Колокол

Не спрашивай никогда, по ком звонит колокол:

он звонит по тебе.

Джон Донн

(1572–1631),

поэт,

настоятель собора св. Павла в Лондоне

I

С высокой колокольни N-ского монастыря послышались мерные удары большого колокола, благовестом возвестившие верующих о скором начале вечернего богослужения. Глубокий, чистый и одновременно пронзительный звук старого церковного колокола с легкостью ветра разлетался по округе, блаженно заполняя пустоту широких полей. Мягким нетленным покрывалом стелился он по крышам деревенских домов и, волнительно проникая сквозь окна внутрь крестьянских изб, привычно будоражил души верных.

Услышав призыв, монахи, живущие в монастыре, послушно оставляют все дела и, шурша черными рясами, направляются на службу в храм. Со стороны двух близлежащих деревень в направлении обители начинает стекаться разночинный православный люд. Это прихожане церкви, спешащие на богослужение. Пока их немного, но с каждым колокольным ударом их становится все больше и больше. И уже вскоре возле ворот монастыря можно будет насчитать несколько десятков человек. Каждый из этих людей пришел сюда по зову своего сердца, чтобы помолиться, очистить душу от дурных мыслей, покаяться перед Богом, поблагодарить Бога или попросить у Бога помощи.

Завтра воскресенье, и благовест оканчивается радостным трезвоном во все колокола, провозглашая начало особой церковной службы – всенощного бдения.

К этому времени возле монастырских ворот уже собрались люди. Кто-то мирно беседует с монахами, кто-то молча кланяется и, крестясь, неторопливо проходит сквозь ворота на территорию монастыря.

– Во имя Отца и Сына и Святаго Духа, – тихо произносит старушка и, делая несколько глубоких поклонов, с трепетом заходит внутрь, держа за руку шестилетнего внука, который, не вполне понимая смысла происходящего, с искренним любопытством смотрит по сторонам и слушает таинственно исчезающий в небе колокольный звон.

– Господи благослови, Господи благослови, – стоя в низком поклоне, вторит ей молодой человек, находящийся неподалеку.

– Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас, – троекратно повторяет Ангельскую песнь Пресвятой Троице бедно одетый парень лет двадцати, одиноко стоящий около входа, чей кроткий взор прикован сейчас к золотым крестам пятиглавого храма, устремившего в небо свои купола во славу Иисуса Христа и четырех евангелистов.

Прихожане молятся, крестятся, кладут земные поклоны и, воздав хвалу Богу, заходят в храм. Вся окружающая обстановка отличается свойственной всем монастырям набожностью, неторопливостью и внутренним покоем.

Сам же монастырь представляет собой небольшую территорию, обнесенную глухой кирпичной стеной, внутри которой расположены два храма, одноглавый и пятиглавый, высокая трехъярусная колокольня и несколько одноэтажных хозяйственных построек, где размещаются монашеские кельи, трапезная, кухня, монастырская библиотека и другие помещения, призванные обеспечивать жизнедеятельность монастыря.

Монастырь красив, живописен и скромен, хотя и заметен уже издалека, поскольку находится на широкой низменной равнине, упирающейся с одной стороны в стройную полоску леса, а с другой – в высокий холм, где по вершине проходит асфальтированная дорога, ведущая в деревню и к монастырю.

Как раз в тот момент, когда с колокольни в третий раз раздался звон во все колокола (трезвон), на вершине холма показался автомобиль. Услышав издали колокольный звон и остановив машину, из нее вышел мужчина, подошел к самому краю холма и, стоя перед лицом святой обители, осенил себя крестным знамением.

Этим человеком является мирянин Михаил Гаврилов, ежегодно посещающий монастырь в первых числах августа, чтобы пробыть в нем, пребывая в делах богоугодных и праведных, а также в духовном смирении, одну ночь и один день.

Сейчас Михаилу сорок шесть лет, и он выглядит здоровым, успешным и уверенным в себе человеком, не отягощенным материальными и душевными проблемами. Он среднего роста, немного худощав, имеет правильные черты лица, узкую бородку и широкий лоб, выдающий в нем незаурядные умственные способности. По природе своей Михаил прирожденный лидер, всю жизнь старавшийся обращать на себя внимание окружающих и добиваться лучших результатов в любом деле. Еще в начальных классах школьные учителя замечали в мальчике блестящие способности к учебе и огромное самолюбие, не совсем обычное для семилетнего ребенка. От рождения Миша обладал хорошей памятью, отчего учеба давалась ему очень легко. И те задания, над которыми другие ребята трудились по нескольку часов кряду, Миша делал за один час, после чего убегал на улицу к товарищам. И в школьном коллективе, и в кругу уличной шпаны Миша всегда умел завоевать себе авторитет. Он мог постоять за себя, обладал решительным характером и твердой волей. Решив что-либо, он не менял своего решения и держался его до конца, никогда не сомневаясь в его правильности и не позволяя сомневаться другим, чем вызывал всеобщее уважение коллектива. Но иногда чрезмерная твердость и решительность его характера приводили к вспыльчивости. Будучи учеником восьмого класса, Михаил сбросил со школьной лестницы сына учителя математики за то, что тот в его присутствии позволил себе отречься от своих слов и прямо в лицо солгал, не исполнив данного им обещания. Разразился грандиозный скандал, после чего Михаила едва не исключили из школы. Его спасло лишь то, что он был одним из лучших учеников и гордостью школы, часто выступал на различных олимпиадах, занимая почетные места, и только личное поручительство директора школы позволило Михаилу продолжить учебу и успешно завершить среднее образование.

Затем Михаил с легкостью поступил в институт физико-математического профиля, поскольку всегда имел склонность к точным наукам, а, окончив его и по непонятной причине наотрез отказавшись, вопреки уговорам преподавателей, от поступления в аспирантуру, ушел в армию. И будучи младшим лейтенантом Советской армии, он выгодно отличался от сослуживцев живостью ума, нестандартным мышлением и смекалкой, а также лучшими показателями по стрельбе и рукопашному бою. И даже несмотря на небольшой рост и худощавость фигуры его воля к достижению своей цели, самоотверженность и притупленное чувство страха ввергали его противников по рукопашной схватке в уныние, и оттого даже те солдаты, которые были много выше его ростом и явно сильнее физически, психологически проигрывали бой еще до его начала.

– Учитесь у Гаврилова, – любил говорить старый прапорщик, поучая солдат, – вот таким должен быть настоящий воин: самоотверженным и бесстрашным. И не нужно смотреть на то, что он не выглядит Ильей Муромцем, и что его кулаки не настолько велики, зато вот здесь, – и после этих слов он обычно показывал указательным пальцем на свою голову, – у него такая воля, что тверже танковой брони. А это намного важнее мускулов.

Солдаты соглашались и понимающе кивали в ответ.

В свободное время Гаврилов любил читать книги. Он читал с удовольствием и много. Он прекрасно знал и ценил русскую классическую литературу, любил Гоголя, восхищался Достоевским, уважал Толстого, изучил всю современную художественную литературу и даже увлекался философскими и богословскими трактатами.

После армии он несколько лет проработал по специальности в одном научно-исследовательском институте, где также достиг немалых успехов и даже неоднократно получал различные государственные премии и награды за вклад в науку.

В возрасте тридцати лет Михаил женился, и через три года в семье Гавриловых родилась долгожданная дочь Маша. Михаил обожал дочку и любил жену, а когда девочке исполнилось шесть месяцев, ее окрестили, и в тот же день в возрасте тридцати трех лет Михаил принял крещение и сам. Это событие оставило глубокий след в жизни Гаврилова, и с тех пор он стал набожным, но не на людях, а наедине с самим собой. Он стал приобретать религиозную литературу, тайно молиться, иногда посещать церковь и задумываться над вечными вопросами.

Но во внешней жизни Михаил оставался все тем же волевым, решительным и вспыльчивым человеком, не терпящим возражений, твердым и властным. После развала Советской империи он вместе со своим старым товарищем создал кооператив и начал работать на себя. Уже вскоре дела совместного предприятия пошли как нельзя лучше. Деньги потекли к Михаилу рекой. А вместе с деньгами и достатком появилось самодовольство, которое не позволило ему заметить, что в семье наступает разлад. В этот период Гаврилов практически не посещал церковь, поскольку посвящал всего себя работе, достижению материального благополучия и всевозможным плотским утехам.

Так продолжалось несколько лет, а на десятом году совместной жизни Михаил узнал об измене своей жены, случайно застав ее со своим компаньоном по бизнесу. Это явилось для него страшным ударом. Он вскипел и бледный, как смерть, с трясущимися руками и бешеными, ничего не видящими глазами бросился на изменников с одним лишь желанием – убить обоих. И он, безусловно, сделал бы это, если бы не вовремя подоспевший сосед, проходивший в этот момент мимо квартиры Гавриловых и слышавший яростные крики Михаила. А когда сосед вбежал в квартиру, то перед ним предстала такая картина: жена с огромной ссадиной на лице, в слезах, беспомощно сидела на полу с застывшей гримасой ужаса, а Михаил продолжал беспощадно бить уже недвижное и окровавленное тело своего бывшего компаньона. И как раз в тот момент, когда в руке Гаврилова блеснул нож, в него изо всех сил вцепился сосед, удержавший его от последнего шага.

– Побойся Бога, Миша, – сам не зная почему, крикнул сосед, – побойся Бога!

И после этих слов Гаврилов внезапно обмяк, бросил нож и, не сказав ни слова, вышел из квартиры.

В один день Михаил потерял и друга, и жену. И это явилось для него тяжким и мучительным испытанием.

Затем был развод с женой и раздел совместного предприятия с бывшим товарищем, после чего он не встречался с ними ни разу, действуя через своих адвокатов и доверенных лиц. Оставив квартиру дочери, он переехал в другой район и на оставшиеся деньги создал новое маленькое предприятие, приносившее ему небольшой доход. К большему он уже не стремился, считая все произошедшее с ним божией карой и наказанием за греховную жизнь и корыстные помыслы.

Но на этом его испытания не закончились. Через три месяца после развода с Михаилом случилось еще одно несчастье: его сбила машина. Несколько дней он провел в реанимации, после чего врачи еще долго сомневались в том, сможет ли он ходить, поскольку при аварии был серьезно поврежден позвоночник. Находясь в больничной палате и проводя долгие дни в компании невыносимой боли, Михаил дал себе слово, что, если он выздоровеет и сможет ходить, то обязательно всю свою жизнь будет благодарить Бога, и ежегодно, в день своего выздоровления, станет посещать монастырь и проводить в нем один день и одну ночь, замаливая свои грехи и благодаря Господа за спасение.

Вскоре болезнь отступила, и врачи с немалым удивлением вынуждены были констатировать, что болезнь не просто отступила, но исчезла без последствий. Организм Михаила полностью восстановился, и он смог не только ходить, но и заниматься спортом.

Окончательно поправившись, Михаил не забыл данного им обещания и ежегодно, в начале августа, он посещал монастырь, расположенный почти в четырехстах километрах от Москвы. Этот монастырь он выбрал сознательно, дабы по дороге к нему успеть настроить себя на общение с Богом и привести в порядок свои мирские мысли.

И сейчас, стоя на краю холма и слушая перед лицом святой обители колокольный звон, он старался очистить свою душу от всех дурных помыслов, чтобы явиться в храм с единственным желанием – угодить Богу.

II

Подъехав к монастырю и оставив автомобиль немного поодаль, Михаил вошел внутрь. На территории обители было тихо и пустынно, и лишь двое послушников работали неподалеку, возле одной из монастырских построек, старательно перемешивая лопатами цемент с песком.

Медленно пройдя сквозь монастырские ворота с коваными крестами посередине, и полюбовавшись цветниками, огороженными черным низеньким забором, Михаил подошел к массивному каменному крыльцу и, троекратно поклонившись, осторожно толкнул дверь, ведущую в храм. С этого момента Михаил заметно преображался и становился другим. Гордость, решительность и властность, отличавшие его в мирской жизни, исчезали совершенно. Из твердого, нередко вспыльчивого, но и рассудительного человека, отвечающего за свои действия и по многу раз на день принимающего важные управленческие решения, и привыкшего командовать подчиненными, он превращался в спокойного, уравновешенного и смиренного прихожанина, полностью подчинившегося божественной воле. И даже внешне разница между двумя людьми, мирским Михаилом и Михаилом праведным, явно ощущалась. Войдя в храм, Гаврилов переставал быть тем самоуверенным и самодостаточным человеком, каким являлся в миру. Его лицо приобретало черты истинного смирения, а в кротком взгляде отражался не только страх раба божиего Михаила пред лицом всемогущего Творца, но и страстное желание подчинить все мысли свои и дела свои Его всемогущей воле. И в этой целительной кротости и божеском смирении Михаил находил духовное удовлетворение и радость. Он сознательно оставлял всю мирскую суету там, за воротами храма, и, находясь внутри, ярко чувствовал, что никакая сила грешной мирской жизни, кипящей снаружи, не могла проникнуть сюда, в храм, сквозь неприступные стены божественных молитв.

Стараясь никому не мешать, Михаил осторожно прошел в среднюю часть храма и, встав почти напротив алтаря, который скрывался от взоров за Царскими вратами иконостаса, привычно поклонился мощам святых угодников, расслабился, затем закрыл глаза и опустил голову. Сам не зная почему, Михаил предпочитал именно это место в храме, где по возможности старался располагаться во время богослужений. С этого места он мог хорошо видеть и алтарь, и чтецов, поющих на клиросе, и священника, открывавшего в положенное время Царские врата, знаменующие то, что человеку когда-то было предназначено пребывание в раю, и закрывающего их в знак того, что двери Рая закрылись для согрешивших прародителей. И теперь со страхом божиим стоя на том месте, где последний раз он находился ровно один год назад, Михаила уже ничто не могло отвлечь от целенаправленного погружения в молитву.

Сразу после начала моления Гаврилов переставал думать обо всем мирском и суетном и даже не замечал того, что его окружают несколько десятков человек, находившихся вместе с ним в храме. В этот момент он думал только о Боге и своими помыслами старался угодить лишь Ему. Он мысленно каялся, хвалил Бога и просил прощения за грехи свои.

Наконец, распахнулись Царские врата, священник в сопровождении диакона со свечой начал кадить алтарь, и по церкви разнесся приятный запах фимиама.

Михаил открыл глаза и почувствовал, как благостно и спокойно становится на душе, как сознание очищается от всего дурного и суетного и как мысли его наполняются божественной радостью.

Шестой раз присутствовал Михаил на великой вечерне, являющейся началом суточного круга церковных служб, и каждый раз он чувствовал и наслаждался божественным постоянством, отточенным веками, и осознание того, что в каждой православной церкви во все времена в это же самое время проходила и будет проходить одна и та же служба, приводило его в восторженно-умилительное состояние. Гаврилов понимал значение службы и всецело переносился в мыслях своих вместе с молитвой в ветхозаветные времена, вспоминая о блаженном пребывании в Раю наших прародителей, об их нуждах и скорбях по грехопадении, о вере ветхозаветного человека в искупление рода человеческого крестной смертью Единородного Сына Божия. В мыслях своих Михаил всячески старался соответствовать тому настрою, что рождала в нем великая вечерня.

– Востаните! Господи, благослови! – возвестил диакон.

– Слава Святей и Единосущней, и Животворящей, и Нераздельней Троице всегда, ныне и присно и во веки веков, – пропел иерей.

– Аминь, – ответил ему хор.

– Приидите, поклонимся Цареви нашему Богу. Приидите, поклонимся и припадем Христу, Цареви нашему Богу. Приидите, поклонимся и припадем самому Христу, Цареви и Богу нашему. Приидите, поклонимся и припадем к Нему, – послышалось из алтаря.

За этим призывом последовало пение 103-го предначинательного псалма, прославляющего Творца, его Всемогущество и Любовь и те времена, когда первых людей в Раю постоянно озарял свет Боговедения и живила благодать Святого Духа.

Михаил достал из кармана книжку, купленную в этом же храме шесть лет назад, и начал следить глазами и шевелить губами, стараясь петь одновременно с хором:

– Благослови, душе моя, Господа. Господи, Боже мой, возвеличился еси зело. Во исповедание и в велелепоту облеклся еси. Одеяйся светом, яко ризою, простираяй небо, яко кожу. Покрываяй водами превыспренняя Своя, полагаяй облаки на восхождение Свое, ходяй на крилу ветреню. Творяй ангелы Своя – духи и слуги Своя – пламень огненный…

Хорошо пели на клиросе, а чистые звуки божеских голосов разлетались по церкви до самого купола и умножались многократно. Замечательная акустика храма отражала голоса молящихся и поющих во славу Божию, прославляющих силу Спасителя, благостно заполняя души рабов Божиих и лаская слух верных сынов Его.

Радостью моления наполнялись мысли Михаила. Нигде больше не встречал он такого единения душ и сердец людских, как здесь, в храме. Каждый из присутствующих молил о своем, о личном, но одновременно с этим все вместе молились они во славу Божию и за каждого из живущих на этой многострадальной земле, и за саму землю.

Слова молитвы лились, словно капли животворящего родника, утоляя духовную жажду пришедших в храм и наполняя сосуды греховных душ чистейшей влагой истинной любви. И Михаил старался всем сердцем своим припадать к этой бездонной чаше, пропуская через себя каждую каплю этого святого и воистину неисчерпаемого источника, дождем проливающего милость Господню и тем исцеляющего немощь духовную и греховность телесную.

– Да усладится ему беседа моя, аз же возвеселюся о Господе. Да исчезнут грешницы от земли, и беззаконницы, якоже не быти им, – благостным эхом прозвучало вокруг.

И после этих слов далекой картиной промелькнула в голове Гаврилова мысль о его бывшей жене, о ее измене и о тех душевных муках, которые претерпел он после того дня.

– Зачем, зачем я думаю о ней в храме Божием? – подумал про себя Михаил, – она недостойна этого. Но нет, я не должен сердиться и гневаться. Я пришел сюда, чтобы быть выше этого, чтобы забыть, чтобы простить. Мне нужно очистить душу свою и мысли свои перед Богом, ибо в ее поступке есть и моя вина.

– Благослови, душе моя, Господа, – проницательно пронеслось по храму.

– Благослови, душе моя, Господа, – повторил Михаил.

– Слава Ти, Господи, сотворившему вся, – монотонно пропел хор.

– Слава Ти, Господи, сотворившему вся, – старательно вторил ему Гаврилов.

– Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне и присно и во веки веков. Аминь.

В этот момент священник с диаконом обходили с кадилом церковь и кадили святые иконы и всех молящихся. А когда священник проходил мимо Михаила, то их взгляды на мгновение пересеклись, и по глазам святого отца Михаил понял, что тот узнал его и даже еле заметно кивнул ему головой в знак одобрения его усердной молитве. Почувствовав это, Гаврилов трижды поклонился до самого пола и, вдыхая благодатный запах церковного кадила, осенил себя крестным знамением.

К концу пения псалма священник и диакон вошли в алтарь.

– Аллилуиа, аллилуиа, аллилуиа, слава Тебе Боже, – трижды пропел хор.

После каждения Царские врата закрылись, как закрылись они когда-то для согрешивших прародителей. Радостное и торжественное богослужение закончилось, и с этого момента начиналось покаянное моление о прощении грехов.

К тому времени, когда диакон вышел из алтаря северной дверью для произнесения великой ектении, Михаил стоял возле иконы Божией Матери и самозабвенно крестился.

– Миром Господу помолимся, – возвестил диакон.

– Господи, помилуй, – протяжно ответил хор

– О свышнем мире и спасении душ наших, Господу помолимся.

– Господи, помилуй, – вновь разлетелось по всему храму, и эти слова прошения вскоре заполнили все пространство церкви, покаянно витая в воздухе, обращенные ко Господу.

– О мире всего мира, благосостоянии святых Божиих Церквей и соединении всех, Господу помолимся.

– Господи, помилуй.

– О святем храме сем и с верою, благоговением и страхом Божиим входящим в онь, Господу помолимся.

– Господи, помилуй, – протяжно пропел Михаил и далее, на протяжении всего покаянного моления, он либо старательно повторял слова великой ектении, либо просто слушал красивые песнопения и, выхватывая отдельные, очень быстро произносимые слова иерея, думал о том, к чему в данный момент обращала его покаянная молитва.

Но все время, о чем бы Гаврилов ни старался думать, мысль его, будто ведомая кем-то, приводила его к одному и тому же выводу о его личной греховности, нечистоте помыслов, безумном стремлении к страстям и всевозможным человеческим порокам.

– С ног до головы объят я страстями и грехами, опутан гордостью и тщеславием, – признавался сам себе Михаил, стоя перед лицом всемогущего Творца, – я нахожусь в плену своих пороков, и за то несу на себе печать нечестивца. Прими же, Господи, прошение оскверненных и нечистых уст моих, недостойного и неосмысленного раба Твоего, приближающегося ко аду. Окончательно ослеплен я сластолюбием, и даже после милосердного наказания твоего за грехи мои не могу избежать я упоения страстями, оттого, наверное, сердце мое стало бесчувственным и лукавым. Стараюсь казаться благочестивым и праведным, а в мыслях своих утопаю в грязнейших пороках и низости. Молюсь о спасении и жизни вечной, а сам чураюсь добродетелей и стремлюсь ко злу. Всю жизнь свою я стремился ко греховным идеалам и удовлетворял ничтожные мирские потребности, чем снискал себе славу грешника. И не простятся мне на Страшном суде все поступки мои и мысли мои и те грехи, что снесу я на плечах своих прямо в ад. Я смеюсь над тем, что лишь рыдания и плача достойно, и горжусь тем, в чем лишь позор и стыд. И связан я по рукам и ногам, опутан узами своих хотений и самых низких и недостойнейших желаний своих. Я скорблю о том, что оторвал от меня Господь, что должно было оторвать, и не благодарю господа за Его великие добродетели. Я недостойный раб, потерявший душу свою в черной пелене беззаконий мыслей своих. И теперь лишь великий страх объемлет тело мое и грешную мою душу. Страх и боязнь кары небесной пугают меня, ибо вижу я, что неспособен я к добру божескому, что противны моему естеству чистейшие помыслы, что сластолюбие тела моего, мечущего меня к погибели, сильнее благости небесной и родника животворящей молитвы. И от всех грехов моих открылись душевные раны мои и источают они лишь зловоние и смрад. Ежедневно и ежечасно обманываю я себя обещаниями покаяться, и до сих пор не каюсь, хотя знаю, что лишь помысливший худое уже совершил его, но продолжаю мыслить о худом. Чем смогу оправдаться я перед лицом Всемогущего, как спасусь и припаду к милости его я, нечестивый?

Так, стоя в храме, признавался и каялся Михаил перед лицом Господа в своей греховности, впервые осознавая ее так ярко и реалистично.

Множество раз бывал Михаил в церкви и неоднократно присутствовал на богослужениях, но никогда еще до этого не молился он всей душой, но лишь показательно, телом и разумом, заменяя внутреннюю молитву внешней, не каялся, но лишь делал вид.

После воспоминания о сотворении мира и грехопадении прародителей, богослужение привело молящихся к сознанию их грехов как общей болезни всего человечества и необходимости молиться о спасении, исцелении от греховных недугов и помиловании.

Смиренно стоял Михаил перед образами и, не отрывая взгляда, смотрел на горящие церковные свечи. Их мягкий благостный свет поражал его своей чистотой и очистительным благоуханием. Словно ведомый рукою Господа стоял он и мысленно утопал в безбрежном океане церковных песнопений, от коих снисходил на него свет озарения, как вдруг на заднем плане иконостаса открылось ему видение. Сквозь святые и лучезарные лики икон Гаврилов отчетливо увидел себя и свою греховную жизнь. Темной рекою текла она на светлом экране иконостаса, фрагмент за фрагментом, кадр за кадром, и было видно не только внешнюю, но и внутреннюю, духовную жизнь его и все греховные мысли, желания и поступки, все тайны и глубинные помыслы предстали в открытом виде, и оттого казались они еще более чудовищными. Чистая вначале, линия жизни постепенно тускнела и темнела, приобретая все более и более непотребный вид.

И все казалось настолько живым и естественным, что Михаил вздрогнул. Он испугался того, что все люди, находящиеся в церкви, так же как и он, видят сейчас на экране всю его жизнь, со всеми мыслями и поступками, без одежд и прикрас. И Гаврилову вдруг стало страшно и стыдно одновременно. Он с ужасом взглянул на окружающих и даже заглянул в глаза стоящей рядом женщины, чтобы увидеть то презрение, которое она, наверное, испытывала к нему.

Заметив странного мужчину, пристально смотрящего на нее и наклоняющегося к ней, женщина посторонилась и перекрестилась.

– Что с вами, мужчина, – шепотом спросил Михаила незнакомый молодой человек, стоявший сзади, – вам плохо?

Гаврилов оглянулся. И только теперь он смог понять, что все то, что видит он на экране иконостаса, явлено лишь ему одному, и что никто из прихожан не видит того, что видит он.

– Нет, нет, ничего, – также шепотом ответил Михаил. – Все хорошо, простите, пожалуйста, – и, повернувшись обратно, снова посмотрел наверх.

Видение полностью не исчезло, но поблекло.

Гаврилов закрыл глаза, но даже сквозь прозрачную пелену век перед его взором продолжали проплывать картины его собственной жизни. Михаил отчетливо и ясно понимал, что все то, что он когда-либо думал, чувствовал, мыслил, все его деяния и поступки нескрываемы, и все они рано или поздно будут явлены перед лицом Творца во всем своем неприкрытом естестве. И тот страх и тот стыд, которые он испытал только что, лишь на мгновение представив, что все его греховные помыслы и деяния видны другим людям, есть лишь ничтожная доля того страха и стыда, что придется испытать ему перед лицом Спасителя, когда вся жизнь его явится укоризною и великим стыдом для взирающих на него ангелов, архангелов, пророков, апостолов, мучеников, подвижников и всех праведных. И от этого понимания холод пробежал по всему телу Михаила.