Нунчи
от автора
Нунчи – это понятие, присущее корейской культуре. «Измерение глазом» – если перевести дословно, но вряд ли такой перевод объяснит его в полной мере. Поисковик выдаст множество версий, и все они не будут абсолютны. Объясню, как понимаю я. Нунчи – это способность моментально, «на глаз», считывать чувства и эмоции людей в определённой ситуации и действовать в соответствии. Это понятие можно синонимировать с понятием чуткости. Оно по сути своей – интуитивно.
Я дерзнула использовать его для названия сборника текстов. Моя трактовка, возможно, чуть шире смысла, принятого в Корее. Надеюсь, люди, живущие в далёкой стране, простят мне это своеволие.
Моя версия такова – это способность/умение быть чутким ко всему, во что ты вовлечен как человеческое существо. Не только в социуме, но и по отношению к себе и миру в целом.
Внутри этих страниц живут мои люди-нунчи. У них нет имён. Я интуитивно оставила их таковыми, когда только начала записывать диалоги, мысли, чувства, истории, всё то, с чем они ко мне пожаловали. И только недавно поняла, почему я оставила их безымянными в отличии от других персонажей. Ну, во-первых, они не представились. К слову, есть те, кто сразу это делают, едва заглянув. Так вот, эти не называли своих имён. И, скорее всего, вот почему. Имя проявляет человека со всей его историей, внешним видом, характером и прочим. Автор создаёт конкретную личность – такой процесс неизбежен. Но если имени нет, всё это размыто. Я могу представить такого человека любым и не обязана описывать несущественные подробности. Я могу встретить его на улице, в транспорте, в любом месте и знаю, что эти люди так же, как и я, проживают свои жизни. Что мы – одна большая «стая», разбросанная по свету. Многие из нас чувствуют себя одиночками, но я думаю, нас должно быть много. Ведь если есть я, то есть такие как я – это простая логика.
Возможно, этот сборник – сигнал «своим» и признание в большой симпатии к ним. Я знаю, что люди-нунчи не умножают зло в этом мире. И даже если многие из них кажутся хрупкими или слабыми, на самом деле они сильнее многих, ибо сохраняют в себе суть человечности. Я бы хотела быть частью этой прекрасной «стаи». Поэтому все, о ком я здесь пишу, живут на территории моего сердца.
И я не перестану верить, что такие люди существуют. И у них есть имена, судьбы и личности.
Я машу им. Привет. Я тоже здесь.
глубина
– У людей есть глубина… Ты знал об этом? – вдруг спросила она, прищурившись и пристально посмотрев ему в глаза.
Маленькая кофейная ложка застыла в чашке, словно на мгновение остановилось время. 19:19 моргнули неоном настенные часы за её спиной.
– Чего? – от неожиданности он чуть не поперхнулся, – что за ерунда?
Ляпнул от растерянности:
– Как можно сравнивать людей с какими-то … водоёмами?
– Так и знала, – она удовлетворённо цокнула языком, – ты – муравей.
– Что? – ещё больше оторопел он.
– Ты видишь мир, как муравей. Только то, что перед самым твоим носом.
– Да ладно, смеёшься что ли? Я – муравей, а сама ты кто? Подводная лодка что ли?
Попытался засмеяться, чтобы скрыть смущение. «Почему она такая странная?»
– Нет. Я не подводная лодка, – ответила так, будто это был совсем обычный вопрос.
Покрутила в руках кофейную чашку, рассматривая со всех сторон, словно в первый раз видела, затем вернула на стол и, откинувшись на спинку стула, ещё раз пристально посмотрела на него. Будто из самой глубины своих дерзких глаз.
«Что? Глубины?»
Он мгновенно вспотел, поймав эту мысль. «Что за чёрт?»
И в то же мгновение почувствовал, как нечто, чему он не знал названия, потащило его всё глубже и глубже, увлекая за собой в тёмные, немыслимо глубокие воды её глаз. Показалось, что прошла вечность, прежде чем она повернула голову, сменив ракурс и позволив ему вынырнуть на поверхность. Затем внезапно подалась навстречу и, обдав его горячей волной, сказала в самое ухо:
– Вопрос только в том, готов ли ты погружаться?
От её волос пахнуло чем-то терпким, дыхание обожгло щёку, звуки исчезли. Он закрыл глаза.
Когда их открыл, на столе стояла та самая чашка. Её самой нигде не было. Мир с усилием прорезался через его оцепенение.
– Будете что-то ещё? – официант склонился над ним вопросительным знаком.
– А? Что? Нет, спасибо…
Он потряс головой, пытаясь прийти в себя. «Я заснул?».
– Простите, а девушка… та, что была со мной… она куда-то вышла?
– Девушка?
– Ну, да… – по спине пробежал неприятный холодок.
– Не думаю, что видел здесь девушку.
– А… ладно…
Он рассчитался и вышел из кафе, на ходу застёгивая куртку.
«Не думай об этом» – сказал поднимающемуся внутри смятению.
Взглянул на часы.
19 часов 19 минут.
Мимо проплыла огромная рыба.
время и место встречи
– Что в тебе такого? – спросил он едва ли не одними губами.
Она стояла на самом краю пирса и ему казалось, что её непременно смоет волна. Если не эта, то точно следующая. И когда каждая следующая, не дотянувшись до неё, откатывалась назад, он снова боялся, что новая следующая её заберёт наверняка – как можно не забрать такое сокровище. Будь он волной, забрал бы непременно.
Она не должна была услышать, но услышала.
– Во мне? Такого? Ничего… – и улыбнулась.
Улыбнулся и он. Он всегда улыбался, когда смотрел на неё. Всегда. Нет, она не была смешной, нелепой, забавной, она просто вызывала его улыбку, как медиум вызывает духа. Что-то внутри него пересобиралось и он улыбался. Абсолютный интроверт с признаками социального аутизма, он мог улыбнуться ни с того ни с сего, только вспомнив о ней. Это пугало тех, кто его давно знал. Но его самого пугало то, что она может внезапно исчезнуть. Вот прямо сейчас её может смыть волной. Унести ветром. Закинуть на Луну. Стереть из его памяти. Завтра он может проснуться и не найти её. Да мало ли что ещё может случиться – вариантов тысячи.
– Я могу тебя попросить об одной вещи?
– Конечно, – она легко согласилась.
– Давай придумаем место, где мы встретимся, если кто-то из нас потеряется.
– Как в торговом центре? Встречаемся у входа или у этого магазина? – сразу же подхватила она, включаясь в игру.
– Примерно так, – опять улыбнулся он.
Она умела превращать в лёгкое пёрышко его титанические внутренние глыбы.
Волны не оставляли попыток дотянуться до неё. И даже морской бриз заявлял свои права, дергая её за юбку и волосы.
– А если кто-то из нас «потеряется» по своей воле? Такое ведь случается, – неожиданно спросила она. – Как быть тогда?
– Такой вариант я не рассматривал.
– Разве мы не должны рассмотреть все варианты? – было не понятно, серьёзно она говорит или дразнит.
– Не должны, – внезапно рассердился он. – Забудь. Я глупость сказал.
Он занервничал, понимая, что этим выдаёт себя с головой. Чёрт, почему он так злится даже от одной мысли, что что-то пойдёт не так. Передёрнул плечами. Слова не находились.
Она как будто не замечала его замешательства, смотрела перед собой куда-то очень далеко. И это тоже его нервировало. Показалось, что время застыло и стало страшно. Вот именно сейчас она исчезнет. Он похолодел. Мгновенно вспотели руки. «Сейчас я её потеряю». Это был какой-то инфернальный страх. Он набрал побольше воздуха в грудь и медленно выдохнул, стараясь не смотреть на неё.
– Я хотела бы знать, что ты меня ждёшь, если я потеряюсь… даже если по своей воле, – прервала она его пытку. – Я хотела бы знать, что ты меня ждёшь, несмотря ни на что.
Железная рука страха ослабила мёртвую хватку. Он взял её за плечи, развернул к себе и посмотрел в глаза. Эта женщина – непостижимая вселенная, подаренная ему не понятно за какие заслуги. Он видел эту вселенную, переливающуюся в самой глубине её глаз.
«Даже не думай, – пригрозил, вновь поднимающему голову, страху. – Видит бог, я разорву тебя в клочья».
– Так где же мы встретимся?
– Не знаю, – растерялся он.
– Это должно быть что-то доступное, – она забавно нахмурила брови, – и достаточно долговечное, чтобы время не могло его разрушить. Мы же не знаем точно, когда это может случиться.
То, что она рассуждала об этом с видом, будто выбирала какое взять мороженное – с шоколадом или без, с каким сиропом, добавить ли орехи – пускало его сердце с самой высокой горы.
– Где бы это могло быть? – она не собиралась отступать.
Он смотрел на неё и просил всех своих богов помочь ей, словно от этого зависела его жизнь. Закрыл глаза. Где-то заиграла флейта. Он знал, что это судьба. Не спугнуть. Не испортить что-либо одним неловким движением. Она найдёт это место. Потому, что только она может его найти. Он замер.
Где? Где он ждёт её сейчас и будет ждать всегда?
Где никогда и ничего не изменится для него?
Где место, которое не разрушит время?
Здесь. Внутри сердца. Во все времена то место, где он будет ждать её, это его сердце.
Он открыл глаза. Она смотрела на него и улыбалась. Она тоже это знала.
– Такой трусишка, даже глаза закрыл, – зажала его растерянное лицо между ладошками и засмеялась, снова и снова отнимая его у невидимых демонов. – Не будь таким серьёзным!
– Хорошо, не буду, – он обнял своё сокровище.
Время и место встречи изменить нельзя.
Теперь они оба знали это.
Место и время встречи изменить нельзя.
кто мы
До этого дня она ничего не слышала о том парне. Совсем.
Но сегодня узнала, что у него получилось остаться вечно молодым.
Огромное количество людей выдохнуло в коллективное бессознательное целый спектр сильных чувств – от грусти до отчаяния. Он был «звездой». Той, что отправилась в место, где живут настоящие звёзды.
Красивый и молодой. С грустными глазами на фото. Трогательный и хрупкий в кадре нескольких фильмов. Светлый и вдохновляющий для многих поклонников, которые были с ним. 25 лет. Парень, о котором она ничего не знала до этого дня.
Смотрела на его фото, которые «любезно» подбрасывали соцсети, потому что она учила язык этой страны, и ей было невыносимо грустно.
Она думала о мире, в котором живёт. О том, как мгновенно мы соединяемся каким-либо событием с огромным количеством людей. О том, что мы наделены способностью не только устанавливать такие связи, но и обмениваться «контентом» своих чувств и эмоций. Мы так умеем. Мы умеем чувствовать других. И чувствовать мир. Как мы пользуемся этими способностями? Для чего? С какими намерениями устанавливаем эти незримые связи с другими людьми? Раним или исцеляем? Разрушаем или созидаем? Любим или ненавидим? Кто мы такие, чёрт возьми?
Самые продвинутые умы сегодня работают с ИИ. Квантовый компьютер на подходе. Но, на самом деле, вот он – квантовый мир. Здесь. Уже сейчас.
Мы все – одно.
Мы все – мгновенная связь.
Мы чувствуем боль других людей, как свою. Она внутри. Волной или частицей – не важно. Я чувствую это, значит так и есть.
Мы все – одно. Когда мы это поймём?
Мы все – одно.
Раня кого-то – раним себя. Разве есть те, кто не испытывал этого.
Мир – огромен и бесконечен, но одновременно умещается в каждом
как хрустальный шарик на ладони,
как океан в одной капле,
как свет всех галактик в одном луче,
как бог в маленьком человеческом сердце.
Волна и частица одновременно.
«К дискретным, квантующимся физическим величинам относятся: пространство, время, энергия и т.п.» (Википедия)
Она добавила бы – и человек.
К квантующимся физическим величинам относится и человек.
Она знает это всеми своими квантами.
Ей сегодня грустно. Очень. Потому ли, что тот незнакомый парень покинул наш мир и перешёл в другой. Она не знает. Она плачет. Разрешила себе это, просто плакать, потому что так она чувствует… не зная почему… почему так о многом думает сегодня… о чём плачет её маленькое сердце, ставшее вдруг таким огромным. Она не знает.
«Я не знаю
я не знаю о себе
я ничего не знаю о мире, в котором живу
я ничего не знаю
не знаю,
но
теперь небо – твой дом» – говорит она ему и машет рукой.
Потому что мы – одно.
я не сдамся
– Ну что? Сдаёшься?
Тихий голос в звенящей пустоте прозвучал как вспышка. Полыхнуло где-то в подвздошье. Та, для кого это было сказано, подняла голову. Вокруг никого не было. Пустота. И темнота. Она снова стояла одна посреди вселенной, которой не было до неё никакого дела. И не было в этой вселенной никого, кто бы мог прийти утешить, сказать, что ничего не закончено, что она со всем справится, что, вообще-то, она сильная, а сегодня просто трудный день, и чашка хорошего чая способна вернуть к жизни лучше любого волшебного эликсира. Но ничего этого не было. Было пусто и темно. И страшно. Одиночество снова держало её за горло. И больше не было сил. Совсем.
– С тобой такое уже случалось, не так ли? Что на этот раз? Опять будешь изображать стойкого оловянного солдатика?
Она оглянулась по сторонам, но снова никого не увидела. Зато увидела поле битвы. Своё поле своей битвы, усеянное её разбитыми надеждами, бездыханными упованиями, растоптанными мечтами и почившими ожиданиями. Там были те, кто причинял боль, разрушал её жизнь; те, кого она любила и кого ненавидела; те, кого теряла. Там были и те, кто её бросил, кто не верил в неё, кто завидовал и не желал ей ничего хорошего; те, кто не помог, прошёл мимо. Её страхи, иллюзии, чаяния, убеждения, её демоны, её силы, растраченные попусту – всё, за что отчаянно боролась и всё, что не смогла защитить. Взгляда не хватало охватить его целиком, так оно было огромно.
– Что? Всё ещё будешь биться? За этот хлам?
Она почувствовала, как истончается воздух, как сама она распадается на атомы от жалости и печали, ещё немного и исчезнет окончательно. Слёзы текли по лицу и не было сил остановить их, как и не было смысла даже в этом простом действии. Всё здесь было слишком её… слишком…
– Это… это не хлам… – прошептала она, – это моя жизнь.
– Жизнь? Вот это всё? Ха, не смеши меня! Что из этого ты называешь жизнью? Что здесь ценного?
– Прекрати…
– Ну уж нет! Не затем я здесь. Я хочу увидеть, как ты сдашься.
– Зачем тебе это?
– Чтобы забрать твой дух. Я не могу этого сделать, пока ты не сдалась.
– Зачем тебе мой дух?
– Глупая? Как думаешь, что более всего ценно в человеке? В чём запечатана его сила? Любого из вас не сломить, пока не сломлен дух. Это чистая энергия, то, что только и ценнится во всей Вселенной. Ты не знала? Его не отнять, не купить, не взять другой силой, невозможно присвоить пока человек не сдался. В этом единственная трудность.
Она подняла заплаканные глаза и пристально посмотрела в пустоту, будто намеревалась разглядеть того, кто за ней прячется. И вдруг улыбнулась.
– Что? Что ты делаешь? – голос испугался.
– Вот оно что… Вот почему в свои самые чёрные дни я всегда это чувствовала… – она потерла лоб, будто что-то пыталась вспомнить.
– Что? Что ты чувствовала? – снова дрогнул голос.
– Я не сдамся что бы не происходило. Я почему-то именно этого и не могу сделать. Не могу сдаться, какой бы бессмысленной не казалась мне собственная битва. Даже когда не оставалось сил, чтобы просто дышать, я всё равно чувствовала, что не могу всё бросить. Не могу сдаться. Теперь знаю почему.
– Что ты там знаешь?!
– Я знаю, что внутри меня есть нечто, что бесценно – мой дух, который я не отдам за просто так, – она приложила руки к груди, словно желала убедиться в том, что её сокровище на месте. – И знаю, что ты не можешь забрать его против моей воли.
Она смотрела сквозь темноту, за которой скрывался голос и улыбалась.
И чувствовала, что её улыбка повергает в ужас того, кто там обитает.
– Мне придётся тебя огорчить. Я не сдамся.
мир больше не будет прежним
– Мир больше не будет прежним?
– Мир никогда и не бывал прежним из любой своей точки. Он меняется каждую секунду. Он текуч.
– Но ты же понимаешь, что я имею ввиду? Я не про философию, а про реальность.
– И я про неё. Только твоя реальность ограничена бытием, а моя – о возможностях человека, как живого существа.
– Эй, прекращай. Я знаю, что ты мастер плести такие словесные штуки, но я не хочу ничего знать про мироздание и прочую эзотерическую чушь. Я хочу знать, вернётся ли мир к прежнему миру?
– А вот здесь нам, пожалуй, есть о чём поговорить, – хмыкнул и, немного отпив из чашки, вернул её блюдцу.
В мире была ночь. Они сидели на веранде. От чая поднимался невесомый пар, готовясь записать подслушанный диалог единственным доступным ему способом – призрачными иероглифами на холсте ночи. Пришло молчание и попросилось присоединиться к их компании. Они не возражали.
– Когда ты сумеешь почувствовать текучесть мира, его субстанцию, которая как кровь в твоём теле никогда не останавливается, тогда ты успокоишься, потому что будешь знать – всё всегда меняется. Ничто никуда не возвращается. Течение жизни бесконечно. И значит, всё чему нужно научиться – это тоже меняться, оставаясь живым. Не сетуя, не проклиная, а, будучи частью этого потока, направлять его по правильному пути.
– Ты серьезно? По правильному пути? Ты сам-то знаешь где правильный путь? Не ожидал от тебя такой дешёвой демагогии.
– Я понимаю твой скепсис, но поток состоит из всех нас. Это просто данность. Куда его развернёт зависит от каждого. И это не демагогия. Каждый из нас и есть часть самой жизни, которая течёт нами через нас. Чем больше капель в реке, тем она полноводней. Чем больше камней, тем гора выше. Важна каждая живая душа. Каждая.
– Я не могу с тобой разговаривать. Ты не видишь очевидных вещей, будто живешь на другой планете. Говоришь как грёбаный сектант.
– Ха-ха… Думаю, мы просто смотрим на разное. Скажем, если ты стоишь вон под тем фонарём у дороги, то видишь только то, что он освещает.
– А ты, конечно, зришь за горизонт?
– Нет. Я смотрю в сердце мира. И для этого мне не нужен тот фонарь.
– О! Ну, ясно, кто бы сомневался! Плебеям не дано узреть сокровенное. Мы тут мелкие козявки у фонарика околачиваемся.
– Зря иронизируешь. Знаешь в чём разница между нами? Вроде бы ни в чём на первый взляд. Мы с тобой под одним небом сидим, чай пьём, беседуем. Нам одинаково прохладно, и мы дышим одним воздухом. Мир вокруг течёт, не убивая нас сию секунду. Но есть один нюанс…
Молчание навострило уши и оттенило зависшую паузу.
– Ты боишься. А я нет. Разница только в этом. Я знаю, что буду жить в любом мире и защищать свою правду, даже если он изменится до неузнаваемости. А ты хочешь вернуться в прежнее, в то, чего уже не существует. Тебе по факту некуда вернуться, поэтому тебе и страшно.
Они молчали.
А само молчание, не сдержавшись, заговорило громко, настойчиво, позволило себе выйти из берегов и затопить всё вокруг, не переставая говорить о многом. Оно отдаляло и сближало, ссорило и мирило, огорчало и утешало, прошивая каждого из сидящих своей обнажённой и безжалостной правдой. Наконец оно выдохлось.
– Что же мне делать?
– Не корми страх. Не становись лёгкой добычей разрушителей. Помогай кому можешь. И пробуй быть больше себя самого вчерашнего, хоть на крупицу, день за днём. Нас таких много, тех, кто направляет поток жизни в правильное русло. Всё идёт своим чередом, дружище. Не бойся, я с тобой.
Хозяин этих слов легонько подтолкнул собеседника в бок и тихо засмеялся.
– Эй, ещё и толкается… – наигранно рассердился другой, толкнулся в ответ и оба они почувствовали, как огромен и непостижим мир, внутри которого они сейчас сидели. Как прекрасна, подаренная им ночь, вкусен остывающий чай, драгоценна их дружба и то, что они могут вот так сидеть и говорить о жизни.
И слушать как бьётся сердце мира.
связь
– Эй, малышка, добавь жару! Айда, молодца! Давай-давай! Не останавливайся! – цокали языки, вскипали и смешивались мужские голоса, музыка, гвалт и гомон разгоряченной публики. Он сидел в местном стрип-баре довольно среднего пошиба и не спеша тянул свой виски со льдом. Тянул виски, тянул время – самое бессмысленное, но, в то же время, самое приятное занятие последние три месяца его жизни. Место, где он сидел, чудесным образом оказывалось незанятым всякий раз, когда он заходил в бар, возможно потому, что было проходным. Но, на самом деле, и он это понял сразу, именно там можно было спокойно сидеть, наблюдать за происходящим и сохранять своё публичное одиночество без особого труда. Положите предмет на видное место и его не сразу можно будет найти. Игры восприятия. Публика обтекала его, не задевая и будто не замечая вовсе. К тому же, оттуда прекрасно просматривалась сцена и невысокого роста, плотно сбитая, но не полная девушка, которая танцевала сейчас и которой посвящался весь этот шум и ор половозрелых самцов homo sapiens. Музыка растекалась по гладкому безупречному телу девушки так же органично, как виски растекалось по его телу, приглушая внутренний шум и отпуская душу на волю подышать и расслабиться, пока назойливый ум упускал свой навязчивый контроль. Три месяца тотальной пустоты как до сотворения мира. Всё было снесено и стёрто с лица его «земли» ураганом по имени «любимая жена». Не осталось даже руин.
Он зачастил сюда недавно и свою зависимость обнаружил не сразу.
Девушка, которая танцевала, ничем особенным не выделялась, не была красавицей, скорее даже наоборот, о таких говорят «на любителя». Но почему-то именно её танец притягивал его внимание. Почему-то пока она танцевала что-то происходило внутри него. Что именно – он не понимал. Как будто возникала какая-то сцепка, невидимая связь. И как только она уходила, освобождая место другой, он физически чувствовал, что вместе с ней что-то исчезало. Всё вокруг становилось неинтересным и можно было проваливать, что он, собственно, и делал, допив свой алкоголь выходил в ночной город. На душе становилось спокойнее.
Но однажды она не вышла. Он просидел в этом чёртовом баре почти до утра, но она так и не появилась. «Заболела… ничего страшного… бывает, – успокоил сам себя. – В конце концов, она живой человек». Некоторое время не приходил, дав ей условный срок на «выздоровление». Но через неделю её всё ещё не было. Не было и через две. И так далее. Он сидел на своём привычном месте и чувствовал как нарастает тревога, и это его злит. Даже алкоголь не работал.
«Чёрт, чувак… что с тобой… очнись… какое тебе дело до этой девушки…» – он собирал всевозможные убедительные аргументы снова и снова, но это не помогало, тревога нарастала.
– Слышь… – обратился он к бармену, – тут девушка танцевала… такая… – он завис, не понимая как её описать, – невысокая… брюнетка…
– Тут много девушек танцует, – ухмыльнулся бармен, – ты про которую спрашиваешь?
И добавил:
– Знакомая что ли?
– Да нет…
Ситуация была до предела идиотичной, расспрашивать о человеке, не зная ничего, за что можно зацепиться.
– Ну… я с ней не знаком… просто не вижу её в последнее время… решил спросить… может что случилось…
– Глаз положил? – понимающе подмигнул бармен. – Не советую.
– Да нет же… просто… мне нравилось, как она танцует… как-то особенно что ли…
Он изо всех сил старался говорить небрежно, сохраняя безразличный вид. Почему-то волновался и злился на себя за это.
– Знаешь, тут так часто меняются девчонки, что даже я не успеваю всех запомнить. Местечко не мечта, согласись, – бармен не прочь был поболтать.
– Понимаю… повтори ещё… – кивнул на опустевший бокал. Сидел и не понимал, что дальше делать с тем, что происходило.
– По мне, так они все одинаковы. Я вообще их не различаю. Как тебе эта? – бармен кивнул на девушку, которая танцевала.
– Да… ничего… – кивнул в ответ, даже не взглянув. – Ладно, брат… спасибо… я пойду.
Рассчитался и стал пробираться к выходу.
«Угомонись. Ты дурак что ли… или пацан какой… включи голову… вот же…» – пульсировал в голове внутренний голос. «Да знаю я всё… отвали…» – похоже он там был не один. «Походу, я схожу с ума» – присоединился третий.
– Что-то многовато вас там, ребята, – пробурчал вслух и тряхнул головой. – На воздух.
Вышел в ночь.
Плана не было. Он так явственно прочувствовал связь с той девушкой, что сдался. Сопротивление стало бессмысленным. Логика ушла в несознанку. Сама мысль о том, что где-то она существует, возможно именно сейчас танцует в каком-то другом месте или не танцует, спит, читает или делает ещё что-то, только мысль о том, что она где-то есть одновременно с ним, в этом времени, в этом городе, возвращала его летящий в тартарары мир в точку баланса. В точку, в которой он может держаться над бездной. За эту танцующую девушку ухватилось его разбитое сердце. Ему жизненно необходимо смотреть, просто смотреть как она танцует, как она это делает, каждым жестом и каждым движением залатывая бреши в его разорванном мире.
Он шёл по ночному городу и впервые за последнее время чувствовал облегчение, как будто и впрямь увидел её воочию. Как заблудившийся в ночи путник, приметивший вдали огонёк. Теперь можно легко и спокойно идти на свет.
Он уже знал, что станет делать завтра.
Улыбнулся. Поднял воротник и зашагал чуть быстрее.
Танцуй…
даже если не знаешь зачем…
возможно,
от этого зависит чья-то жизнь…
ускользающая красота
Ускользающая красота –
волшебство, тающее в воздухе и исчезающее как время, величественное в своей неподкупности, отсветами непостижимого чуда отражающееся в разных вещах;
волшебная пыльца, оседающая на лицах, ресницах, уголках губ, рассеянная по свету, растворённая в голосах, звуках, взглядах;
музыка сфер;
магия жизни;
великолепие мира, которое выскакивает перед тобой и сбивает с ног, вышибает воздух из легких;
вымывает слезами до кристальной чистоты, возвращая к жизни твоё потерянное сердце;
выпускает на свободу из темницы ума, исцеляя и прощая…
Больше невозможно сделать ни шага…
Больше невозможно как прежде…
Невозможно всё это вынести…
Как удержать, присвоить, запечатать, сохранить?
Как это сделать?
Она остановилась посреди небольшой площади в самом эпицентре людского потока.
Прижала руки к груди, не давая своему сердцу вырваться наружу.
Потому что невозможно.
Невозможно было удержать всё это внутри.
Внутри себя.
Столько здесь того, что она любит непереносимо, отчаянно, невозможно. Разве всё это может вместить её простое маленькое сердце?
– Пожалуйста… пожалуйста… – она не замечала слёз, – пожалуйста…
Просила не словами, а сердцем, рвущимся из груди:
– Пожалуйста, не исчезай… не дай мне забыть… чтобы ни происходило дальше, не дай мне забыть всё это. Не дай моему сердцу ослепнуть от горя ли, от безверия, от старости… Пожалуйста…
Она слишком хорошо знала, как хрупко это великолепие.
Как беспросветно отчаяние.
Как бесконечно время в темноте души.
Как смертельна вечная мерзлота сердца, лишённого зрения.
– С Вами всё хорошо? – осторожно спросил её молодой человек.
Она посмотрела на него через призму слёз и улыбнулась:
– Со мной всё хорошо… Спасибо.
– Правда?
Беспокойство в его голосе перетекло в смущение:
– Извините, – неловко развернувшись, он пошёл дальше.
Она посмотрела ему вслед.
Она увидела.
Она успела увидеть родинку на его щеке. И этот смущённый румянец, едва заметно оттенивший скулы. Тень от выбившейся на лоб пряди. Его чуткое сердце и перламутр облаков, зацепившихся за шпиль башни – впопыхах сброшенная сияющая мантия.
Всё это было невозможно красиво.
Она успела увидеть её – ускользающую красоту, розданную людям просто так.
– Спасибо…
Всеми прожитыми жизнями за это мгновение – спасибо.
Куда бы не отправилась дальше, она возьмёт только это.
Она найдет способ забрать её с собой.
Ускользающую красоту этого мира,
которую здесь называют любовью…
ждать
– Ты пробовал ждать? Не ломиться, не требовать, не догонять, а просто ждать?
– Ждать? Чего? Или кого? О чём ты вообще?
– Неважно чего или кого… просто ждать…
– Хм… трудно ответить. Ждать, вообще-то, какое-то бесперспективное занятие. Все вокруг учат действовать. «Ждать у моря погоды» – сам знаешь, что это значит…
– Да, знаю, – вздохнул с усмешкой собеседник, – но иногда думаю, что я последний, кто не разучился ждать… Как последний из могикан, – улыбка тронула его губы. – Все куда-то мчат, чего-то добиваются, стремятся и всё такое. Вроде как, по сути, всё это верно, но внутри холодок какой-то… Такое чувство, что постоянно упускаешь что-то крайне важное. Не успеваешь обнаружить и пролетаешь мимо. Вдруг иногда всего важнее просто подождать. Знаешь, как в кино – герой уходит за минуту до того, как придет та, кого он долго ждал… Это всегда очень грустно.
– Странные у тебя разговоры сегодня. К чему это ты?
– Не знаю… Иногда мне кажется, что я чего-то жду. Правда, не знаю чего, – усмехнулся, – такая вот оказия.
Место, где они сидели, будто иллюстрировало известное высказывание Лао-цзы. Река, отретушированная вечерним туманом, казалась самой вечностью, неспешно несущей свои воды.
– «Сядь на берегу реки, и вскоре ты увидишь, как мимо тебя проплывает труп твоего врага» …
– Ты тоже это вспомнил? – вскинул голову собеседник и в глазах бросились врассыпную озорные искорки. – Похоже, мы всё-таки дураки, раз у нас мысли сходятся.
Они рассмеялись.
В вечерней тишине этот смех осыпался им на плечи драгоценными секундами сопереживания. Ничего они так не любили, как эти разговоры, в которых от столкновения их мыслей высекались смыслы – бесценные искры понимания.
Прошло сколько-то времени пока один из них не заговорил снова.
– Мне часто кажется, что лучше всего в этой жизни я умею ждать. Такое вот никчемное умение. Единственное, что ты хорошо умеешь делать, никому не нужно.
– Не очень приятное чувство, – не сразу ответил другой.
– Да уж… Ладно, – хлопнул друга по плечу, – пойдем, уже поздно.
– Подожди…
– Подожди?! Издеваешься что ли?!
Они снова засмеялись.
– Да ладно, я серьезно. Не веришь? – толкнул друга плечом и чуть помедлив продолжил, – похоже тех, кто умеет ждать не так уж и много по нынешним временам. Я думаю, что однажды это твое умение обязательно понадобится. Когда придёт время.
Они помолчали.
– Ты правда так думаешь?
– Да, правда. Думаю, есть много того, что стоит подождать. И есть те, кого стоит дождаться.
– Тогда я наверняка дождусь… мне и карты в руки.
И они снова рассмеялись.
сказки о силе
Во всём, что ты делаешь, должна быть сила.
Без силы никак.
Сказанная тобой, даже самая мудрая и невероятно важная мысль не будет услышана, если ей не достанет силы. А несусветная ерунда, рождённая силой, охватит собою многих.
Потому, что нет ничего сильнее силы под этим небом.
И нет ничего безусловней силы. Будь то сила любви или сила убеждения. Сила слова или сила духа. Сила мысли или сила воли.
Всё наделённое силой, живёт. И движется.
Этот мир так придуман, малыш. Ты должен стать сильным.
Не затем, чтобы разрушать, а затем, чтобы быть. Быть услышанным. Быть полезным. Быть созидающим.
Чтобы проявиться в этой реальности. Не рассеяться. Не затеряться песчинкой.
Отныне
всё, что ты будешь искать, всё, что стоит искать – это сила.
всё, что ты будешь копить, всё, что стоит копить – это сила.
всё, что тебе нужно для чего бы то ни было – это сила.
Никогда не теряй свою силу. Обращайся с ней, как с самым дорогим сокровищем. Когда её не станет, не станет и тебя.
Будь сильным, малыш!
Да ПРЕбудет с тобой сила!
немного о бессмертии
Эта зима снова оправдывала их снежные надежды. Вооружившись всем необходимым арсеналом – лопата, санки, ледянка, они пробирались по сугробам, не ища лёгких путей. Два человека – большой и маленький.
Большой учил маленького как надо правильно падать на коньках – только вперед, подставляя руки, или на бок. Маленький угукал и тут же демонстрировал новый навык. Накануне он первый раз встал на коньки, после чего заявил, что больше не желает.
«Я там всё время падал».
Вот, собственно, это они и обсуждали – как падать.
Потом большой вёз маленького на санках, а тот подгонял: – Быстрее!
– Я не могу быстрее.
– Ну ты же молодая бабушка!
И «молодая» бабушка ускоряла шаг, улыбаясь, потому что нельзя подвести и надо соответствовать.
– Я скучал по тебе, – сказал маленький большому. Они не виделись неделю и пропустили «бабушкин день».
– Я тоже по тебе скучала… – в носу предательски защекотало.
Жизнь качнула волшебный магический шар. Они поменялись ролями, и теперь маленький учил большого как правильно «падать», не разбиваясь в кровь. Потому что она всё ещё падала и всё ещё разбивалась, хоть и большая. Но он точно знал о ней то, чего не знала она сама. Например, что она молодая бабушка. Первое слово дороже второго, так ведь? Поэтому она сначала – молодая, а потом уже – бабушка. Он так часто ей это напоминал, что она согласилась.
Он так легко мог сказать ей: «Я люблю тебя» или «я скучал», что у неё сбивалось дыхание, а внутренний ребёнок поднимал голову и с удивлением рассматривал этого малыша. Вот так просто сказать то, что чувствуешь – она такому не обучена. Она так не могла, как он.
А ещё он умел напомнить ей, что она существует, потому что ради неё он готов снова одеть коньки и выйти на лёд «всё время» падать. «На каток не пойду больше, но с тобой пойду».
Она не помнила, чтобы кто-то ради неё шёл на такие жертвы, да и вообще на какие-либо жертвы, так искренне и самоотверженно, без раздумий принимая решение в её пользу. Сколько баррикад и сложносочиненных оборонительных конструкций рухнуло в тот момент в её вселенной, освобождая место чистому пространству любви.
Этот малыш пришел быть её настоящим другом.
Он предупредил, что станет учёным и придумает «такую специальную пшикалку».
«Я попшикаю на тебя и ты никогда умрёшь. И на маму, и на папу, и на…». И дальше по списку все, кем он дорожит. И у него уже целый список дорогих ему людей. Она тоже в этом списке. И снова её сердце выходит в открытый космос, потому что никто раньше не желал для неё бессмертия так естественно, будто это что-то само собой разумеющееся.
Этому человеку всего четыре. Но он уже готов подарить бессмертие тем, кого любит.
Стоило пожить, чтобы встретиться с этим парнем.
Ещё бы хорошо увидеть в какого красивого человека он вырастет. Вдруг повезёт и они сохранят эту драгоценную дружбу. И до обещанной «пшикалки» дотянуть бы неплохо.
Вчера маленький разбил нос. Большой не доглядел, не успел поймать. Они прикладывали лёд и плакали вместе. Она готова была миллион раз отдать свой нос взамен, но ушиб набухал только на его маленькой носопырке – большую трагедию трудно было себе представить.
Остаётся только надеяться, что всё скоро заживёт и её настоящий маленький друг забудет эту неприятность.
И не лишит её бессмертия.
две женщины
– Знаешь, я приехала оттуда не той, что уезжала… я изменилась. Побывав там и увидев своими глазами, о многом начинаешь думать иначе, многое встаёт на свои места… Не могу рассказывать подробности, но поверь, всё так и есть…
Они сидели в недавно облюбованном ресторанчике корейской кухни. Им здесь нравилось. Не слишком часто получалось встречаться, но когда это случалось, долго не могли наговориться. Были темы, которые они могли обсуждать только между собой.
Два человека в большом городе.
Две женщины.
В городе, который саботировал реальность тем, что не признавал значимость происходящего, прикрываясь каждодневной рутиной. Делал вид, что не признает. Но, конечно, это была неправда. Город с героическим прошлым, освящённый подвигом простых людей, сумевших пережить страшное, он сейчас снова проходил испытание. Так же как и люди, живущие в нём. Так же как и каждый отдельный человек. Внутри этого города за столиком сидели две женщины и говорили о том, что происходит вокруг. О знакомых людях, которые сделали свои выборы, о том как времена проверяют на прочность и человечность всех. Каждого. Реальность оказалась интереснее любого кино, давненько не было таких условий для проявления своей сути как сейчас. Произошли события, по отношению к которым мир каждого разделился на «своих» и «чужих». Проявилась великая духовная битва. Так ли удивительно, что их страна снова приняла на себя удар.
Обе они, каждая по-своему, чувствовали энергию этой битвы.
Обе, в меру своих сил, в ней участвовали. Как, впрочем, и каждый. Каждое живое существо в такие времена, вольно или невольно, встает под те или иные знамёна. Даже если не осознаёт, даже если пытается сбежать или «не участвовать». Там, в духовных пространствах, только два воинства, только две силы ведут извечный бой.
Только две.
И сейчас всех опалило дыханием этой битвы.
Ибо такие времена.
Времена, из которых не выскользнуть.
– Мне трудно, – говорила одна. – Я словно оголена, как будто на мне нет кожи, я чувствую всё. Меня ранят… ранят какие-то вещи очень сильно…
– Это потому, что ты воин. Ты говоришь о важном. Говоришь с людьми напрямую, глаза в глаза. Тебя слышат. Ты всегда была такой, просто сейчас это стало заметно всем, – утешала другая. Хотя, конечно, что за нелепое утешение.
– Поэтому в тебя летит столько всего. И впрямую, и рикошетом. Что тут скажешь… Идёт большая битва по всем «фронтам», и никто не стесняется в средствах. Просто держись, ладно…
– Ладно, – улыбнулась в ответ. – Я стараюсь. Я молюсь. Я делаю, что могу.
Выпили немного соджу. В принципе, они могли и не разговаривать вовсе, всё и так понималось без слов.
– Знаешь, что вспомнила… Бродский писал – «всякое творчество есть по сути своей молитва. Всякое творчество направлено в ухо Всевышнего» … Моя «кожа» тоже истончается, когда я начинаю писать. Я заметила. Это не так просто, как может показаться.
Помолчав, добавила:
– Кто знает какими «молитвами» этот мир всё ещё держится на плаву…
– Да, посмотришь на «творчество» некоторых и сразу становится видно кто и за что «молится», кто и что «льёт» Богу в уши.
– Это точно!
Вспомнили несколько «примеров», смеялись, как ненормальные, разряжая пространство вокруг себя. Когда они вот так вместе смеются или просто разговаривают, пропуская мир через свои сердца, тьме к ним не подобраться.
Бойцы «невидимого фронта».
Воины света.
Две женщины в большом городе.
Пьют соджу, говорят о мире и «молятся» каждая своим словом.
Ибо каждый живущий учтён.
Каждый «завербован».
В этом мире у всего есть только две стороны.
А иных сторон не бывает.
9,8 метров в секунду
прости меня
я снова падаю
я долго шла вдоль края, не позволяя себе смотреть вниз, не позволяя отчаяться, держась только за воздух и свет внутри себя… я знала, что нельзя… нельзя сдаваться… я держалась, правда, я очень крепкая, но… но… у меня опять не получилось… я не справилась
я падаю
я ложусь на воздух, как на волну, и закрываю глаза
я падаю
прости меня
падение
мгновения невесомости
мгновения, когда ты между прошлым и будущим
когда ты между
ты уже не в прошлом и ещё не в будущем
ты между «уже не…» и «ещё не…»
ты здесь
в настоящем
пока я падаю – я в настоящем
пока я падаю – я настоящая
9,8 метров в секунду
ускорение
свободного
падения
мгновения абсолютной свободы
мгновения абсолютного доверия
мгновения в цену жизни
материя, из которой выплавляются крылья
теперь
чтобы
выжить
остаётся
только
одно –
лететь
встретимся там, где высоко
честность
– Знаешь, в чём системная ошибка?
Она удивленно подняла бровь:
– Что?
– Если рассматривать человека как слаженно работающую систему, то в ней есть ошибка, которая мешает системе развиваться, тормозит это развитие.
– Я бы не стала сравнивать человека с системой, люди гораздо сложнее.
– Ты права, но это условное сравнение.
– Ладно тогда, выкладывай что ты имел ввиду?
– Думаю, ошибка в том, что человек всегда стремится присваивать себе всё в подряд, будь то вещи, идеи, чувства, знания, и даже других людей, всё, что им так или иначе нравится, хочется, что (кто) их восхищает или будоражит. Они называют это разными словами, наделяют разными смыслами, но суть не меняется – непременно присвоить себе. Единолично владеть.
– Хм… И что с того? Коммунизм построить так ни у кого и не получилось, чтобы всё общее. А частную собственность как не отменяли, так и не отменили. В природе человека владеть чем-либо. Один из базовых инстинктов – инстинкт выживания. Чем большим владеешь, тем больше защищен и значит больше шансов выжить.
Он засмеялся и потрепал её по щеке, как котенка.
– Эй, – она смущенно тряхнула головой, – не понимаешь таких простых вещей?
– Нет, – подыграл он ей.
– Ты что – инопланетянин?
– В каком-то смысле, – и обезоруживающе улыбнулся.
– Ты безнадежен… – рассмеялась в ответ.
Некоторое время они просто молчали, думая каждый о своём. Внезапно он продолжил:
– Что если бы мы не присваивали себе людей, со всем этим: ты мой (моя, моё), как ты можешь, я тебе то, а ты мне что, и прочим подобным… если бы умели быть рядом (вместе, на одной стороне) не потому, что связаны браком (словом, долгом), а потому, что это собственный выбор, быть рядом по воле своего сердца, не ставя на человеке штамп «это моё»… если бы мы могли так жить, не думаешь ли ты, что это было бы честно? Что это и называется честностью?
– Честностью? По-твоему, люди по умолчанию не честны?
– По-моему, люди слишком жадные. Они хотят больше, чем могут взять. И мало думают о том, как отдать.
Он улыбнулся одной из своих улыбок, от которых внутри её мира шла рябь по поверхности сердца.
– Жадные, говоришь?
Она на мгновение ушла в «глубину». И тут же ощутила едва уловимое предчувствие подземного толчка. Она не сможет остановить или отменить то, что поднималось из глубин её сердца. Усилием воли «вынырнула на поверхность» и посмотрела ему прямо в глаза. В глаза, за которыми простиралось непостижимое.
– Серьезно? А если кто-то только и мечтает о том, чтобы быть присвоенным? Чтобы кое-кто сказал ему: «Ты – моя, я никому тебя не отдам, я не позволю ничему плохому с тобой случиться, я буду защищать тебя» … Если кто-то больше жизни хочет, чтобы другой человек сказал это? Не думал о таком? Хочет, чтобы все вокруг знали, что ты его друг, товарищ, кум, сват, брат, жена, любимая… что там ещё? Потому что как иначе выразить, что любишь, что кто-то тебе очень дорог, необходим, важен? Как это донести? Да, если это жадность, то люди жадные! Я тоже жадная и тоже хочу присваивать себе всё, что люблю. Что? Что скажешь, умник?!
Она не заметила, что разволновалась и повысила голос – люди за соседними столиками стали оглядываться, кто с недовольством, кто с любопытством. И только он продолжал сидеть и смотреть в её раскрасневшееся лицо, не перебивая и не останавливая. Только он был способен на такое – не дрогнув ни одним мускулом, смотреть на неё так, будто ничего не происходило. Как она ненавидела его за это. За эту его космическую выдержку, до которой ей никогда не дотянуться. «Чёрт!».
– Мне нужно в туалет!
Она рванула сумочку со спинки стула и выбежала из зала.
Тёплый вечерний воздух поймал её в свои объятия. Но она ничего не чувствовала кроме своей досады и злых слёз, которых даже не замечала. «Жадные, говоришь? Да что ты знаешь вообще!» – продолжало кипеть в ней жгучее варево накопленных чувств. «Да, я жадная, я чертовски жадная! Чёрт…»
Время и движение, присвоенные вечерним городом, видавшем и не такое, постепенно рассеивали шлейф её злости. Её несло по узкому тротуару, каким-то чудом не сбивая прохожих, постепенно оттормаживая и замедляя.
«Вот ведь…». Она остановилась и осела у стены дома, кусая губы. «Стыдно как… зачем… всё испортила… вот дура». Вынула телефон и набила в мессенджере «прости, срочно позвонили с работы». Стёрла. «Извини, неважно себя чувствую». Снова стерла и заколотила кулаками по коленкам – «Дура, дура…». «Извини, пришлось уйти, завтра увидимся». До завтра что-нибудь придумаю. Щёлкнула «отправить» и уронила голову на руки.
Они были знакомы сто лет. Вместе учились в академии. Как только их не называли, подтрунивая над тем, что они всегда ходили вместе. Вместе сидели на парах, вместе обедали и ещё кучу дел делали вместе. Они не были парой – просто друзья. По крайней мере, ей очень нравилась эта дружба с парнем, в которой она завидовала сама себе. Конечно, он ей нравился, но, поскольку они всегда были вместе, она думала, что так и будет впредь. Это убеждение было естественным, как воздух, которым они дышали. Он звал её Мышкин. «Эй, Мышкин, куда намылилась без меня?». «Пока, Мышкин». «Мышкин, захвати и мою тетрадь». Почему «Мышкин»? Всем было любопытно, но этот секрет они не разглашали, как государственную тайну. Он бессовестно чиркал в её конспектах всякое, стоило ей отвлечься. Иногда, пролистывая записи перед зачётами, она натыкалась на почеркушки, которые не заметила раньше и злилась, конечно же, не по-настоящему. Придумывала, какую «расправу» учинит этому негодяю. Она до сих пор хранила эти конспекты, напитанные светом беспечной юности.
После окончания академии они продолжили общаться. Искали работу, временные подработки, с жаром спорили и давали друг другу советы, созванивались и встречались, как только появлялось свободное время.
Пока однажды он не исчез.
Просто пропал и всё. Сосед по комнате, в которой он жил, ответил ей, что он собрал вещи, сказал, что нашёл хорошую работу и ушёл. Она не знала где его искать. Жутко злилась сначала, потом дико волновалась, ждала, что вот-вот позвонит, потом впала в апатию. После апатии ударилась в гиперактивность, даже завела парня, но всё то время слилось в одно мутное пятно, закрывавшее свет в её сердце.
«Ненавижу тебя! Чудовище! Не прощу никогда! Только попробуй вернуться, я убью тебя собственными руками!» – чтобы она ни говорила, ничего не помогало и не спасало. Внутри её мира зияла огромная чёрная дыра размером со вселенную, в которую её неудержимо засасывало время. Его не было и она с ужасом осознавала, как много места в ней занимает он со своей улыбкой, со своими непостижимыми глазами, прищуром и вечно торчащей чёлкой. Просто друг, ничего больше. У неё ни с кем больше так не получалось.
Прошло полтора года, бесконечных полтора года прежде, чем раздался звонок и на экране телефона высветилось его имя. Она судорожно смахнула зелёную кнопку.
– Привет, Мышкин, как ты? Поужинаем? Алло! Алло… Слышишь меня? Что со связью?
Она не смогла выдавить из себя ни звука, просто слушала его голос и боялась даже дышать. Это и правда был он. Звонок прервался, затем вновь высветилось его имя, но она сбросила и написала: «Прости, я на совещании, позже наберу». Ей нужно было время, чтобы отдышаться и успокоить разбушевавшееся сердце.
Через несколько часов они сидели в одном из «своих» мест и как ни в чём не бывало говорили, говорили и не могли наговориться. Она тогда несколько дней боялась, что проснётся. Но это и правда был он. Это и правда был не сон.
– Как ты? Чем занимаешься? Где был? Почему не позвонил? Что-то случилось? – миллион вопросов, между которыми он виртуозно лавировал, не давая прямых ответов.
– Особо нечего рассказывать, но у меня всё хорошо. Расскажи как сама? – уводил её от разговоров о себе, будто от минного поля. – В мире много вещей, о которых мы можем говорить.
Это была правда, они могли говорить сутками, им никогда не было скучно.
– Ладно, можешь не рассказывать, конспиролог несчастный, но предупредить же можно, если уезжаешь. Позвонить, написать. Что? Так трудно?
Он улыбался и говорил всякие глупости.
Тогда он пробыл в городе пару месяцев, а потом снова пропал, как в воду канул. И снова ничего не сказал. Она просто задохнулась. Разбивала умолкший телефон о стену и кричала в подушки. Время стало её самым безжалостным врагом. Она не понимала ничего. Ничего не понимала. Просто смотрела на чёртов экран и ждала, когда там снова засветится его имя. В этот раз она его непременно убьет, покалечит, уничтожит, пусть только объявится.
Пусть только объявится.
Пусть
только
объявится…
Теперь она точно знала, что самая страшная пытка – это пытка временем, помноженным на неизвестность. Знакомые выходили замуж, рожали детей, разводились, а она жила будто параллельно со всем миром, не пересекаясь. У неё были свои счёты со временем. Иногда ей казалось, что он умер и тогда она рыдала и напивалась в одиночку. Но никогда, даже ночью, не выключала чёртов телефон, по которому звонили все кому не лень, кроме него.
Прошло два года.
– Привет, это я. Есть время встретиться? – говорил осторожно, будто шёл по тонкому льду.
– Да, давай, – ответила так, будто последний раз говорили вчера.
– Тебя разыскивает Интерпол? Ты – шпион? Бандит? Кто ты?
Она задавала вопросы просто по инерции. Он снова смеялся и снова ничего не говорил о себе, будто не было этих проклятых лет и всё было по-прежнему. Только глаза стали глубже и складки у губ контрастнее.
– Хорошо, не говори ничего. Но ты мне должен за это время кучу обедов, ужинов, прогулок, поездок, просмотров кино, праздников, дней рождений и всего такого, что мы пропустили, так что ты у меня в заложниках. Будешь всё компенсировать! – прятала она за шутками своё отчаяние.
Он поднимал руки и клялся исполнить все её прихоти. Время, проведенное с ним, обнуляло все её ужасы, и она оттаивала.
– Ты опять уедешь? – спросила его однажды, будто о самом обыденном, когда они стояли на причале и смотрели на паромы.
– Скорее всего, – ответил тоже просто.
– Когда?
– Не знаю.
– Сможешь предупредить?
– Не знаю.
– Понятно.
Она обхватила себя руками, словно внезапно озябла. Они долго молчали. Это было примерно за месяц до этого дня, вернее вечера, в котором она сидела, прислонившись к стене дома на узком тротуаре и злилась.
Ещё некоторое время после её бегства он сидел за столиком почти не двигаясь, и невозможно было понять со стороны, что он чувствует. Что он мог ей ответить? Какие подобрать слова? Тот, кто не мог присвоить себе даже собственную жизнь.
Он рассчитался и вышел в город, выгуливающий свой самый роскошный наряд – белые ночи. Он любил это время, когда ночь слаба и такое чувство, что свет всегда на твоей стороне. Вынул телефон, что-то написал и убрав в карман, двинулся по улице, ещё долго маяча вдали своей головой, поверх всех прочих.
В её руке моргнул экран. Она отрешённо посмотрела на него и поднесла телефон к лицу, прочитала сообщение.
«Не меняй номер, Мышкин» и рапортующий смайлик.
– Что?! Нет!
Она вскочила и побежала в обратную сторону, расталкивая прохожих. «Нет, только не это… пожалуйста… пожалуйста… не сейчас… прошу…» – твердила эти слова, потому что уже всё знала. Поняла мгновенно. Как бы быстро не бежала, она не могла догнать его. Как в бесконечно повторяющемся кошмаре – снова и снова не могла догнать его.
Рванула на себя тяжелую дверь кафе уже зная, что за столиком сидят другие люди. Что его уже нет не только здесь, а вообще нигде, куда бы она могла добежать. Она осела на пол прямо у двери. Её подхватили, усадили на стул, дали воды. Все силы оставили в одно мгновение.
– Можно посижу здесь немного… – едва выговорила, и официант участливо закивал.
Время снова оскалилось, как ненавистный жандарм, выкатив весь свой пыточный арсенал. Но теперь она спокойно смотрела ему в лицо. «Чем ещё ты можешь меня напугать?»