Стикер из прошлого

Иногда нужно умереть,

чтобы научиться снова дышать.

Глава первая

Календарь, где всё по-новому.

6 лет спустя.

Я стояла у стойки, заполняя карточку нового пациента – пушистого кота, которого привезли к нам ночью в тяжелом состоянии. За спиной раздались шаги, и знакомый голос Антона нарушил тишину.

– Операция прошла успешно.

Я даже не обернулась, просто протянула ему стопку бумаг на заполнение. Но вместо документов в мою ладонь легло что-то холодное и знакомое. Браслет.

«Спасительнице котов и моего сердца».

– Ты забыла на полке, – сказал Антон, но его голос прозвучал слишком ровно. Слишком… спокойно.

Я взяла браслет, и по коже побежали мурашки. Я улыбнулась ему и поблагодарила, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

– Может, выпьем кофе после смены? – спросила я, перебирая браслет в пальцах.

– Конечно. Только… мне нужно сначала кое-что проверить в лаборатории.

– Хорошо.

В клинике стояла привычная утренняя суета. Я натянула халат, поправляя стетоскоп на шее, когда в дверь буквально влетела девушка с корзинкой в руках.

– Доктор, помогите! – её голос дрожал.

В корзинке клубочком лежал крошечный щенок, весь мокрый от дождя. Я быстро провела ладонью по его боку – дыхание поверхностное, пульс слабый.

– Переохлаждение и, возможно, гипогликемия, – бросила я Антону, который уже стоял рядом с грелкой и капельницей.

– 36.2… Жив, но еле-еле, – прошептала я, чувствуя, как его крошечное сердце бьётся под пальцами.

Антон уже разворачивал систему для инфузии, его руки – уверенные, без дрожи.

– Рыжая, он выкарабкается, – сказал он, будто читал мои мысли.

Я кивнула, глядя, как капли раствора медленно наполняют трубку.

Я помыла руки, смывая с пальцев следы йода и усталости, и вышла в холл. Антон уже стоял у окна, затянутый в свой белый халат, освещённый холодным светом зимнего утра.

– Живёт, – сказал он, не оборачиваясь, словно чувствовал мой взгляд.

– Ты уверен, что не волновался?

Он наконец повернулся, и в уголках его глаз собрались мелкие морщинки – следы улыбки под маской.

– Я считал до ста. На латыни. Знаешь, а ведь он будет бегать.

– Кто?

– Тот щенок.

Я закрыла глаза и представила: маленький комок шерсти, который ещё час назад дрожал на столе, через пару недель будет носиться по улице.

– Да, – кивнула я. – Будет.

И в этот момент что-то внутри разжалось – не про щенка, нет. Про то, что даже после самых сложных операций, после крови, страха и дрожащих рук, жизнь всё равно побеждает.

Антон потянулся и снял со стойки историю болезни.

– Идём, – сказал он. – Нас ждут.

Я улыбнулась и погрузилась в мысли.

Шесть лет. Шесть лет мы с Антоном бок о бок: смены в клинике, ночные вызовы, бесконечные чашки кофе у меня на кухне. Он знал все мои страхи – от боязни не спасти пациента до глупейшего ужаса перед пауками в подвале. Смеялся, но потом заглядывал в глаза и спрашивал: «Ну как, еще жива?» И я верила, что да. Всегда. А Ника… Она так легко собрала вещи и уехала. «Всего на год», – сказала, но я знала. Питер, новая жизнь, новые люди. Антон махнул рукой: «Пусть улетает». А я? Я осталась. С ним. С нашими ритуалами, шутками. Мы прошли через всё вместе. Стажировка, бессонные ночи, первые сложные операции, когда руки дрожали от усталости, а глаза слипались. Но он всегда был рядом – с той самой ухмылкой, которая говорила: «Да ладно, справимся». И мы справлялись.А потом – наша клиника. Престижная, современная, с оборудованием, о котором мы раньше только мечтали. Мы спасали тех, кого другие уже не брались лечить. И каждый раз, когда очередной пушистый пациент открывал глаза и слабо тыкался носом в ладонь, Антон смотрел на меня так, будто это я совершила чудо. А я знала – это мы.

Наша жизнь была насыщенной: конференции, поездки, смешные случаи в дороге, когда мы застревали в глухих городках и ночевали в гостиницах с подозрительными одеялами. И эти редкие, но такие ценные моменты тишины – когда после долгого дня мы сидели на кухне, пили чай и просто молчали, понимая друг друга без слов. За шесть лет Антон изменился до неузнаваемости, но для меня он навсегда остался тем самым кудрявым мальчишкой, который когда-то врезался в меня у входа в университет. Теперь он был высоким, подтянутым, с рельефными мышцами, которые выпирали под белым халатом. Его детские кудряшки уступили место стильной стрижке с выбритыми висками, а на щеках появилась модная щетина. Он говорил низким уверенным голосом, принимал решения быстро и точно, и все коллеги уважали его за профессионализм. Но я-то знала другого Антона. Того, кто до сих пор воровал мои шоколадки из ящика стола, того, кто заливался смехом, когда я показывала ему глупые мемы в перерывах между операциями, того, кто мог в два часа ночи примчаться ко мне с пиццей и подушками для внезапной битвы посреди гостиной. Сегодня, наблюдая, как он уверенно объясняет что-то старушке с таксой, я не могла не улыбнуться. "Доктор Калинин" для них, "Антон Викторович" для медсестёр, и только для меня – просто Антоха, который до сих пор вздрагивает при виде пауков и хранит коллекцию "Киндер-сюрпризов" в своём шкафчике. Он повернулся ко мне, заметил мою ухмылку и сразу нахмурился.

– Рыжая, я знаю этот твой взгляд. Нет, мы не будем сегодня проверять, поместится ли Луна в рентген-аппарат!

Я рассмеялась, понимая, что какие бы метаморфозы с ним ни происходили, внутри он всё тот же мальчишка, готовый в любой момент сорваться с места ради безумной затеи. И я любила его за это.

Мы сидели с Антоном в кофейне рядом с клиникой. Я заказала раф, он – американо. За окном начинался дождь, и капли стекали по стеклу, как слезы.

– Мне непривычно видеть тебя с короткими волосами до плеч, – улыбнулся Антон, отодвигая чашку. – Но тебе очень идет.

Я машинально провела рукой по стрижке – рыжие пряди больше не были такими длинными. Шесть лет – достаточный срок, чтобы что-то изменить. Мы говорили о работе, о завтрашних приемах, о командировке в Новосибирск.

– Я билеты уже купил, – сказал Антон, помешивая сахар. – Через две недели, на самолет.    Говорят, там отличный зоопарк. Можно сходить в выходной.

– И ботанический сад, – добавила я, вспоминая старую статью. – Там целая оранжерея с тропическими растениями.

– Главное, чтобы ты не завела там ещё одного кота.

Я посмотрела на часы и потянулась за телефоном.

– Мне пора. Вызову такси.

Антон кивнул, не настаивая. Мы расплатились и вышли. Такси медленно пробиралось сквозь осенний ливень. Дождь хлестал превращая огни фонарей в размытые желтые пятна. Водитель нервно щелкал переключателем дворников, а я смотрела, как капли стекают по стеклу, словно чьи-то слезы. Тринадцатый этаж. Лифт поднимался мучительно медленно. Дома меня встретили Тень и Луна – первая лениво потянулась на подоконнике, второй тут же уткнулся мокрым носом в мои лодыжки. Я заварила кофе, села на кухонный стул и закурила. Сигаретный дым смешался с паром от чашки. За окном во тьме мерцали окна других домов. Я затянулась, ощущая, как дым обжигает легкие. Начала курить шесть лет назад – в те дни, когда мир рушился, а сигареты становились единственным якорем. Они давали передышку. Пять минут, когда можно просто стоять у окна и не думать. Луна запрыгнула ко мне на колени, тычась мордой в ладонь. Я провела пальцами по её рыжей шерсти, потушила сигарету о край пепельницы и направилась в душ. Проходя мимо холодильника, я остановилась. Стикеры. Те самые. Желтые, выцветшие, но все еще цепляющиеся за белую поверхность. "Не забудь купить молоко", "У тебя сегодня лекция в 15:00", "Я тебя люблю". Я знала. Он давно ушел. Знала, что его больше нет. В прямом смысле нет. Увы, но реальность такова, что с таким диагнозом и на такой стадии – шансов нет. Но в этот миг, глядя на эти бумажки, я снова слышала его смех из-за двери, видела его улыбку. Я быстро приняла душ и прыгнула в кровать, где уже ждали Луна и Тень. Набрала Веронику.

– Привет, рыжая! – её голос звучал бодро, как всегда. – Ты не поверишь, кто вчера за мной ухаживал в баре…

Я слушала, как она взахлёб рассказывала о новом парне – питерском хирурге с татуировкой кота на запястье.

– А мы с Антоном едем в Новосибирск, – перебила я, когда она сделала паузу, чтобы перевести дух. – Командировка на пару дней.

– Это круто, – наконец вздохнула она. – Только позвони, если… ну, если что.

– Обязательно.

Мы поговорили ещё минут десять о пустяках, потом попрощались. Наша дружба с Никой медленно таяла, как снег в марте – незаметно, но необратимо. Раньше мы могли болтать всю ночь напролет, шептаться под одеялом в общаге, заливаясь смехом над глупостями, а теперь наши разговоры ужались до коротких, дежурных звонков раз в неделю. "Как дела?" – "Нормально". "Как работа?" – "Устала". Двадцать минут – и тишина. Я смотрела на ее фото в соцсетях – уверенная, улыбающаяся, в белом халате перед новой клиникой в Питере – и гордилась ею до слез. Она сделала это. Все, о чем мы мечтали в студенческие годы, она воплотила в жизнь. Но по ночам, когда особенно одиноко, я ловила себя на том, что в сотый раз прокручиваю наши старые голосовые сообщения, где она, захлебываясь смехом, кричит: "Арин, давай сбежим с лекции, купим вина и устроим вечеринку для кошек!" Теперь между нами были сотни километров, графики, новые заботы. Иногда мне хотелось позвонить и выпалить: "Ник, мне так тебя не хватает!", но я набирала лишь сухое "Как ты там?" и слушала ее рассказы о новых достижениях, пряча в голосе дрожь. Жизнь аккуратно развела нас в разные стороны, оставив лишь теплые воспоминания да обещание "обязательно встретиться", которое мы откладывали уже второй год подряд.

Я взяла гитару, стоящую у кровати, и Луна тут же устроилась у моих ног. Гитара. Она стояла в углу комнаты, вся в царапинах и потертостях – его гитара. Я взяла её в руки, ощущая знакомые шероховатости ладов. За год научилась играть. Не идеально, но достаточно, чтобы пальцы сами находили те аккорды – те, что он наигрывал мне, когда мы сидели на кухне, а Луна спала у нас на ногах. Каждый вечер после смены – один и тот же ритуал.

Садилась у окна. Закуривала. Брала гитару. И играла. Сначала неуверенно, сбиваясь. Потом всё чётче. «Где-то там, где светит месяц ярко» – его любимая. Струны звенели, а я закрывала глаза и представляла, как он ухмыляется моим ошибкам.

– Фа-диез, рыжая, не ленись, – будто доносилось из ниоткуда.

Я поправляла пальцы. Гитара пахла деревом и им – даже спустя шесть лет. Может, мне это кажется. Может, я сама придумала этот запах. Но теперь она моя. Как и эти песни. Как и память. Я закончила играть, аккорды растворились в тишине комнаты. Гитару осторожно прислонила к стене – туда, где она стояла все эти годы. Потянулась за телефоном: «Завтра не опаздывай, рыжик». Антон ответил почти мгновенно: «Это я тебе говорю. Спокойной.» Я уронила телефон на одеяло. Луна тут же пристроилась у плеча, тычась влажным носом в щеку. Из кухни доносилось шуршание – Тень, как всегда, искал что-то в шкафах. Выключила свет.    В темноте гитара казалась силуэтом человека, прислонившегося к стене.

Утро в клинике было сложным. Две операции подряд. Первая – лабрадор с заворотом кишок, вторая – кот с мочекаменной. Кровь, физрастворы, срочные анализы. Я вышла из операционной с мокрой от пота спиной, скинула шапочку и глубоко вздохнула.

– Арина Сергеевна, вам к главному, – крикнула медсестра из-за стойки.

Кабинет Виктора Ивановича пах кофе и старыми бумагами, как всегда.

– Доброе утро, хотела напомнить, что я завтра уезжаю, – сказала я, протирая спиртом руки.

—Я помню, через три дня обратно, верно? – он поднял на меня усталые глаза.

– Да, хочу к маме съездить, давно не была у неё.

Мы обсудили текущих пациентов, график дежурств. Он пожаловался на новую партию некачественных катетеров. Я кивала, думая о чем-то своем. Выйдя из кабинета, я пошла искать Антона. Он, как всегда, оказался там, где его меньше всего ждешь – в подсобке, где хранились корма, с важным видом проверял сроки годности. Я толкнула его плечом, ухмыляясь.

– Ну что, с завтрашнего дня будешь один отдуваться за всех.

– Ты всего на три дня уезжаешь, а бумаг тут – будто на год. Главное, не возвращайся с новым котом из Воронежа, а то у нас уже зоопарк.

Мы прошли по коридору, обсуждая текущие дела.

– Не забудь проверить Барсика в стационаре, у него завтра контрольный рентген, – напомнила я.

– Да-да, и не кормить Шарика после шести, я в курсе, – закатил глаза Антон. – А ты там хоть отдохни немного.

Я допила кофе из автомата – жидкий, горький, но хоть какой-то заряд бодрости.

Чемодан лежал раскрытым на кровати. Луна тут же устроилась внутри, будто проверяя, достаточно ли мягко. Я аккуратно вытащила ее, укладывая одежду.

– Три дня, Луна, не волнуйся.

Тень наблюдал с подоконника, хвост медленно покачивался. Я быстро приняла душ, смывая с себя усталость долгого дня. Разобрав чемодан, передумала – зачем таскать лишнее? Три дня – всего три дня. Сложила самое необходимое в рюкзак: пару футболок, джинсы, сменное белье и аптечку. Коты наблюдали за мной с подозрением – они всегда чувствовали, когда я собираюсь уезжать. Перед тем как лечь, отправила Антону смс:

"Не опаздывай утром, а то коты останутся дома одни. Ключ под ковриком."

Он ответил почти мгновенно:

"Не переживай, твои хвостатые даже не заметят твоего отсутствия. Спокойной."

Я улыбнулась, зная, что это неправда – Луна обязательно будет искать меня первые сутки, а Тень устроится спать на моей подушке. Выключила свет. В последний момент перед сном проверила билеты в телефоне – завтра в 8:30, аэропорт. Луна запрыгнула на кровать и устроилась у моих ног, как всегда. Я закрыла глаза, слушая её размеренное дыхание.

"Всего три дня", – прошептала я в темноту, но почему-то сердце сжалось от странного предчувствия.

Глава вторая

Мам, я так скучала.

– Мам, я так по тебе скучала. Я теперь работаю в лучшей клинике Москвы, представляешь? Та самая, о которой мы с тобой мечтали, когда я ещё училась. Ника уехала в Питер – так резко собралась, даже не успела попрощаться нормально. Говорит, там для неё открылись новые возможности. Антон, как всегда, мой спасатель – то пиццу притащит в три ночи, то подменит на дежурстве, когда видит, что я на грани. Луна вымахала в настоящую царицу, вся такая важная, а Тень… мам, он так похож на него. Только вот характер совсем другой – настоящий хулиган. Я волосы отстригла – теперь ношу каре. Думаю ему понравилось бы. Знаешь, мам… я до сих пор разговариваю с ним. Веришь? Когда особенно тяжело, представляю, будто он сидит рядом на кухне и корчит рожи, пытаясь меня рассмешить. Глупо, да? Но мне так легче. Иногда мне кажется, что ты где-то там, с ним… присматриваете за мной вдвоём. Я стараюсь, мам. Правда. Стараюсь жить так, чтобы вам обоим не было стыдно. Но… мне всё равно так вас не хватает. Каждый день.

Я встала с колен, смахнула пыль с холодной мраморной плиты и положила две алые розы – её любимые. Лепестки дрожали на ветру, будто кивая в ответ.

– Присматривай за ним там, мам, – прошептала я, и тут же почувствовала, как по щекам скатываются горячие слёзы. Они падали на камень, оставляя тёмные следы. – Я вас люблю…

Голос сломался. Я сжала кулаки, но не стала вытирать слёзы – пусть текут. Пусть она видит, как сильно мне её не хватает. Как сильно не хватает его.

Ветер внезапно стих. Над головой пролетела птица – чёрная, с белым крылом. Знак?    Мама всегда верила в такие вещи. Я глубоко вдохнула и повернулась к выходу. Но перед тем как уйти, обернулась в последний раз.

– Скоро вернусь.

Это произошло внезапно. Я была в Москве, когда раздался тот звонок. Глухая ночь, я только закончила ночную смену в клинике и дремала в ординаторской, когда зазвонил телефон.

"Арина, приезжай…" – голос соседки дрожал так, что я сразу поняла: случилось непоправимое.

Самолёт в Воронеж был только утром. Эти семь часов ожидания стали самым долгим кошмаром в моей жизни. Когда я прилетела, город встретил меня осенним дождём. Такси везло меня по знакомым улицам, а я сжимала в руках её подарок – плюшевого кота, купленного в аэропорту. "Она же любит таких…" Но когда я ворвалась в квартиру, всё было кончено. Мама лежала в зале, будто спала. На столе стоял её любимый чайник в цветочек, а на диване – недописанное письмо мне. Последние строки дрожали: "Рыбка, не переживай, у меня просто давление…"    Инфаркт. Мгновенный, сказал врач. "Не успела даже понять".

Я билась в истерике, рвала на себе волосы, целовала её холодные руки. Потом наступила пустота. Я не верила. Три дня я сидела в её комнате, вцепясь в тот самый выцветший халат, который она носила по утрам. Он пах корицей и её духами. Я кричала в подушку, била кулаками по стенам, умоляла Бога, Вселенную, хоть кого-то – верните её. Потом наступило оцепенение. Два удара судьбы. Два пустых стула за столом. Сейчас, спустя три года, я иногда ловлю себя на том, что всё ещё покупаю её любимые конфеты "Птичье молоко" по пятницам. Или включаю телефон, чтобы позвонить и сказать: "Мам, представляешь…" Но звоню на её номер, который теперь принадлежит незнакомому голосу. Мне было так сложно решиться на эту поездку. Два года я избегала кладбища, зная, что стоит мне увидеть её имя на камне – и всё рухнет. Всё то хрупкое равновесие, которое я с таким трудом выстроила. Надеюсь, мама простит меня за это долгое молчание.

Я доехала до отеля – уютного, с выцветшими обоями и скрипучим лифтом. Наша с мамой квартира осталась пустой, запертой на ключ где-то в глубине моей сумки. Я не могла туда зайти. Не сейчас. Может быть, никогда. Помню, как три года назад, сразу после её смерти, я осталась одна в тех стенах. Всё кричало о ней. Запах – её духи «Красная Москва», смешанные с ароматом пирогов. Каштановые волосы в раковине – будто она только что причесалась. Очки на тумбочке у телевизора – мама всегда забывала их там перед сном. Я продержалась три дня. Три дня, когда каждый уголок квартиры шептал: «Она только вышла, она скоро вернётся». А потом я сбежала. И теперь, спустя годы, выбрала номер в отеле с жёлтыми шторами и слишком жёстким матрасом – лишь бы не слышать этого молчания там, в её доме.

Я не вставала с кровати сорок восемь часов. Номер отеля превратился в капсулу времени. Пустые пачки чипсов на тумбочке. Пепельница, переполненная окурками с помадными следами. Единственный проблеск реальности – звонок Антону. Он показал Луну, уткнувшуюся мордой в мой оставленный свитер, и Тень, гордо восседающего на моей подушке.

– Они скучают, – сказал он.

Я не ответила. Просто прижала телефон к груди, чтобы услышать звук нашей квартиры – скрип пола, мяуканье, гул холодильника. Снова закурила.

Курение стало единственным ритуалом. Я выходила на балкон (дрянной, с облупленной краской), вдыхала дым и считала трубы на крышах Воронежа.

Самолёт сегодня вечером. Вещи? Они так и остались не распакованными.

Я посмотрела в зеркало. Тени под глазами. Запах табака и одиночества. Мысль: "Мама, я так и не зашла в наш дом".

Я наконец вышла из отеля. Воздух был прохладным, пахнущим опавшей листвой и сладковатым дымком из ближайшей пекарни. Город за эти два года почти не изменился – все те же выщербленные тротуары, все те же фонари с потрескавшимися стеклами, бросающие желтые круги света на асфальт. Я шла медленно, касаясь пальцами кирпичных стен домов, будто проверяя – реальны ли они. Кафе "У Марго" – маленькое, с выцветшими шторами и скрипучей дверью. Мы с мамой часто заходили сюда после школы. Я заказала кофе с кленовым сиропом – как тогда, в четырнадцать лет, когда мне казалось, что взрослая жизнь где-то далеко и никогда не наступит. Где-то там, в прошлом, мы с мамой тоже сидели за этим столиком. Она поправляла мои спутанные ветром волосы и говорила: "Рыбка, когда-нибудь ты будешь вспоминать этот день и улыбаться". Я не улыбалась. Кофе остыл. За окном сгущались сумерки. Я уже собиралась уходить, как вдруг услышала за спиной:

– Арина, это ты?

Передо мной стоял высокий парень с широкой, до ушей, улыбкой. На его запястье поблескивало маленькое тату в виде солнца – точно такое же как у меня.

– Кирилл?

Я не раздумывая шагнула вперед и обняла его. На секунду показалось, что время отмоталось назад – он все так же пах мятной жвачкой и чем-то древесным, все так же смешно взъерошивал мои волосы, целуя в макушку.

– Ты так изменилась… Сколько мы не виделись? Семь лет? – он отстранился, держа меня за плечи, и я заметила, как его глаза бегло скользнули по моим волосам, которые были чуть ниже плеч.

Он заказал нам кофе (мой – с кленовым сиропом, он помнил) и засыпал вопросами.

– Ты в Москве? Ветеринаром? Серьёзно? А помнишь, как ты боялась даже хомяков в кабинете биологии?

Я смеялась, но где-то внутри щелкнуло: Мама бы так радовалась этой встрече…

Я начала расспрашивать Кирилла о жизни, стараясь говорить легко, но пальцы сами сжимались вокруг стакана с остывшим кофе.

– Я женился год назад, – сказал он, вращая обручальное кольцо на пальце. – Зовут Ева

Но в его голосе я уловила ту самую нотку, которую знала с детства – когда он врал про хорошие оценки или скрывал разбитое окно.

– А ты как? – он наклонился ко мне. – Парня нашла?

– Был парень. Шесть лет назад. Он погиб. Болезнь.

Кирилл замер. Его рука непроизвольно дёрнулась, будто хотел дотронуться, но остановился.

– Арина… Я не знал.

В его глазах читалось столько боли, что я резко отстранилась.

– Да ладно, – фальшиво улыбнулась я, отпивая глоток холодного кофе. – Это было давно.

Но мы-то оба знали – никакое "давно" не стирает пустоту.

– А ты не общаешься с Соней? – спросил Кирилл, разминая в пальцах бумажную салфетку.

Я покачала головой, глядя, как последние капли кофе оставляют тёмные следы на дне чашки.

– Нет…    Как только я уехала, наше общение быстро сошло на нет.

Помолчали. За окном пробежала рыжая кошка – точь-в-точь как та, что мы с Соней когда-то подобрали у школы.

– А как она? – всё же спросила я, хотя боялась услышать ответ.

– Уехала в Лондон. Тоже замуж вышла. Вроде, всё у неё хорошо.

– Рада за неё.

Соня. Моя бывшая лучшая подруга Соня. Как же странно звучат эти слова – "бывшая лучшая подруга". Когда-то мы были неразлучны. Помню, как в десятом классе мы клялись, что будем дружить до старости, что купим соседние квартиры и будем встречать каждое утро вместе, как в тех глупых сериалах, над которыми мы так любили смеяться. Мы делились всем: одной помадой, одним плеером на двоих, даже одной первой любовью. А потом я уехала, и всё рассыпалось, как песок сквозь пальцы. Сначала она просто реже отвечала на сообщения. Потом пропускала мои звонки. А потом… Потом я однажды зашла в соцсети и увидела, что меня больше нет у нее в друзьях. Просто исчезла, будто и не было всех этих лет. Первые месяцы я ловила себя на том, что по привычке хочу отправить ей смешной мем или пожаловаться на работу. Иногда даже набирала её номер, но так и не решалась нажать "вызов".

Сегодня, услышав, что у неё всё хорошо, я поняла – во мне больше нет той боли, что была раньше. Осталась лишь лёгкая грусть, как от старой фотографии, которую находишь в глубине шкафа. Я искренне рада, что у неё сложилась жизнь. Может быть, где-то в параллельной реальности мы до сих пор лучшие подруги, пьём кофе по утрам и смеёмся над теми же глупостями. Но в этой жизни… В этой жизни у нас разные дороги. И, кажется, я наконец научилась это принимать.

Мы попрощались с Кириллом на той же улице, где когда-то в пятнадцать лет клялись никогда не расставаться. Он обнял меня так крепко, что на секунду мне показалось – вот он, тот самый мальчишка, который носил мои учебники и дрался с теми, кто меня обижал. Но когда он отошёл, махнув рукой на прощание, я увидела в его глазах ту же грусть, что и у меня. Грустно.

Грустно осознавать, что люди, которые когда-то знали тебя лучше, чем ты сама, теперь – чужие. Что шутки, над которыми мы рыдали до слёз, теперь непонятны. Иногда, особенно по ночам, мне хочется вернуться. Вернуться в те дни, когда мы втроём с Соней и Кириллом ели мороженое на лавочке у школы. Но время – жёсткий редактор. Оно вычёркивает целые главы, оставляя лишь обрывки фраз. Наши пути разошлись. Навсегда. И, кажется, сегодня я наконец поняла – это не трагедия. Это просто жизнь.

Я закрыла за собой дверь номера, и меня накрыло привычной волной тишины. Не той уютной, что бывает, когда знаешь – за стеной кто-то есть. А той гулкой, бездонной, что заполняет всё пространство, будто вода в затопленной пещере. Скинула куртку, она шлёпнулась на стул. Джинсы, футболка – всё по пути в ванную оставляла следы своего присутствия, будто пытаясь доказать: я здесь, я реальна.

Горячая вода душа обожгла кожу, но я не убавила температуру. Пусть будет больно – хоть какое-то ощущение, кроме этой вечной пустоты. Кровать приняла меня, как принимает всех уставших – равнодушно. Я уткнулась лицом в подушку, вдыхая запах дешёвого порошка, которым стирали бельё. За окном дождь выстукивал монотонный ритм по подоконнику. Завтра. Завтра я вернусь. К Луне, которая будет недовольно тыкаться мордой в мои ладони, требуя объяснений. К Тени, который уляжется прямо на мою клавиатуру, будто ничего и не случилось. К Антону, который уже готовит свою речь про "этих идиотов-клиентов". И всё будет как обычно. Только вот… Я перевернулась на спину, глядя в потолок. Где-то там, в другом конце города, её квартира всё так же ждёт. А я снова убегу.

Москва встретила меня редким для этого времени года солнцем. Оно слепило глаза, будто насмехаясь – смотри, как тут всё прекрасно без тебя. Антон стоял у выхода, засунув руки в карманы куртки. Увидев меня, его лицо расплылось в улыбке – той самой, детской, которую он хранил только для редких моментов. Я бросилась к нему, вцепившись в куртку так, что кожаные складки остались на пальцах.

Мы сели в такси. Через окно лилось солнце, но почему-то всё казалось серым. Шесть лет назад я влюбилась в этот город с первого взгляда. Огни Тверской, казавшиеся волшебными. Шум метро, звучавший как симфония. Люди, в толпе которых я чувствовала себя частью чего-то большего. Теперь же… Теперь Москва стала пустой. Без маминых звонков "ты поела?". Без его смеха в телефонной трубке. Без той беспечности, с которой я когда-то заходила в кафе, зная, что меня ждут.