Калейдоскоп. Избранные стихотворения

Размер шрифта: 13

ISBN 978-5-0067-3166-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Соломоново решение

Велик и славен Соломон.
Он чтит талмуд и тору.
Всегда в суждениях умён,
И мудр в приговорах.

Рахиль и Хая в тронный зал
Вошли с Абрамом вместе.
Он с дочерями их гулял,
Обеих обесчестив.

Обязан защитить закон
Достоинство девицы.
Пусть скажет мудрый Соломон
На ком ему жениться.

Царь объявляет приговор:
– Я разобрался в деле.
Пускай палач возьмёт топор
И жениха разделит.

Рахиль вскричала: – О! Судья,
Абрашу убивая,
Жить не смогу спокойно я.
Пусть достаётся Хае.

– Нет никого тебя мудрей, —
Царю сказала Хая, —
Пускай за всё прелюбодей
Пред Богом отвечает.

Сказал, подумав, Соломон:
– Я приговор меняю.
Рахиль права, пусть будет он
Законным зятем Хаи.

– Твой приговор, – сказал раввин, —
По меньшей мере, странный.
Вчера был суд, достался сын
Той, что была гуманной.

Кто любит – истинная мать.
Сегодня суд подобный.
Так почему решил отдать
Парнишку бабе злобной?

– Вчера я думал, как решить.
Сегодня было проще.
Желает зятя распилить
Лишь истинная тёща.

Предмет зависти

Опять у тёти Сары горе.
Глаза красны от горьких слёз.
Шестого мужа в крематорий
Вести несчастной довелось.

Всплакнула лучшая подруга,
Произнеся при этом речь:
– Одним не дал Господь супруга,
Другие топят ними печь.

Актриса

Она могла от холода дрожать
В полдневный зной ласкающего лета.
На лоб её седеющая прядь
Предательски ползла из-под берета.

К земле сгибала шею голова,
Она уже давно не видит неба.
В её авоське, словно пуда два —
Пакетик чая и буханка хлеба.

Была когда-то слава с ней на «ты»
Афишами её щиты пестрели.
А в дни премьер охапками цветы
С визитками валялись у постели.

Былых воспоминаний карнавал:
Перед глазами снова лица плыли.
Все, кто ей руки страстно целовал,
Давно уже лежат в сырой могиле.

Пропали с улиц тумбы для афиш
И не на что бедняжке опереться.
А был момент: у ног её Париж
Лежал, оставшись только болью в сердце.

От этой боли стал не милым свет.
Она легла у края тротуара.
Белел, на голове её берет
Как некогда алмазная тиара.

Опять аншлаг, последний бенефис.
Мелькают озабоченные лица.
Бессильно опустились руки вниз.
Печальный вздох усталой фельдшерицы.

Вживаясь в непривычную ей роль,
Она стояла на пороге рая.
Забыв про смерть, не ощущая боль,
С мольбою к Богу руки простирая.

Как будто бы услышана мольба
И на экране снова молодая,
Босая, по росе через луга,
Она бежит, ромашки собирая.

Слёзы

Белеют розы на моей могиле.
Твои глаза блестящие от слёз,
Смотрящие понуро и уныло,
Не могут мне ответить на вопрос.

Ну почему ты не могла когда-то
Любить меня и дать душе покой?
И только осознание утраты
Сумело чудо сотворить с тобой.

Ты зря приносишь мне свои букеты.
Я вижу всё равно одну лишь тьму.
Не лучше ли при жизни быть согретым?
А после смерти слёзы ни к чему.

Забота

Абраша дышит еле-еле.
Хрустят суставы как маца.
Его лицо белей постели.
Уже не долго до конца.

Замучил бедного еврея
Ковида заграничный штамм.
К себе отца Варфоломея
Желает пригласить Абрам.

Порою странными бывают
Желанья, если рядом гроб.
Вот удивленье не скрывая,
Явился православный поп.

Не первый раз Варфоломею
Заупокойную читать.
И мусульман, и иудеев
Ему пришлось соборовать.

Религиозные раздоры
Не к месту в этот скорбный час.
Неважно что, Коран иль Тору
Ты чтишь. Ведь Бог один у нас.

– Я не для исповеди, отче,
Позвал Вас, – молвил иудей, —
Я вряд ли доживу до ночи,
А Вы честнейший из людей.

Вот ключ, я сделал накопленье,
Трудясь на жизненном пути.
Прошу Вас взять все сбереженья
И в синагогу отнести.

Крестясь и славя Властелина,
Его спросил отец святой:
– Так почему же Вы к раввину
Не обратились с просьбой той?

– О! Батюшка, прошу прощенье, —
Вздыхая, отвечал Абрам, —
В инфекционном отделении
Не место тем, кто дорог нам.

Зелёный змей

Бутылка выпала из рук.
Сегодня Бахус лучший друг.
Кружась, вальсирует кафе,
И я наверно подшофе.
Кричу: – бармен еще налей.
Был прав упрямец Галилей
Когда твердил, глотнув вина,
О том, что крутится Она.
Пора покинуть мне кабак.
Но как найти дверной косяк?
Хоть до него всего лишь шаг
Не попадаю я никак.
Какой-то выпивший нахал
В дверях мне руки оттоптал.
А обнаглевшее крыльцо,
Вскочив, ударило в лицо.
Где дом, с какой он стороны?
На небе светит две луны.
И каждая с собой зовет.
Я начинаю свой поход.
Вперед уверенно иду,
Роняя кепку на ходу.
Вот, наконец, родной забор.
Сейчас калитка и запор,
Откроются и я в кровать
Свалюсь, чтоб до утра поспать.
Но что за несусветный вздор?
Все не кончается забор.
Уже наверно три версты
Я продираюсь сквозь кусты.
Бес в эти дебри заманил.
Я лег в траве, лишившись сил.
Меня кустарник как жена
Обнял, и я во власти сна…

Уже светло, открыл глаза —
Вокруг цветы, трава, роса.
Вдали лесок и косогор.
Глазами я ищу забор.
Я на земле среди берёз,
А рядом бочка. В ней навоз.
Вокруг неё, лишая сил,
Меня зелёный змей водил.

Божий суд

Был полон верующих Храм.
Вдруг девушка в исподнем,
Едва прикрыв гитарой срам,
Влетела в Храм господний.

Такой противный визг струны
В кошмаре не приснится.
Звучали песни Сатаны
Из грешных уст блудницы.

Звенел кощунственный куплет
О сексе и свободе,
О мощной магии монет
И сатанинской моде.

Толпа, заполнившая Храм,
Застыла в изумленье.
Не в силах прекратить бедлам
И дьявольское пенье.

Тут подошёл к девице поп,
И глядя с укоризной,
Ей засветил кадилом в лоб,
Забрав остаток жизни.

Вот пред судом Отец святой
Стоит, понурив очи.
Он в оправдание своё
Сказать присяжным хочет.

Идя в обитель, свой устав
Не стоит брать на встречу.
Я, перед Господом представ,
За все грехи отвечу.

Мне жаль, что я грехов сосуд.
Мы все всего лишь люди.
И нас за это божий суд
Когда-нибудь, осудит.

За то, что гнев в меня проник,
Не будет мне покоя.
Но верьте – Бог в тот страшный миг
Водил моей рукою.

Не мне вершить свой суд над ней.
Господь пусть судит строго.
Я лишь помог предстать скорей
Ей грешнице пред Богом.

Госрепка

В государстве, где всё шито и крыто,
Где привыкли дерибанить бюджет,
Кто достоин, репу есть из корыта,
Там решает исключительно дед.

Одному откушать всё, нету мочи,
Хоть грызи весь божий день и в ночи.
И приходится отрезать кусочек
Той, что рядом с ним храпит на печи.

Внучка, хоть и соблюдает фигуру,
Но голодными глазами глядит.
И не может ей тату с маникюром
Приуменьшить хоть чуть-чуть аппетит.

Жучка репу бережёт пуще ока.
Тоже хочет сытно есть, сладко пить.
Нужно репой подкормить лежебоку,
Чтоб, сбесившись, не сорвалась с цепи.

Кошка хитрая легла близ кладовки.
Чует репки аромат за версту.
Очень жалобно мурлычет плутовка.
Как же тут не накормить сироту?

Мышка репку подгрызает немножко.
Слава Богу, рацион небольшой.
Не боится мышеловки и кошки.
Пусть грызёт и не пищит над душой.

Сыты все кто деду очи мозолит.
Хвостик репы приберёг для «братвы».
Остальным, которым с дедом не в доле,
Объяснят про пользу сочной ботвы.

Бешенный пёс

В одном селе сбесился пёс однажды поутру.
Соседских баб довёл до слёз, гоняя по двору.
Одной из них порвал подол, другой прогрыз сапог.
От страха кот залез на ствол, и слезть никак не мог.
Гремел в селе набатный звон оборванной цепи.
Пугая всех, носился он по лесу и степи.

В правлении собрался сход, протиснувшись с трудом.
И начал обсуждать народ, что делать с глупым псом.
Промолвил сельский голова: – да, нам не до потех.
Теперь спасёмся мы едва, перекусает всех.
В ответ поднялся агроном, интеллигент на вид:
– Я покидаю отчий дом, пусть всё огнём горит.
Сказал угрюмый счетовод: – а я не брошу двор.
Надеюсь, пёс не прогрызёт мой новенький забор.
А бригадир сказал, что надо
Умаслить то исчадье ада.

Тут кладовщик сказал в сердцах: – чтоб избежать беды,
И не постиг деревню крах, дадим ему еды.
Не жалко даже индюка, пускай скотина жрёт.
Мы отвлечём его, пока не искусал народ.
Рядили все наперебой, чем психа ублажить.
А кто-то окорок свиной готов был предложить.
Сказал рыбак: – попались мне два окуня и сом.
Хотел их потушить в вине… но вдруг раздался гром.

Насторожился люд честной, все смотрят за плетень.
Откуда взялся звук такой в погожий летний день?
Исчадье ада дед Петро сразил из двух стволов.
Когда ружьё есть и патрон, не нужно лишних слов.
А бешеный источник мрака
Подохнуть должен как собака.

Любопытный бармен

В ресторан вошла одна дама как-то раз.
Донага обнажена – как в рожденья час.
– Дай мне водки, истукан, я желаю пить.
Только бармен ей стакан не спешит налить.
– Что ж ты жаждою моришь, смотришь как нахал,
Или обнаженных дам, в жизни не видал?
– От желанья наблюдать, я весьма далёк.
Просто хочется понять, где Ваш кошелёк.

Золушки

Взмахнула фея палочкой своей,
И тыква стала сказочной каретой,
Из насекомых сделан был лакей,
И туфли заискрились ярким светом.

А фея превратила трех мышей,
В коней гнедых, какой то дивной масти,
Что б увести на бал ее скорей,
Чтоб этот бал принес кому-то счастье.

Всё будто в сказке, только я понял,
Что золушки мечтают быть принцессой,
Все грезят угодить на царский бал,
И приоткрыть счастливую завесу.

Но принц один, и полюбил одну
Он в детской сказке, давнею порою,
А все служанки ждут свою весну,
И верят в эту сказку под луною.

И в зеркало глядят по вечерам,
И перья распускают, как павлины,
Мечтают у окошка, по ночам,
Не проворонить топот лошадиный.

Она не видит грязи и золы,
Сидит и ждет, когда случится чудо,
А в горнице не метены полы,
И грудится немытая посуда.

Читают сказку на свою беду,
И тратят жизнь на глупые потуги,
А в это время маются в саду,
Садовники, возничие и слуги.

Им одиноко, ведь невесты их,
О принцах по ночам в саду мечтают,
Служанки не хотят парней простых,
Принцессами себя воображают.

Никто свою судьбу не обойдет,
Но коль мечта наткнется на невежду,
Немало судеб сказка изогнет,
Вселяя в милых золушек надежду.

Птичье счастье

Ворона гордо по небу парила,
Когда однажды, на свою беду,
Увидела как Лебедь белокрылый
Скользил неторопливо по пруду.

Два ангельских крыла, изгибы шеи
Пленяли и захватывали дух.
Что может быть прекрасней и нежнее,
Чем мягкий лёгкий лебединый пух.

С ним в разговор завистница вступает:
– Счастливее тебя, наверно, нет?
– Я счастлив был до встречи с Попугаем, —
Уныло Лебедь говорил в ответ.

– Он сине-красно-розово-зелёный,
Умеет говорить и даже петь.
Могу я рассказать тебе, Ворона,
Где можно это диво лицезреть.

От встречи с Попугаем, чудо птицей,
Кружилась у вещуньи голова.
И как она могла не удивиться,
Услышав очень горькие слова:

– Я счастлив был, но как-то в зоопарке,
Его, увидев, потерял покой.
Утратил речь, и ты не сможешь каркать,
Когда Павлин предстанет пред тобой.

Я сам своим очам не мог поверить,
Что это наяву, а не во сне.
Таких волшебных разноцветных перьев
Ещё не доводилось видеть мне.

Отправилась Ворона к зоосаду,
Кружилась в изумлении над ним.
Глядела, как в вольере за оградой,
Хвост распуская, шествует Павлин.

Сев рядом с ним и опуская крылья,
Красавчику задала свой вопрос:
– Наверно нету птиц тебя счастливей?
Павлин вздохнул, не сдерживая слёз.

– Не знаешь ты, Ворона, ужас плена.
Кому нужна такая красота,
Когда вокруг толпа аборигенов
Стремится вырвать перья из хвоста?

– Он помолчав, добавил с удивленьем,
– Как можно вольно по небу летать,
Завидуя на краски оперенья,
И счастья своего не понимать.

Красавица и чудовище

Все начиналось точно, так как в сказке.
Красавица в чудовище влюбилась.
Искрились счастьем голубые глазки,
Сердечко воробьиное забилось.

Нельзя без сказки жить на этом свете.
Любовь ее манила и кружила.
Дурман любви стелился по планете.
Она все знала, но про всё забыла.

У этой сказки был сюжет суровый,
И в принца он никак не превращался.
Не принимал никак он облик новый,
Хотя таким же любящим остался.

Она ему дитё однажды летом,
Чудовищно прекрасное родила.
Дорогу освещала дивным светом,
И так же крепко чудище любила.

Уродство в красоту не превращалось.
Без красоты на счастье уповала.
Уродство красотою ей казалось,
А красота – уродливостью стала.

Немудреная наука

Два старых друга встретились однажды,
Не виделись они, который год.
Один из них банкир – богатый важный,
Другой бродяга – жалкий нищеброд.

Причудливо судьба тасует карты,
Но видно так угодно небесам.
Когда-то на двоих делили парту,
Но жизнь их развела по полюсам.

Одних злой рок обходит стороною.
Их балует проказница судьба.
К другим она всегда стоит спиною,
И их удел невзгоды и беда.

Порою жизнь обходится сурово.
Банкир готов приятелю помочь
Своим советом, или добрым словом.
И поддержать финансами не прочь.

Он выделил, в знак прежнего почтенья,
На обустройство некий капитал.
Ту сумму, прослезясь от умиленья,
Товарищ с благодарностью принял.

Банкир любитель шуток и забавы.
В глазах чертята начали скакать.
Он предложил с улыбкою лукавой:
– А хочешь, сразу миллионов пять?

Но жизнь свою закончишь со слезами,
И не увидишь солнечный рассвет.
Он обнял друга сильными руками,
Услышав отрицательный ответ.

– Вот видишь: жизнь дороже, чем монеты,
Такой конец тебе не по нутру.
Живи и наслаждайся белым светом,
И радуйся, проснувшись поутру.

Я эту немудреную науку
Понял, хоть не какой-то там Гуру.
Страшнее нет судьбы, и большей муки,
Чем бездыханным отдыхать в гробу.

Мир хижинам и дворцам

Развалины священного собора,
Дворец княгини как укор отцам.
Как памятник вселенского позора,
Мир хижинам, война дворцам.

Прекрасная статуя Аполлона,
Прикладом, превращаемая в хлам,
И, вдребезги разбитая колонна,
Мир хижинам, война дворцам.

Вмиг всю страну, как гордую княгиню,
Втоптал в болото грязный, пьяный хам,
И расстрелял народную святыню,
Мир хижинам, война дворцам.

Мы варвары крушили, разрушали,
Видать, за это проклял нас творец,
А я б хотел, чтоб хижины пропали,
И каждый смертный выстроил дворец.

Христа, припомнив, родину распяли,
Потомкам душу этим развратив,
И мы крушили, рвали и топтали,
Свою страну в конюшню превратив.

Заморенные голодом крестьяне,
А на устах святые имена,
Религия бесчинствующей пьяни,
Война дворцам и хижинам война.

Я гражданин своей страны несчастной,
Мне за отчизну нашу стыд и срам,
Ведь сколько крови пролито напрасно,
Мир хижинам и мир дворцам.

Зять Рокфеллера

Девятнадцатый век второпях передал эстафету,
А двадцатый её, подхватив, набирает разгон.
Я сидел пред фонтаном на лавке, читая газету,
И дрожал от ужасных вестей и от крика ворон.

Наступление буров на бирже чувствительны сразу.
Курс британских компаний сегодня заметно упал.
Ожидался огромный доход от добычи алмазов.
Я в надежде на прибыль вложил в них весь свой капитал.

Как набат прозвучали слова биржевых сообщений.
Я сижу третий час, утопая в сигарном дыму.
А в мозгу повторяясь, звучит лишь одно предложенье:
«Я банкрот и дорога одна – в долговую тюрьму»

Извивается в сердце коварный безжалостный полоз.
Неприветливо встретил меня новорожденный век.
Из раздумий тяжёлых выводит участливый голос —
Близ меня на скамейке сидит пожилой человек.

Выливая проблемы свои на чужие седины,
Говорю с ним взволнованно сбивчиво и горячо.
А в ответ говорит, улыбаясь радушно, мужчина,
Что готов мне помочь, поддержать и подставить плечо.

«Через год возвратите мне, если получится, сумму», —
Произнёс и исчез, как в пустыне мираж старичок.
Я сидел как в тумане, не зная, что делать и думал,
И смотрел на подписанный вензелем белый клочок.

Я сбивался, пытаясь, нули подсчитать в сумме чека,
И не верил глазам, прочитав десять раз – «миллион».
Но ещё удивительней подпись была человека:
Это мистер Рокфеллер по имени Дэвисон Джон.

Драгоценный автограф упрятал я в сейфе надёжном.

Продолжить чтение