Вторая жизнь
Эта книга – как заброшенный дневник души. Маленькая, но весомая. Я прятала её внутри себя, так глубоко, что со временем потеряла часть воспоминаний. Но боль помнит всё. По обломкам мыслей я собрала эту историю. В ней – тени, страхи и тишина, которая говорит громче слов.
Если после этих слов щемит внутри – значит, вы понимаете, о чём я.
***
«Кровь. Как много крови. Она повсюду: на руках, на слипшихся волосах, на лице. Повсюду кровь.
– Помогите, там дети!
Боль. Тьма. Затягивает, давит…»
Из последних сил набираю в лёгкие воздуха, выдыхаю и открываю глаза. Сон. Дурацкий, режущий сердце. Моё наказание. Записанный на бумаге как договор с собой.
Вытираю руками лицо, словно стирая кровь. Половина пятого утра. Что же, пора… Надеваю тапочки и бреду к плите, варю кофе. Кот знает своё время, трётся о ноги и ждёт порцию. Кормлю хвостатого. По стёклам и обветшалому кирпичу потоками струится дождь. Небо плачет вместе со мной.
Одеваюсь потеплее и выхожу на веранду. Осень берёт своё, дождь идёт, а я без страха подставляю ему лицо:
– Смой всё, без остатка.
Сижу долго. Напитываюсь кофе и шумом дождя. Мой утренний ритуал. Прийти в себя, собрать силы, более-менее прожить день.
Иду кормить собак. Они машут хвостами при виде меня:
– Приятного аппетита, – и чешу каждого пса за ухом.
– Елизавета!
Вздрагиваю.
– Чёрт! Прости, – ехидно улыбается подошедший мужчина.
– Всё в порядке, – шепчу, делаю глубокий вдох.
Александр, именно тот человек, от которого я не жду ничего хорошего. Для него моё присутствие здесь – это такая странная шутка. Приезжает не часто, но я каждый раз запоминаю его приезд и хочу поскорее спровадить.
Смотрю на тёмные кудри, спину, на которой играют мышцы, пока он разбирается с продуктами, руки с выступающими венами, таскающие тяжёлые пакеты. Но как только я вижу его наглое лицо – всё сразу вылетает из головы.
– Почему сегодня не приехал твой отец? – спрашиваю, глядя прямо в глаза.
– У него дела в городе.
По коже пробегают мурашки. Город. Дорога. Шум. Скорая. И кровь… Глаза застилает тёмной пеленой, перестаю соображать, но быстро бью себя по щекам.
– Всё в порядке. Ты уже давно не там, – шепчу себе.
– Что ты там бормочешь? – нагло ухмыляется Александр.
Его голос меня отрезвляет.
– Сумки в дом не надо нести, справлюсь сама, – говорю, гордо поднимая подбородок.
– Да, пожалуйста, баба с возу – коню легче. Это всё что осталось с твоей зарплаты.
Молча беру купюры.
– Даже не пересчитаешь?!
– Не зачем. Можешь ехать. Спасибо.
– Ах, Лиза… – и подходит ко мне вплотную. От него пахнет шоколадным парфюмом и табаком, он выше меня на голову, поэтому, я смотрю на его футболку с какой-то надписью на груди. – Когда уже от тебя перестанет разить исключительно собаками и ёлками? – поднимаю глаза выше.
– Если сейчас же не скроешься, я спущу на тебя собак, – говорю, глядя прямо в глаза.
– Когда, я только пропустил, тот момент, когда мои собаки перестали меня слушаться… – задумчиво потирает подбородок, – Перестрелять бы их.
– Сейчас позвоню твоему отцу, – делаю пару шагов назад, и достаю телефон.
– Ой, ладно, всё, – он закатывает глаза и садится в машину.
Уезжая, он машет мне. От шума мотора замирает сердце.
Машина скрывается из виду, и я выдыхаю, впитываю в себя полную тишину, сажусь на пень, на котором рублю дрова для печки, и заглядываю в телефон. Пропущенное сообщение.
«Антон Д. Не смог приехать сам, чтобы не задерживать продукты, отправил сына, если что пиши». Несколько раз перечитав сообщение, пишу: «Спасибо большое всё получила». Ответ пришёл быстро: «Надеюсь, он нигде не напортачил?»
Долго думаю, пожаловаться или нет, но потом в памяти всплывает, сколько всего сделал для меня этот человек с тех пор, как я здесь, и ответила: «Всё хорошо, я вам очень благодарна)». В ответ пришёл подмигивающий смайлик. Губы сами растянулись в улыбку. Убираю телефон и приступаю к работе. Сегодня мне заказали убрать несколько могил и обновить цветы.
Снова дождь моросит по старым окнам. Снова открываю глаза. Снова смотрю в потолок. Сон, как и еда, стали для меня лишь инструментом поддержания жизни. Кот в кровати трётся о мои ноги. Поднимаюсь с постели, застилаю. Всё должно быть чисто, не люблю беспорядок. Надеваю спортивную форму и завариваю кофе.
Выхожу на крыльцо, смотрю, как постепенно рассеивается туман, обнажая огромные, высокие ворота кладбища. Потихоньку бреду к ним на встречу. Мне не страшно: чем ближе подхожу, тем мне спокойнее. Открываю ржавый замок и раскрываю скрипучие створки. Дуновение лёгкого ветерка разыгрывает воображение. Представляю как все люди, которые умерли этой ночью, врываются на кладбище в поисках ушедших близких, что ждут встречи по эту сторону ворот.
Вдыхаю воздух с запахом елей, с этой стороны, шаг вперёд, за ворота… И сразу назад. Выдох.
Направляюсь к сегодняшнему месту работы. Прохожу через ряды надгробий, окружённая каменными взглядами, не оглядываясь.
Но мимо этих двух пройти не могу. Останавливаюсь возле ограды, вытираю мокрую скамейку и кресты. Слёзы уже не льются рекой, осталась лишь тупая боль в горле.
– В итоге, я все же оказалась с вами, – криво улыбаюсь, поправляя цветы. Сажусь на сырую скамейку, и снова я там.
«– Все готовы?
– Мама, ну зачем спешить?! Может я ещё передумаю.
– Дорогая, её одобрили! Это твой шанс. Положи и это в чемодан, – Мама бегает по квартире, в спешке собирая вещи, чтобы успеть на презентацию книги. Моей книги!
– А если ничего не получится? – нервно поджимаю губы.
– Вернёмся домой, и ты напишешь новую! Но я уверена, что всё получится, – почти выкрикивает мама, с улыбкой».
Не спеша закрываю калитку:
– Надо будет записать, – шепчу, оглядываясь на фотографию. Медленно удаляюсь по тропинке, смотрю, как под резиновыми сапогами сминаются жёлтые листья. Достаю список: «Никольников Фёдор Владимирович, участок № 24. Убрать гробницу, помыть памятник и плитку». Поворачиваю налево, между двумя неприметными оградками, и направляюсь к участку.
Кладбище – город мёртвых, и тут тоже есть районы для богатых и трущобы для бедных. Пройдя между участками девятнадцать и двадцать, вы пересечёте границу районов: переход от ржавых низких оград с деревянными скамейками к огромным каменным склепам. Высокие ограды, мраморные памятники, цветные фотографии в полный рост. Прохожу мимо цыганского барона, и останавливаюсь возле створок, которые кажется больше, чем у центральных ворот кладбища.
– Ну, здравствуйте, Фёдор Владимирович! – отвешиваю низкий поклон у гробницы.
Серьёзные глаза прожигают меня, скулы напряжены, подбородок гордо поднят. Даже с каменной плиты он пытается подавить суровым взглядом.
– Что ж… видимо при жизни вы тоже не понимали шуток, – руки в боки и по-хозяйски оглядываю территорию и взглядом оцениваю количество работы. Приступим.
Под «строгим взглядом» очищаю участок от опавших листьев, отмываю плиту, вытряхиваю окурки из урны, собираю всё в один огромный чёрный пакет.
– Ну, всё, – завязываю мешок с мусором, – теперь нескоро увидимся, – на прощание смотрю на памятник через ограду. Раньше я даже днём адски боялась ступить за черту огромных, старых, ржавых кладбищенских ворот, а теперь вот, – подумать только! – я здесь живу.
Оттаскиваю мусор, к контейнерам, и убираю и там. Не все добросовестные посетители закидывают мешки внутрь, кто-то сильно торопится и бросает рядом, а кому-то просто лень за собой убрать.
Ну, вот и обед. Пора возвращаться в сторожку.
Мне здесь совсем не скучно, я уже привыкла быть одна. Кладбище меня успокаивает, и сейчас я и не представляю своей жизни в городе. Но могу понаблюдать, что там происходит, пока иду домой. Достаю смартфон и захожу в Инстаграм: пустой аккаунт, ни подписчиков, ни подписок. Вот так я иногда связываюсь с внешним миром, точнее слежу, что там происходит в замочную скважину.
«Захарова разоблачила „отчаянную“ ложь британского премьера». Не знаю, кто такая Захарова, и тем более кто сейчас британский премьер, закатываю глаза и листаю дальше. «Робин Шарма рассказывает, как стать лучше». Дальше. «Екатерина Ру „Ожидание“. Жизнь как бесконечная попытка ухватиться за мечту. История об утраченной мечте и попытке вновь осуществить задуманное в условиях, когда правильного выбора нет, а мир решительно несправедлив». Хм… Добавить в Избранное. Ты сам сначала рвёшься стать автором, а потом… Потом выбираешь книги, написанные другими. Теми, кто смог стать писателем.
Блокирую экран, и убираю телефон в карман. Поднимаю глаза на свою ветхую избушку. Собаки виляют хвостами при виде меня, и жалобно скулят, выпрашивая, что бы отпустили погулять пораньше.
– Ещё не вечер, – охлаждаю их пыл и поднимаюсь в дом, чтобы согреться горячим чаем. Но не успеваю переступить порог, как слышу шум машины. Наверное, кто-то решил вспомнить, об умершем родственнике. Но нет, этот человек приехал мучить живых. «Даже на кладбище покоя не дадите» – стало явью.
– Ничего не поменялось, – захлопывает дверь машины девушка. Не моя девушка. Она просто, когда-то давно, ещё в той прошлой жизни, была моей подругой. Но сейчас у меня нет друзей, зачем они мертвецу?
– Привет, – спускаюсь к ней.
– Даже не обнимешь?! – поднимает она бровь и раскидывает руки для объятий.
Она изменилась, последний раз у неё было каре, сейчас каштановый волос до плеч. Улыбка на лице такая беззаботная и простая, пухлые губы блестят от гигиенической помады. Зелёные глаза горят жизнью.
– Только вернулась с обхода, мне лень даже пройти несколько шагов, – пожимаю плечами.
– Ой, ты это брось, – стремительно подходит ко мне и заключает в объятия. – Я скучала, – шепчет мне в волосы.
– Спасибо, – освобождаюсь из плена её рук. – Сейчас заварю свежий чай.
Мы садимся на веранде, и горячий чай согревает меня. Медленно выдыхаю, глядя на неё.
– Зачем ты приехала?
– Твой психиатр говорит, что ты от него отказалась, – её взгляд пронизывает до костей.
– Да, – говорю я, таким тоном, как будто сама неуверенна в этом.
– Почему?! – взрывается она. Щёки краснеют, грудь поднимается от нервного дыхания. – Разве не понимаешь, что тебя ждёт?!
– Всё самое страшное уже случилось, – чувствую, как дрожь пробегает волной по всему телу.
Вика обнимает меня, а я кладу голову ей на плечо.
– Прости, – шепчет она, – мне не стоило тебе напоминать.
– Всё нормально, – вытираю нос рукавом. – Мне, когда-нибудь придётся научиться с этим жить.
Я люблю Вику, она столько времени тратит на меня после случившегося. Только она у меня осталась. Значит хотя бы одна подруга у меня всё-таки есть.
– Так что насчёт психиатра? – прерывает она мои размышления.
– Ничего. Он только пичкает таблетками, но это плохо помогает
– Давай найдём другого!
– Не стоит, думаю, что справлюсь сама.
– Лиз?
Я поднимаю на неё глаза. Мне нечего ей ответить.
Вика громко вздохнула:
– Я устала, и я не хочу ездить пить чай к подруге на кладбище! Пройдёт время, и я буду появляться тут реже, и реже, а потом… и вовсе вычеркну дорогу сюда из своей памяти, – глаза у неё блестят. – Я не хочу… Понимаешь?! Чтобы моя подруга жила среди могил в лесной глуши. Не этого хотела твоя мама, и не этого хотела бы твоя сестра, – она отворачивается, по её щеке скатывается крупная слеза и падает так и в нетронутую чашку чая.
– Откуда мне знать, чего бы они хотели сейчас, – говорю я тихо, и жду, пока Вика приведёт себя в порядок. Ком в горле нарастает, но не одна слезинка так и не прокатилась по щеке.
После её слёз диалог перерос в обыденные вещи: собаки, уборка на кладбище, бесящий Александр. Вика рассказывает про новое увлечение, про работу и коллег. Мы вместе смеёмся над парнем, который пытался привлечь внимание подруги, подстроив кражу её сумки. Всё как раньше. Но теперь она не может остаться у меня ночевать.
– Скоро стемнеет.
– Да, – Вика быстро собирается. – Кстати, как твоя книга?
Пауза. Замешательство, – Я её давно уже не пишу, – отвечаю с улыбкой.
– Да ты, как я погляжу, совсем ничего не делаешь.
– Да, совсем ничего, – привычно пожимаю плечами.
Идём к машине. Вика вздыхает, открыв дверь, и оборачивается ко мне:
– Лиз, ты здесь прячешься. Я знаю, – мои плечи напрягаются, я выпрямляюсь. – Но ты же знаешь, что тебе не уйти от своих мыслей и судьбы, – она садится в машину и закрывает дверь. Я машу ей вслед, пока она не скрывается из виду. Выдыхаю.
Прячусь ли я тут? Определённо. Должна ли я вести себя смелее? Весьма вероятно. И я непременно буду так себя вести, как только приведу в порядок мысли. Ещё один день. Мне нужен всего ещё один день. И снова ухожу в себя, закрыв ворота.
Вечерний ритуал почти такой же, как утром. Кормлю собак, снимаю цепи. Они радостно виляют хвостами и разбегаются кто куда. Беру несколько поленьев и растапливаю печь. Дымок от дров разносится по дому. Смотрю в окно, уже стемнело. Моросит дождь.
Ноутбук с закрытой крышкой привычно ждёт меня на столе у окна. Моё былое увлечение манит меня, и я не могу отказаться от этого даже, если это причиняет невыносимую боль. Сажусь за стол и открываю крышку. Свет от экрана бьёт по глазам. Жмурясь, почти на ощупь, нажимаю кнопки, чтобы понизить яркость. На нем всё так же, как и вчера. Меняется только количество слов в документе. Их становится всё больше. Слова… Разве могут они передать всю боль?! Могут. Определённо могут.
Строчу по клавиатуре. Недосказанное вылезает наружу, буквы в считанные секунду соединяются в слова. Предложения бегут по листу одно за другим, сплетаясь в одну большую историю. И я снова слышу…
«– Вызовите скорую!
– Они так резко вылетели. Я их не заметил!
– Почему их не вытаскивают?
– Все мертвы.
Шевелю рукой. Почему так больно? Глаза не открываются. В смысле мертвы? У моих героев был счастливый конец! Пытаюсь пошевелиться. Слушаются только пальцы.
– Смотрите! – женский голос.
– Один жив! Срочно сюда! – грубый мужской голос, где-то рядом.
Скрежет металла, запах гари… и палёного мяса. Жмурюсь. Все силы вкладываю, чтобы только открыть глаза. Всё тело словно пылает. Наконец, приоткрываю глаза… Чьё-то лицо, потом туман. Мне надо им сказать:
– Они не умерли, – кажется, шепчу я, но не слышу собственного голоса. Звуки сирены. Боль. Нескончаемая, тяжёлая боль».
Выдох. Опускаю крышку ноутбука и закрываю глаза, смахиваю слёзы. Тру лицо ладонями.
– Сколько это ещё будет продолжаться? – шепчу себе под нос. Боль как волна, медленно отходит от берега, чтобы вернуться снова с неистовой силой и её не унять слова.
Кот проскальзывает под стул, отвлекая меня от накативших мыслей. Смотрю в окно, по стёклам и обветшалому кирпичу потоками снова струится дождь. В голову закрадывается мысль: смогу ли я прожить здесь зиму? Жить без роскоши современной цивилизации не так легко, но и в город я возвращать не хочу. Только от одной этой мысли пробегают мурашки по коже, пробуждая животный ужас. Рывок к кухонному столу. Таблетка. Сердце замедляется, дыхание выравнивается.
– Ты справишься с этим, – убеждаю себя. – Рано или поздно, но справишься.
Чайник кипит. Завариваю кофе и иду на веранду. Собаки уже прыгают и виляют хвостами у крыльца, они знают, когда возвращаться домой.
– Ну, хватит, вы меня выпачкаете, – болтаю я, но всё равно чешу по очереди за загривками. – Сейчас я вас покормлю.
Сажусь в кресло и глотаю горячий кофе, он приятно согревает горло. Собаки играют друг с другом рядом с крыльцом, и кажется, что вот она счастливая, тихая, спокойная жизнь, как у героя из книги. Но если поднять взгляд и посмотреть дальше, то можно увидеть чёрные ворота с потрескавшейся от времени краской. Ворота, которые уже скоро надо будет открывать. Дальше лес, а за ним мир, который внушает теперь лишь страх.
И всё, что у тебя от него осталось – это смартфон, ноутбук и привезённые продукты. Делаю глоток кофе, и вздрагиваю, когда начинает вибрировать телефон.
«Антон Д. Доброе утро! Надеюсь, с тобой всё хорошо, сегодня приедут копать для неизвестного, проводи на участок 213 к 9 часам. Заранее спасибо!
Лиза. Здравствуйте, хорошо, всё сделаю!
Антон Д. Ок».
Смотрю на время – шесть сорок утра. Можно приступать к работе. Как только я поднимаюсь с кресла, собаки радостно бегут к мискам.
– Что же… приступим, – командую себе, надевая ошейники на псов.
И так проходит каждый день. День за днём. Одинаково. Но меня это не беспокоит. Пока я кормлю собак, размышляю. Мысли закручиваются в спираль, создавая всё новые и новые повороты. И не одного про светлое будущее. В голове появляется образ матери и сестры: они больше не улыбаются. Из-за меня, они застыли как восковые фигуры… Из -за меня они молчат. Они не могут обвинить меня в случившимся, они не могут посмотреть на меня с укором. Со временем я поняла, что корить себя приносит мне удовлетворение. Вдыхаю свежий влажный воздух и иду на обход территории кладбища.
Кстати, здесь не гробовая тишина, как многие думают. С утра до вечера тут щебечут птицы и воруют конфеты с надгробий. Белки, мыши, крысы, жуки и пауки – я научилась слышать их. Они трезвонят без умолку, может, переговариваются с собой, а может, рассказывают сказки покойниками.
Ночью здесь тоже не тихо, поначалу я даже боялась уснуть. Сверчки под окном заводили стрекотания до самого утра, волки и лиса просыпаются для ночной охоты, ёжики снуют туда-сюда под старыми полами в террасе, филины ухают, словно кого-то зовут. Постепенно эти звуки стали меня успокаивать, я привыкла с ними жить. Так что нет здесь никакой тишины, ни одной секунды.
Подхожу к главным воротам, со скрипом распахиваю. Пасмурная погода не повод не прийти к любимым, или нелюбимым, и помянуть. Несколько бабушек уже дежурят у ворот. Вижу приближающуюся Газель. Машина поднимается на небольшой холм, к воротам, буксуя в грязи. Бабульки смотрят, как нехотя покойник движется к кладбищу.
– Лучше – грязь, чем мёрзлую землю долбить, – замечает одна. Остальные охотно кивают, поддерживая её.
Газель подъезжает, четверо мужчин спускают гроб и вопросительно смотрят на меня.
– Добро пожаловать! – улыбнулась им, – Следуйте за мной.
Краем глаза вижу, как бабульки крестятся, уставившись на меня.
– Это его хоронить на безымянной стороне? – на всякий случай уточняю я.
– Его, кого же ещё? – бормочет одна из бабулек.
По пути захватываю, под навесом у сарая, пару старых табуреток, используемых как подставки для гроба, деревянные колья и верёвку, и веду процессию дальше. Вот так, как король со свитой, мы идём до небольшого глинистого участка с выкопанной ямой. Устанавливаю колченогие табуретки, только бы не развалились под весом. Мужчины опускают на них гроб. Бабульки накрывают полотенцем соседнюю могилку, достают из сумок бутылку водки, хлеб, огурцы и сало. «Стандартный наборчик» для поминального стола.
Речей нет. Мужчины неспешно и опускают гроб с помощью старых потрёпанных верёвок, которые чудом не порвались под весом скорбного груза. Все бросают по горсти земли. И мужчины торопливо берутся за лопаты и скоро забрасывают могилу. Закончив, могильщики крестятся, выпивая по рюмке «за упокой».
– При живой семье в безымянной могиле хоронят, – причитает бабулька и качает головой.
– И не говори, неблагодарные, – поддакивает вторая.
Смотрю на них, потом на могильный холмик.
– Может вы ему хоть крест поставите? – обратился ко мне один из мужчин.
– Не положено, – вздыхаю. Втыкаю в свежую землю табличку «№ 213», вбиваю колышки по периметру и красной бечёвкой обозначаю границы, чтобы хоть как-то отметить, что место занято, тут кто-то уже лежит.
Пока я занимаюсь, своей работой, компания бодро распивает бутылку. Напоследок ставят полную рюмку на могиле, накрыв её хлебом.
– Пусть земля тебе будет пухом, – говорит последнее слово мужчина, спрашивавший про крест. Бабульки вторят ему.
Проводив их до ворот, облегчённо вздыхаю, общение с людьми всё сложнее мне даётся, и с каждым разом хочется побыстрее вернуться к собакам. За воротами гости напоследок перекрестились и вместе спустились с холма к машине, обсуждая семью умершего.
– Да дрянью она была, вот и всё. Добилась своего! – сплюнул не равнодушный мужчина и садится в Газель, громко хлопая дверью.
Проводив всех, иду делать обход. Но мыслями завладел похороненный мужчина без имени. Кем он был? Почему его семья не приехала на похороны? Как я бы поступила, если бы узнала, что у моей мамы и сестры нет креста над ногами? Вздохнув, иду к сторожке.
– Даже умерший не может оставаться без креста, – шепчу себе под нос, открывая сарай с инвентарём. Это место для меня очень жуткое, чуть ли не на пороге стоят гробы с приоткрытыми крышками. Вот-вот кто-нибудь вылезет… По стенам – кресты и венки.
Обведя стену взглядом, нашла то, что мне было надо. Небольшой старый деревянный крест, скорее всего убранный с могилы, после установки памятника. Лак на нём уже местами почернел от времени, сбит неровно.
– Такой точно никому не нужен, – аккуратно вытаскиваю его наружу, протираю от пыли. Покойник, вряд ли, оценит жест доброй воли, зато сердцу будет спокойнее. Решительно иду к свежей могиле, сердце стучит так быстро, что горло перехватывает. Никогда раньше не самоуправствовала на кладбище. Правильно ли я поступаю? Ускоряюсь, хотелось бы уже поскорее выполнить задуманное.
– Эй! Тут есть кто-нибудь? – женский голос выдёргивает меня из мыслей. Тревога взвывает пожарной сиреной.
В бежевых полусапожках на каблуках она утопает в растаявших лужицах грязи. Тёплый палантин укрывает плечи вязаного платья серого цвета. На губах красная помада. Смотрю на неё, и не понимаю, что она здесь делает. Она же приветливо улыбается мне и машет рукой. – Извините!
Опускаю крест на землю и собственнически облокачиваюсь на него, – Вы заблудились? Вам показать дорогу до выхода?
– Нет, – бросает женщина, дойдя до меня.
Смотрю на эту аномалию и не верю своим глазам. И тут, до меня доходит – это Вика отправила ко мне своего психолога.
– Я не нуждаюсь в ваших услугах, – отрезаю сходу, поднимаю крест на плечо и, собираюсь идти дальше.
– О чём вы?! В каких услугах? – она касается моего плеча.
– Извините, я обозналась. Что вы хотели?
– Мне надо найти одну могилу, – она улыбается. – Его должны были похоронить сегодня.
Смотрю на крест, потом на неё:
– Вы не похожи на скорбящую, – констатирую я, оглядывая её с ног до головы.
– А вы скорбящих только по одежде распознаёте?
– Нет… Я как раз несу крест в ту сторону, можете пойти за мной.
Снова беру крест на плечо и отправляюсь в безымянный сектор уже не одна.
– Мы пришли, – показываю рукой на холм и уступаю дорогу женщине.
Она идёт вперёд к красной бечёвке, обозначающей границу участка. Смотрю, как вздрагивают её плечи. И правда, скорбящая. Она поворачивается ко мне. Глаза полны слёз, они скатываются крупными каплями по щекам, а на губах… играет лучезарная счастливая улыбка.
– Я свободна, – еле слышно проговаривает она, вытирая слёзы. И смеётся.
По моему телу бегут мурашки. Боже правый, только сумасшедших мне тут не хватало… Но останавливать эту женщину мне не хочется. Что-то в ней неправильное, что-то, что есть у меня самой.
– Простите, простите… – тараторит она. – Всё в порядке… Так это ему крест?! Насколько я знаю, он ему не положен.
– Да, я знаю… Просто эти бабульки…, и мужчина попросил… Да и сам умерший… Мне его жаль.
– Жалеть надо живых, а не мёртвых.
– Да, но просто, к нему даже его семья не пришла. Я слышала его семья обеспеченная. И я подумала, что не стоит…
– Похоронить его безымянно было моим решением, – отрезала она. – И кто вы такая, чтобы решать, кому стоит, а кому нет?! – слёзы снова наворачиваются у неё на глазах. Губы подрагивают.
– Я только хотела, чтобы всё было правильно, – мои слова звучат, как оправдание, но больше я не могу ничего возразить.
– Уже давно в этом мире нет ничего правильного, – у неё начинается настоящая истерика. Она рыдает взахлёб, её дыхание прерывается, макияж ручейками плывёт по щекам, а на губах почти не остаётся красной помады. Снимаю с себя рабочую куртку и накидываю ей на плечи:
– Пойдёмте в сторожку, я напою вас чаем, – и веду к дому. Мы идём молча, и безмолвие нарушают лишь тихие всхлипы.
– Мы можем пойти в дом или остаться на веранде.
– На веранде.
Она опустилась в кресло. Выношу ей плед и упаковку влажных салфеток. – Вы можете подождать, пока я вскипячу воду, если хотите.
– Всё нормально. Только можно мне вместо чая кофе.
Я едва улыбаюсь и скрываюсь за дверью.
В голове роятся мысли, как на городском кладбище, могут быть безымянные могилы? Подобным вопросом я никогда раньше не задавалась, мне было всё равно. Чайник закипел, заливаю растворимый кофе в чашках. Достаю с полки конфеты и всё это разом выношу на веранду.
Макияжа на незнакомке почти не осталось. И выглядит она совсем по-другому. Милая девушка с карими глазами, розовыми щеками и красным носиком от холода, губы немного припухли от слёз, но это не делает её страшной.
– Вы очень красивая.
– Спасибо большое. Мне всего двадцать пять, – она улыбается и берет чашку горячего кофе. Плед спадает с плеч.
– Давайте я вам помогу.
Палантин цепляется за молнию и слетает с плеч. Вся шея и ключица синяя, фиолетовая, жёлтая…
– Вас душили? – не могу оторвать взгляд от этой «радуги».
– И не только, – усмехаясь, она и быстро поправила палантин и накинула сверху плед. – Спасибо за куртку, она больше не нужна.
Я накинула куртку на плечи и снова села напротив. Молчание. Только шелест последних листьев, пение птиц и ветра, который гуляет между могил.
– Нелегко осознавать себя единственным живым в таком безлюдном месте? – интересуется она.
– Не думала об этом. Здесь спокойно.
– Да, слишком спокойно, даже жутко, – она ёжится.
– Это первое время. Потом привыкаешь, даже расслабляешься.
– А где вы берёте продукты? Ездите в город?
– Нет. Мне привозит их директор.
– А что же вы делаете в выходные? – она вскидывает брови.
– У меня нет сменщика.
– Вы здесь каждый день?
– Я живу здесь.
Потягиваюсь, горячий кофе согревает изнутри. Тепло и приятно, поджимаю ноги под себя и поудобнее усаживаюсь в пластмассовом кресле. – Как вас зовут?
Девушка тоже чувствует себя более комфортно, удобнее усаживается с ещё тёплым кофе:
– Я вас тоже не знаю.
– Меня зову…
– Не надо, я больше всё равно сюда не вернусь.
– Хорошо.
– Знаете, я раньше называла свой дом? «Домом оставленных надежд», —говорит она, смотря в сторону леса.
– Почему?
– Не знаю, мне казалось, что всё для меня кончено. Этот дом был для меня, как кладбище, туда зашла, а выйти уже не можешь. Такое чувство, что ты умер и попал в ад, где тебя каждый день терзают. В этом месте я похоронила все свои цели, мечты, желания…
Внимательно вслушиваюсь в каждое её слово, затаив дыхание. Сердце быстро стучит.
– А потом – я нашла выход, – она снова улыбается, и, глядя прямо мне в глаза продолжает, – Я убила того, кто закрыл меня в этом доме.
Я не отвожу взгляд. И молчу. В какой-то мере со мной то же самое, но беда в том, что заперла себя я сама. – Зачем вы мне всё это рассказываете?
– Просто. Я не верю в Бога, чтобы идти в церковь на покаяние.
– Не боитесь, что я могу всё рассказать?
– Однажды познав истинное горе, вы поймёте меня.
– Пока я не понимаю, зачем надо было убивать человека…
– Богатым людям верят всегда больше. А кто поверит мне? Я пыталась добиться правды более четырёх лет… Всё напрасно.
Она встала и потянула платье вверх к бёдрам. Плотные колготки телесного цвета не смогут скрыть следы на коже. С каждым сантиметром появляются всё новые и новые синяки, некоторые ярко выраженные, другие уже ели заметные. Я не могу отвести взгляд от её стройных ног, это так прекрасно, но в то же время жутко. Платье поднято до груди, и она поворачивается боком. Под рёбрами красуется рваный шрам. Осторожно касаюсь его:
– Как же вы выжили?
– Когда у тебя есть деньги, скорая помощь приезжает очень быстро, и шансов на выживание больше. Даже при таких ранениях, – она опускает платье, – и на молчание свидетелей то же.
Молчим, но любопытство все же пересиливает такт:
– Как вы его убили?
Она делает последний глоток уже холодного кофе:
– Сначала я столкнула его с балкона.
Я вздёрнула бровь, ну не так уж и страшно такое услышать, как ни странно.
– Он избил меня и сына… В общем, ничего нового. Смотрел, как корчились от боли у него в ногах. Потом он пошёл покурить на балкон. В комнату забежала дочка… Я просила её уйти… И тут он сказал, что она такая же «дрянь», как и я… Что надо изуродовать ей лицо… И… как будто платину прорвало. Я вскочила и толкнула его изо всех сил. Он перелетел через перила. Короткий вскрик, шлепок и тишина. Только вот, мы были на втором этаже. Я знала, что он сделает, когда очнётся. И поняла, что делать мне, – она смотрела мне прямо в глаза, – Я спустилась вниз. Убедилась, что он жив, но без сознания. А потом… Ждать, не умрёт ли он сам, я не могла. Не могла рисковать детьми. Я ведь врач, по образованию… Если знаешь, как устроен позвоночник, не так уж и много сил нужно, чтобы свернуть шею. Особенно когда об этом долго мечтала!
– Сколько вашим детям лет?
– Сыну пять, дочери три.
– И что было дальше?
– Позвонила своему врачу. Муж, меня даже и к нему ревновал. Хотя сам и отправлял к нему же… Лечится после своих… уроков. Тот приехал со скорой. Конечно, всё понял. Но я знала, сколько он получает от мужа, за молчание. Дала втрое больше. Благо и ему, не хотелось, чтобы полиция заинтересовалась, почему он не сообщал о побоях, – она усмехается, – И правда почему?.. В общем, несчастный случай. Не удачное пьяное падение.
– Страшная история.
– Жизнь вообще страшная штука. Знаете, что я делала пока ехала скорая? Красилась. Привычно скрывала следы побоев. Что бы ни дай бог, соседи не прозрели! Это был самый лучший макияж в моей жизни, – она радостно улыбается – У него нет родни. Теперь его предсказание сбылись: я действительно «украла» все его деньги. Теперь продам дом и уеду с детьми. Мы с вами больше не увидимся. Мне пора, спасибо за беседу. Проводите меня к машине?
– Да, конечно.
Сев в машину она протянула мне пакет:
– Это вам. За кофе, за то, что выслушали… и за молчание.
– Что вы?! – я выставляю перед собой руки. – Я рада, что теперь у вас всё хорошо. Даже если вы этого добились таким путём.
– Всё равно возьмите. Пригодится. Мне эти деньги уже не к чему. Я их собирала на побег. Путь они и остаются платой за него. Даже, если вы под конец жизни останетесь здесь, то хотя бы на эти деньги сможете перед смертью построить себе красивую гробницу.
Я неуверенно улыбаюсь, и всё же беру пакет. Женщина закрыла дверь, и машина выехала за ворота.
Вернулась в сторожку, тщательно вымыла чашки, слушая кладбище. Да, здесь никогда не бывает тихо и пусто: делая обход, часто встречаешь что-то ищущего человека. Даже ночью слышно шорох шагов по мокрой листве. И это не какие-нибудь злобные разбойники, которые как в фильмах ищут место, чтобы совершить своё зверство. Чаще всего – это люди в отчаянии; бредут мимо безжизненных плит, собирают конфеты, утоляя голод, собирают рюмки с водкой, чтобы согреться. Как ни крути ночи даже летом прохладные. Но незнакомцы не пугали так сильно, как дорога, что вела наружу, в город.
И ещё эти люди, что бродили тут, часто оставляли частичку себя. Смотрю на часы с потрёпанным ремешком, лежащие на столе рядом с чайником. В голове, словно из омута, всплывают воспоминания.
«…Вечереет. Только я спустила собак с поводка, и они сразу с лаем ринулись кто куда. Пусть побесятся, засиделись. Уже у дверей сторожки и слышу шум за углом. Что они там ещё притащили?!
Обойдя дом, не нахожу там собак. Но у сарая, увидела мелькнувшую среди деревьев тень. Подхожу ближе, освещая дорогу фонариком. Тень передвигается медленно, что-то бормоча себе под нос.
– Что вы тут забыли? —спрашиваю я твёрдо. Человек стоит ко мне спиной. Большой. По спине пробегают мурашки. Что я могу сделать? Я же не смогу справиться, если что-то пойдёт не так. Но это моя работа, – Кладбище закрыто.
– Да, да, я понимаю… – мужской, почти старческий голос, откликнулся из тени. Он подходит ближе. Глаза блестят, не так уж и стар, не смотря на всклокоченную бороду, усмешка неприятно кривит губы. Оценивающе окидывает меня взглядом, – И с каких пор в сторожа берут таких красивых девушек?
Свечу ему в лицо фонариком, и без того узкие глаза зажмурились, он прикрылся рукой.
– Что вам здесь надо? – я вздёргиваю подбородок, пусть знает, что я его не боюсь.
Он делает несколько длинных быстрых шагов, оказывается рядом, и хватает меня за горло. Дыхание перехватывает. В глазах замелькали чёрные точки.
– Ты думаешь, что ты здесь хозяйка? – шепчет он прямо в ухо, чуть ослабив хватку, – Нет… Если бы ты ей была, знала бы, сколько тут есть неизведанных и опасных мест. И кто в них может скрываться… И жить.