Музыка Нового Света. Том 1

Елена Барлоу

Музыка Нового Света. Том 1

Пролог

Глава 1. Проблеск надежды

После утренней службы в старой церквушке, отремонтированной после прошлогоднего погрома французами, Генри Уотерс, как и всегда прежде, вернулся домой, снял отяжелевшую от накрапывающего дождя мантию, бросил её на постель и уселся за грубосколоченный деревянный стол. Свеча, которую он зажёг ещё до рассвета, горела до сих пор, и её слабый огонёк отражался в стекле окна, расположенного над столом.

Это было пасмурное, мерзкое во всех смыслах утро. Небо заволокли тяжёлые тучи, и колючий дождик, несомненно, обещал портить местным жителям настроение в течение всего дня. В церкви соседи донимали молодого пастора последними новостями и слухами: у кого корова подохла, у других заболел ребёнок, у третьих индейцы делавары (а кто же ещё, кроме них?) увели по реке единственную лодку.

Более осведомлённые и мозговитые, в основном мужчины, говорили о скором обложении налогом, который вводила в колониях Великобритания, дабы покрыть расходы на войну с Францией. Местные были в ярости. Оно и понятно. Семилетняя война закончилась год назад, но жизни простых колонистов едва ли изменились к лучшему. Уотерс и сам это ощущал.

Перед проповедью пастору пришлось выслушать кучу жалоб и проклятий прихожан, в основном, сетовавших на политику новоиспечённого короля Георга III, которого местные называли «собачкой Джона Бьюта». Четыре года минуло со смерти старого короля, и всё это время за океаном подогревалась неприязнь к американским колониям, представителям которых Великобритания отказывала в местах в парламенте, к тому же начинала вести беспощадную налоговую политику.

Пастор Уотерс нехотя слушал эти заумные, порой гневные речи местных активистов и друзей губернатора провинции Пенсильвания – сэра Ричарда Пенна, сына своего знаменитого отца, основателя самой дружелюбной и приятной колонии.

Многие роптали, что новой войны не избежать. Совсем скоро, лет через восемь-десять, Тринадцать колоний потребуют своей независимости, если Великобритания и дальше продолжит «запрещать то, запрещать сё!»

Уотерс выслушивал всё это, не вникая в разговоры. Но он являлся значимым человеком здесь, в поселении, расположенном в живописной местности с водопадами и самым известным из ручьёв – Фоллинг Спринг. Уотерс обязан был, как пастор и представительное лицо, стоять в окружении возмущённых прихожан, заскучавших после окончания Семилетней войны без сплетен и новостей о смертях, и слушать их, слушать да кивать…

Последние несколько месяцев даже индейцы не лезли на их территорию; всего два или три случая контакта с краснокожими в полгода, не более. И никаких конфликтов. Народ скучал в окружении густых лесов, северных гор и прохладных ручьёв, прорезавших эту некогда дикую местность едва ли не на каждом шагу…

И сидя в полной тишине своего небольшого дома, чуть обособленного от других просекой, Генри Уотерс глазел, не отрываясь, на спокойный огонёк свечи, и думал… думал…

Последнее время в его мыслях постоянно звучала эта мелодия – старинная колыбельная, которую он запомнил ещё с детства благодаря стараниям покойной матери. Набожная женщина, по принуждению ставшая протестанткой, она не забывала своих корней, уходящих далеко-далеко в историю древней Скандинавии. Она любила время от времени напоминать и супругу-плантатору, и непутёвому сыну, выросшему на проповедях лютеранских священников, о своей принадлежности к королевскому роду данов – Скъёльдунгов.

Раньше он не задумывался о том, настолько это значимо – помнить о предках, о неких фактах из далёкого прошлого, способных повлиять также и на настоящее. Его мать всегда была такой, до самой смерти – она жила легендами о Скандинавских конунгах, рассказывала о величии королей прошлого и восхваляла свою родину, лежащую далеко за Атлантикой.

Генри никогда не понимал её. Он не понимал её связи с миром, к которому нельзя было прикоснуться. Он также не понимал своего отца – пьяницу и развратника, обожавшего тискать чернокожих рабынь, а таковых у него имелось целых три. Земные привязанности родителей стали когда-то для Генри бременем, поэтому, ещё в возрасте тринадцати лет, он бежал из Чарльстона в Пенсильванию, где его ждали долгие скитания и свобода вероисповедания.

Множество значимых событий пронеслись у него перед глазами, стоило лишь на мгновение унестись назад, в одинокое детство… И что теперь?

Он снова одинок. Он – один из самых уважаемых людей в поселении, знакомый Ричарда Пенна и верховного судьи провинции Уилльяма Аллена, свободный и независимый, рождённый в Новом Свете – и всё это в его-то годы… Но он совсем один.

Генри ненадолго прикрыл глаза. Затем сковал вместе пальцы рук и уткнулся в них губами. Как же он устал! Устал от всех и устал существовать в одиночку. Его давно уже тошнит от колонистов, от детей и взрослых, от шведов, англичан, евреев и африканцев-рабов… Тошнит от воспоминаний о войне, о детстве и времени его побега из дома. От местных состоятельных мужчин, желающих подсунуть ему своих урождённых американок-дочерей, потому что он якобы «молод, красив и силён, и верой служит Господу»… Его раздражает всё, что связано с этим местом, но даже мысль о возвращении домой кажется ему ещё противнее.

Если бы он решил бросить всё и уехать, куда глаза глядят – никто бы не стал преследовать. Однако на севере, и это было известно, не выжить путешественнику. На востоке – лишь океан, а на западе – диком и непокорённом – озлобленные и притеснённые индейцы, с каждым днём становящиеся всё враждебнее.

Отсюда никуда не сбежать. Иного выхода не существует.

Три года Уотерс посвятил церкви и молитвам, считая, что однажды мог бы отыскать в религии ответы и спокойствие души… Но даже здесь, в самой тихой гавани для человека, не было ничего, что могло тронуть его или оживить.

Вот так обрывается жизнь? Когда осознаёшь – ничто более не связывает тебя с этим миром, и ты существуешь лишь ради сна и приёма пищи. Тогда какой смысл заставлять себя? Удерживать себя в оковах повседневности и созерцания одних и тех же ненавистных лиц – день за днём, пока не стошнит?!

Генри Уотерс открыл глаза. Он медленно, словно лениво, стянул с себя белый шейный платок и смахнул его на пол. Затем поднёс ладонь к огоньку свечи и стал удерживать её так, пока не ощутилась острая боль. Он даже не вскрикнул, лишь заскрипел зубами. В этом бесполезном акте самобичевания не было никакого смысла…

В ящике прикроватной тумбы лежал старый мушкет, который Генри ещё мальчишкой забрал с собою из дома. Стрелять доводилось, и не раз, но едва ли хоть один из тех выстрелов принёс ему счастье. Скорее, они лишь отсрочили неизбежное.

В течение нескольких минут пастор Уотерс мерил шагами комнату, поглаживая оружие пальцами, словно пытаясь наощупь вспомнить то ощущение – когда мушкет идеально ложится в руку. Затем он спокойно задёрнул шторки двух квадратных окон.

Время шло. Заряженный мушкет всё ещё лежал возле догорающей свечи, но Уотерс даже не смотрел на него. Он оттягивал роковой момент до последнего… Затем фитиль, наконец, утонул в расплавленном воске, и комната погрузилась во мрак.

Почему-то именно в ту минуту слова колыбельной его матери вдруг вспыхнули в мыслях, накатили горячей волной по его памяти и заставили, пусть и очень тихо, напеть её. Он не знал древнего датского языка, плохо помнил смысл песни, но слова, сошедшие когда-то с уст его несчастной матери, хорошо врезались в память. Так он решил посвятить свои последние минуты жизни «прошлому», с которым его связывала только материнская кровь.

Когда его найдут – уже остывшего и с дырой в голове – будут роптать и шептаться, пока не погрузят его тело в холодный деревянный ящик и опустят в землю. Люди будут говорить, что он – богохульник и трус, и суждено его душе вечно бродить по подземельям Ада.

Генри никогда не обращал внимание на то, что люди о нём говорили. Пожалуй, в своё время именно это умение – игнорировать мир вокруг – помогло ему зайти так далеко. К тому же он не верил в «Адское пламя», и что сам Сатана будет мучить его душу после смерти. К двадцати восьми годам он успел осознать, что «Ад» – это не место, а лишь телестное состояние и ощущение ненависти ко всему окружающему.

Отголоски совести, ранее ещё звучавшие в нём, давно уже стихли – словно после беспощадной бури океанские волны, наконец, улеглись, и он сумел принять себя со всеми грехами и несчастьями.

Да, так лучше, убеждал себя пастор время от времени, так действительно лучше. Но даже самая слабая тень умиротворения не могла принести ему счастья.

Это конец. И пути назад не было.

Во мраке комнаты, ставшей ему неким убежищем на три года, молодой мужчина потянулся к мушкету. У него не тряслись руки, не наворачивались на глаза слёзы. Он всегда был таким – хладнокровным и сдержанным. Он ни о чём не жалел. В этой жизни Генри Уотерс не оставил после себя ничего, так какой же смысл горевать?

Ещё на минуту, не более, он закрыл глаза, прислушиваясь к стуку капель дождя за окном. Всё ощутимее становился запах влажной земли… Как напоминание о чём-то милом и приятном…

И в тот самый момент, когда он уже откинулся на спинку стула и приготовился развернуть мушкет дулом к лицу, в дверь бесцеремонно забарабанил чей-то тяжёлый кулак. Затем раздался низкий кашляющий голос одного из прихожан:

– Преподобный Уотерс! Преподобный Уотерс!!!

Было бы крайне грубо с его стороны выстрелить в этот самый момент, когда за дверью так рьяно его внимания добивался господин Лекорню, местный пекарь и отец восьмерых детишек, которых Уотерс отлично знал.

– Ваше преподобие! – снова закричал Лекорню. – Они здесь! Они уже приехали! Въезжают в поселение с юго-востока!

Какой же у него противный хриплый голос! Кажется, нынче он простужен уже полторы недели, и всё никак не вылечится. Пастор Уотерс со вздохом отложил мушкет и потёр усталые глаза.

Надоело. От них даже на тот свет спокойно не сбежать. От этой же мысли пастор невольно улыбнулся. Пекарь тем временем ещё раз постучал в дверь, и через минуту преподобный Уотерс появился перед ним на пороге – сонный и чуть всклокоченный.

– Простите, простите грешного!

– Бросьте, я лишь слегка вздремнул… – Уотерс, как обычно, говорил спокойно, но в его голосе звучала сдержанная холодность. – Что за напасть в этот раз?

– Преподобный, они действительно здесь! – Лекорню нервно покрутил в пальцах носовой платок. – Колония из шести десятков человек, отосланная к нам господином Пенном! Да что стоять под дождём, разглагольствовать? Пойдёмте-ка, встретим гостей!

И мужчина, с не совсем свойственной для него прытью, бросился прочь от дома пастора, к главной дороге. С каким же разочарованием пришлось Генри Уотерсу последовать за ним, и с какой тоской во взгляде он обернулся на дверь своего дома! Пока он торопливо шагал по тропинке, на ходу поправляя капюшон своего плаща, на ум, наконец, пришло довольно давно похороненное глубоко в памяти письмо от губернатора, в котором тот красочно описывал неких колонистов, с которыми ему довелось столкнуться около года назад, и каким невероятным ему показался их лидер. Дескать, господин тот и его люди попали в беду и находятся на грани жизни и смерти, а за службу нескольких мужчин из колонии в войне против Франции губернатор обещает им землю и место среди жителей поселения. По крайней мере на неопределённый срок…

В тот день пастор был особенно не в духе и забросил письмецо куда подальше, да и позабыл о непрошенных гостях. И надо же было случиться, чтобы колонисты добрались до их поселения именно сегодня!

Плохой день, чтобы умереть. Вот, о чём думал пастор Уотерс, хмыкая себе под нос, пока пробирался к обочине главной дороги поселения. Здесь уже собралась толпа местных. Даже дети сновали меж ног взрослых, распихивая их, чтобы поближе взглянуть на чужеземцев. Эти детишки прежде ещё не встречали ни настоящих цыган, ни испанцев, и теперь глазели на цепочку из бредущих по вязкой грязи людей, раскрыв рты. Наблюдал за этим маленьким «исходом» и пастор.

Действительно, цыгане и их детвора в промокших лохмотьях плелись неторопливо за тремя всадниками, возглавлявшими эту колонну из шести десятков путников. Пастор Уотерс лениво скользнул взглядом по двум повозкам, прогрохотавшим мимо, где расположились старики и женщины. За ними шли, как попало, остальные заметно уставшие колонисты: мужчины с ружьями через плечо, с потухшими взглядами и сбитыми костяшками на пальцах; их жёны в посеревших чепцах и изношенных пальто поверх походных нарядов; несколько подростков и маленьких детей, которые вели себя необычайно тихо.

Уотерс заметил, как местная детвора застыла при виде своих европейских сверстников, вцепившись в юбки матерей, которые стояли рядом и сочувствующе качали головами.

В какой-то момент один из троих всадников пустил своего коня галопом назад, чтобы осмотреть людей, замыкающих это несчастное шествие. Преподобный Уотерс попытался вглядеться в его лицо, скрытое наполовину под чёрным платком, и на мгновение увидел лишь прищуренные серые глаза под густыми светлыми бровями. Этот чужой острый взгляд проскользнул по каждому в шагающей колонне и особенно задержался на замыкающей её скрипучей повозке, в которой сидели четверо пассажиров, похожих на сгорбившихся на насесте воробьёв.

Рядом с пастором две пожилые матроны, местные сплетницы, деловито обсуждали жалкий вид колонистов и пытались наугад узнать, которые из них были католики, разумеется, отмахнувшись сразу же от цыган. Преподобный, скрипя зубами, едва сдерживался, чтобы не заткнуть их колкие замечания. Всё это начинало его порядком раздражать.

И какого Дьявола он не решился выстрелить за пару минут до прихода пекаря?! Так он мог бы скрасить столь мерзкий пасмурный денёк хотя бы одной значимой смертью, и чужакам было бы, о чём поговорить на новом месте.

Пастор знал, что колонистов вели на площадь, от которой шла единственная дорога к границе поселения – в той стороне, недалеко от большого оврага и реки, находилась просторная поляна – превосходное место для временного лагеря. Генри Уотерс снова вздохнул прежде, чем услышать возле своего правого плеча тихий вопрос:

– Преподобный, вы встретитесь с их главным в Доме Правосудия?

Пастор скосил глаза в сторону: к нему обращалась невысокая старушка, миссис Грей. Двое её сыновей отправились на войну ещё шесть лет назад, и теперь считались пропавшими, но и по сей день она ждала их возвращения. Впрочем, как и многие местные семьи, чьи родные не числились как погибшие. Многие верили, что их мужчины ещё вернутся, хотя некоторые думали, будто по дороге домой их взяли в плен и скальпировали индейцы…

– Да, я как раз собирался туда, – пробормотал пастор. – Наверняка, мистер Чемберс уже приготовился к встрече.

Бенджамин Чемберс, глава поселения и местная правая рука Пенна, был человеком щепетильным и далеко не робким. Без сомнения, он не будет ласков, поскольку планировал продать свободную часть земли, а не отдавать её «в подарок за службу» каким-то чужакам.

Уотерсу было всё равно. Пусть делают, что хотят. Его не касаются ни политика, ни моральные стороны предстоящей сделки.

Уже собираясь двинуться по направлению к Дому Правосудия (так местные называли единственное здание из камня, служившее в войну фортом, а нынче пристанищем для пушек), пастор уцепился взглядом за пресловутую замыкающую повозку. Случайно, очень быстро. Взглянул лишь раз, поравнявшись с нею на пару мгновений… и застыл на месте.

Это видение показалось ему сном наяву. Всё случилось так быстро, что он и не понял… не осознал… Но этих нескольких мгновений хватило вполне, чтобы он ощутил, как его сердце замирает, а дыхание сбивается… затем эта магия испаряется. Не сразу, постепенно, как и эта толпа зевак вокруг, увидевшая чужаков, а теперь спешившая укрыться от дождя в своих домах…

Генри Уотерс стоял на месте, глядя вслед удаляющейся повозке, и не мог заставить себя отвести глаз. Там, среди четверых колонистов, он увидел сначала длинный рыжий локон, а после тонкую женскую руку, мелькнувшую под плащом. Эта рука потянулась к капюшону и сдёрнула его с какой-то невероятной сдерживаемой злостью…

Капюшон соскользнул на плечи женщины, и тогда пастор увидел её… Бледное лицо в обрамлении густых рыжих волос; усталые глаза, такие большие и зелёные, что, казалось, таких он не видел никогда прежде; искусанные губы, покрасневшие и распухшие… и эти огненные волосы – длинные вьющиеся языки пламени, словно живые из-за сильной тряски телеги – безумный контраст с серостью и чернотой, царящей вокруг… В голове не укладывалось, как такая красота вообще сумела расцвести среди всех этих лохмотьев и рванья!

В каком-то внезапном отчаянии, будто бы ведомый невидимой силой, подталкивающей его в спину, пастор сделал решительный шаг по грязной колее, оставшейся после колёс той повозки. Ещё шаг. И ещё… ещё… За ней, решительно и неумолимо, потому что подумал, что, да избавит Господь, вот-вот его ноги свяжет очередной приступ страха.

Страх, что это видение с огненной гривой и измождённым взглядом может исчезнуть, как тогда, в первый раз, когда он увидел её в дымке тумана, на озере… Тогда он решил, что сошёл с ума, и девушка с рыжими волосами и испуганным взглядом ягнёнка оказалась последствием лихорадки, которой он переболел месяц назад…

Но сейчас это происходило на самом деле. Она сидела там, в повозке с другими колонистами, тесно прижавшись к какому-то мальчишке лет шестнадцати, видимо, чтобы не свалиться от усталости.

Пастор Уотерс, неожиданно для самого себя, прикоснулся рукой к левой стороне груди. Что-то ныло и покалывало здесь, непонятная для него боль. Внезапная и пугающая. Вот он, худший из врагов тех, кто решил игнорировать мирские законы и правила – панический страх! Впервые за долгое время преподобный ощутил страх перед неизведанным, и это не понравилось ему… но чем дальше по дороге отъезжала повозка, и чем прозрачнее в накрапывающем дожде становилась фигура рыжеволосой незнакомки, тем сильнее пастор желал её догнать.

Никакой страх уже не мог взбудоражить его сильнее, чем это видение. Он не знал её имени. Не знал её возраст и вероисповедание… Он не знал о ней ничего, кроме того, что она была настоящей. И что на один краткий миг их взгляды всё же пересеклись.

Сделав глубокий вдох и утерев затянутой в тесную перчатку ладонью лицо, Генри Уотерс ускорил шаг. Он почувствовал, что обязан прийти в Дом Правосудия одним из первых. Затем, не обращая внимания на провожающих его любопытными взглядами местных, вдруг вспомнил о заряженном мушкете, оставшемся на столе, дома… и рассмеялся, прикрыв ладонью рот.

Глава 2. Трещины

Новоприбывшие представляли собой плачевное зрелище для тех, кто давно уже остепенился и обжился здесь, в поселении, именуемом чаще всего по названию самого широкого ручья – Фоллинг Спринг. В Доме Правосудия, представляя местное руководство, уже заседали Бенджамин Чемберс – глава поселения, мистер Джозеф Грескилл – квакер и дальний родственник из семьи Пеннов – основателей провинции Пенсильвания, а также не так давно вернувшийся из Лондона адвокат Джон Дикинсон.

Все трое в ожидании сидели за широким дубовым столом в главном здании форта (ещё три постройки, обнесённые уже разрушенным забором, были деревянные). Тридцатилетний квакер Дикинсон единственный вставал, подходил к окошку, вглядываясь в серый пейзаж, курил самокрутку, а после возвращался на место.

– Какое, однако, сумбурное и мрачное утро! – вздыхал Дикинсон то и дело. – Много ли времени требуется, чтобы разбить лагерь? Честно говоря, я не в курсе, вот и спрашиваю. Но дело в том, что к вечеру мне нужно быть в Уэйнсборо…

– Вы не опоздаете, – ответил Чемберс, пребывающий в недобром расположении духа. – До Уэйнсборо – рукой подать!

– Никто не знает, сколько мы здесь будем разбираться с этими ребятами из Англии…

– Среди них есть и турки, и испанцы, и цыган там не счесть! Кстати говоря, их предводитель – родовитый лорд из Шотландии, – заметил Дикинсон, обернувшись к Чемберсу.

– Что мне до его титулов? Едва он пошёл наперекор Георгу, считайте, от титулов и родословной ничего не осталось, – и всё же мужчина вздохнул с неким сожалением. – Из письма господина Пенна ясно, что Стерлинг – орешек крепкий… и занятный. Три года назад британское правительство выяснило, что он тайком подворовывал из карманов Его Величества и водил молодого Георга за нос. Затем они прознали, что Стерлинг сбежал за Атлантику.

– Ах, какой славный малый! – рассмеялся Грескилл. – Поскорее бы пожать ему руку за столь проворные дельца!

– В Олбани ходят слухи о том, что он похитил некую родовитую особу… И молодой король приказал найти и вернуть её живой, чтоб та стала фрейлиной его королевы Шарлотты… Кстати говоря, вы видели её портреты, господа? Милейшее создание! Как досадно, что ей суждено провести свои лучшие годы рядом с этим типичным представителем поклонников тори…

– Я теряю нить разговора! – буркнул Джозеф Грескилл, почесав затылок под париком. – Мы говорим не о Георге или его германской жене, а о враге британской короны. Бедняга Стерлинг…

– Угу, вот за этим беднягой и его людьми всё время гоняются ищейки короны, – пробормотал Чемберс. – Три года назад случился инцидент с племенем поухатанов, обещавшим Стерлингу землю или путь на запад… Но, как видите, ничего не вышло.

– Но никто ещё не продвинулся далеко на запад! – воскликнул Дикинсон и плюхнулся на место за столом. – О чём он думал? Отчаянный малый! Нельзя слепо доверять индейцам, да к тому же когда у тебя на шее шесть десятков душ…

– А было семьдесят три человека, – Чемберс вчитался в бумаги, лежащие перед ним, и утёр рукой глаза. – Бедняги. Всё же я им больше сочувствую… Я бежал из Ирландии ради новой жизни, прочь от тяжёлой руки короля и его подхалимов. Когда настал конец династии Стюартов, всё стало ясно… Одна мысль о тех, кого я успел потерять за всё это время, что нахожусь здесь, разбивает мне сердце. Если бы не моя дорогая Джейн и дети, кто знает…

В эту самую минуту кто-то приотворил дверь, впуская в помещение немного свежего воздуха и запахи дождя, затем пастор Уотерс вошёл, сделав краткий жест рукой, дабы мужчины не вставали, приветствуя его.

– Колонистов всё ещё нет?

– Нет, преподобный. Ожидаем с минуты на минуту… Хотя прошло уже полтора часа! – пояснил Дикинсон не без возмущения.

– И всё же их путь был долгим. Я попросил наших женщин помочь им обустроиться в форте, в уцелевших постройках. Среди них около пятнадцати детей – маленьких и подростков…

Генри Уотерс присел на стул по правую руку от Чемберса, который продолжал читать официальные приказы Пенна и какие-то другие бумаги.

– Вы так добры, преподобный! Представляю, сколько вам работы предстоит, – искренне произнёс Грескилл. – Господин Пенн пишет, что среди колонистов есть и католики…

– Мы будем рады каждому в нашем приходе! – прервал его весьма резким тоном Чемберс, известный своей любовью к свободе религий.

– Ну хорошо, а что насчёт цыган…

– Все шесть десятков человек не разместятся здесь, и, разумеется, господин Пенн предусмотрел для них жилища в Уэйнсборо и в Элизабеттауне.

Постукивая указательным пальцем по поверхности стола, пастор поинтересовался:

– Думаете, они согласятся разделиться? Или попросту остаться здесь? Я успел услышать, что они стремились попасть на западные территории.

Бенджамин Чемберс выдержал недолгую паузу. Он был взволнован и вместе с тем обеспокоен этим удивительным разнообразием рас и вероисповеданий среди колонистов Стерлинга, а также его личностью. За именем этого человека скрывалось нечто, отчего молодой Георг, по слухам, приказал своему дяде, герцогу Камберлендскому, нанять людей и привести Стерлинга назад. И не факт, что обязательно живым. Авось, те слухи про похищенную женщину окажутся правдой. С этим наверняка будут проблемы, если Стерлинг окажется несговорчивым.

– Вся проблема заключена только в желаниях их лидера, – произнёс Чемберс, наконец. – Женщины и дети устали, если они и запротестуют, то без энтузиазма. Мужчин там не так много, но Стерлинг должен осознавать риск и своё положение. Ему некуда деваться. Ситуация в колониях нестабильна. Отголоски войны с французами ещё дают о себе знать. Мы его убедим!

«Так его имя Стерлинг, – понял пастор и задумался. – Некий лорд, возомнивший себя Моисеем…»

Не прошло и минуты, как в дверь глухо постучали. И вот, наконец, перед четырьмя представителями провинции предстали шестеро колонистов: высокий мужчина с серыми глазами, тот самый, что скакал впереди всей колонны; ещё один, ростом пониже, с характерной для испанцев бородкой, улыбающийся и с любопытством осматривающий помещение; женщина в потрёпанном платке, завязанном на коротко стриженных волосах на манер моряков – у неё были тёмные глаза и пристальный суровый взгляд, отчего-то она напомнила пастору девиц из Сардинского королевства (он видел парочку таких, привезённых в Новый Свет в качестве рабынь); другой мужчина, низенький и немолодой, но крепкого телосложения, явно представительный цыган; черноволосый юноша с голубыми глазами, державшийся чуть позади остальных, весьма привлекательный и очень загорелый, на вид ему было не больше восемнадцати… Затем пастор с едва сдерживаемым вздохом перевёл взгляд на девушку, снявшую с головы капюшон…

Это была она. Рыжеволосая незнакомка, способная одним своим появлением заставить его ощущать нечто, к чему он либо не привык, либо просто презирал порой… Пастор Уотерс с силой сжал кулаки, лишь бы не было заметно, как задрожали его руки.

Переговоры не задались с самого начала. Томас Стерлинг оказался на удивление упрямым малым, но с господами общался грамотно, сдержанно-вежливым тоном. Не раз пастор замечал, как дрожало и застывало перо в руке Чемберса, едва колонист отпускал очередную остроту в его сторону. Он играл с огнём, но Уотерс, да и остальные, уже знали: земли для новоприбывших у Стерлинга в кармане, поскольку за него поручился сам мистер Ричард Пенн и кое-кто ещё из представителей конгресса в Олбани.

Пересиливая себя, пастор не смотрел на девушку, сидевшую тихо-тихо на скамье позади Стерлинга и его помощника, а скорее, сообщника, Эрнана де Альварадо (так звали испанца). И всё же время от времени преподобный нет-нет, но бросал случайные беглые взгляды в её сторону. Создавалось впечатление, будто находиться здесь, среди всех этих людей – и чужих, и своих – ей в тягость, настолько она выглядела усталой… Усталой… и отчуждённой. Глядела она перед собой, в одну точку, и казалось, будто совсем не слушала, о чём шёл разговор. Уотерс был растерян: для чего её привели? Кто она для Стерлинга, Альварадо или цыгана? Молодой парень, сидящий с нею рядом и изредка пытающийся что-то нашептать ей на ухо, тоже оказался лишь слушателем. А он-то кто? Её родня? Приятель? Может быть, приставлен к ней, чтобы охранять?

Пастор мрачнел от собственного бессилия, едва поспевая за нитью главной темы – размещению шестидесяти колонистов и их дальнейшей судьбы.

– И всё же не в том вы положении, лорд Стерлинг, чтобы ставить условия нам, – заключил Чемберс в конце концов. – Мы хоть люди и скромные, но цену себе знаем.

Их взгляды пересеклись – столкнулись, словно две шпаги, друг против друга. Пастор проследил за Стерлингом: ещё когда тот вошёл сюда и снял с лица платок, Уотерс оценил его аристократический профиль. Когда он усмехался – при них, разумеется, саркастично – тонкая линия его губ растягивалась в широкую и смелую улыбку. Правда, борода, отраставшая неровно и клочьями, явно его старила. Истинный британец, которому не нашлось места под крылом короля Георга. Отчего же?

– Я тоже не об этом мечтал, – ответил колонист, – не о прозябании в дебрях лесов на востоке этой чёртовой страны, погрязшей в убийствах и рабстве. И я давно уже не лорд, мистер… хм-м…

– Чемберс, сэр! Я являюсь основателем этого поселения более тридцати лет по дарственной господина Пенна…

– Да, я понял… Как я уже сказал, я не лорд, а свободный человек, избравший жизнь без ограничений и титулов… чего британское правительство не выносит вот уже несколько лет…

Краем глаза пастор заметил, как на последних словах рыжеволосая девица взглянула на Стерлинга с какой-то особой раздражённостью.

– Но вы добровольно прибыли в эту страну и уже почти пять лет «прозябаете» тут, – со смешком изрёк Дикинсон. – Поведайте же нам вашу печальную историю! И тогда, возможно, мы сумеем проникнуться и понять…

– Историю, вот как? – Стерлинг скрестил руки на груди с деловым видом. – Но чья же история не печальна, не так ли? Каждый, однажды попытавшийся покорить эти земли, рассказал бы не менее грустную повесть, чем я… Какую историю вы хотите услышать? О пяти годах скитаний и попытках продвинуться на вожделенный запад? О предательстве поухатанов, о том, как холера забрала нескольких моих людей, как и война, которая никому из нас не была нужна?

Он вдруг засмеялся – коротко и грустно – и развёл руки в стороны в жесте отчаяния.

– Вот она – моя печальная история! Если вам понадобятся дополнительные детали, можете поинтересоваться у моих людей… Они достаточно разочаровались во мне, чтобы возненавидеть…

В то же мгновение черноволосая женщина в потрёпанном мужском костюме, сидевшая рядом с ним, чертыхнулась и шлёпнула себя ладонью по коленке.

– Чёрт подери! Да сколько можно? Денно и нощно я повторяю, что все они шли на это осознанно, и ты не виноват! Хватит уже себя…

– Я бы попросил вас, мадам, себя сдерживать, – прервал её пастор.

Он и сам не ожидал влезть в разговор именно в этот момент, но издержки профессии заставили Уотерса подать голос.

– Я не «мадам», чтоб вы знали, – рявкнула женщина, и она явно порывалась сказать что-то ещё, но испанец игриво хлопнул её по спине.

– Простите, преподобный! Простите эту дерзкую грешницу! – забормотал он. – Она устала, как и все! Мы ехали сюда без передышек почти три дня, вот и…

– Вы правы! Мы слишком долго вас мучаем. Это неприемлемо и негостеприимно, – сказал пастор и мельком взглянул на Чемберса, Дикинсона и Грескилла. – Предлагаю отложить разговор, пока вы все не отдохнёте, как следует.

С этими словами он, повинуясь порыву, посмотрел на девушку с огненными волосами. В то же мгновение их взгляды встретились, и первой же его мыслью было немедленно успокоить её и… защитить? Он и сам не понимал, от чего, и по каким причинам именно она вызывала в нём это странное желание. Это раздражало и настораживало. Вместе с тем ему не терпелось поговорить с нею, подальше от всех этих лишних персон (а они, несомненно, вдруг становились лишними рядом с нею), узнать о ней всё… Если она не католичка, у него даже будет шанс видеть её отныне и впредь в церкви… Может быть, если она поселится здесь, и того чаще…

– Давайте-ка, пожалуй, попробуем сделать некое заключение нашей встречи, ёмко и коротко, – мистер Грескилл кивнул Чемберсу, и тот откашлялся.

– Итак… кхэм-м… В связи с постановлением конгресса в Олбани и рекомендациями господина Ричарда Пенна – губернатора провинции Пенсильвания – а также учитывая военные заслуги последних трёх лет в борьбе против французских и испанских соперников… и некоторых враждебных индейских племён… мистеру Стерлингу и его людям гарантирована безопасность и защита от британских служб на землях провинций Пенсильвания, Делавэр, Мэриленд и Виргиния… Всё верно?

Томас Стерлинг всё это время буравил Чемберса пристальным взглядом, но, в конце концов, кивнул с тяжёлым вздохом.

– Что же… Вам и вашим людям, всем гражданским, будут предоставлены участки земли в поселениях вдоль Фоллинг Спринг, то есть здесь, в также в Гринкасл, Уэйнсборо и Элизабеттауне. Это самые безопасные и обжитые территории на юге провинции, поверьте.

– Я рад и… благодарен, – ответил Стерлинг.

Уотерс взглянул на него, на его напряжённую фигуру и скрещенные на груди руки, и невольно подумал о лжи. Пока Чемберс и Дикинсон решали, где на время разместить колонистов, в помещении было слышно лишь их тихое бормотание друг с другом. Каким-то шестым чувством Уотерс ощутил, что на него смотрят. Так и было: Стерлинг теперь разглядывал его через широкий стол. Преподобный сидел прямо и не шевелился.

О его тяжёлом тёмном взгляде, доставшемся ему от отца, насколько он знал, в округе едва ли не легенды ходили. Этот взгляд давал пастору некое преимущество в беседах – почти никто не выдерживал подолгу смотреть на него. Предпочитали отводить глаза в сторону. Особенно молодые женщины и совсем юные девицы. Те и подавно краснели, то ли от смущения, то ли всё же от страха. Пастора немногие видели улыбающимся или расслабленным, если когда-то и видели вообще…

Что и говорить, мысленно он уже отдал Стерлингу должное: тот глазел на него без тени смущения или тревоги на лице. Казалось, этого мужчину ничем не пробить. Но Генри Уотерс всяких людей встречал за свою жизнь. Его трудно было чем-либо удивить… Разве что…

Пастор снова взглянул на рыжеволосую девушку, и, когда заговорил, намеренно решил обращаться к ней, пусть она и не смотрела на него:

– В моём приходе три поселения. Католических церквей нет, и вы их здесь не найдёте… Но в нашем краю не приветствуются гонения по вере, и любой проповедник в Пенсильвании скажет, как мы рады каждому, независимо от его вероисповедания.

Пастор заметил, как голубоглазый юноша улыбнулся после его слов и взял девушку за руку. Однако она всё ещё не поднимала глаза. Уотерс ощутил острый укол в груди из-за её молчания. Он до сих пор не услышал её голос.

– Именно поэтому господин Пенн направил нас сюда, – ответил на его слова, прозвучавшие, как приглашение, Стерлинг. – Благодарю за ваше гостеприимство, преподобный… как ваше имя?

– Уотерс, сэр. Пастор Уотерс.

Пожалуй, на этот раз его голос прозвучал слишком недружелюбно. Мысленно он послал Стерлинга ко всем чертям, потому что обращался он исключительно к девушке, а тот посмел влезть. Если среди своих колонистов-бродяжек он считается Богом, то отныне от такой привилегии ему придётся отказаться, если Стерлинг вообще хочет выжить здесь.

После подписи некоторых документов, обмена рукопожатий и обещаний Альварадо и Стерлинга быть тише воды, ниже травы, собрание, наконец, завершилось. Затем, весьма некстати, Уотерса отвлекли Чемберс и Дикинсон: до следующего воскресенья было необходимо убедиться, что колонисты разместятся в упомянутых в приказе поселениях, а также выслушать их жалобы и пожелания, устроить знакомства, и далее, далее.

Уотерс и без их пояснений знал свои обязанности. В Чемберсе его всегда раздражала дотошность, а в Дикинсоне… Что ж, мистер Дикинсон редко наведывался в их край, а церковь и вовсе не посещал.

Прошло всего несколько минут, когда пастор, наконец, выбрался наружу. На территории форта он никого не нашёл, хотя ясно осознавал, что действует странно, необычно и интуитивно. Он искренне искал встречи… и это одновременно возбуждало и пугало его.

Парочка цыган пробежали мимо него, когда Уотерс брёл по тропе, которая вела на поляну, где уже разбивали лагерь колонисты. Мужчина вздрогнул от неожиданности и проводил долгим строгим взглядом молодых людей, одетых слишком легко для столь пасмурного утра. Именно в тот момент он и заметил их – Стерлинга и девушку – они стояли там, где начиналась граница тёмного леса.

Они были так увлечены своим разговором, что не замечали преподобного в чёрной мантии, стоявшего не так уж и далеко. По тому, как близко Стерлинг находился к рыжеволосой девушке, Уотерс осознал, что их отношения могут быть серьёзнее, чем он предполагал. Пастор видел, что они спорили, и до него едва доходили обрывки разговора. Дождь начинал усиливаться, и листва шумела вокруг.

Она злилась, её большие малахитовые глаза вдруг покраснели, неясно было лишь, плачет она, или это капли дождя заливают её побледневшие щёки? Когда неожиданно Стерлинг попытался взять девушку под локоть, пастор невольно подался вперёд – ещё один бездумный порыв.

Но он давно уже не ощущал столь сильного отвращения. Ему казалось, что Стерлинг позволял себе слишком много. Девушка явно была не в том настроении, и внезапно преподобный почувствовал знакомое желание: оградить её, защитить её… особенно от этого наглеца, чей холодный взгляд ему не понравился ещё там, в Доме Правосудия. Вот сейчас он вмешается и поставит Стерлинга на место, затем уведёт несчастную девушку в часовню и постарается утешить её словом. Наверняка, она промокла до нитки и замёрзла…

– Не утруждайтесь, преподобный! Вы не сумеете им помочь. Скорее рабство отменят, чем эти двое помирятся…

Со стороны лагеря колонистов к нему приблизилась женщина, закутанная в длинный серый плащ. Хоть на голове у неё был капюшон, Уотерс сумел разглядеть под ним мокрые тёмные пряди волос с седыми проблесками и бледное усталое лицо. Это была привлекательная женщина, возможно, не старше сорока пяти, худая и невысокая.

– Простите, что побеспокоила вас, но я заметила… вы были готовы вмешаться, – она подошла к нему и встала рядом, по правую руку. – Я надеюсь, всё же это место и возможность остепениться подарит им долгожданный покой. Их отношения… так переменчивы!

От пастора не ускользнула некая кротость и смирение в её голосе. А взгляд, направленный на Стерлинга и девушку, показался тёплым, материнским.

– Отношения? – Генри тоже посмотрел на них.

Нервно взмахивая руками, обладательница рыжих волос оттолкнула от себя Стерлинга и внезапно побежала в сторону поляны, оставив его в одиночестве среди деревьев. В то мгновение ветер, наконец, донёс до Уотерса хриплый мужской возглас:

– Амелия!

«Её имя… вот как!» – подумал он с какой-то неясной тревогой, затем спросил:

– Вы сказали, отношения? Так она…

– Моя воспитанница и супруга господина Стерлинга, – женщина печально улыбнулась. – Наверняка и вы уже прознали о слухах про похищение и тому подобное… На самом деле она сама покинула родину вместе с ним… Но с тех пор радость между этими двумя я наблюдаю всё реже и реже. С такими характерами, как у них, это просто…

Она говорила ещё и ещё, но Уотерс не мог сосредоточиться. Он глядел на поникшего Стерлинга, на то, как он утёр рукой влажное лицо, а затем неторопливо двинулся вслед за девушкой, к лагерю.

Так она не свободна! Одна лишь эта мысль возбудила в его душе ураган столь мощный, что самому стало страшно. Как же так получилось? За что? Почему именно сейчас и именно он оказался вовлечён в неясный вихрь какой-то жестокой последовательности? Лучше бы он не ощущал ничего, совсем ничего…

Но вот, Стерлинг уже скрылся из виду, дождь ослаб, и пастор побрёл бок о бок с незнакомкой, представившейся ему Магдаленой из Эдинбурга – няней Джона и Амелии МакДональд. Видимо, преисполненная доверия к служителю церкви, пусть и лютеранскому, она решительно была настроена рассказать ему всю правду о своей несчастной воспитаннице…

Генри Уотерс шёл рядом с нею, ощущая себя омертвевшей рыбой, качающейся на волнах у самого берега. Всё, что он знал и ощущал до этого дня, разваливалось на глазах, потому что, оказывается, он не знал ничего! Но хуже всего была мысль о том, что он остался где-то позади… кем-то брошенный и кем-то побеждённый.

И что он мог теперь, когда пара чужих фраз убили в нём искру радости? Лишь наблюдать и слушать… и, возможно, пожелать узнать больше…

Да. Он уже желал. Он желал узнать её историю.

Глава 3. Пять стрел

Форт Дэвидсон, Северная Каролина

1762 год, октябрь

Первым, что Мегера почувствовала после пробуждения, был резкий тычок ей в затылок чьего-то чужого локтя. Приподнявшись на своей узкой постели, кое-как продрав ото сна глаза и оглядевшись, она припомнила, что прошлым днём случилась большая попойка по случаю очередной победы британских солдат над французами на западе, в Луизиане. Так вот, получив долгожданное письмо от Стерлинга и Альварадо, отбивших с успехом Форт Сэнт-Луи, Сэмюель Дэвидсон – владелец земли и основатель форта здесь, в мирной Каролине, объявил двухдневные празднества. Мегера вдруг поняла, что не помнит, первый ли день они гуляли или же второй…

Её снова кто-то толкнул, теперь уже в бок. Женщина резко обернулась и узнала свою новую подружку – хорошенькую девчонку из племени катоба. Эта прелесть, лет семнадцати или восемнадцати – плохо говорила на английском, но они всё равно нашли общий язык; ещё больше Мегера удивилась, когда девушка сама залезла к ней в постель дня три назад. Мегера знала, что у неё нет родителей, и жила она под покровительством вождя, так что, да избавит их Бог, никто из племени не узнает, чем они тут с ней занимались.

– Тебе бы муженька найти, красотка. Сильного и любящего. Нарожала бы ему краснокожих деток… – бормотала Мегера прошлым вечером, когда они всей честной компанией собрались в хижине Дэвидсона. – А ты всё ко мне лезешь… Чего ж тебе неймётся, дурочка?

Девушка сидела рядом с ней за столом, улыбалась, как дурная, почти ни слова не понимая, и пыталась гладить Мегеру по голове ладонью. Бывшая пиратка была слишком пьяна и слишком одинока, чтобы противостоять её обаянию. Кроме этой девчонки из катоба к ним в форт то и дело ходили ещё двое молодых парней и одна женщина средних лет. Дружелюбные, они искали общения с колонистами – кто-то хотел выучить язык, кто-то интересовался религией и Библией. Сэмюель Дэвидсон и его люди хорошо ладили с племенем, обитая здесь уже несколько лет. Но Мегера знала, что катоба – это исключение из правил. Другие местные племена белых ненавидели, ни англичан, ни французов. Так что Стерлинг сделал верный выбор, когда оставил своих колонистов здесь, на попечении Дэвидсона.

– Как же я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось, дикарочка, – шептала Мегера, разглядывая смуглое лицо девушки, – дай Бог, ни тебя, ни твоё племя не тронут эти жадные захватчики. Мы не такие, как они. Не такие. Мы просто хотим жить здесь, понимаешь?

– Панима-ау! – Девчушка-катоба так прелестно растягивала слова и так шаловливо тянула руки к платку на шее Мегеры, что та не могла не улыбаться в ответ.

– Ничего ты не понимаешь, – из-за шума вокруг, пьяных криков и визгов женщин её было едва слышно. – Надеюсь, нам с тобой больше не придётся хоронить соплеменников. Ни ваших, ни наших.

Мегера с грустью взглянула в окно, где на фоне багрового заката виднелись верхушки густого леса. Она заговорила, зная, что девушка и половины её речи не поймёт:

– Знаешь, когда мы только прибыли сюда, всё казалось таким радужным, прекрасным. Стерлинг знал эти места лучше всех нас. Потом пришло осознание, что ни одно отчаянное дело в мире не даётся легко. Поухатаны не пустили нас на свою территорию, потому что их вождь думал, будто Стерлинг возьмёт его дочь в жёны. А тот отказался, разумеется. Ха-а-ха! Видела бы ты, как мы улепётывали оттуда, опозоренные! Нас чуть ли не обратно к берегу согнали стрелами… поухатаны эти… Потом Стерлинг повёл нас на север. А там эти частные землевладельцы… все нас сторонились, потому что королевские шпионы уже нашептали местным, что ждёт тех, кто помогает разбойникам и врагам Георга!

Мегера залпом осушила свою кружку с разбавленным бренди и, рыгнув, как заправский моряк, выдохнула. Дикарка рядом с ней лишь хихикнула.

– А потом эта холера забрала некоторых наших ребят… Бедняги! И индейцы где-то по дороге подстрелили несчастных Генри Лионелла и Стивенсона! Хорошие были мужики… А полгода назад на нас напали в лесу, во время охоты, и там… там мы… Ах, дьявольщина! – она в сердцах стукнула себя кулаком по виску. – Вот так мы маялись на побережье, пока Томас не поборол себя и подружился с парочкой плантаторов. Пришлось чуть ли не ноги целовать им, чтобы его пригласили в Олбани. Благо, нашёлся там этот… Вашингтон и пообещал свою защиту! Как же много в этом мире значит подпись одного человечка на сраном листке бумаги… Ты знала, а?!

Девушка-катоба помотала головой и сочувствующе положил руку Мегере на плечо.

– Вот так мы и докочевали сюда, до мистера Дэвидсона, где он нас приютил на время. Храни Бог этого парня! Добрейший христианин!

Бывшая пиратка вскочила и закричала на всю хижину:

– За Сэмюеля Дэвидсона! Долгих лет жизни тебе, друг мой!

Послышались одобрительные возгласы, и вверх потянулись руки с кружками бренди или эля. Сам же Дэвидсон – двадцатипятилетний худощавый землевладелец, сидящий в конце длинного стола – скромно закивал, когда его наперебой стали хлопать по спине и благодарить.

Мегера сидела на краю койки и вспоминала, чем кончился праздник. Затем снова взглянула на спящую индейскую девушку. «Вот чем кончилось всё, – подумала она с усмешкой. – Ладно уж… Бог простит». Как и много раз прежде, ощущая себя грешной и виноватой, Мегера перекрестилась, мысленно помолилась, затем встала и подошла к окошку.

Утро было пасмурное, сырое. Ночью прошёл дождь. Но в форте всё было спокойно, довольно опрятно (для мелкого поселения); кое-где сновали куры, да собаки рылись среди объедков, выброшенных под окнами домов. Мегере здесь нравилось, как и большинству колонистов, ей хотелось бы остаться здесь. Местные племена индейцев были мирными, не трогали белых, а Мегере ох как не хотелось снова с ними сталкиваться.

Но всё зависело от решения Стерлинга. Едва он вернётся с фронта, им придётся решать – оставаться или двигаться туда, где им определят землю. Она читала его письма, где Стерлинг уверял, что Вашингтон, как делегат Палаты бюргеровHouse of Burgesses – законодательная палата колонии Виргиния. , похлопочет за него и не бросит, поскольку ценит в нём воинский опыт. А ещё Вашингтон был решительно настроен против британских властей здесь, в колониях, так что насолить королю дружбой со Стерлингом он был рад гораздо больше.

Да, хорошее местечко, и жаль было бы его покинуть. Наконец их жизнь стала налаживаться! Осталось лишь дождаться Томаса, Альварадо и остальных мужчин, и тогда всё будет хорошо! С такими думами Мегера одевалась в уголке полутёмного чердака, где обитала она и ещё несколько женщин… И внезапно осеклась, натягивая на ноги сапоги. Затем быстренько собралась, взлохматила короткостриженые волосы и ловко спустилась с чердака через люк, даже не воспользовавшись лестницей. Она поспешила в большую гостевую комнату – единственную приличную спальню для гостей на все пять хижин, которые занимали колонисты – остатки сна и похмелья уже как рукой сняло.

В спальне было светло и просторно, и, несмотря на то, что комната была разделена занавесками на три части для троих человек, тут всё ещё было много места. Мегера огляделась, поправила ремень на штанах и приподняла занавеску с северной стороны спальни: на узкой деревянной койке всё ещё тихо и мирно спали Дженни и её маленький сын, которому вскоре должно исполниться три года. Убедившись, что они в порядке, Мегера улыбнулась и отошла к другой части спальни: здесь, за тяжёлой чёрной шторой в заплатках, подвешенной к потолку, она обнаружила сидящего на постели Джона. Как и всегда, с утра пораньше он обложился книгами, и даже сейчас зачитался и не услышал её шагов.

– Горе солдат из тебя, дружок! Нужно обращать внимание на то, когда кто-то вторгается на твою территорию, – заметила женщина с усмешкой.

Джон МакДональд поднял глаза – ох уж эти его небесно-голубые глаза, на которые засматривались все местные девицы – вид у него был не слишком довольный.

– Это я-то солдат? – пробубнил он. – Томас не взял меня с собой в этот раз.

– И правильно сделал. Это тебе не однодневное сражение на ромашковом поле. В прошлый раз тебе повезло поглазеть издалека, а тут настоящая битва…

– Парни и младше меня сражаются сейчас, отвоёвывая территории у французов! – рявкнул он и снова уткнулся в книгу. – Но я знаю, что он взял бы меня, если бы сестра не настояла. Вечно она лезет, куда не просят! Я уже взрослый, и мне её забота не нужна!

Мегера закатила глаза. Как же надоели эти их семейные дрязги! Стерлинг покинул их уже во второй раз, и на этот раз он отсутствует уже восьмой месяц. Мегера прекрасно помнила, с каким настроением Амелия отпускала мужа на войну, хотя, едва они прибыли в Северную Каролину, он обещал, что не уйдёт. С одной стороны Мегера понимала Томаса: без поддержки поухатан их поход на запад оказался обречён, а значит, следовало искать пристанище на территории имеющихся колоний, а для этого требовались связи и средства; ему ещё повезло наткнуться на Вашингтона, Джона Адамса и других местных деятелей, не принимавших Георга и его политику.

Но с другой стороны… Мегера покачала головой. Стерлингу не стоило бросаться словами и кормить свою жену ложными надеждами. Вот дурак! Как можно было не видеть её состояние? Как она умоляла его в тот день не уезжать! У всех, кто собрался тогда у частокола, чтобы проводить его, Альварадо и остальных, наверняка сердца сжимались от сочувствия. Мегера была рада, что Стерлинг нашёл им надёжных союзников, но Амелия слишком близко приняла его решение отправиться на «чужую» войну. С тех пор она отдалилась от них и вела себя так… странно.

– Эх, парень! Ты уже действительно взрослый и должен понимать ситуацию, – сказала Мегера. – Твоей сестре было тяжело расстаться с любимым человеком. А если он не вернётся? А если бы ты тоже покинул её? Думаешь, она бы выдержала?

Джон потёр указательным пальцем кончик носа, но промолчал и от книги не оторвался. Он всегда так делал, когда другие пытались его поучать: делал вид, что ему всё равно.

– Помнишь, как он наказывал, уходя? Нам с тобой защищать и беречь её, – продолжала женщина уже тише. – Как никак, все важные решения, касательно порядка среди колонистов, в отсутствие Томаса принимает именно она. Тебе бы стоило её поддержать, а не дуться, как малому дитя.

– Я – мужчина! А мужчина должен воевать и обеспечивать безопасность своих близких! Я умею стрелять, и я проворный! Мог бы и пригодиться…

– Тьфу ты! Надоел ныть! – Мегера тряхнула головой; ей очень хотелось взять с постели книгу и запустить ему в голову. – Иди и пожалуйся своей сестре!

С минуту Джон молчал, затем вдруг внимательно посмотрела на неё; женщина заметила в его взгляде нечто такое, из-за чего ей стало не по себе. Как тогда, она в первый раз, после отъезда Стерлинга и остальных.

– Чего такое? Снова с ней что-то не так? – спросила она с подозрением.

– Амелия опять разговаривала сама с собой, – Джон тяжко вздохнул. – Вчера, пока вы там, у Дэвидсона, пьянствовали… Я слышал, как она тут, за занавеской, разговаривала с матерью.

– Н-да-а… Дела-а-а…

Вот, какие странности начались после ухода Стерлинга. Амелия всё чаще стала проводить время наедине со своими мыслями… И только Бог знает, какие мысли роились в её голове.

– И, что страннее всего, она ведь не помнит, как и о чём болтает в такие минуты… – заметила Мегера вслух.

– Или делает вид, что не помнит. Знаете, я боюсь, как бы ей не стало хуже.

– И эта клуша, Магдалена! Только и может, что молиться да молиться, католичка проклятая! Я просила её поговорить с твоей сестрой, но, видимо, результатов это не принесло.

– Я и сам говорил с нею, – произнёс Джон безэмоционально. – Она уверяет, что хорошо себя чувствует. Что здорова. Но мне иногда кажется, что у неё в голове таится какой-то особенный мир, скрытый от всех…

После этих слов Мегера не могла не вспомнить былые деньки три года назад, когда Стерлинг, скрывая от Амелии свою настоящую личность, обманывал её. Какова была реакция несчастной, сломленной девушки… и тот нож, торчащий из груди их капитана… Мегеру пробрал краткий озноб от этих воспоминаний. Вот он – результат самоуверенности Стерлинга. А вдруг в следующий раз одной раной будет не отделаться?

Мегера скосила глаза в ту сторону, где на другом конце спальни, за шторой, спала Амелия. Джон прав, и предугадать, как его сестра поведёт себя завтра, и послезавтра, уже никто не мог.

– Что ж, у Томаса есть своя голова на плечах, и, наверное, не зря он оставил Амелию, как замену самому себе, – произнёс парень уже несколько воодушевлённо. – До этой поры всё было вполне неплохо. Ну… кроме того случая, на охоте…

– Ладно, ладно! – Мегера махнула рукой. – Думаю, не долог тот день, когда Стерлинг и остальные вернутся назад… Кстати, чего это ты там перечитываешь с утра пораньше?

– Отыскал среди нашего барахла старые книги. Тут есть записи об Ольденбургской династии.

– Это что ещё за название?

Джон лукаво взглянул на неё и улыбнулся, как обычно делал это, когда ощущал своё умственное превосходство над бывшими пиратами.

– Это царствующая в Европе династия, особенно в Дании, откуда родом моя мать. Старик О’Нилл часто рассказывал, что мама являлась им дальней родственницей. Но вряд ли нынешний король что-то об этом помнит…

– Вот те, на те! – Мегера хмыкнула. – Так вы с сестрой не только шотландские лорды и леди, вдобавок ещё и королевских кровей!

– Мы больше шотландцы всё же. Всегда были католиками и роялистами. И любителями восстаний, конечно… – ответил Джон с заметной грустью в голосе. – Кто знает, где бы мы были сейчас, если бы отец не поддерживал Стюартов…

– И чего это твоя сестра не просыпается? Обычно она уже одета в это время!

Прервав исторические поучения юного МакДональда, Мегера, которая сама была порой не прочь проспать, с возмущением направилась к задёрнутой шторе и заглянула внутрь. К её удивлению, на этой стороне комнаты было пусто. Кровать заправлена, на подушке лежал женский белый чепец.

– Что там такое? – спросил Джон, понимая, что Мегера просто стоит и молчит.

– А ну, иди сюда!

Парень тут же подбежал к ней и одёрнул ткань, разделявшую спальню.

– Где она?! – рявкнула женщина, впившись в его плечо тонкими пальцами.

– Я думал, она спала! Я не знаю, клянусь!

Едва не взревев в голос от гнева, Мегера развернулась и бросилась вниз, на первый этаж. Плохо соображая, но, всё же скоро собравшись с мыслями, Джон обулся, схватил со стула свой старенький камзол и побежал следом, искать пропавшую сестру.

***

После ночного дождя в лесу пахло влажной землёй и отсыревшим деревом. Тропы, проложенные поселенцами, ещё не подсохли, когда Амелия повела коня южнее от привычных мест для охоты. Было тихо и безветренно и лишь иногда слышно, как рылись в норах грызуны, или очередная птица вскакивала с ветки дерева, устремляясь ввысь.

Из форта она выехала совсем рано, с первым криком петуха. Над частоколом вокруг поселения едва-едва был заметен рыжеватый свет восходящего солнца. Конь, которого взяла Амелия, был послушным, хоть и не жаловал чужих, кроме хозяина, но мистер Дэвидсон ни раз обмолвился, что она могла брать его для собственного пользования.

Как и много раз до этой прогулки, покидая обжитый кусочек земли, погружаясь всё глубже в дикий лес и удаляясь прочь от скопища людей, Амелия поняла, как легко ей дышится свежим лесным воздухом, как ровно бьётся сердце, когда она перестаёт ощущать поблизости всякие признаки человека. Ни запахов жарки и варки, ни перекличек сторожей, ни жидкой грязи под ногами, стоптанной двумя сотнями сапог ежедневно…

Наконец, уединение с природой и самой собой напоминало ей о доме, о Гебридах и Хайленд. Никому ещё за все три года пребывания здесь она не призналась, как сильно скучает по просторным равнинам к западу от Сторновей, по узким пляжам Мангерста и озёрам, похожим на стекло… По горным тропам Хайленд, по бризу, тянувшемуся от океана в Форфар с востока… Даже по Эдинбургу с его многочисленными пригородными домишками, утопающими в зелени, аббатствами августинского ордена в центре столицы и дворцами в стиле ренессанс…

В последнее время окружающая атмосфера и даже люди, находящиеся рядом, давили на неё, словно предгрозовой воздух, и она ощущала беспокойство и волнение, то и дело мысленно возвращаясь на родину… Едва они обустроились в новом форте, где жили вполне приветливые европейцы, Томас уехал, несмотря на её уговоры остаться, и жизнь превратилась в один сплошной поток из смиренного ожидания. Месяц, второй, пятый… Шла война за право владеть колониальными территориями, и то тут, то там вспыхивали конфликты с индейцами. Каждый раз кто-то умирал. Каждый раз приходилось мириться и привыкать.

Для Амелии такая жизнь стала похожа на заключение в клетку. К тому же Томас написал ей всего два раза, из-за чего она боялась и злилась ещё больше.

Магдалена дни напролёт молилась, предаваясь протестантскому влиянию местных, оставшиеся мужчины – в основном старики и больные, не способные сражаться – охотились и строили хижины. Ей же, жене преследуемого лорда и бывшего пирата, оставались домашние заботы… которые Амелия терпеть не могла. Всё чаще они с Мегерой ссорились, из-за чего атмосфера в общине витала довольно напряжённая. Амелия пыталась быть добропорядочной и скромной христианкой… на что её хватало минимум на сутки.

И снова душа рвалась на север, к мужу. И снова она писала ему письма, желала скорейшего возвращения, чтобы они смогли, наконец, обрести друг друга и создать семью… С какой завистью она порой смотрела на Дженни и её сына и на местных ребятишек, снующих по территории форта целыми днями.

Ей не нужно было чужое утешение. Ей нужен был её муж и его обещание лучшей жизни. Но он не возвращался. И ежедневно, едва ли не каждую минуту подобного замкнутого существования мысли о том, что он бросил её, как однажды отец бросил их с Сарой, сводили её с ума. Приходилось прилагать кошмарные усилия, чтобы отвлечься и снова не впасть в состояние тупого онемения.

Так проходили недели, сменялась погода, цвета вокруг, запахи – всё менялось, и Амелия, словно одинокая рыбка в аквариуме, с расстояния наблюдала за этими переменами, не в силах стать их частью.

Очередное пасмурное утро она решила провести на охоте. В конце концов, после рассвета тучи стали рассеиваться, солнце немного пригрело её, и, проехав поляну, углубившись в густой лес, Амелия пустила коня шагом. вокруг было очень тихо. Между деревьев то и дело проскальзывали золотистые лучи, падая поваленные стволы, давно уже сгнившие, на кусты и пни, покрытые мхом.

Амелия давно уже привыкла к самостоятельности. По утрам она не дожидалась Магду, одевалась и причёсывалась сама, предполагая, что пора отвыкать от забот прислуги – она перестала принимать Дженни за горничную, теперь, в подобных условиях, они все были равны. Этим утром Амелия наскоро причесалась и заплела косу (после первой высадки на берег Нового Света её волосы быстро отрасли); поверх нижней сорочки она надела корсаж из плотной ткани с лентами спереди, которые туго затянула; затем бриджи брата и сапоги, а поверх, поскольку погода уже начала портиться, дорожное шерстяное платье с длинным разрезом слева, чтобы было удобнее сидеть в седле.

Вот так, без особых приготовлений, она собралась, на конюшне оседлала коня Дэвидсона, не забыв при том с собой лук и несколько стрел, и выехала за пределы форта как раз в тот момент, когда часовой – мистер Барнс, кожевник из их колонии – ходил за курительной трубкой.

В конце концов, волнение и тревога покинули её, стоило только погрузиться в лёгкий утренний туман, окутавший форт. А затем и он растаял, и, наконец, солнце явило тепло в дикий лес территории Катоба, Северная Каролина. Вскоре Амелия стала замечать проснувшихся птиц, вроде тетерева или дикой индейки. Два раза, высоко в небе, она увидела малого ночного ястреба. Совы, прячущиеся в ветвях деревьев, змеи, ползающие среди кустов, а также ягоды, грибы, мох, пригодный для врачевания – всё это уже было для неё весьма знакомым. Она вспомнила, как долго они с Джоном изучали местную фауну, чтобы иметь преимущества во время охоты.

Парочка больших зайцев промелькнули возле тропы, Амелия проследила за ними взглядом, затем осторожно направила коня туда, где они скрылись. Затем обнаружила следы крупного рогатого животного, вернее всего, молодого оленя.

Пока конь осторожно вышагивал по покрытой мхом влажной земле, огибая кочки и норы, Амелия уверенно, выпрямив спину и крепко сжимая бёдра, разглядывала переменчивую местность: уже вскоре послышался шум воды, а значит один из многочисленных ручьёв, спускавшийся сюда с гор, был близко.

Обычно во время таких прогулок она только и делала, что думала о Томасе и пыталась выбросить из головы его непрошенный образ, пусть и с большим трудом. Мысли о нём мешали сосредоточиться на следах или шуме вокруг. Но он всегда был в её голове, днём и ночью, когда она не могла заснуть, и ничего не могла с этим поделать.

Амелия сама не заметила, как спустилась к широкому неглубокому ручью. Здесь следы оленей были куда отчётливей. Девушка верхом пересекла ручей и вдохнула полной грудью воздух, ставший словно ещё свежее и прозрачнее.

– Во снах меня ждёт верный друг мой; любовь, что дана с небес, – напела она вслух, чтобы отвлечься; улыбнулась, чуть натянула поводья и свернула правее, в чащу. – Он стал всем, что я знала, любила, ждала. Я с ним обручена навек.

Где-то в стороне послышался топот или же частые шлепки по дереву, словно кто-то бил ладонью по стволу – Амелия пригляделась и увидела парочку бобров, копошащихся на груде брёвен и ила. Днём их было почти не увидеть, и девушка улыбнулась, умилившись этой простой занятной картине.

–Утром я обвенчаюсь с ним, клятву отдам, – протянула она мелодично, – руку, сердце, мой обет…

Где-то в траве, меж деревьев, пробежала сосновая полёвка. С ближайшего дерева осыпалась хвоя – скорее всего, там рыскала чёрная белка, или лисья, как её называли местные.

– Он от плоти моей, кровь от крови, и я с ним обручена навек…

Наконец, Амелия остановила коня, спешилась и похлопала его по могучей шее. Затем сняла прикреплённые к крылу седла лук и колчан и привязала повод уздечки к поваленному бревну.

Два молодых оленя, которых Амелия приметила издалека благодаря тому, что лес в этом месте поредел, неторопливо передвигались по узкой поляне, то останавливаясь и склоняя морды к траве, то снова двигаясь. Они не замечали её, она находилась достаточно далеко и не выдавала себя, поскольку привыкла подолгу сидеть тихо и неподвижно.

Встав на одно колено, девушка взялась за лук, вытащила одну из пяти своих стрел, положила её на рукоять, затем сосредоточилась: слегка прищурилась, тремя пальцами стала натягивать тетиву до уголка губ и выбрала одного из двух оленей. Внезапно второй, не ставший её мишенью, вытянулся, навострил уши и рванул с места. Но не первый. Он опоздал, пусть и на мгновение, но он слишком долго прислушивался.

Пущенная стрела пробила его шею. Даже несмотря на это ранение, животное бросилось прочь, однако для быстрого и мгновенного разворота ему не хватило сил. Он был слишком напуган. Амелия ничуть не колебалась. Уже два года она отлично владела луком для охоты, как с юности стреляла из ружья или орудовала клеймором – всё это благодаря графу Монтро, который не препятствовал её далеко не женским увлечениям, а в какой-то мере даже поощрял.

И каждый раз, стреляя дичь, пуская очередную стрелу в животное, Амелия вспоминала его – своего дядю – и мысленно успокаивалась. По нему она скучала тоже.

Второй выстрел был столь же чётким и скорым; видимо, стрела задела позвонок в шее – олень упал в траву и дёрнулся лишь раз. Амелия выдохнула, опустив лук. Она не любила добивать зверьё, не любила, когда они мучались. Её не волновал способ умерщвления, к этому она привыкла. Но мысль о чужой боли заставляла её нервничать… почти страдать. Из-за таких мыслей у неё часто болела голова.

Тем утром она подстрелила ещё двух кроликов и тетерева. Не слишком богатый улов, но она была одна, к тому же долго провозилась с тушей оленя – на коня закинуть его так и не удалось, он был слишком тяжёлый. Пришлось волоком тащить его, привязав верёвкой к седлу позади. Чтобы не слишком повредить тушу, Амелия выбрала другой путь – объехала чашу и нашла старую тропу, сплошь покрытую хвоей и коричневыми листьями.

Оставалось около мили до форта, когда она почувствовала на себе чей-то взгляд. Амелия обернулась, остановив коня посреди тропы. Слева от неё был реденький лес, справа – мелководье ручья. И там, позади, на самом ближайшем горном выступе, тянувшемся с Аппалачи, она заметила всадника и узнала его. Это был ирокез, молодой и высокий, с густыми тёмными волосами, выбритыми на висках; у него был тяжёлый пристальный взгляд и плоское, словно ещё не растерявшее детских черт, лицо. Он всегда был полураздет, с дорожной сумкой на плече, сделанной из шкуры какого-то зверя, и вечно носил с собой ружьё. Амелия не раз видела его на территории катоба, которые очень давно воевали с ирокезами, и не могла понять, чего он добивался – приходя сюда в одиночку, высматривая что-то с горы, а затем просто исчезая.

Вот и сегодня он сидел на своём коне-аппалуза, смотрел на неё, недвижимый, словно статуя, пока Амелия сама не тронулась с места. У неё было странное предчувствие, несмотря на то, что этот индеец никак не проявил враждебности, от его взгляда ей было не по себе.

За частоколом, едва она въехала в приоткрытые ворота (разумеется, часовые заметили её ещё вдали), Амелию встретили Мегера и Джон. Брат тёрся за спиной бывшей пиратки с таким виноватым видом, будто его уже отчитали вместо сестры. Мегера же… вполне оправдывала своё прозвище.

Не успела Амелия спешиться и всучить подошедшей к ней женщине кроликов, Мегера тут же бросилась на неё с криками:

– Сумасшедшая! Идиотка! Чем ты думала?! В одиночку вглубь леса? На кой чёрт?

– Я охотилась, – бросила Амелия, глядя на неё исподлобья; она уже вовсю готовилась к очередному скандалу. – Видишь оленя на земле?

– Полоумная дура! Мало того, что вокруг полно гризли и волков, так ещё и чероки и ирокезы норовят к нам подобраться! Их уже несколько раз видели в округе…

Амелия грозно взглянула на подругу, но промолчала. Меньше всего ей хотелось ругаться, но она была готова к этому. Мегера слишком её опекала – так ей казалось. Амелия, разумеется, предпочла промолчать о парне-ирокезе, который следил за нею сегодня; пока Мегера бранилась, не скупясь на эпитеты, девушка вздохнула, поправила юбку дорожного платья и зашагала в сторону внутреннего двора дома Дэвидсона.

– Не смей! Не смей отворачиваться от меня и уходить! – женщина вдруг крепко схватила её за руку и дёрнула на себя. – Я не договорила…

– А я закончила…

– Ты не будешь вести себя, как дитя, пока твоего мужа здесь нет! Ты не посмеешь больше подвергнуть опасности ни себя, ни кого-либо из этих людей!

– Чего ты от меня хочешь?! – выкрикнула Амелия ей в лицо; они стояли друг напротив друга, словно взбесившиеся кошки. – Я делала всё, чтобы жизнь в этой глуши стала для нас сносной! Прекрати думать, будто я стану послушной домоседкой, которая целыми днями только варит, стирает, нянчит чужих детей, штопает и вышивает, и снова стирает, и варит, и…

– Ах ты… маленькая дрянь! Стерлинг оставил на тебя своих людей, доверил тебе их жизни, потому что решил, что подобная миссия достойна дочери МакДональд. Но ты ведёшь себя, как малый ребёнок, непослушный, невежественный…

– Мегера, прошу тебя, не надо! – воскликнул Джон, но никто его не услышал.

– А я просила этой милости? Я просила, чтобы он бросал меня ради той дурацкой войны? Никто из его людей не просил оставлять нас здесь одних! – Амелия вырвала руку из цепких пальцев Мегеры и оттолкнула её от себя. – Не смей так разговаривать со мной!

– Нашлась мне тут, принцесса! Твои звания и титулы не играют на этой земле никакой роли, – рявкнула женщина.

Тогда Амелия выпрямилась, тряхнув головой так, что кончик косы ударил её по щеке, и произнесла пропитанным гневом голосом:

– Однажды все мои титулы могут спасти ваши жалкие жизни – твои и этих людей. Помяни моё слово. Ты ещё пожалеешь о том, что сказала.

Она уже было развернулась, чтобы уйти, гордо подняв голову, как вдруг с восточной башенки раздался звук колокола – условный сигнал тревоги. Джон тут же побежал к воротам, как и две женщины, работавшие во дворе. Четверо лошадей и трое всадников въехали в форт, и Амелия едва сдержала крик – один из них, Джордж Лионелл, был весь в крови.

– Что произошло?! – воскликнула Мегера, бросаясь к нему.

Мужчину осторожно спустили с лошади, а двое других наперебой забормотали:

– Их было десять или двенадцать!

– Начали стрелять откуда-то из леса! Мы и не заметили!

– Джорджа задела пуля! Прямиком в ключицу… Дева Мария! Столько крови полилось…

– Мы помчались назад, как вдруг ещё четверо выскочили перед Жеаном, преградили ему путь и стащили с лошади…

– Что? Господина Брунеля забрали? – переспросил Джон дрожащим голосом; он давил на рану Лионелла так сильно, как только мог; меж его пальцев всё ещё сочилась кровь. – Но кто? Кто напал?

– Ирокезы… – ответил осевший на землю мужчина. – Не иначе, ирокезы! Видели их одежду… и ружья, которые они покупали у французов…

Джордж Лионелл дышал тяжело и часто, его лицо было бледным, а губы потрескались и высохли.

– Кто-нибудь! Принесите воды! – позвал Джон.

– Я не верю! Не верю! Бедняга Жеан! – Мегера в отчаянии вскочила с места. – Какого дьявола ирокезы пробрались на территорию катоба? Как так получилось?

Но рассуждать было некогда: позвали на помощь, чтобы отнести раненого под крышу и обеспечить ему всё возможное лечение. Затем стоило организовать отряд для поисков Брунеля…

В это время Амелия стояла поодаль, наблюдая за развернувшейся сценой со стороны с каким-то тупым смирением в глазах. Поначалу Мегера хотела подойти к ней, но вдруг увидела, как изменилась в лице дочь МакДональд… И там, стоя посреди грязного двора, пропахшего хлевом и влажной землёй, Мегера вдруг ужаснулась… потому что никогда прежде не видела, как смертный человек превращается в чудовище.

Глава 4. Справедливость

Восточный ветер шепчет, что король Дании – Кнуд I – был дальним родичем самого Рагнара Лодброка. Он сверг предыдущего правителя, Сигтрюгга, а после правил три десятка лет. Но легенды называют его Жестоким и не признающим христианства.

Из дневников Тревора Смитта

С тяжёлым сердцем Джон отворил дверь в крохотное помещение, наверху башни, единственного укреплённого здания в форте – это было каменное здание в форме H – и под скрип петлей и половиц под ногами вошёл в тускло освещённую комнату. Растрёпанная и бледная, ссутулившись возле узкого окошка без стекла, Амелия стояла, опираясь плечом о стену, и глядела вдаль, на сиреневую полоску горизонта.

Когда он позвал сестру по имени, она не откликнулась, а продолжила смотреть в узенькую бойницу, словно там, за каменной стеной, видела нечто отличимое от постоянного пейзажа. Джон топтался у входа пару минут, затем сделал несколько шагов в середину комнаты. Казалось, лишь в тот момент она его заметила.

– Какие новости? – голос сестры был таким холодным и отстранённым, словно доносился с того света.

Джон ответил после тяжёлого вздоха:

– Допросили катоба, которые постоянно приходили в форт. Все они поначалу отрицали, что их племя пропустило ирокезов на свою территорию. Но сегодня днём двое мужчин признались, что их вождь сохранил с ирокезами договорённость… он уступил им две тропы и позволил делать с белыми, что те пожелают. Два племени слишком долго враждовали.

Амелия даже не повернула в его сторону голову. Получше вглядевшись в её профиль, Джон ощутил в груди болезненный укол. Ему показалось, что у Амелии посинели губы.

– А что… катоба из форта? – спросила она наконец.

– Один из них донёс вождю, что из поселения отправился отряд… на твои поиски. Видимо, тогда их и настигли где-то на дороге. Сестра! Тебе очень повезло, что ирокезы не напали на тебя в лесу! Если бы это случилось, я бы…

В конце концов она обернулась, и теперь Джон отчётливо видел и её лицо, посеревшее за столь короткое время, и тёмные круги под впалыми глазами, ставшими будто бы ещё больше, и потрескавшиеся губы, синеватые, как у утопленницы. За двое суток она так и не сменила одежды. Магдалена пыталась накормить свою воспитанницу, однако она практически ничего не ела и не пила. И, видимо, плохо спала.

– Два дня прошло, – произнесла она бесстрастно. – Я хочу, чтобы, как только придёт ответ на моё письмо, которое я отправила в Олбани, мне немедленно сообщили.

Молодой человек лишь кивнул. Его настолько потряс её вид и звенящая пустота её голоса, что он попросту не смог заставить себя говорить.

– Как там Джордж?

– Сносно… Он уже встаёт с постели…

– Хорошо, – Амелия прикрыла глаза, словно бы вот-вот могла упасть от усталости, – хорошо. Сколько человек отправили на поиски Жеана?

– Шестеро из людей мистера Дэвидсона и трое наших…

– Хорошо, – повторила она тем же пустым тоном. – Очень хорошо…

Обнимая себя руками, девушка отвернулась к бойнице. Некоторое время царило молчание, Джон не имел понятия, что ещё сказать. Что сделать, чтобы его сестра ожила. Жеан Брунель был её верным приятелем, той отдушиной, которую она находила в компании бывших пиратов, когда Магда, Мегера или даже Томас не могли вернуть ей эмоциональный подъём. Ещё в первые недели пребывания в Новом Свете, едва возникали всяческие трудности, молодой лоцман развлекал её и смешил так, как умел только он – совершенно открытый и наивный парень, и, это знали все окружающие, любящий её, как сестру. Неудивительно, что его похищение так её сломало.

Шансов отыскать его живым практически не было, о чём Амелии сказали сразу, едва Лионеллу оказали первую помощь. Местные знали о ненависти ирокезов к колонистам, и множество случаев, когда те пропадали без следа. Мегера, например, сомневалась, что они отыщут хотя бы его тело. Но Амелия упрямо твердила одно: она не успокоится и не позволит остальным сдаться, пока Жеан не вернётся в форт. Живым или мёртвым.

Джон в который раз издал вымученный вздох. Два дня Дэвидсон и его люди, те, кто был способен работать и трудиться, не переставали искать вдоль Милл Крик – ближайшего ручья – в надежде отыскать хоть какие-то следы; были проверены все тропы, проходящие рядом с поселением, но результатов это не дало.

Затем отправили поисковый отряд из самых опытных охотников. Мегера также ушла с ними. Джон прекрасно видел, как испортились их с Амелией отношения после похищения Брунеля, и он боялся, что это разобщит их окончательно, пока Стерлинг не вернётся. Иногда колонистам очень не хватало их предводителя.

Амелия отослала в Олбани письмо в надежде, что конгресс и собрание губернаторов отправят к ней на помощь солдат. В письме она весьма красноречиво разъяснила ситуацию, не забыв притом пояснить, кто она такая и кем была прежде, в Шотландии. В Олбани всё ещё оставались британские верноподданные, но большинство всё же выступали против короля, пытавшегося править колониями через океан, поэтому сочувствовали и поддерживали Стерлинга. Амелия надеялась, что за его преданность они помогут и ей…

Пока здесь, в Форт Дэвидсон, с волнением и трепетом ожидали новостей и ответа конгресса, Джон пытался разобраться, как привести сестру в чувства… Но вот, Амелия стояла здесь, глядя в бойницу башни с таким выражением лица, словно некие потусторонние силы захватили её тело, а её саму прогнали прочь.

Но то, что произнесла его сестра далее, заставило молодого человека дрожать, а его сердце – трепетать от испуга.

– Я виновата в том, что ушла тем утром без предупреждения. А Мегера виновата в том, что послала четверых безоружных мужчин на поиски, не обдумав ничего и разозлившись на меня. – Амелия повернула голову в сторону брата и выпрямилась, как натянутая струна. – Мы с ней ещё поплатимся за наши ошибки. Но пока этого не произошло, я заставлю заплатить других. Я хочу, чтобы катоба увидели и почувствовали, каково было мне… потерять того, кто мне дорог. Хочу, чтобы они страдали. Все они…

– Н-но, сестра…

– Все катоба, кто вхож в поселение или кто будет замечен в округе или даже в лесу – я хочу, чтобы они были доставлены сюда! И я посмотрю в глаза каждому из них и я сделаю так, что их вождь пожалеет, что предал нас!

Джон ощутил озноб, и как его левую руку свело короткой судорогой. Ему хотелось возразить. Ему безумно хотелось возразить против этого приказа, потому что катоба всегда относились к колонистам дружелюбно и поддерживали хорошие отношения с Дэвидсоном. На мгновение Джон представил, к чему может привести желание сестры отомстить, и ужаснулся… Но он ничего не сказал. Только покорно кивнул.

Она ведь страдает. Его родная любимая сестра, оставленная своим мужем и потерявшая одного из близких друзей, страдает, и поэтому вынуждена просить о таком…

Молодой человек заверил Амелию, что передаст её приказ, как только мужчины и Мегера вернутся в форт. Лишь после этого девушка повернулась к нему спиной, давая понять, что разговор окончен. Он оставил её в одиночестве и спустился вниз, покинув башню быстрым шагом. Снаружи пахло приближающейся грозой и сеном.

В конце концов Джону пришлось объявить о решении сестры на общем собрании. Сэмюель Дэвидсон был удивлён и попытался было возразить, но многие жители, уставшие, продрогшие и обозлённые поддержали идею наказать краснокожих за то, что племя катоба предало их и пропустило на свою территорию ирокезов. Дэвидсон сдался под общие возгласы, гласящие о справедливости.

А на следующее утро во внутренний двор форта въехал экипаж, сопровождаемый тремя десятками солдат, присланных сюда из Олбани.

***

Ночью действительно отгремела гроза, и теперь было тяжело ходить по вязкой грязи, представляющей основную дорогу в поселении. Амелии, Сэмюелю Дэвидсону и Мегере, возвратившейся ночью ни с чем, сообщили, что с госпожой Стерлинг хочет поговорить некий конгрессмен. В просторное помещение столовой, наконец, вошёл мужчина плотного телосложения, уже лысеющий и почти седой, в светло-сером дорожном костюме и некогда новых, а теперь забрызганных грязью высоких сапогах. На вид ему было около пятидесяти лет. Несмотря на его весьма непримечательное лицо с мягкими чертами, всё же он внушал впечатление человека жёсткого и настырного.

Мегера и Дэвидсон вышли, оставив Амелию и американца наедине. Девушка предложила ему присесть за дубовый стол напротив неё, что он и сделал незамедлительно. Он представился как мистер Бен Франклин, отчего-то начав разговор в неформальной манере, хотя и обращался к ней «миссис Стерлинг».

– Покровители вашего супруга в Олбани узнали о вашей беде и о зверствах, что вытворяют ирокезы на территории провинции. Эти солдаты пришли вам на помощь, – сказал он, кивнув на дверь, за которой послышался шум. – Мистер Дэвидсон упоминал, что они пытались отыскать пропавших самостоятельно…

– В прошлом месяце из форта исчезла пожилая женщина. Она была не из нашей колонии, а из людей Дэвидсона, но мы все её искали. Не нашли. Теперь пропал мой товарищ, из-за чего я очень переживаю, – пояснила Амелия.

Мужчина состроил такое выражение лица, словно за пару мгновений успел изучить состояние своей собеседницы: её внешний вид, её некоторую несобранность и явное замешательство. Она была очень бледной, уставшей… и сердитой, несмотря на то, что всячески пыталась это скрыть. Франклин потёр пальцами подбородок.

– Мне ещё не доводилось встречать столь юных особ, на чьих хрупких плечах держался бы настолько тяжкий груз. Я поражён! Но учитывая, кто вы такая…

– Кто я? Вы знаете меня, сэр?

– Иначе я бы не прибыл сюда самостоятельно, – он улыбнулся снисходительно, затем снял с рук перчатки. – Видите ли, буквально неделю назад я вернулся из Лондона…

Он снова перевёл разговор в неформальное русло. Кажется, так ему было легче успокоить собеседника и расположить к себе и своему мнению. Он рассказал о заседаниях британского правительства, о вечерах, устраиваемых в высшем обществе, пока здесь, в Новом Свете, шла война за каждый клочок земли. Но Амелия смотрела на него с тем же хмурым видом, и Франклин было подумал, что она, несмотря на то, что весьма красива и юна, походит на безмолвную рыбу. Он понял, что её не интересовало ни подхалимство, ни житейские хлопоты. Поэтому приступил к делу:

– Некоторые господа за океаном обеспокоены судьбой племянницы графа Монтро, ныне покойного. Её считали погибшей, как и Томаса Стерлинга. Но выяснилось, что это не так, и они оба живы и… эм-м… здоровы!

– Да, я знаю, что британские шпионы преследовали Томаса, пока он не заручился поддержкой губернаторов и конгресса. И чего же хотят от него господа из Лондона?

В ответ на её вопрос Франклин вытащил из внутреннего кармана конверт, скреплённый печатью, которую Амелия тут же узнала. Королевская печать. На мгновение она будто бы замерла и даже испугалась.

– Возьмите, дорогая, возьмите! – Франклин протянул ей конверт. Амелии пришлось его взять.

– Как думаете, что там? – спросила она, впрочем, без энтузиазма.

– Полагаю, раз уж сам король изволил вспомнить о вас, судя по печати, там его настойчивый приказ вам вернуться…

В больших глаза девушки отразилось то ли удивление, то ли разочарование.

– Может быть, вы просто прочтёте? – предложил мужчина.

Без лишних раздумий Амелия взяла со стола нож для хлеба, прорезала печать и бумагу, затем достала письмо. Конгрессмен и не надеялся, что она перескажет ему содержание королевского послания, да и по выражению её болезненно-бледного лица трудно было что-то понять.

Когда перед отъездом из Лондона Уильям Питт, некогда вернувший себе расположение короля Георга, вручил ему конверт и объяснил, что Его Величество готов помиловать Томаса Стерлинга, если тот добровольно сдастся и вернётся в Старый Свет, а его жену – Амелию Гилли – восстановить в её законных правах. Всё это в том случае, если они оба согласятся вернуться…

– Король настойчиво просит меня повиноваться и сдаться на его милость. – Голос Амелии прозвучал внезапно, твёрдо и холодно. – Если я прибуду ко двору и соглашусь развестись с Томасом, он вернёт мне титул, земли моего отца и компенсирует все расходы. А также позволит стать фрейлиной Её Величества Шарлотты…

Девушка отложила письмо и откинулась на спинку стула, приложив ладонь ко лбу. Франклин всерьёз забеспокоился из-за её состояния. Он уже успел хорошенько её разглядеть. Такая бледная, маленькая и серая, внешне она казалась куда младше своих лет. Франклин вдруг вспомнил о своей дочери, о Саре. Ей уже девятнадцать и за всю её жизнь они даже не успели поговорить по душам. Ни разу. Он был занят войной, политикой, почтой, переездами из Европы в Америку, и снова, и снова, даже не заметил, как она выросла.

Франклин хорошенько вгляделся в эту несчастную молодую женщину и в порыве печали тяжко вздохнул. Но не по ней, а по своей дочери. В это Рождество он обязательно останется дома, с женой и дочерью, решил Франклин. Уильям, старший сын, месяц назад женился в Лондоне…

От мыслей о семейных делах его отвлёк голос Амелии:

– Вы же прекрасно понимаете, мистер Франклин, что я не оставлю людей Томаса здесь одних и уж тем более не куплюсь на обещания господина Питта…

– Но это не столь его обещания, сколько заверения короля!

– Неважно, чьи, но это лишь обещания. Я не вернусь на родину по прихоти короля, чей дядя уничтожал моих родных, будто скот… От замка моего отца остались развалины. Пусть Его Величество забирает их себе, – она взглянула в окно, будто где-то там могла разглядеть родные Хайленд. – Я не убегу, как трус, лишь потому, что это приказ короля.

– И вы не боитесь преследования, миссис Стерлинг?

– Нет, с этим мы справимся…

– Но почему вы не вернётесь домой? – мужчина был настойчив, вспомнив суровый тон Питта. – Там вас защитят. Там у вас есть соратники. Не обязательно прозябать здесь без надежды на лучшую жизнь. Только взгляните на себя! Простите мне мои комментарии, но это правда! Вы молоды и красивы, но здесь вы погибнете! И вы не безродная скиталица! И господин Питт, и Его Величество желают вам помочь! А Стерлинг? Что он дал вам за эти три года?

– Я его жена. А он мой муж. Этого достаточно. – Амелия взглянула на него так, как не смотрела до этого, и Франклин сдался с уговорами.

– Ваш ответ не требуется сейчас… сегодня же… Я отбываю назад весной следующего года. Есть ли у меня шанс, что к этому времени вы обдумаете всё тщательнее?

Несколько минут она молча сверлила острым взглядом письмо на столе. Однако вскоре глаза её вновь стали пустыми, словно стеклянными. Амелия заверила конгрессмена, что к весне напишет королю ответ.

– Если вы здесь, чтобы вручить этот приказ… вы не поможете мне отыскать моего товарища? – спросила она, наконец. – Это всё, что меня интересует…

– Я этого не говорил! Иначе все эти бравые солдаты не прибыли бы со мною. Как только вы будете готовы, отправляемся в дорогу! Со мной приехал городской констебль, очень проворный малый, с большим опытом в слежке…

– Я не удивлена.

Амелия поднялась, и мужчина встал вслед за нею. Но она лишь подошла к окну, скрестила руки на груди, и стала вглядываться в раскрытые ворота форта. Франклин заметил её прямую осанку и упрямо сжатые бледные губы. Её длинная рыжая коса на затылке совсем растрепалась, как и часть распущенных волос.

«Бедняжка! – подумал он. – Стерлинг совершил ошибку, оставляя её здесь без своей опеки!»

Франклин хотел бы спросить, что она намерена делать, если её супруг погибнет на поле боя и не вернётся… Но вовремя прикусил язык, потому что в ту же секунду девушка произнесла, не глядя на него:

– Я готова выехать с вашими людьми. У нас есть карта, где отмечены все поселения катоба в округе… Я хочу обыскать каждое… каждый дюйм этой земли, слышите?

Мужчине, за свою жизнь повидавшему всякое, не оставалось ничего, лишь согласиться с этим твёрдым импульсивным желанием.

– Он вам очень дорог, этот господин Брунель…

– С самого первого дня нашего знакомства он был любезен со мною. Один из немногих, кто был на моей стороне всякий раз, когда мы с супругом… не ладили. Милый и смешной Жеан. – Она обернулась, и затем её голос будто изменился; Франклин увидел, что её губы задрожали, но не от волнения, а внезапного порыва злости. – Я знаю, он жив. Всё же он остаётся французом, поэтому я надеюсь, что ирокезы не тронули его… А если же посмели… Боже милостивый, помоги им!

И Бенджамин Франклин кивнул, не найдя подходящих слов. Он видел сломленных людей, мстительных людей, жаждущих справедливости, и знал их природу. Искажённое гневом лицо этой девушки теперь напоминало ему их.

– Сообщите солдатам, прошу вас, – попросила она, – что мы выдвигаемся сейчас же.

На что он коротко поклонился, а затем вышел за дверь, где, уже снаружи, смог вдохнуть свежий воздух полной грудью.

***

Как назло ближе к вечеру небо прояснилось, и стало совсем тепло. Ещё и солнце стало пригревать. Погода наладилась, стихия отступила уже к пяти часам. Отряд солдат из Олбани и несколько жителей Форт Дэвидсон уже много часов рыскали в глуши леса, без привалов и отдыха, буквально прочёсывая каждый куст в поисках ирокезов. Вперёд ушли пятеро разведчиков, которым Франклин доверял, все остальные – с осторожностью, держась ближе к тропе, направлялись по их следам.

Амелия ехала верхом позади Франклина, констебля по имени Тимоти Блэквелл, присланного на помощь из города, Мегеры и единственного индейца-катоба, который отправился с ними, поскольку знал не только местность, но и английский язык. Его звали Янабе, и он являлся одним из сыновей знаменитого среди местных вождя племени, Нопкихи. Франклин и его люди заметили Янабе, когда тот следил за их отрядом недалеко от форта и, угрожая ружьями, заставили его выйти. Явно напуганный и растерянный, молодой индеец поклялся, что оказался рядом случайно и готов помочь белым пройти к границе территории ирокезов.

Большую часть этого утомительного пути Амелия пыталась следить за ним. Она не доверяла ему, и ей казалось, что она никогда больше не сможет доверять ни одному индейцу, из какого бы племени он ни был. Янабе этот непривычно широко улыбался, медленно растягивая слова в разговорах, и вёл себя непринуждённо в компании людей, которые практически заставили его пойти с ними. Амелии это не нравилось. Она в отчаянии билась за то, чтобы скорее отыскать Жеана, а какой-то краснокожий уже спустя десять минут пути чувствовал себя среди них, как родной. Это дико раздражало её. Девушка пыталась не упускать его из виду, при том каждый раз осматриваясь по сторонам.

Отряд спустился с холма в небольшую низину, поросшую высокой травой и тусклыми цветами багрового оттенка, когда вернулись разведчики и сообщили, что нашли догорающий костёр, явно оставленный индейцами. Франклин приказал рассредоточиться, и на мгновение Амелия крепче сжала пальцы вокруг спинки лука, прикреплённого справа от неё, на боку коня.

Не успели они преодолеть низину и приблизиться к новой части леса, как тут же внезапно перед лошадью констебля в землю воткнулась самодельная стрела. Животное испугалось и встало на дыбы, но Блэквелл его быстро успокоил.

– Смотреть в оба! Оглядеться! – закричал Франклин, схватившись за свой обрез.

– Держись позади! – прошипела Мегера, обернувшись к Амелии.

Воздух над ними разрезал очередной свист – вторая стрела воткнулась в ствол дерева всего в пяти футах от головы Эдгара Олафссона. Мужчина тут же бросился на землю, упав животом вниз среди кустов, как и четверо остальных, стоявших рядом с ним. Лошади снова взволновались, затем послышался голос Джона:

– Смотрите, смотрите наверх! Там, на уступе! – парень указал на запад, и все обернулись.

Это был довольно узкий, но крепкий горный уступ, примерно тридцати футов высотой над низиной. На вершине, возле самого края, стояли трое ирокезов – молодые и крепкие, раскрашенные в красные и чёрные цвета краски. Амелия пригляделась, и её сердце замерло – одного из них она узнала. Тот самый, который следил за нею после охоты. Одет он был, как и двое других, в штаны из шкуры оленя или антилопы, прочные чёрные ботинки (явно краденые), а также накидку.

Амелия стиснула зубы. Теперь он здесь, словно знал, что они придут. Больше она не сомневалась, что он причастен к похищению Жеана. Но почему он, простой работяга без рода, а не она? Её индеец не тронул в тот день. Как же часто Амелия задавала себе этот вопрос…

Индейцы стояли неподвижно, глядя на встревоженный отряд, где многие уже направили в их сторону оружие. Один из ирокезов держал в руке лук, и стало понятно, от кого прилетели стрелы.

– Пристрелю, если дёрнутся! – прошипела Мегера, сняв с плеча ружьё.

– Нет, не смейте! – рявкнул Франклин.

– Они не на своей территории! И они первые стреляли…

– Если бы они хотели нас прикончить, попали бы сразу, поверьте! Это лучшие охотники в племени! Видите их раскрас?

– Я знаю того, что посередине, – произнесла Амелия тихо, словно сама для себя. – Я уже видела его…

Мегера, Франклин и Блэквелл взглянули на неё, и их напугала её неестественная бледность и дрожащие губы.

– Эй, ты! – мгновенно сообразил констебль и прикрикнул на Янабе. – Спроси у них, чего им нужно! И скажи: если они намерены стрелять снова, мы убьём их.

Молодой катоба, до этого с интересом наблюдавший за тремя чужаками, очень громко прокричал то, что было велено, на могаукском диалекте. Ирокезы же упорно молчали. И чем дольше тянулось время, чем чаще Янабе повторял вопрос, тем тяжелее ощущалась атмосфера вокруг. Амелия начала терять терпение. Ей казалось, что она просто не выдержит такого напряжения. И солнце как назло освещало весь каменный уступ и гору.

Неожиданно самый высокий из ирокезов выкрикнул короткую фразу, прозвучавшую из-за его яростного тона как оскорбление или угроза. У самого Янабе глаза расширились от удивления.

– Что он сказал? Ну? – спросила Мегера, со злости натягивая поводья сильнее.

Её конь, как и несколько других лошадей, ощущали нечто, чего ни человеческий глаз, ни человеческое ухо не воспринимали, из-за чего волновались. Заплетающимся языком молодой катоба ответил:

– Что-то про подарок! У них есть подарок! Они говорить, это за павших братьев…

Когда тот ирокез, что следил прежде за Амелией, отошёл назад, исчезнув на полминуты, Франклин и остальные заподозрили неладное. Был отдан приказ: чуть что – стрелять сначала в воздух, затем в самих индейцев.

А затем он вернулся, за руку волоча по камням тело, смутно напоминающее человеческое, потому что всё, что могли видеть наблюдатели снизу – это голый скальпированный череп и окровавленное туловище.

– Дева Мария! – воскликнул кто-то из мужчин. – Что он делает?

Амелия соскользнула с коня, словно не ощущая собственного тела и даже твёрдости земли под ногами. Вслед за нею спешился Джон. Девушка сошла с тропы, встав по колено в траве, посмотрела на горный уступ, и было слышно, как рваное дыхание срывалось с её дрожащих губ. Не отводя глаз от окровавленного тела, лежащего у ног индейцев, на самом краю, она вдруг стала молиться, мысленно прося Всевышнего о чём-то, чего сама не понимала.

И тогда двое ирокезов подняли свою жертву, схватив его за руки, и кто-то из отряда в низине издал душераздирающий крик. Они все узнали клетчатую рубашку лоцмана Брунеля, теперь уже залитую кровью.

– Скажи, чтобы остановились! – Джон обернулся к Янабе, ощущая, как дрожит от нехватки воздуха его голос. – Немедленно скажи, чтобы они остановились! Иначе я стреляю!

Янабе повторил приказ. Затем снова, когда не последовало никакой реакции. Тогда уже Франклин закричал на французском, чтобы ирокезы немедленно отпустили пленного и сдались.

Тогда Амелия, содрогаясь от ужаса и шока, увидела, как ирокез, преследовавший её прежде, вытянул вперёд правую руку. Пальцем он указывал на них, тех, кто стоял ближе всех к горе, но девушке чудилось, что показывал он лишь на неё. Он словно выбрал её из этой толпы, будто говоря: это из-за тебя.

Через несколько мгновений на глазах у всего отряда, несмотря на возгласы и призывы остановиться, ирокезы сбросили Брунеля с уступа. И, когда его тело ударилось о камни, покрытые сухой хвоей, в сторону индейцев полетел град пуль и стрел. Но их реакция была молниеносной. Лишь одного из них задело выстрелом, однако через мгновение все трое скрылись из виду.

– За ними! Живо за ними! – закричал Франклин и сам погнал коня на запад, туда, где можно было бы забраться выше. Его солдаты рванули следом.

– Нет, Джон! Постой! – Мегера увидела, как молодой человек вскочил на свою лошадь и с громким кличем помчался по тропе, замыкая отряд. Останавливать его было бесполезно.

Со злости женщина сжала голову руками, затем спешилась и поспешила к Брунелю, возле которого уже собрались свои. Оттолкнув Джорджа Лионелла, Мегера увидела Амелию, склонившуюся над Жеаном. Она дрожала, уткнувшись в разорванную рубашку лоцмана, её пальцы крепко сжимали сочившуюся кровью ткань. Мегера заметила торчащий в его боку самодельный клинок с расписной рукоятью из кости какого-то зверя.

Старик-лекарь по имени Фарид, сопровождавший их, встал на колени и, вглядевшись в оголённый череп Брунеля и сочащуюся рану, произнёс тихо и печально:

– Они сделали это буквально полчаса назад… Бедняга только что умер.

Мегера прикрыла рот рукой. Взглянув в раскрытые, обращённые к небу глаза Жеана, которого она знала много лет, с которым пережила столько печалей и радостей, женщина почувствовала, будто внутри неё только что разрушилась огромная крепкая стена. Через пару мгновений ей стало дурно, и её стошнило.

Кто-то из мужчин попытался поднять Амелию на ноги, но неожиданно она вскочила сама. Её лицо пылало, а влажные покрасневшие глаза налились кровью. Она оттолкнула от себя тех, кто хотел подать ей руку. Затем вдруг закричала так громко и пронзительно, что у её сородичей сердца замерли от такого зрелища.

В этой суматохе никто и не заметил, как она выхватила у Лионелла итальянский обрез и наставила его на Янабе. Тот лишь вытянул вперёд руки, но не успел ничего произнести.

– Нет, Амелия! Не надо! – однако слова Мегеры потонули в звуке двойного выстрела.

Через секунду тело сына вождя катоба рухнуло в траву. А Амелия швырнула в него обрез и обернулась к своим онемевшим людям.

– Они все умрут, слышите?! – завопила она, что было сил. – Все умрут! ВСЕ! ВСЕ!

Она кричала, пока голос не подвёл её. А после наступила такая вязкая, такая пугающая тишина, было слышно лишь тяжёлое дыхание обезумевшей девушки. Мегера тупым взглядом смотрела на дыру в груди Янабе, на растекающееся красное пятно на его одеянии, и невольно думала о том, что всё это было лишь началом.

Глава 5. Мрачные отголоски

Замок Кемпбэлл, Гленфарг, Шотландия

1746 год, весна

Шум развеселившейся толпы и грохот десятков сапог о каменные плиты; грубые мужские и изредка женские голоса раздавались почти в каждом уголке замка; собаки лаяли, надрываясь, во внутреннем дворе, где пришлось расположиться и многим солдатам, так как в комнатах для них уже почти не было места – в общем, вся эта вакханалия звуков, раздающаяся в ночи, так доконала маленькую Амелию МакДональд, что ей пришлось забраться высоко на крепостную стену с восточной стороны. Улизнуть от няньки не составило труда – Магдалену то и дело дёргали, так как она была опытной прислугой. И, конечно, она должна была присматривать за малышкой Сарой. Когда её мысли вновь возвращались к Амелии, Магда попросту не успевала до неё добраться. Её внимание тут же переключалось на что-то ещё.

Впервые за долгое время Амелия ужасно пожалела о том, что она с родными не дома, в Хайленд, что отец занят этими дурацкими восстаниями, в которых она не видела никакого смысла, и что неясно было, когда же они все, наконец, вернутся назад. Шумные посиделки с товарищами отца по ночам уже не вызывали у девочки прежний восторг. К тому же она знала, что за этими сборищами последуют лишь битвы, и после очередной такой её отец вернётся угрюмый и всклокоченный, как побитый лис, и сообщит, что потерял ещё одного друга.

Даже последний дурак осознавал, что якобитам не победить англичан и принца Уильяма Августа, который так рьяно истреблял мятежников, что за глаза ему дали прозвище «мясник». Наслушавшись историй о Красавчике принце Чарли, о восстаниях и кровавых битвах, Амелия всё больше начинала ненавидеть то, с какой лёгкостью отец и даже мать бросаются в эту гущу событий, едва ли думая о последствиях. И всё ради очередного Стюарта, которому было плевать на союзников, и который наверняка уже был далеко от Шотландии, ведь после поражения при Каллодене он пропал, бросив выживших восставших.

Обо всё этом Амелия узнала из слухов и болтовни Магдалены. Разумеется, ни отец, ни мать не говорили о победе англичан при дочери. Они оба были слишком горды и упрямы.

На что ещё надеялись якобиты, было неясно; явно не на пощаду и милость короля и его безумного сына, однако продолжали поддерживать трусливого Стюарта и от столкновений не сбегали. Глядя на всё это со стороны, своим детским умом Амелия понимала, что оказалась частью затянувшейся бойни, исход которой могло решить лишь чудо.

Да, этой весенней ночью тоже было шумно. Якобиты, товарищи Джона МакДональда, разрабатывал очередной план мстительной битвы, и казалось, что дрались они уже от отчаяния, из последних сил. Упрямые горцы не хотели этого признавать. А всё, чего хотела маленькая Амелия – вернуться домой со своей семьёй, чтобы её новые братик или сестрёнка родились в спокойствии и мире.

За этими мыслями, блуждая по крепостной стене и изредка вглядываясь в чернеющий горизонт вдали, девочка не заметила, как через боевой ход прошёл её отец. В темноте, там, где не проникал свет фонаря, он дождался, пока Амелия подойдёт ближе, затем с победоносным кличем вскочил и схватил её, приподняв на руках высоко-высоко. Удивлённая и радостная Амелия вскрикнула, затем обняла отца за могучую шею.

– Что ты делаешь тут совсем одна, пташка моя? – спросил Джон МакДональд, и его светлые глаза озорно блеснули в полутьме. – Надоело якшаться с этими пьянчугами внизу?

Амелия кивнула и засмеялась, когда он пощекотал её шею пальцем.

– Ну прости ты их! Они не успокоятся, пока не опустошат все кладовые Кемпбэлла!.. Я тебя с самого утра не видел. Утомилась, да?

От него пахло терпким вином, по́том и влажной кожей от ремней на его одежде. Амелия обожала комбинацию этих запахов, поэтому каждый раз, как отец брал её на руки, ей хотелось лишь обнимать его, уткнувшись носом ему в шею или волосы. И чтобы это мягкое тёплое ощущение, разливающееся по её тельцу, никогда не покидало её.

Джон МакДональд – ещё молодой, высокий и вечно смеющийся, будто неунывающий зелёный юнец – усадил дочь на край парапета стены между зубцами, при этом подерживая её широкой ладонью, и стал, как и всегда, рассказывать о грядущем сражении. О том, что «надоевшие, словно мухи, англичане» не упустят возможности расправиться с его людьми, но отступать они не намерены, а намерены победить, и вот уж тогда, когда не останется ни одного грязного пса Камберлендского Мясника, желающего посигнуть на земли горных кланов – тогда-то они и вернутся домой.

Говорил он об этом и о многом другом воодушевлённо, с улыбкой на губах, не замечая даже, что Амелия уже опустила голову и, глядя на свои колени, едва его слушала. Отец делал это каждый раз, когда пытался успокоить её. Но по большей части лишь занимался самовнушением. Даже восьмилетняя Амелия это понимала.

В наступившей между отцом и дочерью тишине, когда слышны были только отголоски пирушки в замке да лай собак, Джон МакДональд ласково потрепал девочку по голове и произнёс:

– Всё это – наше путешествие, битвы и лишения – всё однажды закончится. Я знаю, что ты соскучилась по дому… И я знаю, как много ты понимаешь и хочешь сказать.

Амелия осознанно взглянула на него – его загорелое лицо с парой шрамов на подбородке находилось очень близко к её лицу.

– Но жизнь такова, что посвящая себя одному, ты непременно оказываешься втянутым в другое. От этого нельзя просто так освободиться. Нельзя отвернуться и уйти. Так или иначе приходится делать выбор.

– Тогда почему нельзя не воевать? – спросила девочка.

Вопрос этот как-то раз высказала вслух её младшая сестра, и сейчас Амелия внезапно о нём вспомнила. И после небольшой паузы отец сказал:

– Иногда не воевать просто нельзя, пташка.

– Почему?

– Потому что люди разные. Оттого и войны разные. Нельзя заставить кого-то сложить оружие. Нельзя заставить кого-то говорить о мире или сдаться.

– Если бы не было войны, мы остались бы дома… – пробормотала Амелия.

Она отвернулась, насупившись; отец тем временем вздохнул и задрал голову, чтобы посмотреть на звёздное небо.

– Ты хороший ребёнок, дочь. И, поскольку ты такой хороший ребёнок, ты ищешь идеальный мир, – произнёс мужчина, и в его голосе Амелия расслышала вдруг глубокую печаль. – Но ты не найдёшь его здесь. Только не здесь. Чтобы отыскать идеальный мир, нужны идеальные люди. Однако их нет… и никогда не будет.

Джон погладил её по голове, затем мягко заставил девочку взглянуть на него.

– Я не самый лучший отец, иначе научил бы тебя вещам более достойным. Скажи мне, дочь, чему может научить ребёнка простой раб?

– Но ты никакой не раб! – она удивлённо захлопала глазами.

– Все люди рабы чего-либо. Едва взяв в руки оружие, я стал его рабом. Твоя мать, чьи предки были знаменитыми конунгами и завоевателями, тоже раба… моих прихотей и гордыни. И она не может от этого освободиться, ведь она – моя жена. Золото, земли, война, король и даже человеческие чувства… Нельзя быть свободным в мире, где ты зависим. Чем скорее ты это поймёшь, тем быстрее перестанешь искать идеал, которого не существует…

Разочарованная, Амелия ощутила, словно её укололи чем-то острым. Да так глубоко, что ещё некоторое время было больно. Девочка подумала о своей семье, о будущем и о том, с каким отчаянием её отец убеждал самого себя, что для якобитов ещё не всё потеряно. Тогда в чём же был смысл?

Холодный порыв ветра скользнул между зубьями парапета, и Амелия поёжилась. Видимо заметив настроение дочери, Джон МакДональд потрепал её про плечу. Затем подхватил и снял с парапета, поставив на ноги. Присев перед нею, он посмотрел Амелии в глаза и сказал:

– Как бы там ни было, ты – моя пташка. Ты стала старше быстрее, чем я ожидал… Пообещай мне одну вещь, Амелия.

– Да?

– Что бы ни случилось с тобой потом, не становись рабом. Тебе не нужно оружие, и тебе не нужны покровители. Потому что ты способна творить судьбу собственными руками.

В тот миг она хорошо запомнила его улыбку, ставшую грустной, и как ветер растрепал его рыжие волосы – такие длинные и яркие, словно огонь в темноте. Стоя на коленях, отец обнял её, поцеловав в горячую щёку… и мир вокруг них словно замер…

Форт Дэвидсон, Северная Каролина

1762 год, конец октября

…Наконец-то ветер стих. И накрапывающий дождь прекратился. Последние несколько дней погода стояла такая мерзкая, что даже собаки, обитавшие в форте, предпочитали отсиживаться под навесами. О, но если бы погода могла что-то решить!

Был примерно полдень, а казалось, словно время суток уже неразличимо. Вечер или день – всё одно, всё было серым и промозглым. Небольшое неогороженное кладбище, где сейчас находилась Амелия, располагалось вне форта, но достаточно близко. Амелия стояла напротив нового могильного камня и неосознанно перечитывала выгравированную надпись:

Здесь покоится тело

мистера Жеана Чарльза Брунеля

из Па-де-Кале,

ушедшего 12 октября 1762 года

«Тело моё станет прахом,

Прах мой воскреснет к праведным,

Вознося хвалу Иегове».

Это был самый типичный для местных захоронений камень, без лишней роскоши, только сверху остался заметен черепок с крыльями, который Амелия возненавидела, едва увидела в день похорон. Но и камень, и эпитафию выбирала Мегера, так что она решила не спорить с ней. Вернее сказать, со дня стычки с ирокезами они так и не поговорили.

Всё, что ей оставалось теперь, потеряв очередного верного товарища – стоять над его могилой и дрожать под отяжелевшим от дождя плащом.

– Он не должен был умереть здесь, – пробормотала она глухо. – Так далеко от дома… Он останется в этой чужой земле, и нам придётся его бросить и уехать.

– Как ты бросила Клейтона?

Амелия вздрогнула, услышав чужой голос, но не обернулась. Снова она. Притащилась, как злобная тень, и встала над душой. Она уже надоедала ей полгода назад. Правда, тогда она быстро исчезла. И вот опять, уже после смерти Жеана она достала её даже на кладбище.

– Я никого тогда не бросала! – рявкнула Амелия.

– Как же так? Бедняга умер из-за тебя, а ты даже не удосужилась о нём вспомнить.

– Я не… я вовсе не забыла…

– Ещё как забыла. И про Жеана забудешь… Такие молодые и славные мужчины… Они погибли из-за твоей дурости, а тебя и совесть не грызёт…

– Заткнись! Неправда! Всё неправда! – крикнула Амелия, обернувшись так резко, что кончик её косы выпал из-под чепца. – Я не хотела! Это всё было случайностью…

– А ведь у Клейтона остались юная жена и маленький сын. Они были бы славной семьёй, но ты всё разрушила.

Амелия посмотрела обезумевшим горящим взглядом на эту женщину, носившую всегда лишь чёрное, похожую на чёрное облако, настолько она была закутана с ног до головы. Даже лица её видно не было. И у неё был противный скрипучий голос, как будто простуженный, причём очень давно. Она продолжала обвинять её, напоминая о прошедших событиях, а Амелия ничего не могла с этим поделать.

В конце концов, она снова обернулась к могиле, и её взгляд уцепился за слово «воскреснет». Девушка сцепила похолодевшие руки перед собой и начала растирать пальцы. Ей стало жутко холодно.

– Как же далека ты теперь от Бога, – послышался всё тот же голос позади.

– Всё, что ты делаешь, вредит другим. Томас оставил на тебя своих людей. Доверил тебе их жизни. Но он ошибся.

– Он не должен был нас бросать… Эта дурацкая война… Это не наше дело!

– О своём отце ты думала так же.

Она говорила с такой издёвкой, такой откровенной прямотой, что любому другому Амелия никогда не позволила бы подобного тона… Но ей она помешать не могла. Она не могла заткнуть её, не могла заставить замолчать.

– И как мог Томас доверить тебе столь важную миссию? А теперь на твоих руках кровь невиновного.

Она говорила о том индейце, сыне вождя. Ну конечно. Амелии так хотелось крикнуть, что не существует невиновных, и что она выстрелила, сама того не осознавая. Но лишь промолчала. Потому что этот мерзкий голос, звучавший позади неё, был прав. Сын вождя тут не при чём. Но катоба пропустили на свою территорию ирокезов. А не случись этого, на их людей не напали бы в лесу, и милый Жеан не лежал бы сейчас в сырой могиле.

– Томас привёл нас сюда, наивно считая, будто эта земля и эти люди ему должны, – произнесла Амелия вслух; её гнев уже почти остыл. – Ему не дали обещанного, нас прогнали, нам пришлось так долго скитаться. А теперь он бросил нас.

– Неужто всю ответственность на него повесить решила? – кажется, она даже рассмеялась над её словами. – Скажи лучше, что не оставила бы Гебриды, зная, какой ужас ждёт тебя здесь!

Слушая её, Амелия едва сдерживала слёзы. Ей пришлось закрыть глаза, и на несколько мгновений и холм, и могильный камень, и все мертвецы вокруг неё исчезли в темноте. Но женщина в чёрном продолжала стоять позади и бормотать:

– Или ты хочешь принять великодушное предложение короля? Представляешь, каково это будет – вернуться домой! Без мужа! Без всех этих людей, которые больше в тебя не верят…

– Джон не такой, как они, – сказала Амелия, будто хотела позвать его.

– Он больше не любит тебя, как прежде. Он уже взрослый, и ему ближе пример Томаса, нежели твой. Ты больше не дочь МакДональд. Ты всех разочаровала… Особенно своего отца.

Амелия открыла глаза и услышала, как где-то недалеко зашуршали кусты. Она попыталась спрятать влажное лицо в ладонях, помотала головой, но это не помогло.

– Если твой муж не вернётся, ты всё потеряешь. Ты сгниёшь здесь.

Холодный порыв ветра словно ударил её в спину. Чепец окончательно слетел с головы. Амелия стянула его с плеч и сжала в покрасневших пальцах. «Хватит, хватит, хватит, хватит…»

– Папа тобой очень недоволен…

Кто-то приближался сюда со стороны форта, только вот она не слышала.

– Нужно было тебе утонуть, прыгнув с той скалы.

– Нужно было мне утонуть, прыгнув…

– Амелия?

Девушка открыла глаза и выдохнула. Вокруг была всё та же серость: кладбище, лес, тропа и стены форта позади. И ветер опять затих. А её пальцы, наконец, оставили чепец в покое.

– Ты с кем-то говорила?

Амелия посмотрела на своего брата, чей возмужавший голос показался ей незнакомым. Но через пару мгновений всё пришло в норму. Девушка бегло оглядела его серый костюм из шёлка – пальто и жилет явно повидали лучшие времена – и улыбнулась. Он выглядел очень стройным в этой одежде. Как жаль, что у её брата больше нет достойных нарядов. В высшем обществе ему не было бы равных по привлекательности…

– Я просто разговаривала с Жеаном, – ответила Амелия.

– Ах, вот как! Прости меня, я помешал, – Джон было улыбнулся, но и эта улыбка быстро исчезла. – Всё же плохо, что они выбрали это место. Я хотел, чтобы его похоронили где-нибудь на холме, откуда были бы видны горы и лес.

– Да, знаю. Но это неважно. Жеан любил море больше, чем землю.

– А ещё он любил рассвет и чистый горизонт.

Какое-то время они постояли в молчании, пока, видимо, сам Джон не выдержал. Он сообщил сестре, что мистер Франклин нынче утром получил из Нью-Берна письмо.

– Кажется, я последняя, кто узнаёт его содержание, да? – Амелия натянуто улыбнулась, глядя на заметно помятый вскрытый конверт в руках брата.

А вот Джон совсем не улыбался, читая его содержание. Так она узнала, что губернатор провинции Северная Каролина, господин Артур Доббс, распорядился казнить троих индейцев-ирокезов за убийство Жеана Брунеля, а их соратников из племени выгнать на западные территории. Ирокезам отныне запрещено было возвращаться сюда.

Парень сделал паузу и взглянул на сестру, на её бесстрастное выражение лица. Она ничуть не ощущала себя удовлетворённой. Тех троих, замучивших Жеана, казнят. Остальных прогонят. Вот и всё. Амелия вздохнула. Её всё ещё грызло мерзкое чувство… будто этого было мало.

– И насчёт вождя катоба и его сына…

Амелия хмыкнула себе под нос.

– Я знала, что меня накажут. В конце концов, катоба хорошо ладят с местными. А я убила сына их вождя.

– Господин Доббс пишет, что вождь Нопкихи согласился на сделку во имя сохранения мира, – Джон перевернул лист. – Нас высылают из форта.

– Нас? Ты имеешь в виду…

– Всех нас. Всех наших людей. Дают срок – три дня на сборы. А взамен тебе не будут предъявлены обвинения, по причине… хм… – Парень запнулся на половине фразы, явно не желая произносить то, что было написано. – В общем, если катоба ещё раз пропустят через свои земли воинствующие с колонией племена, им тоже не поздоровится.

Вот, значит, как всё разрешилось. Амелия устало прикрыла глаза и задумалась. Вождь лишился своего сына, а она лишила крова почти семь десятков человек. И потеряла своего друга.

Взглянув ещё раз на могилу Жеана, Амелия подумала о том, что цена за пару глотков свободы в Новом Свете, где ей уже всё осточертело, оказалась слишком высока.

– Нам нужно идти, – сказал Джон. – Мистер Франклин ожидает. Сегодня вечером ирокезов повесят, а потом он вызвался сопроводить нас…

Ощутив раздражение, Амелия чуть не закатила глаза.

– Куда? Куда нам идти? Я и понятия не имею!

– Мы придумаем, – он мягко положил руку ей на плечо. – Даю тебе слово.

В тот же день троих избитых индейцев притащили на местную виселицу. Толпа вокруг собралась приличная: практически все жители форта пришли посмотреть на казнь. Амелия стояла в одном из первых рядов, ближе всех к деревянному помосту, но в одиночестве. Притихшая Магдалена, будто оглушённая последними событиями, хотела было встать рядом, но Амелия сама прогнала её.

В течение получаса всего процесса она наблюдала за ирокезами, отнявшими жизнь Жеана; они стойко держались, не опуская голов, пока Франклин зачитывал приговор и приказ губернатора всем собравшимся. А перед самой казнью полил дождь, тяжёлый и сильный. Однако практически никто не разошёлся.