Течёт река Москва

Штрихи к портрету друга Александра Чернышева

С Настенькой мы уже бывали здесь осенью позапрошлого года. Но в этот раз мы долго стояли на одном из самых высоких холмов над Москвой-рекой, в молчаливом наблюдении за окружающим миром. Наверное, это действительно одна из самых живописных и необычных возвышенностей на берегу великой реки. Отсюда прекрасно просматривалась близлежащая часть противоположного берега в сторону центра, а вдали, на краю человеческого взгляда, угадывались силуэты редких высотных зданий, разбросанных по всему городу.

На дворе стояла изумительная майская погода, вдохновляющая до безумия. Внизу, вдали, тихо текла несравненная Москва-река. До воды было метров четыреста-пятьсот: сначала крутые спуски, а затем ровная тропинка, утоптанная шагами таких же любителей природы. По бокам холмов росли сосны, ели и берёзы – смешанный лес, формирующий живописную лесополосу, которая напоминала вытянутую дугу, нависающую над берегом. Полянка, окружённая с трёх сторон этой зеленью, а с четвёртой – рекой, казалась почти нереальной в своей естественной прелести. От холма до берега простирались луга с редкими кустарниками. Несмотря на выходной день, людей поблизости было совсем немного. Я не сдержал восхищения:

– Боже мой, такая дикая природа – и почти в центре города!

– Да, Сашенька, – отозвалась Настя с воодушевлением. – Посмотри, какая гармония! Какая естественная природная композиция, – сказала она, мягко взмахнув рукой в сторону небольшой поляны на берегу.

– Думаю, особенно в мае Москва становится самым красивым городом мира, – уверенно сказал я, хотя на самом деле не видел так много других городов.

– Только в мае? – с загадочной полуулыбкой спросила она.

– Ой, нет, ни в коем случае. В Москве каждое время года по-своему прекрасно. Ты же понимаешь, какое здесь нежное лето, какое бабье лето, какой осенний листопад… И как я влюбился в московскую зиму! Снегопад при лёгкой прохладе, мороз и солнце… – я на миг замедлил речь.

– Саш, ты у меня как поэт, – с теплом сказала Настя. – Но ведь я тоже без ума от московской весны, – добавила она чуть лукаво, словно с милой ревностью.

– Я уверена, Москва навсегда останется самым красивым и любимым городом для москвичей, – сказала она с уверенностью.

– И для таких, как мы: студентов, временных гостей, туристов… – добавил я. – Она тоже запомнится своей красотой и величием.

– Конечно. Это несомненно. Но у меня к тебе вопрос, Настенька: угадай, кем бы я хотел быть прямо сейчас?

– Думаю… фотографом?

– О-о, это напомнило мне один школьный анекдот про фотографию.

 Два чукчи копают яму. Мимо проходит русский и спрашивает:

– Ребята, что вы делаете?

– Копаем ямы, не видишь, что ли!

– А зачем? – удивляется он.

– Надо фотографироваться до пояса!

– А зачем шесть ям?

– Сказали: нужно шесть фотографий до пояса, – хором отвечают они.

Настенька, как я знал, никогда не смеялась громко. И сейчас тоже. Но по тому, как она чуть склонилась вперёд и улыбнулась всем телом, я понял, что шутка её действительно развеселила.

– Почти угадала, – сказал я. – Но я бы хотел быть художником.

– Чтобы нарисовать эту красоту?

– Тоже почти попала. Да, но главное – на первом плане этой картины была бы ты.

– Правда? – Она, не задумываясь, ответила сама себе: – Не сомневаюсь.

С нежной улыбкой Настя бросила в меня кленовый лист, который до этого держала в правой руке, и мягко взяла меня под руку.

– Да-а… – сказал я, оглядывая наш зелёный уголок. – Это точно тот самый нетронутый кусочек природы на берегу могучей реки.

Вокруг не оставалось ни клочка голой земли – вся она утопала в бархатистой зелени, живых перепадах рельефа и мягком, волнующем многоцветии. Поверх зелени сверкали весенние полевые цветы, самые разные по форме, цвету и аромату. Они наполняли воздух тонкими, неуловимыми, но волнующе яркими запахами, придавая этому уголку природы особое очарование. Казалось, их невозможно было бы даже точно изобразить красками.

– Я впервые вижу столько разных цветов, – не удержался я и с лёгким сожалением подумал, что большинство из них даже не знаю по названиям.

– Это невозможно нарисовать, – с вдохновением произнесла Настюша, её голос переливался от восторга.

– В этом и есть главное отличие природной красоты от рукотворной, – ответил я, соглашаясь с ней.

В некоторых местах цветы росли особенно густо, сливаясь в одноцветные ковры. Утренние капли влаги, оставшиеся на лепестках после ночного дождя, придавали им радужное мерцание. Воздух пах не только цветами, но и свежестью трав. Лёгкий весенний ветерок ласкал нам лица – нежно, почти по-матерински. Травы, колыхаясь, покорно наклонялись в стороны, а затем, как будто нехотя, возвращались в исходное положение.

– Саша, я хочу, чтобы ты собрал мне букетик из самых красивых цветов, – с улыбкой прошептала она, прижавшись ко мне.

– Обязательно. Но, знаешь… я сейчас думаю совсем о другом.

– О чём?

– Я встретил самый прекрасный цветок в своей жизни. И никогда не позволю, чтобы кто-то другой вдыхал его аромат, – обняв за талию, я приподнял её над землёй и несколько раз успел поцеловать, пока она смеялась в воздухе.

Мы медленно шли к реке, словно плыли в потоке природы, окружённые красотой, пьянящей лёгкостью и бесконечным вдохновением.

– Сашуля, посмотри, какое волшебство! – воскликнула Настя, указывая на плавный поворот реки влево, где водная гладь таинственно исчезала за горизонтом.

– Интересно, как ты думаешь, сколько таких поворотов делает Москва-река в пределах города? Ведь Москва по территории – один из крупнейших мегаполисов мира.

– Ой, милашка, я точно не скажу, – ответил я. – Но помнишь, как прошлой зимой мы стояли на Крымском мосту и наблюдали, как льдины сталкивались друг с другом?

– Конечно! Там река резко поворачивает вправо, ближе к концу парка Горького, – радостно вспомнила она.

– А чуть дальше – наша любимая станция метро «Ленинские горы». Помнишь, поезд останавливается прямо посреди реки?

– Да-да, Саша, это же красная ветка. А ещё мне очень нравится зелёная. Она проходит через Автозаводский мост. Мы проезжали его, когда возвращались из Домодедово. Поезда там мчатся с такой скоростью!

– Помню. По-моему, этот мост даже длиннее Крымского. И река там делает красивый полукруг: слева появляется, справа уходит за горизонт.

– А я, знаешь, когда пересекаю реку, часто вспоминаю своё детство. Моя прабабушка Дуня говорила: если человек проходит через большие воды – реки, моря – с него снимаются все беды. Я до сих пор в это верю, как ребёнок, – Настенька тихо засмеялась.

– А я читал, что в Москве около 400 мостов.

– Ох, как их много! Даже не задумывалась. Но точно помню один – тот, с которого мы смотрели на Кремль. Помнишь, там видно Собор Василия Блаженного и ухоженную набережную?

– Конечно. Это Большой Москворецкий мост. Вид с него завораживающий. Я не знаток всех мостов Москвы, но один запомнил навсегда – Ростокинский акведук. Его построили ещё в середине XVIII века.

К тому моменту мы подошли вплотную к берегу.

– Сашенька, держи меня, – сказала она, протянув правую руку, а левой зачерпнула воду из реки и плеснула мне в лицо.

Я чуть не выпустил её руку от неожиданности.

– Ух ты, вода прохладная! – отозвался я, стряхивая капли.

– А ты как думал? Это речная вода, она всегда движется. Текучая вода обладает кинетической энергией. Ты что, забыл школьную физику?

– Почти отпустил твою руку… Хорошо, что не упала в воду. Тогда бы уж точно на себе почувствовала эту «энергию».

– Ничего страшного. Ты же рядом – спас бы меня, – сказала она, вытирая капли с моего лица, обняла и нежно поцеловала в щёку.

Мы поднялись немного выше от уреза воды. Настя сняла кеды, сунула их мне в руки и побежала по тропинке – то вперёд, то назад. Пробегая мимо, каждый раз слегка задевала меня рукой и смеялась. Она прыгала как ребёнок, напевая строчки из любимых песен. А я стоял, заворожённо глядя на неё. Мне казалось, она летает от счастья.

Вскоре мы выбрали полянку с короткой травой, постелили покрывало из общежития и сели рядом. Я достал бутерброды и бутылку «Байкала».

– Сашенька, помнишь, когда мы здесь были в первый раз?

– Десятого октября позапрошлого года, – ответил я без колебаний.

– Я тоже никогда не забуду тот день. Он был одним из самых счастливых в моей жизни, – добавила она тихо.

Мы с Настенькой учились на одном курсе медицинского института, но в разных потоках. Девушек на курсе было заметно больше, чем парней. Но, признаться, я не особенно с кем-то сближался. Первые три года учёбы я был целиком погружён в занятия, читал книги и почти не посещал студенческие вечеринки. Общение с однокурсниками сводилось в основном к коротким разговорам, особенно с теми, кто, как и я, жил в общежитии, в корпусе №2.

Это случилось ближе к концу третьего курса. Я возвращался в общежитие, просматривая свежую газету, поглядывая то в неё, то на дорогу. Вдруг – приятный женский голос:

– Привет, Саша! – мимо меня прошла Настя Литовченко.

– Ой, даже не заметил тебя… Привет, Настя! – растерянно ответил я.

– Только аккуратнее, не споткнись, а то в новостях напечатают, – сказала она с улыбкой и пошла дальше, в противоположную сторону.

Что-то во мне дрогнуло. Я даже не смог вымолвить ничего остроумного в ответ. Несколько раз обернулся, провожая её взглядом. Она уверенно удалялась прочь лёгкой походкой, стройная, красивая даже со спины.

Я плёлся в общежитие, но мысли были уже не обо мне. В голове крутился только один образ – её. Я пытался вспомнить, когда впервые её увидел, где познакомился, как узнал её имя. Почему-то даже начал ревновать, представляя её с кем-то другим. Но вспомнить что-либо конкретное не мог, и это даже принесло облегчение. Чем больше я о ней думал, тем ближе и роднее она мне становилась. С этого дня в моей душе поселился особый человек по имени Анастасия.

Я начал искать встречи с ней – на парах, в институте, в общежитии. Она жила этажами выше, и я стал нередко подниматься туда под предлогом того, что иду к знакомому, надеясь случайно встретить её: в лифте, на кухне, в коридоре. Иногда это получалось, иногда – нет. Но при каждой встрече я старался быть доброжелательным, заранее продумывал, что сказать, как улыбнуться.

На нашем курсе было две Анастасии, но она была самой прекрасной не только в институте, а, пожалуй, среди всех девушек, которых я знал. Чтобы как-то различать, одногруппники за глаза называли её «конопатой» – у неё действительно было несколько веснушек. Но эти веснушки я полюбил. Они придавали её лицу особый шарм – россыпь точек на скулах, возле ушей, на внешних уголках глаз были как живой узор, созданный природой.

Она была немного ниже меня ростом, стройная, лёгкая в движениях. В её походке чувствовалась девичья грациозность и деликатность. Говорила она тихо, ясно, с каким-то мягким, почти неуловимым говорком. Я знал по слухам, что она учится на «отлично» и получает повышенную стипендию. Одевалась Настя аккуратно и со вкусом: ей шло всё – и брюки, и кофты, и рубашки. Особенно я терял голову, когда она надевала свою чёрную юбку с асимметричным подолом и боковым разрезом.

Меня начала мучить странная, почти болезненная зависимость от неё. Я снова и снова спрашивал себя: почему раньше её не замечал? Мы же учились вместе уже почти три года! Как можно было столько времени жить рядом с такой красотой и не замечать её?

Я пытался вспомнить: говорил ли я Насте что-то, кроме стандартных фраз? Ничего. А ведь с другими девчонками бывало болтал, шутил. Даже были мимолётные увлечения – та самая «дистанционная влюблённость», которая порой охватывала меня на бессмысленных вечеринках. Особенно я помнил, как в прошлом году на майских праздниках заглядывался на Дашу Данилову. Но всё это было мимолётно: повстречались взглядами – и разбежались. Без боли, без мыслей, без последствий. А с Настей всё иначе. Она появилась в моей душе тихо, но осталась навсегда.