На всю жизнь и после

Пролог

Конец света для всех людей ничтожен в сравнении с разрушенной жизнью одного человека.

Большой город напоминал бескрайний океан, по которому вместо моряков ходили люди. Они не могли увидеть то, что творится в его глубинах, будто смотрели на водную гладь, а она не пускала их дальше. Город был щелястый, изрезанный темными переулками и хранящий в себе пустоты. Обширная территория отдалила жителей друг от друга, даже тех, кто каждый день терся плечами в тесных автобусах и душном метро.

Люди стали шумом сами для себя, даже сейчас они не замечают, как вокруг них происходит бойня. Она началась внезапно – в один миг невиновные стали преступниками, приговоренными к высшей мере наказания. На них охотились вчерашние друзья и знакомые, с которыми они накануне здоровались, болтали и делились планами, кому желали приятного дня. К такому повороту не сможет подготовиться ни одна душа, невозможно даже вообразить себе, как ты настраиваешься на событие, в которое отказываешься поверить. Ночь, когда это случилось, стала показательной и надолго поселила во множестве голов мысль о разрушительной силе их общества.

Виновные старались убежать, но за углом их ждал неукротимый огонь и всепоглощающая тьма. Примерно одному из десяти удавалось миновать вероломного наказания. Те, кому повезло меньше, натыкались на слепящий свет и леденящий холод…

По одному из темных переулков, широкому, холодному и безлюдному, бежала женщина с грудным ребенком на руках, а рядом с ней – мужчина. На них была одежда, что они успели схватить, когда в спешке покидали квартиру. Мальчика, которому еще даже не исполнилось и года, пришлось укутать с головой в серый шерстяной шарф. Молодая пара двигалась достаточно прытко, но их преследователь бежал еще быстрее. На вид это был обычный мужчина крепкого телосложения в белой рубашке и брюках. Когда он приблизился на расстояние пары шагов, в его руках появился моток цепи. Мужчина сделал рывок и стеганул по лодыжкам сначала женщину, а затем и ее мужа. Они упали одновременно; мать успела сгруппироваться и уберечь свое дитя от удара об асфальт. Падение обнажило головку мальчика с красным родимым пятном. Цепь исчезла, и на ее месте появился черный револьвер, его дуло и камора барабана испускали слабый красный свет. Карающее оружие в татуированной руке было направлено в безразличные лица молодоженов, только малыш начал морщить веки и лоб. Вот-вот раздастся его плач.

Глава 1

Летний дождь заставил поредеть улицы большого города. Юноша в черной кожаной куртке, который только перешагнул порог совершеннолетия, куда-то торопился, перепрыгивая лужи на тротуаре. Голову покрывал капюшон, а воротником черной водолазки парень закрыл лицо от назойливых капель, подгоняемых слабым ветром.

Местами вздувшаяся плитка под его ногами принимала на себя фонарный свет, искажаемый рябью от дождинок. Некоторые из этих фонарей, видимо, потухли навсегда. Но вывески бутиков и фары проезжающих мимо машин не позволяли нашему любителю черной одежды сбиться с пути или споткнуться о приподнятые плиты.

Оставалось пару кварталов до места, в которое спешил этот юноша. Но бесцеремонное опоздание на десять минут было неизбежно. Даже в школе учителя стерли языки, небо и зубы, ругая его за непунктуальность. Каждый день незримая магия, сглаз или заговоры не позволяли ученику соблюдать расписание. Причины всегда были разные, в основном, желание посидеть дома после завтрака с кружкой чая в руке и понаблюдать за двором. Нельзя отказывать себе в безмятежных удовольствиях ради своевременного начала тяжелого дня.

Но на этот раз причиной опоздания стала его самая любимая еда – пельмени ручной лепки. Кроме того, плотный ужин был обязателен и для спокойствия его бабушки, с которой юноша прожил всю жизнь, и для сеанса, на который он сейчас спешил. В пельменях обычно утопал лишь кусочек сливочного масла, который, плавясь, растекался по дымящемуся тесту, и больше никаких приправ и соусов не допускалось. Ему нравился первый пельмешек с самым насыщенным и искренним вкусом. Подул немного, надкусил меньше половины, и по рту вместе с каплями бульона растеклись мясные нотки. День пельменей был раз в месяц, можно сказать, что сегодня святой праздник – точно ничего плохого не должно было произойти.

Он не испытывал волнения или легких судорог в теле, которые обычно проявляли себя в преддверии чего-то неизведанного. На душе было спокойно – это его решение, и оно должно быть исполнено. Мысли о позднем возвращении домой причиняли больше беспокойства, потому что бабушка будет ругать внука долго и мучительно. Он не думал о ее переживаниях, в голове прокручивалась будущая лекция об опасностях этого мира и непослушании, переходящем все границы. Наш парень уже совершеннолетний, он чувствует себя взрослым, хоть таким является формально. Ему известны его права, но обязанности, как нарочно, туманны. С его возрастом нужно считаться, он больше не ребенок.

Молодой человек добрался до места назначения и стал напротив двухэтажного здания, неоновая вывеска которого извивалась в форме слов: «Тату-Салон». Он открыл дверь, потревожив дверной колокольчик, его взгляд остановился на мужчине, который сидел за стойкой ресепшена в противоположной от входной двери части комнаты. Расслабленное положение незнакомца резко сменилось на напряженное; юноше показалось, что на него сейчас смотрит готовая к выпаду змея в обличии человека. Лицо этого мужчины было бледным, застывшим в каменной маске; даже глаза ровным счетом никак не выдавали его мыслей.

– Добрый вечер, извините, сильно опоздал, – сказал молодой человек и улыбнулся, пытаясь ослабить непонятно откуда взявшееся напряжение незнакомца. – Запись на шесть часов.

После этой фразы сотрудник салона расслабился и бросил взгляд на часы справа от него.

– Добрый вечер, сегодня определенно ваш день, записей больше нет, но впредь лучше не опаздывайте, потому что дни бывают разные. Борис, верно? – мужчина встал со стула, уголки его губ растянулись, а глаза сузились. Улыбка была не просто натянутой, в ней даже не было желания быть похожей на настоящую – лицевые мышцы просто сложились в узор.

– Верно, – проговорил Борис тоном человека, который чувствует, что с его собеседником что-то не так. В голове промелькнула мысль об уходе, но она была проглочена второй: «Это место существует тут уже давно и дурной славой не пользуется».

Юноша снял капюшон, явив на свет люминесцентных ламп свою необычную прическу – спускающиеся до шеи светлые волосы с ярко выделяющейся чуть выше лба красной прядью, которую в этот цвет окрашивало родимое пятно. Лицо приятное, кожа бледная, а глаза темно-голубые. На вид обычный симпатичный юноша, но красные волосы, которые торчали в разные стороны, не могли не обратить на себя внимание. Борис часто ловил окружающих на том, как их глаза смотрят сначала вверх, а потом только разглядывают все остальное. В этот раз все было иначе, сотрудник салона не обратил внимания на пятно, будто его прикрыли ладонью.

Темноволосый мужчина с широкими плечами и острыми чертами лица был выше своего посетителя на голову. Он покинул стойку ресепшена и подошел к Борису, когда тот продевал вешалку-плечики в куртку. Рукава белой рубашки тату-мастера были закатаны выше локтей и обнажали предплечья, усеянные изображениями огнестрельного и холодного оружия. Они не составляли единый рисунок, а располагались обособленно, видимо, наносились в разные периоды жизни, хотя и выглядели достаточно свежо.

– Выспались, поужинали, алкоголь не пили? – спросил мужчина.

– Да, – без паузы ответил Борис.

Очевидно, что знание о соблюдении рекомендаций поднимет настроение любому сотруднику, потому что предвещает легкую работу.

– Эскиз и расположение мы с вами согласовали. Прошу, – он жестом пригласил Бориса в комнатку рядом со стойкой ресепшена. На этот раз улыбка была не такой широкой, а глаза и голос выражали глубокую безучастность, ощущалась фальшь в его добродушном отношении.

Судя по вместительности комнаты, это здание было когда-то парикмахерской, которая могла одновременно обслуживать пять персон. Вокруг царили чистота и порядок – чрезмерные, по мнению Бориса. Большое окно напротив входа было заклеено плакатом с плоским женским животиком, покрытым татуировками и многочисленными каплями. Под постером стояла кушетка для массажа с прорезью под лицо. Все поверхности, к которым мог прикоснуться человек, были замотаны пищевой пленкой. Рядом с кушеткой располагался столик, обклеенный специальным черным материалом с рамками из малярного скотча, а над ним возвышалась так же укутанная пищевой пленкой лампа на кронштейне. Подобное мумифицирование и опечатывание было необходимостью и данью стерильности.

– Вот вам салфетка, – мужчина оторвал от рулона крупный лист стерильной белой простыни, чтобы клиент положил ее под живот и голову, – располагайтесь на кушетке, как вам удобно, – он опять говорил безэмоционально, пусто, тщательно стараясь наполнить слова и без того заложенным в них смыслом.

Юноша перестал обращать на его странности внимание, как говорится, им вместе детей не крестить. Он расстелил салфетку на кушетке и снял водолазку, тельце у него было худосочное и более бледное, чем лицо. Борис лег, вставив лицо в предназначенное для этого отверстие. За пределами этой комнаты стояла тишина – похоже, они были здесь одни.

Татуировщик приближался к клиенту, шелестя эскизом.

– Для первой татуировки трапеция не лучшее место. Может, пока еще не начали, передумаете? На плече тоже неплохо будет смотреться.

– Нет, ничего не меняем.

Татуировщик попшикал на оговоренный участок спины. Орошаемое место подрагивало каждый раз, когда холодная жидкость касалась кожи.

– Расслабьтесь, все будет хорошо. Следующие тату советую планировать от запястий до плеч. Наберетесь опыта и до сосков когда-нибудь дойдете.

Опять эта эмоциональная недосказанность. Врачи и медсестры подтрунивали над дрожью маленького Бориса из-за боязни уколов, что вызывало стыд и легкую неприязнь, которые улетучивались с последними каплями препарата в шприце. Но сейчас штиль.

Борис почувствовал, как мастер что-то намазывает и проходится бритвой по коже. Татуировщик приложил макет и маркером нарисовал крестики, обозначив края эскиза, затем разглаживающими движениями наклеил копирку, примеряя ее по оставленным маячкам. Расправленная бумажка была аккуратно стянута, обнажая темно-сиреневые, местами прерывающиеся линии, которые складывались в силуэт, напоминающий ядерный гриб.

Татуировщик попросил Бориса повернуть голову, чтобы убедиться – мастер ставит новую, только что распечатанную иглу. Для этого молодому человеку нужно было вытащить лицо из этого похожего на сидение унитаза отверстия и положить щеку на его ободок. Мужчина уже в хирургических перчатках собирал машинку, устанавливая иглу, – небольшую спицу с ушком на обратной стороне. Он собрал основную часть прибора, которая не должна была прикасаться к телу юноши, еще до его прихода. Машинка напоминала змею, спрятавшую весь свой хвост в пакет, что хорошо сидел на ней, а ее голова была обмотана черным эластичным бинтом, заклеенным пластырем. На лампе висел эскиз. Борис опять погрузил голову в отверстие. Уши залило назойливое жужжание машинки, а мозг приказывал мышцам размякнуть, что они послушно исполнили.

Первое касание иглой растеклось по спине, напоминая легкий удар током: зудящий, сжимающий мышцы и вызывающий онемение. Это чувство раздражало ни в чем не повинные нервы и тянулось вместе с изящной линией контура татуировки. Каждое непродолжительное касание заставляло изнеженного клиента чувствовать себя проводником в замкнутой электрической цепи слабой мощности. Татуировщик не вел сплошную линию, а впрыскивал краску маленькими мазками и протирал салфеткой вздувавшиеся пятна крови и краски. Молодой человек стойко выдержал нанесение контура, он только стучал пальцами левой руки о край кушетки. Для него это было терпимо, но чтобы не думать о боли, старался придумать план, как он будет скрывать свой узор от бабули.

Мастер прервался, жужжащие звуки сменились на пластиковый треск. Борис оторвал свои глаза от белого кафельного пола и опять приложил щеку к ободку. Татуировщик менял иглу, видимо, она была для закрашивания, но в этот раз мужчина не удосужился предложить клиенту понаблюдать за заменой. Может быть, не хотел оскорблять его очевидными вещами – захочет убедиться, посмотрит, опыт уже имеется. Мастер и в этот раз все делал правильно: достал иглу из герметичного бумажного пакетика – один раз откроешь, больше обратно, как новую, не вернешь – и принялся ее устанавливать. Бориса эти действия не интересовали, но для собственного спокойствия он не отнимал глаз от рук татуировщика, пока тот не закончил. Тогда юноша вернулся к созерцанию пола, сосредоточился на нетронутой коже его спины и старался забыть о саднящем островке, который постепенно попускал болевой шок.

Татуировщик вернулся на исходную позицию, машинка опять протяжно затрепетала. Пальцы молодого человека ускорили свой темп, они сбивались с ритма, когда мазки стали крупнее, а промежуток между протиранием салфетками сократился. В голову заполз вопрос: «Зачем мне это все?» Борис в очередной раз поймал себя на мысли о совершении необдуманного поступка, он на него решился, но пустил все на самотек. Татуировка сможет привлечь внимание, если он снимет майку, или сослужит службу при его опознании, и на этом все. Ему хотелось смелого поступка, «салюта», который знаменует его зрелость и храбрость, только дело в том, что это станет мимолетным моментом яркого света, торжественного и необыденного, но его неминуемо поглотит тьма повседневности.

Татуировщик продолжал молчать. Молодой человек как будто бы понимал причину его молчания – сотрудник салона не хотел мешать мыслям посетителей и из вежливости не вторгался в чужие раздумья.

– А вы местный или с окраины? – вяло проговорил мастер, разрушив предположение Бориса. Он перестал наносить татуировку, ожидая ответа на вопрос.

– Я тут неподалеку живу, – ответил юноша, не задумываясь о внезапности подобного вопроса. Он хотел избежать таких заминок для скорейшего окончания сеанса.

– Пешком шли или…

– Пешком.

Татуировщик сразу же приступил к завершению рисунка. Сеанс продолжался около двух часов. Борис, одолеваемый скукой, бегал глазами по стыкам кафеля, представляя, что гоняет по желобу перламутровую бусинку. Оскверненное, возможно навечно, место пульсировало, казалось, передразнивая сердечный ритм. Машинка смолкла. Мастер тщательно натирал чем-то пенным место, о котором юноша хотел забыть, а затем, слегка придавливая, снял эти мыльные полоски и сдобрил кожу какой-то мазью.

– Можете вставать.

Клиент поднялся, разминая затекшие мышцы, и заметил, что простынка приклеилась к нему неровным влажным фартуком. Он немедленно избавился от нее, скомкал и оставил на кушетке. Татуировщик смотрел прямо на него и держал прямоугольное зеркало, из-за чего юноша смущенно опустил глаза вниз. Мастер указал свободной рукой на настенное зеркало слева и стал позади молодого человека, сопрягая отражения. На спине Бориса было именно то, что он хотел, именно там, где он хотел. По телу растекалось теплое чувство приобретенной вещи, такой новой и неизношенной, его собственной. Юноша легко улыбнулся.

Он аккуратно двигал мышцами и растягивал кожу, будто боялся сломать. Его движения заставляли ощерившуюся кобру шире раскрыть пасть. Он совершенно забыл о своих переживаниях по поводу татуировки и реакции бабушки. Полотно памяти будто постирали, избавив от въевшихся пятен совести. Борису даже не показалось странным, что его стойкие и логичные убеждения выветрились, как неприятный запах.

Мастер опять чем-то помазал татуировку и, приложив небольшой компресс, принялся заклеивать его края по периметру пластырем.

– Одевайтесь и подойдите к стойке ресепшена, я дам вам брошюру, – проговорил он своим безучастным голосом.

Борис подумал, что ему хотят всучить рекламу, но потом согрелся мыслью о подарочном сертификате. Загадочная бумажка оказалась памяткой по уходу за татуировкой. Он расплатился и принялся натягивать куртку, не используя трапециевидную мышцу и мышцы в ее окрестностях. Они обменялись прощаниями. Юноша открыл входную дверь и остановился, он не услышал колокольчика – его не было на месте. Татуировщик, видимо, снял его, пока клиент переодевался.

– После восьми шуметь запрещено, – ответил мастер на немой вопрос.

Всю дорогу до дома Борис обдумывал странное поведение человека, который его так замечательно обслужил. Он сразу находил объяснения его поступкам, и в конце концов мастер стал для него положительным персонажем сегодняшнего дня. Татуировщик говорил эмоционально нейтрально, чтобы не пугать его чересчур натянутой лживой улыбкой, которую обожает надевать обслуживающий персонал; назначение у нее одно – я твой друг, пока не расплатишься и не выйдешь за дверь. Работа была выполнена вообще без нареканий. Снятый колокольчик – значит, законопослушный гражданин.

Юноша остановился около аптеки рядом с домом, скользнул в карман за брошюрой, которую планировалось прочитать, лежа на кровати, и принялся искать в тексте названия необходимых средств для обработки тату. Откуда взялся такой прилив ответственности, неужели она заразна? Только зануды беспокоятся об этом, а он ведь не такой, уже не такой. Раз Борис все-таки достал памятку, то решил купить все необходимое: вата, заживляющая мазь без спирта, пищевая пленка, салфетки.

Жил он на последнем этаже пятиэтажного дома. Стоило приоткрыть входную дверь квартиры, как его встретил стремительно рвущийся к нему звук телевизора, а когда он зашел в прихожую, еще и бабушкин взгляд. Ее комната была слева от двери, чтобы увидеть посетителя, ей нужно было повернуть голову и немного наклониться. Бабушкины глаза не задержались на внуке надолго, она выключила телевизор и, шаркая, двинулась в его сторону.

– Добрый вечер, Боря! – протянула она своим уже поношенным, но все еще звонким голосом. – Что-то ты сегодня поздно.

Полноватая женщина в фартуке и тапочках приблизилась к нему достаточно близко. Краешки ее ноздрей ритмично двигались, но она молчала, оглядывая внука. Борис предусмотрительно разложил покупки по карманам куртки, которую сейчас вешал на крючок, чтобы избежать вопросов.

– Так еще десять, только темнеть начало. Что не так? – возразил юноша, стараясь быть вежливым и обходительным, хотя в голове крутились мысли, что с совершеннолетним нельзя обращаться, как с маленьким.

– Ни-че-во, – сказала бабушка и направилась в свою комнату, добавив: – А где ты был?

– В тату-салоне, – ответил Борис, пока, сидя на корточках, расшнуровывал обувь. Он сам осекся от своей честности.

Внук старался не шутить с бабушкой, потому что его юмора она не понимала и воспринимала все слова всерьез. Он застыл, в груди растекалось онемение от раскрытой тайны и ощущения бабушкиного острого взгляда, будто внутри него включили тату-машинку. Борис медленно поднял голову, бабулино лицо не выражало эмоций и бледнело на глазах.

– Я пошутил, – сказал Борис и изобразил улыбку.

Женщина ринулась к нему и начала задирать рукава, оттягивать вниз воротник, поднимать вверх кофту, оголяя пупок внука.

– Все-все, хватит, – внучок осторожно вырвался. – Это была шутка, ШУТКА! Я сказал неправду, – добавил он, поправляя одежду.

Выражение лица бабушки медленно перетекало в обычное состояние, но чувствовалось, что осадок остался.

Они разошлись по своим комнатам. Борис закрыл дверь и прижался к ней поясницей, чтобы не потревожить дополнительное пятно на его теле, и глубоко задумался. Приступы честности, ответственности, обеления окружающих – все это не про него. Эти мысли и действия, подобно молнии, проходили через его сознание, ему не удалось их поймать, избежать проявления, будто не он был ведущим в своих поступках, а кто-то другой. Все это происходило просто, как следствие нажатия кнопки. Вот только кто ее нажимал?

Содержимое квартиры, от обоев до мебели, не менялось уже на протяжении двадцати лет; только одежда, смартфон и ноутбук, которые Борис купил сам, были озорными внуками в компании стариков. Ему нужно через два часа поменять повязку и нанести на татуировку мазь. Он счел необходимым дождаться, пока бабушка уснет, и поэтому не переодевался. Скоротать время решил за поиском работы и рассылкой своих резюме.

Борис кончил школу месяц назад, но не стремился получить высшее образование. Он хотел поискать себя, не то чтобы ему пришлось себя когда-то потерять, скорее не нашел еще свое призвание. Приходилось разбавлять поиски и потребности в деньгах подработкой: расклейщик объявлений, официант, курьер. Такой способ заработка юноша практиковал, еще будучи школьником.

Он, сколько себя помнит, с детства рисовал, срисовывал, вырезал аппликации, выжигал по дереву и делал все, что могло излить образы, которые возникали в голове, в этот мир. Его работами была завешена вся комната, и только одна большая картина вышла из-под чужой кисти. Она висела над кроватью в красивой рамке из резного багета. Бабушка сказала, что картину написал их знакомый, который работал водителем автобуса и увлекался рисованием. Он изобразил маслом простой сюжет – портрет девушки, которая сидит в саду на лавочке в окружении цветов. Одета она была в обычное голубое платье, не старомодное, такие и сейчас носят. Девушка сидела, повернувшись направо, и смотрела вдаль. Огненно-рыжие прямые волосы, перекинутые через плечо, лежали на слегка выпирающей груди. Веснушчатая кожа была белая, как фарфор, а темно-синие глаза вызывали чувство загадочности и светлой надежды. Творения Бориса уступали этой картине по форме и содержанию, но юноша верил, что в будущем преподнесет кому-нибудь в подарок портрет лучшего качества.

Вольные и невольные наблюдатели его творчества спрашивали, ходит ли он в художественную школу, и предлагали пойти учиться. Приходилось отнекиваться, потому что в таких местах будет, как в обычной школе: между учителем и учеником нет прямой связи, она либо рассеивается на весь класс, либо рассыпается о формальные отношения. Борис хотел, чтобы его за руку провели по всем азам ремесла, показали, как их можно применять на практике, чтобы его наставник видел в нем друга или даже сына, а не ежедневное бремя. Проблемой, которая мешала поиску наставника, была необщительность. Естественно, идеальный вариант – поинтересоваться у знакомых с множества рабочих мест, которые у него были, но он стеснялся своих идей и желаний, считал, что они не для других, и что проблема разрешится сама собой.

К десяти или началу одиннадцатого бабушка обычно засыпала. Она могла приоткрыть дверь в комнату внука, встать в образовавшемся проеме и пожелать спокойной ночи, но в этот раз зашла внутрь. В руках у нее были вечерние покупки Бориса.

– Это что такое? Боречка, ты что, наркоман? – ее голос звучал обеспокоенно, и чувствовалось, что она вот-вот расплачется.

Он смотрел на бабушку, а его мысли бегали в поисках решения, как муравьи, когда на муравейник упала горящая ветка.

– Ты разве не это просила купить, бабуль? – спросил он спокойным голосом, но чувство, что его поймали за руку, сковало все тело.

Борис решил задать вопрос, чтобы из него опять не полилась блаженная истина.

Бабушкино лицо изменилось на застывшую, серьезную, неподвижную маску, она сопоставляла увиденное с услышанным.

– Спокойной ночи, – тихим голосом сказала старушка и вышла, закрыв за собой дверь.

Когда умолкли звуки телевизора в ее комнате, Борис переоделся в домашнюю одежду и отправился на поиски своих покупок, потому что бабушка все забрала с собой. Он обшарил кухню: нашел в нижних выдвижных ящичках шкафа пищевую пленку и салфетки, мазь оказалась в холодильнике, а вата, по всей видимости, лежала в аптечке в комнате бабушки. В принципе, для смены повязки хватало найденных предметов, и юноша не стал рисковать.

По рекомендациям из брошюры, необходимо поменять повязку через два-три часа. Борис стоял в ванной, снимал майку и уже опаздывал на час. Движения его были торопливы, будто он действительно выбивался из графика, эта суета была несвойственна для его непунктуальной натуры, тем более в таких мелочах. Темп пошел на спад, когда настал черед компрессу уступить свое насиженное место пищевой пленке. Борис осторожно потянул за липкие края пластыря, он боялся хоть как-то повредить свое новое приобретение, хотя прекрасно осознавал, что картинка находится в центре приставучей рамки. Он аккуратно сложил в несколько раз уже ненужную материю и убрал ее в сторонку. Юноша сегодня был сам не свой, раньше он скомкал бы бумажку и отбросил в сторону, а не обходился с ней так деликатно.

Он повернул смеситель от раковины к ванной – в нее саму залезать не стал, – открыл кран и принялся промывать татуировку теплой водой, поглаживая пресмыкающееся, будто на спине у него сложился комочком пушистый кот. Борис промокнул влажную кожу салфетками, как медсестра, которая собирает пот со лба хирурга во время операции, затем начал втирать заживляющую мазь, стараясь не пропустить ни единого раздраженного участка. Татуировка казалась навязчивым ожогом, беспрерывно напоминающим о своем существовании, пульсируя и испуская жар. Ему было сложно в одиночку перебинтовывать себя пищевой пленкой, он начал перематывать ребра, но на втором круге понял, что нужно было вести по часовой. Разорванная пленка упала на пол – вот он настоящий Борис. В следующий раз юноша повел правильно, но перебрасывать рулон через плечо и протягивать трубку за спиной стало для него главным испытанием. Покончив с процедурами, он натянул майку, убрал весь беспорядок и двинулся в сторону постели.

Ни последствия, ни татуировка, ни ее обработка не были замечены бабушкой, что позволило Борису заснуть без посторонних мыслей.

Глава 2

Открыв глаза, Борис увидел деревянный пол перед собой и полукруг желтого света, окруженного непроглядной тьмой. Клейкий сон неспешно ослаблял хватку. Щелкнувшая в голове мысль о пробуждении в незнакомом месте выдрала его из сонного состояния. В панике взгляд начал прыгать по сторонам, ударяясь о границы светового круга. Он сидел на стуле, его руки были за спиной, как ни странно, в удобном положении, а прямо над ним ярко горела лампочка. При попытке встать ноги не сдвинулись с места, будто нервы перерезали: ни единой судороги или спазма, полное неповиновение.

Буйная фантазия молодого человека начала вырисовывать общую картину происходящего – его похитили, накачали дрянью, связали и либо продадут, как товар, либо используют в качестве игрушки. Дыхание начало учащаться, было слышно, как оно сбивается, заполняя тишину комнаты. Помещение не пропускало шумов открытого мира за пределами его стен. Густая тишина и возможное нахождение пленителей неподалеку сдерживали Бориса от криков о помощи, которые скопились комом в горле.

Звуки туфель на плоской подошве мягкой и размеренной походкой двинулись в его сторону. Первым в круг света вторгся деревянный стул, а затем и его хозяин – татуировщик. Одежда на нем была прежняя, даже рукава подвернуты так же, будто юноша от него и не уходил. Мужчина поставил стул задом наперед и уселся напротив Бориса, уставившись на него привычно каменным выражением лица.

– Вы! – протянул Борис.

– Виктор, – спокойно произнес мастер.

– Зачем вы меня похитили, связали, держите здесь?! – кидал обвинения юноша, высвободив комок истерики, скопившийся у него в горле.

– Ты сам пришел, ты не связан и можешь уйти в любой момент, – проговорил Виктор своим пустым, безэмоциональным голосом, передразнивая темп собеседника.

Борис почувствовал, как немеет и пульсирует нижняя губа, и не заметил, что его рот непроизвольно открылся. Он никогда не страдал приступами лунатизма, да еще и для совершения таких масштабных походов – салон был в четырех кварталах от его дома.

– Я повторюсь, ты не связан, так что можешь сесть нормально, – сказал Виктор, выставив руки перед собой. Правая ладонь была раскрыта, а вот левая что-то сжимала в кулаке.

Юноша пришел в себя и на мгновение сосредоточился на своих руках, они были такими же непослушными и предательски бесчувственными, как и ноги. Он дал им команду хотя бы внахлест упасть ему на колени, что они незамедлительно сделали.

– А это тогда что? – спросил он. По голосу было слышно, что на место страха пришла наглость.

– Не знаю, затекли, наверное, – ни голосом, ни лицом татуировщик не показал насмешку, но такой интонации определенно не хватало. – Я знаю, что лунатиков нельзя будить, пока они ходят во сне, поэтому я просто за тобой приглядывал, – пока Виктор говорил, он искал что-то в телефоне, а затем показал экран Борису.

Одинокий стул был окружен кругом света на фоне непроглядной тьмы. Блондин с красным пятном на голове размеренно входит в кадр, трогает сиденье промакивающими движениями и садится, сведя руки за спиной. Его глаза стеклянные и безжизненные. В одно мгновение они захлопнулись, шея ослабла, а голова повисла, слегка покачиваясь. Для Бориса увиденное было дикостью, которая никогда с ним не происходила. Он решил не вдаваться в подробности, а любыми способами попасть домой.

– Ладно, прошу прощения, что побеспокоил, но мне нужно идти, – сказал Борис, растирая бедра. Он встал, опершись руками о колени, и остановился, не дойдя до края желтого круга. – Вы меня проводите, а-ам?

– Виктор, – сказал мастер, продолжая безучастно смотреть перед собой, и добавил. – Ты оставишь ее здесь?

На недоумевающем лице Бориса читался вопрос: «Кого ее?» Мужчина протянул левую руку в его сторону и раскрыл ладонь, в ней лежала кобра, как на татуировке, которую юноше сделали вечером, того же размера, цвета, только пасть была закрыта. Выглядело это так, словно плоский рисунок сошел с его тела и стал настоящей змеей, только окрас показался ему неестественным: глаза, язык и каждая чешуйка были одного аспидно-черного цвета. Пресмыкающееся подняло свою головку и плавно покачивалось, будто перед ним играл на флейте заклинатель змей. Кобра подняла кончик хвоста на уровень глаз и послала в сторону Бориса нечто похожее на воздушный поцелуй.

Он наблюдал эту картину, широко раскрыв глаза, и начал дрожащими руками ощупывать через одежду место, где должна быть татуировка. Но кожа над лопаткой не саднила.

– Забирай, – сказал Виктор, изображая неумелую улыбку. Его глаза при этом были пусты и не улыбались.

Он, наклонив ладонь, уронил змею на пол, но та не упала, а вошла в пол и снова приобрела плоскую форму. Свет и тени ложились на чешуйки естественно, казалось, будто на досках растянулась живая кобра. Она рванула к Борису со скоростью, не присущей ее виду, и скрылась в штанине своего хозяина. Юноша, испугавшись, упал на пол и обхватил бедро обеими руками, перекрывая, как он думал, змее путь. Борис не чувствовал, как она двигается под его одеждой, но через мгновение кожа над лопаткой начала саднить и пульсировать.

Сердце отбивало бешеный ритм, а по телу растекалось сковывающее онемение. Виктор, продолжая сидеть на стуле, повернул к юноше свое бледное лицо, которое на контрасте с темными волосами и черной одеждой казалось совершенно бескровным.

– Если попрошу тебя не бояться, ты же этого не сделаешь? – сказал татуировщик и, не дождавшись ответа, продолжил. – А если так?

Виктор щелкнул пальцами. Чувство страха пропало, будто его стерли тряпкой, как грязное пятно. Бориса это не удивило и не испугало, ведь внутри было пусто.

– Пожалуйста, присаживайся. Мне нужно тебе кое-что сказать.

Мастер дождался, пока юноша сядет, и только тогда приступил к рассказу.

– Твоя жизнь полна страхов, тебя воспитывали с их помощью: «Борис не отходи далеко от дома, играй под окнами, не дружи с этими детьми, не выходи на дорогу, убегай от хулиганов». Эти наставления из благих намерений сделали тебя мягким и трусливым. Ты всегда был легкой добычей для этих самых хулиганов. Кто-то довольствовался высмеиванием твоего пятна на голове, а кто-то хорошенько избивал тебя. Ты рос, и мир вокруг тебя становился шире, но и людей, которые хотели тебя обидеть, становилось все больше. Ты решил скрывать свои изъяны, свою суть, стал уподобляться своим обидчикам: курил и пил тайком, чтобы бабушка либо ее знакомые об этом не узнали, нарушал покой других людей или обижал слабых, вот еще и эта татуировка. Но в глубине души чувствовал, что ты другой и должен жить по-другому. В их мире для тебя нет места, эта мысль свербит внутри тебя. Верно?

– Верно, – ответил Борис сдавленным голосом.

Каждое слово татуировщика было правдой. Юноша понимал, что все сказанное должно хоть как-то на нем отразиться, но внутренний голос говорил, что нужно внимательно слушать Виктора. Тату-мастер стал владыкой его воспоминаний и чувств. Борис – листок бумаги в руках этого мужчины, и вся его жизнь была написана ручкой, а с этого момента запись велась карандашом. Мастер просто-напросто мог стереть лишнее или дописать необходимое.

– Кто вы такой? – еле слышно проговорил Борис.

Татуировщик молчал, уставившись на собеседника, а затем взглянул на запястье, словно на нем были наручные часы. Юноша удивленно поднял брови и почувствовал покалывание на щеках. Он не понимал, на что смотрит мастер, ведь, кроме татуировок, его руки ничего не украшало.

– Уже поздно, приходи завтра вечером, ровно в шесть, без опозданий. Ладно?

– Ладно, как хотите. Но сомневаюсь, что ответ на мой вопрос займет больше пары слов.

– Ночью все должны спать, чтобы быть полными сил и хорошо соображать, тем более ты сам рвался уйти. Вот возьми деньги на такси и отправляйся домой, на сегодня хватит с тебя потрясений.

Деньги он принял и не стал настаивать на своем. Виктор включил на телефоне фонарик, вмиг сожравший кусок густой тьмы. Вместе они вышли из помещения и оказались на пожарной металлической лестнице. Начало светать. Высокий забор из профлиста стало лучше видно, он вплотную прилегал к зданию, и, казалось, можно протянуть руку и коснуться его. Лестница вела прямо к черному входу, они не стали заходить в него, а обошли дом и, преодолев калитку из того же профнастила, вышли к входной двери тату-салона.

– Перед сном себе голову не забивай и хорошо выспись, – дал напутствие мастер, пока его гость садился в такси.

Машина развернулась и через несколько метров задела светом фар два темных силуэта, которые привлекли внимание Бориса. Он уперся коленями в сиденье и смотрел на них через заднее стекло; обе фигуры, судя по положению их тел, и насколько рассветное солнце позволяло оценить внешний вид незнакомцев, провожали взглядом такси. Через пару мгновений они скрылись во мраке переулка.

Борис зашел в дом, бабушка спала. Сразу ударили в нос запахи травяного шампуня и уксуса, которые витали в прихожей.

Заснуть не получалось. Его не отпускали события, произошедшие несколько часов назад. Волшебство в реальном мире, то, что он видел, не могло быть ловкостью рук. Фокусы выглядят, как что-то сверхъестественное, но имеют свой скоротечный темп и, как ни крути, они ограничены рамками, в которые их загоняют, есть еще слабые места: стоит посмотреть с другой стороны, нарушить равновесие иллюзиониста или незаметно сломать реквизит – магия рушится. Если мастер легко бы обманул его зрение, как ему удалось обмануть осязание? Ведь Борис почувствовал, как возвращается жжение после татуировки.

Кто такой Виктор?

Юноша услышал в комнате звук щелчка пальцами, и его начало засасывать в сон.

Глава 3

Борис проснулся от душного тепла и мокрых ног под одеялом. Он открыл глаза и вяло пощупал спину через майку. Утро всегда давало ему надежду, что ошибки, боль и страх остались во вчерашнем дне или их не было вовсе – поспал, и жизнь – с чистого листа. Вера, что все произошедшее накануне – это сон, была сильна только первые секунды после пробуждения и ослабевала при ощупывании беспокоящих мест или вслед за вернувшимися, как по сигналу таймера, воспоминаниями. Кожа на спине пульсировала от слабого нажатия, этого признака существования вчерашнего вечера было достаточно, но вот для убеждения в реальности ночи улик явно не хватало. Он сел на кровать, не обращая внимания на припекающее спину солнце, – бабушка специально отдергивала шторы по утрам, чтобы внук не проспал весь день, – и принялся вспоминать события вчерашней ночи или, вернее, сегодняшнего утра. Клишейную мысль, что это был сон, отгоняли детальные воспоминания о разговоре на чердаке: для сновидения все последовательно, логично и накрепко пристало к памяти.

– И еще это краткое содержание истории моей жизни от человека, которого я вижу второй раз, – сказал Борис раздраженно и достаточно громко для разговора с собой, как будто объяснялся с кем-то.

Каждое утро, сидя на кровати, юноша чувствовал, что у него в этот момент есть только прошлое, потому что оно, в отличие от будущего, уже произошло и не принесет ему подножек судьбы. Лишь прошлому можно было доверить заполнение своих мыслей после пробуждения; вчерашние события, какими бы плохими они ни были, не рискнут повториться, а если им это удастся, то Борис будет готов. От нежелания думать о завтрашнем дне или даже о следующем часе он успокаивался и расслаблялся. Что еще нужно с утра, кроме легкости в теле, голове и душе?

Дверь открылась, впуская аромат оладушек, так их любила называть бабушка.

– Бо-о-оря! Умывайся и иди кушать, – говорила она ласково, заманивая солнечной добротой к столу.

Комнату начал заполнять настырный запах масла, который, наверняка, широкой поступью вторгался в пространство лестничного пролета. Внук продолжал сидеть на кровати и легко улыбнулся, глядя на бабушку. Он не хотел ничего говорить, а только игриво кивнул, прижав подбородок к груди, – если бы Борис не был таким худым, то выдавил бы второй, а может и третий подбородок наружу. Юноша встал и начал заправлять постель. Вдруг резкий разряд поразил каждую клетку в его груди, – молодой человек по привычке спал в майке на два размера больше, и место над правой лопаткой оголилось, обнажая творчество загадочного тату-мастера. Борис повернулся напряженным торсом, хвала матушке фортуне, бабушка уже ушла, и можно было выдохнуть. Переодевался наш герой смело, стоя лицом к двери.

Пыша свежим дыханием, которое вязло в густых масляных испарениях, молодой человек в черных спортивных шортах и синей майке появился на кухне. Центр стола украшало широкое блюдо, заполненное пирамидой остывающих оладий, с ним соседствовали блюдца со сливовым вареньем и сметаной. Бабушка в старомодном платье стояла у газовой плиты, упершись одной рукой в бок, а другой, согнутой в локте, держала вилку. Когда внук вошел, она одним глазом следила за оладьями, а другим смотрела выпуск новостей.

–Ба, дашь тарелочку? – подлизывался Борис, присаживаясь за стол.

– Ешь над блюдцем, нечего лишний раз посуду марать! – ответ был строгим, но не настолько, чтобы почувствовать себя виноватым.

Внук хоть и был совершеннолетним, бабушка все равно продолжала его воспитывать, для нее он по-прежнему тот малыш, которого она нянчила в детстве. Точнее сказать, за восемнадцать лет Борис все-таки поднялся на одну ступень, стал так называемым «взлослым» – может работать, принимать решения, пользоваться благами, доступными совершеннолетним, но пить, курить, заниматься непотребствами и задерживаться допоздна категорически запрещено. Боря не перечил своей бабушке, которая была единственным родным для него человеком – кровно и душевно. Он старался подавлять свои капризы и следовать ее наказам.

Первый кусочек оладьи, покрытый густой белой сметаной и тягучим вареньем, растекался во рту сливочной прохладой и сладостью сливы. Бабушка взяла вторую вилку с блюдца, которое стояло рядом с ней, на кухонном гарнитуре, перевернула оладьи, цепляя их по бокам двумя приборами, и вернулась в свою позу.

На экране телевизора ведущий зачитывал новый сюжет новостей:

«В городе Пампа совершено очередное убийство. Жертвой налетчиков стал молодой парикмахер, который не более месяца проработал подмастерьем в салоне на окраине города. Найденные следы и описания очевидцев поставили полицейских в тупик. О неожиданных находках и последствиях налета расскажет Герман Лавров».

В темном помещении мелькали вспышки фотокамер, блестели осколки зеркал на плиточном полу, всюду валялись флакончики, машинки, подлокотники и спинки кресел. Стены, пол и потолок были изрезаны глубокими полосами. На фоне сменяющихся кадров заговорил приятный молодой голос:

«Вчера вечером шестнадцатилетний подмастерье задержался после закрытия парикмахерской. Тогда, по версии следствия, в салон вошли двое неизвестных, после чего завязалась потасовка. Нападавшие скрылись с места преступления, оставив нетронутыми ценные вещи, аппаратуру и деньги».

Кадр сменился – немолодая женщина с объемной прической пшеничных волос показывала пальцем в переулок и возмущалась:

«Вот он туда побежал, весь в черном, худой, невысокий. Одно слово – малолетнее хулиганье. Лица я не разглядела. Он меня сбил, когда я мимо парикмахерской проходила. Выбежал… плакал, ревел прям».

Борис подавился оладьей и еле слышно откашлялся – он узнал то место. В том же районе был тату-салон Виктора, именно там стояли те черные силуэты.

– Чтоб допоздна не гулял! Как стемнеет сразу домой! – наказала бабушка.

– Да, хорошо, – он встал из-за стола и пошел на выход.

– Опять в облаках витаешь, – шутливо сказала женщина, а когда внук повернулся, выставила левую щеку вперед и постучала по ней указательным пальцем.

Юноша подошел к бабушке с добротой в глазах и чмокнул ее, слегка подав губы вперед.

– И не забывай, – в голосе и глазах старушки чувствовалась мягкая серьезность.

Борис кивнул, хлопнув ресницами.

Тут внимание обоих привлек корреспондент, который наконец-то показался. Молодой светловолосый красавец держал микрофон с зеленой надписью «Сейчас» и вещал:

«Сейчас вы видите на экране фото хозяина парикмахерской. По показаниям очевидцев, он находился целый день в салоне и даже после его закрытия. Но после событий вчерашнего вечера скрывается и не выходит на связь».

На фото, как из паспорта, было лицо мужчины анфас. К отличительным чертам, если их можно назвать таковыми, относились первые морщинки и залысины, которые оставили мало места для жидких каштановых волос. Борис запомнил это хмурое лицо, вдруг на него наткнется, но, скорее всего, он, как и все телезрители, забудет его через несколько минут.

Дальше по плану была прогулка, ему хотелось переварить последние новости и оладушки на свежем воздухе. Одетый в джинсовые шорты и белую майку, юноша вышел на прохладную лестничную площадку, и тут со шлепком тапок о первую ступеньку в его голове расцвела мысль, благодаря проявившейся вчера неведомой силе. Он вспомнил, что татуировка после сна так и осталась необработанной. Парень щелкнул языком, вздохнул и вернулся в квартиру. Он сверился с брошюрой – рекомендации для второго дня не отличались от процедур первого. Со свежей пищевой пленкой на спине Борис вышел из квартиры; настроение стало немного лучше: хоть одна обязанность перестала на нем висеть. О встрече в шесть он тоже не забыл. Она оставалась единственной тяжестью этого дня.

– Ладно, будет желание, тогда пойду, – проговорил он энергично, убеждая самого себя в сказанном.

Любое неизвестное или неприятное занятие хочется отсрочить, а потом невзначай забыть или сделать нехотя. Так поступил бы любой нормальный человек, но в случае Бориса, в котором горячо пылал интерес, чувство страха и легкая лень, чаша весов все-таки склонялась в сторону встречи с татуировщиком.

На улице парило, множество луж под ногами, а на голубом небе – ни единого облачка, только ярко-золотой диск солнца. Выйдя за пределы своего двора, Борис увидел посреди выходного дня двух спутников каждого его будничного утра – женщину средних лет и жизнерадостного корги. Собака улыбалась и, свесив на бок язык, прыгала в зеленой влажной траве, которая росла выше торчащих ушек питомца. Этот корги мог озарить солнечными лучами даже самый пасмурный день Бориса. Юноша тоже улыбнулся. Хозяйка пушистика держала его на поводке и застыла как столб на краю дорожки. Молодой человек надеялся, что она разделяет с ним отношение к этому животному, но женщина стояла спиной, и понять это не удалось.

– Надеюсь, она хорошо к нему относится, – пробормотал Борис под нос, а когда прошел мимо четвероногого питомца и его хозяйки, продолжил нормальным голосом. – Хотя в противном случае он бы не был таким жизнерадостным. У корги шерсть так интересно растет: светлый треугольник под мордочкой, а все остальные места золотистые – прямо королевский фрак. А почему я вообще решил, что это кобель? – Борис приложил палец к подбородку и поднял правую бровь вверх, а затем посерьезнел и, сжав кулак, добавил. – Так, не отвлекаться! Нужно решить, что делать с татуировщиком.

Юноша замолк и вел монолог уже в своих мыслях:

«Кто он такой? После всех этих магических штучек вариант с маньяком можно отмести. Способен он на что-то большее: вывернуть душу наизнанку, управлять волей людей, отнять жизнь этими фокусами?»

Побочным эффектом одиночества, помимо разговоров с самим собой, была еще хорошая фантазия. Она сейчас беспощадно рисовала небо во всех оттенках красного, мир в огне, закованных в цепи людей, которых подгоняют кнутами и трезубцами гротескные демоны разных форм и размеров. На самой высокой башне, выросшей прямо из земли и окруженной гигантскими трещинами, восседает на покрытом шипами зловещем троне краснокожий татуировщик с короной из толстых черных рогов.

– Так! Ну, это слишком, – юноша выдернул себя из мира фантазий, который начал поглощать его мысли, уводя от важных размышлений.

«На данный момент известно, что он может материализовать, даже можно сказать, оживлять татуировки и возвращать их на свое место под кожей, но это не объясняет внезапный приступ лунатизма и мою навязчивую покладистость вчера и сегодня. Может, он хочет позвать меня в ученики? Чем тогда мне отплатить за это? Надеюсь, не вечными страданиями. Фантазия, угомонись! Да, и не забыть бы про двух человечков в черном, хотя, может быть, это просто совпадение».

У Бориса разыгралась жажда, и он решил заскочить в магазинчик. Стоя у раскрытого холодильника, юноша изучал бутылки с водой, брал одну и после осмотра принимался за другую. Вдруг, что-то аккуратно закрыло дверцу. Его глаза широко распахнулись, и резкими поворотами туловища он стал оглядываться по сторонам. Никого рядом не было. Должно быть, в магазинах начали устанавливать холодильники, которые закрываются автоматически, – высокий уровень недоверия к покупателям. Поэтому Борис решил доставать по одной и разглядывать уже с закрытой дверцей.

Причиной тщательного осмотра каждой бутылки стала перебранка между кассиршей и престарелой женщиной. Все началось с падения бутылочки оливкового масла на пол рядом с кассой – неподалеку как раз стояли холодильники. Конфликты привлекали Бориса, хоть он сам ни с кем не ругался – тактика всегда была одна: убегай и прячься. Ему хотелось найти причину спора, разложить его по косточкам и вынести вердикт.

Женщина повторяла снова и снова две фразы после каждого аргумента кассирши:

– Это не я виновата! Я не буду за это платить.

– А наша в чем вина?! Надо было на ленту положить на бок, а вы стоя поставили, да еще и на край. Лента поехала, и бутыль упала, – ответила продавщица, теряя самообладание и повышая голос.

Кассирша постоянно указывала на масляное пятно в осколках, которое убирал другой сотрудник магазина.

– Ваша лента не так работает, а я виновата?!

«На своем поле оказалось тяжелее играть, – подумал Борис и ухмыльнулся. – Почему всегда так? Все же очевидно, а они упираются. Ругаются только ради того, чтобы ругаться и портить другим жизнь. Я слышал, что такие люди насыщают себя энергией, когда зубами вгрызаются в конфликт, – попил кровушки ни в чем не повинного персонала и ходит довольный остаток дня, а завтра опять на охоту».

– Вам уже пора, – сказал третий женский голос у него под ухом, но тепла дыхания и присутствия человека за спиной он не почувствовал.

Борис обернулся – никого, а когда повернул голову обратно, увидел, что в правой ладони у него бутылка с водой, а в левой черная кобра, которая смотрела на него, наклонив крохотную мордочку на бок. Юноша прижал руку со змеей к груди и хотел уже выбежать, но его правые нога и рука не послушались, будто их наглухо закатали в гипс. Он увидел, как пальцы, а именно мизинец, безымянный и средний, без команды открыли холодильник и поставили бутылку на место, пока большой и указательный придерживали ее за горлышко. После того как дверца закрылась, к конечностям вернулись чувства. Пару секунд он стоял и смотрел круглыми от страха глазами на свои трясущиеся руку и ногу – дрожало только полтела – а потом выбежал на улицу.

Укромное место за углом магазинчика Борис нашел наспех. Он убрал руку от груди – кобры там не было.

– Не беспокойтесь, я вернулась на место, – женский голос был милый и нежный, а еще в нем присутствовали нотки услужливости. – Обычные люди не могут меня видеть, но чтобы не волновать хозяина, я вернулась на место.

Юноша пытался приструнить дыхание, разыгравшееся от спринта на короткую дистанцию, вдохнул, запихивая в себя жирную порцию воздуха, и, наконец, спросил:

– А какие люди тогда необычные? – он повернулся так, будто разговаривает со своим правым плечом, прикрывая рукой губы.

– Вы и мастер Виктор. Есть еще другие, которых по именам я назвать не могу, потому что их не знаю, но Вам не следует опасаться, что они увидят меня, для них это обычное дело.

– Кто они? Что они такое? Они такие же, как Виктор?

– Мне больше известно про себя, а об остальных я знаю меньше, чем Вы хотели бы. Виктор сможет ответить на ваши вопросы, я появилась, чтобы напомнить о встрече.

– Ладно, знаешь о себе – расскажи тогда о себе. Твой голос – я где-то уже его слышал.

– Я взяла его из ваших воспоминаний. Мне он очень понравился. Ваших ушей касалось так много прекрасных девичьих голосов. Жалко, конечно, что голоса – это все, что Вас касалось.

Борис хмыкнул и насупился.

– Ближе к делу! Эти два дня я делаю то, что не хочу. Я не даю команду, а тело двигается, рот говорит, мысли не в ту сторону думают. Это ты делаешь, или тоже твой мастер?!

– Это не я, клянусь! А что касается мастера, у Вас запланирована встреча, вот и спросите у него! – интонация у кобры была радостная, что не могло не разозлить Бориса.

Он надавил ногтями на татуировку, не обращая внимания на острую боль, которая жаром растекалась по правой лопатке.

– А ну, выкладывай быстро! Не скажешь, ногтями тебя сдеру, – впился еще сильнее.

– Я ничего больше не знаю. Спросите у мастера. Вам уже пора. Вы обещали не опаздывать, – тараторил дрожащий голосок. – Если сейчас выйдете, успеете к назначенному времени.

– Что не ясно?! Если не…

Борис попятился вперед и чуть не упал на колени. Обернулся – опять никого. Его словно толкнули в спину две увесистые ладони, которые этим хотели сказать: «Что встал?! А ну, пошел отсюда!» Он услышал, как бьется сердце и учащается дыхание. Страх – привычное чувство, которое было его вечным соседом и ревнивым спутником жизни. Простейший инструмент дисциплины, который полезен для воспитателя: тратишь меньше пластырей на разбитые коленки, реже выслушиваешь людей, которым воспитанник доставил неприятности, ниже вероятность его потерять. Сам объект такого воспитания не ожидает за углом что-то новое и интересное, как раз наоборот, он готовится к встрече со страшными монстрами. Недоверчивость превращает жизнь в замкнутый круг – путь, который не сулит новизны и радости, только постылую обыденность; поражение в конкурентной борьбе с более смелыми и амбициозными. Воспитатели выигрывают, а воспитанники проигрывают.

В данный момент происходящее выходило за все привычные рамки, взращивая вьющиеся, толстые лианы страха, из-за невозможности побороть то, что за гранью человеческого понимания. Неизлечимые болезни вызвали бы меньший трепет, потому что они известны и в достаточной мере изучены, как и методы продления жизни или облегчения последствий для больного. Неполная картина происходящего не просто пугала Бориса, она ужасала всей глубиной его беспомощности и жгучим сожалением, которое ползало и извивалось, уподобляясь склизким червям, глубоко в груди. Он вляпался в ситуацию, от которой ему не отмыться.

– А что он сделает, если я не пойду? – его голос звучал, как писк забившегося в угол щенка, испугавшегося незнакомцев.

– Мне это точно не известно. Ваше сердце сейчас из меня всю краску выбьет, – голос вибрировал, будто юношу усердно шлепали по татуировке. – Мой хозяин трус?

Ответа не последовало. Борис сел на корточки и обнял колени, уткнувшись в них лицом. Глаза увлажнились, глотка сжалась, а ладони подрагивали.

Когда он вынырнул из своей баррикады, из него полились слова:

– Раз он хочет, чтобы я пришел к нему, я приду. Я не должен бояться, нет, я не хочу больше. Весь этот бред должен поскорее закончиться, – Борис встал, опершись на колени, и пошел в сторону тату-салона, крепко сжимая дрожащие кулаки.

Ему не хотелось, чтобы на протяжении всего пути его мысли были поглощены чем-то негативным, проще говоря, не было желания себя накручивать, поэтому он думал о голосе своей новой спутницы:

«Он такой мягкий и, можно даже сказать, сладкий, если сравнить с чем-то, определенно это будет зефир или пастила. Он кажется до боли знакомым, но все женщины и девушки в моем окружении звучат по-другому. Может, я услышал незнакомку на улице, что и отпечаталось в моей памяти. Хотя, если бы я встретил девушку с таким ласковым и прекрасным голосом, то, несомненно, влюбился бы, не обращая внимания на ее внешность или скверный характер. Но нашей любви не суждено было сбыться: из-за моей безнадежной робости, я не посмел бы даже на нее посмотреть, не то чтобы подойти и заговорить».

Задумчивый и серьезный юноша не был одинок на своем пути. Субботний теплый вечер приглашал людей разных возрастов на прогулку. Во всей этой толпе, которая циркулировала по артериям городских дорог и тротуаров, шероховатых, как кожа на мужских щеках после неумелого бритья тупым станком, в этом потоке жизни Борис пытался себя отвлечь, убедить, что ему ничего не угрожает, и все будет хорошо. Мимо проносились велосипеды и самокаты, парочки, одиночки, мамочки с колясками и компании шумных детей. У всех кожа имела слабый персиковый оттенок от красно-оранжевого заката, который заодно красил ряды тонких перистых облаков.

Воздух становился прохладнее, а вечер заряжал всех своей энергией.

Как только Борис преодолел большую часть маршрута, он затылком ощутил, что его сверлит чужой взгляд, обернулся и сразу поймал глазами парочку, которая следовала позади него по практически пустому тротуару. Две темные фигуры молодых людей были далеко, он мог разглядеть только их черную одежду и обувь. Преследователи, наверняка, приняли к сведению, что их цель слишком пристально за ними наблюдает. Юноша не стал прибавлять шаг, потому что дуэт, похоже, не спешил его нагнать; люди в черном старались поддерживать один темп и расстояние до объекта слежки. Для проверки своей догадки Борис повернулся еще раз, пройдя несколько метров, – незнакомцы подошли ближе. У них было много чего общего: рост и худощавое телосложение, да и тряпки, с виду, носили одинаковые, только лиц не удавалось разобрать из-за низко натянутых капюшонов.

Голова роилась вариантами о сбросе хвоста. До салона татуировщика оставалось полквартала, поэтому любое быстрое действие будет полезнее, чем взвешенный план. Борис развернулся всем телом, встречая преследователей раскрытой грудью, но хвост испарился, оставив в одиночестве прохожих. Незнакомцы разминулись с юношей после пешеходного перехода на перекрестке. Парни в черном приблизились достаточно близко, чтобы раскрыть себя, и сразу повернули направо, скрывшись за углом здания.

«Паранойя, заходи, присаживайся к остальным; ждем шизофрению и начинаем», – воздержался Борис, чтобы не произнести свои мысли вслух.

Без десяти шесть он стоял напротив потухших трубок, которые складывались в название уже знакомого места: «Тату-салон», открыл дверь и услышал только слабый звон колокольчика, который должен был раскатиться по всему парадному помещению, но в комнате гремели недовольные мужские крики:

– Все это из-за тебя! Ты плохо кожу обработал! – здоровяк в красной майке-борцовке и рваных джинсах стоял рядом со стойкой ресепшена и грозил пальцем перед безэмоциональным лицом татуировщика.

Для Бориса не представлялось возможным разглядеть весь багряный букет эмоций, потому что незнакомец даже не обернулся, когда юноша вошел. Подойти с боку нельзя – обожжет.

– Такое случается, если не следовать инструкции по обработке после нанесения татуировки или пропускать процедуры для заживления, – проговорил Виктор внятно и как-то механически, словно робот. – Вам нужна помощь доктора, – мастер потянулся к визитнице за стойкой ресепшена и вручил белую карточку «злой детине».

Рослый мужчина хлестким броском правой руки, плечо которой по-прежнему было скрыто от Бориса, схватил визитку и демонстративно смял ее перед лицом татуировщика. Оба молчали и смотрели друг другу в глаза. Через пару мгновений рука недовольного клиента опустилась, явив причину перебранки, – от атлетически округлого плеча и до начала предплечья лучился, сливался и переплетался алый отек с кусочками отслаивающейся черной и красной краски, а задумывалась эта припухлость как высокохудожественный и замысловатый узор.

– Ах ты, скотина! Сам бабки поимел, теперь решил кормушку друганам подвинуть! – взорвался мужчина, нависая над Виктором, а правой рукой незаметно скользнул к себе в карман. – Верни мои деньги!

– Конечно, – татуировщик улыбнулся неподходящей улыбкой: она вырисовывала на его лице широкую ровную линию. – Мне нужен ваш паспорт для возврата средств. Это обязательная процедура.

Мастер зашел за стойку ресепшена и принялся стучать по клавишам компьютера, а растерянный клиент продолжал стоять на том же месте и смотреть вперед, а затем, после короткой паузы, сказал:

– У меня с собой нет паспорта, но это ж я, ты ж меня помнишь, ты мне делал татуировку.

Виктор ответил ему мягко и услужливо:

– Я хочу вернуть вам деньги. Паспорт нужен, чтобы составить типовое соглашение, что я именно вам их отдал, а не кому-то другому.

Накаченный мужчина резко развернулся и с досадой на лице поплелся к выходу, проходя мимо Бориса, он надменно зыркнул на него и остановился. Юноша не сводил с верзилы глаз, белки которых подрагивали. Здоровяк наклонился, чтобы их лица были друг напротив друга. Борис чувствовал на подбородке струйки воздуха, которые выдыхал через ноздри незнакомец.

– А ты что таращишься, урод? Откуда пятно на башке? – он махнул головой в сторону Виктора. – Этот бледный утырок об тебя иглы вытирает?

Сердце юноши билось так сильно, что отдавало в кончиках пальцев. Он с мольбой посмотрел в безразличные глаза татуировщика. По лицу парня бегали крохотные спазмы. После долгой паузы Борис смог выдавить надломившимся голосом:

– Нет.

Мужчина широко улыбнулся, шлепнул его по спине и вышел, от души хлопнув дверью.

Виктор смотрел на часы, которые через пару секунд покажут ровно шесть.

– В следующий раз приходи к тому времени, которое я назначил, – обратился он к парню и указал раскрытой ладонью на циферблат.

«Господи! Что за дьявол такой?! Он еще и будущее умеет предсказывать», – Борис старался не выдать своего волнения, но в груди почувствовал, как все скукоживается, будто сердце и легкие скручивают и выжимают, как постиранную наволочку.

– Я не дьявол, просто мои недавние клиенты для меня, как раскрытые книги.

Татуировщик криво сморщил левую щеку в улыбке, будто у него на языке лежала долька лимона. Он уперся ладонями о стойку, так чтобы Борис видел все его тату на руках – рисунки оружия на видимых участках кожи не могли характеризовать мастера в глазах окружающих как положительного человека, располагающего к себе людей, только если они не были из узких кругов. Угольные, зачесанные назад волосы с синим блеском, бледная кожа, точеное лицо, белая рубашка с закатанными рукавами и черная жилетка с узорчатой вышивкой, которая сливалась с основной тканью, – типичный Люцифер.

– Этот парень просто плохо ухаживал за татуировкой, в первый день намазал ее спиртом и вазелином, а потом пошел в баню пить пиво и водку. Последствия не заставили себя долго ждать, и он начал искать козла отпущения, – ответил Виктор на немой вопрос, который можно было прочитать на лице его собеседника, не используя особых способностей.

– А почему вы тогда, – Борис сглотнул и прочистил горло, слова выходили с трудом, – почему вы не воспользуетесь своими силами и не заставите его ухаживать правильно?

Виктор подошел к своему вчерашнему клиенту поближе и, глядя ему в глаза, принялся объяснять, активно жестикулируя руками и изображая символами практически каждое слово, которые можно сложить из пальцев:

– Он человек, я не могу нарушать его свободу и так бесцеремонно вторгаться в чужую личную жизнь. Засовывать ему ключ в спину, прокручивать и толкать его в ту сторону, которую мне надо. Привыкай, мы уважаем людей, – последнюю фразу он сказал, прижав кулак к груди.

– Та-а-ак, сто-о-оп! – протянул гласные Борис, выставил раскрытые ладони перед собой и продолжил возмущаться. – Если эта обезьяна – человек, а я тогда кто?!

Мастер посмотрел за его спину, а затем подошел к окну и позвал юношу жестом. Напротив салона, на краю тротуара стояли два человека в черной одежде, половина их лиц была скрыта под капюшонами, взгляд сразу цеплялся за широкий оскал безумной улыбки, которая была еле заметна в свете летних сумерек. Улица пустовала, только несколько машин проехало за спинами незнакомцев. Даже при том, что все происходило не в кромешной тьме, двое молодых людей, в которых Борис узнал своих преследователей, казались ему жутким зрелищем.

Продолжая смотреть в окно, татуировщик положил правую ладонь на грудь, будто брался за широкий вентиль.

«У него что, сердце прихватило?» – стоило Борису об этом подумать, как онемение расползлось из глубины его груди к паху, плечам, сгибу локтей и икрам со скоростью, которой позавидует пожирающий сухую траву огонь.

– Выходим, оставайся позади меня, но не отходи дальше, чем на пару шагов, а когда я скажу «прячься», ты должен укрыться поблизости, – Виктор закончил и, сминая рубашку и жилет, выкрутил воображаемый вентиль вниз, насколько ему позволило запястье.

– Хорошо, – с трудом выдавил из себя юноша.

Вдруг свет за окном начал угасать, будто наступило солнечное затмение, и через мгновение окончательно стемнело. Виктор еще не открыл дверь, но его спутник почувствовал, как по коже гуляет холод, он не был похож на ветер, а скорее напоминал туман, плывущий и обволакивающий все вокруг. Борис обернулся, чтобы найти источник, который нагнетал такой воздух, и вздрогнул, отшатнувшись назад. Половину комнаты прямо перед его носом рассекало черное полотно. Оно растянулось по всему помещению, закруглялось ближе к потолку, уходило глубоко в пол и отрезало путь к отступлению.

– Это, – сказал Борис, указывая на темную стену дрожащим пальцем.

– Не обращай внимания. Выходим.

Виктор потянул за ручку двери, но приветственного звука опять не было. Борис, который наблюдал за ним, заметил, что колокольчик на месте, и его язык тоже, но они застыли, будто время для них остановилось, а пространство не позволяло больше в нем спокойно раскачиваться. Пытливый ум приказал руке подвигать дверь взад-вперед, колокольчик не издал ни единого звука.

«Рано он решил навести тишину», – подумал юноша.

Парни в черном улыбались, оскалив зубы, и стояли на прежнем месте. Борис держался в двух шагах позади вальяжно идущего Виктора, показывая незнакомцам только часть своего лица из-за спины защитника. Одна широкая улыбка начала громко рычать, а другая закатилась смехом, не жалея глотки. Молодые люди одновременно замолчали, сдвинув плотно губы, и попятились назад, приглашая противников отойти подальше от зданий. Бориса больше волновали преследователи, чем наступившая тьма, но все-таки он посмотрел за их спины, а потом наверх. Четверка находилась под куполом, для которого слово «черный» было скорее оскорбительным, потому что не могло выразить все величие и мощь, с которой он порабощает свет, оставляя обитателям ровно столько, сколько необходимо, чтобы осмотреть внутренности полусферы. Казалось, что если поближе подойти и направить на темное полотно включенный фонарик, то круг света просто не появится на его скате.

Граница купола не была обширной. Он входил под углом в тату-салон и несколько зданий неподалеку; Борис представил, как часть салона, которая была скрыта от его глаз, со скоростью улитки сползает вниз, словно разрезанная самураем каменная статуя. Противоположная сторона не стала заходить на территорию соседних зданий, но не отказала себе в удовольствии порезать верхушки придорожных столбов. До скатов купола справа и слева можно было добраться за пару мощных рывков. Несмотря на то что они ничего не коснулись, кроме асфальта, юноша опасался за машины, которые остались снаружи, – люди могли разогнаться после перекрестка и врезаться в огромную линзу, что выросла посреди города.

Один автомобиль все же оказался внутри купола – серебристый седан ехал по крайней полосе, но застыл так же, как колокольчик. Борис разглядел темный неподвижный силуэт водителя, который, по его мнению, должен был в панике метаться из стороны в сторону. Взгляд опустился к колесам, диски на них застыли в виде серебряных кругов, будто машина продолжала свое движение. Свет серыми бликами отражался от них и полированного корпуса автомобиля, игнорируя жадную тьму. Борис опять посмотрел вверх и нашел прямо под потолком купола серого голубя, который тоже застыл с распростертыми крыльями, и его покрывали черно-белые лучи закатного солнца. Потом он пригляделся к незнакомцам и Виктору, только они были освещены неподобающее ярко для этого места, – все вокруг стало тусклым и бесцветным, будто полусфера была гигантским солнцезащитным стеклом.

«Капюшоны» остановились, и начало происходить то, что юноша мог увидеть в фильме, компьютерной игре или даже, на худой конец, вычитать в книге. Предплечья, покрытые черными рукавами, выпускали клубы густого черного дыма. Он скручивался, завихрялся, шевелил крохотными щупальцами, которые дрожали, пульсировали, сливались с основным облаком. Когда нестабильной субстанции оказалось достаточно, она сжалась в единый поток и змеей заползла в ладони своих хозяев, обретая форму, не сулившую ничего хорошего.

В руках первого «капюшона» появилась дубинка, черная, как безлунная и беззвездная ночь в самом глухом месте планеты. Размер ее был слишком большой для такого худосочного тела, хотя нет, для любого тела – она однозначно одним махом может загнать в асфальт Виктора вместе с Борисом. По поверхности дубины расползались красные трещины, которые напоминали тлеющие угли. Второй «капюшон» сжимал в ладонях кожаные хлысты, такие же беспощадно черные, как оружие его товарища. Ярко-красным светились острые кончики и раздутые узелки, которые, казалось, должны вот-вот лопнуть. Эти пухлые шарики, будто лампочки на гирлянде, располагались на равном удалении один за другим. Хлысты неестественно двигались, казалось, незнакомец держал в руках живых трепыхающихся змей. Оружие этих двоих выделялось своим гротеском, эффект усиляла черная дымка, которая местами клубилась, вихрилась и стелилась по бледным пальцам и асфальту.

Борис так внимательно разглядывал неприятелей, что не заметил, как в левой руке Виктора появился пышущий тьмой одноручный топор, а в правой –тяжелая сталь черного револьвера. Но рассмотреть его оружие не удалось: в тот момент для юноши оно было размытыми кусками металла, хотя, в отличие от вражеского, не дымило.

«Капюшон» с заведенной за спину дубиной, сверкая сумасшедшей улыбкой, возник над Виктором. Татуировщик выстрелил в противника с хлыстами и, не двигаясь с места, поднял вверх топор. Бичи закрутились и с металлическим звоном встретили пулю, оставив за собой шлейф красного дыма. Острие топора вошло в бьющую часть дубины. Мастер справился с силой удара, даже плечом не повел, развернулся и пнул неприятеля в живот, отбросив к зданию тату-салона. Звук падения тела, припечатанного дубиной, напоминал взрыв и эхом растекся по всему куполу. Борису показалось странным, что отброшенный даже не закряхтел, – не из камня же он сделан. Юноша увидел, как топор, застрявший в оружии врага, развеялся вспышкой черного густого чада.

Два выстрела накрыли непроглядной дымовой завесой перекрестие двух хлыстов. Борис, не спуская глаз с прибитого дубиной, пододвинулся ближе к спине Виктора, практически прижался к ней. Револьвер метнулся в сторону бесчувственного тела, но застыл на полпути. Щупальца обвили толстую сталь дула и одним рывком отбросили татуировщика в неподвижную машину.

– Пря… – донеслось до ушей Бориса.

Тело мастера приземлилось на крышу седана, как на крепкий, увесистый валун, проехалось по капоту и скрылось от глаз Бориса, чья челюсть дрожала, а шею сковало холодом. Он бросил взгляд на пронзительно визжащий, поднимающийся на ноги черный силуэт с дубиной в обеих руках, а затем повернулся и увидел, как второй, срываясь на плаксивые всхлипывания, не спеша заводил хлыст назад, тем самым отрезая юноше путь к отступлению. Сердце Бориса тяжелыми ударами тянуло грудь вниз. Черный купол, ключ от которого сейчас закатился за машину, будучи невероятно просторным, давил на тело невинной жертвы обстоятельств, будто его зажали в массивные тиски.

Молодой человек посмотрел на застывший автомобиль – ни звуков, ни движения, никакой надежды, – его губы искривились от тяжелого дыхания: глотки воздуха были столь жадными. Его глаза потеряли желание видеть безнадегу и тьму вокруг. Скребущий барабанные перепонки визг и тяжелые шаги за спиной приближались, наращивая темп. Он обернулся. Темная фигура, выставив правую ногу вперед, проводила боковой замах дубиной, которая устремилась к красному пятну на голове, оставляя за собой струйки дыма. Тело юноши онемело, он уже был готов к судьбе окоченевшего трупа. Веки медленно опускались вместе с головой.

Вдруг его правая рука поднялась вверх, будто движимая ударом тока. Борис увидел, как из ладони вылетело что-то маленькое и, подобно черной молнии, вонзилось в шею «капюшона». Копну светлых и красных волос взъерошила буйная волна воздуха, которая пронеслась над его макушкой. За спиной засвистели хлысты и полетели ему в голову. Однако звук лавины бьющегося тяжелого стекла приглушил их свист. Неприкрытые икры и лодыжки колол морозный холод, которому неоткуда было взяться посреди лета, но у Бориса не возникло и ничтожного позыва к удивлению.

Он с опаской повернул голову. В толще резного и чистого, как воздух, куска льда краснели острые кончики кнутов, в искаженном пространстве за ними застыл неподвижный черный силуэт. Заглянув за глыбу, которая была высотой с человека, Борис увидел другой айсберг, большего размера, в нем и была заточена та размытая фигура. Колени юноши подкосились, и он схватился за столб льда обеими руками, но сразу отдернул их. Обожженные ладони сунул в подмышки и обошел изваяния. Они напоминали линии электропередач из-за узловатых веревок, которые тянулись от одного столба к другому.

– Невежливо заставлять своего спутника ждать, – донесся скупой на эмоции голос из дальнего угла купола.

Навстречу к Борису уверенно шагал Виктор, на нем не было следов борьбы, грязи, либо иных признаков того, что он кубарем скатился на асфальт. Тату-мастер прошел мимо юноши и, встав перед телом «капюшона» с булавой, жестом позвал молодого человека. На хилой груди поверженного врага, подняв свою головку, сидела знакомая крохотная змейка. Ее сложно было разглядеть из-за нехватки света и черной ветровки, с которой она сливалась. Тяжелое чувство вины давило на горло Бориса. Он присел и протянул правую руку своей спасительнице. Кобра посмотрела на его опущенные глаза, подползла ближе и лизнула ладонь хозяина языком, черным, как ее тельце. Юноша сжал пальцы от сильной щекотки.

– С-спасибо.

– Не стоило, Господин. Все, что у меня есть, – Ваша жизнь, и одна обязанность – служить Вам.

Змейка слилась с кожей Бориса и поползла вверх, скрывшись в рукаве майки.

– Нас прервали, давай вернемся и продолжим, – сказал Виктор, двинувшись к входной двери салона.

– А это? – выдавил юноша, беспорядочно перекидывая указующие кисти от одного черного тела к другому.

Спина тату-мастера продолжала удаляться.

– Хочешь остаться с ними? Не думаю, что получится их о чем-то расспросить.

Борис пару раз повертел головой, перемещая взгляд от одного поверженного черного к другому, и, наконец, попятился в сторону салона, а затем развернулся и побежал. Стоило Виктору встать на первую ступеньку, он сложил пальцы на груди и повернул воображаемый вентиль. Серость рассеялась, как по щелчку выключателя: круг света, расширяясь в центре дороги, разгонял тьму. Верхушка купола стала прозрачной и начала исчезать, подобно туману, который тает под яркими лучами солнца.

Круг света прогнал не только темноту, но и последствия битвы. Сначала растаяла ледяная глыба с запечатанной в ней черной фигурой, как пшик мелкой взвеси капелек, которые становились одним целым с воздухом. Следом узелок за узелком, будто бикфордов шнур, не теряя привычного натяжения, испарялись хлысты. Вторая глыба с застывшими в ней красными кончиками покорилась всепоглощающему свету быстрее, чем прогорающая дотла спичка. Двигатель серебристого седана набирал обороты. Тело «капюшона» с булавой растворилось. Купол исчез. Машина без царапин и вмятин на капоте и крыше двинулась вперед. Она проехала мимо, как ни в чем не бывало.

Грудь Бориса тяжелела от сожаления.

«Они просто исчезли и все. Неправильно. Как-то не по-человечески», – подумал он.

– Поторопись. Или забыл, зачем сюда пришел? – сказал Виктор, поворачивая ручку двери.

Колокольчик зазвенел. Татуировщик стал в проеме, придерживая спиной дверь. Юноша появился в салоне настолько быстро, насколько позволяло его худосочное тело. Здание, вопреки его ожиданиям, осталось целым, без следов порезов от купола. Мастер закрыл входную дверь на ключ и пошел в сторону стойки ресепшена.

По соседству с проходом в комнату, где Борису набивали тату, была дверь. Виктор открыл ее и жестом пригласил своего спутника войти. В помещении царили идеальный порядок и педантичное запустение: было только то, что могло понадобиться человеку после пробуждения и перед отходом ко сну. Мебели тоже не густо: стол, пара стульев, шкаф для одежды, тумбочка, односпальная кровать. Постель, идеально заправленная и даже подогнанная, стояла поперек несостоявшегося дверного проема в дальнем конце комнаты. Несостоятельность его состояла в том, что он представлял собой небольшое углубление в стене. Борис нарисовал в уме план здания и заключил, что та черная металлическая дверь, которую он видел ночью, должна быть ровно с обратной стороны этого проема.

Виктор прошел мимо стула, который был ближе к входной двери, и указал на него:

– Присаживайся, пожалуйста.

Сам сел напротив. Борис боялся смотреть в глаза татуировщика и только бросал взгляды, которые скользили по его бледному лицу. Дрожащие губы разрывало желание вывалить на стол всю тяжесть скопившихся вопросов. Но знание натуры этого человека не позволяло их даже разжать без разрешения. Действовать нужно согласно этикету: Виктор – хозяин, поэтому только после его слов.

– Я понимаю, что ты хочешь задать мне целую кучу вопросов, и для тебя у меня есть куча ответов. Не переживай, ты все узнаешь. Будет лучше, если я сам расскажу все по порядку.

Юноша молчал. Он понимал, что находится в безопасности, но никак не мог успокоиться. Стук сердца резонировал в левом ухе, щеки горели, а дышать было все тяжелее.

– А, вы можете опять щелкнуть своими волшебными пальцами? Я-то… я еще не отошел, боюсь не уловить весь смысл.

– Поверь, у нас еще будет много времени, чтобы до тебя все дошло. Пока могу предложить только стакан воды.

Татуировщик махнул головой вправо, а его собеседник, опасаясь очередных фокусов, только покосился глазами. На постаменте из тумбочки и покрывающей ее кружевной салфетки, которая острыми краями спадала вниз, стоял гладкий стеклянный кувшин и два граненых стакана.

«Сколько ж ему лет?» – подумал Борис, глядя на эту помпезную композицию, и его смущению удалось замедлить стук сердца.

– Твой случай не уникальный, в наших кругах – обычная практика. Таких, как ты, называют блудными детьми. По ряду причин, чаще всего из-за смерти родителей, они теряют связь со своим племенем. И в один прекрасный день натыкаются на такого, как я. У каждого своя история.

Борис пытался сопоставить слова о том, что он не человек, и о загадочном племени, из которого можно практически безвозвратно выпасть и даже не знать о его существовании.

– Я – не я, и даже бабушка об этом не знает.

Он откинулся на спинку стула и расправил плечи. Выражение его лица было серьезным, но дрожь все еще гуляла по телу.

– Для тебя понятнее, думаю, заменить «племя» на «раса». А то, что твоя бабушка об этом не знает, – очень странно. Как и тот факт, что у блудного сына она вообще есть, еще и родная.

– А те в черном? Они – другая раса, народ… банда?

Виктор молчал, уставившись на Бориса стеклянным взглядом. Юноша опять почувствовал стук своего сердца, но внешне оставался тверд. Спрятав глаза от мастера, он присмотрелся к небольшой картинке с изображением черного богомола над кувшином. Ему показалось странным, что полотно в рамке сильно выцвело: стало светло-коричневым, а не желтым.

– Не торопись. Я же просил. Ты все узнаешь. Без порядка вопросов будет еще больше, а нам… – татуировщик посмотрел на часы, которые висели за спиной Бориса, – нужно кое-что успеть.

– Что это – кое-что? – в голосе заиграли враждебность и недоверие.

– Все по порядку. Здание же не строят со второго этажа. А мы пока только нашли участок.

– Я б рискнул. За такой домик мне бы отвалили кучу денег.

– Ну да, риск – твое второе имя. Мы знаем, насколько ты смел.

Лицо и голос мастера сохраняли равнодушие, что смущало даже больше, чем смысл сказанных слов. Поэтому юноша решил уставиться на татуировщика пародией его лица, лишенного эмоций.

– Наша раса занимается самым важным ремеслом для человечества – сбором эмоциональной энергии, чувств и воспоминаний людей. Мы…

– Воу-воу, мастер, а себе что не оставляете? Или налоги душат?

– Тут уже все зависит от контроля. Те, в черном, – мы называем их одержимыми – когда-то с этим не справились.

– А от меня они что хотели? – Борис погрустнел. – Они уже второй день меня преследуют.

– Вчера у тебя появилось то, что им нужно. И как ты мог заметить, заполучить это они хотели очень сильно.

– А как они это получат?

– Чтобы достать ядрышко, нужно расколоть скорлупу.

Лицо Бориса перекосило.

– Так сведите татуировку!

После этих слов он почувствовал, как кожа над его лопаткой задрожала. Мягко положил правую ладонь на это место и виновато опустил голову.

– А я хотел предложить добавить еще парочку.

Виктор положил руки на стол ладонями вниз. Из татуировки револьвера на правом предплечье и одноручного топора на левом повалил густой черный дым, который стелился по белоснежной скатерти. Шустрые струйки ринулись к ладоням мужчины и в один миг обрели объемную форму своих плоских изображений. Мастер прижал оружие к поверхности стола, его пальцы стучали по ней. Борис мог судить по виду объектов, что они материальны, будто их действительно собрали из отдельных частей, а не воплотили из дыма.

Мастер пододвинул револьвер и топор прямо к груди юноши. Борис заметил, что на усеянных татуировками руках выделялись два островка безволосой бледной кожи, словно из разбитого зеркала выпали два самых больших и угловатых осколка.

– Можешь подержать, – Виктор указал на оружие раскрытыми ладонями. – Только в лицо себе не направляй. В дуле, кроме красного огонька в конце тоннеля, ничего нет, – его зубы опять оскалились в странной улыбке.

Борис поднял увесистый револьвер; каждая отдельная часть – дуло, рукоять и барабан – была неуместно огромной. Казалось, что пуля может в брюхе слона сквозную дыру пробить и застрять в кроне молодого баобаба, о который несчастный хотел почесать бочину. Весила эта пушка, как большая сумка, и пестрила светом красных остроконечных узоров, которые выступали в роли пламегасителя. Юноша крепко ухватился за деревянную на ощупь рукоять, заглянул в барабан, где краснели гильзы, похожие на радиоактивные вишни в горьком шоколаде, провел ладонью по холодному металлу вдоль ствола. Он испытывал чувство детского восторга и трепета перед необычной вещью у него в руках.

– Что там? – сказал Виктор и махнул головой направо.

Борис повернулся. В него летел тот самый кувшин с водой. Юноша выставил руку с револьвером вперед, закрыл глаза и нажал на спусковой крючок. В ответ услышал только глухой всплеск бьющегося стекла и почувствовал, что его руки, лицо, грудь, живот залила холодная вода. Он открыл глаза. Кувшин висел на дуле, как яблоко на кончике ножа. Юноша аккуратно снял его и поставил на стол, а затем бросил острый взгляд на равнодушного Виктора.

– Я нажал на курок, но он не выстрелил!

Прилипшие ко лбу волосы и тяжесть холодной и влажной майки все больше разжигали неприязнь к татуировщику.

– А как ты собирался стрелять, не глядя?

– Да какая разница?! Я ведь прицелился? Прицелился, – Борис болтал револьвером из стороны в сторону. – Все равно после выстрела глаза закрою.

Он направил револьвер на Виктора.

Мастер выставил правую руку вперед. Оружие превратилось в дым и черным облачком влетело в ладонь своего обладателя. Он поднес указательный палец к глазу и выстрелил в стакан на тумбочке. Борис моргнул и вздрогнул от грохота, который ударил по ушам. Виктор и веком не повел, даже волна от отдачи не прошлась по его коже.

Юноша не знал, что делать: бояться или удивляться. Он посмотрел на тумбочку. Рядом с одиноким стаканом собирал осколки черный богомол. Насекомое размером с кулак поднимало своими примочками по одному стеклышку и складывало в кучку. Рамка над тумбочкой пустовала.

– Оружие я пока тебе не доверю, – топор и револьвер струйками вернулись на свои места. – Сначала будем учиться владеть собой. Ты же ведь не хочешь стать расколотым орехом?

– Не хочу, – Борис сжал губы и немного помолчал. – А почему бы не обратиться в полицию? И зачем вам это все?

– На моей памяти ни одного одержимого полиция не поймала. А зачем мне это – ты блудный сын, я обязан помогать тебе. Таково правило. Не переживай, время не пройдет зря. Тем более ты безработный. Будешь мне помогать, я тебя учить. Деньгами не обижу.

Юноша закрыл лицо руками, надавил ладонями на веки и принялся перебирать факты в уме: «Все для него слишком гладко складывается. Если подумать, все это из-за него. Он что-то со мной сделал, а что именно не говорит, и теперь меня хотят убить. С другой стороны, он меня защищал и будет защищать, а еще научит защищаться. Выбор не велик».

– Ммм… Хорошо, – Борис резко бросил руки на стол. – Во сколько завтра?

– Завтра в десять, прямо к открытию. Днем можешь ходить без опаски, ночью от улицы держись подальше. Я…

– И вы туда же, – пожаловался юноша.

Виктор молчал и опять задержал на нем свой взгляд, в ответ на это молодой человек опустил уголки губ вниз и пожал плечами. Он сгорал от стыда за свое поведение, но все это делал по собственному желанию и от огромного перенапряжения.

– Я провожу тебя, по пути расскажу про одержимых. В тумбочке есть фен, обсушись и выдвигаемся.

Татуировщик встал и вышел из комнаты, затем Борис услышал, как за стеной цокают выключатели и шуршат жалюзи. Фен на вид был даже старше его хозяина: пожилой лоснящийся пластик и жесткий на ощупь провод. Молодой человек не сообразил, как им пользоваться, потому что, в его понимании, такие приборы должны напоминать пистолеты: берешь за рукоять, направляешь на голову и нажимаешь на кнопку. Рукоять у этого фена отсутствовала, и кнопки тоже. Борис нашел только два гребня, он усердно нажимал на оба, пока не осталась пара вмятин на большом пальце. Потом до него дошло, что их нужно двигать. Он сдвинул один вперед, и фен загудел, как автомобильный глушитель. Воздух из решетки пошел холодный. Юноша несколько раз провел рукой перед дулом и отщелкнул тумблер назад, а затем сосредоточенно осмотрел прибор со всех сторон и сдвинул оба гребня. Фен загудел еще громче.

Молодой человек вышел из комнаты, уставившись в пол. Челка пушилась одуванчиком, а майка напоминала наждачную бумагу. Виктора не было в комнате, и звуков его присутствия поблизости тоже. Борис напрягся и неподвижно держался за ручку незакрытой двери. Он краем глаза увидел, как что-то темное вышло из соседнего дверного проема и стало слева от него. Юноша медленно повернул голову. Сердце екнуло. Там стояла угольно-черная фигура человека, она была гладкой, блестящей и безликой, как голый манекен, обмазанный с головы до пят густым слоем крема для обуви. Борис кинулся к стойке ресепшена, схватил органайзер для визиток и швырнул в силуэт. Коробочка стукнулась о его грудь, не вызвав никакой ответной реакции, а карточки разлетелись во все стороны. Затем юный боец обнажил лезвие канцелярского ножа и дрожащими руками выставил его перед собой. Фигура даже не посмотрела на юношу. Она сделала шаг и сразу остановилась, потому что Борис совершил выпад вперед и шире открыл глаза. Но через мгновение размяк, заметив в руках черного манекена совок и веник. Фантом уборщика зашел в комнату, а одновременно с ним из темноты соседнего проема показался Виктор.

– Все когда-то бывает в первый раз, со временем привыкнешь, – мастер посмотрел на пол. – Прибери за собой.

Борис собирал визитки, пока татуировщик снимал дверной колокольчик.

– Ничего не забыл?

Юноша кивнул.

– Тогда выдвигаемся.

Горели фонари, мелькали машины, разливался девичий смех с обеих сторон тротуара, велосипедный звонок разгонял шумные толпы подростков. По пути домой Виктор объяснил, что одержимые раньше были такими же, как и он сам, только, скорее всего, не занимались татуировками. Они хотели заполучить больше, чем могли осилить. Напитались чужими эмоциями и воспоминаниями, а энергия вырвалась на свободу и разрушила их личности и жизни. Поэтому таких существ и называют «одержимыми», теперь ими движет высококонцентрированный клубок человеческих чувств и ярких событий. По причине своего помешательства они выпадают из социума и больше не могут собирать энергию, которая обратила их умы. Одержимый подсознательно стремиться получить ее: чем больше этого ресурса – тем больше сила. Для охоты они выбирают цели слабее, но из-за помутненного рассудка не будут отступать, если на защиту встанет противник сильнее. Их сознание нацелено на получение дозы, что делает одержимых самыми целеустремленными и безрассудными созданиями.

– Моя кобра неплохо с ними справилась.

– Не обманывай себя. Она вцепилась только в одного, а они могут напасть целой стаей.

Борис хмыкнул и, осознав свою глупость, зарекся не хвататься за соломинку, пока утопает в трясине.

Они зашли в темный подъезд, заполненный затхлым воздухом и сигаретным дымом. Датчики движения не сработали – лампочки не зажглись. Борис увидел, что силуэт татуировщика с револьвером крадется и заглядывает в лестничный пролет повыше. На третьем этаже, соприкоснувшись с пыльным полом, скрипнули чьи-то подошвы. Виктор схватился двумя руками за оружие и начал двигаться еще медленнее, пока не увидел красный огонек сигареты и силуэт лысого, сухопарого мужчины, который смотрел в окно. Револьвер струйкой дыма перелетел в левую ладонь, которую мастер опустил и спрятал за бедром.

– Добрый вечер, – сказал Виктор, проходя мимо незнакомца.

– Добрый, – ответил хриплый, еле слышный старческий голос.

Юноша последовал за татуировщиком и не произнес ни звука.

– Борис, поздоровайся, – упрекнул его Виктор.

Паника охватила молодого человека. Он застыл, комок прильнул к горлу, и только когда удалось его продавить, повернулся и сказал:

– Добрый вечер.

– Борька, это твой друг? Не по возрасту тебе товарищ.

– Да, друг, – ответил юноша, двигаясь вверх по ступенькам. – Работаем вместе, задержались маленько, вот он и предложил меня проводить.

– Он на меня работает, – добавил Викор.

Борис уперся двумя ладонями ему в спину, продолжая идти.

– Зачем меня палишь?! – буркнул новоиспеченный ученик мастера, когда они были на четвертом этаже.

Ниже зашаркали подошвы. Татуировщик показал знаком, чтобы его спутник стоял на месте, а сам оценил площадку пятого этажа и произнес шепотом:

– Он все равно с твоей бабушкой не общается. А ты его знаешь, но игнорируешь.

Со скрипом закрылась металлическая дверь.

– Откуда?.. – спросил Борис, а затем вздохнул и продолжил, тоже шепотом. – Я просто не хочу с ним здороваться.

– Он одинокий человек. Даже такие крохи добрых слов удержат его на плаву. В следующий раз не только поприветствуешь, а еще и заговоришь с ним.

– Эй, мне б свою шкуру сберечь. Напоминаю, на меня одержимые охотятся! Как мне это поможет защититься от них?

– Во-первых, теперь привыкай помогать людям. По правилам, мы не можем им вредить, более того, должны делать их жизнь лучше. Во-вторых, никогда никого не принижай. Одно слово этого старика может как навлечь на тебя беду, так и уберечь от нее.

– И о чем мне с ним говорить? – Борис скрестил руки на груди.

– Спроси, как у него дела, здоровье, что в мире происходит.

Наклонив голову вперед, юноша поводил сжатыми губами из стороны в сторону и спокойно ответил:

– Ладно.

Он начал подниматься на пятый этаж. Мастер поравнялся с ним.

– Если же столкнешься с одержимым, не бросайся на него с голыми руками. Не думай о честном бое. Он при встрече захочет раскроить твою голову кирпичом, ты должен желать того же.

Спутники стали напротив квартиры.

– Запомни, этих существ не исправить, с ними не договориться… Они несут смерть, поэтому их нужно уничтожать.

Дверь, обшитая кожзамом, отворилась. В проеме стояла бабушка Бориса; его руки задрожали, а сердце, казалось, перестало биться.

– Добрый вечер, – прервал тишину татуировщик. – Меня зовут Виктор, начальник Бориса, – он улыбнулся слишком широко даже для притворной улыбки. – Приятно познакомиться.

Бабушка смерила его спокойным взглядом, но задержалась на татуированных руках. Шею и спину ее внука покрыл холодный пот: она смотрела прямо на револьвер, который Виктор не успел спрятать.

– Да, приятно. Добрый вечер, – женщина будто пришла в себя и стала боком в проеме, – заходите на чай иль кофе. Я оладки подогрею.

Борис бесшумно выдохнул и зашел в квартиру со словами:

– Ба, я и так у него много времени отнял. Человек занятой, ему пора уже. До завтра, Виктор.

– Доброй ночи, – сказал мастер и закрыл дверь.

Борис поспешно замкнул ее, а затем повернулся к бабушке, в глазах которой читалось недоверие.

– А почему ты не говорил, что на работу устроился?

– Ну-у, сама понимаешь. Решение приняли за один день. Собеседование и сразу трудоустройство. Ты ж знаешь, какой я у тебя умный.

– Да, дюже умный, раз тебя на работах дольше месяца не держат. Еще и директор татуированный весь, сидел бандит, – бабушка махнула рукой. – Да, все они бандиты. Не мог кого получше выбрать? Скажи ему завтра, что передумал, другое место нашел.

Пока она говорила, Борис, сидя на корточках, разувался, а когда поднялся, его лицо светилось добротой.

– Бабушка, насчет татуировок – модно сейчас их носить. Я все проверил, отзывы о нем только положительные, закон он не нарушал, а работать у него приятнее, чем где-либо.

Бабушка молчала, не меняя своего недоверчивого взгляда. Внук подошел к ней ближе, стал боком и выставил руку вперед, намекая, что хочет пройти. Они разошлись, но стоило ему повернуть дверную ручку, как бабушка спросила:

– Кем ты хоть работаешь? И что это за кусок пленки у тебя из-под майки торчит?

Тело не двигалось, а глаза бегали из стороны в сторону. Одна мысль не позволяла открыть рот: «Смогу ли я соврать?»

– Я буду его помощником. Принеси-подай, иди… иди принеси что… что-нибудь, – Борис оторвал кусок целлофана. – А пленка… он мне склад показывал.

– Опять тебя на склады потянуло, – недовольно проговорила бабушка. – Кушать будешь?

– А куда я денусь? – на выдохе сказал внук.

– Переодевайся и руки помой.

После ужина Борис лежал на кровати и подводил итоги. Кобра свернулась спиралью на его груди. Чувства были смешанные, как сметана и варенье, которые он ел на завтрак. С одной стороны, он беспомощен, как пассажир потонувшего «Титаника»: вокруг только ледяная вода беспощадного океана. Но, с другой стороны, он не один, есть какая-никакая коряга.

Бабушка без стука вошла в комнату. Кобра вмиг среагировала и приготовилась к броску. Старушка стояла и смотрела на внука. Видимо, вспоминала, зачем зашла. Она была похожа на пустынную черепаху с приоткрытым ртом, изрезанным морщинами. Наконец, выдала:

– А тебе ко скольки на работу?

– Не беспокойся, ба, я поставлю будильник. Обещаю, не просплю.

Бабушка расплылась в улыбке.

– Прям и побеспоко-о-оиться нельзя-я-я.

После того, как она закрыла за собой дверь, Борис начал обдумывать, что у нее на уме. Она же не может притворяться. Черная кобра на груди внука, его проводил человек с револьвером в руках, а бабушка, будучи в очках, не обратила на это никакого внимания.

Его размышления прервал сладкий и легкий, зефирный голос кобры:

– Я ж говорила, Хозяин, люди не могут меня видеть.

– Мысли читаешь?

– Не мысли, лицо – все на лице написано.

– Можешь выключить свет? – сказал Борис уставшим голосом, закрыл глаза и отвернулся от лампочки.

– Вам нужно обработать татуировку, а то…

– Не нужно. Она ж волшебная. Выключи, пожалуйста.

– Вы же не хотите, чтобы от меня осталось распухшее пятно, как у того в красном?

Глаза широко открылись, а вены на висках надулись. Борис вскочил с кровати и даже не обратил внимания на кобру, которая упала на ковер и сразу с ним слилась. Юноша по плечо просунул руку в узкий проем между стеной и шкафом и торопливо шарил там, куда бабушка точно не заглянет. Со всем необходимым он направился в ванную, а когда вернулся, посмотрел в бусинки глаз змеи и выпалил:

– Все?!

На что она поднялась по его ноге и шепнула на ушко:

– Спокойной ночи.

“Мы слишком много думаем и слишком мало чувствуем”.

Чарли Чаплин, к/ф «Великий Диктатор».

Глава 4

На безоблачном ночном небе висел яркий полумесяц. Город практически опустел и затих: визжали колеса набирающих скорость машин, и рвали глотки выкидыши дешевых кабаков. Тишину одного темного переулка нарушал глухой стук деревянной трости. Среди куч строительного мусора, от которых разило мочой и штукатуркой, шел высокий, широкоплечий мужчина. Осанка прямая, а шаг размеренный, как у дворянина.

Трое преградили ему путь, выплыли из темноты, будто призраки. В кромешной тьме нельзя было различить цвет одежды троицы или стоящего напротив человека. Стоило группе неизвестных появиться, как они захихикали, подобно гиенам. Из рук членов банды начали расти тени. Мужчина поднял трость над головой, и в тот же миг переулок озарил оранжевый свет пламени.

Капюшоны черных спортивных костюмов закрывали лица бандитов, точнее большую их часть, но дрожащие, серые губы им прикрыть не удалось. Троица застыла, глядя на огненный вихрь вокруг трости. Ее держал коротко стриженный мужчина в темно-фиолетовом пальто, чье лицо было неподвижным, как у статуи. Он резко опустил трость, за которой потянулись длинные языки угасающего пламени.

Этот человек пошарил во внутреннем кармане верхней одежды и вытащил целую горсть предметов, напоминающих цилиндры и не помещающихся у него в ладони. Он швырнул их в сторону троицы. Банда «капюшонов», как свора голодных собак, бросилась на эти предметы, они дрались за них друг с другом и даже выгрызали, если у сородича оказывалось больше. Когда они закончили возиться, представитель одичалой компании подкрался бочком на корточках к мужчине и протянул в левой руке один из цилиндров. Правую ладонь он раскрыл на манер попрошайки. Человек в пальто не шевелился. «Капюшон» жалобно мычал и пять раз помахал вперед-назад левой рукой, а правую поднял выше.

Из трости вырвался поток пламени в виде толстой пятипалой лапы, которая впилась когтями в ладонь попрошайки. «Капюшон» заскулил и попытался рывками выдернуть руку. Внутренняя поверхность кисти зашипела, запахло жженой кожей. Несчастный вцепился желтыми зубами в свое запястье.

– Я же запретил убивать молодого, тупые уроды. Только разгромить салон и запугать, – мужчина говорил спокойно, бесстрастно, совершенно не выражая эмоций. Лицо, освещаемое пламенем, тоже было пустым.

Обессиленный «капюшон» распластался на земле ничком. Когтистая лапа отпустила его и вернулась в трость. Обугленные островки на правой ладони дымились, но левая рука так и не выпустила цилиндр. «Капюшон» лежал без сознания с вонзенными в запястье зубами.

– Вас же было пятеро.

В ответ двое принялись во весь голос плакать и реветь.

– Заткнитесь,– мужчина стукнул тростью, под которой полыхнуло пламя.

«Капюшоны» прекратили плач, начали вытирать глаза рукавами и шмыгать носами.

– Значит, Жираф прихлопнул. К нашей следующей встрече найти им замену или…

Мужчина махнул тростью в сторону ближайшей горы строительного мусора. Из наконечника вылетел огненный шар, который подпалил обломки деревянных оконных рам и досок. Огонь вмиг перемолол все в пепел и крошечные угольки. Парочка «капюшонов» схватила бессознательное тело своего товарища и скрылась в глубине переулка.

Утром Борис вышел из квартиры, не пропустив ни одного ритуала. В окна пробивался свет, а в нос – запах сигарет. Он тяжело вздохнул и сказал:

– Как дела, погода, что в мире?

На площадке между третьим и четвертым этажами курил мужчина лет тридцати. Борис подумал: «Не пропадать же добру, хотя меня и так заставят».

– Здравствуйте, – сказал он.

Мужчина смотрел в открытое окно и даже не обратил на юношу внимания. Борис ощутил легкую обиду, но подавил ее и продолжил спускаться. Запах сигаретного дыма его не раздражал, а наоборот разжигал желание сделать пару затяжек. Таким людям, которые курили в подъезде, он был даже благодарен, потому что мог свалить все на них, если бабушка учует.

Борис направлялся в свое тайное место для курения. Оно было в двух кварталах от дома, к счастью, по пути в салон Виктора, и представляло собой небольшое кирпичное здание без окон, с двойными дверьми – скорее воротами – из листового металла. Постройку подпирал забор, поэтому место было идеальным для контроля ситуации с обеих сторон. Обычно он ходил туда, когда наступали сумерки. Но теперь по ночам он домосед, а стресс придушить надо. Сверившись с часами – до десяти еще двадцать минут, – юноша стиснул губами сигарету, чиркнул спичкой и закурил. Почти каждые три затяжки он смотрел по сторонам, испытывая мнимое удовольствие. Когда заметил движение слева, чуть не подавился и спрятал сигарету так, чтобы ее можно было незаметно уронить на землю. Какая-то бабка увидела его и вильнула в сторону. Зудело в груди и горле. Он выдохнул, но дыма не было. Борис посмотрел на окурок, который случайно затушил о стенку, и сказал:

– Вот зачем я это делаю? Кайфа все равно никакого.

– И действительно, зачем это Вам? – сказал зефирный голос змейки.

Молодой человек проигнорировал ее. Сознание прояснилось, но подташнивало. Борис донес окурок до урны и по пути на новую работу грыз себя за курение. Затем перешел на бег и осуждение себя за постоянные опоздания. Грудь болела, дышалось тяжело. Настроение тоже тянуло вниз.

Борис прибыл в салон вовремя, прямо к открытию. Виктор сидел за стойкой ресепшена, как и при первой их встрече. От чувства ностальгии юноше захотелось снова попасть в тот самый день, развернуться и уйти: без татуировки, без угрозы для жизни, без правды о его происхождении, хотя он, по сути, до сих пор ее не знает. Но, увы.

– Доброе утро, – сказал Борис, протягивая руку. – Что у нас сегодня по порядку?

– Доброе утро, – ответил Виктор и пожал руку в ответ. – Начнем с самого главного – отношения к клиенту.

– Так, мы же остановились на том, что одержимых нужно мочить тем, чем придется.

– Ты же на работу пришел, вот и будем учиться работать. Все остальное после.

– Ручку и фирменный блокнот дадите?

Борис ухмыльнулся и поиграл бровями.

– Фирменный не обещаю, но когда полностью его забьешь, можно будет открывать свой салон, – ответил Виктор и положил на стойку оранжевую ручку с толстым стержнем и большой черный блокнот без картинок на обложке.

– Хм, круто. Хоть что-то не черное.

– Присаживайся, – мастер указал жестом на черный диван из кожзаменителя, который стоял в противоположном от стойки углу.

Борис со скрипом туда плюхнулся. Диван был очень мягким, юноша прямо утопал в нем, это и помогло ему расслабиться. Виктор бесшумно присел рядом, будто перышко на обивку упало.

– Начнем с самого важного правила, которое нужно записать и запомнить. Выдели его в рамку и поставь несколько восклицательных знаков. Итак: «Клиент – это Бог». То есть, тебе нужно, несмотря ни на что, спокойно воспринимать его или ее действия. Держи себя в узде. Если сложно, представь водную гладь и расслабься.

Борис записал это правило и вспомнил того верзилу. Его тело сразу напряглось от мысли, что придется пресмыкаться перед этим питекантропом и делать вид, что все нормально.

– Клиенты могут быть недовольны, причем недовольны чем угодно, – продолжал Виктор, – Главное научиться обтекать углы и не разжигать пламя еще сильнее. Клиент злится, грустит или просто чем-то раздражен – направь его в нужное тебе русло, пойми, чего он хочет или что имеет в виду, и используй это. Записал?

– Да. А что с тем вчерашним парнем? Может, разберем его?

– Как скажешь. Ответь, что он хотел от меня?

– Чтобы вы вернули деньги.

– Не особо познавательный пример, но все же. Советую следить за мной и анализировать каждый мой шаг. И еще запиши, что мы возвращаем оплату, если клиент этого требует. Людские деньги не особо важны в нашем мире.

– А что важно?

– Позже. Сейчас не об этом. Твой случай с этим парнем поинтереснее моего будет. Его и разберем. Что он хотел от тебя?

– Поиздеваться, – Борис опустил глаза.

– Он и поиздевался, а ты не допустил усугубления ситуации. В следующий раз, если не отстанет, сделай так, чтобы отстал, приведи его к этому, – Виктор встал и пошел в сторону стойки ресепшена. – Пошли со мной, я покажу тебе, как оформлять возврат.

Наставник передал ученику бланки, которые нужно заполнить, – клиент должен сделать это самостоятельно – и показал, где лежит специально приготовленная для него сумма.

– Ладно, оставляю тебя сидеть за стойкой, встречать посетителей. Мне нужно подготовить место для сеанса. Зови, если что, только осторожно, – Виктор подтянул закатанные рукава рубашки и скрылся в дверном проеме.

– И это все? А примеры какие-то будут? Как мне его направить-то? – юноша возмущался ему вслед.

– Посиди, подумай. Наверняка, что-то придет в голову.

Вот самая сложная задача для Бориса – не делать ничего до поры до времени. Он перелистал все журналы, перечитал договор несколько раз, менял местами и без того идеально сложенную канцелярию, нашел в интернете сайт клиники для помощи жертвам татуировок. Юноша пытался придумать, как поставит этого клиента на место, но в голову забредали другие мысли. Он решил пустить будущее на самотек, на практике проще будет. Все это время из кабинета доносились скрипучие и шуршащие звуки пищевой пленки, хрипение скотча и хруст пакетов.

Колокольчик зазвенел. К стойке ресепшена двигалась «огромная детина», которая смотрела прямо в глаза Бориса.

– Татуировщик свободен? Я раньше пришел, – сказал мужчина басовитым голосом.

Одет незнакомец был в черную футболку, которая обтягивала его выступающий живот, накаченные грудь и плечи, а также в синие спортивные штаны и белые кроссовки. Шея у мужчины отсутствовала, а из лысой головы торчали сломанные уши. Несмотря на пугающую внешность, лицо у него было доброе, но Борис все равно не терял бдительности.

– Я его сейчас позову.

– Не переживай, колокольчик слышно в любом уголке салона, – сказал Виктор, который стал в дверном проеме кабинета. – Мне нужно на подготовку еще десять-пятнадцать минут. Пожалуйста, присаживайтесь на диван.

Как только мужчина сел со скрипом страдающего под ним каркаса, снова раздался звон колокольчика. В салон вошел тот здоровяк в красной майке и джинсовых шортах. Когда он увидел за стойкой ресепшена Бориса, его выражение лица с хмурого сменилось на удивленное.

– Эй, Газон, че руку обоссал – не здороваешься?! – крикнул лысый мужчина, поднимаясь с дивана.

Мужчина в красной майке развернулся всем телом и с громким шлепком пожал руку своего знакомого.

– О-о-о, Каштан! А ты что тут забыл? Забиться решил?

– Ну, не за молоком пришел. А тебя каким ветром задуло? Хрень какую-то набили, теперь шифруешься? – указал Каштан на забинтованную руку.

– «Хрень» не то слово. Здешний чепушило набил, а она на следующий день покраснела, разбухла… Короче, лучше к другому сходи. Я вот за деньгами пришел и моральной компенсацией.

Не успел Каштан наморщить лоб, как в разговор вмешался Виктор, который слушал диалог, стоя в дверном проеме.

– Добрый день. Ваш вопрос решит мой подмастерье Борис, – обратился мастер к Газону и указал ладонью на юношу, а затем продолжил с Каштаном. – Прошу, пожалуйста, проходите в кабинет, я Вам все расскажу и персонально для Вас объясню шаг за шагом, как ухаживать за тату.

Борис почувствовал, что ему в нос начал бить запах сигарет и грязи, причем его с переменным успехом пытался замаскировать одеколон. Лицо Каштана совершенно ничего не выражало, молчание затянулось. Он посмотрел в глаза Газону, который посерьезнел, и двинулся в сторону кабинета со словами:

– Когда я от базара бежал, пусть даже гнилого, Газон? Может, и тебе надо было с ним так же перетереть?

Рядом с проемом, скрестив руки за спиной, стоял Виктор и провожал глазами Каштана. Напряженный Газон жамкал губами и смотрел на них, а когда мужчины пропали из виду, бросил острый взгляд на Бориса. У того похолодели лицо и ладони, а горло сдавил комок; он начал повторять про себя первое правило: «Клиент – лох, Клиент – лох, Клиент – лох… а блин, Бог, Бог, Бог…».

– А ты говорил, что он об тебя иглы не вытирает… ладно, давай мои деньги, я тороплюсь, – сказал Газон.

Подмастерье с небольшой заминкой положил на стойку два бланка и осторожно пододвинул их мужчине. Юноша старался не смотреть на него и перевел взгляд в сторону от переносицы Газона.

– Заполните, пожалуйста, бланки, – сказал Борис тихо, сдерживая дрожь в голосе.

Здоровяк с размаха ударил по бланкам раскрытой ладонью. Молодой человек вздрогнул и покосился на дверной проем кабинета.

– Быстро вернул мои деньги!

Все мышцы одеревенели от страха, глаза смотрели вниз, а во рту все пересохло.

– У Вас все получится, – прошептал зефирный голосок. – Верьте в себя, я вот в Вас верю. Просто вспомните, что говорил мастер, и используйте.

Воображение разыгралось, и картинка перед глазами затянулась ровной гладью кристально чистого озера. Мышцы размякли, а в голове зажглась идея, которую нашептало недалекое прошлое.

– Просто заполните бланки, и я все Вам отдам. Вы же принесли паспорт, как просил мастер вчера, – четко и услужливо сказал Борис.

– А ты тут для чего сидишь? Бери и заполняй, – Газон пододвинул бумаги, а затем швырнул свой документ в руки подмастерью.

Борис аккуратно положил паспорт на бланки, водрузил на них оранжевую ручку и вернул все Газону. Теперь юноша смотрел прямо в его глаза и старался не моргать. Он слышал, что так можно сбить человека с толку, – своего рода способ гипноза.

«Теперь самое время обтекать углы», – подумал он.

– Прошу прощения, я не могу его заполнить. Нужно потом заверить у шефа, если будет написано моим почерком, он просто порвет бумаги.

– Так заполни другим почерком!

– Ох, если б я так умел, тут бы не сидел, – Борис повеселел, расправил плечи. Он сам не понимал, делает это, потому что немного нервничает или уже успокоился.

Каждый участок кожи на лице Газона демонстрировал, как он ненавидит молодого сотрудника салона. Но мужчина практически бесшумно положил ладонь на документы, скользящим движением стянул их со стола и пошел к дивану, сел на край и с деловым видом начал изучать бланки. После заполнения подмастерье отнес их на подпись Виктору, он не боялся его потревожить, ведь мастер точно не дрогнет. Татуировщик закреплял на внешней стороне внушительного бедра Каштана эскиз елового леса. Будущая татуировка, по оценке юноши, будет размером с две его ладони.

Подмастерье передал Газону деньги и его экземпляр бланка. Мужчина пересчитал купюры, а затем выпалил:

– А где моральная компенсация?!

Сердце неопытного администратора забилось чаще.

– Начальник… он-он не говорил, что нужно передать компенсацию, – его голос надломился. – И вчера вы об этом…

– Ты дурик что ли, или твой начальник? Что не ясно-то: за то, что у меня наколки нет, вы уже забашляли, – он сунул Борису под нос свою перебинтованную руку. – А за это кто башлять будет?

Юноша понимал, что забрался на вершину и сейчас с нее катится. Он и рад отдать свои кровные, лишь бы этот тип отстал, но его карманы оказались не готовы для подобных трат. И бежать некуда: без Виктора загрызут одержимые. Борис, конечно же, представил, как он сбивает Газона с ног и удирает на улицу. Ну, а дальше что? А сейчас что?

– Эй, але, не спать! – Газон шершавыми костяшками постучал по лбу юноши – не сильно, но больно.

– Мне нужно спросить.

Стоило Борису войти в кабинет, мастер прекратил жужжать машинкой и сказал:

– Зайди в соседнюю комнату, там…

– Газон, – перебил его мощный голос Каштана, – Газон, иди сюда. Ты что не уходишь? Они тебе деньги не отдают?

– Что я им дал – вернули, только вот моральную компенсацию зажимают.

Каштан немного помолчал и затем сказал:

– Уговор был, что они тебе ее дадут?

– Так ежу понятно… они же накосячили, вот теперь пусть… эта… компенсируют.

– Так был уговор или не был?

– Каштан, че ты завелся? Это ж мне плохо сделали.

– Иди отсюда, Газон. Меня тут обслуживают, а ты беспределишь.

Оба мужчины выглядели спокойными, но их лица были одинаково серьезными. Глядя на них, Борис чувствовал, как растет напряжение в воздухе – эти двое наверняка сейчас друг на друга набросятся. Газон надменно улыбнулся, запрокинув голову, развернулся и пошел к выходу. Борис смотрел ему вслед: хотел убедиться, что он не сломает ничего по пути. В этот раз колокольчик только слабо зашуршал.

– Можешь возвращаться, мне надо закончить, – сказал Виктор, тем самым вывел молодого человека из остолбенения.

Подмастерье сел за стойку и заметил, что на ней лежала копия бланка, а оранжевой ручки – той самой, которую он передал Газону, – нигде не было. «Скотина алчная, но не продуманная; листком, когда приспичит, и подтереться можно», – подумал Борис и улыбнулся.

Под приглушенное жужжание машинки он сидел, смотрел на дверь и фантазировал, как можно было поступить иначе в уже случившейся ситуации. Ему на ум приходили идеи, переполняющие досадой, потому что попали в его голову слишком поздно. Они могли все поменять. Кто знает, какое раскаяние это вызвало бы у Газона.

Когда Борис почувствовал, что седалище уже неприятно затекло, из кабинета вышли мастер и Каштан.

– Рекомендации мы проговорили, – Виктор взял со стойки брошюру. – Тут все напоминания и мои контакты.

Каштан ничего не ответил, а только протянул татуировщику руку, которую он пожал аккуратно, по-деловому. Клиент смотрел на мастера, а затем перевел взгляд на Бориса.

– С такими, как Газон, нужно сохранять хладнокровие – спокойным быть. Иначе вцепится в горло, с мясом придется выдирать. Раз ты решил тут работать, контролировать себя – это первое, чему ты должен научиться. Иначе таких дней станет больше.

«Как будто я не знаю», – подумал юноша, но виду не подал и сразу затараторил:

– Хорошо. Большое спасибо! Буду стараться! Еще раз благодарю за помощь.

Как только он закончил, Каштан пошел на выход.

– Ты же знаешь, что у каждой татуировки есть свое значение? Как ты думаешь, что значит его тату? – спросил Виктор, когда они остались одни.

– Лес? Хм, – лицо Бориса стало сосредоточенным, – судя по внешности… не знаю… лес валил.

Виктор поднял уголки губ и больше ни одной лицевой мышцей не повел, развернулся и, двигаясь в сторону кабинета, сказал:

– Нет, к лесоповалу он отношения не имеет и в тюрьме не сидел. Все не так очевидно, нужно смотреть глубже, – Виктор зашел в кабинет, но продолжил говорить. – В конце дня скажешь, что надумал.

– Рабочего?

Однако в ответ подмастерье услышал только хруст и шелест пищевой пленки, которую отдирал Виктор. Юноша встал со стула и сделал пару неестественных шагов – ягодицы болели, причем правая сильнее левой. Казалось, что они превратились в мозоли, которые давят прямо на снабжающую мозг артерию. Борис несколько раз обошел приемную вдоль и поперек, но ничего внятного ему в голову так и не пришло.

В тот день клиентов больше не было, хотя Виктор ожидал одного по записи. Из-за частой смены мест трудоустройства юноша привык к слабой загруженности в первые рабочие дни, недели, иногда даже месяцы, но от такого начала он чувствовал себя неуютно. По редким звукам из кабинета юноша понимал, что Виктор чем-то занят. От мыслей, что ему не доверяют даже помочь, чувствовал себя беспомощным и бесполезным. Но все-таки делал то, о чем его попросили. Нашел в интернете значения татуировки в виде леса. Оказалось, что толкований очень много, и смотря еще, какой лес изображен: еловый, ивовый, дубовый, густой или там всего пара стволов, листья только на макушке или обильно кустятся на ветвях, и много других вариантов, у которых тоже были свои смыслы. Только проблема в том, что Борис забыл, как выглядел лес на бедре Каштана.

Перед закрытием Виктор подошел к помощнику и сказал:

– На сегодня мы закончили. Собирайся, нужно кое-кого навестить.

– Насчет леса…

– Позже. Не задерживайся, опаздывать нельзя, через пять минут выходим.

Вечер воскресенья напоминал вечер субботы, только улицы заметно опустели. Борис и Виктор прошли всего два квартала, но этого было достаточно, чтобы заметить, как внешне изменились прохожие. Все чаще мягкие и ухоженные лица сменялись на жесткие и недолюбленные жизнью. Все в этом месте, от асфальта под ногами до многоэтажных зданий, было потрепано временем и ни разу не обновлялось, иногда замазывалось, но не больше. Эти хмурые высотки окружали прохожих, следили за ними своими впалыми черными глазами окон и осуждали за безразличие. Местами валялся мусор, а водяные стоки окружали островки окурков.

По пути Борис и Виктор обсуждали сегодняшний случай с Газоном. Татуировщик сводил все к тому, что его подмастерью просто нужно больше тренироваться с такими вот индивидуумами. Юноша, в свою очередь, пытался разузнать что-то не связанное с людской рутиной, но мастер, несмотря на свое обещание, постоянно менял тему, делая вид, что не слышит вопросов. Когда Борис сдался, они продолжили идти молча.

Наконец, коллеги остановились напротив белой вывески, на которой располагалась надпись оранжевыми буквами: «ЛИСИЙ ДЫМОК». Она висела над входом в торговое помещение на первом этаже блеклой пятиэтажки из белого кирпича. Виктор, не дав никаких наставлений, просто начал подниматься по железным ступенькам, а Борис последовал за ним. Они оказались в тесном, но хорошо освещенном помещении, вдоль всех стен заставленного шкафами, витринами и стеллажами. Заведение предлагало широкий ассортимент табаков, махорок, машинок для самокруток, сигаретных фильтров, папиросной бумаги, углей для кальяна и прочих приспособлений и расходных материалов для курения. Здесь ничем не пахло, ссылаясь на опыт Бориса, этот факт роднил между собой все табачки. Лысый мужчина лет сорока стоял за стойкой, которая служила по совместительству стеклянной витриной и располагалась напротив входа. На незнакомце была черная футболка, а в зубах он держал деревянную трубку, глядя на которую вспоминаешь матерых капитанов дальнего плавания.

– Добрый вечер, Виктор! И тебе, молодой человек, – сказал мужчина и широко улыбнулся.

В ответ губы татуировщика ровной линией расплылись по лицу.

– И тебе доброго вечера, Джон, – сказал мастер и поспешил пожать его руку.

– Слышал, что с парикмахерской Цирюльника сделали?

– Конечно, слышал. В салоне полный разгром, его паренька убили, а сам пропал. Я думаю, в деревню подался.

– Эх, без Цирюльника трудно придется. Иногда казалось, что ему любая задача нипочем, что ни попросишь, будет сделано. Помню, он мне раскрошенный зуб заново собрал, стал, прям как молочный. Еще и камень в желчном испарил…

– Впредь будешь есть правильно и за зубами следить, – перебил его Виктор.

– Полжизни летал, а теперь обратно ползать?

– Кто летал? Ты? Это тебя Цирюльник в небо подкидывал, а ты парил, расправив ручки, пока не грохался и землю не пропахивал своими зубами, молочными.

Борис стоял рядом, будто маленький ребенок, который ждет, когда взрослые договорятся и его представят незнакомому дяденьке. Джон, когда молчал, гонял трубку из одного уголка рта к другому и при каждой остановке крепко сжимал ее зубами. В отличие от Виктора с его безжизненным и бесцветным тоном, Джон говорил задорно, с легкой шутливой ноткой в голосе, по которой сразу было понятно, что он далеко не зануда.

– А это твой блудный? – спросил хозяин табачки, указывая на юношу мундштуком. – Сразу видно, необычный паренек, – постукал он себя им же по лысине и тепло улыбнулся. – Только без обид, молодой человек.

Но Борис и не думал обижаться: привык пропускать мимо ушей подобные колкости в адрес своей особенности. Оскорблений было немало и будет еще больше. Он не видел смысла в ругани или драках с теми, кто его задевал, да и, честно говоря, не умел это делать.

Юноша молчал, но все-таки решил показать легкой улыбкой, что все нормально. Джон, глядя на него, ответил кивком и продолжил:

– Хороший паренек, необидчивый. Как он к тебе забрел? Все как обычно, все как у всех?

– Набил ему тату на лопатке, он вернулся домой, а потом той же ночью… нет, под утро пришел ко мне в салон.

Джон, не спуская глаз с Бориса, крутил острый кончик своего черного уса с редкой проседью.

– Но я не сам вернулся, – выпалил юноша.

– О как! И как же это?

Виктор и Джон смотрели на него, ожидая историю, которую услышат в первый раз. Борис вспомнил слова татуировщика о том, что сам пришел в его салон под утро. Понял, что не следовало это говорить в присутствии мастера, да и при постороннем об этом лучше молчать.

– Расслабься, парень, – сказал новый знакомый, – я его прекрасно знаю. И его правильная натура, – он показал знак «кавычки», – мне тоже знакома. Он, наверное, сказал тебе, что ты сам к нему вернулся, на своих двоих, да? Вижу, что да. Он правду говорит, только…

Виктор со стеклянным лязгом ударил по стойке чем-то, что было у него в руке.

– Я по делу зашел, мне черный и красный.

Джон вытащил изо рта трубку и поднял руки, будто сдается.

– Можно хотя бы имя его узнать? А-то не правильно… не вежливо как-то, – опуская руки, он довольно хмыкнул.

– Конечно. Почему нет?

Глаза юноши смотрели только на предмет, что был скрыт ладонью мастера еще пару мгновений назад, – угольно-черный цилиндр, который Борис сначала принял за большую батарейку. По вертикали, вдоль корпуса этого объекта, тянулась тонкая красная полоска света. Джон взял цилиндр и спрятал в стойку.

– Меня зовут Борис, приятно познакомиться, – пробубнил юноша, словно его недавно разбудили, и протянул руку хозяину магазина.

– Мне тоже приятно, Борька! – сказал Джон и со шлепком пожал его ладонь. – Ладно, а теперь к делу.

Он достал из-под стойки две плоские баночки, одна была черной, а другая красной; обе напоминали чашки Петри.

– Проведешь дегустацию? Он курит, если что, – сказал Виктор.

– Конечно! Прошу, подойди ближе, Борька.

Юноша посмотрел на мастера непонимающей физиономией.

– Смелее. Ты всю дорогу меня спрашивал, вот и шагни к ответам, – сказал Виктор и мягко подтолкнул своего подмастерья.

Борис подошел к стойке вплотную и положил на нее ладони. Татуировщик красочно подмигнул Джону и указал большим пальцем на свою грудь.

– Вот и молодец! – сказал усатый мужчина, а затем достал из-под прилавка резную трубку для курения.

Она была старой и потертой; на коричневой древесине застыли острые узоры, которые не вызывали у Бориса никаких ассоциаций, хотя один показался ему знакомым – большой глаз на лицевой стороне чаши. Джон открыл черную баночку, внутри оказался обычный табак, рассыпчатый и немного влажный. Он насыпал несколько щепоток на стойку и принялся забивать глазастую трубку. То же самое Джон проделал со своей, используя содержимое красной баночки.

– Курить трубку – не то же самое, что и сигареты. Нужно поддерживать горение табака, балансировать: будешь тянуть слабо – потухнет, затянешься сильно – сгорит. Зажигалка, спички у тебя есть? – говорил он уже серьезно, тем самым походил на Виктора.

– Да. Но я надеялся увидеть, как вы даете мне прикурить, щелкнув пальцами. От щелчка появляются икры, и на указательном у вас загорается огонек.

– Неплохо, молодой человек. Надо в следующий раз провернуть такое.

Джон протянул ему трубку с глазом, а сам чиркнул спичкой, поднес пламя к своей и, пока затягивался, сказал:

– Приступай, только не напрягайся и не волнуйся. Главное – контроль. Да ты и сам знаешь.

– Так, ну, мы же непросто курим? Что будет?

– Тебе же сказал Виктор не бояться, все будет тип-топ, – ответил Джон опять в своей теплой и веселой манере.

Юноша глубоко выдохнул и сфокусировался на одной мысли: «Я же обещал себе не бояться».

Джон дымил по полной, а Борис только примерялся. Он пытался поймать равновесие, чтобы чиркнуть спичкой и прикурить. Поднес язычок пламени к чаше и принялся аккуратно втягивать воздух. Чувствовал вкус яблок с корицей, причем он был таким натуральным – химической имитацией и не пахло. Юноша даже заметно удивился.

Глаз на его трубке начал светиться красным. Мышцы на лице Джона стали неподвижными. Борису на мгновение показалось, что на него исподлобья сейчас смотрит лысый, усатый Виктор. Джон тихо затянулся, заполнив легкие до отказа, и выпустил густую струю дыма парню в лицо. Серая и непроглядная завеса полностью закрыла его голову. Ни одна мышца не дрогнула, чтобы сделать шаг назад, разбежаться и пробить всем телом дверь этой западни. Подмастерье татуировщика видел перед собой только клубы серого дыма, от которого не слезились глаза. Отпало желание моргать. Звуки и пол под ногами пропали.

Завеса начала сгущаться, собираться в единое, плотное, серое полотно, которое напоминало стену пещеры. Вернулись звуки, они стали тихими, невнятными, жеванными, казалось, что волнами накатывают со всех сторон сразу – приливают, а затем отходят, чтобы набрать силу. В самом центре серого полотна появилось красное пятнышко. Звук нарастал, становился осмысленнее; Борис узнал в нем голос Джона, который, как показалось, рассказал уже вступление:

– С этого времени наш народ стал жить рядом с людьми. Так начало нашего пути переплелось с зарождением человечества, – пятнышко росло, пока не обрело форму пляшущего из стороны в сторону огонька. – Мы черпали в них силу, плоть о плоть, плечом к плечу, добром за добро, даром за дар. Поначалу это давалось просто, потому что людей было мало, и все жили тесно, близко, – вокруг огонька начали водить хоровод силуэты человечков, которые появились словно капли воды на пергаменте. – Их становилось больше, но уходили они друг от друга все дальше. Тогда наши предки заметили, что к ремесленникам люди приходят сами, поэтому нужно было каждому освоить по ремеслу, – хоровод распался, и фигуры начали по очереди прыгать через костер, а он становился все больше и выше, пока не сжег всю каменную стену. – Но люди начали враждовать, убивать, воевать, и наш народ, насыщенный их эмоциями, чувствами, памятью, пошел по тому же пути. Раскол человеческой расы разделил нас на хинтов и унтов, – на черном, как беззвездная ночь, полотне появился бежевый силуэт человека, по телу которого трещинами расходились желтые линии, а затем появился другой такой же, только его тело резали красные жилы. – Войн становилось все больше и больше.

Вмиг картинка стала яркой, объемной, реалистичной. Звуки клекотали в барабанных перепонках, а запах крови, грязи и пота заполнил нос. Борис находился посреди побоища древних племен, которые бросали друг в друга копья, и хорошо, если попадали в круглые деревянные щиты, – чаще они летели прямо в плоть. Люди в шерстяных одеждах секли друг друга мечами. Лица одних кипели яростью – были готовы зубами рвать врага, а другие, напротив, сохраняли хладнокровную неподвижность. Руки брали копья из воздуха и метали их без счета. Ноги своим топотом разверзали почву. Губы источали потоки огня, которые никого не щадили. Кожа, что не рвалась под острым металлом, закрывала собой товарищей. Были среди них и те, кто мог держать только копье и щит – людское племя. Их тоже не щадили.

Ослепительная вспышка – и на поле брани воцарилась мертвая тишина. Тела устилали землю, штабелями лежали друг на друге, и это покрывало растянулось до самого горизонта. Губы и подбородок Бориса задрожали, дышать стало тяжело, появилась одышка, как после продолжительного бега. Когда вороны начали кружить над его головой, голос Джона продолжил:

– Все считали, что это верный порядок вещей – разделяться и враждовать с несогласными: другими, чужими народами. К людям относились, как к животным, которые все равно все не передохнут, – вспышка золотого света, от него не спасали даже ладони на лице Бориса. Свечение пропало так же быстро, как и появилось. – Решение вопроса вражды пришло само собой. С хинтами и унтами начал говорить голос, который указал им верный путь, – Борис увидел в небесах человека, раскинувшего руки так, будто он пытался обнять весь мир. Тело его напоминало точеный самородок, а кожа излучала слабое золотое мерцание. Глаза были направлены на землю. – Голос называл себя «Тот, кто видит», говорил, что он везде, все знает и несет благо – верный путь для племен.

Золотой человек начал вращаться, пока не образовал ровную окружность. Борис почувствовал болезненную усталость; боль прожорливым пламенем разрасталась в груди. Из Золотого диска зазмеились толстые линии сверху и снизу. Пару мгновений, и в небе повис гигантский глаз, который светился все ярче и ярче. Новая вспышка вернула юношу в табачную лавку. Он упал на четвереньки от жгучей боли, распространившейся по всему телу. Молодой человек начал кашлять с хрипами и бульканьем, пока не запачкал белый кафель кровью и мокротой, которая тонкими струйками продолжала стекать по внутренней поверхности щек вперемешку со слюной.

– Как тебе рак легких в терминальной стадии, Борька? – спросил Джон равнодушным голосом.

Борис, жадно пропихивая в себя воздух, поднял голову в сторону говорящего; на него смотрело неподвижное лицо усатого человека, который всем весом оперся на стойку. Белки его глаз почернели, радужка покраснела, а зрачки стали вертикальными, как у кошки; казалось, что тьма циркулирует черной струйкой через налитый кровью круг.

– Сейчас ты видел чужую смерть и близок к своей гибели как никогда, – сказал Виктор, наклонился и положил ладонь юноше на спину. – Они жили неправильно и поэтому мертвы. Поступая неправильно, ты встаешь на их путь. Сигарета сегодня – это только шаг, но конец пути будет, как ты уже заметил, не самый приятный. Решайся прямо сейчас: отказ или смерть.

Сознание и взгляд мутнели. Борис чувствовал, как его ноги и руки немеют. Он дышал, но насытиться воздухом никак не мог. Силы покидали его. Он понимал, что если упадет, то только под землю. И тогда юноша выдавил то, что эти двое хотели услышать:

– Я брошу… сегодня… сейчас… всегда, – он верил в эти слова и готов был поклясться жизнью и душой, что говорит правду.

Руки подкосились, и Борис упал лицом на холодный кафель, но не почувствовал щекой ничего липкого или влажного. Он вскочил, словно разбуженный кошмаром. На полу не было пятна. Юноша тщательно ощупал лицо – может, что прилипло – тоже ничего. Виктор одобрительно похлопал его по плечу и сказал:

– Ты большой молодец. Сегодня ты сделал шаг в верном направлении, – на его губах появилась широкая улыбка, которой Борис по-прежнему не верил.

Подмастерье заглянул в глаза татуировщика – обычные человеческие карие глаза мастера, которые были двумя темными кругами на его бледном лице. Борис попятился к выходу. Его руки тряслись и не слушались, но он все-таки смог выставить в сторону Джона и Виктора указательный палец.

– Я ж… Я же… Я же чувствовал, что умираю. Вы меня убить хотели, – паника в его голосе нарастала. – А если бы у меня сердце остановилось? Я же кровью харкал. Где она?!

– Чего не было, того не было, – ответил Джон.

– Как это?! – не унимался юноша. – Было же! Я тут при вас чуть легкие не выблевал. А ты мне говоришь, что ничего не было!

– Да, не было. Это все обман, иллюзия, фокус. Я в этом деле хорош. Самые правдоподобные иллюзии от лавки «ЛИСИЙ ДЫМОК», не отличишь от настоящих.

Юноша посмотрел неодобрительно Виктору в глаза и сказал:

– Скажите, только честно. Вы меня точно защитить хотите? Помочь мне не сдохнуть.

– А что я сделал не так? Ты узнал, что хотел, и даже больше: тебя направили на путь истинный – путь жизни. Сразу видно, что тебя в детстве не пороли: применили боль в воспитательных целях, и ты сразу распсиховался.

Борис успокаивался от его слов, тут нечего было возразить. Но детская обида на этих двоих не унималась в его душе.

– А теперь извинись перед Джоном за то, что обратился к старшему на «ты».

– Не стоит, Виктор. Паренек перенервничал – можно и простить, – хозяин табачной лавки все еще говорил бесцветно, но понемногу проклевывались зачатки эмоций.

– Давай, Борис, извиняйся.

– Он сам говорит, что все нормально… Ладно, извините меня, Джон. Был не в себе.

– Конечно, с кем не бывает.

Юноша хотел уйти от всех этих издевательств. Не разговаривать с этими двумя. Но любопытство побороло его желания.

– Только вот кто такие «хинты и унты», и этот… «Тот, кто видит»?

– Мы унты, включая тебя, Борис, – ответил Виктор. – От хинтов мы отличаемся клиентурой, которую обслуживаем, и еще парой особенностей. Эмоции, чувства, воспоминания будут разные у Газона и у какой-нибудь праведной бабушки. С хинтами ты еще познакомишься. Неописуемые создания.

– Раз уж унты больше не убивают людей, то и с хинтами больше не воюют?

– В точку, Борька! Ох, и прилежный паренек тебе достался, Виктор. Умеет слушать, – сказал Джон и рассмеялся.

Юноша бросил на него взгляд. Глаза иллюзиониста из табачки превратились обратно в нормальные – зеленые и светлые, как скошенная трава.

– Да, хоть раз в жизни повезло, – ответил татуировщик.

– О, знаменитый Жираф скромничает, вы только послушайте.

Борис сдерживался, как мог, чтобы не засмеяться. Весь из себя такой крутой и хладнокровный Виктор оказался «Жирафом».

– Сложно назвать везучим человека, которому дали кличку «Жираф». А вот когда Евгения называют «Джоном» – совсем другое дело.

– Сам же знаешь, что тебя из зависти так зовут. Что касается меня – у вас с фантазией просто туго.

– Я на зависть вообще не способен, а они вроде тоже унты.

– Ты-то много чего не можешь. А им, не способным даже такую простую эмоцию подавить, я считаю, прямой путь в одержимые.

– А как насчет «Того, кто видит»? – громко вмешался Борис в короткую паузу посреди беседы взрослых.

– Из имени, я думаю, много чего понятно, – ответил Виктор. – Он указал древним хинтам и унтам верный путь, как мы сегодня указали его тебе. Проще говоря, «Тот, кто видит» или сокращенно «ТОТ», наблюдает за тем, чтобы народы жили по правилам.

– Это какие-то конкретные правила, где их можно прочитать?

– Позже я отведу тебя к ним, и ты их лично прочтешь. Не беспокойся, эти правила сложно нарушить, особенно тебе. Ну ладно, мы тут закончили. Спасибо, Джон. До встречи.

Борис и Виктор обменялись рукопожатиями с Джоном и двинулись к выходу. Когда юноша взялся за деревянный шарик дверной ручки, он услышал треск открывающегося замка и смог разглядеть стелющийся дымок, который сочился из замочной скважины. Борис обернулся. Хозяин магазина помахал ему и широко заулыбался, только в этой улыбке и выражении лица было что-то хитрое, будто он узнал его секрет.

Виктор провожал своего подмастерья в полной тишине. Борис не хотел с ним разговаривать, ведь он подстроил все это представление. Вопросы размножались почкованием в голове юноши, но обида наглухо запечатала ему рот. Мастер не мешал вести внутренний монолог своему спутнику, даже шел немного позади.

Борис не заметил, как мысли привели его обратно в состояние обиженного мальчишки. Ведь нельзя же так с ним, с живым, чувствующим, осознающим себя чело… ах да, унтом. Что теперь делать с этим ярлыком, он тоже не представлял. Хотя, какая разница, плавать в море людей или в море унтов? Судя по всему, у них есть своя валюта, работа от обычной не отличается, а способности превосходят человеческие, но против людей они их не обратят. Что-то было в этом новом мире – слабый привкус чего-то еле различимого и приятного – только вот проводник достался Борису какой-то мутный. Все у него черное или белое, можно или нельзя, казнить или помиловать. С другой стороны, Виктор – его начальник, а начальство по-другому не умеет. Жизнь кардинально не поменялась, но отличия есть: теперь от нового босса не сбежать. В груди потяжелело, а губы еле заметно задрожали.

– Ну, что Вы, Хозяин? – сказала кобра, показав головку из-под воротника. – Воспитательный процесс никому не нравится, иначе в нем не было бы никакого смысла.

– Лучше бы он мне подзатыльника дал и сказал: «Не кури», – буркнул Борис.

– Зато Вы точно оставите эту вредную привычку, здоровью не навредите. Курение портит кожу и не только.

– А если я хочу вредить, если хочу портить?! – он продолжал бормотать себе в плечо. – Мне хочется. Я совершеннолетний, мне можно. Почему я не должен?

– Мне тоже хотите навредить?

Он остановился и посмотрел на небо. Закатное солнце окрашивало редкие перистые облака теплыми тонами желтого, красного, малинового и оранжевого. Юноша набрал в грудь воздуха, задержал дыхание на пару мгновений, а затем медленно выдохнул.

– Я тебя понял. Нельзя, так нельзя.

Глава 5

Каждый человек запоминает по-разному – кто-то на слух, кто-то зрительно, кто-то только повторением и никак иначе. Запах в наших воспоминаниях играет отдельную роль, он пристает к памяти, как инъекция, проникающая в мышечные волокна мягкого места: один раз попала, уже не отделаешься. Детство, свое или чужое, запоминаешь похожим образом, оно, как и любое «раньше», лучше сегодняшнего дня. А раньше детства ничего не было, поэтому воспоминания о нем самые любимые и остаются с нами навсегда.

Чаще всего в детстве Борис делал с бабушкой только одну вещь – куда-то ходил. Они посещали магазины, рынки, парки, почту, цирки и прочие места. Разнообразные визиты накладывались друг на друга в памяти, поэтому эти моменты легко в ней запечатлелись. Во время таких прогулок бабушке приходилось тратить деньги, а их ценность внук не понимал. Но одно было ему совершенно ясно: в этом мире много всего, и попробовать это нужно как можно скорее. Вдруг завтра он не увидит перед собой шарики, игрушки, воздушную кукурузу, пирожные, или их вообще уже не будет никогда. Капризы переживались бабушкиным терпением и ничем не гасились: нечем было, да и ребенок мог привыкнуть, что его ревущий рот непременно закроют условной конфеткой. Иногда Борис получал то, чего хватало для более-менее счастливого детства. Такие вещи он ценил, бережно хранил и старался получить от них как можно больше.

Цирк запомнился ему, как храм счастливого ребенка. Даже сейчас, стоило вспомнить душные, шумные павильоны, ярко освещенную арену и громогласную музыку, как в память возвращались запахи воздушной кукурузы, сахарной ваты и животных со всего мира. Там было все, что нужно детям: сладости, необычные игрушки, шарики и представления. Именно оттуда Борис выносил большую часть своих «вещей».

Больше всего ему нравилась игрушка йо-йо – синий пластиковый волчок на белоснежной веревочке, которая напоминала зубную нить. Мальчик часто видел по телевизору, как его крутят крутые ребята, и желание заполучить такую же вещицу безудержно росло в нем. Глаза его светились от счастья, когда он наконец выпросил йо-йо у бабушки, и как же они потускнели, когда волчок опустился и не поднялся. Бабушка сказала, что им просто попался бракованный, и больше она такую ерунду не купит. Но внук с ее правдой не смирился.

На протяжении нескольких дней йо-йо просто разматывалось и оставалось внизу, покачиваясь как маятник. Борис снова и снова наматывал веревочку разными способами. Их было так много, что он путал старые нерабочие методы с новыми, внушающими надежду. Боря крутил запястьем в разные стороны, подсекал, пока волчок не успевал опуститься до конца, он даже поднимал руку как можно выше. Ничего не помогало. В один из дней, после нескольких неудачных попыток вернуть йо-йо обратно в ладонь, его посетила любопытная мысль. Он вспомнил про тех крутых парней из телевизора. Они ведь не были так напряжены, спокойно и расслабленно болтали, пока игрушка крутилась в их руках.

Глаза маленького Бориса светились так же, как и в тот раз, когда бабушка передавала ему йо-йо: волчок крутился не только когда опускался, но и когда поднимался. Не прошло и года, как любимая вещица начала изнашиваться. Сначала порвалась веревочка, которую Боря заменил на новую, но та тоже лопнула, да и следующая за ней прожила недолго. Корпус от частых падений потрескался и пришел в негодность. В конце концов, веревочка перестала держаться на волчке, и он просто каждый раз падал на пол. Борис решил положить йо-йо в обувную коробку, в которой хранил свои памятные вещи. Сейчас, будучи взрослым, он не жалеет времени, чтобы открыть ее и вспомнить старые добрые деньки.

Местом, которое он любил меньше всех остальных, был любой магазин одежды или обуви. Походы в такие заведения сильно утомляли молодой и энергичный организм маленького Бориса. Честно говоря, это продолжается и по сей день. Каждую вещь нужно было искать, выбирать и примерять, а если не подходила, идти в другое место, и опять по кругу. Самое ужасное – взять на вырост, или точно по размеру, в надежде, что «разносится». В каждом вещевом магазине царила одна магическая атмосфера – при первой примерке незначительные неудобства не беспокоили, а после второй, уже дома, превращались в сущий ад. Туфли натирали до кровавых мозолей, ботинки заставляли кости ступней перетираться, капюшон оказывался достаточно тяжелым, чтобы за шиворот куртки задувал холодный ветер. Но пару положительных моментов Боря все-таки для себя вынес. Во-первых, все эти проблемы ему помогала исправить смекалка: он клеил на пятку пластырь до прогулки в туфлях, заталкивал в носок ботинка всякую всячину и оставлял на пару недель, зашивал воротник куртки, чтобы он стал уже. Во-вторых, мальчик относился и к таким вещам бережно, чтобы поменьше ходить в магазины одежды.

О чем еще мог думать взрослый Борис, сидя на работе? Как же хорошо жилось тогда, когда проблемы были незначительны, все шло своим чередом, пока не замкнулось в петлю – то ли в виде веревки на шее, то ли – дорожки под ногами. За стойкой ресепшена он скучал и тлел от обиды.

Виктор вышел из своей комнатки и сказал:

– Борис, зайди сюда и прихвати свою тетрадь.

Хорошо знакомое чувство, когда ты не хочешь, не можешь, не умеешь, но ничего не поделаешь – работодатель сказал: закуси удила и делай.

Он с неохотой встал, волоком стащил тетрадь и направился в комнату. На столе лежал увесистый шмат сала на коричневой упаковочной бумаге, по размеру, казалось, отрезали у свиньи целую бочину от ляжки до ляжки. Там были еще какие-то предметы, но обескураженный взгляд юноши оказался прикован только к этому куску.