Бегущая от Тьмы

Пролог

Тьма лизала мои пятки и заставляла бежать быстрее. Ветки хлестали меня по щекам, не веря в моё предательство. А корни могучих вековых деревьев со скрипом вырывались из земли, желая поймать беглянку. И ни троп, ни просек, ни подставленных плеч под рыдание – только хаос, только колючий бурелом, который приходилось рубить на ощупь, слепо, на бегу.

Я бежала задыхаясь. Глотала воздух и слёзы, сдерживала всхлипы, что пытались прорваться наружу. Страх уже не стучал в груди – он выл. Он прожигал изнутри винный дурман в крови, обнажая истину в самой жестокой её форме.

Мне здесь было больше не место.

И я бежала, бежала со всех ног. Только вот за спиной, словно шлейф холода, тянулся смех – вязкий, морозный, ломящий кости до звона в зубах. Он был таким родным и чужим одновременно.

Тьма ухмыляется, наблюдая за моим глупым побегом, и шепчет. Шепчет мне на ухо истину раздвоенным языком:

– Ты действительно думаешь, что сможешь сбежать от себя?

Её голос звучит мягко, почти понимающе, но за этой обволакивающей интонацией прячется холодная, ледяная насмешка. Та, что не терпит глупости. Та, что всегда возвращается добить.

Завести с ней диалог – значит проиграть. Потому, задыхаясь от долгого бега, я на ходу мотаю головой, тщетно пытаясь выбросить из своего разума эту дрянь. И, будто в насмешку над этой жалкой попыткой, одна из ветвей, как живая, цепляется за деревянный гребень в моих волосах. Дёргает с неожиданной силой. Боль вспыхивает молнией, вырывая из меня вскрик – резкий, отчаянный, животный.

Однако даже тогда желание просто выжить было сильнее меня. Я резко дёргаюсь вперёд, вырывая из волос гребень вместе с несколькими прядями. И тогда – в порыве ветра, в вихре бега – мои белоснежные волосы рассыпаются по плечам, будто сорванный саван.

Я не остановилась. Не имела на это права.

Сдаваться я не собиралась. Я чувствовала, что была близка. К смерти, к спасению, к бездне – неважно. Всё смешалось в один пульсирующий узел, болезненно сжимающий грудную клетку изнутри. Потому я вновь рванула вперёд по извивающейся поляне.

Трава хватала меня за лодыжки – липкая, упрямая, как пальцы утопленников, цепляющиеся за живое. Я не обращала внимания ни на ледяные уколы ветра, ни на хлещущие по щекам слёзы и кровь. Я знала: нельзя останавливаться.

Нельзя давать ей даже шанс.

Моё упрямство бесило её. Тьму, что вилась за мной, как дым за пламенем. Она зарычала – низко, глухо, с яростью зверя, которого не приручить. Она пыталась ударить ещё раз, но уже не могла: впереди мерцал мой финиш. И потому, взбешённая, Она сорвалась на хриплый рёв и, не стесняясь, завопила мне в спину:

– Мерзавка! После всего, что я сделала для тебя! Неблагодарная тварь!

Голос в голове едва не оглушал меня, вторя без конца мне вслед обещания о моей скорой смерти.

Пока внутри меня ещё теплилась надежда, разве мне было дело до глупых, жестоких слов, если выбит на коже был путеводной нитью тот путь, который я сама себе начертала кровью и потом? Однако сколько ни закрывала я уши, я не могла не услышать тот звериный, надломленный рёв, которым Она провожала меня. Рёв той, кто наконец понял: я действительно смогла от неё сбежать.

И я с разбегу врываюсь в ледяную горную реку – без колебаний, без прощаний, без сомнений. И преодолеваю границу, которую Она никогда не осмелилась бы пересечь.

Умереть в объятиях реки мне было милее, чем в лапах Тьмы. Холодная, свирепая стихия будто только этого и ждала – подхватила меня без промедлений, захлестнула с головой и увлекала в саму бездну. Поток нёс меня вниз неумолимо, яростно, с такой скоростью, будто бы и сам бежал от неё.

Какое-то время я ещё боролась, пыталась дышать под водой, но один оглушающий удар о подводные камни вышиб из меня всё – и воздух, и сознание, и волю. Вода проникала в лёгкие, мысли – в туман. И тогда, затихая, растворяясь в холодной пустоте, я вдруг думаю – с удивлением и почти с благодарностью: наконец-то… не придётся больше бороться.

Глупая. Тогда я ещё не знала, что это только начало.

Чья-то рука вцепляется в мою – крепко, решительно. Рывок – и меня выдёргивают из воды, как беспомощного котёнка.

Так судьба вновь даёт мне новый шанс, о котором я даже не просила. И мне хотелось зубасто, с отчаянием засмеяться ей в ответ, но вместо этого из моего горла вырывается лишь хриплый, булькающий кашель. Но я захлёбывалась не водой, а самим забвением.

Ещё миг – и меня бы не стало. Или хуже: ещё миг – и Она забрала бы меня обратно.

Но Тьма, похоже, действительно меня потеряла.

Оттого я вынырнула так резко, будто кто-то дёрнул меня за шиворот из ледяной реки второй раз подряд. И только спустя несколько судорожных вдохов поняла: я снова дышу. Неритмично, прерывисто, словно всё ещё бежала и никак не могла остановиться.

Пелена сна всё ещё стелилась перед глазами – плотная, вязкая. Кошмар въелся в кожу, забрался под ногти и не хотел оттуда вылезать. Мне казалось, что я всё ещё слышу её дыхание – горячее, чужое, ненавидящее – в затылок.

Но мир молчал. Ведь на этот раз ни Тьма, ни Смерть не смогли заполучить меня в свои лапы.

А когда я наконец смогла оглядеться среди каменных стен и белоснежных простыней, первое, что поймала взглядом, повернув голову сквозь горячечный бред, – это было окно. В нём играл свет, пробиваясь сквозь витраж – тонкую стеклянную мозаику, такую вычурную и яркую, что её, казалось, могли выдуть только мои лихорадочные сны. И в этом пёстром сиянии я безошибочно узнала лик той Богини, что поклонялись в этом мире многие.

Смех застрял у меня в горле вместе с кашлем. Резкий, нервный, он вырвался наружу и сразу привлёк внимание дремавшей у изголовья медсестры. Та подскочила так резко, что напомнила встревоженную курицу наседку в чёрной рясе.

Я же инстинктивно сжалась, свернулась клубком, едва не зашипев, когда она подняла на меня руку. Мысль обожгла меня с яростью пламени: меня вытащили из ледяной реки, чтобы сжечь на их праведном костре.

Однако вместо проклятий я вдруг услышала:

– Тише, девочка, не бойся ты так. Самое страшное уже позади.

Её занесённая рука не ударила. Она коснулась моего лба – тыльной стороной ладони, осторожно, как будто я была не ведьма, не дикарь, а кто-то… безобидный?

И я медленно открываю глаза, всё ещё удивлённые до крайности, и смотрю вверх – на полноватую женщину в чёрной рясе.

– Ох, какие у тебя глазища… – спохватилась она наконец, будто только сейчас по-настоящему меня увидела.

И я понимающе вздыхаю. Ну сейчас-то до неё точно дойдёт, кто я такая. Но даже если я и захотела бы спастись бегством, то сейчас я даже не смогла бы доползти до ворот храма. Хоть меня не держали, но я и была прикована к постели собственной слабостью.

– …В жизни таких красивых не видела! Точно небо, голубые! – наконец заканчивает она с восторгом, совершенно не замечая той вспышки паники, что прошла по моей спине холодной волной.

В следующий миг она уже подсовывает мне кружку – прямо к губам, уверенно, как будто знала, что я не откажусь. Аромат – сладкий, густой, обволакивающий. Мята, корица, смешенные с заботой. И всё равно я напряжённо втягиваю носом – на автомате, в поисках чего-то… лишнего. Но нет. Там не было ничего, что выдало бы яд. Моя интуиция ведьмы не находила ни малейшей угрозы.

Я отпила – сначала осторожно, потом жаднее. Горячее варево прожгло горло, растекаясь по телу теплом, словно в меня влили не настой, а свет. И с ним – вдруг – пришло что-то похожее на ступор.

Потому что это тепло было не просто в теле. Оно проскользнуло в душу. В то тёмное, обугленное нутро, которое я давно привыкла прятать. И я… не знала, что с этим делать.

От такого тёплого обращения со мной я на некоторое время просто впала в прострацию и, вновь закутавшись под своим одеялом, после даже боялась высунуть оттуда нос.

На удивление ко мне всё равно не прекращали подходить и по-прежнему кормили и ухаживали за мной, как за маленьким ребёнком. У меня даже спрашивали про моё самочувствие с явной заботой и беспокойством в голосе. И пусть я не отвечала им, но они всё равно пытались по очереди вытащить из меня хоть слово. Каждый по-своему, но всё твердил мне одно и то же: «Тебя здесь никто не тронет».

И это… выбивало из равновесия куда сильнее, чем проклятия.

У меня же в голове никак не укладывалось: как они могли притащить в святыню лесную ведьму? Они что, не понимали, кто я такая? Неужели не видели во мне того, насколько безнадёжно я была пропитана Тьмой?

Но оказалось, так оно и было. Они были слепы и видели во мне лишь девчонку с хорошеньким личиком – запуганную, молчаливую и со шрамами на теле.

Мне даже выдумывать ничего не пришлось: они и это сделали за меня. Придумали причину, по которой я могла бы лежать здесь под их заботливым взглядом, а не разлагаться на дне той ледяной реки.

Так, однажды монахиня пришла ко мне в палату и стала рассказывать о том, что там, на вершине горы Эндерхана, на горной тропе, снежные волки напали на путешествующий караван торговцев. Они шли к ним в город с юга, везя с собой боевые припасы. Пережив ночное нападение на лагерь, люди были практически лишены шанса на спасение, а потому многие пытались спастись бегством от этих жестоких созданий.

Конечно же, их попытки были тщетны. Снежные волки не оставляют выживших. Они рвут насмерть – методично и с удовольствием.

Может быть, это и правда была Тьма – рассвирепевшая, скорбящая, ослеплённая моей утратой. Может, в той бойне Она оплакивала свою потерянную дочь и потому требовала ещё больше крови, чем прежде.

Но меня это уже не касалось.

Мне вообще больше не было ни до чего дела. Я просто хотела забыть. Не вспоминать. Не чувствовать. Стереть из себя тот ужас, в котором я выжила по недоразумению.

И почему-то именно в этот момент меня прорвало. Я разрыдалась – не тихо, не сдержанно, а с громким надрывом. Будто мое сердце треснуло, и через эти трещины начала вытекать вязкая, злая Тьма. Она вытекала с горечью, с ржавым привкусом лет, прожитых в темноте.

Остановиться? Ха, попробуй зашить бездну чёрной ниткой.

Монахиня, должно быть, решила, что меня проняло из-за её рассказа. Что я оплакиваю родичей из каравана, которых никогда не знала. И потому – по-человечески, по-матерински – неловко уселась рядом на край кровати и без спроса обняла меня, прижала к груди и поглаживала по волосам, бормоча утешения – нелепые, как дырявый зонтик под ливнем.

Всё будет хорошо? Жизнь не заканчивается? Я должна быть сильной?

Возможно, она и была права. Только я совершенно не знала, что же мне делать дальше. Всё, что было во мне, – сломано, выжжено, затоптано. И мысль о том, что впереди ещё что-то может быть, звучала как сказка, в которые я давно разучилась верить.

Женщина внезапно встрепенулась, отпрянула от меня и вдруг стала заглядывать в моё заплаканное лицо. Только тогда я поняла, что сказала последнюю фразу вслух.

– Так ты всё же говоришь… – прошептала она с благоговейной радостью, и радостная улыбка на лице разгладила её морщины. – Ну, для начала… может, скажешь мне своё имя?

Я застыла. Внутри что-то сжалось. Имя. Оно было как кость, которую я носила в себе – обглоданную временем и наполненную проклятиями. Тащить его дальше – значит затащить в эту новую, незнакомую, пугающую жизнь всё, что я в себе так отчаянно пыталась похоронить.

Новое имя – новый шанс. Шанс стать кем-то другим.

– А…дель, – запнувшись, придумала я на ходу. И пусть внутри неприятно резануло от того, как недалеко я ушла от моего настоящего имени, но вернуть вырывавшееся слово уже не могла. Ведь огонёк в глазах жрицы в ответ вспыхнул так ярко, что практически ослепил меня.

– Хотела бы ты стать послушницей, Адель? – спросила она, и голос её звучал почти торжественно.

А у меня был выбор? Странно… раньше у меня такой роскоши не было.

Глава 1

Можете ли вы представить чёрную ведьму на коленях перед божеством, в которое она даже не верила? Вот и у меня не получилось. Хотя я честно пыталась.

Каждый рассвет монахини рассаживались у алтаря и шептали молитвы своей Богине. Меня они пытались пристроить в тот же строй, но безуспешно. Я заявила, что после всего, что я видела в этой жизни, мне просто не удастся поверить в то, что кто-то невероятно великодушный стоял всё это время за моей спиной и поддерживал в трудные минуты.

Я всю жизнь тонула одна. И привыкла к этому настолько, что любая попытка утешить меня казалась странной, почти неловкой. Сестра Рейчел лишь качала головой в ответ, как будто мои слова были той болью, которую она уже видела в других.

– Возможно, именно здесь со временем тебе удастся обрести веру.

Я криво натянула на лицо самую добрую улыбку из своего арсенала – не хотела вышибать надежду из старой женщины столь жестоким образом.

Настоятельница, сестра Маргарет, напротив, была из другого теста – сухая, чёткая, точно вырезанная из старого дуба фигура. За её ветхим, но отполированным временем столом лежали аккуратные кипы бумаг – ни одного лишнего листа, ни одной неровности.

Она не нуждалась в вере. Ей хватало порядка.

Её орлиный взгляд прошёлся по мне без мнимой учтивости. Узко поджатые губы говорили без слов: жить здесь я смогу только по её правилам. Иначе – на выход.

– Дармоедство мы не потерпим. Ты должна выбрать себе работу, которую сможешь выполнять добросовестно и честно, – строго произнесла женщина, смотря на меня своими маленькими круглыми чёрными глазками-пуговками, вероятно ожидая моей реакции. И, не дождавшись её, она сама продолжила вновь:

– Так как при нашем храме находится школа для сирот, то с такой простой, но тяжёлой работой, как мытьё полов и работа на кухне, у нас никогда нет проблем. А вот с другими сферами у нас не так всё гладко. Допустим, для работы на конюшне нужна хоть какая-то сила… – она с сомнением осмотрела мою худую фигуру и потому, вздохнув, добавила: – …Хотя и для обычной стирки лишняя пара рук нам никогда не помешает.

Я слушала женщину, не перебивая, пока она наконец не замолкла. А после я всё же задумалась и решилась спросить:

– Вы сказали, у вас здесь школа? – тихо начала я, стараясь держать голос мягким, почти непривычно покладистым. – Значит, и библиотека есть? Я могла бы пригодиться там. Я достаточно хорошо обучена грамоте.

Настоятельница заинтересованно приподняла брови. Лицо её немного оживилось, она подалась вперёд – чуть нервно, но с явным интересом.

Я промолчала о главном – о том, что владела тремя языками, один из которых был древним, мёртвым, оставшимся только в пыльных магических трактатах и проклятых молитвах. Однако я не была самоубийцей, чтобы признаваться в этом сидящей напротив женщине.

– Ты права, у нас есть библиотека, – отозвалась она после недолгой паузы. – Единственная на весь город. Увы, не слишком востребованная. Ни детьми, ни взрослыми.

Она вздохнула – тяжело, будто этот факт годами давил ей на грудь, как забытый камень. Взгляд её скользнул к окну, застыв там, в пыльном золотом света. И в эту секунду я вдруг увидела в ней усталость, которую не прикроешь рясой.

– Там давно никто не наводил порядок… – добавила она уже тише, с лёгким налётом затаённой грусти. Но затем, будто опомнившись, вновь выпрямилась, вернулась в роль и с лёгкой настороженностью уточнила:

– Хорошо. Но ты не сможешь проводить в библиотеке весь день. Что ты будешь делать во вторую половину?

Её вопрос повис в воздухе – тёплом, пыльном, настоянном на сухих травах и старом дереве. Я, не отвечая сразу, невольно проследила за её взглядом – за окно, во двор.

Сегодня на улице мороз стал ещё крепче. Снег, наметённый ветром, доходил до колен, укладываясь в высокие сугробы. По неутоптанной тропе было трудно пройти даже с пустыми руками, но кто-то упрямо продирался сквозь белую вязь – высокий мужчина с наледью на воротнике, тащивший за поясом несколько куропаток. Вероятно, недавний улов. И для этого времени года – весьма неплохой. Только вот даже его едва ли хватит на всех, кто обитал за этими стенами.

– Это ваш лесничий? – наконец проговариваю я, и мой вопрос звучит почти лениво, как будто это всё, что действительно меня заинтересовало.

Монахиня усмехнулась – не зло, а криво, с лёгким удивлением.

– Кайл? Да что ты! – произнесла она с неожиданной теплотой. – Это сын нашего деревенского старосты. Охотник. Снабжает деревню мясом. Хороший парень…

В её голосе проступила неожиданная мягкость. Не как у женщины, а как у хозяйки дома, говорящей о верном работнике. Даже улыбнулась – неровно, по-человечески, как будто в ней самой на секунду что-то потеплело.

– Может, он возьмёт меня помощницей? – осторожно предлагаю я, удерживая голос спокойным, почти дружелюбным. – Я умею обращаться с луком.

При этом вновь тактично умалчивая о том, что и с другим холодным оружием я тоже была на «ты». И, вероятно, правильно делала, что умолчала. Потому что этому факту настоятельница удивлялась куда больше, чем моей грамотности.

– Девка, владеющая и оружием, и словом? Экое диво… – хмыкает она, и в её голосе проступает колючее осуждение, будто перед ней внезапно заговорил волк в овечьей шкуре. – Куда только мать твоя смотрела? – добавляет с упрёком, прищуриваясь так, будто старается заглянуть мне прямо под кожу.

Для таких, как она, женщина с оружием почти ведьма. А ведьм здесь не жалуют. Их боятся. Их остерегаются. Их сжигают. И, в общем-то, не зря: правды в этом было больше, чем она могла бы вынести.

Однако лучше уж выложить на стол только самые безобидные из своих умений, чем лезть в чьё-то грязное бельё.

– Моя мать умерла, когда родила меня, – отвечаю я сухо и без эмоций. Тон ровный, отточенный, как выученное заклинание.

Я не вру, но и недоговариваю. Молчу о том, что и после смерти Она ходила по этой земле как Хозяйка. Что жила в моих снах, в чужих шепотках и самых страшных сказках. О таком родстве не рассказывают. Ведь за такое сжигают.

– Ясно… – произнесла она, неодобрительно хмуря брови. – Значит, отец-торговец оружием настоял? Что ж, может, в ваших краях неспокойно…

Слова звучат холодно, как приговор без объяснений. Она говорит так, будто ставит крест – короткий, жирный, в углу собственной внутренней ведомости. Ни удивления, ни сочувствия. Только чёткое недовольство – от того, что я просто есть.

Затем настоятельница поднимается со стула – медленно, скрипя суставами и бурча себе что-то под нос из-за того, что кто-то опять нарушил её устоявшийся порядок.

– Ладно, пойдём. Познакомлю тебя с твоим спасителем.

Настоятельница уже бодро шагала к двери, её трость чётко отстукивала ритм по камню – уверенно, резко, будто этим звуком она могла держать в повиновении и стены, и молитвы.

– Простите… вы сказали «спаситель»? – спрашиваю я тихо, всматриваясь в её спину.

– А тебе разве не говорили? – произносит она через плечо, обернувшись лишь на миг. – Именно он вытащил тебя тогда из реки.

Объяснять, насколько это было важно, я не стала. Она бы всё равно не поняла. Ведь долг, завязанный на крови ведьмы, – не шутка. Это не «спасибо» в коридоре. Это узел, который тянется за тобой, пока ты дышишь. Даже если охотник, возможно, об этом и не подозревал, я перед ним была в долгу.

И оттого я так явно посерела в тот миг, но тут же сжала зубы и, взяв себя в руки, молча последовала за старушкой по каменным, продуваемым всеми ветрами коридорам. Мы с ней неспешно спустились с третьего этажа на первый и, двигаясь узкими проходами, достигли кухни, где вовсю торговалась старая кухарка за мёртвые тушки, лежащие на столе.

Мой спаситель оказался на самом деле высоким молодым парнем, одетым в хорошую охотничью экипировку, которая, несомненно, легко выдерживала местные сильные морозы.

До того как он увидел нас, он стоял с нахмуренными бровями и с дико взлохмаченными каштановыми волосами – явно из-за только что снятой шапки – и, опираясь руками на стол с лежащими на нём тушками, упрямо повторял:

– Марта, ты знаешь, что я не могу ещё больше снизить цену, – говорил он с нажимом, в котором слышалась усталость, но не слабость. – Сейчас зима, заказов и так через край, а после последних снегопадов и беснующейся нечисти уходить далеко за крупной дичью становится всё сложнее.

Голос у него был уже не мальчишеский – глубокий и поставленный. Такой, которому веришь, даже если не хочешь.

Повариха скрестила руки на широкой груди и недовольно фыркнула, но явно сдавала позиции.

– Ну так у меня есть для тебя предложение, Кайл! – радостно восклицает сестра Маргарет, вовремя перехватывая момент и привлекая к себе всё внимание, словно заранее знала, когда стоит вмешаться.

Парень тяжело вздыхает – так, будто всё это он уже проходил не раз. Он даже голову опускает с каким-то тихим отчаянием, будто готовится к неизбежному кровавому бою с суровой монахиней.

– Матушка… – обречённо протягивает он, и в его голосе – усталость, примирённость и едва уловимая мольба. – Я уже говорил вам, что не согласен…

Он оборачивается – и на этом моменте всё резко обрывается. Парень замирает. Глядит прямо на меня не мигая. Буквально не дыша.

А глаза у него оказались красивые – зелёные, как у кота, с тёплыми жёлтыми лучиками. Да и сам он прямо-таки светился изнутри внутренней силой, которая мало кому была заметна невооружённым взглядом. Он был… хорошим. Это чувствовалось сразу.

Только, похоже, глупенький немного: челюсть он так и не соскрёб с пола.

Сестра Маргарет, разумеется, сделала вид, что ничего странного не происходит. Её голос был сух и деловит, как будто перед ней сейчас происходила не судьбоносная встреча, а передача корзины с яблоками:

– Кайл, знакомься: это Адель. Адель – это Кайл.

Моё новое имя повисло в воздухе, а он наконец начал приходить в себя – медленно, с трудом. И вдруг – неожиданно – расплылся в широкой, по-настоящему солнечной улыбке.

В ту самую секунду он стал казаться мне не мрачным охотником, а обычным мальчишкой. С этими ямочками на щеках, от которых, без сомнения, не одно сердце где-то в округе уже однажды трескалось.

– Так ты всё же очнулась! Рад, что с тобой всё хорошо, – тараторит он, почти запинаясь, и всё ещё глядит так, будто я – чудо из лесной сказки.

Только вот такие сказки детям на ночь не читают. Их боятся даже взрослые. Потому я так настороженно молчала, чем, похоже, слегка смутила резко замолчавшего охотника. Поэтому следующая фраза настоятельницы разнеслась по кухне как выстрел:

– Насчёт моего предложения. Адель уверяет меня, что хорошо владеет луком и хочет помогать тебе охотиться. Сходи с ней к Геральду, проверь её навыки. Если говорит правду и ты согласишься с ней работать, то ты делаешь нам двадцатипроцентную скидку на своё мясо. А также будешь платить шестьдесят процентов за всё, что она добудет. Согласен?

Кайл замер. Его взгляд – недоумённый и слегка испуганный – метнулся ко мне.

Даже поварята, что сновали по кухне, притихли. Кто с ложкой, кто с миской, кто с половником – теперь они просто стояли, переглядывались, перешёптывались, будто боялись вслух произнести то, что только что услышали.

Кайл мрачно осмотрел мою одежду – выданное монастырём чёрное платье в пол с белым кружевным воротничком. И, судя по выражению его лица, он гадал, как подобная девчонка могла бы просто выстрелить в кого-то, не то что убить.

Насколько бывает обманчива внешность, он явно даже не подозревал.

– Подожди, Маргарет… Это же… – начал парень, сбитый с толку, но настоятельница уже полностью переключила свое внимание. Его протест соскользнул по ней, как вода по стеклу.

– Ты! Иди сюда, – громко отдала женщина команду, застывшей у плиты девчонке – рыжей, веснушчатой, по виду лишь на пару лет младше меня. – Отведи Адель в гардеробную. Найдите ей добротных зимних вещей. Да и сапоги – самые тёплые, не дырявые, поняла?

Девочка, разумеется, как и все поварята, нагло подслушивала весь этот странный диалог. Она и не старалась делать вид, что занята чем-то иным. Только глазом косила – то на меня, стоящую, как прилежная тень в кружевном воротничке, то на Кайла, который всё ещё пытался сообразить, в каком месте реальность пошла наперекосяк.

– А я, пожалуй, займусь тем, что подыщу тебе комнату, – тем временем продолжала сестра Маргарет, не сбавляя ни тона, ни хода мысли. – Нечего тебе больше в госпитале жить. Надеюсь, с соседкой не возникнет проблем? У нас все прислужницы живут по двое.

Она даже не ждала ответа, просто продолжала, глядя поверх моих плеч, будто уже расставляла на доске своих планов очередную фигуру:

– Ну а ты чего стоишь? Иди уже! Как закончишь, Кайл будет ждать тебя у главного выхода. А мы пока с ним ещё потолкуем…

Она повернулась к охотнику с тем самым выражением, от которого, как я уже успела заметить, мужчины начинали слегка сжиматься в плечах.

И в этот момент я по-настоящему осознала: старушка хоть и выглядела дряхлой, но внутри всё ещё горела. Именно этот огонь и держал на ней весь монастырь.

В ответ я даже почти смогла усмехнуться, точно вспоминала заново, как это делается. Лёгкое движение уголками губ – первое за долгое время. И, коротко кивнув, я молча пошла за рыжей девчушкой. Та всю дорогу бросала на меня косые взгляды с нескрываемым интересом. Впрочем, она была такой не одна.

В коридорах другого крыла монастыря оказалось удивительно многолюдно: повсюду сновали дети, и почти каждый не стеснялся таращиться на меня во все глаза, как на новую диковинку этих мест. Вероятно, это и были те самые сироты, что жили при монастыре.

И я их понимала. В этой глухой деревне время тянулось тягуче, вязко, как мёд в глиняной чашке. Поводов для сплетен здесь было не больше, чем сухих дров в холодный вечер. И потому любая чужачка становилась ценным поводом для обсуждений.

Но меня это не пугало. Напротив – эта неспешная, почти сонная жизнь казалась именно тем, что мне было нужно. Размеренность. Предсказуемость. Покой. Я больше не стремилась вырвать у судьбы смысл. Мне хотелось выдохнуть, а не бежать дальше.

Ведь пока Она ещё не нашла меня. И это давало мне шанс, чтобы впервые за долгое время просто жить. Пусть и с тревожными мыслями, крутящимися на повторе:

«Всё это ненадолго. Она всё равно меня найдёт».

Я упорно гнала их прочь. Продолжала двигаться наугад, во Тьме, но всё же – вперёд.

И поэтому полчаса спустя я уже стояла в прихожей – в чужой, но тёплой одежде, закутанная по-зимнему с головы до ног. Шерстяной платок надёжно укрыл мою голову и от назойливого снега, и от мрачных мыслей, что всё ещё роились на фоне.

Всё на мне и вокруг было чужим, но при этом – уютно спокойным. Как в передышке перед снежной бурей.

Даже Кайл, стоявший у входа и ждавший меня.

Он больше не выглядел таким растерянным, как в кухне. Напротив – казался собранным, готовым к любому повороту. И, что особенно бросалось в глаза, искренне заинтересованным мной.

– Ты действительно владеешь луком? – всё же решился он спросить, как только мы вышли за ворота монастыря и миновали резные, покрытые инеем створки.

Я лишь молча киваю. Без слов, без пояснений: не вижу смысла разжёвывать очевидное. Но Кайл, похоже, был из тех, кто требует подробностей. Он недовольно хмурится, морщит лоб и уже открывает рот, чтобы спросить.

Я тяжело выдыхаю облачко в морозный воздух и всё же решаю, что будущему напарнику, пожалуй, стоит знать, с кем он идёт в лес.

– Владею. И не только луком. Мечом тоже, но кинжалом лучше. Умею ставить силки, различать животных по следам, а также идти по ним. Хорошо разбираюсь в травах. И ещё…

Я иду вперёд, глядя лишь на заснеженные холмы вокруг, словно снег под ногами был важнее выражения лица моего собеседника. И только когда хруст снега рядом вдруг исчез, я поняла, что Кайл остановился.

Обернувшись, я ловлю его взгляд – зелёный, будто сама весна заплутала среди снегов. Видимо, я вновь его чем-то смутила. Он стоял и смотрел на меня так, как будто не был уверен – шучу я или нет.

Я слегка наклоняю голову, поправляю выпавшую снежную прядь из-под платка и криво улыбаюсь. Почти по-человечески.

– Давай лучше я покажу всё на деле? Не люблю я много говорить. Обычно мне не верят или не воспринимают всерьёз. А я терпеть этого не могу.

Он не стал спорить. Только покачал головой, будто не то чтобы поверил, но решил рискнуть. И повёл меня вниз по холму, туда, где среди снежных отмелей начиналась так называемая деревня.

Хотя деревней назвать это место у меня язык не поворачивался. Стоило ступить на мощённую камнем дорогу, как вокруг нас выросли дома – одноэтажные, да, но крепкие, добротные, явно не вчера сложенные. Какие-то выглядели богаче, какие-то – попроще, но из общей картины чистоты и порядка никто не выбивался.

Может быть, из-за этого снегопада, который никак не хотел заканчиваться этим утром? Я сильнее кутаюсь в свой платок, когда мы проходим через центральную площадь, где раскинулся небольшой рынок.

Торговцы вокруг перекрикивали друг друга, зазывали покупателей яркими голосами, размахивали товарами и перехватывали взгляды. В толпе теснились местные: кто с корзиной, кто просто за разговором. Здешняя торговля была не про покупку – про жизнь, которая пульсировала между прилавками. И сквозь эту толпу я кое-что всё же увидела – и именно это «кое-что» заставляет меня замедлиться.

– Драгоценные камни?.. – не могу не удивиться я, проходя мимо вещей, которые прежде видела разве что на картинах в книгах.

Кайл, кажется, даже обрадовался тому, что я сама завела диалог первой. Его голос стал чуть теплее, живее, и он тут же с охотой принялся рассказывать.

Оказалось, что данная деревня имела очень выгодное положение для добычи ископаемых: горы ломились от драгоценностей и недешёвой руды. Из-за этого большинство мужчин здесь и работали в шахтах.

Но плата за такие богатства взималась не монетой. А кровью.

Кайл говорил об этом почти буднично, как о давно принятом факте: о том, что шахты – это не просто пыль и руда, а ещё и постоянная угроза. Потому что за горой Эндерхана водилась нечисть, которая неустанно лезла на территорию людей. И у неё всегда был отменный аппетит.

И я при этом так нервно усмехалась, ведь знакома была с ней куда ближе, чем идущий рядом со мной охотник.

Он рассказывал мне о проблемах с орками, которые, помимо крови, любили ещё и золото, добываемое этими людьми. Периодически они нападали на шахты, пробирались ночью, устраивали поджоги, резню. Стража старалась держать оборону, но всё это было лишь временным решением. Задержкой перед новой волной.

За разговором путь до кузнеца пролетел почти незаметно. Мы свернули с главной улицы, пересекли тихий двор и оказались перед низкими воротами. Кайл вошёл в них так, будто бывал здесь каждый день, без малейшего колебания.

Вот только направился он не к крыльцу дома, а сразу к небольшой пристройке сбоку. С виду – обычный сарай. Но стоило подойти ближе, как всё стало ясно: изнутри раздавался ритмичный звон металла – такой мощный, что от него почти дрожала земля.

Я по инерции держалась чуть сзади, скрытая за его спиной. И всё же, когда он распахнул дверь, и на меня дохнуло жаром, я не удержалась – заглянула через плечо.

Это была не просто мастерская. Это была кузница – живая, дышащая, раскалённая. Жар от неё обжигал лицо, будто ты входил в самое сердце вулкана. Воздух вибрировал от температуры, и в этом пламени стоял он.

Высокий, потрясающе красивый мужчина с большими, мощными руками как раз создавал великий двуручный меч. Глядя на то, как с его лёгкой руки молот раз за разом опускался на раскалённую заготовку, я не могла не залюбоваться.

Я не могла представить, кто ещё мог бы поднять этот меч – разве что его создатель. Последний удар – звонкий, как колокол. И кузнец, не глядя, бросил заготовку в чан с водой. Вода взвыла, зашипела паром, взметнулась клубами вверх, закрывая его фигуру туманной завесой.

Моя улыбка была искренней при встрече с этим тёплым, пышущим жаром местом, которое в ответ отвечало мне взаимным интересом и любопытным взглядом хозяина. Его глаза скользнули по мне, словно проверяли сплав. И я могла бы вновь спрятаться от него за спиной Кайла, но гордость моя была сильнее, и потому я терпеливо выдержала его взгляд, не отводя своего ни на секунду.

– Так-так… кто это у нас тут? – его голос прозвучал, как раскат – тягучий, низкий, обволакивающий. Бархат с примесью угля. На губах появилась ленивая, заинтересованная ухмылка. Не насмешка – вызов.

– Знакомься, Геральт, – подал голос Кайл. – Это Адель. Мы к тебе по делу. Девушка хочет попробовать себя в охоте. Ей нужен лук. Нужно понять, насколько это… – он запнулся, с трудом подбирая слово. – …Реально.

И больше всего мне понравилась спокойная реакция мужчины. Он молча вытер руки о полотенце, висевшее на спинке стула, повесил его обратно с точностью человека, привыкшего к порядку. И только после этого шагнул вперёд, чтобы посмотреть на меня так, будто я была для него неизвестный слиток. Прикидывал – погнусь или выдержу удар.

– Какие голубые глаза… В тебе течёт кровь эльфов? – спрашивает кузнец, касаясь тайной струны моей души.

– Всего на четверть, – отвечаю я честно на прямо поставленный вопрос.

Геральт коротко кивает, как человек, знающий цену чужим истинам. Зато глаза Кайла вновь расширились от чистого удивления.

И я понимала почему. Эльфов в этом мире почти не осталось. Люди боялись их. А страх, как всегда, становился топором. Всё, что несло силу, магию, иное восприятие мира, уничтожалось. Молча. Системно. До пепла.

Мне же от отца, чьего лица я так никогда и не узнала, достались лишь серебряные, будто вытканные из лунного света, волосы. От Матери – глаза цвета морской глазури в ледяной оправе. Я ненавидела их: они с пугающей точностью отражали её призрак в каждом зеркале, в которое я смотрелась.

Так моя внешность никогда не укладывалась в рамки привычных всем понятий красоты. Я была почти прозрачной на фоне красавиц, но навеки запоминалась людям на месте преступлений.

И то, как вновь по-новому меня рассматривал охотник, я филигранно игнорирую, а после просто первой иду за поманившим меня кузнецом.

Ведь в соседней комнате меня уже ждал настоящий храм оружия. Чего здесь только не было: от внушающих доверие мечей до могучих секир. На стенах висели в ряд украшенные камнями лёгкие сабли, а внизу, отдельным рядом, конечно же, располагались луки.

Выбирала я недолго – лишь пробежалась мимолётно пальцами и тут же почувствовала нужную силу в одном лёгком, тонком луке, сделанном из тиса. Я утвердительно кивнула, когда быстрым движением натянула тетиву, проверяя её эластичность, – и осталась более чем довольна.

На заднем дворе, среди снежной тишины, на замёрзшей яблоне болталась старая, потрёпанная мишень. Красная точка в центре – как сердце, которое уже повидало немало разочарований. Я взяла предложенную стрелу из колчана, молча натянула её и, не прицеливаясь дольше пары секунд, выстрелила на выдохе.

Стрела вонзилась ровно на границе – между древом и мишенью. До заветной «десяточки» было пропасть.

Геральт, всё так же вольготно облокотившись на стену, жевал алое яблоко. Он не выказал ни тени удивления, ни разочарования. И именно эта тишина в его взгляде была ощутимее слов. Он наблюдал не за моей меткостью – а за тем, как я держу себя, когда не попадаю.

Кайл рядом переминался с ноги на ногу, будто стоял не на каменной плитке, а на раскалённой решётке. Его выдох прозвучал слишком облегчённо – с той непрошеной ноткой радости, которую люди выдают, когда чужая слабость позволяет забыть о своей.

– Не расстраивайся, Адель. Хочешь – попробуй ещё раз! – говорит он, натягивая улыбку, что не грела.

Я же лишь взглянула на него мрачно и, закачав головой, тут же натянула вторую стрелу. А за ней – ещё одну. И ещё. И ещё. Я не успокоилась, пока пять стрел подряд не вошли точно в цель. После этого только обернулась, чтобы взглянуть на стоящих позади мужчин.

Геральт чуть приподнял брови. Не более. Его голос, когда он заговорил, был таким же спокойным, как прежде, но в паузе перед словами уже звучало другое.

– Неплохо. А если так?..

Он подкинул надкушенное яблоко высоко вверх. Настолько, что оно почти исчезло на фоне зимнего неба – кроваво-красное пятно на бледной, выстиранной ткани. Я наклонила голову, следя за траекторией. В теле сработала интуиция – старая, выверенная, как дыхание перед прыжком. Мгновение. Одно. Другое.

Выстрел заставил яблоко взорваться всплеском. Оно разлетелось в небе, как алый цветок, оставив за собой только след изумления. И я позволила себе лёгкую, триумфальную улыбку.

– Глазам не верю… – выдохнул Кайл, и голос его дрогнул. – Впервые такое вижу. Вживую…

Кузнец же не растерялся. Он закивал неторопливо, с тем редким одобрением, что выдают неохотно, но метко. Хлопнул охотника по плечу – тяжело, по-мужски, как предупреждение.

– Эльфийская кровь способна на многое. Радуйся, Кайл: такое счастье не каждый день в руки падает.

А потом он так легко и тепло добавил:

– Ну, а теперь нечего девушку на морозе держать. Заходите. Фая, должно быть, уже завтрак накрыла.

Кузнец выдержал мой взгляд спокойно, с привычной для него уверенностью. Его глаза – тёмные, как ночь перед бурей, – не прятались и не углублялись в лишние расспросы, но в их спокойствии я почувствовала знание. Опыт. И, возможно, гораздо больше, чем он готов был произнести вслух.

Я ценила это. Ценила тишину, в которой меня не допрашивали, а принимали.

За этим поздним завтраком я постоянно ловила себя на мысли: к Геральду невозможно было не проникнуться симпатией. Он не старался понравиться, но всё равно располагал к себе. Только иногда, между тёплым хлебом и чайной паузой, задавал ненавязчивые вопросы, будто осторожно подбирал ключ к двери, которую я так долго держала на засов. Он расспрашивал о моём «несчастном случае» как об истории, к которой уже все привыкли. И повторить мне сказку монахинь для него оказалось несложно.

Но, когда я поднимала на него взгляд, каждый раз встречала всё тот же глубокий, проницательный взгляд, будто он видел меня не только насквозь, но и глубже, чем я сама хотела бы заглянуть.

Ведь там было столько Тьмы, с которой я ни с кем не хотела делиться.

Я вышла из дома кузнеца с новым луком, туго набитым колчаном – и лёгкой улыбкой, что осталась на губах не по принуждению, а… просто потому, что вдруг действительно захотелось.

Воздух вокруг был свеж. Снег под ногами – мягкий, упругий. А Кайл, разумеется, тут же вызвался проводить меня обратно к монастырю и теперь шагал рядом, чуть склонив голову и касаясь взглядом моего профиля.

– Ты понравилась нашему суровому Геральду, – сказал он наконец, и в голосе прозвучала смесь наблюдательности и лёгкой, плохо скрытой ревности.

– Невероятный мужчина… Только странно: такой большой дом, а в нём почти никого. Только одна служанка, – произношу я то, что крутилось у меня в голове.

– Да вот же, многие здесь женщины пытались его заполучить. Да не вышло ни у кого. Как приехал к нам в город с новорождённым ребёнком один, так и живёт до сих пор, – произносит Кайл, пожимая плечами.

Я лишь хмыкнула понимающе, но тут же отвлеклась на рябь чужих голосов, потому что мы вновь проходили мимо рыночной площади.

– Слушай, может, пройдёмся? Покупать ничего не буду, обещаю. Просто… хочу посмотреть, заприметить, что взять в следующий раз. Обещаю: тебя долго не задержу, – произношу я и перевожу взгляд обратно на парня, который тут же расплылся в ослепительной улыбке. Просить его дважды мне не пришлось.

Рынок постепенно редел: многие торговцы уже сворачивали прилавки, заворачивали ткани и перебирали ящики с остатками товаров. Но улица всё ещё была полна голосами, запахами и остатками солнца, что играло в отражениях на стёклах. Люди сновали туда-сюда без какого-либо конца, и создавалось ощущение, будто здесь собрались буквально все, кто жил в этой не такой уж и большой деревне.

– Почти так и есть, – лишь усмехнулся Кайл, когда я высказала свои догадки. – Рынок здесь открывается лишь по выходным, а так как заняться тут особо нечем, многие приходят хотя бы за тем, чтобы перемыть друг другу косточки.

– Оно и видно, – тихо пробормотала я, ловя на себе презрительные взгляды девушек, которые носили красивые светлые шубки. И все как одна с красивыми сапожками да с красивыми причёсками.

И всё это было настолько «красиво», что меня начинало тошнить. Ведь в этой картине я в своих выданных монастырём сапогах смотрелась как чернильное пятно на глянцевом свитке. И мне было глубоко плевать на это.

Пока я не наткнулась на стойку, где даже сейчас, несмотря на то что базар уже закрывался, было довольно много девушек. Они оживлённо торговались за какую-то яркую тряпку, и я даже притормозила невольно, увидев, как девушки буквально начали драться.

– Здесь вещи Шарлотты. Местная законодательница моды. Ткани ей везут с юга, говорят, даже там её имя известно. Да и как иначе: руки у неё действительно золотые. Качественнее у нас не найдёшь.

Он говорил это с ленивой, даже чуть усталой ровностью, не отрывая взгляда от разыгравшегося спектакля, где пёстрые оборки, перчатки и заколки уже летели в стороны. Девушки всерьёз сцепились намертво – визг, локти, выдранные пряди. Всё по классике. И меня это, к удивлению, даже позабавило.

– И цены тоже, наверное, золотые? – фыркнула я вполне риторически, а затем чуть тише добавила: – Ставлю на брюнетку.

Кайл хохотнул – искренне, с неожиданной лёгкостью. Но уже через секунду, глубоко вздохнув, как человек, к которому снова пристала чужая глупость, всё же шагнул вперёд – разнимать клубок вопящей моды.

Девицы к тому моменту уже повалились в снег и теперь отчаянно кусались, цепляясь друг за друга так, будто в этом куске ткани заключалась судьба мира. Совсем дурные. Разве не знали, что в честном бою кусаться запрещено? А вот простой удар под дых всегда был примитивным, но верным решением.

Я хмыкнула, наблюдая, как при виде Кайла их хищная ярость мгновенно растворяется в жеманных полуулыбках. Шипящие гадюки вдруг вспоминают, что они – дамы. Сладкоголосые, щедро напудренные охотницы в беде.

А он, недолго потоптавшись возле прилавка, вернулся ко мне… И с ним – их скоординированная ненависть.

Теперь весь выводок уже косился на меня. Они были готовы броситься как по команде. Жаль только, меня этим было не впечатлить. В отличие от Кайла.

– Держи, это тебе, – сказал он с неожиданной теплотой в голосе и протянул мне пару чёрных кожаных перчаток.

Я уставилась на них. Потом – на него. На его руку. На мех. Обратно на лицо. Это должно было выглядеть глупо. И, наверное, выглядело.

– Я не могу их принять. Мне нечего дать тебе взамен, – произнесла я медленно то, что, казалось, и так было очевидно. Зачем, спрашивается, он их купил, зная это?

– Адель, это же всего лишь маленький подарок, – произнёс он мягко, но с тем спокойным упрямством, которое не нуждалось в одобрении. – Видел, какие тебе достались перчатки. Они мужские, у тебя в них все пальцы утонули. Вот тебе в них с тетивой и сложнее было возиться. Так что бери и не думай. Считай это моё вложение в тебя… как в будущего охотника.

Я замерла, сжимая в руках этот подарок, как будто он вложил в них не перчатки, а нечто гораздо более опасное – простую человеческую заботу, которой я у него не просила.

Чтобы привыкнуть к ней, мне и сотни лет было бы мало.

И потому я была ужасно смущена этой его выходкой. Почти растеряна.

Бурчала себе под нос, что и сама бы справилась, что не нужно было… Но в ответ получила только мягкую, тёплую улыбку парня, который просто был рад угодить мне. Пусть я и не желала в этом признаваться вслух.

Но всё равно, когда мы двинулись в сторону монастыря, я уже машинально тёрла внутреннюю сторону перчаток – мягкую, нежную, будто пригревшуюся от его ладоней. И, несмотря на весь свой упрямый гонор, всё же… радовалась. Тихо. По-своему.

И вместе с тем честно и твёрдо пообещала себе: вернуть. Вернуть всё до последней монеты с первой же своей зарплаты. Ведь один урок я точно железно запомнила на всю свою жизнь – ничего в этой жизни не даётся просто так.

Никакой жест не бесследен.

За всё приходится платить. Раньше или позже – неважно. Но быть должной кому-либо в этой жизни я больше не хотела.

И не собиралась.

Глав