Под фарфором

Глава 1: Треск фарфора

Рассвет в Ветланде приходил тихо, пробираясь сквозь шторы в окна квартирки над «Эссенцией Эмбер». Первыми просыпались голуби на карнизе напротив – их воркование было негромким, настойчивым, как капли воды. Алиса открывала глаза, и первое, что она видела в полумраке – трещину на потолке, похожую на застывшую молнию. Знакомая. Как и чувство

тяжести в груди, лёгкая тошнота от предстоящего дня.

Она вставала, босые ступни касались прохладных досок пола. Воздух был наполнен запахом старых книг с нижнего этажа и едва уловимым, вездесущим ароматом лаванды из лавки – госпожа Эмбер окуривала помещение на ночь. Алиса подходила к овальному зеркалу над комодом. Оно было старым, с потемневшей от времени рамой и глубокой трещиной в левом углу, делившей отражение на две неравные части. В этих осколках серебра жило бледное лицо с глазами, слишком большими и темными для этого утра. Глазами, в которых застыла усталость веков.

Ритуал начинался. Она брала баночку тонального крема «Фарфор». Крем был густым, холодным, пахнул сладковатой химией и пудрой. Кончиками пальцев – сначала безымянным, потом средним – она наносила его на кожу: под глаза, где синева бессонницы ложилась тенями, на лоб, щеки, шею. Каждое движение было выверенным, почти механическим. Разгладить. Скрыть. Создать поверхность. Пудра следовала за кремом – мелкая, как пыль, осыпаясь с пуховки и оседая тонкой вуалью, закрепляя маску. Румяна – легкий намек на жизнь, на здоровый румянец, которого не было. Тушь для ресниц – чтобы взгляд не казался таким пустым. Помада «Нежная роза» – неяркая, безопасная.

Марк. Его образ всплывал неожиданно, как пятно на только что выглаженной скатерти. Он был красив, как античная статуя: высокий, с волосами цвета воронова крыла, которые он тщательно укладывал, и резким, словно высеченным из мрамора, профилем. Его руки были длинными, пальцы – ухоженными, но с вечно черными от типографской краски (он учился на графического дизайнера) ногтями. Он любил дорогие, обтягивающие рубашки и пахнул дорогим одеколоном с нотками бергамота и кожи. Его прикосновения сначала казались электрическими, желанными. Позже – требовательными, властными. Он не просто касался – он заявлял права. Она помнила, как его пальцы, сильные и цепкие, впивались ей в бедро в полутемном кинотеатре, когда она попыталась отодвинуться, устав от его тяжести. «Ты же моя, да?» – его шепот обжигал ухо, пахнул попкорном и чем-то чужим, горьковатым. Он не спрашивал; он констатировал. Она замерла, позволила. Наутро на бедре остался синяк, темный и отвратительный, а в душе – ощущение грязного пятна, которое не смыть. Его поцелуи, которые раньше заставляли сердце биться чаще, стали похожи на метки собственности, оставляющие невидимые ожоги стыда. Он пользовался ее желанием угодить, ее страхом сказать "нет", ее деньгами ("Дорогая, у меня опять завал, одолжишь до получки?"), ее телом – как удобным, молчаливым сосудом для своих нужд. А когда ушел, бросил через плечо: «Ты просто пустое место, Алиса. Скучное», – она ощутила себя сорванной маской, выброшенной на ветер, и эта пустота казалась единственной правдой о ней самой. Его слова стали крючьями, на которых до сих пор висели ее сомнения.

Щелчок. Алиса автоматически закрыла баночку с кремом. Звук был громким в тишине комнаты. Она провела ладонью по лицу, проверяя гладкость. И почувствовала… покалывание. На левой скуле. Легкое, как прикосновение крыла мотылька. Она нахмурилась, наклонилась к зеркалу. Под тонким слоем «фарфора», чуть ниже скуловой кости, светилось крошечное пятнышко. Не синяк. Не прыщ. Оно было бирюзовым. Ярким, как осколок карибского моря, врезавшийся в бледный ландшафт ее лица.