Стражи Пограничья

Глава 1

Я висела над Невой, вцепившись в выгнутую решетку Троицкого моста. Все случилось настолько быстро, что я даже отреагировать не успела. Белый мерседес занесло на обледенелом мосту и потащило прямо на меня.

– Что ж ты делаешь, гад? – промелькнуло в моей голове.

А поначалу все было так красиво. Тридцать первое декабря, 23.55. Я в белой шубке, не спасающей меня от промозглого ветра, стуча зубами, романтично смотрю на звездное небо Питера и пишу в голове письмо деду Морозу. Понимая в душе: «Э как меня припекло».

Первое письмо. Дедушке Морозу, приносящему подарки хорошим деткам.

«Дорогой Дедушка ! Пишет тебе девочка Анжела тридцати годков. Я честно старалась быть хорошей Работала медсестрой в больнице, связей порочащих не имела, ( хотя и хотелось). Не жадничала —после смерти родителей забрала себе  лишь летний сарайчик под названием дача, а старшей сестре с тремя детьми отдала трехкомнатную квартиру. Дедушка, милый, вот ни разу к тебе после семи лет не обращалась. Поэтому если можешь, исполни хотя бы одно из моих желаний, а лучше все сразу.»

«В лето хочу! Надоел уже холод этот. Мужа, можно принца заморского. Желательно на белом транспортном средстве. Дом хочу. Котика на толстых лапках, потому как сейчас с животными на съемную квартиру нельзя. Волшебства в своей жизни хочууу!» – полетел в небо крик моей души.

Потом у меня случился слуховой глюк. Зазвенели колокольчики, и народ вокруг исчез. Я осталась одна на мосту, а может и в целом городе. Нет, все таки не одна. Какая- то машина с ревом въезжала на мост. Вау, вот оно! Сработало!

Как и хотела – белый мерседес , скрежеща во всё автомобильное горло затормозил рядом со мной. Я уже начала принимать романтическую позу, когда его занесло и он, пробив задницей ограждение, столкнул меня вниз.

Вишу. Решетка, сволочь, скользкая, руки в перчатках – долго не продержусь. А вокруг никого, ну кроме этого придурка в машине, которого даже звать не хотелось— на фига мне такой неадекват. Я даже орать не стала, что воздух сотрясать зря. Блин, что ж мне так не везет.

В больнице премию получила. Шубу искусственную купила и рванула в Питер на Новый год. Девка в больнице на таро научилась гадать. Говорит езжай— показывают карты— тебе судьбоносная встреча светит.

Это все пронеслось у меня в голове мгновенно, когда рука стала скользить, а картинка перед глазами бликовать. Ночь начала меняться на день, железная решетка на дымящееся поломанное деревянное ограждение, а рукава белой шубы сменились на синюю ткань. От стресса я еще и головой поехала?

Вместо ночного шума подмерзшего города – крики и лязг оружия. И опять зазвенели эти долбанные колокольчики.

На фоне голубого неба высунулся простоватый встревоженный парень в странной одежде:

– Госпожа Анжи! Руку!

Я вцепилась в его лапищу. Что-то свистнуло. Парень, хотевший было уже меня вытянуть, замер, вытаращив голубые глаза. Из его рта потекла тонкая струя крови. Я с ужасом увидела торчащую из его шеи черную стрелу.

– Бегите, маркиза,– прошептал он еле ворочая языком, и обмяк.

А со мной случилась новая напасть, я как раздвоилась в голове, и во мне стали толкаться две особы : я – Анжела Котенкова и какая-то маркиза Анжи Котен. Слайд-шоу чужих воспоминаний, как сверхзвуковой самолет, пронеслось по моим мозговым клеточкам. Потом плюх и исчезло.

Я все также висела, вцепившись в покойника. Опять в ушах зазвенели джингл беллз.

И вдруг мои руки еле видно засветились, а потом на самом краю моста возник из ниоткуда склизкий, худой, подсвеченный красным лягух. Задумчиво осмотрел меня и прыгнул прямо на мою бедную голову

Первая, совершенно тупая мысль была сбросить эту гадость с себя, что я и попыталась сделать. А вторая:

– Вот ты дура, Анжелка, зачем руки отпустила?– Но эта вторая, хорошая, которая, как говорится, приходит опосля, догнала меня, уже в полете, когда я падала в бурлящую воду.

Река подхватила меня и понесла вниз по течению. Я била руками по воде, судорожно хватая воздух во время моих коротких выныриваний. Гадостный лягух так и висел, вцепившись в мои волосы, одной лапой упершись в левый глаз, и стряхнуть его уже не было никаких возможностей.

Совсем рядом просвистели стрелы. Вторым, правым краем глаза я заметила продолжающийся бой на мосту. Несколько мужчин вскочило на коней и ускакало, а с десяток оставшихся лупили друг друга мечами и что-то орали.

Нет, стоп, орали не они. Орал прилепившийся ко мне лягух, причем человеческим голосом:

– К берегу греби, к берегу! Потону же в расцвете лет!

А я гребла и ошалевала от всего этого. Мой мозг отказывался принимать действительность. А что это было конкретно она, я не сомневалась ни на йоту. Когда у тебя по глазу топчется лапа говорящей жабы, а в рот и нос норовит залиться вода – тут даже щипать себя не надо.

Тяжелое платье тянуло вниз. Длинные светлые волосы болтались тут же и периодически залепляли единственный открытый глаз, а мне даже смахнуть их не получалось. Я била по воде руками и ногами и судорожно втягивала ртом воздух. Мимо проносились берега, поросшие камышами. Пару раз чуть не врезалась в огромные валуны, торчащие посреди стремнины, но в последние моменты я извернувшись, плыла дальше.

Минут через пять моих трепыханий плыть стало полегче. Скорость течения чуть снизилась, и я уже смогла послушаться своего наглого пассажира и начать грести к берегу.

Маленький просвет желтого песка среди густого ивняка дал мне возможность наконец-то причалить к земле. Я подплыла на мелководье, с трудом поднялась и, размахивая руками, шатаясь, стала выбираться.

Из носа лилась вода, я, кашляя и отплевываясь, вылезла на берег и тут же рухнула от усталости. Лягух наконец отпустил мои волосы и, спрыгнув на песок.

Я тупо смотрела на это зеленое чудо природы – он может говорить, и, похоже, это земноводное не умеет плавать. А это существо еще оказалось и телепатом, потому что он поднялся на тощие задние лапки, отряхнулся от песка и, недовольно смерив меня взглядом, пробурчал:

– Ну не умею и что?

Может, я все-таки сплю? Я потерла руками глаза и наконец убрала с лица мокрые волосы. Что? Подождите, я уставилась на длинную прядь, у меня всегда они были короткими. Потом стала рассматривать руки. Это были не мои руки. Тонкие запястья, длинные пальцы с единственным золотым кольцом.

Эти руки явно не держали что-то тяжелее ложки, а тем более не вскапывали огород, как я на доставшейся в наследство от родителей и гордо именовавшейся ими фазенде. Дачка моя любимая, кто же теперь тебя холить и лелеять будет. А клумба с пряными травами? А сарайчик мой с гордым названием летний дом? Закончив стенать по любимому делу всей жизни, оглядела себя.

Размера на два меньше меня прошлой. Тощая совсем, топор даже не удержу. А я в

той жизни была себе и чтец и жнец, и дрелью мастерец.

– Эй, зверушка зеленая, ты вообще кто? И куда я попала и в кого, главное?– спросила я товарища по заплыву. Тот высокомерно окинул меня долгим взглядом:

– Сама ты зверушка. Фамильяр я твой.

– Ты кто? – переспросила моя растерянная персона.– Фамильяр? Значит я…

– А ты хозяйка моя, колдунья, магичка, как хочешь обзывайся, главное чтобы ты меня чтила и оберегала.

–Колдунья? Я что, колдовать могу?– и тут я вспомнила свои засветившиеся руки.

Лягух подошел поближе и внимательно всмотрелся в меня. Типа не шучу ли я, а может, вообще придуриваюсь.

Потом сорвав листик, примостил на него свою тощую попку и сказал:

– Все гораздо хуже, чем я думал. Ты призванная душа, а память хозяйки того, улетела. Сама их не увидишь, но показать я тебе могу малость.

Последние целые, и обучение имеется , видимо сильно вдалбливали. Присаживайся поудобней – фильму, как в твоем мире говорится, смотреть будешь.

И я, обхватив себя за мокрые плечи, увидела, что предшествовало моему вису на том злополучном мосту.

За три часа до…

Меня обуяло двоякое чувство: вроде я маркиза Анжи Котен, и вроде смотрю со стороны.

Худенькая невысокая девушка с большими серыми глазами сидела перед зеркалом. Через неделю ей исполнится восемнадцать. Синее платье подчеркивало прозрачность невинных глаз и белизну кожи. Служанка только успела заколоть шпильками ее волосы, закрученные в тугой узел на затылке, когда послышался громкий топот копыт.

– Странно, —подумала девушка,– кто это в такую рань к нам прибыл?

И она вспорхнув, как птичка, выглянула в окно. Двое мужчин в пыльной одежде быстро спешились и поспешили в дом. Одного из них Анжи знала, это был доверенный человек старого друга их семьи.

Что-то случилось. И девушка быстрым шагом двинулась к кабинету деду.

Юная маркиза осторожно постучала в дверь и, получив разрешение войти, шагнула внутрь. Мужчины раскланялись и поспешили уехать. Управляющий дедовым поместьем, присутствовавший здесь же кивнул:

– Всё будет исполнено.

И покинул помещение вслед за гостями.

Дед стоял бледный как смерть, и что-то обдумывал. Потом резко бросился к сейфу, спрятанному за большим портретом.

– Дедушка, что случилось! – робко окликнула его Анжи.

–Сейчас, Анжи, сейчас, – бормотал он, роясь в недрах хранилища.—Где же он, где? Вот беда беда.

–Дедушка!—чуть пискнула Анжи—я волнуюсь.

Старый маркиз взъерошенный как воробей обернулся к девушке держа в руках ветхий скрученный в трубочку свиток, с сургучной печатью.

– Вот,– он кинул его на стол.

– Да что случилось?– опять воззвала к нему Анжи, нервничая все сильнее.

Дед заходил в волнении по кабинету.

–Беда случилось Анжи. Бежать нам надо. Наш король, как взошел на трон —все гадателей стал приглашать. Корону он же получил только после того несчастного случая с семьей старшего брата. Это когда разбились в ущелье все, даже младенец с непробужденной кровью.

Анжи кивнула. Это случилось еще лет за десять до ее рождения, и она воспринимала эту историю как сказку.

– Так один раз мой друг, который служит при дворе, стал свидетелем одного гадания. Предсказали тогда королю нашему: « Если ты хочешь оставаться на троне, то должен уничтожить семя Исправителя».

–Это какой-то маг, живший в древности? У него еще сила странная была? – спросила Анжи.

– Именно так. И люди короля стали искать следы его потомков. А сейчас ,—он вздохнул—мой друг прислал своих людей, чтобы сообщить, что их нашли.

Анжи сжалась в комочек, боясь услышать последующие слова.

Дед вздохнул и кивнул.

– Да, девочка, это мы. И сейчас по нашу душу сюда мчится королевский отряд, чтобы уничтожить наш род, точнее что от него осталось. То есть тебя и меня. Хоть рассказывай им, хоть не рассказывай, что у нас магия не пробуждалась уже много поколений—у них приказ: « Найти и удавить».

– И что нам делать, дедушка?– пискнула маркиза, заломив руки.

Дед резко остановился, взял снова в руки брошенный на стол старинный манускрипт и заговорил:

–Значит пришло время этому. Свиток этот настолько древний, что не помнил никто когда он появился в нашей семье. Передают его на восемнадцатилетие.—маркиз грустно улыбнулся,– через неделю тебе должен был вручить. Когда роду будет угрожать гибель, надо сорвать печать и заглянуть внутрь. Ты готова?

Анжи судорожно кивнула.

Сломанная печать засветилась.

Дед и внучка развернули скрученный лист бумаги и заглянули внутрь:

«Люди должны жить. Призванный в последнего из рода должен исправить содеянное».

Прочитали раз, потом еще раз и непонимающе посмотрели друг на друга. Вдруг список заискрился, и истлел.

–Так и должно было быть?– провожая взглядом медленно планирующий на пол пепел, прошептала бледная маркиза.

– Я не знаю,– пробормотал дед, растерянно смотря на внучку.– Пойдем. Нам надо бежать. Деньги уже погрузили. Куда направляться –потом решим, главное подальше отсюда.

И он, схватив меч,  выбежал с молодой маркизой из дома. Экипаж уже стоял перед входом. Здесь же толпились вооруженные слуги и с тревогой оглядывались.

Где-то уже недалеко послышались звуки боя. Маркиз резко остановился, потом покачал головой и сделал знак людям.

Плачущую девушку посадили внутрь. Человек десять вскочили на лошадей. Окружили тронувшийся экипаж и рванули в сторону хлипкого деревянного моста, протянутого над бурлящей рекой.

Они уже въехали на него, когда по ним ударили магическими шарами. Видимо, их поджидали.

Анжи в ужасе наблюдала, как нескольких сопровождающих снесло вместе с лошадьми. Оставшиеся спешились и приготовились биться, прикрывая бегство маркизы. Но атакующие не дали им такой возможности.

Светящийся алым шар ударил в заднее колесо, экипаж занесло, и он, выламывая ограждение, накренился.

Дверь распахнулась, и молодая девушка вывалилась наружу, в последний момент успев вцепиться в деревянные перила, и с искаженным от ужаса лицом повиснув над бешено несущей свои воды рекой.

Ну да, а в следующий миг меня забросило в это тело.

Дедушка Мороз как тот джин исполнил сразу два моих желания. Лето и волшебство. Два в одном. Только, пардон, не то имелось в виду.

Я порылась в новоприобретенном мозгу. Всплыли умения читать и писать. Душой маркизы и не пахло, как и ее памятью.

– Эй, лягух, а куда ее душа-то делась?– вопросительно посмотрела я на единственного источника информации. Мой зеленый компаньон задумчиво возвел глазки к небу.

– А шут его знает. Может на перерождение улетела, а может в твое тело.

Я поднялась и стала отжимать на себе одежду:

—Получается, что за мной сейчас охотятся? А с тобой что будет если меня убьют?

Только я спросила, как на другом берегу послышались голоса. Я обернулась. Помянешь черта—рожки вылезут. Королевские охотники явились, не запылились.

Загалдели и попробовали зайти было в воду, но передумали и поскакали вниз, видимо брод искать.

Лягух застывший вначале, отмер и захлопав глазами, заозирался испуганно:

– Это… Хватит тебе тут отдыхать. Нам бежать надо. Тебя убьют— и я исчезну. Потом сиди в безмирье, жди новую хозяйку.

Погода была, блин, как заказывала теплая, одежда на мне должна была быстро просохнуть, только туфли слетели, а это была печально. Я со вздохом посмотрела на босые ноги в порванных чулках. Далеко я так не убегу. Купить бы где. Только на что?

Обещанные Анжи дедом деньги остались в экипаже. Что можно продать? Кольцо есть золотое. В ушах? Нащупала сережки-гвоздики. На шее? Тонкая цепочка с капелькой. Не густо, но жить можно.

– Эй, друг мой склизкий, вообще у тебя имя есть?

Лягух обиделся:

– Сама ты склизкая, может, я болею, а ты обзываешься. Зови меня Ляшей. И вообще, хватит вошкаться. Бери меня на руки и потопали.

Я вздохнула, подняла лягуха на руки, и мы пошли в темный лес куда глаза глядят, только подальше от скачущих по пятам убийц.

. Когда мы до него добрели, потому что бежать босиком у меня не получалось, я посадила фамильяра на плечо, чтоб свободными руками ветки отодвигать.

– Ляш, кстати, а что у меня за магия? Что я делать умею?– пришла мне в голову запоздалая мысль.– Может, я летать умею или кроссовки себе наколдовать смогу?

Над ухом задумчиво запыхтели:

– Не знаю. Чувствую, что магия есть и ее много, а какая – не понимаю. Пробовать надо.

Я брела по лесу и занималась фигней:

– Хочу летать.– меня даже на сантиметр не приподняло. Понял – не дурак.

– Хочу кроссовки.– Та же реакция.

– Хочу пламенем кидаться,– ноль.

Я шла и шла, фантазия моя иссякла, и варианты уже начал подсказывать лягух, но и они не срабатывали. Минут через тридцать моего героического забега через чащу лесную иссякли и физические силы. Да, маркиза Анжи была совсем не спортивная девушка, соплей перешибешь таких. Только и могла наверное книги душещипательные читать, да на полную луну выть о властном брутальном женихе.

– Ты чего?– поинтересовался лягух, когда я уселась на первый попавшийся пенек и вытянула ноги.

– Устала, – буркнула я. – Иди вон попрыгай на лужайке, зарядку сделай, ноги разомни.

Захотелось есть и пить. Подошвы покрылись царапинами. Обмотать бы их чем-нибудь. Но чем? От платья кусок оторвать? Так это только в книгах героиня легко отдирает от бархатного платья полоску. А у меня ни ножа, ни даже вилки нет. Карманы хоть есть?

Карманы были, пустые.

Я тяжело вздохнула и принялась наблюдать за фамильяром.

Лягух внял мне и на мягком мху занялся зарядкой. Чем-то он был похож на нашего врача ЛФК в больнице. Такой же худой и зазнаестый. Я устало смотрела за его перетеканиями из позы лотоса в позу тигра, потом сказала, приглядевшись:

– Ляша, а знаешь что, ты неправильный какой-то.

Фамильяр аж вскинулся:

– С чего ты взяла?

– Чувствую, а еще ты красной аурой светишься. И вот еще что уточнить хотела, Анжи в бегство подалась, потому что в ней Семя Исправителя оказалось. А что это за зверь? И что я должна по пророчеству исправить?

Лягух замер в позе ласточки и задумался, глядя на меня:

–Хм, да. Этот момент я упустил как-то. Что исправить предстоит – не знаю . А исправители – это такие маги, с которыми связываться никто не хочел потому что сила у них бракованная. Исправляли так, что и не рад будешь.

Я грустно хмыкнула:

– Чует мое сердце, что я со своими тупо сформулированными желаниями,– вспомнила я свое феерическое висение над Невой, – умудрилась получить его магию?

Лягух сглотнул, обошел меня кругом, настороженно всматриваясь внутрь меня, любимой:

– Вот не хотелось бы. Только как проверить?

– Да проще простого, – я, не задумавшись, сделала то, о чем завопили внутри меня магические инстинкты,– дотронулась до фамильяра рукой и выкрикнула: – Исправить.

Лягух не успевший даже пискнуть, превратился в светящийся шар.

Когда магическое пламя исчезло, я, хлопая глазами, уставилась на творение своих рук.

Ёлки зеленые! Разве такое в природе встречается?

Глава 2

Лягух так и остался лягухом, только…

Во-первых, раз в десять вырос и был мне теперь по колено. Весить к тому же стал, я прикинула на глаз, килограмм не меньше десяти. Чрезвычайно накачанный, откормленный лягух, который теперь будет прыгать пешком. Я такого на руках точно не утащу.

Во-вторых, он оброс белой пушистой шерстью. Причём на теле она была короткая, а на голове напоминала гриву льва, которая белоснежной волной спускалась до земли.

Онемевший Ляша в растерянности осматривал свои лапы, пушистое пузико, глянул куда-то между ног, потом ощупал голову.

– Ты чё наделала, криворукая? – Наконец у него открылся дар речи. – Ты в кого меня превратила?

Я честно от такой наглости обомлела. Из склизкого зеленого доходяги я превратила его в пышущее здоровьем земноводное, с такой роскошной шевелюрой, хоть на рекламу шампуней отправляй, а он меня еще и поносит.

– Всё-таки оказалась ты исправителем- мудрителем,– обреченно пробормотал лягух и тяжело вздохнул.– А я надеялся, что меня как фамильяра минует чаша сия, ан нет. Ой беда, беда! С такими хозяйками, как ты, долго и счастливо не живут. Не повезло мне, однако. Еще и мою хрустальную мечту растоптала.

Я посмотрела недоуменно на свои руки и спросила:

– Ты мне можешь по-человечески всё объяснить?

Ляшка тяжело вздохнул, сорвал растущий рядом лопух, положил лист на землю и усадил на него свою пушистую попу:

– В тебе проснулась магия исправителя сути. У тех, кто аурой алой пылает, есть три состояния: внутренняя суть, о которой ты можешь и не догадываться, внешняя, что ты есть сейчас, и третье – кем ты себя представляешь. Самое обидное – что настоящая внутренняя суть не факт, что совпадает с напридуманной.

Ты что думаешь, я не страдал от своей внешности? Думаешь, ты одна ко мне приставала, почему я такой зеленый и склизкий? Да, все кому не лень! – Лягух пустил длинную тягучую слезу с соплёй. Высморкался в лопушок и продолжил.

– И, конечно, мечтал я стать таким принцем, например. А оказывается, моёвнутреннее Я —вот какое, – и он указал лапкой на себя: – белый и пушистый, а не королевич вовсе. Вот лучше бы ты меня не исправляла. Я бы холил надежду, что найдется та, которая поцелуем превратит меня в прекрасного принца, – опять разнюнился Ляшка.

Мне даже стыдно стало.

– Ну ,хочешь, я тебя поцелую? – пожалела я лягуха. Я всегда жалостливая была. На мне, говорили, в больнице все больные ездили.

Бедный волшебный зверь даже отпрыгнул в сторону:

– Анжейка, ты чего?

– Да я исправить хочу, может, ты от поцелуя истинной любви в принца превратишься и женишься на мне, и будешь уже ты меня на руках носить и защищать, – поднялась я с пня и решительно направилась в сторону своего фамильяра.– Давай, может получится.

Я в прошлой жизни всё сама должна была делать. Ну не было у меня широкой мужской спины, на которую я могла забраться. А тут такой кандидат, может венценосный , шею свою подставляет.

Лягух, оценив перспективы стать носильщиком моего тела, снова отпрыгнул, но неудачно, запутался гривой в кустах и заверещал как оглашенный:

– Уйди, наисправлялась уже! Не хочу я никого на руках носить!

Он испуганно забился в зарослях и зажмурил глаза, а я остановилась в шаге и задумалась.

Мечтать – это одно, а внутренняя суть – это совсем другое. И не факт, что воплощая желания, ты обретешь счастье, а не сплошное разочарование.

Ляш, видимо прочитав у меня в голове, что я передумала его обрекать на корону с обязательствами, открыл глаза и вылез из кустов, с трудом освобождая свою роскошную гриву.

Из его брюха донеслась трель.

– Я есть хочу, – заявил фамильяр, уже пришедший в свое обычное наглое состояние. – Пошли деревню какую поищем. Может ты исправишь что-нибудь, или станцуешь на худой конец, и нам за это денежку дадут, еды купим, ботинки тебе, – кивнул он на мои избитые ноги.– Иногда из твоей магии и путёвое может что получится,– он вздохнул. – Редко, правда. Например, тыква на огороде экипажем станет, чтоб селянок на балы возить, или умирающего можно исправлением вылечить полностью. Но вот во что он превратится по выздоровлению – это уже второе дело, главное – живой.

Вылечивать, значит, умею. Как и в той жизни. Настроение у меня приподнялось. Всех вылечим, все исправим.

Я иронически скривилась:

– Как прикажешь искать тех работодателей?

Ляш горделиво хмыкнул, но ничего не сказал и повел носом как собака.

– Туда,– указал он лапкой и попрыгал впереди.

И пошли мы с ним по лесу тёмному, дремучему. А я топала сзади и опять в голове писала письмо.

Второе письмо деду Морозу. Дедушке, у которого явно маразм начинался с возрастом.

«Дорогой Дедушка. Спасибо тебе конечно за лето, в которое ты меня в прямом смысле окунул, с головой. Но вообще то я имела в виду Мальдивы там, или Таиланд И за то что волшебницей сделал благодарствую конечно. Но пардон, я хотела волшебника в голубом вертолете, который мою жизнь в сказку превратил, а не самой в сказке и с магией бракованной очутиться . В общем надеюсь, ты меня понял, и больше у нас с тобой недопонимания не случится. Твоя Анжела, то есть уже Анжи.»

Узел моих волос вконец развалился, и они стали цепляться, за всё что можно. Косу заплести? Так завязать нечем.

Сорвала я на ходу несколько веток поровнее, снова волосы кое-как в узел собрала и укрепила это съехавшее на бок творение прутиками. Жаб мой оглянулся, заметив, что я отстала, да как заржет, будто он и не лягух совсем, а жеребец.

– Ну, у тебя и видок, Анжейка. Веточки с листиками из головы растут, под глазом синяк наливается,– красавица!

Так вот что у меня под левым глазом тянет. Ляшка сам поставил мне лапой фингал, да еще и ухмыляется.

– Знаешь, говорю, как бабушка моя маленькая с дружками в деревне развлекались летом?

Лягух насторожился, но любопытство взяло своё, и он вопросительно кивнул.

– Жаб особо вредных ловили, в задницу соломинку вставляли и надували, как шарик.

Надо было видеть, какой ужас пронесся в глубоких лягушачьих глазах:

– Твоя бабушка была извергом,– он порылся в моей памяти, – Бабой-Ягой настоящей.

Я кивнула:

– Вот и говорю, что гены у меня плохие, на всякие дела неправедные пойти могу.

Ляш вредничать прекратил и запрыгал дальше. На самом деле внешним видом он особо от меня не отличался. В листиках весь, в травинках, теперь его в рекламе ручного пылесоса надо было снимать.

Потянуло дымком, и скоро деревья расступились, и перед нами выросла небольшая деревушка. Мирно паслись лошадки и овечки. Лаяли вездесущие собаки и забористо перекрикивались петухи.

Вышли мы с Ляшкой на околицу. Идем.

– Подожди, Анжейка, – остановил меня лягух. Потянулся на носочках и отряхнул с моей юбки сухие листики.– А то стыдно с такой неряхой на люди выходить.

Я скоро этого жабёнка удавлю или всё-таки расцелую, чтоб наверняка в принца превратился, потом женю за мзду небольшую. Полцарства мне хватит комиссионных, но пока он мне нужен, как компас, чтобы в лесу не заблудиться.

Потащились дальше. В поле зрения появилось несколько пацанов, играющих в пыли в ножички.

– Мальчики,– откашлялась я. А они как завопят и побегут от нас:

– Кикимора! Тятька, кикимора морочить пришла!

Мы остановились, чтоб не нарваться ненароком, и стали перетаптываться в ожидании встречающей делегации с караваем и чаркой вина.

К нам навстречу потянулись взрослые с доброжелательными улыбками, но почему-то с вилами в руках. Лягух, увидев это, спрятался за мной, и стал подталкивать сзади навстречу к гостеприимным хозяевам.

– Здравствуйте, люди добрые, —начала я вежливо, – и вообще, я не кикимора, а волшебница, вылечить попробовать могу, за хлебушек и ботинки, помочь.

– Сдурела, – пинает лягух меня своей лапой.– Какой хлеб? Мяса проси.

– Лягухи мясом не питаются, а ты вообще волшебный, поэтому манну небесную кушай, —шиплю ему, а сама улыбаюсь местным обитателям.

Вот ёлки зеленые, ну какого меня занесло именно в это тело? Почему всем везёт, и они в брошенных драконами жёнах воплощаются? Имения им дают, полцарства за моральный ущерб дарят. Сиди себе восстанавливай, а тут и себя, и лягуха плотоядного прокормить надо, и от королевской рати сбежать.

– Вылечить можешь?– спросил меня мрачный детина с широкой улыбкой на добром, насупленном, заросшем кудлатой бородой лице.

Я сглотнула и кивнула.

– Ну, коли поможешь, накормим, напоим, а коли мошенницей окажешься…– он замолчал, но я сразу поняла, что даже сдавать меня не будут полиции местной, сами разберутся.

– Кот доченьки любимой заболел .Могешь помочь? Пятнашкой его кличут. Дочуня плачет.

Я вопросительно посмотрела на прячущегося за моим подолом лягуха . Он, подняв свою жабью мордашку, зашептал:

– Берись На животин тоже действует. Если с красной аурой будет— вмиг вылечится.

Почему-то вот не нравилась мне идея с лечением кота. Почему – не знаю. На аристократку я сейчас была похожа, как моль на бабочку. С синяком под глазом, в грязном мокром платье, босая, с гнездом на голове, я на самом деле больше была похожа на кикимору болотную, а таких и побить могут, сильно.

Но кушать хотелось и мне, не только лупящему сзади фамильяру, поэтому я приняла непробиваемый вид и скомандовала:

– Несите пациента.

Мысль у меня зародилась одна. Подумала, может, хватит моих медицинских способностей, чтобы откачать несчастного кота, но если что, навру что-нибудь про проклятье.

Кота принесли. Огромного, черного, размером с небольшую собаку, с белой мордой, на которой сбоку находилось черное пятнышко, по коему это животное, видимо, и получило свою кличку. Кот лежал обмякший, свесив толстые лапки.

Блин,а он не помер случайно? Не могу понять, есть у него пульс или нет, но сиял этот несчастный алым светом, как красный светофор на переезде.

Вот точно было это предостережением— не ввязывайся, Анжелка. Но эта сволочь лягух как начал лапой подпинывать и жужжатьснизу: работай давай. И нутро мое медицинское опять же прямо требует вылечить.

Положила торжественно на кота руку и возопила :

–Исправься!

Интуиция меня не подвела. Вот не надо было с ним связываться. Как я и подозревала с самого начала, этот любимец по кличке Пятнышко сдох. И теперь, переискрив, как салют в небе, эта мертвая сволочь переродилась в умертвие на толстых лапках. Вроде котик как котик, каким был – таким остался, пока глазки красным загоревшиеся не открыл и не зевнул, показав восторженной публике отросшие трехсантиметровые клыки.

Пятнашка медленно поднял голову, облизнулся и посмотрел на замершего в ужасе хозяина жутковатыми глазами. Потом окончательно добил селян, сказав замогильным голосом:

–– Ну, мяу, что ли.

Первым скакал лягух, причем с такой скоростью, что просеки в кустах оставались.

Потом, задрав юбку, бежала я. И мне было глубоко плевать, что выше пяток, ноги некультурно в этом мире демонстрировать. Пардон, жить захочешь – не так оголишься.

А за нами несся усопший ныне Пятнашка, мявкая глубоким баритоном:

–Меня подождите. Вы в ответе за тех, кого воскресили.

Ну а замыкали торжественный забег крестьяне с вилами.

Оторваться от душевных проводов нам удалось только минут через пятнадцать, когда мы попросту скатились в овраг, обвалив на себя гору прошлогодних листьев. Притворились мертвыми даже мы с лягухом. А Пятнашке и изображать из себя ничего нового не надо было. Он примостился между нами, и пользуясь тем, что мы даже пикнуть не могли, стал вылизывать лягуху морду. Ласковый при жизни был кот, что могу сказать.

Лягух попробовал возмущаться, но я цыкнула, на вилы-то хотели меня поднять, а не его. Хотя и его отпинали бы не по-детски.

Для пущей осторожности полежали еще с полчаса, пока до нас доносились восторженные вопли деревенских. Они носились по лесу, обрадовавшись, что можно предаться любимой спортивной забаве— поиграть в прятки с пруклятой некруманткой.

Когда голоса затихли, я сбросила с лица щекочущиенос сухие листики и спросила:

– Фамильяр ты мой верный, объясни мне, неразумной, какого рожна кот в умертвие превратился? Что-то я не понимаю.

– А я откуда знаю? Да хватит меня вылизывать!– стал отпихиваться лягух,– в его голову я залезть не могу. Только в твою.

Кот поднялся, отряхнулся, лизнул лапу, выпустив огромадные когти, и заговорил.

– Я же по жизни безотказным был. И в люльке меня качали, и в пеленки заматывали, а вишь как. В душе видимо хотел чтобы не меня псы деревенские, а я их на деревья загонял. —закончил философствование Пятнашка,—И куда мы теперь двинемся?

У меня в голове опять звякнули новогодние колокольчики и я в ужасе посмотрела на умертвие.

Из моей груди вырвался долгий, тоскливый стон.

Третье письмо деду, который все берега попутал у себя на Севере сидючи.

« Дорогой Дедушка! Я не поняла! Это типа тот самый котик на толстых лапках из моего новогоднего желания? А ничего что он уже помер? Это из той серии, что на тебе Боже, что самому негоже. Может у тебя забывчивость старческая началась, может тебе витаминки для мозгу попить, Церетон тот же. Ты с мужем моим будущим поаккуратней желание выполняй. Договорились? Твоя Анжи.»

Лягух тоже был не в восторге и недовольно осмотрел почившего питомца:

– Ты чего надумал? У тебя своя хозяйка есть, то есть была. Иди отсюда, мне одному Анжи своей неразумной мало.

–Не прогоняйте меня. Я же социальный. И жутко для вас полезный.

Лягух настороженно, но вопросительно поднял волосатую бровь.

– Меня не надо кормить, а также я могу охранять твое жирное тельце, – и умертвие оскалилось. Страшно стало даже мне от его доброй улыбки.

Фамильяр пару минут обдумывал слова мертвого кота, потом пробурчал, что он совсем не жирный, а накачанный, но смирившись, что нас теперь трое, обратился ко мне:

– Анжейка, ты больше руки свои кривые не распускай. Не надо больше нам никого и ничего исправлять. Кажется, я понимаю, почто правитель на тебя охоту объявил. Ты же что попало можешь сотворить. Угроза ты для королевства. И хватит лежать, вставай давай. Есть хочу.

– Эй, Пятнашка, а ты зайца поймать сможешь?—спросил он умертвие. – Мы с Анжейкой зажарим его и сожрем.

Пятнашка потянулся во всём своем мертвом теле и снисходительно сказал:

– Друг мой белоснежный, во-первых, убийство претит моим моральным нормам, а во-вторых, даже если бы я добыл вам несчастного зайца, вы его со шкурой сырого съели бы? Не наблюдаю я у вас ни ножа, ни артефактов для розжига.

Лягух засопел, признавая правоту умершего философа, потом прыгнул ко мне и пнул нетерпеливо лапкой:

– Вставай, кому говорят. Пошли еду искать.

Нет, положительно, с этим фамильяром надо что-то делать. Надувать его через соломинку—замучаешься, легких не хватит. Надо искать другие орудия устрашения.

И пошли мы лесами темными, рощами дремучими. Ноги сбила так ,что лучше бы две смены в больнице отработала.

И услышали впереди звяканье и лошадиное ржание, и прильнули мы к земле, а вдруг рать этого охламона королевского засаду на нас поставила. На разведку решили послать неупокоенного питомца.

Пока его не было, дело стало близиться к вечеру. Я уже на малиненесколько ягодок нашла. Помяла в руках, растёрла. Понюхала. Лизнула и съела. Жива осталась.

Лягух уже весь изнылся. Успокоила его тем, что предложила причесать руками да косичек наплести. На его волосы можно было и травинки вместо ленточек использовать.

Вернулся блудный покойник наш через час, когда стемнело. Обошел лягуха таджичку с сорока косичками, потом одобрил:

– Что-то в этом есть. Я бы еще их на затылке в хвост собрал. Брутальнее выйдет.

Ну, естественно, Ляшка потребовал воплощение образа крутого мужика. И теперь прохаживался мимо нас, играя мускулами и размахивая укрощенной гривой.

–Пятнаш, – стала пытать я кота. – По нашу душу люди?

– Нет. Не королевские они. —начало выдавать информацию умертвие—. Погранцов каких-то отряд, человек десять. Идут в Гранец. Что-то болтали про хабар и аномалии. Анжи, ты ведаешь о чем речь?

Я пожала плечами.

– Лагерем они там недавно расположились. Люди чувствуются бывалые. Кушать готовят. Еда кой-какая у них имеется.

– А что так долго бродил там?– недовольно пробухтел Ляшка.

– Караулы смотрел, где у них выставлены. Ежели около той березки проползти и за кустиком малинки выйти, то аккурат незамеченным до их лагеря добраться можно.

Но тебе Ляшенька не рекомендую там показываться, шибко белый – заметят сразу и волосенки выдергают на тетиву для лука. А я глазами своими в темноте подсвечиваюсь.

И они посмотрели на меня.Выразительно. Понятно, получается на разбой только мне показано идти. Ляшка хлюпнул носом.

Я сделала вид, что не понимаю намеков голодного фамильяра.

Выходить девице ночью напрямую к десятку мужиков в лесу и хлебушка просить с мяском —это же либо уроненной на голову надо быть, либо соскученной по мужской ласке. Как в женских романах 18+: одна Ж и 10 М. Красть тем более не хотелось, а денег не было.

Ляшка щеки втянул и снова посмотрел. Потом понял, что на жалость бить бесполезно, надулся и стал бурить меня взглядом, нудя, что кто-то из нас троих бессердечная потомица Бабы –Яги. Надувай его тогда через соломинку завтра и тащи за собой, потому как силы он от голоду потеряет напрочь.

Я тяжело вздохнула:

– Ладно.

Деваться была некуда. Я завязала подол узлом между ног, встала на четвереньки и пошла на дело. Воровать было стыдно, и я раздумывала, что оставить на месте преступления из украшений. Сережку – таки затеряться может. Цепочку тогда или колечко на ветку повешу.

И вообще, я сама себе напоминала Анжелу в стране маразмов. Знали бы в больнице про мои скрытые воровские наклонности!

Повеяло едой, рот слюной наполнился, главное, чтобы в животе ода к сладости не заиграла, а то спалюсь, как пить дать.

Смотрю, палатка с краю стоит, а рядом сапоги мужские кожаные. Это я удачно зашла. Аккуратно так обувку палкой к себе придвинула. Ну да, размер сорок пятый, но не да жиру быть бы живу, мхом набью, а под платьем и не видно. Отставила их под кустиком малиновым.

Полезла в палатку, а там два мешка связанные, видимо, чтобы на лошадь удобно вешать. В одном одежда, в другом еда. Выудила себе из первого рубаху белую, декольте мое прикрыть пригодится, а из второго еды. Высунулась наружу—никого.

Поначалу хотела и штаны позаимствовать, но потом подумала, а прилично ли здесь простым девушкам в мужской одежде шастать. Благородными кровями я и так светить не хотела, во избежание того, что ищут маркизу. А найдут— побьют, скорее всего, до смерти. Слишком прицельно стрелами били, когда я элементы из синхронного плавания в реке демонстрировала.

Платье мое, правда, уже такого вида стало, что за маркизу меня принять можно было только при великом воображении.

Закинула узел все в ту же малину, чтоб белым цветом в темноте не демаскироваться, и стала цепочку снимать. Да где же здесь замок то, блин, не найти. Поспеши, Анжела. Ладно, кольцо тогда. Вот и луна выглянула. Колечко у меня стянулось без труда, и только я стала высматривать, куда его повесить, как сзади раздался разгневанный визгливый мужской голос:

– Ты кто такая, дрянь, и что здесь делаешь?

Жилистая рука схватила меня за плечо и развернула. Я даже пискнуть не успела, как меня приперли спиной к дереву, схватив за горло.

Луна фонарем била мне в глаза, и я могла только разглядеть возвышающийся надо мной силуэт мужчины.

Уважаемый, как я могу вам ответить с передавленным горлом? Видимо, догадалась я, вопрос был риторическим, и этому мудаку ответ был не нужен.

Еще декольте это дурное, глубокое, в свете луны белеет – соблазны выказывает. Ну, эта сволочь и рванула его.

Шипит:

– Что, кикимора лесная, ты здесь шаришься? Стащить что хотела,– а сам руку распустил.

А я? Что я? Трепыхаюсь, мычу, что заплатить готова. Думаю:

– Убью лягуха, если из всей этой ситуации выпутаюсь. Подбил меня на авантюру.

– Что здесь происходит, Неклид?– подошел еще кто-то. Силуэт повыше да пошире возник рядом. И над ним, над вторым, аура красная пылает.

– Ты понимаешь, Влад, пошёл отлить, смотрю, нечисть копошится рядом с твоей палаткой,– прекратив меня лапать, обернулся к подошедшему схвативший меня урод. Луна скрылась, и все опять погрузилось во тьму, только блики костра виднелись подальше за деревьями.

– Во-первых, какого пса ты справляешь нужду недалеко от моей палатки, когда весь отряд ходит в специальное место, – еле сдерживая гнев, процедил новый персонаж в сценке с моим неудавшимся изнасилованием.– Ятебя взял только по просьбе Ангелины, и предупредил, что ты четко выполняешь мои приказы, хоть ты ей и трижды брат. Во-вторых, отпусти девку, пусть она хоть и нечисть, но издеваться над ней я не позволю. Завтра же сутра своей дорогой пойдешь.

– Да забирай, – судя по разгневанному шипению, несостоявшийся фигурант уголовного дела по статье “изнасилование”, с силой толкнул меня прямо на спасителя.– Смотри только, я могу и сестрице рассказать, что ты сам попользовался ночной воровкой. Только лесных девок с такой мордой тебе и трахать.

И он ушел, визгливо засмеявшись своим противным издевательским смехом.

А второй держит меня за плечи, но не крепко. Ну, я вывернулась, кольцо ему в лапище вложила, и шепчу:

– Спасибо, и простите. Очень кушать хотелось.

И сама бежать к малинке.

Имущество, честно купленное, забрала да деру к попутчикам своим, подбившим меня на это всё. Бегу, ругаюсь сквозь зубы на все эти желания новогодние. Опять в голове колокольчики звенят. А сейчас то с какого рожна?

Ну почему у меня всё никак у людей? Стрелами стреляли, в реке едва не утопла, чуть не изнасиловали, и это я ещё про голод, босые ноги и голодного фамильяра не вспоминаю.

Подбежала к своим, а те уже на низком старте, и побежали мы по лесам темным, рощам дремучим. Пока силы не кончились.

Злость во время забега выветрилась, и я, как Пятнаш, к жизни философски стала относиться. Залезли мы под елку разлапистую, на хвою прелую, вытащила я из узелка часть награбленной еды: мне хлеб, мясо – Ляшке. Поели, и сразу на душе, да и на желудке хорошо стало. Мысли закрутились уже не только о еде, но и о моей явно не аристократической жизни.

– Ляш, объясни мне все-таки, а зачем король за Анжи, точнее за мной, ратников своих послал? Как я могу, слабая девушка, короны его лишить?

– Да шут его знает,– пробурчал лягух, взрыхляя для себя хвойную перину.– Вариантов много. Корону иногда с головой теряют. Коню его суть случайно исправишь, да превратится он в череп, и вылезет из него змея и укусит насмерть. Как там у тебя в памяти: «Мне смертию кость угрожала».

– Ты у меня в голове, как по своему дому, ходишь! – возмутилась я.

– Не, я вижу только то, что ты сама видела или читала. Ну или сказать хочешь,– успокоил меня фамильяр.– Вот будет свободное время – фильмы буду у тебя смотреть. А теперь ложись, спать пора. Только Пятнашку охранять под луну выгони, а то светит тут своими красными глазищами, ужасти на меня нагоняет.

Глава 3

Граф Ворон.

Я почему-то застыл и долго смотрел вслед убежавшей в кусты лесной девке. Как она малиной пахла, стоял бы и нюхал. Кусты малины есть, но ягоды редки, а я с детства их любил до дрожи. Замотал головой, чтобы скинуть наваждение.

Потом разжал ладонь, пробуя рассмотреть, что она мне всунула. И тупо уставился на тоненькое колечко.

Что? С каких пор болотная нечисть в жены к людям стала набиваться? Правда, только они на меня и польстятся, помрачнел я, вспомнив слова Неклида и лицо моё, с младенчества покореженное. Только Ангелина, любовь моя, жена моя будущая, шрамов этих не замечает. А у остальных девушек только ужас вызываю. Вот еще и кикиморы лесные заинтересовались. Прогресс, однако. Хотя эта вроде симпатичная, даром что с гнездом на голове да с фингалом под глазом.

Ах ты, собака чернозоновая! О чем тут думаю, стою? И я бросился к костру. Рассмотрел свою руку и выругался. А чего вы хотели, Ваше Сиятельство, девка кольцо вручила? Вручила. Вы его приняли? Приняли. Сразу на землю не кинули? Да она, гадина, как мозги замутила. Мужчина опять выругался. Не кинул. Получай тогда браслет жениха. Витиеватая с голубыми листиками татуировка брачной цепью вилась около запястья. Теперь, если за полгода сама не подойдет и кольцо не заберет— стать вам, граф Ворон, женатым человеком. Бредовее ситуации я даже представить себе не мог. Получить в жены невесть кого. Я стоял, как идиот, качая головой.

– Командир,– послышались сзади тяжелые шаги. Подошел моя правая рука, Фига.

– Что за шумы тут случились?

Я молча протянул вперед свои руки , одну с кольцом, вторую с браслетом.

– Оба-на,—остолбенел Фига, – и когда же ты успел, а?

– Я уже сто раз пожалел, что взял с собой Неклида, —злость опять поднялась во мне на всю эту долбанную ситуацию, – всё с него началось. Сука, пошел специально около моей палатки гадить. Да девку лесную поймал и, естественно, полез насиловать. Я вступился, а она ,представляешь, взяла мне и в руку кольцо свое сунула.

Фига присвистнул.

– Помолвилась, значит. И чего, даже и не представилась?

– Шутишь, бежала так, что голые пятки в темноте сверкали.

Фига хохотнул:

– Удружил тебе будущий свояк, ничего не скажешь. Что невесте несостоявшейся говорить теперь будешь, а Сиятельство?

Я опять выругался себе под нос:

– Беда с этой поездкой.

И артефакты вроде за хорошие деньги сдали, но братец Ангелины все норовит влезть куда попало. Еще задержка эта, когда приказ вручали маркизу беглую искать. Полдня потеряли.

– Вот скажи мне, Фига, какую фигу нам, погранцам, что границу от чудищ берегут, аристократку беглую разыскивать?

Я махнул рукой и оглянулся, осматриваясь. В палатку заглянул.

Что она здесь вертелась-то? Ах ты, воровка ты болотная, да она рубашку стащила и сапоги уволокла, и в мешке с провизией, смотрю, покопалась. С рубашкой-то шут с ней, а с сапогами— хорошо хоть, что всегда с собой запасную пару таскаю. В Чернозонье нам, погранцам, ноги надо беречь, в мокрых сапогах вмиг до костей пятки сотрешь, и от лысых собак с людососами далеко не убежишь.

Мать честная, да что у меня с головой! О девке лесной думаю, о сапогах, а про Ангелину?

– Фига, сдаётся, девка лесная меня заворожила.

Друг тревожно на меня глянул:

– В голове помутилось?

– Да не то слово. Про Ангелину забыл напрочь. Что теперь делать? Я же у нее по возвращении руки просить хотел. А как теперь, с украшением таким на запястье, в любви признаваться? И матери своей названной что скажу? Она же меня умоляла быстреежениться, внуками её порадовать. Вот повстречал бы снова эту нечисть, не хуже Неклида, придушил бы сейчас!

Я качал головой и рассматривал колечко. Оно мне даже на мизинец не налезет. Что я несу, какая кикимора. Не бывает у нечисти украшений, девушка эта настоящая. Странноватая конечно, но обычная девка. Откуда только здесь взялась?

Я снял с шеи шнурок с металлической отрядной бляшкой. Вдел туда кольцо и опять повесил на шею. Мы же местные аристократы все на королевской службе в погранцы вступаем. Бедные или богатые. Отряды свои собираем или к другим пристраиваемся.

Со своим отрядом заказали бляшки у кузнеца. Кругляшки с дыркой, да с личным знаком.

Нередко нашему брату в Чернозонье, так доставалось, что живого места не было. А по жетонам павших опознавали и весточку домой отсылали. Я тоже, как и мои бойцы сделал такой, ворон молнией перечеркнутый.

– Слышь, Фига, напомни мне, сапоги еще пару запасную надо забрать. Невеста, которую убить мало, старые утянула в качестве подарка, наверное.

– Ну, надо так надо, – философски заметил Фига, – хоть ничего девица-то была?

Я хмыкнул:

– Хоть ты не издевайся! Вот что мне Ангелине говорить? Она же знала, что по возвращениия руки её просить собрался.

Я выругался, потом, закрыв неприятную для себя тему, пошел к костру, где сидели мои отрядные. Кто прилег, положив голову на мешок, кто сидел на подтянутом к огню бревне. Глянули на меня вопросительным взглядом, но, не дождавшись ответа, забили. Правило было—захочет человек—сам расскажет, не захочет—не лезь, а то по мордам получишь.

А мне о другом надо думать.

Во-первых, братца невестиного с утра отправлю восвояси. Достал, гаденыш, то напьется, то служанок на постоялом дворе изнасиловать вздумает. Мерзостный человек оказался, даром что маркиз. Пусть со своим шевроном к кому хочет пристраивается. Отрядов много.

Во-вторых, по приезду надо глубокий рейд сделать. И артефакты поискать, и чудовищ прорядить. Решали мы всегда вместе с отрядом, куда в Чернозонье сунуться. С десяток лет вместе, побратимами стали. На границе только так и нужно. А в Чернозонье всегда за чем-то конкретным ходить надо. Праздно болтающихся оно не любит. Вступать за черту надо с четкой целью.

– Давайте на юго-восток двинем, за старую крепость, – подбивал нас Мотыга,– слышал разговор в таверне прошлой, что там аномалия объявилась с летающими камешками. И неплохо их купцы закупают, на носильщиках тратиться не надо.

– А я думаю,– подхватил дружок его мелкий, по прозвищу Гоблин,– орки там уже подчистую все выгребли, они там любят отираться, а идти надо прямиком на юг, за Болотным домом, там должны огоньки вызреть.

– Ха-ха-ха, – подразнил того Мотыга, – да огоньки твои уже гномы все собрали.

Так они и переругивались беззлобно, а я о девахе этой опять вспомнил. Может, не местная и обычаи здешние не знает?

Тогда вряд ли я её снова увижу. Нам через дня три на границе надо быть. Службу служить, да деньги сами не заработаются. Артефактов много нашли, в столице выгодно продали и обратно. Хоть у матери моей названной денег и много, но я сам хочу заработать состояние. А за невестой своей неизвестной не по лесам же здешним теперь бегать. Ну похожу потом еще полгода женатым, если брак не подтвердится постелью—татуировка брачная потом сама и исчезнет. Но что Ангелине говорить? Год ждать будет ли она?

А теперь выкидывай всё из головы. В Чернозонье с посторонними мыслями нельзя. Там головой вертеть надо, отвлечёшься – сразу в аномалию вляпаешься.

Фига подсел ко мне и вручил кружку с наваристым чаем. Я понюхал. Уу, какой запах!

– Пряничная травка?—спросил я у друга.

– Она самая, говорят, на Ленивых холмах собрана. Мало сейчас охотников, что сбором зелени занимаются, так её пойди найди на рынке.

Мы сделали по глотку обжигающего душистого чая. Горячая жидкость побежала по горлу, наполняя тело умиротворением. Мы сидели и смотрели на языки пламени.

Я пил и прикидывал , какой маршрут построить, и куда всё-таки повести отряд в Чернозонье: за огоньками , левитирующими камнями или вообще в другое место. В этом году будет двенадцать лет, как я встал на путь погранца. Я усмехнулся, вспомнив, как восемнадцатилетним, пошёл на королевскую службу и вступил в погранцовый отряд Соловья. Прошёл путь к командиру с низов, забыв про титул.

Послышался топот копыт. Вьюга явился. К своим заезжал да новости разведывал. Распряг коня и минут через десять подошёл к нам.

– Слышь, Ваше Сиятельство, я вчера с группой одной словом перекинулся, они в противовес от нас скидывать товар шли, так слухи пошли— волны признаки появились.

Я насторожился:

– Не показалось?

– Не похоже. Кто говорил белых ворон с бельмом на глазах видел, кто дрожь земли почувствовал, а некоторые клянутся, что цветочек аленький своими собственными глазами углядели.

А вот это было хуже. Если пакость эта цвести стала, значит, ждать Хозяина их надо. А это означает, что скоро бляху погранца отрабатывать придётся по полной. Но месяца два в запасе подготовиться, дорогих гостей встретить, точно есть.

– Надо тогда хабар не на продажу, а для себя готовить, – Задумался я.

– Так и я про что. В столицу теперь после волны только если. Да закупаться снаряжением по полной придётся – скупой заплатит жизнью.

– Тогда домой заедем , потом уже на кордон к Старому. Проверить, что у нас там в запасах имеется. Кажется мне, что с огоньками у нас не густо – лошадей кинем да и за Болотный дом, как Гоблин предложил, потопаем.

Фига поддержал меня:

– Огоньков на волне мало не бывает, и даже если там гномы прошерстили, всё равно хоть что-то наберем. Завтра на рассвете позавтракаем, да и поскачем по-быстрому.

Я кивнул:

– Тракт рядом. За дня три доберемся. Давай тогда на боковую.

Вот только уснуть сразу не удалось, вся эта девка нечёсаная, невеста моя малиной пахнущая, чтоб её подняло и не отпустило, перед глазами стояла.

Анжи

А я не могу сказать, что не выспалась, но если бы еще Ляшка не храпел под боком, да мужик этот черный не снился—вообще хорошо бы было. Не тот, что меня лапал, а тот, кто спас. Запах от него был такой – аж голова закружилась. Терпкий, приятный.

Проснулась, смотрю, солнце уже выглянуло. Пятнашки в пределах видимости нет. Куда смотал?

Вылезла из-под ёлки, росой умылась, в кустики сбегала и ботинками честно обмененными занялась. Мха нарвала, натолкала со всех сторон, чтоб ноги как в носке были, завязала и попрыгала. Идеально. Под длинным подолом не видно. Потом решила волосами заняться.

Вспомнила ,какую прическу лягуху замутила, наплела себе косичек, потом их уже в узел скрутила и ветками заколола. Так они не сразу расплетутся, да и поопрятнее будет. Через деревни идти нам точно придется, а встречают, конечно, по одежке, даже в этом мире. Провожают, правда, как получится. Я вздохнула, вспомнив трогательные прощания с хозяином кота.

Не, лягух прав, теперь с магией моей осторожнее надо. Во-первых, деньги вперед, и во-вторых, предупреждаю – результат не гарантирую. Как говорится: «Не бейте пианиста, он играет как может».

– Ляшка, хватит спать. Вставай, труба зовет. Пятнашка, кстати, куда-то делся.

Из-под ёлки вылез взъерошенный лягух, больше похожий теперь на ежа из-за застрявших в его волосах многочисленных иголок.

– Неужто избавились от этой любви-облизывательной напасти?—обрадовался лягух, но тут же скис.

– Мя,– раздалось рядом. – Между прочим, я по окрестностям побродил. Дорога рядом, только по ней много кто едет да ходит. Боюсь, наша компания будет внушать недоверие, особенно белая жаба.

– Я?– возмутился Ляшка.– На себя посмотри. Да нас из-за тебя чуть в той деревне не угробили.

Я прервала поток обоюдных заверений в любви и спросила:

– Пятнаш, а типа купцов на дорогах кто-нибудь наблюдается? Цепочку им продать? Надо бы еды еще прикупить, ножик. Что здесь, кстати, для розжига используют?

Пятнаш разлегся на лужайке, подставив черный бок солнышку, и начал вылизывать лапу:

– Купцов на дороге много. А для розжига – угольки— артефакты такие. Камешки черные, друг об друга щёлкнешь, и пламя загорится. У нас в деревне такие были.

Я посмотрела вопросительно на умертвие:

– Маги делают?

– Не, – ответил занимающийся утренним туалетом мёртвый кот, – все артефакты, считай, только из Чернозонья. Разговоры хозяина слышал. Так он жаловался, что на рынок надо ехать покупать новые – старые разрядились, а купцы из Гранца еще не приехали.

– Что это за Чернозонье, показать можешь? – спросила я уже лягуха, отряхивая платье ладонями.

– Я не знаю, – пожал плечами фамильяр,– я только памяти могу считывать. Я кивнула, потом снова обратилась к коту:

– Пятнаш, где говоришь дорога? В деревни теперь после твоего преображения боюсь заходить, у меня от них душевная травма, а в городок— вид у меня несуразный, платье грязное да ободранное, и особенно доверия внушать не будет синяк под глазом.

– В той стороне, – кот махнул лапой.– Но я бы лично туда не ходил. Друг мой белоснежный истину глаголил : «Приличному умертвию днем не стоит показываться на глаза людей. Нетолерантные они к измененным смертью».

– Пойду одна. Вы на дорогу не высовывайтесь, топайте вдоль и меня из глаз не теряйте, а то я вас потом сроду не найду. Только доедим остатки, чтоб в руках не тащить, – бросила я своим компаньонам.

Мы с Ляшкой перекусили, при этом прожорливый лягух, заглотивший сразу свое мясо, с такой тоской провожал взглядом каждый кусочек хлеба, что я, тяжело вздохнув, скормила своему фамильяру половину своей доли. Отряхнулась и двинулась в указанном Пятнашкой направлении. Рубаху сверху платья натянула, подол узлом завязала да рукава подвернула. В таком виде в зеркало на себя только и смотреться, чтоб потом ночью подскакивать от ужаса.

Шла и все также ошалевала от ситуации, в которую попала. Ну, Дедушка, ну удружил, старичок патлатый, борода из ваты. Оторвала бы тебе бороденку твою. Повздыхала я повздыхала, но что делать? Тяжело представить себя оказавшейся невесть где в странной компании, но человек – такое создание: привыкает ко всему. Поэтому, Анжела, топай в честно выкуплено-украденной обновке с лягухом волшебным и котом дохлым и радуйся, что жива вообще.

Впереди послышались голоса и скрип. Я аккуратно выглянула из-за кустов. Да, умертвие было право, дорога вот она. Сейчас по ней проезжал длинный обоз телег. Кто-то пешим пристроился рядом. А вон там крыши вдалеке. Городишко неподалеку был.

Только я хотела вылезти и присоединиться к едущим по грунтовой дороге возкам, как послышался топот, и я опять спряталась среди веток. Отряд из человек пяти в очень знакомой форме проскакал мимо меня. Этих ребяток я уже видела не так давно, правда краем правого глаза, когда барахталась в реке, а они резали людей моего приемного деда, а меня стрелами острыми пометить хотели.

Но вроде ускакали. Это те, что на другом бережку на меня зубы точили, или всё-таки другие?

Дождалась еще возки видом получше и, выбравшись, затопала за последним. Сейчас, думаю, с возчиком сравняюсь с другой стороны от подбитого глаза и заведу разговор о продаже цепочки. Ёлки, я же так и не сняла её. Нагнула голову и, не отставая от медленно тащившегося возка, я кое-как сняла наконец украшение. Зажала её в кулаке и только собралась оббежать сбоку и обратиться к возчику, как увидела объявление.

На полотнище, прикрывающем задок, висел плакат, где черным по белому написано было, что разыскивается, дескать, ужасная преступница маркиза Анжи Котен, личный враг короля, и награду за меня давали целых десять золотых. Лет— восемнадцать, красивая, глаза серые, волосы русые, платье синее.

Торг отменялся.

Какая шустрая у короля была рать. Обложили меня качественно. Надо облик срочно менять, а точнее наряд, или к людям не высовываться. В этом синем платье, даже ухондоханном, идентифицировать меня можно было на раз-два. Я нервно сглотнула , оглянулась и тихонько сорвала розыскной листок. Что напрягло больше всего – так это то, что награду за меня сулили что за живую, что за мертвую.

Потом, замедлив шаг, вернулась в лес.

– Чего?—спросили Пятнашка с Ляшкой.

Я, тяжело вздохнув, развернула перед их мордами свою добычу и зачитала.

Ляшка ничего не сказал, только носом хлюпнул, видимо, в предчувствии голодного существования, и даже не отреагировал, что жалостливый Пятнашка потерся о его башку.

Потом обреченно махнул лапкой в глубину леса и попрыгал впереди. За ним, широко шагая и топая, как медведь в огромных ботинках, я. Замыкало процессию умертвие, помахивающее в такт пушистым хвостиком. Куда идем? Шут его знает, гл подальше от дороги.

И пошли мы лесами дремучими, тропинками неизведанными и вышли к хижине деревянной, покосившейся настолько, что даже внутрь страшно было заходить. Мне казалось, ткни ее пальцем, и она сложится как карточный домик. Обошла ее кругом.

Зрелище убогое, надо сказать. Малюсенькая, метра два на два, я бы ее сараем назвала, если бы не окошко с побитыми стеклами и труба, торчащая из полуразрушенной крыши.

Стоим, смотрим на гостеприимно приоткрытую дверь и кавардак внутри имеющийся. Понимаю, что лезть внутрь мне придется. Ляшка с Пятнашкой только могут спеть что-нибудь душевное для поднятия моего настроения.

Дверца скрипнула и покачнулась— заходи, мол, девица. Вздохнула я, рубашку сняла, сложила аккуратненько и осторожно шагнула за порог.

Внутри с трудом умещался топчан, стол и печка. И все это богатство было засыпано каким-то хламом, тряпками.

Поняв, что хижина не собирается разваливаться, Ляшка с Пятнашкой сунулись за мной. Лягух даже многозначительно присвистнул, оценив масштаб работы:

– Кто это такое устроил?

Кот подцепил лапой разрезанный мешок, понюхал зачем-то, потом объявил:

– Сдается мне, что мы на логово разбойников нарвались. Только не было здесь никого как с полгода. Запах выветрился весь.

– Почему думаешь, что разбойников?– поинтересовался Ляшка.

Умертвие показал на поперечную дыру в ткани:

– Вот, смотри. С завязками лихие люди возиться не хотели, резанули и забрали все самое ценное, остальное кинули. Моего хозяина бывшего так обворовали, потому знаю.

Я внимательно осмотрелась. Пятнашка был прав. Я подняла лежащую под ногами тряпку. Ей оказался платок, такой ветхий, что через него все просвечивалось.

Ну что делать? Глаза боятся, а руки делают. Я выгнала питомцев на улицу, чтоб под ногами не путались, стала вытаскивать из дома и раскладывать по отдельным кучкам хлам.

В одну кучку я сгрудила мешки, при этом тщательно их обыскивая. Мои старания не прошли даром, и нам досталась серебряная монетка, видимо, чудом не увиденная лихими людьми.

Несколько мешков, видимо легко развязывающихся, были целыми, и я их, аккуратно сворачивая, складывала в сторону.

Одежды было много мужской: и штаны, и рубахи, но все такое грязное и старое, что я ее сразу относила в кучу на сжигание.

В мешке какого-то запасливого крестьянина я нашла сверточек с розжигательными камнями–угольками. Даже попробовала стукнуть ими друг о дружку около сухой былинки. Она вспыхнула и, сгорев, рассыпалась пеплом.

– Пятнаш, ты теперь на зайцев можешь смело охотиться, – обрадовался Лягух.– Видишь Анжейка огонь может теперь разжечь. Что еще интересного здесь имеется?

И он бочком вполз в хижину.

Из-под поднятого только что мешка россыпью в разные стороны разбежались мыши. Я мышей не боюсь, но какой-то инстинкт из реликтовой зоны мозга заставил меня громко заорать и запрыгнуть на топчан. Рядом со мной примостился Лягух.

– А ты чего тут уселся, иди мышей гоняй! —стала спихивать я фамильяра.—Ты мальчик, а мальчики мышей не боятся.

Тот упирался и орал, что не барское это дело.

– Анжейка, не гневи меня!—причитал, зацепившись лапами за край топчана Лягух.

Но я была неумолима. Корми его, чеши его, еще и от мышей охраняй! Я оторвала визжащего Ляшку и бросила его прямо на кучу тряпья. Лягух колобком скатился прямо к двери, где спокойно наблюдал за этим действом умертвие. Сел Ляшка и уставился в красные глаза нашего собрата по походу в дали дальние.

– Пятнаш, сволочь,– возмущенно обратился к мертвому члену нашей команды Ляшка.– Ты понимаешь, кому обязан посмертием своим? Не ей! Нет, если бы я не отправил её тебя исправлять, лежал бы ты под кустиком землицей присыпанный, поэтому когти выпускай и иди мышей вылавливать.

Пятнаш потянулся и лизнул Лягуха в нос. Тот героически вытерпел надругательство нереализованной нежности и, посторонившись, грозно указал на кучу тряпья.

И пошла у нас охота. Мертвый кот вылавливал мышь, нес ее за хвост, долго при этом извиняясь, и утаскивал глубоко в лес, где и выпускал особь под кустиком. Только через часа два, убедившись, что выловленные мыши не прибежали обратно, я спустилась со своего насеста и продолжила разбор хламья.

В первом же поднятом мешке, в небольшом туеске, нашлась крупа, горсти три, и у оголодавшего и злого на этот несправедливый мир фамильяра аж глаза загорелись от радости.

Потихоньку помаленьку я вытащила из хижины все тряпье, разложила все на кучки: что на выброс, а что послужит, как те же целые мешки да платок с сшитым из разноцветных лоскутков одеялом. Их я выбила как следует палкой и бросила на кусты проветриваться. Нашли мы в самом низу и погрызенный мышами мешок с письмами. Целыми остались несколько конвертов, адресованных некой мадам Брошкиной в Гранец, и еще один только адрес стерся. Потом посмотрю.

Пятнаш отправленный на поиск воды и нашел неподалеку ручеек. Я почистила от золы печь. В погнутое, видавшее виды ведро, найденное мной за печкой, налила воды и стала отмывать вначале стол , потом и пол. Воду пришлось менять несколько раз. Хрюшки это был, а не разбойники.

Посуду в виде кастрюльки с остатками чего-то подгоревшего, закопченного чайника, двух деревянных мисок и трех надтреснутых чашек я долго оттирала песком, слушая вполуха стоны Ляшки , что и так сойдет. “Иди, Анжейка, кашу вари”,– на что был послан мной далеко, за хворостом.

Поняв, что от трудовой деятельности вздохи не спасут, лягух отправился собирать сухие веточки.

А я, с удовольствием увидев себя, правда, в искаженном виде в погнутом боку чайника, отнесла отмытую до хруста после неизвестно кого посуду в хижину, и отправилась обдирать близлежащие кусты малины на чайные листики.

Подозвала нашего мертвого пацифиста и заставила обнюхать и осмотреть найденные неподалеку ягоды, ну очень похожие на земную землянику. Когда кот одобрил, сказав, что такие детвора постоянно из леса таскает, набрала полную миску и вернулась в хижину.

Наше временное жилище засияло чистотой. Я довольно оглянулась—любила, чтоб у меня аккуратненько, все по медицински было. В моей прошлой жизни даже листы с деревьев по осени за другую сторону забора моего дачного старались падать.

Я засунула хворост в печь и разожгла огонь. В уголке на маленькой полочке нашлась соль и огарок толстой свечи. Я засыпала в чистую кастрюлю перебранную крупу, промыла ее несколько раз и, посолив ,наконец поставила на плиту. Туда же водрузила чайник со свежей водой с листиками малины.

Принесла подсушенное одеяло и постелила на топчан. Платком занавесила окошко. Сбегала и нарвала, пока не стемнело, лесных цветочков и поставила в чашку на стол. Запахло уютом. Стемнело.

Из-под стола выудила небольшую скамейку и, поставив рядом с печью, уселась на нее, ожидая, когда каша сварится. Белый лягух с разлетевшимися по белым плечам косичками и умертвие толстого кота, примостились по бокам. И мы втроем уставились на язычки огня, мелькавшие за неплотно подогнанной дверцей.

Сижу, на огонь смотрю, вспоминаю. Как интересно жизнь-то складывается. У меня всегда раньше всё по расписанию выстроено было. Больница, квартира правда съемная, дача, и поездки раз в год по просторам Родины. Я вздохнула.

Мужчины были тоже правильные, я же девушка красивая была, но скучные до оскомины, и пути наши как сходились так и расходились.

А здесь, видишь, как из-за желаний моих новогодних жизнь галопам понеслась. Обросла вон двумя нахлебниками. Вокруг хаос. И тело изменилось, и мир, и обстоятельства, только тяга исправлять все к лучшему так и осталась в виде магии.

Хотя, про “лучшее”, я, наверное, погорячилась. Все исправления у меня пока с душком, на любителя. Людей вообще зарекусь исправлять, а вдруг в нём Халк какой-нибудь сидит. И я вспомнила про спасителя моего с пряным запахом. Ух, даже голова закружилась чуток.

Потом о письмах снова вспомнила. Те, что с адресом Брошкиной В. В сторону отложила, а которое без адреса пощупала. Плотное, как будто картонка лежит. Ну думаю, все равно до адресата не дойдет—вскрою.

Там лежало два аккуратно сложенных листа. Точнее лист из толстой бумаги и маленький огрызок.

« Дорогая дочь, прости непутевого отца, что бросил тебя. Но я помню о твоем восемнадцатилетии, поэтому хочу сделать тебе подарок на день рождения. Выиграл я у одного недотепы в карты постоялый двор около города Гранца в Мирном ущелье. Посылаю тебе писульку на передачу собственности.

Она магическая. Как развернешь—сразу собственницей станешь. А когда постоялый двор найдешь, дверь тебя почует и впустит. Только это в течении пяти дней надо сделать, а то выдохнется магия. Найди бумаги там, в сейфе, подтверди отпечатком и станешь хозяйкой постоялого двора уже официально. В документе этом имя твое впишется. Твой отец.»

А вот это был настоящий подарок небес к моему нынешнему восемнадцатилетию.. Не то, что непонятно чего от Деда Мороза. Нет, это был жирный шанс выбраться из этой дерьмовой ситуации, куда меня закинул тот самый любитель северных песцов. Обзавестись новыми документами и домом, хоть и постоялым.

Ляшке с Пятнашкой зачитала. Те тоже обрадовались. Кот что дом будет, он же домашнее , а не лесной умертвие. Ляшка что с пищей перебоев не будет. Проглот мой.

Активировала документ: « Податель сия письма является хозяином постоялого двора в Мирном ущелье». Сложила аккуратно в мешок, туда же Брошкиной письма, в ту же сторону все равно идем. И повеселевшая улеглась спать. А жизнь то налаживается.

Глава 4

Поспала я в эту ночь по-человечески, даже деревянный топчан с рукой вместо подушки показался мне пуховой периной. Пятнашка лежал, вытянувшись во всю длину своего мертвого тела, на лавке около печки, а Лягух примостился в ногах, сказав, что меня, непутевую, даже ночью нельзя одну оставлять надолго.

На самом деле, мой наглый фамильяр просто боялся мышей. Я же видела, как после ужина он задумчиво решал, к кому под бок улечься: ко мне или к Пятнашке, но, побоявшись утренних облизываний, выбрал меня, улегшись тяжелой тушкой на мои ноги.

Проснувшись с первыми лучами солнца, я надела осточертевшее бархатное платье, сбегала с утра к ручью, умылась. Заплела по-человечески косу, вплетая полоску из бывшего мешка. Потом случайно взгляд на запястье упал. А это что такое? Татуированная цепочка обвила руку. Она уже была или нет, когда я в это тело попала? Вот в упор не помню.

Глянула в небольшую заводь на свою физиономию. Мой синяк стал наливаться фиолетовым.

Ну, хоть так. Мы по-братски доели с Ляшкой кашу, причем брат сожрал две трети. Потом кое-как причесала фамильяра пятерней и заплела ему французскую косу. Тот долго озабоченно всматривался в бок чайника, но потом благосклонно махнул лапкой:

– Пойдет.

Помыла посуду и аккуратно поставила на полочку. Застелила топчан одеялом. Полюбовалась на него. Видно было, что сшито с большой любовью, лоскуток к лоскутку. Видимо, лихие люди тоже где-то украли такую красоту. Выкинула цветочки из импровизированной вазочки, все равно засохнут. Потом сбегала опять в лес и наломала ветки с листиками с одного приятно пахучего кустика. Завязала их полосками из той же мешковины, что и в моих волосах, и развесила по стенам.

Сытый лягух непонимающе смотрел на меня:

– Вот, Анжейка, неймется тебе . Придут опять лихие люди —мышей разведут, загадят опять все. И двинулись уже, твое наследство магией запахло, нам в ту сторону бежать надо. Не забыла про пять дней?

Я погладила потемневшую от времени деревянную стенку:

– Жалко хижину. Приютила нас, обогрела.

– Спасибо тебе,– шепнула я в пустоту. Взяла мешок с письмами, и мы вышли наружу. Повернулась напоследок к домику и кивнула на прощание.

Марево накрыло гостеприимную хижину, и через секунду над ней заполыхала ярко-красная аура.

– Ох, ты, ёлки зелёные, – пробормотала я.—Ляшка, она покраснела. Что делать? Исправлять?

Тот задумчиво осмотрел покосившуюся хижину.

– Внутренняя суть проявилась? Кем же ты являешься, дворцом, может? Жалко будет тогда такое богатство разбойникам оставлять. Меня же жаба задушит. Не трогай, попрыгали. Поспешай давай, вон покойничек наш уже в кустах скрылся.

И, поманив меня за собой, поскакал в лес.

Я извиняюще улыбнулась и развела руками. Прости меня, мол, хижина. И уже собралась зашагать за ускакавшим лягухом, как дверь, приоткрывшись, жалобно скрипнула.

Вот что я сейчас делаю? Ляшка меня убьет. Но красная аура для меня болезненная вещь, как открытая рана – надо подойти, перевязать и исправить. Ну и в конце концов, не человек же, что мне избушка неживая сделать может? Я воровато оглянулась, и, увидев что фамильяр уже скрылся за кустами, подбежала и дотронулась до хижины, шепча под нос:

– Исправься.

На всякий пожарный отошла подальше.

Хижина заискрилась и, когда дым рассеялся, передо мной предстала избушка на утиных ножках, которая потопталась, разминая лапы, постучала ставнями у остекленевшего заново окна, похлопала с кряканьем скатами соломенной крыши и рванула ко мне.

– Блин, —мелькнуло в голове. Вот теперь Ляшка мне точно весь мозг вынесет.

И тут в ушах прозвенели колокольчики. Чтооо? Нет, нет!

И я, развернувшись, пустилась вприпрыжку бежать, периодически оглядываясь в надежде, вдруг отстанет. Но избушка оказалась настойчивой. С жалобным кряканьем, смешно переваливаясь и махая скатами, как крыльями, она неслась за мной.

Услышав подозрительное шлепанье, лягух с Пятнашкой остановились и, разинув рот, уставились на мою преследовательницу.

– Не удержалась, значит,– мрачно отметил фамильяр, – распустила ручонки. А этой значит понравилось, что её холят и лелеют. За нами потащилась!– И он грозно насупился.

Я повинно хлюпнула носом. Избушка, боком пробравшись сквозь кусты, счастливо перетаптывалась рядом.

– Хотя, может, в этом что-то есть, —задумался Ляшка и окинул ее долгим оценивающим взглядом. – Солдат спит – домик идет. Эй, крякушка, а как в тебя теперь залезать на такую высоту?

Она покладисто присела и приоткрыла дверь.

– Ну, может, и не все так плохо, – тихо пробормотал лягух и запрыгнул внутрь.– Ну чё стоим, кого ждем? Залезаем и едем со всеми удобствами.

Залезли, сидим. Она тоже сидит. Ляшка попинал лапкой стенку:

– Вперед давай, двигай. Но избушка непонимающе закрякала.

– Пятнаш, спускайся и топай, она, видимо, только за проводником идет. Умертвие послушно вышло и потопало в глубину леса, но избушка не двигалась. Лягух посмотрел на меня и приподнял белую бровь.

Я, поняв, что ехать верхом в свою усадьбу мне не получится, тяжело вздохнула и пошла в указанном моим фюрером направлении. Избушка поднялась и потопала за мной. Через минут пять раздался рев Лягуха.

– Анжейка, остановись! Мочи нет больше, растрясло всего. Я послушно замерла и оглянулась. Ну что еще? Из присевшей избушки выполз значительно потрепанный фамильяр и блеванул:

– Укачало. Лучше я по-старому попрыгаю.

И пошли мы лесами темными, рощами дремучими.

4.2

Впереди Ляшка прыгает, белый, косой размахивает, за ним я марширую в мужских ботинках и в рубахе, натянутой сверху платья, за мной Пятнашка на толстых лапках, а за ним избушка на утиных лапках переваливается.

Иду я пыхчу, письмо Дедуле чтоб ему век без Снегурочки жить, сочиняю.

« Дорогой Дедушка Мороз. Паскуда ты отказывается редкостная, и жадная к тому же. Я про домик что имела в виду? Виллу в теплом климате, маленькую метров на пятьсот, а ты мне что подсунул? Даже в моей сараюшке на дачном участке биотуалет стоит. А здесь? Ты туалет видел? Я—нет. Это называется прямое игнорирование своих обязанностей. Разочаровал ты меня дед. Ты же не хочешь чтоб у меня вера в сказки пропала? Если нет, исполни мое хоть последнее желание по-человечески. Уточняю: это то что про принца. Твоя Анжи.»

Теперь фамильяру приходилось идти не напрямик, а выбирать просветы между деревьями, чтобы новый член нашей команды мог пролезть. А это было совсем не так просто. В кустах Кряква застревала, и нам приходилось проталкивать ее. Ну, как нам? Мне. Лягух командовал мне снизу:

– Поднажми, Анжейка. Чуть-чуть осталось.

И Анжела плечом хрупким жмет и под нос ругается: надо было не исправлять хижину эту. Ну, поспала бы я еще пару ночей под елкой. А там и в наследство бы вступила дома в ущелье.Может Дед Мороз именно его мне приготовил , а избушка это так, банькой станет?

Бурчу, но толкаю. Прав Пятнашка, мы в ответе за тех, кого воскресили, исправили и на груди пригрели, если они, конечно, своей дорогой не побежали.

Ляшка, конечно, ворчал, что наша скорость упала до черепашьей, но, оценив перспективу ночевать и отдыхать в крякающем за спиной домике, делал это больше так, для порядку. Чтоб не повадно было кое-кому руки куда не надо прикладывать.

Мы остановились на полуденный отдых на большой, залитой солнцем полянке. Птички поют, колокольчики звенят. Пахнет разнотравьем так, что аж голова закружилась. Кряква, как мы стали называть между собой избушку, присела среди цветочков и смотрелась, будто сто лет на этом месте стояла. Только сейчас я ее по-человечески смогла разглядеть, а то скомкано да неожиданно все получилось.

Избушка у нас симпатичная оказалась. Бревенчатая, с желтой соломенной крышей. Красная кирпичная труба гармонировала с такого же цвета ставенками, расписанными весёлыми синими цветочками. Крылечко небольшое организовалось. Дверь деревянная, но крепкая, на щеколду закрывающаяся. А над ней подкова висит, перевёрнутая, честь по чести.

Я зашла внутрь. Здесь всё было по-прежнему, только посуда на полу валялась. Смела веником с пола осколки разбитой чашки. Расставила упавшую на пол утварь обратно на полку и подумала, что, наверное, надо её как-то привязывать. Взяла чайник и миску, и пошли мы с Пятнашкой воду искать, по пути собирая ягоды. Умертвие оказалось знатным нюхачом и знатоком травок. Смерть обострила ему это чувство.

– Вот эту мы животные кушаем, когда животом маемся, а вот эта – от людского живота. Память на растения у меня была развитая. И очень скоро я под чутким руководством почившего ботаника насобирала целую охапку целебных трав.

– Вот эту если растолочь в кашу и на рану наложить, то и животным, и людям помогает. Затягивается вмиг. Один раз меня собаки подрали, так только так и вылечили.

Наткнулась я и на грибы.

Кот забраковал несколько видов, но один одобрил, и я, сбегав до дому, завалила стол гербарием, которй потом развешу на сушку. И отнесла миску с ягодой занывшему Лягуху, ворча, что он не корова, чтоб его травой с ягодами кормить. Не обращая внимания на его всхлипы, схватила кастрюлю и побежала к охраняющему съедобные грибы умертвию, собрала их, и мы отправились дальше разведывать окрестности.

Пятнаш, видимо, своим шестым чувством чуял воду, и мы нашли малюсенький фонтанчик, бивший из-под земли, с еле видной розоватой аурой. Я прямо руками вырыла около него ямку, чтобы чайник наполнить. Очистила ключ от веточек и листиков и он побежал веселее.

Набрала хворосту. Пятнашка пошёл погулять, да волков местных попугать. Лягух, пузом кверху, с цветком во рту, изображал больного голодного страдальца и сочинял стихи, видимо, опять покопавшись в моей памяти.

Я разожгла на полянке костер. Подвесила на воткнутых толстых сучьях чайник с залитыми водой ягодами и стала поджаривать на прутиках грибы. Фамильяр, конечно, носом покривил, но, зажмурившись и на всякий случай скривившись, попробовав кусочек гриба. Пожевал в задумчивости, прислушался к себе любимому:

– Анжейка, во-первых, я молодой растущий организм, а во-вторых, тебе толстеть нельзя, а то никто замуж не возьмёт,– и не успела я даже слово вымолвить, как этот проглот отобрал четыре прутика, оставив мне жалкий один.

Это ещё было ничего, но пока я поедала свои несчастные четыре гриба, из которых один был уже откушен на пробу лягухом, этот обнаглевший фамильяр палочкой приспособился наклонять висящий над костром чайник, наполняя чашку пахучим ягодным варом.

В кругу друзей, как говорится, не щелкай клювом. Компота мне досталось на самом донышке. Я гневно поджала губы и встала, нависнув над лягухом. Достал уже. Доколе мной помыкать будет этот переродившийся лягушонок и объедать. Были бы у него уши —оттаскала бы.Но можно и за косичку. Тот, видимо, считав мои посягающие на его волосенки намерения, осторожно отполз к избушке и забухтел:

– Ну, увлекся, прости, Анжейка.

– Ты же кричал, что ты не корова, чтобы ягодами питаться, а в итоге сожрал всё! – Я превратилась в Анжелу, которую в гневе боялся даже главврач.

Вернулся на крики умертвие, и Ляшка, узрев нового неровно дышащего к нему зрителя, поднялся на своих жилистых лапках, приложил лапку в то место , где у этого гада должно было быть сердце, и задекламировал:

– Как можешь мне вменить в вину случайно выпитый компот?

Когда висит на мне и бремя, и ворох о тебе забот?

Я даже остановилась, захлопав глазами. Запал побить объедателя испарился, и я хохотнула. Ну, очень он артистично живот свой волосатый выпятил. Маяковский, прям! А лягух, воспользовавшись моим замешательством, запрыгнул в Крякву. Лязгнула щеколда, и этот поросенок заорал:

– Я в домике!

Вот обжора какой! Лучше бы я этого гаденыша не исправляла. Он тогда бы раз в десять меньше бы ел и пил. Вспомнив про выпитый компот, поняла, что меня жажда стала мучить после этих грибов. Уходя с полянки, я услышала, как предатель-умертвие поскребся в дверь, шепча:

– Ляшенька, впусти. Я ж на твоей стороне. По жизни тоже сметаной увлекался хозяйской, за что гоняли меня полотенцем. Вот и умер уже, а осадочек остался.

Злющая, подошла я к ключу. Наклонилась и, зачерпнув воду пригоршней, жадно выпила. Вкусная была вода и холодная, аж зубы свело. Жалко стало этот ключик, вон опять листики нападали. Я вновь расчистила его. Да, дружок, неважное ты себе место рождения выбрал, не быть тебе большой рекой, засыплет тебя здесь мусором растительным, и будешь болотом топким.

И стоило мне так подумать, как над ключом еле видная розоватая аура загорелась красным.

Ну вот, чем я потом думала? Пятой точкой, видимо. Понятно, что злость на Ляшку голову задурила. Но все мое нутро, медицинское и магическое требовало свое. Я опустила ладони в воду и сказала:

– Исправить.

Почему до меня все хорошие мысли опосля долетают? Ну, могла бы даже пофантазировать на худой случай, какая внутренняя суть у ключа может быть. Ох, задним умом все сильны.

4.3

Передо мной взметнулся фонтан, причем с такой силой, что струя полетела выше деревьев. Я, открыв рот, смотрела на летящие вверх струи, и когда они достигли своей максимальной высоты и устремились вниз к земле, у меня широко открылись и глаза, и я, в панике вереща на весь лес, помчалась на заветную полянку. Сзади меня обдало волной брызг, и поток, ревя и клокоча, понесся за мной.

А из избушечного окошка на меня глядели две изумленные физиономии. Даже усопшего Пятнаша пробрало. Его глаза были как два красных блюдца. А у Ляшки его французская косичка дыбом встала.

Только Кряква не растерялась – распахнула на миг настежь дверь, и я ласточкой прыгнула в раскрытый проем. В следующее мгновенье бурный поток ударил в стену. Избушка кувыркнулась, и мы покатились кубарем.

Волны швыряли нас из стороны в сторону, вместе с ними носило по избушке и нас. Внезапно избушку подбросило, все успокоилось, и мы замерли кучей малой в углу.

Стеная и охая, держась за стенку, мы с фамильяром поднялись. Лягух с дикой завистью уставился на кота, у которого ничего не болело, и он, как ни в чем не бывало, сидел, умываясь лапкой.

– Анжейка,– шипя, начал фамильяр.

Я втянула голову в плечи.

– Твоих рук дело?

Я виновато кивнула.

– Ты каким местом думала? Ты же знаешь, что я плавать не умею. Пятнаш, скорее всего, тоже.

Тот агакнул.

– Не подумала, простите, – буркнула я.

Фамильяр вдруг успокоился:

– Ладно, забудем все обиды: ты за компот, я за ручей, и обнимемся.

– Хочешь, поцелую?– фыркнула я.

– А я оближу, – поддержало троллинг лягуха, умертвие.

Ляшка отпрыгнул к окошку и, обиженно сопя, показывая свое отношение к нашим нежностям, выглянул наружу. В следующий момент он заверещал. Мы бросились к окну и встретились нос к носу с ошалевшим от невесть откуда взявшейся реки медведем, крепко обнявшим ствол сосны, на суку которой подкинутая потоком, и болталась наша избушка.

Видимо, Кряква тоже испугалась Ляшкиных криков, дернулась, сук сломался, и мы, опять занырнув в воду ,понеслись по реке мимо тёмного леса и дремучих рощ.

Поставила я скамеечку около раскрытого окошка, села, сижу, окрестности обозреваю. Умертвие с лягухом на подоконник сели. Ляшка ноги свесил, а Пятнашка хвостик.

– Ляшка, мы хоть в нужную сторону плывем?

Лягух повел носом:

– Прямо туда, куда надобно. И лучше нам так и плыть, никуда не вылезая,– пробормотал он, провожая взглядом сидящего на крыше мужика в затопленной деревне .– Догадаются, если, кто руки приложил, не дай небо – побьют с пристрастием.

Широкая река организовалась однако. Разлилась в разные стороны, потопив и лес, и луга, и близлежащие деревушки.

Сижу, горюнюсь:

– Чайник на полянке остался. И хвороста в избе ни веточки. Кушать что будем?

Мимо проплыла большущая свинья. Ляшка проводил ее кровожадным взглядом, но, поняв, что видит око, да зуб неймет, привстал на задние лапки и, держась за створку окна, стал водить жалом по сторонам.

Вдруг, вглядевшись, заорал нечеловеческим голосом:

– Кряква, правее загребай, правее! Сад там яблочный затопило!

Избушка послушно, что было сил, забарабанила лапками, и мы подплыли к торчащим из воды верхушкам яблоней. Пока Кряква всеми силами пробовала оставаться на месте, борясь с течением, мы в три персоны обрывали яблоки.

– Грабют!! –заорали недалеко. Мы перепугались чуток, задергались, не можем понять, кто кричит, чего кричит. Потом смотрим, мужик на яблоне недалекой сидит и кулаком машет. Говорю Ляшке:

– Может, поможем мужчине до берега добраться? Плюсик к карме заработаем.

И ору селянину:

– Мужчина, хотите, мы вас спасем? А вы нам яблочки простите.

А Пятнашка с Лягухом по-доброму ему улыбаются, лапками машут.

Мужик, как нашу гоп-компанию разглядел, побелел аж от радости от таких спасителей, и тонким голоском заверещал:

– Претензий не имею. Плывите своей дорогой.

Ну а что, мы и поплыли. Насильно милыми не станешь.

Сидим мы кто около, кто на окошке, яблочки откушиваем. Настроение поднялось. Как на пятизвездочном лайнере в круиз плывем и в иллюминатор интересности обозреваем.

А река наша новоявленная в речушку какую-то влилась, мост снесла и решила нести нас дальше к моей наследной усадьбе, правда, чуток левее стала заворачивать от нужного направления.

Проплываем мы мимо, в метрах трех от того места, где мост тот стоял, уже помедленнее, а на берегу отряд верховых топчется. Впереди мужчина интересный, реку удивленно оглядывает. Молодой, лет тридцать, а лицо всё в шрамах, но глаза симпатичные, правда, жутко гневливые.

Меня на игривость потянуло. Видимо, гормоны тела юного повлияли. Появилась во мне безбашенность несвойственная. Наверное, магия моя дурацкая меня так поменяла.

Ну, я чтоб незнакомцу настроение поднять, давай ему глазом подбитым подмигивать. А он как растерялся, скорее всего, от красоты моей неземной. Глазками своими симпатичными хлопает, рот открыл, а сказать ничего не может, только рукой на меня показывает.

Чувствую, в самое сердце поразила я его. Ну, я ему так игриво помахала и воздушный поцелуйчик послала. Ляшка срисовал это, плагиатщик, и давай ими тоже всадников одаривать. И Пятнашке тема эта зашла. Он себе поволосатей экземпляр в отряде присмотрел и давай ему благосклонность оказывать. Теперь уже у всех там челюсти отпали.

Потом река уже вовсю в другую сторону свернула, и нам уже не до них было. Вдали что-то зашумело. Не водопад ли?

– Кряква, к берегу греби, родная! – завопил лягух. Лапу спустил и давай грести помогать, а я вскочила, лавку схватила. Дверь открыла настежь и лавкой этой как веслом тоже помогать. Пятнаш только не принимал участие, но командовал, ритм создавал:

– Раз, два, раз, два.

Общими усилиями выбрались мы на берег. Отдохнули чуток и пошли до города Гранца лесами темными, рощами дремучими. Впереди Ляшка прыгает, за ним я широкими шагами вышагиваю, потом умертвие на толстых лапках и замыкает нашу веселую компанию переваливающаяся на утиных лапках избушка.

Глава 5

5.1 Граф Ворон.

Мы шли по этой дороге, как ни в чем не бывало. Неклида со слугой его я с утра выставил. Одной разборкой больше, ну и ладно, и так Ангелине брачный браслет предъявлять. Все было как всегда, и ничего не предвещало беды. Расслабились. Ну а чего нам было опасаться в обжитых землях? Разбойников? Так они, только нарвавшись на нас и увидав шевроны погранцов, готовы были сами разом лечь на землю, держа руки за головой. Воров? Так единственный, кто умыкнул у нас хоть что-то, невестой моей сделалась. До сих пор в голове не укладывается. Тьфу, удавлю, если встречу.

Естественно, Фига по секрету всему отряду рассказал про мою ночную помолвку. Мужики, уже обрадованные, что Неклида я выдворил, повеселели и шутками задрали, по пояс не раздеться, чтобы умыться. Ходят ,гогочут, комментарии по поводу цепи брачной на запястье отпускают. Самое интересное— Ангелину всегда молчанием обходили, а про лесную невесту только и болтают. Показать просят, да рассказать в лицах, как смотрела, как кольцо всучивала.

Вот и мост. За ним прямая дорога в Гранец. Рукой подать. Сутки проехать. На одну ночь на постоялом дворе заночуем. Слухи пособираем.

Ох, не давал мне покоя этот цветочек аленький. И белых ворон теперь глаз постоянно в небе ищет. Вот с такими мыслями на мост и въехал с отрядом. И тут грохот, как камнепад в горах, и волна невесть откуда нарисовалась.

Что за херня? И в речку нашу как ливанула! Это как бочку воды в котелок маленький вылить. Речушка мелкая, до груди взрослого едва доходила , и это в самых глубоких местах, но широкая, зараза, поэтому и мост длинный был. Вовремя назад рванули, еще даже до середины не доехали, когда река эта новоявленная снесла все напрочь.

Стоим, понять ничего не можем. Что за чудо-юдное? В воде чего только не плывет, видно, деревушку смыло. Вон кадка с бельем, а вон баба на мостках, как на плоту, к другому берегу пристала.

Но вот чего я не ожидал увидеть, так избушки, крякающей в реке. Проплывает она мимо нас. Лапами утиными гребет потихоньку. А на подоконнике невиданная зверушка сидит. Вроде жаба, только здоровая, с собачонку. Еще что странное – белая и пушистая. Сидит, пальцем своим перепончатым в носу ковыряется. Я даже глаза протер. С другой стороны умертвие кота черного примостилось и глазами красными сверкает.

А между ними в глубине избушки у окошка девица нечёсаная. С очень, собаки чернозадые, знакомым подбитым глазом. И глазом этим значит мне подмигивает. У меня рот и открылся. Я даже сказать ничего не мог первые минуты, руку вытянул, дышать забыл как, от зрелища этого.

А она потом ручкой своей белой давай махать мне и поцелуи воздушные посылать. А звери ее странные за ней повторяют. Я никогда, даже в самом страшном сне, не мог представить, чтоб умертвие кота мне поцелуйчики посылать будет. Стою, как по голове мешком пустым ударенный.

А мужики мои спрашивают:

– Это что сейчас было-то?

А я им сквозь силу из себя выдавливаю:

– А это, братцы, невеста моя в избушонке проплыла.

Фига аж знак отвода от нечистой силы сделал:

– Экак, командир угораздило тебя. А притащится к тебе эта растрепа с синяком фиолетовым под глазом ночью— так придется долг мужецкий исполнять, иначе небо бессилием наградит. И жить поживать детей наживать.

Меня аж передернуло.

– Да ладно,– говорю,– если с ней только жить, так чует мое сердце, и котик этот дохлый тоже с нами поселится. А этого белого рядом видал?

– Его, брат, сложно не заметить. Я ж теперь ночами спать не буду, всю думу буду думать, что за колдовство такое страшное с ним приключилось? Лягушонок ж вроде? – посмотрел на меня с ужасом Фига.– Брат, а тебя как заворожит? И будешь ты у нас непьющий, да деньги домой несущий. Ты случайно про тещу у неё тогда не спросил, когда она в лес деру давала? Вот ей небо, у таких мамаши— истинные ведьмы.

– Фига,– с тоской протянул я, провожая взглядом уплывшую вдаль избушку, – не делай мне душевную травму. Мне ж еще с Ангелиной объясняться и, главное, вас еще в Чернозонье вести, а там, мать его, цветочек Аленький расцвел.

Избушка скрылась за поворотом. А нам что делать? Нам на другой берег нужно. Поехали вдоль реки новоявленной. Народ вдоль нее бродить начал. Никто ничего не понимает.

Добрались до деревни ближайшей. Ей повезло, что на пригорке стояла и ущерб их особо не коснулся. Топоры да пилы попросили, плоты строить стали. До вечера провозились. Лагерем здесь же стали. Костер развели. Похлебку замутили. Что самое интересное—отрядцы мои шутить надо мной перестали, а даже с сочувствием поглядывать стали. Фига даже подошел, мысль интересную выразил, от сердца значит всего:

–Может, придушить невесту твою тихонько, да прикопать?

Я на это только буркнул:

– Её еще найти надо для этого и поймать. И чует мое сердце, не будет это дело простым с такой свитой.

Потом мужики решили, что это не гуманно, и предложили скинуться, значит, всем отрядом, чтобы меня графа Ворона из рабства брачного выкупить. Дожил! Точно – найду и придушу!

Проворочался в итоге всю ночь. Только глаза закрываю, как сон снится. Сижу я со своей женой, ну с этой с подбитым глазом, на крылечке избушки этой крякающей. Малиной пахнет—сердце радуется. А рядом животинки эти странные детей наших нянчат. Раз, два в холодном поту проснулся, потом плюнул, поднялся, пошел с мечом разминаться. Вот угораздило же меня.

Но, может, повезет, и унесла ее река, да сгинет она где-нибудь, невеста моя болотная.

5.2

Анжи.

Прошли мы немало. На ночлег решили встать рядом с какими-то развалинами. Очень живописными, надо сказать. Столбы вычурные мраморные и остатки стен из белого камня заросли пышноцветущей плетистой розой ярко-красного цвета. Даже Крякве они понравились. Присела она к ним прямо вплотную. И так подвернулась, чтобы плеть цветочная к ней на крышу легла. Девочка, она и в Африке девочка, даже избушка. Тоже украшательством занимается.

Лягуху розы не пошли. Он, бедный, укололся об их шипы, в избушку залезая. Охранять пошел, как сам озвучил. На самом деле на топчан залез и под нос рифмы бормочет. Попросил, когда его накормят, прическу ему сделать новую, под Есенина подстричь. Говорит: «Мы с ним одной масти, беленькие, и талантливые тоже одинаково». Я только хмыкнула, вспоминая его экспромт про компот.

А мы с Пятнашом пошли хворост собирать, да, может, что съедобное отыскать.

Решили по развалинам пройтись.

– Как Мамай прошелся, – оглядела я полуразрушенное жилище.– Пятнашка, здесь война что ли была? Разгребла я мыском сапога щебень на мраморном полу.

– Про это не слышал. Хозяин только упоминал, что волны чудовищ шли периодически из Чернозонья и сметали всё на пути. Но то раньше было, при дедах его, —рассказал померший своей смертью кот, нюхая пахучую розу. Рой пчел жужжал, создавая белый шум. Белая бабочка, махая своими крыльями, уселась на цветок.

Я еще раз осмотрелась. Если бы и было что полезного в этих развалинах, то все уже было либо погребено под толщей зелени, либо украдено до нас.

Начали пробираться дальше, осторожно раздвигая растущие бурным цветом кусты. Пройдя руины насквозь, вышли к небольшой заросшей разнотравьем полянке. Пятнаш остановился и поводил носом, потом двинулся к бугру с растущим на нём кустами смородины.