Двенадцать дней темноты. Когда любовь не исчезает, а превращается в память. А память – в судьбу

© Роман Маталасов, 2025

ISBN 978-5-0067-3106-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От автора

Я начал эту историю тогда, когда говорить вслух было слишком тяжело. Слов не хватало – оставались только наброски на бумаге. Я пытался понять, что делать с болью, которая не уходит, даже когда перестаёшь говорить о ней. Слишком многое тогда случилось сразу, слишком быстро. Любовь, потеря, одиночество. Я начал писать потому что не знал, как ещё выжить.

Сначала это были обрывки. Отдельные сцены, воспоминания, диалоги, которые я не мог забыть. То, что не отпускало. Я не думал, что из этого получится что-то цельное. Это были письма самому себе. Или той, которая больше не откликалась. Или тем, кто исчез слишком рано. И, наверное, тем, кто однажды мог бы меня понять.

Писать – это не было для меня искусством. Это было способом не разрушиться. Каждый абзац – как опора. Со временем текст стал собираться в структуру. Возникло что-то, похожее на роман, но я всё равно не решался его показывать. Прошло больше десяти лет. Жизнь шла. Я учился, работал, любил, терял, взрослел. Иногда забывал, что этот текст вообще существует. А потом снова возвращался к нему. Он не отпускал. Он был, как старое письмо, которое не отправили, но которое нельзя выбросить. Потому что там – ты.

Сегодня, когда я пишу эти строки, я уже не тот подросток, у которого в голове крутятся строчки о потерянной любви. Я – муж. Отец троих детей. У меня есть семья, дом, утро, в котором пахнет кофе и детским смехом. И всё равно, в какой-то тихий вечер, когда шум утихает, возвращается та самая тишина. Та, в которой живут воспоминания. И в ней – всё ещё жив я. Тогдашний.

Может быть, ты, читатель, тоже когда-то проходил через нечто подобное. Может быть, ты хранил письма, которые никто не читал. Или писал стихи, которые никому не показывал. Может быть, ты тоже не знал, с кем поделиться тем, что болит. Я не знаю, узнаешь ли ты в этой истории что-то своё. Но если вдруг – хоть один абзац, одна мысль, одна сцена – отзовутся внутри тебя, значит, это было не зря.

В этой книге нет простых ответов. В ней есть растерянность, злость, предательство, обиды, желание вернуться назад и невозможность сделать это. Есть воспоминания, которые нельзя стереть. И слова, которые не были сказаны вовремя.

Эта история – не будет учить, как жить правильно. Она просто расскажет, как было. Как чувствовалось. Как выживалось.

Я не герой. Я просто человек, который когда-то не знал, как дальше. И нашёл ответ – в словах.

Спасибо, что открыл эту книгу. Спасибо, что дал этим словам место в своей тишине.

С уважением и теплом,

Роман Маталасов

Молдова, 2025

Пролог

Весна 2008

«Данил был поглощен своими обязанностями за барной стойкой, когда вдруг его сердце застучало особенным ритмом. Телефон вибрировал в его кармане, и на дисплее мигнуло имя его любимой. В тот миг, когда он открыл сообщение и прочитал его, вся вселенная изменилась. Он почувствовал, как любовь и счастье наполнили его сердце до краев, окутывая его в объятиях нежности и тепла. Он ощущал её присутствие напротив себя, будто они были вместе, но не мог в это поверить, так как всего два дня назад, она была у себя, в Москве, и даже намеков о том, что собирается приехать не было. Последний раз они видели друг друга год назад, и этого раза было достаточно что бы понять, что она принадлежит ему, а он ей.»

Глава 1

Радость, смех и приключение

Осень 1998

Прозвенел первый звонок. Я зашёл в свой новый класс, испытывая волнение и лёгкую тревожность – всё было чужим, незнакомым, не таким, как раньше. Мой прошлый класс, 2-ой «А», расформировали – в нём осталось слишком мало учеников. Было немного грустно оставлять те стены, знакомые парты, голос доброй учительницы, которая знала нас всех по именам с первого дня. Она всегда пахла яблочным вареньем и меловой пылью. Теперь всё по-другому.

Я осторожно шагнул в класс, оглядываясь по сторонам. Новые лица, незнакомые голоса, шорох листов, тихие смешки – всё это создавало лёгкое напряжение, словно ты попал на сцену и не знаешь своей роли. Сестра держалась рядом, её ладонь сжимала мою чуть крепче, чем обычно. Даже она, всегда спокойная и сдержанная, чувствовала, что мы в новом мире.

Класс был просторным, с высокими потолками и большими окнами, через которые лился мягкий, осенний свет. Он ложился на парты, отражаясь в стёклах шкафов, где аккуратно стояли глобусы и макеты. На стенах висели яркие плакаты с буквами, цифрами и нарисованными героями сказок. Несколько ребят уже сидели за партами – кто-то смеялся над рисунком в тетради, кто-то сосредоточенно перелистывал учебник, а кто-то просто зевал, подперев щёку рукой.

Учительница, высокая женщина с тёплой улыбкой и тонкими очками на носу, посмотрела на нас поверх оправы и жестом пригласила пройти вперёд.

– Дети, у нас сегодня новенькие! – сказала она с мягкой интонацией. – Познакомьтесь: Данил и…

– Алёна, – тихо добавила сестра, почти шёпотом.

– Данил и Алёна, – повторила учительница. – Давайте будем дружными и поможем им освоиться.

В классе послышался лёгкий шорох. Кто-то хихикнул, кто-то с интересом посмотрел в нашу сторону, а кто-то сразу отвёл взгляд, словно мы были временным явлением.

– Можете сесть вот сюда, – указала учительница на две свободные парты у окна.

Я двинулся вперёд, чувствуя, как взгляд каждого, даже мельком, обжигает спину. Сердце стучало чуть громче обычного. Я постарался идти уверенно, не показывая, как внутри всё сжимается – от страха, неловкости и чего-то похожего на предвкушение.

Я занял место у окна, стараясь сосредоточиться на учебниках, но всё внутри меня было слишком напряжено. Казалось, что я слышу даже, как стучит сердце. И вдруг взгляд сам собой упал на первую парту…

…и в этот момент всё вокруг будто замерло.

В первом ряду, у самой доски, сидела она. Девочка в светло-голубой юбке и белой блузке. Её волосы – короткие, с лёгким завитком, блестели в лучах утреннего солнца, словно от них отражалось само небо. Она аккуратно перелистывала страницы учебника, будто разговаривала с книгой на языке, доступном только ей одной. Её движения были мягкими, но точными – как у пианистки, уверенной в каждом прикосновении к клавишам. В её глазах светилось любопытство, а в лёгкой улыбке – спокойная уверенность. Она не озиралась по сторонам, не пыталась кого-то удивить – она просто была собой. И этим притягивала. Её звали Лера. Я услышал это имя чуть позже, когда учительница обратилась к ней с вопросом, и она, не задумываясь, чётко и уверенно ответила.

– Очень хорошо, Лера. – сказала учительница. – Кто ещё может объяснить, почему осень называют «золотой»?

Я не слушал ответы. Я смотрел на неё. И вдруг поймал себя на мысли, что впервые мне не всё равно, кто и как отвечает на уроке.

Она была умной и воспитанной. Не той, кто дразнит или спорит. В её голосе было что-то взрослое, и в то же время – детское, почти сказочное. Она не просто знала – она чувствовала, как работает всё, о чём говорили на уроке. Иногда задавала такие вопросы, что учительница делала паузу, прежде чем ответить. Лера жила знаниями. И делала это так легко, как будто родилась в школьном классе.

Я невольно начал за ней наблюдать. Словно что-то в ней отзывалось внутри меня. Как она поправляла волосы за ухо, поджимала губу, когда задумывалась, обводила пальцем строчки в книге. Всё это казалось важным. Я запоминал, хотя сам не понимал зачем. Иногда наши взгляды встречались. Я поспешно отводил глаза, а она… просто улыбалась. Неспешно, спокойно, как будто видела меня настоящего. После урока я ещё долго прокручивал в голове её ответ. Было в нём что-то не столько умное, сколько настоящее. Она не просто знала – она жила этим. Я смотрел на неё – и понимал, что хочу, чтобы и на меня так посмотрели. Не с любопытством. С уважением.

С каждым днём я всё больше ловил себя на том, что ищу её глазами. На переменах, в столовой, на школьном дворе – где бы я ни был, мой взгляд будто сам собой тянулся к ней. Мне нравилось, как она смеётся над чем-то, сказанным подруге, как сдвигает брови, если не согласна с учителем, как отстаивает свою точку зрения – спокойно, но твёрдо. В ней не было показного – она просто была уверенной. Настоящей. Я начал стараться. Не ради оценок – ради неё. Хотел, чтобы заметила. Отвечал на уроках громче, точнее. Записывал домашку аккуратнее. На физкультуре бежал быстрее остальных, пусть даже в груди потом кололо от дыхания. Иногда мне казалось, что она видит. Иногда – что нет.

Один раз учительница задала вопрос, а я поторопился с ответом – и ошибся. В классе раздался смех. Я сел, опустив голову, щёки горели. И вдруг – лёгкий поворот головы со стороны первой парты. Она взглянула на меня, немного прищурилась… и улыбнулась. Не злорадно, не насмешливо. Утешающе. Как будто говорила: «Ничего страшного».

Тогда я впервые ощутил, что даже ошибка может быть шагом – если на неё смотрят с пониманием.

С того дня я стал ждать её взгляда. Иногда он был, иногда – нет. Но этого было достаточно, чтобы я не сдавался. А потом, в один из обыкновенных школьных дней, я подошёл. Сам. Не по заданию, не по нужде. Просто…

захотел услышать её голос не издалека, а рядом. Я долго решался.

На переменах проходил мимо её парты, будто случайно. Придумывал в голове, что сказать – но в нужный момент слова исчезали. Всё казалось глупым, неуместным, не таким. А потом, в один из дней, собрался. Просто подошёл и заговорил. Голос дрожал, но я не отступил.

– Лера… а почему ты всегда сидишь впереди? – спросил я, стараясь не смотреть ей прямо в глаза.

Она подняла голову и чуть склонила её набок, как будто это был действительно интересный вопрос.

– Потому что тут удобнее. Видно доску, слышно учителя. – Она сделала короткую паузу, а потом добавила, чуть тише: – Ну и… меньше шансов отвлекаться.

– Отвлекаться на что? – спросил я, не понимая, к чему она клонит.

Лера чуть прищурилась, в её глазах вспыхнула искорка.

– На разговоры с тобой, например.

Я замер. В груди будто что-то щёлкнуло – и стало теплее. Ни один комплимент в жизни не звучал для меня громче. Ни один мяч, заброшенный в кольцо, ни одна десятка – ничто не давало такого чувства, как эти простые слова. В её голосе не было ни иронии, ни шутки. Было что-то другое. Тёплое. Настоящее.

После этого мы не разговаривали долго. Но я не мог перестать думать об этом обмене фразами. Словно между

нами появился невидимый мост. Не из слов, а из молчания, взглядов и чего-то, что не нуждалось в объяснениях. Мне хватило одной этой фразы, чтобы мир внутри чуть сместился. Я начал слышать её шаги в коридоре до того, как она появлялась. Узнавать смех даже сквозь гул перемены. Я больше не просто замечал Леру – я начал жить с ощущением, что она рядом.

Мы вместе учились. Иногда – рядом, чаще – порознь. У нас не было общего стола или традиции делить бутерброды на перемене. Мы просто существовали в одном пространстве. Но для меня это значило гораздо больше, чем мог понять кто-то другой. Я запоминал всё. Как она держит ручку. Как сердится, если кто-то шумит во время чтения. Как поправляет воротничок перед началом урока. Я начинал день с мыслями о ней. И заканчивал – теми же мыслями. Сначала мне казалось, что это просто симпатия. Интерес. Восхищение. Но со временем я понял – это больше.

Первые недели в новом классе давались нелегко. Всё казалось чужим, и я искал, за что можно зацепиться – хоть какую-то опору. Именно тогда я и увидел то объявление, чёрно-белое, слегка помятое, приклеенное скотчем к двери спортивного зала. Я стоял перед дверью и никак не мог оторвать глаз от картинки – два тхэквондиста в кимоно: один завис в воздухе, нога вытянута в прыжке, другой сидел на шпагате, широко раскинув руки. Наверху было крупно написано: «ТХЭКВОНДО. Открыта запись. Первая тренировка БЕСПЛАТНО!» Я застыл. Что-то в этом объявлении меня зацепило. Может, сама идея удара в прыжке. Может, шпагат. А может, то, что оно хоть как-то обещало движение, а не это вязкое прозябание, в котором я тонул с начала сентября. Дома я рассказал бабушке. Она с первого взгляда не одобрила.

– Тхэквондо? – переспросила, морща лоб. – Это ж мордобой. Нам ещё только этого не хватало. Денег и так нет.

– Первое занятие бесплатное, – буркнул я, глядя в пол. – Просто посмотреть…

Бабушка вздохнула. Я знал, что она сдается – не потому что верила, а потому что понимала: мне нужно хоть что-то.

Тренировки проходили в спортзале школы. Широкий, просторный зал, сырые стены, запах мячей, старых матов и немного – пота. Вдоль одной стены – зеркала, вдоль другой – лавки. Под потолком болтались канаты и гимнастические кольца. Свет от старых люстр падал мягко, создавая золотистый ореол над головой тренера. Там было живо. На первое занятие пришло с десяток ребят, и столько же – просто зевак. Кто-то уже в кимоно, кто-то – в трениках, кто-то – в школьной форме, будто зашёл «на минутку». На скамейках сидели родители, шумно переговариваясь. Один мужчина с усами пытался убедить кого-то, что всё это больше на балет похоже, чем на боевое искусство.

– Прыжки, растяжки… это что, борьба? – говорил он, криво усмехаясь. – Ребёнку, может, и весело, но что он тут научится?

Тренер стоял чуть поодаль – худощавый, с сухим лицом, глаза – как две заострённые иглы. Он молчал, но в его молчании чувствовалась уверенность. Когда он подошёл к группе родителей, всё как-то само собой стихло.

– Тхэквондо – это не про драку. – сказал он спокойно. – Это про дисциплину. Про контроль. Ребёнок учится быть сильным, чтобы не драться. Чтобы уметь остановиться.

Мужчина с усами хмыкнул, но больше ничего не сказал.

Нас построили в линию. Младших – отдельно. Я оказался где-то посередине. Сердце колотилось, ладони вспотели. Но, как только тренер начал говорить, мне стало легче. Его голос был твёрдым, но спокойным, без нажима. Он рассказал про историю тхэквондо, про уважение, дисциплину, про то, что «удар – это последнее, а не первое».

– Тхэквондо – это путь. – сказал он. – Не драка на улице. Не понты. Не «сильнее всех». Это про то, как держать спину ровно. Как уважать того, кто рядом. Как не бояться трудностей. А удар – это просто одно из средств. Не цель.

Началась разминка. Сначала – бег по кругу. Потом – приседания, отжимания, прыжки, потом – наклоны, махи ногами. Кто-то сразу начал жаловаться, кто-то старался. Я – старался. До упора. Мне казалось, что если выложусь сейчас, то стану ближе к тому образу, что был на листовке. После разминки начались отработки. Ноги вверх, удары в воздух, шаги в стойках. Мы, новички, делали это медленно, криво, но тренер подходил и поправлял. Не кричал. Просто ставил ноги, разворачивал плечи, смотрел в глаза.

– Правильно. Но не спеши. Ритм придёт потом. Главное – чувство. – Он кивнул и перешёл к следующему.

Когда прозвучал финальный хлопок ладонью – знак окончания – я был вымотан, но счастлив. Мышцы дрожали, майка прилипла к спине, но внутри горел огонь. Настоящий, горячий, как после праздника. Я стоял, тяжело дыша, и смотрел на тренера. Он прошёл мимо, кивнул. Без слов. Но это «кивнул» будто придавало мне вес – как будто я стал чем-то… кем-то. Бабушка ждала у двери. Посмотрела на меня внимательно. Не с упрёком – с чем-то вроде удивления. Я знал, что она всё ещё сомневается, но и знал – она видела, как горели мои глаза.

– Ну что. – сказала она, будто в воздух. – Если не бросишь через месяц, купим тебе кимоно.

Я только молча кивнул. И почувствовал, как в груди, там, где было пусто, теперь появился маленький остров. С тех пор началась новая глава моей жизни. Тренировки были трижды в неделю. Зал стал почти родным. Я полюбил этот запах, хлопки кимоно, выкрики «ки-я!» и тяжёлое дыхание после десяти раундов отработки. Постепенно пришли синяки, лёгкая боль в мышцах – но и первые успехи. На первой же неделе я научился держать равновесие на одной ноге. Через две – делать поворот и бить по воздуху, не теряя центра. Я начал чувствовать своё тело по-другому. Не как раньше – неуклюжее и непослушное, а точное, гибкое, почти летающее. Самое главное – я начал чувствовать уважение к себе. Не через оценки в школе. Не через одобрение взрослых. А через вот этот вечерний свет в зале, через хлопок удара по подушке, через «молодец, Данил», брошенное тренером почти шёпотом – но такое важное. И бабушка привыкла. По вечерам она ждала меня на кухне с чашкой чая и куском пирога. Я влетал в дом, разгорячённый, возбуждённый, с сияющими глазами, и начинал рассказывать: про стойки, про прыжки, про то, как «я почти достал до мешка!». Она кивала, слушала, иногда подшучивала. Но я знал – она гордится. А я? Я стал немного другим. Не просто учеником. Не просто внуком. Я стал учеником тхэквондо. И это было началом чего-то большого. А в школе между тем начиналась настоящая путаница – с тетрадями, заданиями, и особенно – с языком. Если тренировки давали мне хоть какое-то ощущение контроля, то школа – наоборот. Там всё валилось из рук. Особенно язык.

До этого года мы с Алёной учились в русскоязычном классе. Учителя, учебники, даже перемены – всё было на том, что мы знали с пелёнок. И пусть молдавский язык где-то рядом всегда присутствовал – на рынке, в очередях, в автобусах – это был язык жизни, но не учебников. Бытовой, тёплый, но чужой в формулировках. А тут – как снег по осени. Где-то в высоких кабинетах, в мягких креслах, решили: раз учеников в русских классах мало, то пусть идут в молдавские. Вот и всё. Один росчерк пера – и целый класс исчез. Тех, кто мог, перевели в другие школы. У кого были деньги, – даже в другой район. А у нас не было ни того, ни другого. В моей семье молдавский знали только на разговорном уровне. Что-то вроде «я тебя поняла», «ты где?», «ты много хочешь». Но когда дело дошло до письма, грамматики – всё, мы утонули.

Каждый вечер после школы у нас был свой ритуал: на кухонный стол выкладывались тетради, русско-молдавский словарь и разговорник. Мы с Алёной переводили задания на русский, решали, а потом обратно – на молдавский. Слово за словом, строчка за строчкой. Это была не учёба, это был перевал через гору, каждый вечер. И конца не было видно. Качество такого обучения можно было только представить. И вот тут появилась Лера. Нет, она была рядом и до этого. Но с тех пор, как мы с Алёной начали приходить к ней после уроков, она стала не просто подругой. Она стала спасением.

У Леры был свой, особенный дом. В нём пахло пирогами и деревом. У них всегда горела лампа в коридоре, даже днём. Мы снимали обувь, заходили на носочках, и мама Леры, добрая, стройная женщина, всегда улыбалась:

– Опять вы? Очень хорошо. Проходите!

И мы садились за стол. Лера объясняла нам правила, переводила задания, терпеливо повторяла слова, которые мы никак не могли выучить. А потом мы вместе читали. Читали медленно, вслух, по очереди. Смеялись, когда кто-то ошибался. Иногда смотрели фильмы на видеокассетах, если оставалось время. Свет в нашем городе часто отключали. То ли бедность, то ли глупость, то ли привычка чиновников экономить на всём, кроме себя. Мы делали уроки при свече или при фонарике. Но даже в полутьме, среди теней и шорохов, голос Леры звучал спокойно:

– Это не сложно.

И мне становилось легче.

С её помощью мы начали понимать. Не просто переводить – а вникать. Мы начали отвечать на уроках. Пускай не всегда правильно, пускай с акцентом. Но уже не молчали. И это было важно. Это было начало.

Когда учёба перестала быть просто строками в тетради и стала похожа на бесконечную борьбу, Лера оказалась тем самым светом, что пробивается в конце не школьного коридора, а того, что внутри. Она была как открытое окно в день, когда мир скрыт в тумане – неожиданное дыхание ясности. Мы начали проводить всё свободное время вместе. Когда заканчивались тетради, начинались прогулки. Осень была нашим другом – не холодная и не злая, а рыжеватая, шуршащая, с каштанами в карманах и следами на пыльных ботинках. После школы мы с Лерой брали велосипеды и гоняли по дворам, делая круги вокруг качелей и лавочек. Я всегда ехал чуть впереди, делая вид, что знаю куда. Она догоняла, слегка дразня, а я отвечал ей ехидным:

– Эй, держись правее, чемпионка.

– Это ты держись! – смеялась она. – А то не заметишь, как врежешься в забор, и никакой тхэквондо не спасёт!

Иногда мы катались до самой библиотеки. Там, среди высоких полок, пахнущих пылью и старым клеем, она выбирала нам книги. Я стоял рядом, как охранник, готовый нести всё, что она укажет. Книги были сложные – на двух языках, с закладками и странными названиями. Но с ней мне было всё равно. Даже если бы пришлось читать вслух про молдавский виноградник на 30 страницах – я бы читал. Главное – с ней.

А потом пришла зима. Велосипеды спрятались на балконе, а мы достали санки. Во дворе были горки, и пусть они были не самыми крутыми – нам хватало. Я тащил её наверх, мы садились вдвоём, и неслись вниз, задыхаясь от смеха. Иногда она визжала, вцепившись мне в куртку, иногда – толкала меня в сугроб и убегала смеясь. Я догонял. Всегда. Но были и те, кому не нравилось, что мы всё время вместе.

Некоторые одноклассники посмеивались – дразнили. Особенно ребята, которые сами не могли подойти к девочкам ближе, чем на два метра.

– Смотри, каратист идёт! – крикнул однажды один, когда я стоял у раздевалки.

– Тхэквондист, – поправил я, сжав зубы.

– А, точно! Танцор! – подхватил другой. – Это ж у них почти балет!

Я уже знал, что нужно отвечать. Я не был драчуном. Но и не отступал. Слова резали сильнее ударов, и я всегда давал им понять, что в словесной драке я не слабее. Один раз, правда, пришлось показать и руками – не сильно, но достаточно, чтобы больше никто не подходил с глупыми прозвищами. Лера узнала об этом не сразу. Но когда узнала – обиделась.

– Ты думаешь, что это мужественно? – спросила она. – Побить их? Это ничего не докажет.

– Я не хотел. Они сами начали.

– А ты мог бы закончить. Без ударов.

– Ты за них?

– Я за тебя. За настоящего. А не за того, кто машет кулаками вместо того, чтобы говорить.

Тогда я впервые понял, что её слова для меня важнее чужих взглядов. А потом… был тот день. Самый тёплый. Самый хрупкий.

Весной, когда солнце уже по-настоящему грело, а ледяные сугробы исчезли с тротуаров, мы с Лерой пошли гулять в парк. Там, где аллеи пахли сиренью, а старый киоск с мороженым открылся раньше других. Мы сидели на лавочке. Она ела пломбир, а я держал в руке тающее мороженое и не знал, как начать. Сердце стучало как тогда, в первый день в новом классе. Только теперь было страшнее – потому что всё зависело от одного шага.

– Лера… – сказал я, но не знал, что дальше.

– Что?

– Ты… тебе нравится, когда мы вместе?

– А ты как думаешь?

Она смотрела в сторону, но в уголках её губ была улыбка. Я наклонился ближе. Неуверенно. Осторожно. И она не отпрянула. Наш первый поцелуй был липкий от мороженого и робкий, как дыхание на стекле. Но в нём было всё – доверие, весна, всё детство, которое уходило в прошлое. И, конечно, не обошлось без ссор. Была одна – самая обидная. У неё дома. Мы снова готовили домашку. Я что-то не понял. Она объясняла. Я спорил. Сказал, что она умничает. Она вспыхнула. Я тоже.

– Да иди ты домой, если всё знаешь! – сказала она и хлопнула тетрадью.

– Я и уйду! – бросил я и вышел, глядя на её полки с кассетами, которые мы так любили смотреть вместе.

На следующий день я не подошёл к ней. И она ко мне. Но было чувство – будто выдернули нить из ткани, и всё начало расползаться. Вечером я не выдержал. Пришёл.

– Прости, – сказал я в коридоре. – Я был дурак.

– Не ты один, – ответила она. – Я тоже.

– Может, снова мороженое?

– Если ты не станешь снова спорить, что карамель лучше шоколада.

– Я готов притвориться.

И мы пошли. В тот же парк. На ту же лавочку. Мороженое снова было липким. Но поцелуй – уже увереннее. И вкуснее.

Это была не громкая влюблённость, не киношная страсть. Это было тихо. Нежно. Внутри. Как тёплый свет из окна на последнем уроке, когда день уже начинает остывать. Как запах школьного мелка на ладонях и звонкий смех, который остаётся в голове до вечера. Если бы тогда кто-то спросил:

– Ты влюблён?

Я бы не ответил. Просто пожал бы плечами. Но внутри – я уже знал. Я влюбился.

Мы были детьми. Но внутри уже что-то росло, зрело, крепло. Не просто симпатия – ожидание. Не просто чувства – обещание самому себе. Я не знал, сколько продлится это волшебство. Я не думал о будущем – я жил в каждом её взгляде. И, может быть, именно поэтому я не заметил, как начали собираться тучи. Всё изменилось летом двухтысячного…

Глава 2

Испытание. Жизнь в ритме тренировок

Лето 2000

Она прибежала ко мне. В её глазах стояли слёзы, а губы дрожали так, будто слова, которые она собиралась сказать, были горячими и жгли изнутри.

– Данил, мне нужно поговорить с тобой. Серьёзно.

Я сразу понял – что-то случилось. По-настоящему. Тот случай, когда мир меняется ещё до того, как ты успеваешь это осознать.

– Конечно, Лера. Что такое?

– Мы уезжаем. Навсегда. В другую страну.

Мир сжался. Стал узким, как горло, через которое не проходил ни воздух, ни слова.

– Что? Почему?.. Что случилось?

Но где-то глубоко я уже знал.

Отец Леры давно уехал в Москву. Она говорила, что он «строит там дом», «ищет работу получше». Но я, как ни старался, никогда не воспринимал это всерьёз. Мне казалось, что это – временно. Что он вернётся, как возвращаются с командировки. Что её семья навсегда останется на одной улице с моей.

– Всё решено. – сказала она, едва слышно. – Мы едем. Через несколько дней.

Мои губы что-то пытались сформулировать. «А как же мы?», «Почему так?», «Что будет дальше?» – но всё это тонуло в бессилии, в комке, застрявшем в горле.

– Я… я не хочу тебя терять, – выдохнул я.

Она подошла ближе, взяла меня за руки.

– Мы всё равно будем вместе. Услышал? Всегда. Мы поженимся. Будем жить вместе. Просто нужно подождать. Нужно, чтобы мы выросли. Чтобы могли сами решать.

И тогда – она поцеловала меня. Это не был детский поцелуй. Не тот, о котором говорят с хихиканьем за углом школы. В этом поцелуе было всё – и обещание, и страх, и прощание. Я чувствовал, как дрожат её губы, как она чуть сжимает мои ладони, будто хочет запомнить тепло моей кожи на всю жизнь.

Слёзы катились по её щекам, и, кажется, по моим тоже. Внутри что-то надломилось. Но я не дал этому сломать меня. Я впитывал каждую секунду. Каждый взгляд, каждое дыхание, каждую интонацию её голоса.

– Мне надо идти… – прошептала она, целуя уголок моих губ.

Я кивнул. Сказать было нечего. Ничего, что могло бы её удержать.

Когда она ушла – просто повернулась и пошла прочь, – я остался стоять. Не пошевелился. Смотрел ей вслед, пока она не исчезла за углом. И тогда понял: только чудо сможет нас снова свести.

После её отъезда всё стало другим. Нет – не хуже. Не лучше. Просто другим. Мир, который раньше жил звуками, цветами, запахами, вдруг стал глухим и блеклым. Я шёл по улицам, где раньше мы гуляли вместе, и ловил себя на том, что не замечаю ни деревьев, ни прохожих. Знакомые стены стали чужими. Даже солнце, казалось, светило не так – равнодушно.

Утро перестало иметь запах. День – смысл. Вечер – покой. Школа стала просто зданием. Учителя – голосами. Одноклассники – тенями. Я продолжал ходить на уроки, ел, дышал, отвечал «да» и «нет», смеялся, когда нужно было – но внутри будто кто-то выкрутил громкость до нуля. Где-то глубоко в груди жила пустота – такая, от которой не избавиться ни шоколадкой, ни прогулкой, ни даже новым велосипедом.

Я вспоминал её голос. Пытался восстановить в памяти его оттенки, как будто это была любимая мелодия, которую больше нигде нельзя услышать. Иногда, засыпая, я чувствовал её рядом – не тело, не запах, а её присутствие, как будто она просто сидит молча на краю кровати. И каждый раз хотелось сказать:

– Ты же обещала…

Но слышал только тишину. Густую. Давящую. Такую, в которой слова тонут, не успев вылететь.

Поначалу я просто не знал, куда себя деть. Не хотелось ни гулять, ни разговаривать, ни даже слушать музыку. Я молчал. Внутри меня тоже стало тихо. Не пусто – именно тихо. Словно все вокруг онемело.

В этой тишине я начал замечать детали. Как чайник скрипит, закипая. Как в доме стало больше пауз и меньше слов.

На кухне я резал картошку под радио, включённое на минимум, и слушал, как бабушка тихо напевает под нос. Иногда просто сидел за столом, смотрел, как в кружке остывает чай, и слушал тиканье часов. Но чаще – просто жил. Сдержанно. Упрямо. Без лишнего.

Так шаг за шагом, день за днём, я учился жить в паузах. И в этих буднях я начал взрослеть. Не по паспорту. А по взгляду. По осанке. По тому, как в один момент понимаешь: ты уже не просто ребёнок, а тот, кто должен держать себя в руках, когда больно, учится жить между тишиной и обязанностью. Между памятью и настоящим. Сначала просто искал что-то, чем можно заполнить паузы. Потом книги стали чем-то большим.

Я снова начал читать. Кажется, в один из тех дней, когда дома было слишком тихо, а на улице слишком громко. Когда не хотелось ни разговаривать, ни бегать, ни сидеть просто так. Потом затянуло. Сначала я читал, чтобы не думать. Потом – чтобы чувствовать. А потом – чтобы спрятаться.

– Опять ты? – спросила библиотекарь.

Я слегка смутился. На мне были тёмные шорты, футболка с какой-то яркой эмблемой футбольного клуба и в руках – «Три мушкетёра».

– Мне нравится, – ответил я. – Они… настоящие.

Она улыбнулась. Была в ней какая-то тихая доброта. Из тех людей, у которых даже взгляд говорит: «Я тебя не трону, только слушай».

– Тогда держи «Графа Монте-Кристо», – она протянула мне увесистую книгу. – Этот тебе точно подойдёт.

Я кивнул. Поблагодарил. И вышел в вечернее солнце, прижимая к груди книгу, как будто в ней было что-то важное. Может быть, даже ответ.

В библиотеке пахло старой бумагой, клеем и тихим летом. Это был мой остров. Здесь никто не спрашивал, почему я читаю так много. Никто не спрашивал, почему я молчу.

Я сидел за столом у окна, вытянув ноги, читал, подчеркивал, иногда записывал в старую тетрадь фразы, которые как будто говорили вместо меня. «Ждать – значит жить. Но ждать в одиночестве – значит выжигать себя изнутри.»

Эту строчку я выписал, обвёл в рамку, и долго смотрел на неё, как будто в ней была моя история. Мой поцелуй. Моя Лера.

Иногда со мной приходил Костя. Мой друг с детства. Вечно шумный, вечно двигающийся, как будто боялся тишины.

– Слушай, ты чего, с ума сошёл? – сказал он однажды, когда я читал «Войну и мир». – Это же кирпич! Зачем тебе Толстой… про войну?

– Здесь не просто про войну, – ответил я, не отрываясь от текста.

– А про что?

– Про войну. Про любовь. Про то, как люди выбирают.

– И что, ты теперь философ?

Я пожал плечами.

– Просто читаю. Иногда это единственное, что помогает.

Вечерами я сидел у себя в комнате, укрытый светом настольной лампы, и читал до тех пор, пока глаза не начинали слипаться. Я путешествовал по подземельям с Жюлем Верном, влюблялся вместе с героями Ремарка, терял друзей и искал себя в словах Бродского.

Книги были другими, чем люди. Они не требовали, чтобы ты был весёлым. Не отворачивались, если ты молчал. Они просто были. С тобой. До конца страницы.

Однажды я наткнулся на томик с выцветшей обложкой, «Анна Ахматова». Я не знал, кто она. Просто открыл и начал читать. И вдруг – как будто кто-то вложил в рот мои чувства: «Я научилась просто, мудро жить. Смотреть на небо и молиться Богу…»

Я читал это шёпотом. Как молитву. Как исповедь. Словно кто-то давно, задолго до меня, уже знал, как я себя чувствую. И это было странно утешительно.

В школе, на переменах, я сидел в углу и листал тонкие книжки. Учителя не трогали. Одноклассники иногда подшучивали, но не зло.

– Данил философствует. – говорили они. – Он влюбился в Пушкина.

Я не реагировал. Потому что в книгах я находил не только покой, но и силу. Молчаливую. Настоящую. Каждая прочитанная строчка была кирпичиком в ту стену, которую я строил внутри – не от людей, нет. От боли. От одиночества. От воспоминаний, которые слишком часто возвращались, чтобы с ними можно было просто жить.

Библиотекарь – однажды подошла ко мне и, не говоря ни слова, положила передо мной маленький томик Есенина.

– Возьми. У тебя внутри зреет голос. Такие, как ты, либо пишут, либо… ломаются. Лучше – пиши.

– Мне?.. – удивился я.

– Тебе. Я вижу.

Я не знал, что ответить. Просто кивнул. И в ту ночь впервые достал тетрадь. Чистую. И написал:

«Я жду, как мальчик ждёт ответа,

Но ты молчишь сквозь города.

И в этом вечном «нету ответа»

Живу, как будто есть – всегда.»

Я не считал себя поэтом. И не стал им. Но с тех пор в каждой моей книге между страницами лежал листок. И если слова приходили – я их не гнал. Они были не для кого-то. А для неё. И для себя – того, кого нужно было удержать на поверхности.

Книги стали якорем. Слова – воздухом. А библиотека – тем единственным местом, где меня никто не спрашивал: «ты в порядке?» Потому что они и так знали – нет. Но именно поэтому я приходил туда снова и снова. Чтобы хотя бы на пару часов – стать целым. Я читал, чтобы спрятаться. Читал, чтобы вспоминать. Но в какой-то момент слова перестали быть щитом. Они стали эхом. Книги помогали заглянуть внутрь, но мне нужно было что-то, что возвращало в тело. В реальность. В ритм. И тогда я снова возвращался туда, где всё было просто: Удар. Вдох. Тишина. Там, где не спрашивали, как ты себя чувствуешь – потому что всё было видно по стойке, по дыханию, по глазам. Там, где я не прятался – а собирался обратно по частям.

Я пришёл в зал впервые два года назад. Маленький, угловатый, с неуклюжим ударом и ещё более неуверенным взглядом. Тогда я просто хотел стать сильнее – чтобы не бояться. Сейчас я приходил в зал не просто за силой. Я приходил за тишиной. За ритмом, который отбивался ударами по лапам, за потом, за дыханием. После того как уехала Лера, тренировки стали чем-то большим, чем спорт. Они стали тем, что удерживало меня на плаву.

Тренировки начинались ровно в 17:00. Не 16:59 и не 17:01 – Тренер не терпел опозданий. Он был требовательным. Не кричал, не матерился – но его молчание обжигало сильнее любого окрика. Короткий взгляд – и ты уже стоишь ровнее, дыхание замирает.

– Данил, – говорил он, глядя в глаза, – удар без дыхания – это просто жест. А ты пришёл сюда не махать руками. Ты пришёл учиться говорить телом.

Я кивал. И бил. Снова и снова. Пока ноги не начинали дрожать, а ладони не покрывались потом.

– Каждый удар – как строчка, – продолжал он. – Или ты пишешь искренне, или не пиши вообще.

Я запомнил этот разговор на всю жизнь. Он был в тот вечер, когда я не мог сдержать себя.

– Почему ты такой злой? – спросил Тренер, когда мы остались вдвоём.

– Я не злой. Просто… – я замолчал.

Он молчал тоже.

– Проблема, – сказал он наконец, – не в том, что тебе больно. А в том, что ты не разрешаешь себе чувствовать. Бей. Плачь. Кричи. Но не прячь это в спину. Там не место эмоциям. Там позвоночник.

Я улыбнулся сквозь усталость.

– Смешно, – пробормотал я. – Первый раз слышу, чтобы Тхэквондо учили чувствовать.

– Потому что дураки думают, что сила – это мышцы, – бросил он. – А я учу тебя жить в равновесии.

В зале пахло потом, резиной и железной волей. Удары звучали в такт дыханию. Мы били по лапам, по мешкам, по воздуху – часами. Кто-то сдавался, кто-то оставался. Я оставался. И она – тоже. Таня. Тихая, с тёмными глазами и волосами, собранными в тугой хвост. Она занималась с нами давно, но никогда не лезла вперёд. Всегда где-то сбоку, на втором ряду. Тренировалась усердно, но не ради показухи. Просто – честно. Иногда, когда я бросал взгляд в зеркало, я ловил её взгляд. Он не был навязчивым. Не был романтичным. Он был знающим. Как будто она тоже что-то прятала внутри.

– Ты знаешь, что она влюблена в тебя? – спросил Костя, когда мы шли домой после тренировки.

– Кто?

– Таня. Ну… та, с двумя косичками. Постоянно смотрит, когда ты бьёшь ногой. Даже на спаррингах – будто ждёт твоего движения.

Я ничего не ответил. Просто пожал плечами. Мне не нужно было это слышать от Кости. Я и так чувствовал.

Иногда она задерживалась после тренировки. Помогала расставлять лапы. Вытирала пот с лба и делала вид, что случайно идёт рядом со мной.

– У тебя сильный удар, – как-то сказала она.

– Спасибо.

– Но ты злишься, когда бьёшь.

Я удивился. Она сказала это мягко, без упрёка. Я посмотрел на неё.

– Я… просто стараюсь.

– Я знаю, – кивнула она. – Просто, когда человек бьёт из-за боли – это видно.

– А ты?

Она слегка улыбнулась.

– Я дерусь не за победу. Я просто пытаюсь заглушить то, что шумит внутри.

С этими словами она развернулась и пошла к раздевалке. И оставила в моей голове паузу. Словно я услышал нечто важное. Простое, но точное.

Однажды Тренер подошёл ко мне во время разминки.

– Ты стал быстрее. Но теряешь ритм, когда злишься.

Я выпрямился.

– Внутри – бардак?

– Всегда, – честно ответил я.

Он кивнул.

– Тогда тренируй не только тело. Дыши. Замолчи. Успокой внутри то, что ты боишься услышать.

Он ушёл. А я остался – с этим «замолчи внутри». И понял: Тренировки больше не про силу. Они – про тишину, которую можно держать внутри, когда всё вокруг орёт.

Осенью нас вызвали на спарринг. Я бил чётко, резал движения, чувствовал, как техника выходит не из мышц, а из ядра – из центра. После победы Таня первая подошла. Не поздравила. Просто:

– Твоя тишина сегодня победила. Ты был другой.

Я не нашёл, что сказать. Лишь смотрел в её глаза. И вдруг понял – она не ждёт от меня ничего. Ни слов. Ни жестов. Она просто рядом. Как тренировка. Как дыхание. Как книга, которую держишь на полке, но знаешь, что однажды всё-таки откроешь.

Мне было тогда одиннадцать. Я уже знал, как правильно держать корпус при развороте, как вкручивать ногу в удар, как дышать, когда мышцы дрожат. Я знал, какие книги помогают заснуть, а какие – наоборот, вскрывают раны. Знал, что слова, даже самые сильные, не всегда спасают. И что те, кто любят – не всегда остаются.

Но я не знал, что делать с этой тенью, которая не уходила. Лера. Имя, которое звучало внутри даже в тишине. Я держался за то, что сам придумал: Что она где-то есть. Что она помнит. Что она ждёт. Но однажды я понял – этого недостаточно.

Я стоял в зале один. После тренировки. Свет уже был приглушён, воздух пах потом, затхлой резиной и старой формой. На полу лежала перчатка, забытая кем-то. Я поднял её, повертел в руках, и вдруг подумал: «А если мы никогда не увидимся? Что тогда останется от всего этого?»

Сначала стало страшно. Как будто всё внутри треснуло. Но потом – наступила тишина. Настоящая. Не пугающая. И в ней – простая, как удар: «Если встреча с ней – чудо, то я должен быть тем, кого стоит чуду.» Не для неё. Не чтобы произвести впечатление. А потому что иначе – всё зря.

Я не говорил это вслух. Не клялся в зеркало. Просто в один день – проснулся и начал жить с этим решением.

Утром – зарядка. После школы – тренировка. Перед сном – книга. По выходным – помощь по дому. Без жалоб. Без пафоса. Без зрителей. Я не стал идеальным. Я срывался, грубил, был усталым, злился. Но возвращался. Снова и снова. Потому что внутри было «надо». Без вопроса «зачем».

Я не знал, встретит ли она меня снова. Будет ли всё так, как мы обещали. Но я знал одно: я должен стать тем, кем она сможет гордиться. И даже если жизнь разойдётся совсем не так, даже если её голос больше не прозвучит в моей памяти… Я буду знать, что не сдался. Потому что однажды я дал себе слово. Без свидетелей. Без подписи. Просто – слово. Мальчик. Самому себе.

Я не рассказывал никому о своём решении. Не писал на бумаге. Не отмечал в календаре. Но оно жило во мне – как утреннее солнце, которое ты не просишь всходить. Оно просто есть. Жизнь текла. Спокойно. Не всегда легко. Но уже не вразнобой. Я начал слышать тишину не как пустоту – а как пространство. Между книгами. Между ударами. Между шагами. И однажды понял: я больше не только ждущий. Я – идущий. Иду. Без знаков. Без гарантий. Но – вперёд.

Я не знал, когда это началось. Может, тогда, когда я впервые не заплакал после сна, где она снова уходила. Может, когда я впервые поднялся на турник не из злости, а потому что просто хотел. А может, в тот вечер, когда Таня, не говоря ни слова, протянула мне бутылку воды после спарринга – и я вдруг понял, что не один.

Лето кончалось. Воздух стал суше, в зале включили старый вентилятор, и пыль танцевала в лучах света, будто замедленные хлопки ладоней.

Я тренировался без сбоев. Почти автоматом. Но не машинально – осознанно. Каждое движение – как выдох. Каждое усилие – как точка в предложении. Однажды после тренировки Тренер подозвал меня и, не глядя в глаза, сказал:

– Ты стал другим.

– В каком смысле?

Он пожал плечами.

– Был гнев. Теперь – опора.

Я не ответил. Просто сжал зубы. Не от напряжения – от благодарности. Потому что он видел. Он знал.

Жизнь не стала легче. Но стала – яснее. Я начал замечать детали: как бабушка стала чаще улыбаться, когда я мою полы без просьбы. Как Таня смеётся. Как книги перестали быть укрытием, а стали собеседниками. Я всё ещё помнил Леру. Каждый день. Но не как раньше – не как боль. А как свет, который был. И который, может быть, ещё будет.

На одной из вечерних пробежек, в конце августа, я остановился на вершине холма. Внизу – крыши города. Над ними – небо. Такое, какое было тогда, когда она уезжала.

Я стоял, руки на бёдрах, мокрая футболка прилипла к спине. Дыхание сбито, сердце колотится. Но внутри – тихо. Очень тихо. И вдруг я понял: Я не бегу от неё. Я бегу навстречу себе.

И тогда, на границе лета и осени, на пыльной дороге между ничем и будущим, я впервые сказал это вслух. Тихо. Для себя.

– Я справлюсь.

Просто голос, который звучал изнутри. Ровный. Честный. Мой.

Глава 3

Встреча двух сердец

Лето 2005

Тёплым летним утром нежные лучи солнца проникают сквозь тонкие шторы, наполняя комнату мягким светом. Свежий аромат цветов доносится из окна, оставляя свой след в утреннем воздухе. В комнате было душно. Воздух тёплый, почти липкий. Ира лежала на моей груди, обняв меня своими нежными руками. Я ощущал её теплое дыхание и каждый её вдох наполнял меня счастьем, а время будто замедлилось, забрав с собой все проблемы и тревоги. Я смотрел на неё и не чувствовал ничего, кроме усталости. Вчера всё казалось настоящим, её губы, спешка, жар тела. А сегодня… было пусто. Она пошевелилась и повернулась ко мне.

– Уже проснулся? – голос был хрипловатый, что бывает после бессонной ночи.

Я кивнул.

– Да. Просто не спится.

Она провела ладонью по моей груди, медленно.

– Ещё рано вставать. Давай просто полежим.

Я закрыл глаза. В какой-то момент, я почувствовал, как рука Иры начала легко скользить вниз, по моему телу, она игриво и нежно исследовала каждый сантиметр моей коже. Наши губы слегка соприкоснулись, и в этот момент я ощутил неостановимую страсть, которая разгоралась между нами. Ира продолжала исследовать моё тело, а её взгляд был наполнен страстью и желанием.

В одно мгновение, закинув свою ногу на меня, она умело уселась на моих бедрах, придавая нашей интимной близости еще больше страсти и энергии. Её руки ласково обвились вокруг моей шеи, а взгляд остался наполненным той же нежностью и возбуждением. Её движения вперед-назад только усилили её желание. Меня охватила волна страсти и влечения, и я отдавался этому моменту с полной и абсолютной преданностью. Я вошел в нее, медленно, глубоко, чувствуя, как её мокрое влагалище сжимается, как она удерживает меня в себе. Её дыхание становилось всё более частым и стоны проскальзывали из её губ. Я жаждал её, каждой клеточкой своего тела. Одной рукой сжимая её грудь, а другой плечо, мои движения становились более грубыми. Наше дыхание стало глубже. И тут, под волной невероятного наслаждения, наша интимная связь достигла пика. Чувствовалось как время замедлило свой бег. Незримые электрические заряды текли по нашей коже, создавая волну блаженства. Дрожь в её ногах, мягкие стоны, дали мне понять, что она так же, как и я достигла оргазма.

После страстной близости, мы лежали рядом, обнимая друг друга, и теплое послевкусие любви ещё долго окутывало нас. Внезапно, зазвонил телефон на прикроватной тумбочке, разрывая мгновения тишины.

– Перезвоню, – сказал шепотом Ире, не желая нарушить нашу интимную атмосферу.

Она потянулась к телефону, собираясь отключить назойливый звонок, но взгляд задержался на экране – там всплыло имя «Алёна». В одну секунду её лицо изменилось, от изумления до настороженности.

– Кто тебе звонит, в субботу, утром? – спросила Ира, своими глазами подталкивая меня к ответу.

Я поглядел на телефон, который продолжал звонить, и улыбнулся, понимая, что на другом конце линии ждёт сестра. Взял телефон в руки и нажал на кнопку ответа. Моим ответом, было только короткое молчание. От услышанного по всему телу прошла дрожь. Я почувствовал, как выражение моего лица меняется от обеспокоенности до изумления. По моему поведению, можно было понять, что разговор был о чем-то серьезном. Я резко встал с кровать, в спешке надевая нижнее бельё, джинсы.

– Что случилось? – обеспокоенно спросила Ира.

– Случилась срочная проблема, которую мне придется решать. – сказал ей серьезным тоном, который я знал, что она никогда не игнорирует.

Ира подняла взгляд, с видимым интересом и непониманием.

– Данил, расскажи мне что произошло? – любопытно спросила она, пытаясь понять мои мысли и чувства.

Вздохнул. Прежде чем начать говорить, я оглядел комнату, в которой ещё витал тёплый аромат её кожи, смешанный с тонкими нотами цветов и едва уловимым шлейфом нашего прикосновения, словно воспоминание, не спешившее покидать стены. Я понимал, что лучше сказать правду, но тайна, которую хранил в сердце, была запретной темой для обсуждения.

– Ира, я не знаю, как сказать это… Всё началось как простой флирт и взаимная привлекательность, – начал я, почувствовал, как тяжесть правды обрушивается на мои плечи. – Мы оба знаем, что у тебя есть парень, что … – слова резонировали в воздухе, и оставили за собой следы горечи и разочарования. Ира перебила меня, видимо понимала, что сказанное ею лишнее слово окончательно поставит точку на наших по случаю, приятных встречах.

– Решай эту проблему. – её голос звучал напряженно.

Покинув квартиру Иры, я направился прямо к автовокзалу, чтобы как можно быстрее добраться до родных мест, и встретится с Лерой. Мои мысли были полны ожидания и радости.

Я ехал, смотрел в окно и не чувствовал дороги. Колёса гудели под днищем автобуса, будто отбивали чужой ритм, не совпадающий с моим. Мир за стеклом плыл как кино без звука: серые дома, залитые солнцем поля, редкие указатели. Я не знал, сколько прошло времени с того момента, как бросил Иру и закрыл за собой дверь. Всё было как в бреду. Мозг отказывался принимать реальность. Одно только имя – Лера – бежало впереди каждой мысли.

Я чувствовал, как с каждой пройденной минутой меняется воздух. Дорога домой. Дорога к ней. Я знал, что эта поездка будет не просто возвращением. Это было похоже на экзамен. Испытание, на которое я опоздал, но всё ещё надеялся попасть.

Автобус был наполовину пуст. Водитель что-то бормотал себе под нос, музыка играла тихо – старая кассета с шансоном то затихала, то снова всплывала. Я сидел ближе к середине, вжавшись в окно. Салон казался тесным, хотя в нём было достаточно пространства. Может быть, потому что мои мысли разрослись и не помещались больше внутри меня.

Я вспомнил, как в детстве, возвращаясь с учёбы, всегда считал шаги до дома. Тогда дорога казалась вечностью, а сейчас – резкой, будто натянутой струной. Каждое приближение к родному дому било по нервам.

В груди поселилось странное волнение. Оно не было ни радостью, ни страхом – скорее, смесью всего. Как перед выходом на татами, когда уже нет времени отступать. Только сейчас – мой поединок не с соперником. С собой.

Пейзаж за окном начал меняться – стали появляться знакомые силуэты деревьев, покосившиеся заборы, пыльные дороги, по которым я бегал босиком. Вот та лавка, где мы когда-то прятались от дождя. А вот тот перекрёсток, на котором однажды меня укусила собака. Всё это было как вспышки памяти, резкие и яркие, как фотографии, забытые в старой коробке.

Я достал телефон. Пальцы дрожали, но я попытался скрыть это. Я набрал Алёну, чувствуя лёгкое волнение. Сколько времени прошло с тех пор, как мы расстались с Лерой? Как она выглядит?

– Привет, Алёна, как дела? – сказал я, стараясь не нервничать. Небольшая пауза следовала, прежде чем Алёна ответила.

– Привет, Данил! – ответила Алёна счастливо и радостным голосом, – Лера приехала, я сейчас с ней, приезжай скорей.

– О, Боже, действительно? Я с нетерпением ждал этого момента! – воскликнул, не скрывая своего волнения.

Моя давняя мечта вдруг стала реальностью. Я почувствовал, как адреналин заполняет мои вены.

– Ммм, – в трубке телефона услышал чей-то голос, который показался мне до боли знакомый, – Ну, что скажешь Данил, узнал меня? – не дождавшись ответа, Лера засмеялась.

Я замолчал на мгновения, ощущая внутри смесь любопытства и возбуждения. Конечно я узнал её, несмотря на то что наша последняя беседа состоялась пять лет назад. Лера вздохнула и продолжила:

– Я приехала к тебе на один день, нам ещё предстоит поговорить о многом.

– Я скоро буду, мне ехать еще десять минут.

– Я зайду за тобой.

Я попытался представить, как она выглядит сейчас. Прошло много лет. Всё могло измениться. Другая прическа. Другая жизнь. Но внутри меня – она всё та же. С той самой улыбкой, тем взглядом, от которого когда-то застывали слова. Я прикрыл глаза. Только образы: школьный двор, её пальцы, держащие учебник, звонкий смех. И то, как она в последний раз шептала: – «Мы обязательно будем вместе…»

Выходя из автобуса, меня охватило радостное волнение. Я стоял у остановки и смотрел вперед, туда, где начиналась улица моего детства. Быстрым шагом я направился к себе домой, сердце билось чаще, в голове промелькнули мысли о том, что скоро я увижу свою любимую.

Когда Лера появилась у двери моего дома, я не смог сдержать улыбку на лице. Она выглядела прекрасно, в её глазах светился огонек любознательности. Её стиль олицетворят современность и индивидуальность. Короткая стрижка Леры придаёт ей особый шарм и уникальность. В носу пирсинг в форме паука с синем камнем, который дополняет её образ. Взгляд, полный интеллекта и теплоты, укрепляет впечатление о её уме и нежной душе. Одета Лера в джинсы и белую футболку, простую, но элегантную комбинацию, которая идеально подчеркивает её естественную красоту. Она – та, ради которой замирает время. Я чувствую себя безгранично счастлив находясь рядом с ней.

– Привет, – сказал я.

Она не ответила. Только смотрела. И это «смотрела» было громче всех слов.

– Ты правда приехала.

– Правда, – наконец произнесла она. Голос почти не изменился. Всё такой же. Тот, который я запоминал по интонациям. Тот, который слышал во сне. Только сейчас в нём была тень усталости. Или ожидания.

– Надолго? – спросил я, и сам понял, насколько глупо звучит этот вопрос после всего.

Она улыбнулась. Грустно. Но искренне.

– Завтра мы с мамой уезжаем обратно… – сказала Лера с легкой тревогой в голосе. – Она приезжала забрать какие-то документы.

Мы стояли на пороге дома, окружённого запахом вишни, пылью, ветром и тишиной.

На порог вышла моя бабушка, позвала нас за стол. Её улыбка и забота, с которой она принимала нас, создавали атмосферу семейного уюта. За столом нас ждали вкусности, которые бабушка приготовила. Аромат свежего хлеба, летнего салата и свиных отбивных наполнили наши ноздри, а желудки заурчали от предвкушения угощения. Она радовалась нашей счастливой и гармоничной дружбе. Мы наслаждались каждым кусочком, разделяя моменты смеха и теплого разговора. В то волшебное и спокойное субботнее послеполуденное время, я понял, что наша история только начинается.

Пообедав, мы решили совершить прогулку по тем местам, где когда-то проводили много времени. Волнительные воспоминания оживали, когда мы шли по знакомым улочкам, держась за руки и обмениваясь нежными улыбками. Сначала мы подошли к нашей школе, где мы проучились вместе два года. Потом мы направились к дому где раньше жила Лера, и который сейчас принадлежал новым владельцам. Сердце Леры билось сильнее, когда мы подошли. Вскоре нашли смелость спросить новых владельцев о возможности посетить дом. Двери распахнулись, медленно мы вошли в дом, испытывая волнение и ностальгию. Разглядывая знакомые комнаты, вспоминали романтические моменты, проведенные вместе. Стены сохранили тайну наших чувств, и каждый уголок дома искрился тёплыми воспоминаниями. Держась за руки, мы исследовали каждую комнату, восстанавливая воспоминания. В комнате Леры мы остановились на мгновение, взглядывая друг на друга с нежностью. Это место сохранило много секретов. Первый поцелуй, первая ссора, первое признание в любви.

После прогулки по дому и двору, мы поблагодарили новых владельцев за их сердечность и щедрость, благодаря которым нам удалось ощутить наше прошлое. Вспоминая эти моменты, мы осознали, как сильно и непоколебимо была наша связь, и что мы готовы пройти все испытания, чтобы сохранить эту любовь.

Вечер был спокойным, Солнце уже касалось крыши дома напротив, и свет стал золотисто-мягким, таким, каким бывает только летом, когда все вокруг дышит словно спящими воспоминаниями.

Лера шла рядом, держась за руку, так крепко, что я ощущал её тепло. Мы не спешили. Каждый поворот этой улицы знал нас. Каждая трещина на асфальте – часть нашей истории.

– Здесь раньше была лавочка. – сказала она, показывая на угол у калитки. – Мы с тобой ели мороженое и прятались от родителей, помнишь?

Я кивнул. Помнил. И вкус мороженого, растекающегося по пальцам, и то, как мы хохотали, не боясь, что кто-то увидит. Тогда всё казалось таким простым.

По пути, мы погружались снова в воспоминания, смешные моменты, школьный театр, катания на санках. Наши сюжеты словно оживали в наших разговорах, и дарили улыбки на лицах. Сквозь тихие улочки, мы подошли к школьному стадиону, это место выбрала Лера. Стадион был пуст, но это только добавляло особую атмосферу таинственности и романтики.

– Смотри, качели, – Лера вдруг рассмеялась, показывая на две металлические дуги, заржавевшие от времени.

– Я там однажды раскачался так сильно, что чуть не улетел в космос, – вспомнил я.

– А я тогда стояла рядом и кричала тебе: «Не надо! Ты разобьёшься!» – она повернулась ко мне. – Ты слышал?

– Конечно. Но хотел, чтобы ты запомнила. Меня. Смелого. Или глупого. Как повезёт.

Мы присели на скамью, рассматривая звёздное небо, мы начали фантазировать о будущем, о том каким будет наш совместный путь. Строили большие планы и обещали друг другу быть вместе всегда. Под лунным светом, Лера крепко вцепилась в меня губами. Каждый её поцелуй, её ласка, была как магия, раскрывающая во мне новые грани удовольствия. Мы не нуждались в словах, наши тела говорили друг другу языком страсти и желания. Взгляды, прикосновения, дыхание – всё это создавало невероятное напряжение, стремительное приближающее нас к вершине блаженства. Быть рядом с Лерой, в её объятьях, это было моё место на земле, где я чувствовал себя полным и счастливым.

– Я хочу тебя кое о чем попросить. – Лера глубоко вздохнула.

– Проси что хочешь.

С дрожащими губами и смущением в глазах, Лера наконец подняла свой взгляд.

– Данил, мне трудно говорить об этом, но мне важно сказать. – начала она тихим и колеблющимся голосом. – Я хочу, чтобы ты знал. Я не была ни с кем. Никогда. Я берегла это. Я хочу, чтобы этот важный и особенный момент остался в моей памяти навсегда… Я готова сделать этот шаг, потому что только с тобой он кажется настоящим и правильным. Я хочу лишится девственности с тобой.

Удивленно посмотрел на неё, чувствуя, как её сердце начинает биться быстрее. Мир в этот момент наклонился. Всё, что было вокруг, стало далеким. Футбольное поле, качели, турник – всё исчезло. Осталась только она – здесь, сейчас, с этим признанием, с этим доверием. Я почувствовал, как сжимаются пальцы. Не от страсти. От нежности. Я улыбнулся, обнял её и нежно, ощущая, что наша связь стала еще сильнее и более глубокой.

– Лера… – сказал я, но голос не дрогнул. – Я понимаю, что это для тебя важно. Завтра мы снова будем разлучены, но этот момент останется с нами навсегда. – Я провел пальцами по ее щеке, наслаждаясь теплом ее кожи. – Я хочу, чтобы для тебя это было действительно особенным.

Лера прижалась ко мне, ее дыхание стало тяжелее, а в глазах читалась решимость, смешанная с волнением. Я чувствовал, как её пальцы осторожно, чуть дрожа, пробегают по моей спине, словно изучая меня заново, пробуждая во мне первобытное желание.

– Данил… – её голос прозвучал тихо, но в нем была уверенность.

Я накрыл её ладонь своей, давая понять, что рядом, что поддержу её в каждом решении. В эту ночь, под светом звёзд, время словно замедлилось, позволяя нам раствориться в эмоциях, в каждом поцелуе, в каждом касании и в этот момент мир вокруг перестал существовать – были только мы, наша страсть, наше обещание быть рядом, несмотря ни на что.

Лера смотрела на меня с ожиданием, её глаза блестели в свете луны, а дыхание было сбивчивым. Она ждала моего ответа, но в моей голове бушевала буря мыслей. Я провел рукой по её щеке, пытаясь подобрать правильные слова.

– Лера… – я глубоко вдохнул, сжав её ладонь в своей. – Я не могу.

Её лицо изменилось, сначала удивление, затем растерянность.

– Почему? Ты же… ты не хочешь меня? – в её голосе проскользнула нотка неуверенности, и мне стало больно видеть её такой.

– Дело не в этом, – я улыбнулся. – Ты для меня важнее, чем просто ночь, чем этот момент. Завтра ты уедешь, и, возможно, мы больше никогда не увидимся. Я не хочу быть тем, кто… воспользуется этим, зная, что тебя ждёт другая жизнь.

Лера отвела взгляд, её плечи слегка поникли.

– Но я хочу, чтобы это был ты… – прошептала она.

Я мягко коснулся её подбородка, заставляя снова посмотреть на меня.

– Когда-нибудь в твоей жизни появится человек, с которым ты будешь уверена в завтрашнем дне, с которым не будет прощаний и сомнений. Я хочу, чтобы этот момент был с тем, кого ты действительно полюбишь, и кто сможет остаться рядом.

Лера долго молчала, глядя на меня в поисках ответа, которого я не мог дать. Затем она глубоко вздохнула и кивнула, прижимаясь ко мне.

– Ты всегда был слишком хорошим, Данил… – её голос дрожал, но в нем было что-то тёплое, что-то, что говорило, что она поняла.

Я обнял её крепче, ощущая, как её дыхание выравнивается. Мы просто сидели под звёздным небом, зная, что это прощание. Но я был уверен – я сделал правильный выбор.

Мы возвращались по другой дороге – через гаражи, заброшенную стройку, где когда-то бегали и играли в прятки. Небо темнело. Звёзды светили ярче, и каждая из них, казалось, хранила нашу историю. Мы шли молча. И в этой тишине было так спокойно, будто больше не надо было ничего объяснять.

– А ты злился на меня? – вдруг спросила Лера.

Я обернулся. Её глаза были почти чёрными на фоне неба.

– Нет. Скорее… пытался забыть. А потом понял, что не умею.

– Я тоже не смогла.

Мы остановились. Она смотрела на дорогу под ногами, будто искала ответ на что-то очень личное.

– Ты знаешь, Данил… иногда я представляла, как возвращаюсь, – продолжала она. – Но всегда боялась, что тебя уже нет. Не в смысле «не жив», а в смысле «не ждёшь».

– А я представлял, что ты возвращаешься. И не верил, что это возможно.

– И вот мы стоим.

Ветер усилился. Она прижалась ко мне плечом. Я обнял её. Осторожно.

– Завтра увидимся. – сказал я.

Мы стояли на перроне. Вокзал был шумным, суетливым, но для меня весь этот хаос сливался в глухую тишину. Всё, что я слышал – это стук собственного сердца и приглушённое дыхание Леры, стоящей рядом. Её пальцы дрожали в моих руках, хотя она изо всех сил старалась скрыть волнение. Сквозняк с рельсов бил по щиколоткам. Поезд приближался – его гул ощущался в груди, как внутренний сигнал: «Скоро».

– Данил, – тихо прошептала она, глядя мне в глаза. – Я… я не знаю, что сказать… Ты помнишь, что я тебе сказала тогда? – Лера смотрела прямо, не моргая.

Я смотрел ей в глаза, запоминая каждую секунду этого момента.

– Помню всё. «Мы всё равно будем вместе».

Она улыбнулась.

– Мы не теряем друг друга, Лера. Мы будем на связи, будем писать друг другу. Всё у нас будет хорошо.

В её глазах блеснули слёзы.

– Обещаешь?

– Обещаю, – твёрдо ответил я.

Мы обменялись адресами – словно это могло гарантировать, что расстояние между нами ничего не изменит. Лера прижалась ко мне, и я вдохнул её запах, стараясь навсегда запомнить это мгновение.

Гудок поезда раздался, словно напоминая, что время вышло. Лера сделала шаг назад, затем ещё один.

– Мне пора…

Я кивнул, не в силах сказать ни слова.

Она резко бросилась ко мне, на мгновение вновь оказавшись в моих объятиях. Наш поцелуй был коротким, но в нём было всё – тоска, страх, надежда.

– Я напишу, как приеду, – пообещала она, отступая к вагону.

Она поднялась по ступенькам. На секунду задержалась у двери вагона, обернулась. Я стоял у края платформы, держась за поручень, будто это было единственное, что мешало мне побежать за ней. Лера смотрела на меня. В этом взгляде не было слёз. Только нежность. Я кивнул ей. Она – мне. И исчезла в вагоне. Через минуту поезд дёрнулся и медленно тронулся. Я шёл вдоль него. Потом – чуть быстрее. Потом – остановился. Лицо её я больше не видел.

Поезд удалился, растворяясь в дымке над рельсами. И осталась только пустота. Но не та, что рвёт – а та, что держит. Я сел на лавку. Ветер гонял обрывок газеты. Люди расходились. А внутри меня шёл дождь. Тихий. Спокойный. Он поливал что-то, что может вырасти. Я знал – это не конец. Это начало другого пути. Без гарантий. Без сценария. Но с ней – внутри. Теперь у нас было только время и обещание не потерять друг друга.

Дом встретил меня тишиной. Такая тишина бывает только после чего-то важного. Не гулкая, не пустая, а наполненная остаточным дыханием тех, кто ушёл. Я сел у окна. Я смотрел на улицу. Прохожие шли, как ни в чём не бывало. Кто-то нёс хлеб. Кто-то выгуливал собаку. Жизнь шла. А я – застрял.

Я знал: так будет не всегда. Завтра наступит. Появятся новые дни, дела, разговоры. Кто-то позвонит. Кто-то что-то попросит. Но внутри сегодняшнее прояснение. Когда всё, что ты чувствовал – сжалось до одного имени. До одного поезда. До одной девушки. Я хотел написать ей. Или хотя бы что-то записать. Взял лист. Ручку. И написал:

«Ты уехала. А я остался – в этом доме, в этом теле, в этом моменте. Но где-то между мной и воздухом по-прежнему есть ты. Твоя тень. Твой голос. Я не держу тебя. Я просто жду. Потому что, наверное, это и есть любовь – не быть рядом, а всё равно слышать дыхание».

Глава 4

Между строками тишины

Осень 2005

Жизнь шла своим чередом. Мне было шестнадцать, я учился в десятом классе, и выглядел вполне живым. У меня был ритм. Совмещал учёбу с тренировками, а по выходным позволял себе немного отрываться – вечеринки, алкоголь, новые знакомства. В этом темпе проходила моя жизнь, словно пытаясь заполнить пустоту, которая осталась после Леры. Но внутри было другое. Внутри был ритм без неё. Я научился не показывать пустоту. На людях я смеялся, шутил, спорил с учителями, списывал на переменах, дрался на улице, возвращался домой поздно и говорил: «Всё нормально».

Первое письмо отправил через неделю после её отъезда. Обычное. Немного наивное. Ответ пришёл быстро. Написан аккуратно, ровным почерком. «Как ты? У нас здесь всё как всегда, непривычно. Папа работает много. А я скучаю. Иногда закрываю глаза – и слышу, как ты читаешь вслух». Это письмо я перечитал раз сто. Запомнил наизусть. Положил под подушку.

Я рассказывал обо всём: о том, как выигрывал соревнования, как ругался с родителями из-за оценок, как случайные девушки появлялись в моей жизни и так же бесследно исчезали. Но исчезали они не сами. Большинство из них я сам мягко выталкивал за кулисы своей сцены. Это не было жестокостью – скорее попыткой сохранить в себе что-то важное, не дав унести это чужими руками.

В старших классах к тебе тянутся. Особенно если ты чуть-чуть дерзкий, спортивный, умеешь молчать в нужный момент и, главное, носишь на себе след одиночества. Девчонки это чувствуют. Как-то неуловимо – по взгляду, по походке, по тому, как ты стоишь, скрестив руки, и смотришь сквозь толпу. Меня звали гулять. Писали на бумажках. Кто-то подходил прямо в коридоре.

– Данил, привет… может, после школы сходим на стадион? Там сегодня играют наши. – говорила Мария из параллельного. Я знал, что она уже встречалась с кем-то из одиннадцатого. Но смотрела теперь на меня.

– У меня тренировка, – отвечал я.

– А потом?

– Усталый буду.

– Ну… ладно.

Она пыталась ещё пару раз, потом просто махнула рукой. Её гордость была сильнее интереса. Я понимал – так было лучше.

Потом была Вера. Из нашего класса. Рыжая, с конопушками, читающая стихи на школьных вечерах. Однажды подложила мне в тетрадь записку. Написано аккуратно: «Ты хороший. Если что – я рядом». Я сложил её, не порвал. Спрятал в дневник. Как память. Но ничего не ответил. Я даже не знал, что сказать. Вроде бы и приятно, и обидно – за себя, что не можешь ответить. Она молчала недели две, потом стала вести себя как обычно. Я был ей благодарен за это.

Однажды на физкультуре подошла Наташа. Староста.

– Ты грубый.

– С чего ты взяла? – спросил я, отрываясь от мяча.

– Ты на всех смотришь, как будто мы тебе надоели.

– Может, вы и правда надоели.

– Вот видишь? – усмехнулась она. – А я всё думала: может, ты просто один из тех, кто любит по-серьёзному.

– Возможно. Только пока некого.

Она покраснела. Отвернулась. После этого говорила со мной только по делу.

Но не все истории были такими лёгкими. Были и те, кто настаивал, кто пытался прорваться.

С Алисой было сложно. Она была с другого района. Слишком взрослая, слишком уверенная. Познакомились на вечеринке у друга. Она курила ментоловые сигареты и пила джин с тоником. Знала, как вести разговор, как положить руку на колено, как смотреть, не отводя глаз.

– Ты другой. – сказала она, когда мы шли по улице.

– Какой?

– Настоящий. Не строишь из себя никого. Мне это нравится.

– А мне нравится одиночество.

– Это неправда. Люди, которые так говорят, больше всех боятся быть одни.

– А ты психолог?

– Нет. Просто однажды тоже осталась одна.

Я замолчал. В какой-то момент мне стало неуютно. Слишком открыто. Слишком быстро. Я проводил её до дома, но на следующий день не ответил на звонок. Она звонила ещё. Писала. Приходила на площадку, где мы играли в футбол. Потом исчезла. И я вздохнул с облегчением. Я не искал отношений. Потому что уже знал вкус настоящего чувства. И потому что не хотел ни с кем делить то, что принадлежало памяти. Иногда я пытался. Давал шанс – себе и кому-то. Ходил в кино, ел мороженое, слушал музыку в парке. Но внутри было пусто. Не от того, что девушки были плохими. Просто всё было не тем.

Иногда мне снились сны, в которых я был с кем-то. Не с Лерой, не с одной из тех, кто писал или звонил. Просто с «кем-то». И мне было хорошо. В этих снах не было прошлого. Не было писем. Только вечер, смех, и тепло руки в ладони. Я просыпался – и улыбка медленно исчезала.

Иногда парни подкалывали:

– Данил, ты чего – голубой?

– Почему?

– Ни с кем не встречаешься. Все вокруг ходят, а ты – ни-ни.

– Потому что мне не интересно.

– Тебе никто не нравится?

– Не настолько, чтобы терять голову и себя.

Случайные прикосновения. Смех на вечеринках. Танцы в темноте. Запах чужих духов на моей куртке. И всё это – мимо. Не больно. Но пусто. Я не был свят. Я был живой. Просто не хотел играть. Не хотел делать вид, что чувствую. Потому что знал, каково это – чувствовать по-настоящему. Моя бабушка говорила:

– Девочки – это хорошо. Но смотри, чтоб потом не пожалеть.

– А что может быть такого?

– Иногда люди остаются с теми, кого не любили. Потому что вовремя не отвергли.

– А если я буду один?

– Быть одному – не страшно. Страшно быть не с тем.

Я не знал, что именно держало меня – надежда или упрямство. Но я продолжал писать. Письма – настоящие, бумажные, с чернилами, с запахом дома, с приклеенной маркой. Я брал белый конверт, лист, шариковую ручку и начинал. Всегда одинаково: «Привет, Лера. Сегодня…»

Я писал о школе. О том, как мы с Костей устроили спор, кто быстрее пробежит пять километров. О том, как получил шестерку по математике, потому что забыл формулу. О том, как прочитал сборник стихов Расула Гамзатова. Я писал, как будто она сидит напротив. Как будто всё это важно.

Я стал отправлять их каждую неделю. Если было что-то важное, писал чаще. Или если я просто не выдерживал молчания. Иногда я писал о снах. О том, как мне снилось,

будто мы встречаемся случайно – на остановке, в парке, в книжном. Я пытался передать не события, а чувства. «Ты снишься мне с мокрыми волосами. Как будто ты только что вынырнула из чего-то – может быть, из прошлого. Или из меня». Однажды я вырезал статью из спортивной газеты в которой писали про меня, когда я взял золото на чемпионате, и вложил в конверт. Написал: «Гордишься?». Мне казалось, что эти мелочи держат нас рядом. Это стало ритуалом.

Лера отвечала, рассказывая свою жизнь, свои переживания, я перечитывал их десятки раз. Она рассказывала о Москве, о своей учебе, о новых друзьях. Её письма становились всё короче, ответы – всё формальнее. Иногда я ловил себя на мысли, что эти письма нужны только мне. Письма от Леры перестали приходить.