О чем плачет Муза

Глава 1. Искусство Саморазрушения.

Он вторгся в мое пространство так же, как совсем недавно – в мое тело. Резко, без спроса. А хотела ли я? Если была пьяна и убеждала себя, что хочу. Если боялась обидеть отказом. Если молчала. Считается ли это согласием?

Я молчу и сейчас. Его кожа слишком близко. Мне невыносимо жарко, словно коммунальщики выкрутили батареи на полную посреди душного лета. Пытаюсь отодвинуться, чтобы не плавиться от этого жара. Каждое его прикосновение – почти физическая боль, что растекается по сосудам, разжижая клетки, проникая в мозг, в сердце. В воздухе, пропитанном его запахом, нечем дышать. Я чувствую, как незримые частички его тела оседают на мне, обжигают. Как и запах его немытой плоти. Отвратительно. Хочется содрать и сжечь постель. Сжечь нашу одежду, брошенную на пол. Сжечь сами стены этой квартиры – немых свидетелей моего бессилия и позора. Как объяснить себе, зачем я это сделала?

Он ворочается. Его пальцы, что еще недавно так нравились и были во мне – от мимолетного воспоминания вспыхивает возбуждение, – теперь будто сдирают с меня плоть, добираясь до самых ребер. Он поглаживает соски, пронзая их легким током. Я не двигаюсь, лишь прислушиваюсь. Другая его рука скользит под спину, сжимает талию и с силой притягивает к себе. Из горла вырывается стон. Я возбуждена. И мне до тошноты противно. Так противно, но я возбуждена. Стоит смочить пальцы в слюне, чтобы он снова вошел. Я позволяю себе утонуть в этом удовольствии. На пару минут. А потом просто жду, когда все закончится.

Он возится слишком долго. Я выгибаюсь, поддаюсь его ритму, а потом, услышав тяжелое дыхание, перехватываю инициативу. Все это время я – сплошной нерв, что ловит единственный сигнал: насколько близко финал? Мы никак не можем закончить. Усталость перерастает в тихое бешенство. Я опускаюсь к его ногам, открываю рот, погружаясь в наш общий запах. Сдерживаю рвотный спазм. Отключаюсь от реальности, становлюсь машиной для удовольствия. Сделать этот минет лучшим в его жизни, только бы он скорее кончил. Но об этом думать нельзя – мужское тело чувствует фальшь. Нужно играть наслаждение. «Знаешь, что я больше всего люблю? То, как ты сама кайфуешь», – скажет он потом. И станет тепло и грустно.

Он кончает. Горечь обжигает горло. Я делаю большой глоток и, выдавив улыбку, ухожу в ванную. Меня покачивает – алкоголь еще не выветрился. Спиной чувствую его колючий взгляд. Хочется вымыться уксусом, а потом выпить его, чтобы он сжег все рецепторы, чтобы навсегда избавиться от этого вкуса, от этого запаха. Но я лишь полощу рот и жадно пью воду из-под крана. Возвращаюсь. Он уже почти спит. И в этот момент, глядя на его расслабленное тело, я чувствую, как изнутри поднимается тихая, глухая злость. Я не лягу рядом с ним. Не смогу.

– Тебе надо уйти.

Голос не мой – тонкий, испуганный. Почему в нем столько неуверенности? Я ведь не сказала – я спросила. Словно не я здесь хозяйка. Словно стою на коленях и умоляю: «Пожалуйста, уйди». И все же это был шаг. Той глухой злости хватило, чтобы хотя бы попытаться. Я молюсь, чтобы он разозлился в ответ, сказал какую-нибудь гадость – мне нужен этот толчок. Но он просто молча встает. И волна стыда накрывает меня с головой.

– Извини, мне просто рано вставать, – лгу я. Глупо и стыдно. Зачем я вообще открыла рот? Могла ведь молча лечь рядом. Его мирное послушание только усугубляет вину. Он натягивает штаны, потом на мгновение замирает и смотрит. Прямо в меня, за радужку, в самую душу. Зрит в суть и, кажется, все понимает. И мне отчаянно хочется, чтобы он не видел моих мыслей – этой брезгливости, этой мерзости. Хочется стереть их. Хочется подойти и обнять.

– Все нормально, я понимаю. Завтра спишемся.

Он обувается – мучительно долго – и открывает дверь. На пороге я обнимаю его крепко, как брата. В этом объятии – безмолвное извинение за все: за грубость, за отвращение, за саму себя. Голой кожей чувствую жесткую ткань его толстовки и пытаюсь передать, как он важен, как мне жаль, что он уходит. Он на миг смягчается, позволяет себе поверить. И уходит. Ключ поворачивается в замке. Я бегу к окну, распахиваю створку и высовываюсь в ночь. Вдыхаю влажный воздух, подставляя грудь теплым каплям дождя. Дышу глубоко, часто, будто пытаюсь вытолкнуть из легких чужое присутствие. Слушаю тишину. Стою так, пока холод не пробирает до почек. Очищение и наказание в одном флаконе. Я оставляю окно открытым. Не меняя постель, забираюсь под одеяло и утыкаюсь носом в ту его часть, что всю ночь хранила мой запах. Что же со мной не так?

Сегодня ночью ко мне пришла Муза и нависла над кроватью. Она касалась длинными пальцами обоев на стенах, и там расцветали цветы. Имей я возможность сейчас встать, оставила бы их там навсегда. Впечатала бы в стены эти прекрасные синие лилии, растворила бы их в белом и сожгла ими тонкие стены в соседнюю квартиру. Но я не могу. Алкоголь в моих костях прибил меня к матрасу. Он отрастил на черепе и ребрах иголки, запирая меня в ловушку собственного тела. Я стонала и может даже кричала, но не могла выбраться. Моя прекрасная гостья склонилась надо мной, обдавая прохладным дыханием. Словно в ее воздухе была влетевшая в мои легкие анестезия, стало чуточку легче. Я смогла повернуть голову в сторону стены и увидеть, из чего сплетаются цветы.

Она склонилась над моей головой и уставилась на меня своими темными глазницами. В них ничего не было видно, но в них же было все. Она не дышала и не шевелилась, лишь смотрела и смотрела, не отводя взгляда, ни разу не моргнув. Она ждала и убивала меня своим ожиданием. Я знала, чего она ждет, но, как капризный ребенок, оттягивала момент. Мне казалось, так она побудет со мной чуть дольше.

– Где же ты была, когда я так звала тебя? Почему ты вечно так внезапно пропадаешь и приходишь, когда я не готова?

Она даже не улыбнулась. Мягко склонив голову на бок, продолжала на меня смотреть. Мои слова ее совершенно не волновали. Какая же сука. Вновь меня в себя влюбила. Я протянула к ней руки, желая схватить ее в своих объятиях, сдержать. Забрать. Вырвать из этого мира и оставить только себе. Но ее тонкая талия теплым дымом пролетела сквозь мои пальцы. Она беззвучно рассмеялась и покачала головой. Но глядя на мой несчастный вид, должно быть, сжалилась. Ее губы коснулись моего лба. И все мои барьеры пали. Я готова была броситься ей к ногам и молить, лишь она позволила всю жизнь провести вот так, стоя на коленях и рыдая.

Я открыла глаза и в полном бреду, обколотая обезболом, отправилась за камерой. Каждая секунда могла стать последней и делала меня все более раздражительной. Наконец, нащупав холодный металл своего инструмента, я сделала первый снимок. Эти лилии были ничем иным, как танцем вновь начавшегося дождя в кругу фонарных лучей. Они вспыхивали там и тут, создавая хаотичные линии, рисуя голоса природы и цивилизации, в дуэте игравших номер для меня одной. Дыхание замерло от осознания, как много силы в этом танце. И все это только для меня.

Каждое движение отдавалось болью в висках. А процесс дыхания тянул из меня токсичные соки – тело желало от них избавиться, их отторгнуть. Но несколько снимков спустя все исчезло. Меня больше не было в этом теле. Я была в мире своей Музы. Я создавала то, что было уже создано не мной. Воровала у мира игру его света и бесконечно благодарила за эту возможность. Запечатлить это все, сохранить во множестве снимков и выбрать из них самый лучший. Раздать им капли недоступного людям высшего искусства. Они его поймут. Они почувствуют. Они будут помнить. Помнить меня. И любить.

Удар.

Голова будто взорвалась. Пришедшее на звуки пробуждения похмелье растягивало мое тело на пыточной дыбе, выкручивая жилы и пересчитывая нервы. Кости ломались с невыносимым треском, отскакивая от потолка и снова вонзаясь в меня, разрывая мышцы и ткани. Где-то на балконе Муза оставила мне последний свой выдох, который тут же растворился. Она меня покинула. Швырнула меня в мое тело и улетела, даже не обернувшись. Жестокая ревнивая дрянь. “Люби их всех, – звучал в голове нежный голос. – Люби их всех, но не ищи ответа”.

Превозмогая боль, я взглянула на последние снимки, пытаясь их осмыслить. Но мозг тут же начал плавиться. Под действием боли, я опустилась на кровать и закрыла глаза в попытках вернуться к миру снов, представляя свою Музу. Как жаль, что она не осязаема. Я была б рада хотя бы следу ее угасающего аромата. Но все, что мне остается, – это боль бесцеремонно врывающегося в комнату утра.

Разбиться головой о стену. Вот первое желание, сумевшее сформироваться в страдающем от похмелья сознании. Я простонала, потянувшись за разрывающимся телефоном. Кем был этот жестокий человек, решивший прямо с утра напомнить мне о реальности?

– Доброе утро, дочь моя, – веселый голос резал острыми нотками. – Если утро, то доброе, – прохрипел мой голос. – Так утро кончилось пару часов назад. Сейчас уже три. Ты ко мне когда собираешься?

Я оторвала телефон от уха и посмотрела на время – для этого пришлось открыть глаза. Правда, три. Всеми силами старалась не замечать висящие уведомления. Где-то внутри опустился тяжелый ком. Вроде ничего не планировала, а будто все на свете пропустила. Ненавижу просыпаться так поздно. Да и рано тоже ненавижу.

– Где-то через пару часов. Приведу себя в порядок. – То есть часа полтора поспишь, а оставшиеся тридцать минут будешь в спешке собираться? – Да, но ты этого не узнаешь. Давай, скоро буду, а то голова раскалывается.

Попрощавшись, я засунула телефон под подушку и приняла удобную позу. Легла на бок, повернувшись к стенке, и подогнула под себя ноги. Продолжение прерванного сна слаще самого глубокого. Под одеялом стало невыносимо жарко, и я раскрылась, откинув его в сторону. Свежий воздух, пахнущий дождем, проникал в комнату, немного облегчая мое состояние. С улицы доносились звуки проезжающих машин. За стеной ругались соседи. Такая простая и обычная жизнь, я любила под нее засыпать. Но сейчас внутри меня что-то шевелилось. Словно в кровь впрыснули дозу энергетика – даже с закрытыми глазами я не могла нащупать, куда делась моя дремота. Телефон под подушкой горел пламенем и тянул магнитом. Наконец, я сдалась.

Страх обычно описывают как нечто ледяное. Но лишь те, кто испытал настоящий ужас, поселившийся глубоко внутри, а не пришедший извне, понимают, что на самом деле он горячий. Словно пар от кипятка, он обжигает кожу изнутри, заливает сердце и парализует нервные окончания, так что ты больше не в силах пошевелиться. Кажется, стоит сделать хоть одно движение – и сгоришь. И я сжалась. Чтобы не шевелиться. Чтобы выжить.

«ЯСНО»

Вот для чего нужен крупный шрифт – бросаться в глаза, затмевая все остальное. Я уже знала, что будет в остальных двенадцати сообщениях.

«Сука, шляешься по грязным барам» «Ебешься со всеми подряд»

Я тонула в своих же мыслях. Очень странно, что самый большой урон нам наносит то, что создается внутри нас самих. Однако на этот раз мое тело меня спасло прежде, чем я успела в них утонуть. Голова вновь затрещала от дикой боли. Я застонала.

В груди закипала магма. Она вырывалась, стремясь разлиться по пространству этих слов, ответить тем же и сделать больно. Но нет. Мне должно быть плевать. Мне плевать, что думает обо мне этот убогий человек. И мне было плевать, пока я не дошла до самого первого сообщения.

«Лежу и думаю о тебе. Не хочешь поговорить? Мне кажется, я наделал таких глупостей»

Я бросила телефон на подушку и легла, глядя в потолок. Неужели я его когда-то любила? Мысли крутились одна за другой, подкидывая сцены и образы. В ушах звенели слова и признания. Пожалуй, больнее всего было встретить человека, способного увидеть это пространство идей, превратить их в магию слов и звуков, а потом понять, что за его эстетикой сидит монстр ревности и детской обиды на нежелание слушаться. Знай я об этом раньше, могла бы ему помочь. Ведь и сейчас ему так обидно. Он пьяным увидел меня в обществе другого мужчины. Конечно, психанул. Ему же больно. Его можно понять. Надо ему объяснить, что у меня никого нет.

Обожглась о свои же мысли, когда уже тянулась за телефоном. Я не стану ему писать. Не буду ничего объяснять. Но нервы внутри скрутились, сжимая сердце в тиски. Может, стоило ночью к нему подойти? Может, в пьяном состоянии он бы меня послушал? Мы все еще могли бы помириться.

Тихий голос возмущался, подсказывая, что это неправильно. Но я никак не могла вытянуть его на первый план, дать ему звучать громче и наконец услышать, почему все-таки не стоит этого делать. Я быстро напечатала сообщение и отправила.

«Извинишься, поговорим».

А почему, собственно, я все еще хочу с ним говорить? Не хочу, ответила я голосу. Просто чувствую, что есть еще надежда ему помочь.

Но именно тут, когда я ступила на опасную территорию разрушительных рассуждений, сознание подкинуло мне спасительную мысль – мне захотелось приготовить себе самый острый азиатский суп из всех, что я когда-либо готовила. Это было бы идеально.