых болтов и горелых проводов. Скажи нам тогда, что чинить его придётся больше недели, и мы бы не поверили, потому что на первый взгляд казалось, что это металлолом. А цену за эту ржавую рухлядь он заломил нереальную, словно продавал произведение искусства, а не груду хлама. Ну я и решила, что уговорю его продать, ведь это был мой шанс, возможность построить что-то свое. Включив все женские флюиды, которые, к моему удивлению, ещё не умерли в моём организме под слоями грязи, пота и машинного масла, я заставила этого парня продать мне коня. Он, к моему изумлению, поддался, и я, скрипя зубами, но с горящими глазами, отдала ему почти всё, что у меня было, до последней копейки.

Чинили мы моего железного красавца долгих четыре месяца. Это были месяцы упорного, изнурительного труда. Каждый вечер после шабашек, каждую свободную минуту я пропадала в гараже, склонившись над двигателем, копаясь в масле, заменяя изношенные детали, прикручивая новые, вдыхая терпкий запах бензина, раскаленного металла и пота. Ведь моей единственной мечтой, моим смыслом жизни были только гонки, ничего больше не имело значения, ни одежда, ни друзья, ни даже личная жизнь. И вот, когда мне исполнилось восемнадцать, я совершила свою первую, настоящую гонку. Ощущение скорости, когда мир вокруг сливается в единую размытую полосу, когда мощный мотор рычит под тобой, словно дикий зверь, а ветер свистит в ушах, заглушая все мысли, все страхи и все сомнения, – это стало моей истинной болезнью, моей всепоглощающей страстью, моим единственным смыслом существования. Скорость, безумный адреналин, абсолютная свобода и полный контроль над машиной – это всё оказалось намного лучше секса, намного глубже, чище и реальнее любого другого удовольствия. В тот момент, когда я мчалась по трассе, обгоняя соперников, я была по-настоящему жива. Только тогда я чувствовала, что существую, что я чего-то стою.

И вот уже двадцать лет я – Маргоша, та самая Маргоша, которая заражена гонками до мозга костей, для которой рёв мотора и головокружительная скорость были всем на свете. Но как и многие говорили, девушка я была крайне бестолковая, наивная дура, не умеющая просчитывать риски. Захотела лёгких денег, быстрого выхода из нищеты, да не на тех людей нарвалась, не там искала приключений и возможностей. Познакомилась с парнем, Виталиком, начали встречаться, а он оказался наркоторговцем, и, что хуже, свёл меня не просто с теми, а с теми самыми людьми, от которых следовало держаться подальше. Свёл-то, конечно, с теми, с кем надо было для дела, но наркоту я парню отдала – сама продавать не хотела, да и не умела, понимая, что это не моё. А он, походу, подставил меня по полной программе. Теперь ни наркоты, ни денег, а только труп, дымящиеся развалины, пролитая кровь, и моя собственная жизнь, висящая на волоске. И Тихона подставила под удар, втянула его в это дерьмо, из которого, казалось, нет выхода.

Только вот один вопрос мне не давал покоя, сверлил мозг, словно заноза в мозгу: откуда Тихон знал этого чувака, Томаса? Ведь он к нему обращался по имени, знал его. Может, он тоже замешан в этом грязном бизнесе? Или это его давние, забытые дела вдруг всплыли на поверхность? Все эти мучительные рассуждения роились, словно злые осы, в моей голове, отравляя каждый вдох, пока я с Божьей помощью и внутренней молитвой, переходящей в беззвучный стон, пыталась отмыть этот пол. Получалось это у меня, честно говоря, из рук вон плохо, поскудно, оставляя разводы, но я старалась, оттирая каждое пятно с упорством маньяка, надеясь, что вместе с грязью сойдёт и часть моего груза.

Закончив это ужасное испытание, когда каждый мускул ныл от непривычной работы, а тело ощущалось чужим и измождённым, я, наконец, уселась в кресло-качалку Тихона. Оно жалобно скрипнуло под моим весом, словно протестуя, но оказалось на удивление удобным и мягким после твёрдого дивана. Закинув ногу на ногу, чувствуя, как ослабевает напряжение в конечностях, я потянулась за пультом и, включив старенький, потрепанный телевизор, принялась бессмысленно щёлкать каналы, пытаясь найти хоть что-то, что отвлечёт мой разум.

По телевизору, как назло, ничего интересного не шло. Сплошная скучная болтовня дикторов, бесконечные повторы старых, поблекших фильмов и навязчивая реклама, от которой хотелось выключить звук. Только маленькая, едва заметная строчка новостей, бегущая внизу экрана, словно тайное послание, привлекла моё внимание: "Крупный пожар в заброшенном складе. Причины выясняются. Ведётся расследование."Это был тот самый пожар, который мы устроили, стёрший в пепел наши следы. И больше ничего – полная тишина вокруг, нарушаемая лишь тихим жужжанием старого кинескопа. Так, под негромкое, убаюкивающее бурчание телевизора и монотонное мерцание экрана, я и задремала, погружаясь в зыбкую, тревожную дрёму, полную обрывков кошмаров и неясных образов.

Глава 3

Проснулась я от обволакивающих, умопомрачительных запахов, доносившихся из кухни. Запах жареной картошки, шкворчащего сала, свежего хлеба – всё это разом ударило в нос, пробуждая в одно мгновение. Протерев глаза тыльной стороной ладони, я встала с дивана, который клялся и божился сломаться под моими движениями, и направилась туда, словно ведомая невидимой, но очень мощной силой голода. На кухне, у старой газовой плиты, дед Тихон, склонившись над старой, видавшей виды сковородочкой, поджаривал картошку с аппетитно шкварчащим салом. Картошка тихонько ворчала и шипела, покрываясь золотистой корочкой, а вкусные, дурманящие запахи разносились по всей маленькой квартирке, наполняя её уютом и каким-то давно забытым теплом.

– Му-му-му-му-му, какая вкуснота! – протянула я, не в силах сдержать животного восторга, предвкушая предстоящий завтрак.

– Садись, Маргоша, – сказал мне старик, не отрываясь от плиты, его морщинистое лицо было сосредоточено.

Я бездумно плюхнулась на стул всем своим весом, и тот жалобно скрипнул, угрожая развалиться. – Эй ты, дурная! – прикрикнул он на меня, резко повернувшись, и в его глазах мелькнула озорная искорка. – Ты так сломаешь все стулья в этом доме!

– Тихон, ты купил мне вещи? – поспешила я спросить, чтобы сменить неловкую, но забавную тему и узнать главное.

– Да, Маргоша, купил вещи, купил продукты, – кивнул он, ставя сковороду на стол. – Узнал, как у нас с тобой обстоят дела. Сейчас поедим и поговорим, всё обсудим.

Положив передо мной целую горку золотистой, румяной картошки на сальце, которая буквально истекала ароматным жирком, Тихон тут же поставил рядом кружку с горячим, крепким чаем и щедрый ломоть свежего хлеба. Я не стала его дожидаться, не церемонилась, а принялась всю эту вкусноту уплетать за обе щеки, жадно, без всяких церемоний, словно ела в последний раз.

– Какая быстрая, – сказал Тихон, наблюдая за мной, его губы растянулись в лёгкой улыбке. – Ты хоть жуй, не глотай! Подавишься ещё.

За столом опять воцарилась тишина, плотная и ощутимая. Лишь цоканье вилок и ножей о тарелки, мои жадные вздохи и редкое кряхтение Тихона нарушали нашу утреннюю тишину, создавая странный, но уютный аккомпанемент завтраку.

Закончив есть, Тихон тяжело вздохнул, вытер губы рукавом и посмотрел на меня. Его взгляд, до этого спокойный и даже немного отеческий, стал серьёзным, пронзительным, словно он пытался заглянуть мне прямо в душу, увидеть каждую мысль.

– Маргоша, этот твой ухажёр по телефону звонил тебе? – спросил он, его голос был необычно ровным, почти безжизненным, и именно эта ровность заставила меня мгновенно напрячься, предчувствуя что-то недоброе, что-то, что нарушит хрупкое спокойствие утра.

– Ммммм… – протянула я, пытаясь вспомнить, хотя утро казалось таким далёким, окутанным дымкой тревоги. – Честно говоря, я даже его не доставала из кармана джинс. Всё утро было занято делами: убралась, как ты мне сказал, вымыла пол, кухню, а дальше включила телевизор, да и немножко задремала.

– Ну, молодец, Маргоша, молодец, – в голосе старика послышалась зловещая, почти рычащая нотка, которая никак не вязалась с похвалой, скорее наоборот, звучала как предвестник беды. – Послушай, я тут ходил, узнавал, – он замолчал, подбирая слова, его взгляд потемнел, – и у нас проблемы. Очень большие проблемы. Тебя искали. И у «принца» твоего искали тебя, чтобы он горел в аду, собака поганая!

– Тихон, ну ты чего?! – простонала я, чувствуя, как ледяной холод страха прокрадывается по спине, и желудок сжимается в тугой узел. Я не понимала, к чему он клонит, но каждое его слово отдавало неотвратимой угрозой.

– Да ничего, Марго, ничего, – сказал мужчина, произнося слова по слогам, чеканя каждое, словно вбивая гвозди в крышку гроба. Его взгляд был жёстким, как кремень. – Он подставил тебя. Подставил тебя очень по-крупному, накинул на нас обоих такой груз, что не разгрести. И теперь мы торчим и деньги, и товар, и собственную жизнь.

– Тихон, что значит "мы"?! – Мои глаза расширились от шока и возмущения, и я резко подалась вперёд, оттолкнув тарелку так, что она звякнула о стол. – Ведь влипла я одна в эти проблемы! Я! Это не значит, что ты будешь мне помогать выходить из этой ситуации!

– Дура ты, Маргоша! Как была дура, так и осталась дурой! – рявкнул он, и его глаза полыхнули настоящим, неприкрытым, обжигающим гневом, а морщины на лбу стали глубже, словно вырезанные камнем. Он тяжело ударил кулаком по столу, заставив пустую посуду вздрогнуть, и подался вперёд, его голос сорвался на хриплый шёпот. – Я помог убить этого придурка, вытащил тебя из-под ножа, когда кровь уже хлестала! Добил эту мразь, чтобы он не мучился и не смог наболтать лишнего! И в итоге стер наши следы кровавым, всепожирающим пожаром, который лизал небеса! Мы влипли, девочка, влипли вместе, по самые уши, так глубоко, что ни черт, ни бог не вытащат! Я не смогу тебя теперь бросить, понимаешь?! Не смогу! Мы в одной лодке, и она тонет! Да и если бы даже не был замешан, не бросил бы… Глаза Тихона на мгновение смягчились, и в голосе послышалась почти надломленная нежность. – Привязался я к тебе, Маргоша, привязался, как к собственной дочери. И теперь мы оба в дерьме.

– Скажите, Тихон, – тут я перебила мужчину, не в силах больше сдерживать вопрос, который грыз меня всю ночь, – а откуда ты знаешь, как его зовут? Томаса? Ведь я тебе не говорила его имени.

После этой моей фразы Тихон очень сильно напрягся. Я увидела, как запульсировала вена у него на шее, прямо под челюстью, а лицо моментально осунулось, глаза стали жёсткими, колючими и далёкими, словно он ушёл куда-то глубоко в себя, в самые тёмные уголки своей памяти. Тут мужчина резко, с грохотом, отодвинулся от стола, стул с визгом отъехал назад, и он встал, направляясь к выходу из кухни, словно пытаясь сбежать от моего вопроса, от чего-то невидимого, но очень страшного.

– Тихон! Стой! Ты куда?! – закричала я, вскакивая со стула, который едва не упал, и делая шаг к нему, чувствуя, как внутри нарастает паника.

Он не остановился, даже не повернулся, его спина оставалась прямой и напряжённой. – Еду я приготовил, Маргоша, ты покушала. Пакеты вон стоят в коридоре, посмотри с одеждой. А я пойду. У нас ещё есть дела, которые нужно решить. Очень срочные дела.

– Почему ты не можешь ответить на мой вопрос?! – Я стояла посреди кухни, растерянная и напуганная, чувствуя, как паника подступает к самому горлу, перекрывая дыхание.

Но Тихон резко распахнул дверь, ведущую в коридор, с грохотом, который эхом разнёсся по всей квартире, и, не говоря больше ни слова, вышел, оставив меня одну в звенящей тишине и нарастающем смятении.

Честно говоря, я была очень сильно удивлена такому поведению мужчины. Он всегда мне пытался всё объяснить, помогать, брать под своё крыло, оберегать от опасностей этого мира, а тут он даже не захотел и слова сказать в ответ, не попробовал прояснить ситуацию. Я не понимала, в чём проблема, почему он так резко захлопнулся. Ну, я, конечно же, понимала, что у нас есть проблема, я была не дурой. Я понимала, что мы совершили убийство, и из-за этого нас ждёт очень серьёзный срок, тюрьма, потеря свободы, прощай, моя жизнь, мои гонки! Но я совершенно не понимала, откуда он знает этого человека, Томаса, и как он завязан с этим миром. Может, он и сам приторговывал наркотой? – задумалась я, и эта мысль, словно ледяная игла, кольнула меня, порождая новое, неприятное сомнение в человеке, который только что спас мне жизнь.

Помыв посуду за собой и Тихоном, чувствуя, как тёплая вода смывает не только жир, но и остатки утреннего покоя, а запах хлора щиплет ноздри, я схватила пакет с новой одеждой и, не оглядываясь, направилась в свою комнату, которая казалась временным убежищем, единственным местом, где можно было скрыться от вопросов и страха. Достав из кармана джинсов телефон, который вибрировал и пиликал всю ночь, но я игнорировала, я увидела десять пропущенных звонков и несколько сообщений от моего парня, Виталика. Мой взгляд скользнул по его имени, и в груди поднялась волна такой тошнотворной брезгливости и отвращения, что я даже не стала открывать, просто проигнорировала, словно это был обычный спам. Также увидела звонки от него. Но одно сообщение от моего друга и человека, который всегда помогал мне участвовать на гонках, моего давнего напарника и единственной отдушины, привлекло моё внимание. Я, естественно, открыла его. И там лишь была написана одна фраза: "Гонка сегодня в 9 вечера. По деньгам приз будет супер. Приезжай, я тебя зарегистрирую".

Не знаю, о чём я думала в этот момент. Моя голова просто отключилась от всех проблем, от страха, от Тихона, от Виталика, от всего мира, превратившись в ватный комок, способный воспринимать лишь одно – зов трассы. Единственное, что я ему ответила, почти дрожащими пальцами, не раздумывая ни секунды: "Я буду". Это был не выбор, а инстинкт. Единственный способ хоть на время сбежать от реальности, от этого давящего страха и вопросов, на которые нет ответов. Только там, на мотоцикле, на скорости, я могла чувствовать себя живой и свободной.

Вытряхнув из пакета всю одежду на диван, я запустила руки внутрь и принялась шарить, рассматривая, что же мне купил Тихон, словно пытаясь найти в этих вещах хоть какую-то зацепку, хоть что-то, что объяснило бы его странное поведение. В пакете, помимо ожидаемых вещей, находились новые чёрные кроссовки, пара чёрных джинсов, упаковка трусов-шортиков и спортивных лифов – всё, как я обычно носила, без намёка на женственность или изящество. Но затем моё внимание привлекло кое-что неожиданное: четыре водолазки под горло чёрного цвета и несколько пар смешных разноцветных носков с разными животными. Лисы, панды, еноты – целый зоопарк.

– А вот это смешно, – хихикнула я, звук моего смеха показался чужим в тишине квартиры, рассматривая носки и вертя их в руках. Даже в такой ситуации Тихон умудрился добавить что-то забавное, что-то от его старого, чудаковатого "я".

Скинув с себя старую, пропахшую дымом, кровью и ужасом одежду, которая теперь казалась отвратительной, как кожа, которую хочется содрать, я достала и надела новые трусы, спортивный топ, джинсы и одну из чёрных водолазок. Ткань ощущалась непривычно чистой, свежей, словно второй шанс. – Жаль, куртки хорошей нет и средств защиты, – пробормотала я себе под нос, чувствуя, как адреналин уже начинает покалывать кончики пальцев, – но думаю, перехвачу у друга. У него всегда найдётся что-нибудь подходящее.

Одевшись, я расчесала свои длинные, огненные волосы, которые обычно свободно струились по спине, и собрала их в низкий, тугой хвост у самой шеи, чтобы было удобно надевать шлем. На дне пакета я нашла ещё одну заботливо купленную для меня вещь – новую зубную щётку, в крошечной, запечатанной упаковке.

И наконец, почистив зубы как человек, ощущая непривычную, почти забытую свежесть во рту, я отыскала у Тихона мятую бумажку с ручкой. Быстро нацарапав на ней несколько строк, без объяснений, без оправданий, просто констатацию факта, я оставила ему небольшое послание. Я знала, что он будет зол, будет ругаться и, возможно, места себе не найдёт от беспокойства и гнева, но ничего не могла поделать. Адреналин уже бил в моей крови, словно электрический ток, заставляя сердце бешено колотиться, а дикое, всепоглощающее желание выиграть деньги, которые были нам так сейчас необходимы, чтобы выбраться из этой грязной, смертельно опасной задницы, всё это просто затуманило мой разум, оставив лишь одну цель – скорость и победу. Оставив записку на самом видном месте, я прикрыла за собой дверь и, словно мышка, бесшумно выскользнула из дома, растворяясь в суете и предвкушении единственного места, где я чувствовала себя по-настоящему живой.

Ещё был день, но я знала, что такие мероприятия начинаются очень рано. На эти подпольные вечеринки, которые на самом деле были замаскированными тотализаторами, люди начинают стекаться с самого утра, чтобы посидеть, поговорить, выпить, как следует повеселиться, и только потом, когда воздух пропитается азартом и алкоголем, происходит сам заезд. Выйдя из дома, я оглядела улицу, вдыхая полной грудью ещё не отравленный выхлопными газами воздух. Днём она и дом не были такими мрачными и давящими, как ночью, когда каждый тёмный угол казался таящим угрозу. На улице даже играли ребятишки, их звонкий смех эхом разносился по узким проулкам. Конечно, это был самый бедный район на окраине, пыльный и неказистый, и контингент здесь был точно такой же – люди с тяжёлыми взглядами и судьбами. Но, посмотрев на детей, я увидела, что они достаточно счастливы в своей незатейливой игре, и, возможно, их родители не так часто пьют и бьют своих детей. По крайней мере, я на это очень надеялась, чувствуя укол какой-то невыносимой жалости и тоски.

Зайдя за дом, где царил полумрак и пахло сыростью, я достала из-под старого, обтрёпанного брезента своего железного коня, который ждал меня, словно верный друг. С радостью, едва ли не трепетом, я повернула ключ в замке зажигания, и мой мотоцикл, мой единственный настоящий компаньон, откликнулся знакомым, родным гремлением, словно просыпающийся хищник. А потом, как настоящий лев, зарычал, выпуская из выхлопной трубы клуб сизого дыма. Этот звук был лучшей музыкой для моих ушей, самой прекрасной симфонией, заглушающей все тревожные мысли. Тут же его оседлав, почувствовав под собой мощь металла и рёв двигателя, я нажала на газ и полееетееела, оставляя за спиной пыль и нищету.

Я проезжала бедные районы, где дома громоздились друг на друге, и люди бросали на меня любопытные, иногда завистливые взгляды. Постепенно, словно нить, ведущая из лабиринта, я приближалась к центру города, где здания становились выше, а машины дороже. Я была в шлеме, но ветер всё равно бил меня в лицо, обдувая кожу, и это было приятно, очищающе, словно он уносил с собой весь страх и сомнения. Конечно, без куртки было холодно и неприятно, прохладный воздух проникал под тонкую водолазку, но я надеялась, что смогу решить эту проблему у друга, или что кто-то даст мне что-то взаймы. Когда я была за рулём своего мотоцикла, я как будто бы с ним сливалась, становилась одним целым, моё тело и его стальной корпус пульсировали в унисон.В этот момент мир сужался до трассы передо мной, до рёва мотора и биения моего собственного сердца. Существовали только мы вдвоём: я и мой железный конь. И мне больше никто не нужен был. Это чувство абсолютного контроля, полной свободы и неразрывной связи не сравнить ни с одним другим. На данный период своей жизни мне казалось, что это лучше любви или секса, лучше любых человеческих отношений, ведь мой железный конь никогда меня не бросит и не предаст, не осудит и не отвергнет, или просто не откажет тебе в том, чтобы прокатить тебя сквозь ночь, навстречу ветру. Постепенно один пейзаж сменился другой окраинной, более ухоженной, но всё ещё несущей отпечаток городского пригорода, и наконец-то, после долгой, но такой необходимой поездки, я оказалась на месте.

Глава 4

Я въезжала в район заброшенного завода, место, где железо, пот и адреналин были единственной валютой, а каждый уголок хранил эхо прошлых побед и поражений. Это была постоянная сходка для байкеров, чьи хромированные мотоциклы сияли даже в скудном свете фонарей, издавая низкое, утробное рычание; для гонщиков, чьи глаза горели азартом и неутолимой жаждой скорости; и для просто красивых девчонок, которые стекались сюда, чтобы затусить с крутыми парнями, ища острых ощущений, мимолётных романов или просто надеясь встретить кого-то "своего"в этом безумном мире. Припарковав своего железного коня рядом с сотнями других, блестящих и ревущих машин, чьи силуэты темнели в сгущающихся сумерках, я заглушила двигатель. Глухой, окончательный щелчок зажигания разнёсся в воздухе, и я, почувствовав привычную свободу, слезла с мотоцикла.

Не успев даже снять шлем, который ещё хранил тепло моего лица, я тут же оказалась в чьих-то крепких, медвежьих объятиях, которые сдавили меня почти до хруста костей, выбивая остатки воздуха из лёгких. Конечно же, я сразу узнала этого человека по характерному запаху бензина, пота и какого-то дешёвого одеколона. Это был мой верный друг, товарищ и соратник по прозвищу Миха, человек, на которого я всегда могла положиться. Тот самый, кто всегда меня записывал на самые выгодные и прибыльные гонки. Я эти гонки называла "жирный жир", потому что именно там, на кону, можно было получить самые крутые деньги, которые могли решить любые, даже самые запущенные проблемы.

Миха был мужчиной лет тридцати пяти, высоким – примерно сто восемьдесят пять сантиметров роста, что делало его ещё более внушительным. У него были тёмные, коротко стриженные волосы, огромные, будто вытесанные из камня, руки, чьи пальцы были толстыми, как сосиски, и мощные ноги; на самом деле, он был настоящий качок, гора мышц, которая, казалось, состояла из одних стальных жил и непоколебимой воли. В обычные дни он работал вышибалой в ночном клубе, его огромная, внушительная фигура одним своим видом внушала уважение и страх, отсекая любые попытки конфликтов, а так его самый прибыльный бизнес – это были гонки. Гонки проходили в разных местах, порой в самых неожиданных уголках города, от заброшенных промзон до недостроенных автострад, но самые классные и денежные всегда проводились здесь, возле этого заброшенного завода, среди бетонных руин и обломков бывших цехов, которые служили идеальным фоном для наших безумных заездов, придавая им особую, мрачную эстетику.

Миха организовывал перед заездом целое передвижное кафе, сооружённое из старого фургона и нескольких разноцветных палаток, где горели тусклые лампочки, а его помощники деловито сновали туда-сюда. Здесь все гости, пришедшие посмотреть на зрелище, могли купить себе напитки, от крепкого пива до энергетиков, и перекусить, чтобы дождаться основных событий. Также он организовывал ставки на гонщиков, принимая деньги у всех желающих, его громкий, зычный голос разносился по всей площадке, объявляя коэффициенты и подстёгивая азарт толпы. Гоняли в основном одни и те же, проверенные бойцы, чьи лица были мне знакомы, а их мотоциклы – узнаваемы по рёву мотора. Конечно, бывали и "залётные", случайные смельчаки, которые вдруг поверили в себя и решили соревноваться с профи, часто заканчивая вечер с разбитыми головами, пустыми карманами и полным разочарованием. Ну и частенько на нашей арене появлялись очень сильные игроки, новые лица с блестящими, незнакомыми байками, способные по-настоящему потягаться за главный приз, внося свежую кровь и непредсказуемость в наши привычные баталии, поднимая градус азарта до предела.

– Марго, красавица, – пробубнил Миха, ещё крепче обнимая меня, так что я едва могла дышать, чувствуя, как его огромные руки буквально сдавливают грудь, но это было приятное давление, оберегающее. – А где твоя экипировка? А где твоя куртка? Как ты гонять собралась, без защиты, что ли? – Его голос звучал одновременно обеспокоенно и немного по-отечески строго.

Сняв шлем, я только посмотрела на него и беспомощно пожала плечами. Мои волосы выбились из хвоста, прилипли к лицу, а в глазах, наверное, читалась вся моя растерянность.

– Ооо, Марго! – Миха тут же стянул с себя куртку, подавая её мне со вздохом, словно она весила тонну. В его куртке я смотрелась как мышь в сарафане – огромная, мешковатая, совершенно не по размеру, её рукава свисали, закрывая пальцы. Но выхода у меня не было. Я знала, что Миха хороший, добрый и никогда не бросит меня в беде, единственный, на кого я могла рассчитывать в этом безумном мире.

– Миха, слушай, у меня нет ещё защиты, – произнесла я, чувствуя себя неловко, понимая, что снова создаю ему проблемы.

– Марго, Марго, – пробубнил мужчина, его голос звучал недовольно, но без злобы, скорее с усталым принятием. – И где тебе сейчас её найду, посреди поля, что ли?

– Ну, Миха, ну, пожалуйста, помоги, – протянула я, умоляюще глядя на него, сжав губы и надеясь, что он поддастся.

– Ладно, – цокнул языком мужчина, качая головой, но в его глазах уже не было прежнего недовольства, лишь привычная забота. – Но в следующий раз реши этот вопрос заранее, а не прыгай сломя голову в пекло.

– Спасибо, спасибо! – затараторила я, чувствуя огромное облегчение, будто с плеч упал неподъёмный груз, и чмокнула мужчину в щеку, от чего он слегка смутился, покраснев на миг.

– Ладно, пойду решу твой вопрос, а ты иди пока отдыхай на баре. Мой человек там, скажешь моё имя, тебе дадут бесплатный коктейль, – сказал Миха, разворачиваясь, уже на ходу доставая телефон и кому-то звоня.

– Спасибо, – протянула я, улыбаясь ему. Вдруг, словно молния, в голове мелькнул вопрос, который мучил меня с утра. – Слушай, тут вопрос… Ты не видел случайно Виталика?

– Да, тут где-то шлялся, – Миха пожал плечами, его голос был отстранённым, словно Виталик не стоил даже пары лишних слов.

– И последний вопросик, и я убегаю в закат, – быстро произнесла я, пытаясь задержать его, почувствовав, как мой шанс получить важную информацию ускользает. – Кто сегодня со мной будет гонять, есть кто-то интересный? Не хочу скучать на трассе.

– Слушай, в принципе всё как всегда, – протянул Миха, задумчиво почёсывая затылок, его взгляд скользнул по толпе, словно он взвешивал потенциальных соперников. – Но появился один человек. Кто он, что он – не знаю. Знаю только фамилию. Но он выглядит… серьёзно.

– И какая у него фамилия, если мне это, конечно, поможет? – с надеждой спросила я, внутренне напрягаясь, ожидая услышать что-то знакомое, что-то из мира "шишек".

– Не думаю, что тебе это поможет, – Миха усмехнулся, кривя губы. – Но фамилия его Хофман.

– Мне его фамилия ни о чём не говорит, – призналась я, чувствуя лёгкое разочарование. Очередной незнакомец, очередная переменная в и без того запутанной игре.

– Ну, значит, больше ничем не могу помочь, – махнул он рукой, уже отворачиваясь. – Всё, иди развлекайся, не мешай. Я пойду попытаюсь найти тебе защиту, пока не начались основные заезды.

И, развернувшись, мужчина быстро ушёл, растворяясь в клубах дыма и гуле толпы, оставив меня одну посреди гама и предвкушения предстоящих гонок. Фамилия Хофман вертелась в голове, не цепляясь ни за одно воспоминание, но оставляя после себя смутное, тревожное чувство.

Вечеринка уже начинала быть в самом разгаре, дыша горячим ветром предвкушения. Рядом с самим заброшенным заводом, чьи мрачные, изъеденные временем стены служили монументальным фоном, стояли сколоченные из грубого, пахнущего свежим деревом трибуны, готовые принять сотни жаждущих зрелища зрителей. Возле них располагались небольшие ларьки с напитками, источающие резкие запахи водки , сладкой газировки и чего-то для подымить. По всему огромному, вытоптанному пространству были понатыканы маленькие, но высокие барные столики с такими же высокими барными стульями, формируя импровизированные зоны отдыха, где собирались кучки людей. Людей было уже прилично, слышался неугомонный гул голосов, раскатистый смех и обрывки фраз, доносящиеся со всех сторон, но я понимала, что к вечеру соберутся все. Тогда это будет не просто сборище, а грандиозное, сумасшедшее шоу и самое крутое, незабываемое событие этой ночи, которое заставит кровь стыть в жилах.

Перед трибунами ещё не полностью установили огромный экран, чёрный прямоугольник который казался зловещим на нем должны были транслировать гонку. Ведь по всему пути нашего заезда, извиваясь между бетонными глыбами и покосившимися столбами, были установлены камеры, и через них шла прямая трансляция для зрителей, позволяя им следить за каждым поворотом, каждым рискованным манёвром, каждым столкновением. Но, по моим наблюдениям, подготовка шла полным ходом: люди суетились, как муравьи, проверяли аппаратуру, что-то налаживали, подтягивали провода, создавая атмосферу беспокойного ожидания.

Пройдя дальше к бару, который представлял собой длинную, грубо сколоченную деревянную стойку, заваленную бутылками и стаканами, я поздоровалась с барменом. Он был крупным, с татуировками, изображающими языки пламени, на предплечьях и широкой, добродушной физиономией. Я протянула ему руку, и мужчина крепко её пожал, его пальцы были шершавыми и тёплыми, мужчина широко улыбнувшись мне поздоровался.

– Привет, Маргоша, как жизнь молодая? – Его голос был громким, привыкшим перекрикивать толпу.

– Привет, дорогой! – улыбнулась я в ответ, стараясь выглядеть беззаботной. – Всё отлично, ну, а не тут ли мне коктейльчик бесплатный обещали, как постоянной и самой быстрой клиентке?

– Для тебя всё что угодно, красавица! – Его улыбка стала ещё шире, обнажая ряд крепких, слегка пожелтевших зубов. – Ты сегодня катаешься?

– Конечно, а ты как думал? – Я приподняла бровь, зная, что он всегда ставил на меня, и я не могла его подвести.

– Вот отлично! Значит, поставлю все деньги на тебя, без вариантов! – сказал он, энергично кивая, и в его глазах вспыхнул азарт.

– Ух ты! Какой! Значит, за это сделай мне подгон: вон ту картошечку жареную, что аппетитно шкворчит на сковороде, источая божественный аромат, и бутылку воды, – попросила я, указывая на поднос с закусками, чувствуя, как вновь разыгрывается аппетит.

– Я бы тебе просто так подгон сделал, без всяких гонок и ставок, – проворчал он, но уже потянулся за тарелкой с картошкой, ловко подцепляя её лопаткой, и бутылкой воды.

– Спасибо! – улыбнулась я самой широкой улыбкой, какую могла выдавить, чувствуя, как уголки губ начинают болеть от напряжения, и уселась на высокий барный стул прямо перед его барной стойкой, чувствуя, как начинают слегка гудеть ноги после дороги и от предвкушения предстоящего.

Мужчина поставил всё передо мной, и я принялась цедить коктейль, ощущая, как сладкая прохлада приятно обволакивает горло, и хрумкать свою жареную картошку, каждый хрустящий ломтик которой казался невероятно вкусным и необходимым. Я глазела по сторонам, пытаясь охватить взглядом всю эту шумную, кипящую суматоху вокруг. И буду лукавить, если скажу, что приехала только на гонку. Мне очень хотелось взглянуть в глаза этому подонку Виталику и спросить, правда ли он меня так подставил, подтвердить или опровергнуть слова Тихона, разорвать эту неопределённость. Но, как назло, Виталик никак не попадался мне на глаза, словно его и не было здесь.

Допив свой коктейль до последней капли, запивая остатки приторной сладости глотком пресной воды из бутылки, я взяла бутылку с водой с собой и направилась на поиски, чувствуя, как ноги сами несут меня вперёд сквозь толпу. Здороваясь с ребятами, которые устанавливали огромный экран для просмотра нашей гонки, перекидываясь парой фраз с другими знакомыми лицами, их улыбки и кивки казались почти нереальными на фоне моего внутреннего напряжения, я нигде его не находила. Моё терпение понемногу начинало иссякать, а злость нарастала.

Тут, пройдя чуть дальше, я встретила одну из девушек. Даже не помню, как её звали, как-то мы познакомились на прошлых гонках, её лицо было знакомо, но имя упорно не всплывало в памяти. Она была из тех "девочек", которые приезжали сюда "склеить"красивых парней и просто хорошо провести время, её короткое платье и яркий макияж говорили сами за себя. Но она меня сразу узнала, и её лицо расплылось в широкой улыбке.

– Ой, Маргоша! Как дела? Как давно тебя не видела! – её голос был визгливым и полным фальшивого восторга.

– Да, привет, – скупо ответила я, понимая, что совершенно не помню её имени, но пытаясь выглядеть приветливой, чтобы не спугнуть информацию.

– Слушай, а я тут Виталю видела. А вы чего не вместе? Вы расстались? – спросила она, и в её голосе проскользнула откровенная нотка любопытства, смешанная с плохо скрываемым злорадством.

Я не знала, что ответить, ведь я даже не помнила, откуда она знает про Виталю и как мы с ней пересекались. Но возможность наконец найти этого ублюдка, увидеть его собственными глазами, перевесила все мои сомнения и неловкость. Я решила подыграть, чтобы всё-таки встретиться с этой мразью.

– Нет, всё супер! А где он? – Мой голос прозвучал спокойнее, чем я ожидала, почти безэмоционально, скрывая бурю внутри.

– А ты что, не знаешь? Он с Люсиндой… уединился в комнате, – она хихикнула, прикрывая рот ладонью, её глаза блеснули, словно она делилась сплетней века.

Эта девушка говорила какими-то загадками. Я знать не знала, что это за баба Люсинда, да и имя такое дурацкое! Плюс я совершенно не понимала, о какой комнате идёт речь. Моё сердце сжалось от странного, неприятного предчувствия, от смеси ревности, ярости и осознания собственной наивности.

– Скажика мне крошка, какая именно комната? Направь меня, пожалуйста, – попросила я, стараясь не выдать своего замешательства, голос был почти умоляющим, хотя я ненавидела просить о чём-либо. – И что это за Люсинда?

– Ну, комната, где вы переодеваетесь и подготавливаетесь к заездам. Там всё равно никого нет, и свободна. Там диванчики удобно стоят, – она объяснила, словно это было само собой разумеющимся, её интонация выдавала, что она считает меня полной дурой. – Они уединились там. Кто такая Люсинда? Я думала ты знаешь, она из группы поддержки. Она из тех девочек, что танцуют на барных стойках перед заездом, такая яркая, с короткими белыми волосами, почти как у моей собачки хихи и фигурой, которую не скроешь даже под мешком.

– Не знала, – протянула я, пытаясь скрыть нарастающее напряжение. – Спасибо, милая, и я пойду. Хорошего тебе сегодня дня.

– А ты сегодня катаешься? – визгливо спросила девушка, не давая мне уйти, словно приклеившись ко мне.

– Естественно, я только ради этого и приехала, – ответила я, ощущая, как раздражение начинает закипать, но не позволяя ему вырваться наружу.

– Вау, супер! – протянула девушка, её голос тянулся, словно у неё жвачка приклеилась от рта до жопы. – Мы будем, девчонки, болеть, конечно же, за тебя, ведь женская солидарность!

Я еле смогла натянуть на лицо подобие улыбки, чувствуя, как мои губы противно растягиваются, будто сама становлюсь такой же тягучей, как её жвачка. Её слова о "женской солидарности"прозвучали для меня фальшиво и пусто, как дешёвая песня. В этот момент я чувствовала себя как никогда одинокой, и её болтовня только усиливала это ощущение, острым ножом царапая по нервам.

Махнув рукой на прощание, я направилась прямо к зданию старого завода, чтобы наконец-то встретиться с этой мразью, которая наверняка неплохо проводит время и без меня, совершенно не подозревая о надвигающейся буре, что вот-вот обрушится на его голову. Войдя в здание, внутри которого царил специфический запах застоявшегося бетона, пыли и старого машинного масла, я сразу повернула в ту самую комнату, о которой говорила та визгливая девица. Внутри, в полумраке, который лишь частично рассеивался тусклыми лампочками, стояли маленькие чёрные диванчики, покрытые слоем пыли, но всё равно такие привычные, на которых мы обычно переодевались, пили чай или кофе, пытаясь расслабиться перед заездом.

И сразу же моим глазам раскрылась "прекрасная"картина, от которой кровь застыла в жилах, а в голове зазвенело. Прямо на одном из диванчиков, совершенно не скрывая своих утех, веселились Виталик и та самая Люсинда. Парочка меня даже не замечала, поглощённая друг другом, словно вокруг никого не существовало, словно мир сузился до их грязного маленького мирка.

Мой парень сидел голым на этом чёрном диване, с широко, неприлично расставленными ногами и спущенными штанами комком у самых пяток. Его лицо было искажено животным удовольствием, а голова запрокинута назад, открывая потную шею и подрагивающий кадык. А симпатичная блондинка, которую я теперь знала как Люсинду сосала его стручок, её красивые короткие белые волосы тряслись в такт, устроилась между его бёдер, опустившись на колени, и насаживалась на его член. Она жадно, с причмокивающими, мерзкими до тошноты звуками, втягивала его в рот, то глубоко, то поверхностно, ритмично двигая головой. У Виталика были закрыты глаза, подёрнутые пеленой похоти, и он поднимал попу, извиваясь, как червь, насаживаясь на её голову, пытаясь засунуть свой член глубже, ещё глубже в глотку девушки, словно это было единственной, грязной целью его ничтожного существования. Эта картина вызвала у меня только чистое, неприкрытое, ледяное отвращение, смешанное с какой-то поглощающей, омерзительной пустотой. Подойдя на цыпочках, стараясь не издать ни единого звука, чтобы не нарушить их грязный ритуал, я присела на соседний диван. Глядя на это отвратительное шоу, на эти два тела, сплетённые в пошлой, унизительной пляске, я никак не могла понять только одно: как я вообще могла быть с ним? Как я могла так долго обманывать себя, не видя, какая он грязная, ничтожная, продажная мразь?

Его короткие белые волосы, которые теперь казались мне сальными, слишком женские черты лица, и полное отсутствие интеллекта. Я достала бутылку с водой, которую уже успела положить в карман куртки, открутила крышку и, глотнув, громко чмокнула, сделав звук, как будто получила неземной кайф от вкуса воды. Звук получился намеренно громок, чтобы пробить пелену их похоти.

– Мда, – протянула я, притворно блаженно закатив глаза. – Какая же вкусная вода, и фильм интересный. Прямо для любителей артхауса, да, Виталик?

Виталик вздрогнул, его тело напряглось, словно под ударом тока. Кожа мужчины, ещё несколько секунд назад покрытая каплями пота, вдруг резко побледнела, и он стал потеть ещё сильнее, ручейки пота стекали по вискам, образуя на его лице нелепые дорожки. Я усмехнулась про себя, чувствуя прилив ядовитого удовлетворения. Девушка отпрянула от его члена, её глаза дико заметались по комнате, пытаясь осознать происходящее, и закрыла рот руками, словно боялась, что её слова могут разрушить её и без того шаткий мир.

– Я… я… я… – замямлила девушка, её голос дрожал, а глаза были полны ужаса и растерянности. – Я не знала, что вы ещё вместе! Он мне сказал, что вы давно расстались!

– Беги, милая, беги отсюда, – сказала я девушке, ещё раз демонстративно отхлебнув воды из бутылки. Мой голос был холоден, как лёд, без тени угрозы, но с такой силой, что, казалось, мог пробить броню.

Девушка тут же вскочила и, не говоря ни слова, спотыкаясь и чуть не падая, бросилась прочь из комнаты, её шаги гулко отдавались в тишине, оставив нас с Виталиком наедине, в воздухе повисло густое, осязаемое напряжение.

А я, ожидая, что дальше игра будет идти по моим правилам, просто обомлела, словно меня ударили по голове. Виталик резко вскочил с дивана, натянул штаны одним рывком, и закричал нервозным голосом, переходя на тонкие, почти визгливые ноты, от которых звенело в ушах:

– Я мужчина! И мне нужны отношения! А ты пропала! Где ты была?! Я самец, я не могу быть долго без женщины! У меня потребности!

Я обомлела. Я ожидала, наверное, другого: извинений, каких-то жалких оправданий, может быть, попытки свалить всё на Люсинду. Но я и подумать не могла, что мужчина попытается выставить дурой меня, да ещё и так отвратительно. Но, как говорится, всё бывает в первый раз. И этот был особенно мерзким.

Виталик продолжил орать дурниной, бегая по комнате, его движения были резкими, дёргаными:

– Я мужчина! Здоровый, красивый! И меня хотят! – Он бил себя в грудь, как обезумевший орангутанг, его глаза дико сверкали, а пена выступала на губах. Его истерика была отвратительна и жалка одновременно.

Мне в какой-то момент стало даже смешно, и в итоге, не выдержав его душевных порывов, я рявкнула:

– Сел, сказала! Пёс!

Мужчина не ожидал от меня такого поведения и тут же рухнул обратно на диван, выпучив на меня свои маленькие поросячьи глазки, полные изумления и страха.

Я подошла к столу с закусками, приготовленными для мотоциклистов перед заездом, и, схватив нож со стола, резко бросилась к мужчине. Он хотел вскочить с дивана и убежать, но не ожидал такой моей прыти и не успел подняться. Я коленом нажала на его бубенчики, мужчина начал орать от боли, а рукой схватила за горло, приставила нож к его шее и процедила:

– Знаешь, мой любимый, кто такой Томас? Он был, наверное, неплохим человеком…

Мужчина округлил глаза и сглотнул, его кадык дёрнулся.

– Почему ты говоришь в этом предложении слово "был"? – прохрипел он, его голос был сдавленным.

– Потому что я его убила, а потом сожгла тело, – ответила я, каждое слово цедила сквозь зубы, как яд. – И это может случиться с тобой, если ты мне сейчас же не расскажешь: кто такой Томас, где товар и где деньги, которые я теперь должна всем подряд!

– Милая, успокойся, – нежно, как с душевнобольной, заговорил со мной Виталик, пытаясь выдавить из себя подобие спокойствия. – Товар ты мне дала, я продал, как и договаривались. А деньги… Милая, деньги – это мелочь. Мы же семья.

– Закрой рот, сука! – гаркнула я, и ножом нажала сильнее на его горло, чувствуя, как лезвие неприятно впивается в кожу. Кровь тут же выступила тонкой красной нитью, но я не отвела взгляда от его испуганных глаз. – Ты сразу меня подставил! Меня из-за тебя, суки, теперь просто убьют!

– Нет, нет, милая, ты что-то перепутала! – мужчина пытался меня уговаривать, его глаза метались по моему лицу, ища хоть каплю прежней Маргоши. Он зачастил, говорил очень-очень тихо, почти шёпотом, словно боялся, что стены услышат его ложь, но я ножом продолжала давить на его горло, ощущая пульсацию под лезвием, которое уже оставило след. – Это хорошие люди, они так не поступят… мы же договорились, всё было схвачено!

– Мне нужны деньги или товар, – чётко, безэмоционально проговорила я, мой голос был холоден, как сталь. – Верни мне то, что принадлежит!

– Ну, я не могу, – заканючил мужчина, его голос стал ещё более жалок, превращаясь в скулёж.

И тогда я ножом оставила на его шее достаточно сильный порез. Горячая кровь мгновенно потекла по коже, капля за каплей.

– Ещё слово не по делу, и я вскрою тебе вену, мразь! Выбирай! – Мой голос звенел от ярости, не оставляя сомнений в серьёзности моих намерений.

– Стой, стой, стой, Маргоша! – затараторил парень, его голос резко сменился на молящий, полный паники. – Не кипятись! Давай поговорим! Мы же с тобой вместе, любимая! Мы же семья! – Он пытался дотянуться до моей руки, но я отдёрнула её.

Парень продолжал меня бесить, его слова вызывали лишь ещё большее отвращение. Одну руку с ножом я оставила у его горла, не ослабляя давления, а вторую отвела и со всей дури кулаком ударила ему в нос так, что раздался влажный, мерзкий хруст, и кровь хлынула, заливая его лицо.

– Аааааа! – завопил он как девчонка, его крик был высоким, истеричным, и эти его визгливые крики отозвались приятным чувством в моей душе, сладким привкусом мести, который на мгновение заглушил страх и отчаяние.

– Всё, всё, не бей, Марго! Сейчас я всё расскажу! – завопил Виталик, его голос срывался на истеричный визг, а всхлипы прерывали каждое слово. – Я был всего лишь пешкой! Кто стоит выше Тихона, я знать не знаю, никогда я их не видел! Траву я, правда, продал, я тебе её не могу вернуть! А бабло я просто проиграл, я поставил на ставки и проиграл! Я всё проиграл в эту ёбаную рулетку на этих ёбаных ставках! Он замахал руками, словно отгоняя невидимые кошмары.

Мужчина начал плакать как девчонка, его рыдания были громкими и неуклюжими, сотрясая всё его тело. Первый раз я видела его слёзы, которые падали градом по его щекам, смешиваясь с кровью из разбитого носа и разводами грязи. Я видела, как ему было страшно, видела эту полную, отчаянную безысходность в его маленьких, остекленевших глазах, потерявших всякий блеск.

– У тебя не осталось вообще денег? – спросила у него я, голос мой был сухим и безжизненным, словно я говорила не с человеком, а с пустым местом.

– Нет, – простонал он, качая головой, его плечи обмякли. – У меня вообще ничего нет. Ни цента. Никто ничего не дал.

– Что ты мне можешь сказать о тех людях? Почему ты не пойдёшь, не скажешь, что это ты сделал? – Мой взгляд был прикован к нему, ища хоть искру мужества, хоть крохотный намёк на человеческое достоинство.

– Я не могу, Марго, просто не могу! – Виталик начал трястись, его тело ходило ходуном, словно в припадке, а губы задрожали, пытаясь выдавить слова. – Мне страшно! Я боюсь! Я не могу! Они меня убьют, ты не понимаешь!

А мне стало безумно противно, такая волна отвращения нахлынула, что желудок свело. Противно, что я жила с ним, встречалась и спала. И это было мерзко. Ярость затапливала мою душу, смешиваясь с дикой безысходностью, которая накатывала удушающей волной. Я не знала, что мне делать. Передо мной сидел не любимый мужчина, а жалкое, дрожащее нечто, неспособное даже взять на себя ответственность за свои поступки.

– Чего мне ожидать, если я не верну деньги? – Я со всей дури схватила его сильнее за шею, мои пальцы буквально впились в его плоть, чувствуя, как его кадык дёргается под давлением.

– Марго, они просто тебя убьют! – задыхаясь, прохрипел Виталик, его глаза вылезли из орбит от неподдельного, животного страха. – Они не будут ждать! Они просто убьют! Тебя найдут в какой-нибудь канаве, и никто не узнает!

После этих слов я отпустила его шею, мои пальцы ещё долго помнили неприятное, липкое ощущение его кожи и пульсации.

– Пошёл вон, мразь, отсюда! Чтобы я тебя больше на гонках не видела, нигде не видела! – Мой голос звенел от отвращения, каждое слово было выплюнуто, как яд. И он, вскочив, едва не споткнувшись о собственные спущенные штаны, выбежал из комнаты, его панический топот быстро затих в гуле вечеринки.

А я рухнула на диван, чувствуя, как силы окончательно покидают меня, словно кто-то выдернул пробку. Понимая, что это полная, абсолютная безысходность: денег нет, товара нет, и я встряла по-крупному, так, как никогда в жизни не встрявала. Где брать деньги, я совершенно не представляла, голова гудела от мыслей, сливаясь в одну сплошную, неразрешимую проблему.

Я не стала возвращаться в общее веселье, его шум и смех казались мне далёкими и чужими. Вместо этого я продолжила сидеть на диване в этой пустой, холодной комнате, словно в заточении. Подойдя к столу, я поела те вкусные закуски, что там были, бездумно запихивая их в рот, пытаясь заглушить нарастающее чувство голода и отчаяния, и попила сок. Каждый глоток казался пресным, а еда – безвкусной, но я продолжала, пытаясь хоть чем-то занять себя, не дать мыслям захлестнуть полностью.

Потихоньку в комнату начали набиваться знакомые соперники, с которыми мне предстояло сегодня гоняться, воздух наполнился запахом сигарет и предвкушения. Все диванчики быстро занялись, и я, оставив своё место и кинув на него свою бутылку с водой, чтобы никто не занял, пошла в туалет, нуждаясь в минуте наедине с собой.

После того как я вернулась, я с удивлением уставилась на своё место. На нём сидел мужик лет тридцати двух-тридцати пяти, высокий, очень массивный, его широкие плечи почти полностью занимали спинку дивана. Он спокойно пил мою воду, поднеся бутылку прямо к губам, и сидел на моём месте. Подойдя к нему очень близко, так что наши ноги почти соприкасались, я громко сказала, мой голос прозвучал резко, привлекая внимание остальных:

– Это моё место, и это моя вода.

Мужчина медленно поднял голову и посмотрел на меня, его взгляд был тяжёлым, изучающим. У него были красивые, но грубые черты лица, без намёка на мягкость. Я бы даже не сказала, что он был красив в обычном смысле; у него была именно мужская, необтёсанная красота – жёсткий, волевой подбородок, словно высеченный из камня, массивный нос, широкие тёмные брови, которые придавали его взгляду суровость.

– Девочка, тебя тут не было, это я тут сижу, – Его грубый, низкий голос заполнил помещение, словно камень, упавший в воду, заставляя воздух вибрировать.

– Девочку у себя в штанах увидишь, – ответила я ему, чувствуя, как адреналин вновь хлынул в кровь, заглушая все остальные эмоции. И в этот момент вся комната заухала и улюлюкала, поддерживая мою дерзость, атмосфера мгновенно накалилась, предвещая новый конфликт.

Мужчина уставился на меня своими пронзительными глазами, словно пытаясь прожечь меня насквозь и прочитать каждую мысль. Потом он медленно, словно нехотя, поднялся с дивана, и тут я осознала, насколько он высок: я доставала ему примерно чуть ниже груди. Он был безумно высоким, настоящая гора мускулов и стальных нервов, от него веяло мощью. Наклонив свою массивную голову к моему лицу, он шепнул мне на ухо так, что я почувствовала его дыхание – приятное, дразнящее, пахнущее мятой и чем-то неуловимо мужским, от которого по коже пробежали неприятные, но почему-то волнующие мурашки.

– Можем выйти в туалет, красавица, и я покажу, какая «девочка» у меня в штанах, – прошептал он, и от этого предложения я вспыхнула, щёки мгновенно загорелись. Мужчина тихо засмеялся, его грудь сотряслась от смеха, и он отошёл от меня, становясь к столу и уступая мне место.

– Садись, красавица, – громко сказал он, его голос разнёсся по комнате, привлекая всеобщее внимание, словно он играл на публику. – А потом, как только я тебя выиграю, ты отсосёшь мне в туалете так, чтобы член до самых гланд достал!

Все парни, которые находились в комнате, начали ржать как бабуины, их смех был громким, пошлым, оглушающим, эхом отскакивая от стен, словно одобряя его слова.

Я не растерялась и ответила ему так же дерзко, усаживаясь на свой диван, чувствуя, как взгляд каждого похотливого самца направлен на меня, но мне было плевать:

– А если выиграю я, то ты мне отдашь свою куртку и экипировку, и отлижешь мне в туалете так, чтобы я почувствовала, как твои язык танцует к моему влагалищу! – Я улыбнулась своей самой акульей улыбкой, обещая нечто куда более унизительное и отвратительное, чем просто поражение, – обещала уничтожение его мужского достоинства.

– Ха-ха-ха! – Мужчина рассмеялся, его смех был громким и раскатистым, словно раскаты грома, предвещающие бурю. – А ты, девочка, не против? По рукам! – Он резко подался ко мне, протягивая руку, его ладонь была большой и сильной, мозолистой от работы или от руля мотоцикла, так что мне оставалось только её пожать.

Не знаю, о чём я думала, чувствуя, как его тёплая, крепкая рука обхватывает мою. У меня была куча проблем, и я должна была деньги. Товара не было, парень меня кинул, обманул, предал самым гнусным образом. Я была в одном шаге от гроба, стояла на краю бездны, но флиртовала с этим здоровиком, хамила ему и продолжала вести себя как тупая малолетка. Да, Маргоша, ты неисправима, – подумала я, чувствуя какую-то дикую, безумную смесь отчаяния и адреналина, которая, казалось, полностью поглотила меня.

Тут в нашу комнату ворвался Миха, его лицо сияло от возбуждения, глаза горели лихорадочным блеском, а от него самого исходила волна бешеной энергии.

– Ну что, народ, готовы?! Сейчас здесь будет жарко! – заорал он, обводя всех взглядом, который словно поджигал воздух. – Так, сейчас будете выходить по одному на сцену, я буду вас представлять. Потом, как только все выйдут, сразу подходите на старт к своим железным коням – их уже перепарковали с общей парковки, готовые рвануть с места. Потом выйдут девочки-Go-Go, потанцуют, разогревая толпу. Я покричу, вы готовитесь, потом подъезжайте на старт, и когда девочка с флажками махнёт, тогда вы поедете! Все всё поняли?!

– Да! – единым рёвом крикнули мы, возбуждённые предстоящей гонкой до предела, адреналин уже начинал бурлить в венах, отдаваясь дрожью в кончиках пальцев.

– Вот и молодцы! – заревел Миха. – Значит, ребята, мы начинаем!

Миха кричал так, что мурашки пробежали по коже, словно по ней прокатилась ледяная волна. Я ждала суперудивительной гонки, её рёва моторов, запаха жжёной резины, свиста ветра в ушах. И в этой гонке выигрыш был важен не только потому, что это были деньги, единственный шанс выбраться из этой ямы, но и потому, что не хотелось проиграть этому наглецу. Нужно было поставить его на место и показать ему, кто здесь королева заезда, кто здесь хозяйка трассы, а не какая-то там "девочка".

Глава 5

– Дамы и джентльмены! – Грубый голос Михи заз