Медальоны Россини

Глава 1. Где пока нет ничего необычного.

Мне хочется думать, что некоторые мои друзья и знакомые моих друзей прочитали, в основном, вымышленную историю про шесть тактов в которой, в водоворот описанных там событий попали персонажи, как имевшие прототип в прошлом, так и герои, полностью мной выдуманные.

Не буду скрывать, что я и сам, иногда перечитываю эту повесть, правда, исключительно, для восстановления в памяти хронологии событий. Мне также приятно осознавать то, что версия моего дядюшки Рубио, благодаря и моим стараниям тоже, останется на долгие годы воплощённой в камне, пусть и в зашифрованном виде, на одном из кладбищ Петербурга.

Впрочем, это не совсем шифр, а запись, сделанная на общедоступном языке и, я бы сказал, общемировом языке. И для общения на этом языке не нужны ни переводчики, ни какие-либо толкователи. Этот язык знают многие в мире и давно на нём общаются. А «расшифровать» эту запись можно, зная и умея читать с листа ноты и, поняв о каких мелодиях идёт речь. После истории, описанной в той повести, прошло уже достаточно времени, и я имел все основания полагать, что она осталась только в памяти некоторых участников тех событий.

Жизнь моя вошла в размеренный ритм, как и у большинства людей – работа, дом, выход на прогулку по выходным. Но, вместе с тем, она и изменилась существенно. По вечерам стали практически обязательными для меня прослушивания произведений композиторов прошлого. Да, это стало одновременно и моим хобби и необъятным миром удовольствия. Вдохновляясь удивительными сочетаниями волшебных звуков, я порой открывал футляр и подолгу смотрел на скрипку, завещанную мне Рубио. Иногда я даже начинал играть на ней, ощущая невероятную корявость своих пальцев и слыша чудовищно фальшивые звуки. Если пальцы разучились играть, то слух у меня, был, по-прежнему хороший. Но, эти неудачные попытки извлечь из скрипки хотя бы приемлемые звуки, к моему собственному удивлению, не расхолаживали меня, а наоборот, подталкивали пробовать ещё и ещё раз.

Говорят, будто бы Дарвин утверждал, что человечество научилось создавать музыку и наслаждаться ею гораздо раньше, чем обрело способность говорить. Быть может, оттого-то нас так глубоко волнует музыка. В наших душах сохранилась смутная память о тех туманных веках, когда мир переживал своё раннее детство.

Может я выдавал желаемое за действительное, но эти мои многократные попытки сыграть на скрипке хоть что-то приятное, становились всё успешнее. Правда, дальше первых тактов концерта Баха ля минор, дело пока не шло, но «Сурок» Бетховена, кажется первую вещь, которую дают сыграть детям в начальном классе, я уже осилил.

Вы не поверите, но я стал играть гаммы. Наконец, через тридцать лет после учёбы в музыкальной школе, я внутренне согласился, что без них не осилить игру на музыкальном инструменте.

Я поставил перед собой цель снова, спустя годы, сыграть чудесный концерт Акколаи, ля минор, который со мной разучивал в детстве мой дядюшка Рубио. Как оказалось, этот концерт считается ученическим и его исполняют дети в начальной школе. За эти годы я, конечно забыл, как он звучит, но на всю жизнь у меня в памяти запечатлелась волшебная мелодия каденции этого концерта. Её я и попытался сыграть, обнаружив ноты концерта у Рубио. Причём, когда я их нашёл в шкафу, мне показалось, что это тот самый экземпляр, по которому меня обучал Рубио. Дело в том, что тогда, в детстве, я нечаянно опрокинул стакан с томатным соком на стол и часть жидкости попала на ноты. Когда через день или два Рубио увидел это, то на некоторое время лишился дара речи. Дядюшка очень трепетно относился к нотам, тем более, что тогда нужную партитуру было очень сложно найти. Красноватое пятно, возможно, то самое, я видел на нотах и сейчас.

Глава 2. В ней, тоже, всё как-обычно.

После событий, описанных в истории про находку в архиве Рубио, я ещё несколько раз встречался с профессором Грановским. Пару раз у него на даче, один раз у меня дома и один раз Яков Львович пригласил меня на концерт в филармонию, где выступали в концерте четыре выдающихся виолончелиста из Японии с произведениями европейских композиторов 17-18 вв. Я удивился такому приглашению на концерт, относящемуся больше к сфере профессиональных интересов Грановского – он ведь был профессором по классу виолончели в консерватории – но, потом припомнил, как я ему неоднократно говорил о своём пристрастии к музыке и связал его именно с этим.

Но, как оказалось, приглашение на концерт было продиктовано не моим увлечением классической музыкой – ею увлекаются очень многие, а с репертуаром самого концерта. Дело в том, что среди авторов многочисленных произведений, которые были исполнены тут, присутствовали и Альбинони и Фрескобальди. Причём именно те мелодии, которые, как я думаю, на долгие десятилетия слились в мраморе в одном, малоизвестном для широкой публики месте, о чём повествовала первая история про архив Рубио.

При прослушивании этих произведений мы обменялись с профессором взглядами, которые вряд ли были понятны остальным. Но возникшее у меня стремление зайти после концерта к исполнителям и услышать их мнение, не вызвало одобрения у Грановского. Во-первых, я не знал японского, а все исполнители были японцами, а во-вторых, у службы безопасности филармонии могли возникнуть вопросы уже ко мне.

После концерта я поблагодарил профессора, и мы вместе подивились удивительному сочетанию двух мелодий в одном концерте, которое навеяло воспоминания о некоторых событиях прошлого. Я отправился домой и, кажется, каденция Акколаи в этот вечер получилась у меня чуть менее фальшивой, чем в прошлые разы.

Через пару дней мне предстояла поездка в Москву, в наш главный офис, на встречу с нашими итальянскими партнёрами. Я лёг спать пораньше, чтобы завтра ещё раз тщательно просмотреть все подготовленные документы к намеченной встрече.

Следующий день прошёл в интенсивной работе с бумагами и только вечером, взяв в руки скрипку, я самоотверженно стал бороться с диезами и бемолями в гаммах и этюдах. Затем я стал пробовать сыграть концерт Акколаи с самого начала. Дело продвигалось, откровенно говоря, с трудом и с явным скрежетом.

И тут я вспомнил упражнение, которому учил меня мой дядюшка в те далёкие годы. Он мне показал, что для тренировки беглости пальцев хорошо использовать такой приём: неподдающийся кусок произведения несколько раз проигрывается с сильным ударением – акцентом сначала на первые ноты, а затем, тот же кусок исполняется с сильным ударением на вторых нотах. И так много раз. Для примера… есть мелодия Чижик-Пыжик…Надо сыграть её вначале много раз так:

ЧИ жик Пы жик ГДЕ ты БЫЛ, пауза, НА фон Тан ке ВОД ку ПИЛ.

А затем много раз так:

чи ЖИК пы ЖИК где ТЫ был, пауза, на ФОН тан КЕ вод КУ пил.

Я вспомнил, что тогда, в юные годы, мне этот приём или, точнее, упражнение, помогало одолевать наиболее трудные места в исполняемом произведении. Поможет ли этот приём спустя тридцать лет, предстояло выяснить на практике. И я многократно выводил смычком странные сочетания звуков.

Время было позднее, и пора было ложиться спать – ранним утром предстояла поездка в Москву.

Глава 3. Рождение фантастического проекта

Если Вы случайно (скорее всего) или намеренно (что маловероятно) прочитали историю под названием «Загадка Альбинони» то, наверное, помните про большой архив классической музыки на компакт дисках, доставшийся мне от моего дядюшки Рубио. Спустя некоторое время, прошедшее с тех событий, во время прослушивания произведений композиторов прошлого, мне в голову постучалась, сначала скромно, а потом всё настойчивее, мысль сделать этот процесс максимально приближённым к концертному или театральному. Нет, обычное объёмное звучание от комплекта домашнего кинотеатра совсем не рассматривалось, даже с установкой большого плазменного телевизора. Как Вы, вообще, могли подумать такое?! Мысль, которая уже не просто настойчиво стучалась, а бесцеремонно поселилась у меня в голове, была гораздо масштабнее и кричала о том, что «…такого ни у кого нет».

Кроме того, в спорах со мной о целесообразности воплощения такой идеи, эта моя новоявленная сожительница приводила многочисленные, не лишённые оснований аргументы.

– «Это будет и ярко, и необычно, и поднимет степень восприятия на новый, до сих пор невиданный уровень. «И, вообще…—добавляла она, видимо, свой самый неубиваемый довод, – это, будет сверх атмосферно!»

Поначалу, я делал вид, что давно уже в такие сказки не играю и слушал её скептически, наслаждаясь тем, что ей не удаётся меня убедить, а тем более, задуматься об осуществлении. Но, постепенно, у меня в голове стал возникать образ этого необычного предложения. Затем я стал ощущать всю его захватывающую прелесть. Наконец, я стал обдумывать отдельные художественные и технические аспекты этого проекта. Закончилось же это тем, что я вообразил, будто бы давно горю желанием его осуществить. А настойчивые требования внезапно, непонятно откуда взявшейся мысли, соблюдать её авторские права, мною демонстративно игнорировались. Впрочем, сожительница не очень возмущалась, довольная реальной перспективой осуществления этого безумного проекта.

А заключался он в том, чтобы в одной из комнат моей квартиры сделать настоящий концертный зал с полной отделкой стен, пола и потолка в барочном стиле, с искусной резьбой, позолотой, хрусталём и бархатом. С ложей, балконами и, конечно сценой с занавесом. Всё это должно быть настоящим, с использованием полагающихся для этого материалов, только в размере то ли в два, то ли в три раза меньшем, чем в действительности. Последний вопрос про масштаб, эта самая мысль, чувствующая себя хозяйкой положения, благосклонно позволила решить мне самому.

Я и решал его, одновременно просчитывая массу других нюансов, возникающих в процессе. А финансовый вопрос, который пугал меня больше всего своей полной неопределённостью, я отодвинул в дальний уголок сознания где, впрочем, его легко обнаружила та самая мысль, считавшая себя автором идеи. Она ему быстро объяснила, что я недавно продал машину и деньги у меня есть. После чего они стали выступать единым фронтом, переходя в наступление в минуты, когда меня посещали сомнения.

Наконец, наступил день, когда я, взяв карандаш и бумагу, стал делать эскизы. Затем настало время прорисовывать модель всего зала. В своё время виденный мной домашний театр дворца Юсуповых поразил меня своей миниатюрностью, изысканностью и роскошью одновременно. Я захотел воплотить нечто подобное, только уменьшив всё в несколько раз.

И вот, в программе 3d моделирования я стал строить трёхмерное изображение моего концертного зала. Хм…звучит великолепно…Мой концертный зал! Повторив эти слова несколько раз, я, кажется впервые поверил, что начну воплощать задуманное.

Глава 4. От кегельбана до концертного зала.

В юности я тоже любил придумывать необычные устройства и многие задумки даже воплотил в своём старом доме. Например, меня не устраивала необходимость включать и выключать свет при посещении туалета. И если без первой операции было трудно обойтись, то вторая часто оставалась невыполненной. В результате возникали нешуточные дебаты о том, кто и на каких основаниях не выключил свет. Я решил автоматизировать процесс освещения этого уединённого помещения и, встроив пару кнопок в дверном проёме, добился эффекта, как на торшере. Первое открывание двери и последующее её закрытие приводили к включению света, а повторное открытие и закрытие этот свет выключали. Всё работало идеально и дебаты сразу же прекратились.

Спустя какое-то время я нашёл в коробках, оставшихся с детства, пластмассовый пневматический пистолет с патронами в виде пластмассовых палочек с резиновыми наконечниками. По задумке авторов, патроны при выстреле должны были прилепляться этими резинками к атакуемому объекту, символизируя победу стрелявшего. Но прилепиться они могли только к кафелю в ванной, и то, с пятой попытки и, если стоять в двух метрах от стены. Это было неинтересно, и к тому же, жестоко по отношению к кафелю.

Гораздо интереснее было стрелять во что-то, что может упасть, желательно с шумом, что и продемонстрирует меткость стрелка. Для этой цели прекрасно подходили разноцветные пластмассовые кегли, обнаруженные в тех же старых коробках. Они с умеренным грохотом шлёпались на пол, не причинив последнему никаких повреждений, да и сами после этого выглядели без заметных ссадин и кровоподтёков. Стрелять по ним было, как говорится, одно удовольствие. Однако подбирать их с пола и выстраивать заново, удовольствием назвать было затруднительно. Я не мог мириться с такими неудобствами и решил сделать маленький кегельбан, где кегли после падения последней из них, занимали вновь первоначальное положение. Вскоре новый проект уже висел на стене.

Он был посложнее, чем установка двух кнопок в туалетную дверь, но тоже не слишком сложным, зато крайне увлекательным. После падения всех кеглей, включался маленький двигатель и кегли, на прикреплённых к ним нитях, поднимались вверх, скрываясь за верхней ширмой. После этого двигатель начинал вращаться в другую сторону, кегли опускались и, после приземления их на своё место, выключался. Можно было стрелять снова. Оставалось только запастись достаточным запасом патронов, что и помогли мне сделать мои друзья и знакомые, раскопав их уже в своих старых детских игрушках и принося мне. Мы часто и подолгу устраивали состязания в меткости и называли мою новую игрушку кегельтиром. Теперь читатель вполне может понять на какую благодатную почву приземлилась мысль о домашнем театре и, надо сказать, одержала в непродолжительной борьбе убедительную победу.

Глава 5. Мой собственный театр.

И вот, спустя тридцать лет с тех юношеских забав и через год после того, как я попал в капкан, расставленный мне одной настойчивой мыслью, я стоял перед дверью с надписью – «Бельэтаж. Центральная ложа». Все работы завершены, всё оборудование смонтировано. Я открываю дверь и попадаю в слабо освещённое пространство в углу кабинета и, далее, поднявшись на две ступеньки, оказываюсь в театральной ложе с приглушённым светом внутри. Через неё открывается вид на миниатюрный концертный зал, ослепляющий своей барочной роскошью с рядами кресел внизу, балконами по бокам и сценой-подиумом напротив, в другом конце комнаты. Кресла в зале выполнены в половину от натурального размера из дерева и обиты бархатом. Бархатом отделана и ложа со стоящими в ней тремя креслами уже в натуральную величину. Хрусталь и позолота на лепнине переливаются отражённым мягким светом и создают волшебную атмосферу.

Определённую сложность в интерьере зала представляли стулья. Требуемых для моего проекта размеров в половину от стандартных нигде не было. Делать на заказ около ста стульев, а именно столько мне представлялось необходимым, получалось очень дорого. Пришлось уменьшить их число до сорока восьми. Я обязательно хотел сделать центральный проход и с двух сторон по двадцать четыре кресла, по четыре в ряд. Здравая часть мозга, оппозиционно настроенная к сформировавшемуся союзу первоначальной мысли и финансового вопроса, выражала бурный протест, крича во весь голос: «Зачем нужно столько стульев, если на них НИКТО и НИКОГДА сидеть не будет!!!». Но меня уже было не остановить, и я, как мне казалось, остроумно отвечал, что приведу целый детский сад для приобщения к музыке.

Но, конечно, главным в проекте была сцена. Выдержанная в том же барочном стиле, с тяжёлым занавесом и золотыми кистями, она была центром всего интерьера и её надо было продумать особенно тщательно. Занавес, кстати, был единственным движущимся элементом в этой конструкции. Я с самого начала отказался от каких-либо кукол и манекенов. На сцене стояли только простые стулья, ещё меньших размеров чем в зале, и на них лежали маленькие копии музыкальных инструментов, выполненные качественно и со всеми деталями. Стулья располагались так, как это бывает в симфоническом оркестре, а перед ними был установлен небольшой подиум для дирижёра. Создавалось впечатление, что музыканты отлучились ненадолго и вскоре вернутся.

Впереди оркестра справа мерцал бликами чёрный рояль. А слева, небольшим полукругом, расположились ещё четыре стула с лежащими на них двумя скрипками, альтом и виолончелью. Там же к стенке прислонился контрабас. Перед ними стояли пюпитры с нотами. Особую торжественность и красоту всей сцене придавал барочный орган в глубине сцены со множеством труб и богато декорированный.