На тихой глади

Гладь

На тихой глади – всё отражается точнее.

День начинался не с солнца.

Он начался с шороха. С жёсткого звука застёгивающейся молнии – рюкзак. С еле слышного щелчка – выключился ночник. Потом было тихо. Слишком тихо, как это бывает, когда кто-то новый живёт в доме и всё будто перестраивается под его ритм. Филя лежал с открытыми глазами, глядя в потолок. Считая крошечные трещины, линии, пятнышки. Один. Два. Три. Девять. Сбился. Снова сначала.

Филипп встал только тогда, когда шаги в коридоре стихли. Осторожно, чтобы не скрипнул пол, прошёл к аквариуму, как всегда. Рыбы встретили его с той неторопливой грацией, которую он так любил. Плавники чуть дрогнули, вода качнулась – они узнавали его. Он прикоснулся пальцами к стеклу, стараясь не дышать. Это был единственный момент утра, в котором всё оставалось прежним. Холод стекла, словно якорь удерживали его на месте, в колючей и шумной реальности.

Филя не любил отрываться от аквариума и не редко оттягивал момент отхода, считая. Один, два, три… включил свет, подсыпал корма, наблюдая, как тонкие хлопья ложатся на воду и исчезают в вихре движений. Рыбы – его покой. Его порядок. Его остров. Аквариум всегда идеален, всегда такой как должен быть: игрушечный замок с ассиметрично разрушенными стенами стоит ровно по середине, слева кучка из гладышей, а с права вверху прозрачный фильтр. Все было вымерено до миллиметра, но разноцветные рыбы, двигающиеся так, как хочется им не входили в этот порядок. От того аквариум был еще прекрасней.

Дверь открылась резко, без стука. Не так как дела обычно папа. С кухни пахло кофе. Уже. Не так как обычно. Новый человек, рушащий покой словно беспокойная рыба, но не поддерживающая общего порядка – пасынок. Даниил. Ему восемнадцать. У него громкий голос, резкие жесты и взгляд, который всё замечает. С ним неуютно. Он будто всегда хочет задать вопрос, который Филя не хочет слышать. Или не понимаем.

– Ты опять в аквариум уткнулся? – прозвучал голос с порога.

Филя вздрогнул.

– Да, – выдохнул тихо, не поворачиваясь.

– Слушай, ты же вроде не рыбак. Что в них находишь?

Он не ответил. Просто стоял. Ждал, пока тот уйдёт. Даниил, постояв на пороге еще пару минут, размешивая ложкой кофе и заполняя комнату режущим звоном металла о керамику, все же ушел, бросив на последок: «Ненормальный.»

𓆝 𓆟 𓆞 𓆝 𓆟

Школа была шумной, липкой. Как пленка на коже в жару. Филе казалось, что воздух в коридоре дрожал, звуки накатывали волнами: смех, шаги, удары мячей, крики. Ему хотелось свернуться, как улитке – внутрь. Он не любил шум. Не любил, когда говорят сразу много. Но было одно место, где он дышал легче – кабинет биологии. Там, в углу, стоял старый, но ещё рабочий аквариум. В нём жила пара сомиков и золотая рыбка с белым хвостом.

Он заглядывал туда каждый раз, как мимо проходил. Иногда просто смотрел. Иногда садился рядом и записывал в блокнот.

Сегодня он задержался там после последнего урока.

– Опять? – Биологичка, женщина в возрасте с глазами цвета хвоща, улыбнулась. – Я уже думаю, что ты рыбу приручаешь.

Он кивнул.

– Они спокойные. Они знают, когда ты рядом.

– Ты тоже знаешь, когда они рядом, – сказала она неожиданно мягко. – Знаешь, в городском парке на пруду вывелись утята. Красивые, пушистые, ещё желтые. Хочешь посмотреть?

Филя не ответил. Он не любил парк. Там слишком много людей. Но слово «утята» вызвало отклик. Странное, громкое слово, словно отражало саму утку. То как она крякала, как нелепо топала ножами, подбегая в крошке хлеба или как пугала рыб, проплывая над ними в воде Он подумал об этом весь путь, словно в этой утке есть ответ на все вопросы.

𓆝 𓆟 𓆞 𓆝 𓆟

В это же время, на другом конце города, Лия сидела на берегу того самого пруда. У неё был блокнот, в котором она вела наблюдения: как мама учила, по графику. Каждую весну – приход, выводок, поведение. Сейчас рядом плавала самка с пятью утятами. Маленькие пушистики, смешно кувыркающиеся в воде.

Лия сидела совершенно неподвижно. Солнце било ей в волосы, и они светились золотом. Её лёгкое платье, строго пастельно-синего цвета аккуратным атласным бантиков на талии, колыхалось от ветра. Она не любила говорить, если не нужно. Зато слушала – особенно уточек. Каждую весну она приходила к ним. Это был её порядок.

Мир уток был предсказуем. Там не нужно было угадывать смысл чужих слов или интонаций. Там не задавали лишних вопросов. И, самое главное – никто не смеялся, если ты молчишь.

Лие не нужно было поворачиваться, чтобы понять, что кто-то идет. Она просто чувствовала чужие шаги, выбивающиеся из тихой симфонии парка, его деревьев и пруда. За спиной раздались незнакомые, неуверенные шаги. Она сжалась, но не обернулась. Так было безопаснее.

Филя подошёл к пруду. Посмотрел на тихую водную гладь, нарушаемую только плавающими утками, слабыми очертаниями рыб в воде. Увидел жёлтых утят, точным строем плавающих за мамой. И… девочку. Тонкую, светлую, но не кусающуюся, как белый свет, а скорее спокойную и умиротворённую, как цвет воды в утренних лучах.. Похожую на лесную птицу, которая случайно села отдохнуть. Он хотел уйти, но не смог.

Она вдруг заговорила, не поворачивая головы:

– Если стоять тихо, они подплывут ближе. Они не боятся, если ты как дерево.

Филя замер. Он понял: она знает, что он здесь. И не против.

– Я умею быть как дерево, – сказал он.

– Тогда оставайся, – сказала она. – Их сегодня пятеро. Один хромает.

Филя сел чуть поодаль. Они молчали. Смотрели. Слушали. Вода плескалась тихо. Утята пищали. Всё казалось настоящим.

После, девочка осторожно сняла черные босоножки, поставила их на старый пень рядом со своим блокнотом и медленными шагами зашла в воду по щиколотку. Волны кругами разбежались от ее ног, ил зашевелился, вода потемнела, а рыбы и утки в страхе отплыли по дальше. Лия замерла, вглядываясь в робко выглядывающие из-за камыша желтые головые. Вскоре, самый смелый утенок выплыл из своего укрытия и медленно перебирая маленькими лапками подплыл к девушке, осматривая ее.

𓆝 𓆟 𓆞 𓆝 𓆟

Вечером он вернулся к аквариуму. Вода казалась другой. Свет падал иначе – скользил по стеклу, будто тёплый шёлк. Филипп присел, обхватив колени. Из кухни доносились тихие звуки: мачеха хлопнула дверцей шкафа, кто-то налил воду в чайник. Он отгородился от этих звуков, как всегда, аквариумом. Пузырьки воздуха поднимались вверх – равномерно, без спешки. Он смотрел на них, пока сердце снова не стало биться ровно.

Он взял альбом. Страница хрустнула, как снег под ногой. Подплыла гуппи – полосатая, с хвостом, будто нарисованным акварелью. Он медленно провёл линию – чёткую, мягкую, будто сам стал этой рыбой, скользящей в прозрачной тишине.

Затем потянулся за вторым листом. Бумага всё ещё пахла магазином и слегка – пылью. На этот раз он не рисовал по памяти. Он рисовал по ощущению. Утёнка. Маленького, с торчащими перьями и немного нелепым взглядом – настороженным, но не испуганным.

Он не знал, как её зовут. Девочку. Но знал, что её глаза были – как осенняя вода: неяркие, серо-золотые, но глубокие, с чем-то очень тихим внутри. Не тревожным – нет. Просто – другим. Он задержал карандаш, прежде чем пририсовать второй глаз. Хотелось, чтобы она смотрела не на него, а как тогда – мимо, но всё равно видела

Где-то внутри него что-то тихо сдвинулось. Не щёлкнуло – сдвинулось. Как будто сместился камешек в старом ручье, и вода начала идти по-другому. Он ещё не знал, что будут дни, когда он будет ждать этой тишины, где не нужно объяснять. Где можно просто быть.

Он ещё не знал, что они будут возвращаться на этот пруд. Что будут учиться говорить друг с другом, не нарушая тишины. Что в этой тишине начнёт прорастать нечто новое, важное. Нежное, как перышко, случайно прилипшее к носку ботинка. Такое, что даже дышать страшно – вдруг улетит.

Филя провёл пальцем по краю листа. Потом убрал оба рисунка в папку, как будто складывал туда что-то очень личное – и от этого немного хрупкое. Вода в аквариуме снова стала обычной. Или, может быть, он просто привык к её свету.

Он закрыл папку, прижал ее к груди и некоторое время просто сидел, глядя в стекло. Рыбы плыли как всегда – по кругу, мимо коряг, среди длинных водорослей. Но теперь казалось, будто они движутся чуть медленнее. Или, может быть, это он стал медленнее. Тише. Внутри всё приглушилось, как в лесу перед дождём.

Филипп поднялся, выключил свет – в аквариуме осталась только синяя лампа, и рыбы заскользили в этой синеве, как сны. Он ещё немного постоял, пока глаза не начали слипаться. Папка с рисунками лежала у него под рукой – он держал её осторожно, будто там не бумага, а живое.

Осторожно убрав вещи на свои места, он лег в постель, все еще глядя на аквариум и считая пузырьки, что медленно выскальзывали из фильтра. За окном моргала одинокая лампа. Мачеха говорила, что уличные фонари будут менять, но уже три недели этот мигал, как маяк в тумане. И всё-таки он нравился Филиппу. Была в нём ритмичность – и предсказуемость, которую он так любил.

Он закрыл глаза и попытался вспомнить голос девочки. Кажется, он не помнил ни одного её слова. Только как она стояла, по щиколотку в воде, и смотрела на уток. Как поправила волосы, когда ветер дунул. Как подошла ближе, но не слишком – и не посмотрела прямо на него. И это было правильно. Он не любил, когда смотрят прямо.

Утром, возможно, он нарисует ещё одну рыбу. Или снова утёнка. Или её пальцы – тонкие, с трещинкой лака на большом. Он не знал, почему это важно. Просто знал.

Перед тем как уснуть, он подумал:

Если бы она была рыбой, какая бы у неё была чешуя? Серая? Или цвета ивы в воде?

Сон пришёл, как он любил – медленно, без резких звуков. Через аквариум, через мягкий свет, через дыхание рыб.

𓆝 𓆟 𓆞 𓆝 𓆟

Через неделю они снова встретились у пруда. Был тёплый вечер – тот самый, когда небо чуть расплывается от жары, и вода внизу кажется стеклянной. Люди проходили мимо, кто-то кормил чаек, кто-то – собак. Но Лия сидела на берегу одна, как и в прошлый раз. Только теперь у неё в руках был блокнот.

Филипп подошёл неслышно. Он не знал, что сказать. Да и не был уверен, нужно ли. Она заметила его сразу, не обернувшись – просто слегка повернула голову, как птица, уловившая движение.

– Ты опять пришёл, – сказала она спокойно, без удивления.

Он кивнул. Её голос был ровным, почти музыкальным. Не резким, не требовательным. Просто существовал рядом с ним, как шорох воды или щебет где-то в камышах.

– Сегодня их шестеро. – Она чуть склонилась вперёд и показала на воду. – Один из них новый. Я знаю, потому что у него другой рисунок на клюве. Видишь?

Он не сразу увидел. Потом – да. У нового утёнка был чуть светлее кончик клюва и перо, торчащее на боку.

– Ты любишь их, – произнёс он. Не как вопрос. Как наблюдение.

Она кивнула.

– Я знаю про каждую из них. Как они двигаются. Кто кому уступает место. Кто шумнее, кто тревожнее. Иногда я думаю, что могла бы быть одной из них.

Он сел рядом, не слишком близко. Между ними лежал клочок выцветшей травы и тень дерева.

– А ты? – спросила она вдруг. – Какая у тебя рыба любимая?

Он на секунду замер. Потом тихо ответил:

– Стеклянный сомик. Он почти невидимый. Когда он плывёт, кажется, что вода просто… колышется.

– Я хотела бы быть прозрачной, – сказала она и задумалась. – Но, наверное, это страшно. Если никто не видит.

Он кивнул. Да. Он знал, что это – страшно.

Некоторое время они молчали. Вода поблёскивала. Утки шуршали, шлёпали лапками, перекликались. Лия развернула блокнот. Там был набросок – две утки и одна… рыба?

Он заметил это. Она подалась чуть вперёд, смущённо:

– Я не умею рисовать рыб. Но попробовала.

– Можно? – спросил он, протягивая руку.

Она подала ему блокнот. Осторожно, будто доверяла не бумагу – себя. Он разглядел рисунок. Рыба была немного неуклюжей, но узнаваемой – с тенью вдоль спины и прозрачными плавниками.

– Это… хорошо, – сказал он. – Очень похоже. На мою.

– Я видела твой рисунок в прошлый раз. У тебя был альбом. Я… немного посмотрела.

Он кивнул. Ему было не неприятно. Наоборот. Чего-то тёплого коснулось его внутри.

– Можешь… – Он замялся. – Можешь взять ещё один рисунок. Я принёс.

Он достал сложенный лист, на котором нарисовал утёнка. Не того, с пером на боку – другую, с чуть склонённой головой. Такую, какой он её запомнил.

Она разглядывала долго. А потом – улыбнулась. Нечётко, немного неловко, но по-настоящему.

– Это я?

Он не ответил, но она и не ждала.

– Я сохраню, – сказала Лия. – Я всегда сохраняю то, что важно.

Он кивнул. А потом – очень медленно, не спеша – положил свой блокнот рядом с её. И она не убрала свой.

Они сидели так до заката. Ни слова больше. Но этого было достаточно. Тишина между ними не казалась пустой. В ней росло что-то, ещё не сформулированное. Но настоящее. Как утята под пухом. Или стеклянная рыба – почти невидимая, но живая.

𓆝 𓆟 𓆞 𓆝 𓆟

Прошла ещё неделя, может, чуть больше. Лето вступало в ту свою фазу, когда дни начинали чуть-чуть укорачиваться, но воздух ещё оставался тёплым, как ладонь. Всё становилось мягче – цвета, шумы, даже сами люди казались медленнее, тише. Даже дома стало чуть тише: мачеха и папа каждый день ездили в деревню к ее родителям, а Даниил днями пропадал где-то.

Филипп не стал никому говорить, куда уходит. Просто взял альбом, два карандаша – твёрдый и мягкий – и пошёл. Он знал, что она тоже будет там.

Лия уже сидела у воды, на том же месте, с той же лёгкой сутулостью, как будто берег немного наклонял её вперёд. У неё была сумка с крошками хлеба и старый фотоаппарат – плёночный, серебристый, с чёрным ремешком.

– Он щёлкает мягко, – объяснила она, когда он спросил. – Цифровые – как лягушки. А этот – как крыло.

Парень кивнул. Понял.

Она протянула ему половинку булочки.

– Это не уткам, – добавила серьёзно. – Это тебе. Они уже наелись.

Филипп взял, смахивая с нее сладкую поспыку. Съел медленно. Было немного сладко, немного тепло. Потом они пошли вдоль воды. Утки не боялись их, уже привыкли. Плавали рядом, фыркали, хлопали по воде.

– Я придумала, – сказала Лия. – Что они говорят. Когда молчат. Они говорят: "Мы здесь. Мы рядом." И всё. Этого хватает.

Он остановился. Посмотрел на неё.

– А ты – говоришь это кому-нибудь?

Она посмотрела в воду, потом на него.

– Говорю. Сейчас.

Филя вдруг понял, что тоже говорит. Всё время. Не словами – рисунками, паузами, тем, как сидит рядом. И она слышит. Это было новое. Не страшное. Новое.

На обратном пути она взяла его за руку. Её пальцы были чуть прохладные, как у людей, которые много времени проводят на улице. Но хватка была крепкая. Он не вырвал.

Они шли медленно, почти в такт. Лия говорила:

– Осенью утки улетят. Но некоторые останутся. Я тоже, наверное, останусь. Не люблю менять место. Я – как вбитый колышек.

Он чуть сжал её пальцы.

– Я тоже. Мне… лучше, когда всё по кругу. Когда один и тот же берег. Те же шаги.

– Тогда мы будем по кругу. Вместе

Он не ответил. Просто шагал дальше, чувствуя, как это "вместе" уже прорастает внутри. Неброско, без фанфар. Как первая водоросль на камне. Как перо на утиной спине. Как чешуйка у стеклянной рыбы.

И даже если осенью утки улетят – они с Лией останутся. Потому что нашли в этой тишине не просто друг друга. А возможность быть собой – рядом. Без страха, без напряжения.

Он вернётся домой, положит её фото в свой альбом, рядом с рыбами. А она, может, напишет его имя на полях блокнота, маленькими буквами, как подпись к снимку.

И в этом будет любовь. Простая. Точная. Как всплеск в тёплой воде.