Да, я девушек люблю, или Банда Селивана Кузьмича. Книга 2

Попытка овладения девицей. Суд

До Тёщино друзья дошли быстро, могли еще быстрее, но две попутные машины не остановились на их просьбы. Уже в селе случилась небольшая неприятность: у Макара отстала подошва на левом ботинке. Оставив Павла и Лаврика в уютном скверике сзади клуба, Макар и Пётр ушли искать сапожника. Не успели они завернуть за угол, как Лаврик встал со скамеечки и нейтрально- скучноватым тоном произнёс:

– Пройтись, что ли, с селом познакомиться.

– С кем ты хочешь познакомиться? – полюбопытствовал Павло.

– Пойду отлучусь, – думая о чём- то своём, ответил Лаврик, – вернусь через час с небольшим.

Павло равнодушно махнул рукой, достал из рюкзака кусок сала и, разлегшись на скамеечке, принялся жевать его.

Лаврик стряхнул с брюк дорожную пыль, поправил на голове кепочку и медленно, вразвалочку пошёл по главной улице села.

“Интересно ли село девками? Можно ли ими поживиться?” – шаря глазами по дворам и тротуарам, озабоченно думал он. Заметив на столбе какое- то объявление, подошёл поближе и вслух прочел:

График судебных заседаний на ближайшие дни:

15- го – суд над Акакием Очковым за измену жене.

16- го – суд над Яковом Яйцовым за кражу.

17- го – суд над Юрием Вызывающеблаженным за мат.

18- го – суд над Антониной Мигалкиной и Вассой Мыльнопузыревой за драку из- за Марианны и Луиса Альберто.

19- го – суд над Захаром Закускиным, Осипом Сиплым, Модестом Верзиловым, Капитоном Вздуевым и господином Забулдыгиным за шумную пьянку с песнями в общественном туалете.

20- го – суд над Астролябией Гнусовой за склочные сплетни о всех жителях нашего села.

21- го – . . .

“Они что, по каждому пустяку тут судятся? – бросая читать, удивлённо подумал Лаврик и снова стал оглядываться. – Можно всё же познакомиться с приятной во всех отношениях девушкой? Легкий флирт в путешествующих условиях мне совсем не помешает. Для моей мятущейся души это полезно”.

И он увидел кого искал. По улице, прикрываясь от солнца маленьким зонтиком, в его сторону шла девушка. Взвизгнув от восторга, Лаврик замер в стойке, как охотничий пес, обнаруживший добычу. Всепоглощающая любовная мысль полностью овладела им. Девушка приблизилась. Мощные ноги- тумбы легко несли её толстое тело. Лаврик окинул ее раздевающим, обнимающим, целующим взглядом и сглотнул слюну. Он бочком причалил к девушке и интимно- страстно воскликнул:

– Это вы? Здравствуйте всегда очаровательная! Погода- то – расфуфырилась. Ярило сверкает в зените, не правда ли? Природа так и дышит радостью, зовёт за горизонт, манит.

– Здравствуйте. Но я вас не знаю? – замедлив шаг, удивленно спросила толстушка.

– Зато я вас знаю, – ласково улыбнулся Лаврик. – Как только увидел вас несколько дней тому назад, так только о вас и думаю круглосуточно. Пройти мимо вас – преступление! Да, да! Пройти мимо вас – бесчеловечно! Ваша необъятная красота затмевает все другие красоты мира! Вот почему неудержимые порывы души моей целеустремлены в вашу сторону. Мне кажется… уже не кажется, что вы мне нравитесь, даже более… Извините, осчастливьте меня своим вниманием и ответьте на нескромный вопрос: как вас звать- величать?

– Джульетта, – зардевшись ярко- помидорным цветом ответила девушка.

– О- о, какое прекрасное имя! А меня зовут Романом, но друзья чаще кличут Ромео. Потому что я, как две капли воды, похож на него, – не моргнув глазом, соврал Лаврик.

Про него писатель Шекспир много хорошего написал. “Полезно, на всякий случай, утаить своё настоящее имя”, – подумал он.

– Очень приятно с вами познакомиться, – чуть слышно прошептала девушка. Ей очень понравилась восторженная лесть парня. – Вы не здешний. Я вас в первый раз вижу.

– Совершенно верно, – кивнул Лаврик. – Я из города. Приехал в Тёщино проведать папину тёщу – бабушку мою.

– К какой бабушке? На какой улице она живёт?

– А вон избу видите, с цветами под окнами, – взмахнул Лаврик рукой в сторону переулка.

– К бабушке Глафире?

– Точно, к ней, – отвёл глаза в сторону Лаврик.

– И надолго?

– Пока не надоем ей. А далеко вы, Джульетта, идёте?

– На озеро купаться. Сегодня очень жарко. Меня подружки звали, но я задержалась, и они без меня ушли.

– Вот совпадение! И я тоже иду на озеро купаться! Бывает же такое! – лживо воскликнул Лаврик.

Весело рассмеявшись, «Ромео» и Джульетта ускорили шаг и через десять минут вышли в поле. Джульетта была не только неохватно толстая, она была на голову выше Ромео. Посмотрев на них со стороны, можно было подумать идут старшая сестра с младшим братишкой.

– О, Джульетта! Вы – жар- птица счастья! Вы – неразгаданная тайна! – с похотливым умилением воскликнул «Ромео». – Разрешите на несколько мгновений обнять вас, левым ухом прильнуть на вашу грудь?!

– Нет, нельзя! Мне мама не велела обниматься с незнакомыми мужчинами! – отвергла просьбу девушка. – Да и увидеть могут.

– С незнакомыми – да! – пылко возразил «Ромео». – Но мы уже познакомились, и я вас боготворю! Души в вас не чаю! Обворожительная! Несравненная! Вы такая! Вы такая – божественная!.. что я сразу… и навсегда! О о о! – «Ромео» на секунду обнял бесформенный стан толстушки и, не ожидая её возмущённой реакции, быстро убрал руку. – О изящная! О великолепно- обворожительная! Я без ума от вас!

Джульетта, которой никто из местных ребят не говорил таких душеволнующих слов, польщённая похвальным восторгом и решительностью парнишки, тихо воскликнула:

– Вы такой внезапный, настойчивый! Я растерялась!

– Иго- го! – рьяно проржал Ромео, почувствовав, что понравился Джульетте. Её ласковые слова подстегнули его на новую решительность. – О цареподобная! Почему я вас раньше не встретил!

– Когда, в детском садике или в школе? – хихикнула девушка.

– И там – и там! Сколько раз с тех пор мы бы поцеловались!

– “Поцеловались”, – передразнила Лаврика девушка. – Ишь вы какой прыткий! Моя мама говорила, что мне надо с парнем три года дружить, а потом я его из армии буду дожидаться, и только потом осторожно поцеловаться с ним.

– Зачем так долго ждать! – нетерпеливо воскликнул Лаврик. – Целоваться можно всегда, лишь бы никто не видел. – Осмотрелся вокруг. – Вот сейчас как раз никого нет поблизости, и пора нежно поцеловаться. Давайте займёмся нашим внезапным счастьем. И не надо, милая Джульетта, терять три года на дружбу и томительное ожидания парня из армии, – я с орденом- медалью вернулся из армии. Вверьте, Джульетточка, себя моим благородным желаниям. Давайте изведаем первый поцелуй, сгорая охотой поскорее обнять, прильнуть губами к сочно- алым губкам наивно- доверчивой девушки, потребовал он.

– Нет, так нельзя, – нерешительно возразила девушка. – Надо хорошенько узнать друг друга, привыкнуть. А вдруг вы нехороший какой, донжуан!

– Что вы, что вы! Я замечательный человек? – прижав рукой к груди, с лёгким возмущением вскричал Лаврик. – Мне можно верить!.. А кто такой – донжуан?

– Дон Жуан был плохим человеком, – нахмурилась и покачала головой Джульетта. – Он соблазнял красивых девушек и женщин, а потом бросал их.

– Ну- у, я не такой. Я достойный. Я сначала женюсь, а уж потом соблазню свою законную жену, – покривил душой Лаврик. Огляделся, и снова бросился в атаку. – О, я без ума от вас, Джульетта! Я впадаю в счастливую безрассудность! Весь пылаю! Ослепительная моя! Не могу уже скрывать – я сгораю в пламени любви к вам? Да, да, я люблю вас? Разве я могу обмануть вас! Что вы! Весь мой организм протестует против этого! Джульетта, я полюбил вас с первого взгляда!

– Неужели с первого? – с сомнением, но с польщённым чувством переспросила девушка.

– Да, да! Я страдал несколько дней, стесняясь подойти к вам! – безбожно врал Лаврик. – Но полчаса назад решился: или сегодня – или никогда. Можно, я на секундочку обниму вас? – сладострастно проворковал он и попытался обнять Джульетту, но не сумев это сделать по причине большой тучности девушки, понял, что нельзя обнять необъятное.

– Ой, на нас кто- то смотрит! – вскричала Джульетта. Лаврик отпрянул от “любимой” и, посмотрев в сторону, указанную девушкой, увидел корову, сонно жующую жвачку.

– Не бойся, желанная моя, не тревожься это глупая корова, – успокоил толстушку Лаврик. – Мы ее не интересуем.

– Всё равно неудобно, смущает она, – возразила Джульетта и быстро пошла вперёд. Лаврик последовал за ней.

– А вот и озеро! – остановилась на высоком берегу и весело воскликнула девушка.

Лаврик посмотрел вниз. Перед ним предстало небольшое неглубокое озерцо, в котором плескались мальчишки.

– Мальчики, а девушки здесь были? – обратилась к пацанам Джульетта.

– Были, да приехал Петрушка на тракторе и повёз их в тележке кататься! – откликнулся один пацан. – А нас не взял.

Лаврик и Джульетта взялись за руки и сбежали по крутому спуску к воде. Девушка, слегка стесняясь, стала расстегивать на платье пуговицы.

– Я помогу тебе, дорогая. Если бы ты знала, радость моя, как ловко могу я расстёгивать пуговицы, ты бы позавидовала мне, – вкрадчивым голоском проворковал «Ромео», пытаясь мочь Джульетте. Полностью увлечённый наивной толстушкой, он начисто забыл о своих друзьях.

– Ну что вы, я сама, – заломив руку за спину, смущенно ответила Джульетта. – А мы что, на “ты” перешли?

– Давно пора. – похотливо прошептал «Ромео». – Не бойся я так хорошо расстёгиваю, делаю это так нежно, так умело, что моё прикосновение доставит тебе большое удовольствие.

– Не надо. Нельзя. Я сама.

– Если нельзя, но очень хочется – то можно, – упрямо пробурчал «Ромео», возясь с пуговицами. Помощничек так спешил, что оторвал одну и быстро спрятал в карман брюк.

Джульетта ловким движением скинула платье и предстала перед липовым Ромео во всей своей толстой красе. На ней был великолепный купальник фиолетового цвета с мелкими сиреневыми горошками. Пробежав несколько метров по мелководью, она плашмя бухнулась в воду, подняв высокую волну. Лаврику показалось, что уровень воды в озерце резко поднялся. Гикнув, он припрыгал к девушке и плюхнулся рядом.

На протяжении всего купания влюблённой парочкой издавались громкие писки, визги, оханье, ойканье, игогоканье и смех. «Ромео» резвился как дельфин: он то нырял, то выпрыгивал из воды, успевая при этом потискать и поцеловать неуклюжую Джульетту. Вдоволь накупавшись, они вылезли из воды и стали одеваться. Ромео помог Джульетте застегнуть на платье пуговицы и уговорил ее прогуляться на приволье лугов.

Отойдя от озера на двести метров, парочка долго любовалась пасшимися козами, весело смеялась над двумя озорными козлятками, которые радостно подпрыгивали, скакали наперегонки и пытались бодаться. Джульетта сплела из цветов венок и торжественно водрузила его на лысую головку «Ромео». Он тоже сплел мохнатый венок и нахлобучил его на мощный затылок томно прижимаясь к её арбузным грудям. Девушка оттолкнула его и с кокетливым укором промолвила:

– Ишь какой хитрый!

– Да, я такой, – горделиво ответил ухажёр. – Да я… Если на меня смотреть глазами министра финансов, то мне цены нет! А если на меня смотреть глазами министра внутренних дел, то я герой.

– Ой, ой! Хвастунишка!

– Увы. Сам себя не похвалишь – кто похвалит?! – нескромно улыбнулся «герой». – Нет, честно! Я жуткий герой, отважный такой. Самый- пресамый!

– Ой, ой! Врунишка!

– Не веришь, дорогая! Ну что ж, приоткрою тебе свою тайну, – заговорщицки прошептал Ромео. – Слушай. Я – секретный член КГБ.

– Да ну?! – глянув на сосредоточенно- серьёзное лицо члена, сразу поверила Джульетта.

– Точно, – кивком заверил её он. – Ты видела фильм про “Черную кошку” – так себя свирепая банда называла?.. “Место встречи изменить нельзя”… Про Жеглова и Шарапова.

– А да, вспомнила! – оживилась Джульетта. – Я этот фильм два раза смотрела.

– Ну вот… – слегка посерьёзнев, тихо произнёс Ромео. – Я тоже по заданию моих начальников внедрился в банду “Чёрная метка”. Она на месте преступления оставляла нарисованную фигу.

– Как тебя, Ромео, отпустили к бандитам? Такого маленького ростом, юного? – с сомнением посмотрела на паренька Джульетта. – Как доверили?

– Доверили? Да, можно сказать, случайно, – пожал плечами Ромео и пустился во все вральные грехи: – Мой сосед в органах госбезопасности работает. Он и предложил мне поучаствовать в операции “Кукиш”. Эта “Чёрная метка” – банда – по всей нашей губернии свои щупальца протянула. Весь бизнес у неё под контролем был. Грабили и убивали бандиты безжалостно. Ничем не брезговали. Никак их поймать не могли. В лицо никого не знали – душегубы в масках действовали. Дисциплина у них была стальная. Долго ломали головы сотрудники госбезопасности над вопросом, как проникнуть в банду. Случай помог.

Один бандит напился в бане и давай хвалиться своими преступными подвигами. За него и зацепились. Сосед мой предложил познакомить с этим бандитом меня. Все сотрудники госбезопасности засомневались. Тогда он говорит: “Ромео в банде никаких подозрений не вызовет”, и привёл аргументы в мою пользу очень молод, невысок ростом, малозаметен. Посомневались сотрудники – и согласились. Познакомился я с бандитом- пьяницей, понравился ему, и он представил меня главарю банд по прозвищу Индюк: очень тот был самовлюблён, зазнавался в меру. Индюк назначил меня своим помощником. Два месяца я якшался с душегубами, записал их имена- клички, все их “малины”, тайные лежбища запомнил, где они прячут награбленное. В общем, всё, что надо, узнал. И в один прекрасный момент накрыли сотрудники госбезопасности совместно с милицией банду. Я лично Индюка повязал. Три тысячи пятьсот сорок два бандита арестовали.

– Ой- ё- ёй! Столько много! – удивлённо воскликнула Джульетта.

– Да, такова была численность банды, – утвердительно кивнул «Ромео». – За эту блистательную операцию представит меня к высшей награде. Жду вызова в Москву. Сам президент вручать будет. А пока я, в ожидании награждения, приехал проведать ваш район, в Тёщино. Отдыхаю у бабушки Глафиры, как ты ее назвала, набираюсь сил. Такие вот дела. Такова моя героическая бытность, – кончил врать “герой”. – Эх, так хочется свершить ещё какое- нибудь безумство храбрых, натворить что- то эдакое отважное!

– Вот ты какой! – с уважением посмотрела на враля наивная Джульетта и ласково погладила его по голове. – Смелый.

– Ещё какой! – приосанился польщённый похвалой «Ромео». – Ну ладно, поведаю тебе, дорогая, еще один эпизод из моего недалёкого героического прошлого, ещё про одну операцию, в которой я совершил молодецкий подвиг, – решил продолжить лживое бахвальство Ромео, самодоволно подумав: “Ну и горазд же я находчиво врать! Просто любо послушать!”

– Ты ещё один подвиг совершил? – восхитилась Джульетта.

– Да, милая, – отвел бессовестный взгляд в сторону «Ромео». – Слушай. Эта совершенно тайная операция произошла за рубежом. Ты об ней, Джульетта, никому не рассказывай. Её рассекретят только через сто лет.

– Хорошо, кивнула девушка. – Я никому не расскажу.

– Было это сразу после поимки банды «Чёрная метка». Эта дерзкая операция была молниеносная. На неё мы всего сорок восемь часов использовали. Послали нас – меня, майора Пронина и капитана Тихонова – в Америку. В Пентагон, логово нашего стратегического противника. Майор и капитан остались у ворот и говорят: “Ну, Лаврик, иди!” Лаврик – это моя агентурная кличка. И я пошёл. Вхожу в Пентагон. “Ай лавью, май дарлинг!” – говорю на проходной. «Ай лавью» – это пароль на их языке. Пропустили меня. Иду по длинным коридорам, вхожу в комнату – и прямо к сейфу. Возле сейфа никого: охрана в другой комнате какую- то пьянку празднует, боевые, победные песни орёт. И, как назло всей Америке, сейф для меня открытым оставлен… Во- от… А я – парень до невозможности умный, хитрый: все бумажки, все микрофильмы, все документы наисекретнейшие взял и покидал в мешок – специально его с собой прихватил. В нём когда- то мука была. Закинул мешок за плечо и иду назад, выход ищу. Никто на меня не обращает внимания. Один только бдительный попался. Как потом стало известно, он оказался гвинейским шпионом. Тоже за секретными документами пришёл. Но я его опередил. Спрашивает он, показывая на мешок: “Вас ист дас?” Я ему отвечаю: “Запчасти к компьютерам несу”. Он понятливо кивает и говорит: «Зер гут». Но мешок всё же пощупал. Заподозрил неладное и стал его отнимать. Я вырвался, со всего маху мешком его по голове – и к выходу! Спешил. Заблудился. К вечеру только наружу вышел. Майор Пронин и капитан Тихонов, ждавшие меня у ворот, решили, что я с поличным разоблачён, выпили по двести грамм из фляжки, пожелав, чтобы меня больно не пытали, и собрались уходить. А я тут как тут! Они обрадовались счастливому концу, обняли меня – и мы побежали к вертолёту, нас за углом. Сели, и доставил нас он к берегу океана. Пересели мы на подводную лодку. Доплыли на ней до дружественной страны. Там сели на самолёт, и он доставил нас в Москву. – “Ромео” искоса посмотрел на Джульетту и продолжил: – за особо важные сверхсекретные документы меня представили ещё к одной награде. Буду получать её вместе с наградой за ликвидацию особо опасной банды. Правда, слыхал я, что чуть не отменили мне награду.

– Почему? – полюбопытствовала Джульетта.

– Когда генералы рылись в этих документах, неприятность случилась, – нахмурился «Ромео», – они почти все бумаги проверили, а когда стали толстый конверт распечатывать – он взорвался. Шестнадцать генералов и морской адмирал поранились. Но меня это уже не касается. Я сделал своё благородное дело.

– Я горжусь тобой, Ромео! – снова погладила Джульетта лгуна по голове. – Вот оказывается какие у нас герои. Ты настоящей человек.

– Ну ладно, расскажу тебе, дорогая, ещё об одном моём отважном поступке, за который я награду получил, – войдя во вкус, продолжал врать Ромео. – Слушай. Наградили меня за спасение утопающего на пожаре…

– Как это – спасение утопающего на пожаре? – удивлённо перебила его Джульетта.

– Очень просто, – спокойно принялся объяснять «Ромео». – Это случилось, когда я служил в армии. У нас в гарнизоне загорелся секретно- стратегический сарай. Стали тушить. Много воды использовали. Одну яму глубокую полностью залили. Ну, генерал наш, конечно, в неё свалился: метался, переживал очень, за личное добро своё в сарае хранящееся. Бултыхается он, плещется и благим матом орёт: “Спасите! Не дайте погибнуть дурной смертью! Меня ж на том свете все засмеют!” Прыгнул я в воду и спас его. Он отдышался и говорит мне: “Быть тебе, отважный солдат, с наградой! Сто лет болтаться ей на твоей груди!” И вправду. Через неделю награда нашла меня- спасителя. Вручили мне орден на золотой цепочке. Вот я какой, скромный неизвестный стране герой.

– А где награда твоя, орден на цепочке? – поинтересовалась Джульетта.

– Когда я возвращался из армии домой, – грустно вздохнул «Ромео», и ночью сошёл с поезда в Омске, меня ограбили трое подлых негодяев. Чемодан отняли.. и орден с груди сорвали, сволочи. До сих пор жалею о нём.

– Бедненький, – пожалела «спасителя» Джульетта.

– Ничего! Я наград ещё много заслужу! – пообещал «Ромео» девушке. – Ты не смотри, дорогая, что я невелик ростом, худенький, да ещё под ребёнка острижен, – всё это на пользу мне. Ведь меня в любой момент могут за кордон на ответственное задание послать. Только это тсс – государственный секрет, – прижал он палец к губам. – Пойдём, милая, вон в те кусты.

– Нет, в кусты я не хочу идти, – отрицательно покачала головой Джульетта. – Они колючие.

– Ну тогда давай зайдём под сень берёз, спасёмся от жары.

Взявшись за руки, весело щебеча наивную ерунду, беспечная парочка побежала к берёзовой рощице. Она ласково приняла влюблённых. Джульетта, заметив несколько кустиков земляники, принялась срывать спелые ягоды. «Ромео» с минуту пометался вокруг неё и взял инициативу в свои руки.

– Лес – это оплот любви и вдохновения! – жизнерадостно воскликнул он. – Давай, Джульетта, любить друг друга, а то мы отвлеклись на постороннюю тему… Дорогая, ты слушаешь меня? – похотливо разглядывая бесформенную массу тела Джульетты, окликнул её он.

– Да, слушаю, – выпрямилась девушка и, протянув ладонь с тремя ягодками, предложила: – На, попробуй. Вкусные какие.

«Ромео» проглотил ягодки и снова пошел в наступление:

– Ах, полюби меня, Джульетта! Ну почему ты не отвечаешь на пронзительный крик моей души? А я такой хороший… Какая благоухающая красота вокруг! Давай, бесценная, создадим священный любовный союз! Ты прекрасна, как богиня! И я красив, как бог! Я искренне страдаю от твоего убийственного равнодушия! Ну один смелый поцелуй! Я буду беспредельно счастлив, если ты один только раз поцелуешь меня. Что стоит невинный поцелуй, чмок – и всё!

– Я подумаю, – зардевшись, прошептала Джульетта, отведя взгляд в сторону. – Всё так неожиданно… Нетерпеливый ты какой, Ромео. Всё тебе хочется сразу. Опасно любострастный ты очень.

– Любострастие – это у меня главное в жизни, – дрожащим голосом ответил Ромео. Ему нестерпимо захотелось напасть на Джульетту и целовать, целовать ее, с трудом сдержался. – Ну давай…

– Парень с девушкой сначала три года дружат, – перебила его Джульетта, – а потом только…

– Не могу я ждать три года! – в свою очередь перебил её он, весь сомлевший от любовной страсти. – Давай, любимая, сначала целоваться, а потом будем дружить!

Джульетта ласково посмотрела на поглупевшее от желания лицо Ромео, не сдержалась и рассмеялась.

– О, Джульетточка! Красавица желанная! Я страдаю душой! – опять принялся журчливым голоском плести вязь любовных словес ударник жениховского фронта. – Ты моя музыка! Как хорошо, что ты, несравненная, рядом со мной среди дикой природы! Как радостно сознавать это! Чудесная моя! Не гаси надежду покорить твое сердце! Обнимать, всю тебя обнимать хочу! Облада… Мда- да- да..,

– Ты, Ромео, стремительный какой- то, – с укором ответила Джульетта. – Возьми себя в руки. Успокойся, охлади свой пыл.

– Я не узнаю себя! Я пьян тобою! – разгоряченно прошептал обняв девушку за талию.

– Ну возьми пожалуйста, Ромео, себя в руки! – потребовала девушка, пытаясь освободиться от прижавшегося к ней паренька.

– Не могу, дорогая! Сердцу не прикажешь! – делал частые дрожащие вздохи Ромео. – Ну один поцелуй! Один поцелуй позволь нанести, любимая! И он уведёт нас в маняще- таинственные дали, в райский сад! Мы откроем калитку сада райского сладострастия и войдём туда! Мы окунёмся с тобой в нирвану! – Он в быстром темпе стал целовать руку переставшей сопротивляться Джульетты. – Мы утонем в бесконечном наслаждении! На пушистом облаке мы вознесёмся с тобой, любимая, в изумительную, неописуемую красоту синего неба.

Джульетта, никогда не слыхавшая таких приятных слов, разомлела, томно задышала и тихо воскликнула: “О- о, я таю! Ну ладно, Ромео, поцелуй меня один раз”.

«Ромео», встав на цыпочки, дотянулся до алых губ Джульетты и прижался к ним своими губами в затяжном поцелуе. “Уговорил! Всё! Моя! Неужели она моя вдоль и поперёк, сверху вниз и обратно! Вот это да- а! – мелькнула в его голове радостно- победная мысль. – Неужели это всё моё! Необъятная ты моя!.. Эх, будь что будет! Действую напропалую”.

Обхватив Джульетту за могучий стан, Ромео попытался повалить ее на траву, с натугой промычал:

– У нас будет с тобой двенадцать детей… а потом… потом еще столько же… Мы заживём с тобой прекрасно… Аппетитная, сочная, смачная ты моя!.. Я требую любви!.. Я её в разведке заслужил… подвигами своими. Не мешай же мне, дорогая…

Но как «Ромео» ни старался повалить Джульетту, пытаясь с помощью подножки провести приём, она твердо стояла на своих мощных ногах. Она была в три раза тяжелее его. Держа в левой руке зонтик, высоко подняв его над годовой, она правой рукой успешно отталкивала соблазнителя от себя. Как ни пыхтел он, как ни тужился – она стояла как вкопанная. “Да эта скульптура в пять раз сильнее меня!” – с тоской подумал он и с мольбой в голосе простонал:

– Так хочется изведать первую любовь. Так хочется приоткрыть тайну взаимоотношений полов. Пообладать…

С громким кряхтением неудачливый покоритель девичьих сердец дважды попытался провести борцовский приём «мельница» и сам дважды упал, чуть не вывихнув шею. Вскочил весь красный от стыда и напал на девушку сзади.

– Вот они? – раздался резкий мальчишеский голос, и где- то рядом затрещали кусты. – Вот они! Обнялись! Уже любовью занялись!

На полянку выскочил мальчишка, знакомый по купанию на озере. За ним показались три толстые тетки и дядька и еще много людей.

Джульетта и «Ромео» от такой неожиданности потеряли равновесие и упали на траву.

– Ловите, держите его! – завизжала одна толстуха. – Джульетта, дочка, что этот мучитель с тобой сделал? Неужели он успел посягнуть на твою юную невинность?! Ты обесчещена?! Хватайте его! Держите насильника!

«Ромео» в одно мгновение подскочил к берёзе и в три секунды взлетел на макушку дерева. Рысь позавидовала бы его ловкости. Обняв тонкий ствол, он скорчился в позе умирающего лебедя, от страха вибрируя всем телом. К расплакавшейся Джульетте, вертящей в руках зонтик, подбежали мамка, тётка, бабка и две сестрёнки и, успокаивая, подняли на ноги. Целуя и обнимая, они принялась пытать «жертву» грубого насильника о самой интимной стороне случившегося.

– Слезай, бандит! Слезай, а то хуже будет! – свирепо зарычал на «Ромео» подбежавший к дереву толстяк. – Ты что с моей доченькой сделал, развратник?! Слезай, подлец!

– Не слезу. Я боюсь, – чуть слышно, сильно заикаясь, ответил «Ромео». – Вы меня бить будете.

– Ещё как будем! Слезай, подлый растлитель! – истерично завопила мамка Джульетты. – Спустишься – сразу свершим расправу!

– Тогда я не слезу, – пропищал подлый растлитель. – Я ещё жить хочу… Я ещё так молод.

– Сидор Карпыч, – обратился папка Джульетты к стоящему рядом мужику лет пятидесяти, – сходи, сосед, за своим ружьём. Принеси его, я этого соблазнителя- искусителя подстрелю, а то он на дереве до зимы просидит.

– Это я быстро сделаю, – с готовностью ответил Сидор Карпыч и затрусил в село.

– Сейчас сосед мой принесёт двустволку, и я тебя, насильник несовершеннолетних, подстрелю! Стрельдану прямо тебе в зад – он отсюда хорошо виден! – бегая вокруг берёзы, кипятился папка Джульетты. – Слезай лучше добровольно!

– Спускайся! Спускайся! – волновались вместе с ним односельчане, окружив дерево.

Мальчишки стали кидать в «Ромео» комья земли. Джульетта заплакала навзрыд. Мамки- няньки, как могли, успокаивали ее.

– Сдавайся, пацан! – крикнул мальчишка, знакомый по купанию на озере. – Всё равно никуда не денешься!

«Ромео» с тоской глядя вниз, промолчал.

– Спускайся, растлитель! Не отомстив тебе, мы отсюда не уйдем! – погрозил кулаками папка несчастной Джульетты и, споткнувшись, хлопнулся на землю; силясь встать, завозился, трясясь огромным пузом; с трудом встал, густо покраснев от натуги.

– Я посижу ещё, мне спешить некуда, – пискнул «Ромео».

– Нам тоже спешить некуда! Не надейся на лучшее! Мы не успокоимся, пока не накажем тебя! – нервно вскричала мамка Джульетты.

«Ромео» сделал вид, что задремал.

Прибежал запыхавшийся Сидор Карпыч с ружьём. Вместе с ним прибежали ещё человек двадцать зевак.

– На, Степан Пантелеймонович, стреляй! – вручил Сидор Карпыч ружьё папке Джульетты.

– Приказываю в последний раз: сдавайся! – взяв двустволку и прицеливаясь в «Ромео» крикнул Степан Пантелеймонович.

– Вы не имеете права! – жалобно проскулил тот. – Это не гуманно! Это самосуд! Убийство!

– Считаю до трёх!.. Раз… два… три… стреляю!.. – Степан Пантелеймонович, закрыв глаза, нажал на курок. Ружьё с протяжным дребезжащим рычанием выстрелило.

– Промазал! – дружно вскричали зеваки.

«Ромео» свернулся калачиком и застонал от ужаса.

– Приказываю в последний раз: слазь! – рыкнул папашка несчастной Джульетты и снова стал целиться.

– Если вы так настаиваете, то я сдаюсь, – подал всхлипывающий голос «Ромео» и, к радости жаждущих мщения, стал медленно спускаться вниз. Спускался он минут пятнадцать, что очень гневило родных Джульетты. За метр до земли его грубо отодрали от дерева папка и мамка девушки и принялись избивать. Правда, никакого вреда они ему не нанесли – он очень ловко увёртывался от ударов неуклюжих толстяков.

– В суд его! В клуб! В наш народный суд! – крикнул сидор Карпыч.

– Правильно! Там справедливо осудим и приведём приговор в исполнение! – поддержали его зеваки.

И «Ромео» повели в село. Впереди шли мальчишки. За ними мамка с папкой Джульетты вели покусившегося на её девичью честь негодяя. Следом за мамкой и папкой поспешали младшие сестрёнки Джульетты – Ада и Рая. Саму жертву покушения на невинность вели, поддерживая под руки, тётя и бабка. Замыкали шествие Сидор Карпыч и три десятка зевак. На улице села к процессии присоединялись новые любопытные, и к клубу подошла уже внушительная, жаждущая увлекательного зрелища толпа.

– Что случилось? – поинтересовались в дверях клуба.

– Опять Джульетту Недотрогину в лес соблазнять заманили! – весело ответили из толпы. – Парень не местный! Поймали на месте преступления! Судить ведут!

От реформ, безработицы и безденежья жители села Тёщино заскучали, затосковали, многие ушли в запой. И как- то случайно нашлась отдушина в вынужденной народной скуке. В селе почти каждый день стали происходить увлекательные зрелищные мероприятия. Одним из таких развлечений был импровизированный народный суд. Жители сами избрали трёх судей и прокурора из наиболее уважаемых, бескомпромиссных людей, и те стали вершить суды по любому мало- мальски значимому поводу. Например, один раз осудили к уборке мусора на площади Сидора Карпыча Македонова за то, что он не поздоровался со своей тёщей. Перед тем как идти исполнять приговор, он принуждён был ещё и крикнуть на весь клуб: «Здравствуй, дорогая тёща!»

Сегодня в клубе тоже шло разбирательство в отношениях с рукоприкладством одной супружеской пары. Услышав шум и возню за дверями зрительного зала, народные судьи Павлин Светозарович Кнутов, Домна Троглодитовна Нагайкина и Пров Проклович Плетюганов послали секретаршу суда Красаву Путятишну Хворостинкину узнать в чём дело. Секретарша выбежала к волнующимся за дверью, быстро расспросила родственников Джульетты и, предложив минутку подождать, вернулась в зал, объяснила судьям, что привели очередного соблазнителя известной всему селу Джульетты Недотрогиной.

– Отведите преступника в подсобку и приставьте к нему добровольную охрану, – приказал Павлин Светозарович.– Потерпевшая и свидетели пусть подождут в зале мы скоро закончим и займёмся их делом.

«Ромео» отвели в подсобку, а остальных пригласили занять пустые места в зрительное зале.

– Тихо, сельчане! – постучала по столу кулаком судья Нагайкина. – Не шумите! Успокойтесь! Суд всё же идёт!

Судили щуплого, небритого мужичка Балду Твёрдолобова за то, что он как выпьет, так издевается над женой, покоя ей не даёт. Балда и жена его Варвара сидели в разных концах первого ряда и искоса с презрением поглядывали друг на друга.

– Твёрдолобова Варвара, встаньте и расскажите, как ваш муж издевается над вами? – обратился судья Плетюганов к женщине.

Варвара Твёрдолобова встала и, слегка зарумянившись, стыдливо потупив взор, принялась жаловаться:

– Он как выпьет, так часами ходит за мной и щёлкает меня пальцем по лбу, шлёпает ладонью по… мягкому месту и хохочет, как идиот. Скорчит ублюдистую гримасу – и хохочет! Подкрадётся ко мне на кухне или во дворе, щёлкнет, шлёпнет – и веселится. Терпение моё лопнуло!.. Я его и стыдила, и корила, жизнь великих людей в пример приводила, говорила, что даже дикие самцы животных своих самок по заднице копытом или лапой не бьют. А этому невеже хоть бы хны! Продолжает своё разнузданное озорство и ржёт! Ну осудите вы его, изверга, и накажите по всей строгости двадцатого века! Осудите вы этого ирода ради Христа! Моченьки моей больше нет терпеть бессовестные издевательства!

Всхлипывая и вытирая платочком глаза, Варвара села.

– Что вы, Балда Твёрдолобов, скажете в оправдание? – обратилась судья Нагайкина к обвиняемому. – Это правда, что ваша жена рассказала… что вы её по лбу щёлкаете и по сидячему месту шлёпаете?

Балда встал, надел на голову помятую кепку, тут же снял её и равнодушно ответил:

– Ну было. Нравится мне это занятие. Веселюсь.

– Так, значит, признаёте, что назойливо досаждаете жене, – строго посмотрела на Балду судья Нагайкина. – Садитесь пока.

Балда сел. Судьи стали тихо совещаться. В зале зашумели. Женщины принялись давать советы Варваре, а мужчины издавали лукавые реплики поддержки Балде. Судья Кнутов обратился к публике:

– Есть желающие выступить свидетелями?

– Есть! – подняла руку женщина со второго ряда.

– Представьтесь пожалуйста.

– Андрюхова я, Сусанна Каллистратовна. Соседка я Твёрдолобовым. Этот Балда и меня при встрече щёлкает по лбу и шлёпает по заду! И щиплет больно! Он всем соседкам прохода не даёт!

Сусанна Каллистратовна неприязненно посмотрела на Балду и села.

– Но- но, чего врёшь. Суська! Не всегда я щупал тебя! Мать твою… Иногда мимо проходил! – вскрикнулся на неё Балда.

– Обвиняемый, не издавайте ненормативную лексику! В зале присутствуют дети! – постукав карандашом по столу, строго потребовал судья Кнутов.

– А он без матов жить не может! – вскочила с места Варвара.

– Но- но! – грозно показал ей кулак Балда. – Чего нагнетаешь! Когда я молчу – то не выражаюсь.

– Да не слушайте вы его! – отмахнулась от мужа Варвара. – Он даже во сне только матом вскрикивает! Он не только ругается непечатно, но просто разговаривает одним матом.

– Но- но! Преувеличиваешь!

– Он даже хвалит, используя нецензурные слова!

– Но- но! Когда это я тебя хвалил? – возмутился Балда.

– Он… ласкал меня… – смахнула с глаз слёзы Варвара, с помощью отборных ругательств.

– Но- но!

– Судьи, накажите его и за фулиганские приставания бесцеремонные, и за круглосуточный мат! – повысив голос, обратилась Варвара к Кнутову, Нагайкиной и Плетюганову. – Постарайтесь, сделайте такую милость!

– Что скажете, подсудимый? – сурово посмотрела на Балду Нагайкина. – Не отрицаете того, что сказала соседка и добавила жена?

– Ну было, было, иногда, – не вставая, с зевающим равнодушием ответил Балда. – Что тут такого страшного! Ерунда всё! Шуток бабы не понимают!

– Что скажет народный прокурор? Мы слушаем вас, Михайло Потапович, – обратился Кнутов к огромному, грузному мужчине старых лет, сидящему за соседним столиком рядом с секретаршей.

Прокурор Михайло Потапович Лапоть- Дамский тяжело встал и сурово прорычал:

– Я предлагаю Варваре Твёрдолобовой, Сусанне Андрюховой и другим женщинам, терпящим бедствия от невежи и матерщинника Балды, принять ответные меры самозащиты: на щелчки шлепки и щипки, отвечать ему тем же! Да только посильнее и побольнее. Таково моё твёрдое, справедливое прокурорское мнение.

Лапоть- Дамский важно сел.

– Но- но, – издал тихий, неуверенный звук Балда.

– Суд на несколько минут уходит на совещание! – объявила секретарша и добавила: – Несколько минутная пауза!

Судьи Кнутов, Нагайкина, Плетюганов и прокурор встали и ушли за кулисы.

– Балда, не сдавайся! Мы с тобой! – задиристо крикнул кто- то нетрезвым голосом. Затем послышался шум борьбы и спор.

Все оглянулись: два милиционера выводили из зрительного зала упирающегося собутыльника Балды.

– Варвара, держись! – помахали Твёрдолобовой руками несколько женщин. – Победа будет за нами! Из- за кулис появились судьи и прокурор.

– Встать! Народом избранный суд идёт! – вскрикнула секретарша. В зале многократно проскрипело, прошаркало, прокряхтело: народ встал.

– Садитесь, – подождав, пока судьи сядут, кивнула в зал Красава Путятишна. Все с тем же шумным результатом сели.

Кнутов ещё с минуту пошептался со своими помощниками и, встав, громко произнёс:

– Всенародный тёщинский суд объявляет приговор!.. Суд постановляет!.. Признать Балду Твёрдолобова особо виновным, и предлагает супруге его Варваре, как пострадавшей морально и физически от низменных издёвок мужа, держать активную оборону, с переходом в контратаку, а именно: на подлые приставания мужа Балды производить ответные действия наступательного характера с применением скалки, ухвата, швабры и просто кулака, ударяя им по затылку, по хребту, или ниже пояса – в пределах допустимого пока они не отобьют у него всякую охоту по- идиотски фулиганить. Защитные действия Варваре Твёрдолобовой, Сусанне Андрюховой и другим обиженным женщинам предлагаем произвести прямо сейчас, на виду у всего зала!

– Но- но! Но- но! – вскочил с места Балда и, не дожидаясь возмездия, прытко бросился к выходу. Женщины под одобрительный хохот зала, свист и улюлюканье, погнались за ним.

Не успел смех сойти на нет как, резко вскочив и подняв руку, к судьям обратился Сидор Карпыч Македонов:

– Я тоже требую честной справедливости!

– Какой еще справедливости? – в недоумении уставился на него судья Плетюганов.

– Недавно вы заставляли меня извиняться перед моей тёщей за то, что я с ней не здоровался! – возмущенно повысил голос Сидор Карпыч. – Площадь подметать заставили! И я извинился, и подметал!

– Ну да. Молодец, исполнил наказание, – согласно кивнул судья.

– Тогда я требую наказать тёщу за обман!

– Какой ещё обман?

– Месяц назад жена сурово упрекнула меня, что я не приношу домой зарплату, – стал объяснять Сидор Карпыч. – А тёща с язвинкой заметила, что она, мол, скорее умрёт, чем я принесу деньги. Через две недели я бегом принёс домой получку, ни рубля не утаил, чем вызвал у жены приятный минутный обморок: она даже не знала, что я столько получаю. В присутствии тёщи деньги ей вручил. Но тёща обманула мои ожидания – не умерла как обещала. Я требую наказать её за то, что осталась жива.

Весь зрительный зал, включая и судей на сцене, взорвался веселым хохотом.

– Да, да! За то, что она осталась жива и обманула меня, пусть подметает площадь перед клубом! – гневно крикнул Сидор Карпыч.

– Хорошо. Подайте заявление секретарше, и мы его рассмотрим в ближайшее время, – натужливо кашляя, с трудом проговорил судья Плетюганов.

Сидор Карпыч, удовлетворенно вздохнув, сел.

– Через пятнадцать минут состоится судебное разбирательство по поводу очередного посягательства на честь и совесть девицы Недотрогиной, а именно: попытки изнасилования через обольстительное соблазнение иной! – объявил судья Кнутов. – Перерыв на пятнадцать минут!

Судьи и прокурор ушли за кулисы, а секретарша, подойдя к Джульетте и её многочисленной родне, переговорила с ними и всё записала в тетрадь. Потом она поговорила со свидетелями – Сидором Карпычем и мальчишкой, сходила в подсобку к «Ромео» и задала ему несколько вопросов, тоже записав ответы в тетрадь. Лаврик назвал себя Романом Жуановичем де Мопассаном. «Буду врать до конца. При удобном случае смоюсь», – решил он.

В зале было шумно. Тёщинцы, образовав несколько кружков, активно обсуждали случившееся.

– Встать! Наш чрезвычайный народный суд идёт! – звонко подала команду Красава Путятишна.

Все встали. На сцену вышли судьи и прокурор и сели на свои места. Потерпевшая и её родственники расположились в первом ряду. Лаврика привели на сцену и усадили на лавочку, стоящую посреди её. «Сижу тут на “почетном месте», как король на именинах”, – грустно подумал он, униженным, тоскующим взглядом окинув публику.

– И вот этот мелкий сопляк сумел заманить толстую кадушку Джульетту в лес и овладеть ею? – с удивлением разглядывая Лаврика, тихо воскликнул мужчина средних лет в сером пиджаке и дешёвой серой шляпе, сидящий в третьем ряду.

– Он самый, сексуально озабоченный недотёпа, – ответил сухонький старичок с многоопытным взглядом, занимающий место справа от мужчины. – Так попасть впросак может только вот такой придурок.

– Теперь схлопочет по заслугам! – усмехнулся молодец с подло- разбойничьим лицом, удобно прилёгший на сиденье слева от мужчины. – Отдерут голубу, как «Сидорову козу».

– Значит, в лес он девку заманил, – думая о чём- то весёлом, наморщил лоб мужчина в шляпе. – Кстати о лесе! Пошёл я как- то раз в лес за грибами. Набрал полную корзину и возвращаюсь домой. И тут нужда мне приспичила внезапно. Спустил я штаны – извините за нескромность – и только принял наиудобнейшую позицию – извините ещё раз за подробность – чтобы исполнить нужду, как вижу: между ног змея извивается, шипит, укусить меня в обнажённые места собирается! Как я с сидячего положения взлетел на трёхметровую высоту и ухватился за ветку осины! – это уму моему до сих пор непостижимо!.. Повис и не знаю, что делать, штаны к сапогам сползли. А змея шипит внизу, вокруг корзины ползает. Минут десять прошло – как вечность. Гляжу – идут пионеры с вожатой прямо на меня. Тоже грибы ищут… Да- а, сейчас смешно, а тогда!.. Такой пассаж! Я колени к подбородку прижал, чтобы срам прикрыть, но всё равно всё на виду. Вожатая меня заметила, очки поправила и внимательно разглядывает. Разглядела, побелела и, решив сильно испугаться, испугалась, завизжала, на месте затопала ногами – и наутёк. Пионеры тоже с пронзительным визгом бросились за ней. Бегут, истерично призывая всех спасаться. Лес мигом ожил: несколько десятков бабок и дедок и других представителей человечества присоединились к ним и тоже такой ор подняли, такую панику разыграли, словно началось светопреставление. Я глянул вниз – змеи нет. Спрыгнул, натянул на зад штаны, схватил корзину – и вдогон за ними. Догнал толпу паникёров. Бежим кричим: они от страха, а я от радости, что змея не укусила. Лет пять тому назад это было. Как вспомню – так вздрогну. Автобус у дороги стоял. На нём какое- то важное лицо поиском грибов побаловаться приехало. Мы и набились в этот автобус, как селёдки. Стали нервно требовать, чтобы шофёр отвёз нас подальше от этого жуткого леса. А он с испугу крепко забыл, где что надо нажимать, что крутить. Волнуемся, шофёру советы даём, как мотор завести. А пионервожатая в этот стрессовый момент подогревает страхи: клацает зубами и пищит, что, мол, в упор видела на суку осины повесившегося синего утопленника. Что он, мол, раскачивался, таращил на неё зенки и спрыгнул на землю, чтобы схватить её и придушить. Ну я- то хорошо знал этого “голого повесившегося утопленника”, успокоился и корзину открыл, чтобы грибочками полюбоваться… А она там – змея! Шипит, извивается. Я как истошно заору: «Тут она- а! Змея! Змея!» В потолке автобуса люк был, так я через него вылетел наружу, как в трубу. А что внутри творилось! Смертельная давка. В придачу вожатая меня узнала, да как взвизганёт: “Утопленник! Повесившийся утопленник здесь! Спасите! Мама!” Автобусные окна вмиг разнесли. В минуту он опустел. Только змея в корзине осталась и шмотки всякие. Все разбежались в разные стороны. Я спрыгнул с крыши автобуса и тоже разбежался, да так, что деревню свою чуть не проскочил… Да- а, об этом ужасе даже в газете писали. Поведали, что две сотни людей с трудом спаслись от голого чуда- юда. В тот лес до сих пор ни одна душа ногой не ступает.

– И со мной приблизительно такая же история приключилась, – подал голос старик с многоопытным взглядом. – В молодости я, городской человек, в деревне гостил. Пошёл погулять в лес, да заблудился. Полдня плутал. Устал, присел отдохнуть и задремал. Вдруг кто- то громко заухал надо мной и посатанински захохотал. И что вы думаете? В пять минут я выбежал из леса прямо к деревне: от страха сразу в правильном направлении помчался.

– Помню, как- то я тоже из леса вышел – и вернулся назад: гроза со страшным ливнем началась, – гнусаво просипел молодец с быдловато- разбойничьей ухмылкой, поведав «жуткую» историю, связанную с лесом.

– Помню, в детстве я девушкой была, – давясь зевотой, молвила старуха, сидящая рядом с молодцем, и, с ностальгической завистью посмотрев на цветущую Джульетту, с грустью в голосе добавила: – Эх, где мои семнадцать лет!

Мужчины язвительно рассмеялись над ней.

Сзади старушки вальяжно разлёгся на сиденье свирепо- новорусского вида дылда. Не обращая внимания на вокруг сидящих, он поднёс к уху мобильный телефон и лениво прогудел в него:

– Ну в общем, аллё, Жорик. Это я в натуре… “Кинул” их? На сколько баксов?.. Дубень! У них больше было!.. Не нервничай ты! Ну что ты так паскудно нервничаешь!.. Ну ладно, ладно… Кто- то на меня поганку в органы намалевал. Не ты случаем исподтишка?.. Сам ты чмо!.. Ну лады. Аллё, ты сейчас где?.. В НП? Что это такое?.. Скоро узнаю?.. Ну ладно. Я сейчас такое дыхну тебе – зашибёшься. Ты высоко стоишь? В кресле лежишь. Ну слушай. Подними голову и слушай. Я сто миллионов потерял… Ты чего молчишь? Зашибся! Затылком!.. Ха- ха! Я же тебе говорил! Ну слушай, я тебе еще такое скажу! Приподними голову. Поднял? Так слушай: я эти мани нашёл! Ха- ха!.. Ты чего молчишь? Ушибся? Жорик, аллё?.. Это не Жорик?.. А кто ты? Аделаида Павловна, из налоговой полиции! Жорик сидит у вас, о налогах беседует?! Нет, я не господин Холерин Валерий! Я незнакомый человек. Я юный подросток. Телефон на дороге нашёл и звоню наугад – к вам попал. Прощайте, тётя, я к маме побежал. Адью, мадам. Вас мне только не хватало.

Дылда воровато осмотрелся и в быстром темпе покинул зал.

– Да- а, много бандитского жулья развелось в наше время, – провожая его неприязненным взглядом, задумчиво промолвил многоопытный старичок.

– Есть и другие жулики, шарлатаны, – лукаво щурясь, усмехнулся старичок. – Слыхал я, что в деревне Чувырлино живёт- процветает один экстрасенс- самоучка. Он лечит и настоящих и мнимых больных ногами. Пациент стоит перед ним на коленях, а он, удобно развалясь в кресле, трёт стопой его лицо и остальные части тела.

– А в одном конце тундры молодой шаман лечит от лишнего веса и жира. Лечит оригинально, – приготовился смеяться молодец. Сажает толстых в яму, кормит снегом, и кости мамонтов обгладывать даёт. Заставляет их петь песни о родине и свободе и крутит ручку сирены над их головами, её воем нагоняя на них смертельную тоску. Все, кто у него лечился, всю оставшуюся жизнь страдают дистрофией.

– А я слыхал, – вступил в разговор мужчина в шляпе,– что один дед из Омска своей задницей излучает электромагнитные волны и издаёт весёлые звуковые шумы, лечебные. Выставит её перед слушателями, водит вправо- влево – и лечит, лечит. Многим, говорят, помог.

– А вот ещё был случай с неизлечением от недуга, – поддержав мужчину в шляпе икающим смешком, весело заговорил старичок, но его перебила секретарша, громко объявив:

– Суд скорый и правый по поводу жестокого изнасилования – начинается!

– Не было никакого изнасилования! – угрюмо возразил ей Лаврик.

– Минуточку! Погодите! Прежде чем начать судилище, выслушайте меня, пожалуйста! – выскакивая на сцену, прокричал полненький, неинтеллигентного вида гражданин. Подбежав к судьям, он, нервно разглаживая ладонью непослушные волосы на голове, жалобно проныл: – Я прошу срочно, пока не поздно, меня выслушать! Выслушать и помочь, пока я не сошёл с ума или не учинил самому себе суицид!

– Мы слушаем вас, Аристарх Власович, – кивнул ему прокурор Лапоть- Дамский.

– Вы меня знаете! Да, я Хворостинкин Аристарх Власович – сокрушённо мотнув головой, представился залу гражданин. Поднеся к лицу платок, он издал носом протяжный грубо пукающий звук, вызвав иронический смех в зале. Сунув платок в карман, он трагическим голосом произнёс: – Я расскажу вам о своём горе! От меня ушла жена! Ушла в проститутки!

Не обращая внимания на взрыв хохота в зале, трясясь всем телом, Аристарх Власович в голос зарыдал. Публика среагировала ещё более мощным взрывом хохота. Лишь несколько сердобольных женщин и все члены семьи Недотрогиных с соболезнующим пониманием покачали головами и принялись сердито перешёптываться.

Издав ослиный крик, какой тот делает, когда набирает в лёгкие воздух, Хворостинкин с шипением выдохнул его, помотав головой, и снова обратился к залу:

– Она ушла!.. – он всхлипнул и опять собрался зарыдать, но судья Плетюганов поспешно окликнул его:

– Успокойтесь, Аристарх Власович! Расскажите всё с самого начала! Объясните причину, из- за которой ушла от вас Красава Путятишна.

Все уставились на секретаршу. Та, покраснев от стыда, низко склонила голову.

– Всё началось с того, – судорожно вздохнул Аристарх Власович, – что одна знакомая бабка шепнула мне, что мол, я, милок, пока отлучаюсь в командировки, моя благоверная и нежно любимая супруга общается с другими мужчинами. Ну я, конечно, вспыхнул гневной яростью и решил подсидеть жену с любовником и свирепо наказать их. Две недели тому назад я, предупредив жену, что уезжаю в длительную командировку, погулял по селу и вернулся домой. Спрятался в шкафу и стал ждать. Вскоре пришла жена, и тут же в дверь постучали. Супруга открыла её и впустила в прихожую мужчину, не стану называть его имени… Он, даже не поздоровавшись, сразу принялся склонять мою жену к измене. “Ага, голубки! Сейчас я вас изобличу с поличным! – мстительно подумал я, в щелку наблюдая за ними. – Ух и бить вас буду!” “Вы что себе позволяете! – возмутилась моя жена. – Это же подло и безнравственно!” “Нет же никого! Муж надолго уехал! – дрожа от нестерпимого желания воскликнул он. – Ну давай попрелюбодействуем! Стань, пожалуйста, на часок женщиной легкого поведения. Я тебя умоляю!” – “Уходите! Я вас слушать не желаю!” – с презрением потребовала жена. “За любовь я вам заплачу пятьсот тысяч!” – достал из кармана толстый портмоне соблазнитель. “Негодяй! За жалких пятьсот тысяч мою красавицу жену купить хочет!” – вскипел я в шкафу. “А ну, уходите, или я вызову милицию!” – упрямо требовала жена моя, указывая рукой на дверь. “Шестьсот тысяч!” – вскричал подонок. “Погоди немного, сволочь, я засуну их тебе в одно укромное место!” – кровожадно пообещал я ему, грозя пальцем в щель. “Миллион!” – “Нет!” – “Десять миллионов!” – повышал ставку проклятый подлец. “Вон?” – “Пятьдесят!” – “Я вам сказала: уходите! Напрасно стараетесь!” – твердо стояла на своём жена. “Сто миллионов за ночь любви!” – с азартом воскликнул соблазнитель. “Торгаш! Часа ему мало! Ночь ему подай!” – злобствовал я в шкафу. “Вы мне надоели!” – устало вздохнула жена моя – Красава Путятишна. “Двести миллионов!” – не мог остановиться подлец. “Двести миллионов! – почувствовал я некоторую нерешительность, задумался. – На эту сумму можно… Нет, мало. Правильно делаешь, Красава. Не соглашайся. Набивай цену дальше!” – “Четыреста миллионов!” “Такие деньги! Соглашайся, жена!” – затомился, заметался я в тесном шкафу. “Нет, нет и нет! – стойко упрямилась Красава. – Я мужу своему верна!” “Да хрен с ней, с верностью! – беснуюсь я. – Соглашайся! Хватит вредничать!” “Миллиард!” – взвыл подлый торгаш. “Проваливайте к чёрту! – с непоколебимой холодностью ответствовала к моему разочарованно жена. – Я мужа своего люблю и буду до конца жизни ему верна?” “К чёрту мужа, то есть меня! – стал я биться головой о свой кулак. – Соглашайся, дура! Я всё прощу! Такие деньги! Такие деньги!.. Пятикомнатная квартира с джакузи в ванной, дача, машина, отдых на Гаваях… Соглашайся, дура, а то останемся ни с чем, как та старуха у разбитого корыта!” Соблазнитель, заламывая руки, стал метаться по прихожей. “Точно, деньги у него кончились!” – с гневом подумал я. “Вон отсюда!” И я не выдержал, выпрыгнул из шкафа. Жена и почитатель продажной любви, увидев меня, остолбенели. “Здравствуйте. Стойте, стойте, не стесняйтесь! – успокоил я его, готового упасть в обморок. – Беседуйте! Я вам не мешаю! Я ухожу! – сам тихо шепнул на ухо Красаве: – соглашайся! Я не возражаю! Такие деньги!” – “Ах, какая низость! Значит, ты устроил засаду на меня! Значит, ты не доверял мне! – со слезами на глазах, с обидой в голосе вскричала Красава. – Продать меня решил! На большие деньги позарился! Всё! Ухожу в проститутки! Ты этого хотел! Что ж, пусть будет так! Прощай!” Она дала соблазнителю пощёчину, мне – две, и ушла, хлопнув дверью. Я пинками помог ему тоже уйти…

Хворостинкин всхлипнул, стал тереть кулаком глаз. Скулящим голоском пропищал:

– Виноват я! Алчность разум помутила! Подонок её домогался, любовь покупал… А она вела себя достойно… Недостойно я себя вёл!.. Каюсь, инстинкт наживы взыграл. Святое продать хотел. – Аристарх Власович подбежал к столу и, рухнув на колени, обратился к смущённой Красаве Путятишне:

– Прости меня ради Бога! Да, я заслужил презрение! На всю оставшуюся жизнь это будет мне уроком! Прости и вернись домой! Я искуплю свою позорную вину!

– Только не деньгами, – тихо заметила Красава Путятишна.

– Да, да, не деньгами, а делами! – и любовью! – поспешно согласился Аристарх Власович. Он встал, разрыдался в голос, закрыв лицо ладонями, подошёл к понурому Лаврику и опёрся локтями в его плечи. Лаврик отстранился от него, и он, потеряв равновесие, боднул парнишку в спину; выпрямился и, протянув к судьям руки, вскричал:

– Осудите меня как следует! Я заслужил самой строгой кары! Я чуть сутенёром собственной жены не стал! Вот как я низко пал!

– Хорошо, мы строго осуждаем вас, Аристарх Власович, за опрометчивый поступок! – постукивая пальцами по столу, громко произнёс судья Кнутов, – постарайтесь в дальнейшей жизни доверять супруге.

– Аристарх, иди домой, – пряча от всех глаза, обратилась к мужу Красава Путятишна. – Дома поговорим.

– Ты прощаешь меня, дурака? – с надеждой спросил Аристарх Власович. Не уйдёшь в проститутки?

– Прощаю. Иди. Я остаюсь с тобой. Жди меня дома.

– Браво, Хворостинкина! Браво, Красава Путятишна! – поднявшись со своего места и захлопав в ладоши, крикнул Сидор Карпыч. – Вы достойнейшая женщина!

Весь зрительный зал с шумом встал и, выкрикивая слова восхищения к секретарше, громко стал аплодировать.

– Я горжусь тобой! – тоже аплодируя, вскричал Хворостинкин, искренне радуясь за жену.

– Какая благородная женщина, – с доброй улыбкой на устах буркнул прокурор Лапоть- Дамский. – Уважаю.

Красава Путятишна, не выдержав так сразу навалившееся бремя славы и почёта, вскочила с места и убежала за кулисы. Муж последовал за ней.

– Ну что ж, продолжим суд скорый и правый! – обратился к зрителям судья Кнутов, не дожидаясь, когда хлопки окончательно сникнут. – В суд поступило заявление от девицы Недотрогиной Джульетты о заманивании её в лес с целью склонения к порочному прелюбодеянию в особо непристойных формах неким Романом Жуановичем де Мопассаном по кличке Ромео. Джульетту Недотрогину вы, граждане, все знаете. А вот этого молодца – нет. Ты кто такой? – Повернулся он к Лаврику.

– Встаньте, встаньте, подсудимый, – подвигал рукой снизу вверх судья Плетюганов.

“Ну вот и мои муки начались, – томясь душой, поморщился всем лицом Лаврик. – Вот вляпался в унизительный позор. И как теперь из него выкрутиться?”

Он медленно встал.

– Ты кто такой? – ещё более суровым голосом спросил судья Кнутов.

– Вы же сами сказали, – чуть слышно пролепетал Лаврик, – я – Роман де Мопассан, товарищеская кличка Ромео… Не надо смотреть на меня обвиняющим взглядом, вы ещё не доказали мою вину.

– Но вы же по мужской сексуальной надобности заманили девушку в лес! – возразила Лаврику судья Нагайкина.

– Ни в коем случае, – в свою очередь возразил ей Лаврик. – Только с целью лёгкого флирта.

– Вы где живете? – задал вопрос прокурор.

– В Омске.

– А здесь что делаете?

– Здесь я проездом. Еду в одну деревню к брату картофель копать.

– Картофель копать еще рано.

– А я не спешу. Подожду, пока он подрастет.

– Ну что ж, молодец, устроим мы тебе показательный поучительный суд, чтобы остальным развратникам неповадно было! – многообещающе погрозил Лаврику пальцем прокурор.

“Фу, как неприятно вокруг, – окинув тоскующим взглядом зрительный зал и, не найдя ни одного дружелюбного лица, совсем сник Лаврик. – Да, устроят они мне физическую расправу. Эт точно”.

Дальше судебное заседание продолжилось по ему одному известному сценарию: первым рассказал о прелюбодейном происшествии Лаврик.

– Расскажите, гражданин де Мопассан, как всё было, – потребовал судья Кнутов. – Говорите правду, ничего не утаивая. Мы всё равно докопаемся до истины.

Лаврик, не отрывая взора от окурка, раздавленного в шаге от его ног, начал свой полный комедии и трагедии, рассказ:

– Ну иду я по улице, на столбах объявления читаю о судебных увлекательных зрелищах на ближайшие дни. Вдруг вижу – девушка толстенькая идёт, удобненькая такая красавица. Как же с ней не познакомиться?.. «Здравствуй, чудо- девица», говорю я ей. “Здравствуй, добрый молодец”, – отвечает она, весело улыбаясь. Было очень жарко, и мы, оживлённо беседуя о том и о сем малозначащем, пошли на озеро купаться. Искупались как следует и стали гулять по полю, я сам по себе, она тоже отдельно. Опять жара пригрела. Я зашёл в лес – Джульетта поступила так же. Я сказал ей, что очень приятно от солнечного пекла в лесу прятаться. Она согласилась с моим мнением. И только я хотел ещё что- то сказать, как внезапно на нас напали Джульеттины родители и другие люди. Я испугался и вскарабкался на дерево. Угрожая страшной расправой, стреляя из ружья, папаша Джульетты вынудил меня слезть с дерева, вместе с мамашей избил и насильно привёл сюда, как бычка на бойню. За что били? Я ни в чем не виноват, и выражаю свой пламенный протест.

– Подсудимый, вы всё, без утайки, рассказали от самой встречи с жертвой и до привода вас сюда? – строго спросила судья Нагайкина.

– Как на духу, – утвердительно кивнул Лаврик.

– Значит, вы не признаёте себя виновным и ничего уголовного не совершали?

– Не отрицая факта общительного с применением лёгкого флирта контакта с Джульеттой, я утверждаю, что больше ничего предосудительного, непристойного не было, – разведя в стороны руки и пожав плечами, ответил Лаврик.

– Значит, в лес вы девушку не заманивали? – пристально посмотрел на Лаврика судья Плетюганов.

– Ни в коем случае. Она сама туда вошла. Со стороны родных Джульетты послышались гневные проклятия в адрес “насильника”.

– Сядьте пока, обвиняемый. Мы ещё потом расспросим вас кое о чем, – указав рукой на лавочку, приказал Плетюганов. Лаврик, облегченно вздохнув, сел.

Суд (ПРОДОЛЖЕНИЕ)

– Соблазнённая Джульетта Недотрогина, – обратился судья Плетюганов к потерпевшей, – встаньте и расскажите нам обо всём, что произошло.

– Я ещё непорочная, – со стоном всхлипнула девушка и несколько раз шумно вздохнула, волнуясь мощными грудями.

– Поведайте, ещё непорочная Джульетта Недотрогина, всё, ничего не скрывая.

– Я не хочу, я боюсь, – вставая, снова всхлипнула девушка.

– Вам уже никто и ничто не угрожает, – успокоил её судья. – Вы под защитой народного закона. Рассказывайте.

– Я иду, – прижав ладони к глазам, простонала Джульетта, – Он подошел… познакомились… Ромео… озеро… купались… гуляли… разведчик… герой… награды, медали… Потом лес… “Мы погрузимся в бесконечный восторг… в нирвану… упорхнём в маняще- таинственные дали… в рай… всеобъемлющая любовь… проникновенная”. Поцеловал… обнял… хотел на землю… “Лови его!” Стреляли… Я больше не могу, – расплакалась девушка и упала на стул, жалобно закряхтевший от большого веса.

Скуляще запричитали мамка, тётка, бабка, сестрички и ещё несколько близких и дальних родственниц, заскрипел зубами папка.

“Ой, к худу это, её признание”, – качая головой, подумал Лаврик.

– Кстати, Сидор Карпыч, вы опять с ружьём? – обратился судья Кнутов к Македонову.

– Да, как и в прошлый раз, когда ловили Ваньку, оно приняло активное участие в задержании насильника, – показывая ружьё, с гордостью ответил Сидор Карпыч.

– Хорошо. Отдайте его секретарше… Вот она вернулась. Македонов поднялся на сцену и положил ружьё на стол.

– Так. А сейчас, – заглядывая в лист бумаги, медленно произнес судья, – мы…

Тут вскочила мамка Джульетты и, указывая рукой на Лаврика, гневно закричала:

– Этот негодяй начитался бессовестных книжек, насмотрелся развратных фильмов, набрался преступного опыта и решил увести мою доченьку в лес! Там на укромной полянке напал на нее и пытался варварски завладеть ею! Вовремя мы подоспели и спасли беззащитную девочку! Надругаться над ней – вот что хотел совершить этот подонок! Эта мелкая, лживая особь? Засудите его по всей строгости! – Мамка поперхнулась, всхрапнула и села, тонко подвывая. Родня разноголосо поддержала её.

– Что вы на это скажете, подсудимый Ромео? – сурово полюбопытствовал судья Кнутов.

– Если маленько уточнить, то… кое- что было. – Я чуточку не прав, не досказав кое- что, – низко склонив голову, ответил Лаврик. – Но я отметаю все обвинения в том, что варварски домогался любви Джульетты.

– Это мы проверим, – снова посмотрел в лист бумаги судья. – А сейчас мы расспросим главного свидетеля. Мальчик, встань! – обратился он к пацану лет тринадцати. – Ну- ка расскажи нам всё, что ты видел и слушал. Что интересное ты заметил в поведении Ромео и Джульетты? Назови своё имя.

– Гаврюха Нюхов я! – смело встал и представился мальчишка.

– Давай, Гаврюха, излагай всё, – кивнул ему Кнутов.

– Они, Ромео и Джульетта, пришли на озеро. Толстуха сразу платье стала снимать через голову, – с иронией в голосе заговорил Гаврюха. – Пуговицы на голове расстегнула и тянет платье вверх. А они на затылке за волосы зацепились, и рукава в локтях не проходят. Она платье вверх и вниз дёргает – а оно не идёт. Мучилась, мучилась, пока ей Ромео не помог, плотно прижимаясь к туше. Потом они долго купались, резвились, тискались. Всю воду в озере замутили, паразиты…

– Мальчик, не ругайся! – постучала карандашом по столу судья Нагайкина.

– Хорошо, – отмахнулся от неё Гаврюха. – Потом преступник Ромео…

– Сам ты преступник! – возбужденно перебил пацана Лаврик.

– …снова, горячо тиская, – не обратив на него внимания продолжил Гаврюха, – помог Джульетте надеть платье, долго застёгивал пуговицы, половину оторвал. Можете проверить, если сомневаетесь в моей правдивости. Проверьте.

Мамка и тётка Джульетты принялись щупать платье на спине девушки. Удостоверившись в правде сказанного, издали горестные стоны, родственники хором всхлипнули.

– Ну вот видите! – не соврал я! – торжествующе воскликнул Гаврюха и продолжил рассказ. – Ну, значит, оторвал он ей все пуговицы, и пошли они в поле. Долго любовались баранами. Налюбовавшись баранами, они, напевая, стали рвать цветы; сплели венки и напялили их друг другу на головы. Затем, крепко обнявшись (стоны среди родных Джульетты), громко расхваливая друг друга, они продолжили интимное гуляние; приблизились к лесу. Этот плюгавый Ромео всё норовил поцеловать толстую Джульетту, но из- за своего маленького роста никак не мог дотянуться до её лица. Тогда он стал подпрыгивать, как козёл, чтобы на лету поцело…

– Врёт он всё! – вскочив с лавочки, прервал мальчишку Лаврик. – Не прыгал я, как козёл!

– Гаврюха Нюхов, говори правду! – строго предупредил пацана судья Кнутов. – Проще говори, не преувеличивай.

– Хорошо, постараюсь, – согласился Гаврюха и продолжил красочно привирать, – может, Ромео и не прыгал – Джульеттин зонтик подглядывать мешал, а вот то, что он вился вокруг неё, это точно. Всё вьётся вокруг неё, ножками дрыгает, стрибает, как тот министр танцев в фильме “Золушка”. Дрыгает ножками, будто пытается штаны скинуть, словно что- то мешает ему, как тому плохому танцору, которому эти … мешают. Стучит ножкой и пристаёт к девке…

Зрители весело рассмеялась,

– Врёт он всё! Не вился я и не танцевал! – не выдержав насмешливого издевательства, снова вскочил Лаврик и шагнул к краю сцены. – Я тебе, сопляк, уши оторву, брехло!

– Я те оторву! Паршивец ты эдакий! – заступился за Гаврюху Сидор Карпыч – Ишь, приехал портить наших девок, да ещё права качает!

– Да я сам ему уши порву! – отважно вскричал Гаврюха. – Боялся я его! Пошли за угол один на один! Пошли! – задиристо позвал он Лаврика. – Пошли без свидетелей!

– Идём! Сейчас я отделаю тебя, как цуцыка! – смело принял вызов Лаврик.

– А ну сядьте! – свирепо рыкнул прокурор Лапоть- Дамский, – Развоевались! Цыц оба!

– Свидетель, продолжайте рассказ, но выражайтесь культурно, вежливо, – предупредил Гаврюху судья Кнутов.

– Хорошо, – хитро ухмыляясь, пообещал тот и продолжил врать: – Стрибал, значит, Ромео ножками и говорил, говорил, хвалился Джульетте о своих подвигах, вешал ей лапшу на уши. Пищал: “Я должен вас со всех сторон созерцать! Восторгаться вами. Я, мамзель, необъяснимо влюбчив в толстых девок. Вы так приятно заманчивы. Хочу неотразимо обаять вас. Вволю поиметь вас. Вы так магнитно заманчивы”. А Джульетте, дурочке, радостно слушать. Таких возвышенных слов она никогда не слыхала. Улыбается, хихикает. Один раз Ромео на колени рухнул, прижал свои руки к груди, а затем протянул их Джульетте и лопочет, домогается согласия на объятия с поцелуями. А ей так смешно стало, что она чуть на него не упала. Представляете: туша в сто пятьдесят килограмм упала бы на вас. А этого тощего Ромео она бы просто раздавила, что из него кишки повылазили бы.

Лаврик и вся Джульеттина родня дружно возмутились откровенным издевательством. Теперь уже Степан Пантелеймонович, папка девушки, пообещал оторвать уши Гаврюхе.

– Ну врёт же он всё! Ну не было ничего того, что он тут красиво плёл! – кипел возмущением Лаврик. – Да сочиняет он всё!

– Свидетель, не ври! Я лишу тебя слова, если ты будешь оскорблять попавшую в беду девушку! – строго, с укором качая головой, посмотрел на подростка прокурор.

– Ладно, – кивнул Гаврюха. – Затем Джульетта, прикрываясь от солнца зонтиком, пошла вперёд, важно так, как верблюд, а Ромео, как осёл, засеменил за ней, клянча разрешение на проникновенную любовь…

Он умолк, пережидая ехидный смех в зале и возмущённые стоны родных девушки.

– Я попрошу? – снова возмутился Лаврик. – Граждане судьи, ну он же просто оскорбительно издевается над нами! Совсем оборзел этот фраеренок! Примите меры!

– Мальчик, тебе было сказано: не сочиняй! – рассерженно пробасил прокурор. – Настоятельно рекомендую не обзывать жертву покушения на насилие и обвиняемого в покушении. Ты искажаешь истину происшествия.

Гаврюха отмахнулся от прокурора, как от назойливой мухи, и продолжил увлекательный рассказ:

– Так они, как гусыня с петушком, с венками на головах, восторгаясь свободой и всякой природной всячиной, зашли в лес. Я слышу – борьба началась. Вижу – он приступил к совершению насилия: одной рукой силится повалить её, а другой рукой платье пытается сорвать; освирепевшим взглядом пошарил вокруг: мол, нет ли кого. Я, чтобы он не заметил меня, великолепным броском швырнул себя под куст. Поднимаю голову и вижу – гнёт Ромео Джульетту к земле и натужно пищит: “Не соблаговолишь ли, любезная чаровница, упасть на мягкую травку? Я овладею тобой. Хватит тебе непорочной девкой ходить”. Призвал к измене Родине: за рубеж приглашал ехать. Там, мол, хорошо, прекрасно.

– Я жёстко протестую! – дрожа от злости, вскричал Лаврик. – Я, граждане судьи, предупреждаю, что если этот наглый мальчиш- плохиш не перестанет врать, то я больше не скажу ни слова! Уймите этого ребятёночка!

– Мальчик, заканчивай побыстрее свой рассказ! – раздражённо приказал Гаврюхе судья Кнутов.

Гаврюха лукаво поморщился и продолжил:

– Поглядел я на это дело – и понял: пора бежать в село за подмогой, а то вот- вот совершится преступление. Понёсся я в Тёщино прямо к дому Джульетты. Вызвал её мамку с папкой и объяснил им суть происходящего в лесу. Они подняли такой вопль, что вся их родня сбежалась, – и все толстые как один. Вы поглядите на них, – показал Гаврюха пальцем на сидящих в первом ряду Недотрогиных. – Все толстые, круглые, как кадушки. Стране трудно сейчас, многие недоедают, а они жрут всё подряд. И куда столько лопают! Разве можно столько жрать!

Все, кроме обиженной семьи Недотрогиных, расхохотались.

– Уважаемые судьи! Разрешите мне ему уши надрать! – пылая гневом, вскричал папка Джульетты. – Не едим мы много! Просто у нас порода такая – толстая!

– Жрут, лопают, – сварливо буркнул Гаврюха и, не обращая внимания на угрозы Степана Пантелеймоновича, продолжил давать свидетельские показания: – Во- от, орут они хором, как свиньи недорезанные, как будто уж горе там такое. Не велика беда, если обгуляют девку. Взрослая уже. Засиделась.

– Вот молодой, да ранний! – вскакивая с места, взбурлил Степан Пантелеймонович. – Где же этот вьюнош так хамски рассуждать научился?! В школе его бессовестному невежеству научили?! Да так не всякий взрослый рассуждать осмелится! В пьяном виде разве!

– Мальчик, последнее тебе предупреждение! – погрозил Гаврюхе кулаком судья Плетюганов. – Свидетельствуй дальше в вежливой, уважительной форме!

– Ну ещё народ собрался, – равнодушно выслушав судью, продолжил мальчишка, – и повёл я их в лес на место любовных страстей. Подбегаем мы и видим: Ромео на Джульетте повис, целуются они взасос. Спрыгнул он с толстухи, отошел на три шага, и с разгону прыг снова на неё – и чмок, чмок в пышные щеки. Она же твердо стоит на своих ногах, как памятник. Прикрылась от солнца зонтиком. Придурок Ромео соскочил с неё и жеребцует: то с одного бока, то с другого наскакивает. Задирает ей платье и пытается повалить.

На горестные стенания Недотрогиных зал ответил язвительным смешком.

– Ну, гадёныш, погоди! Я за всё рассчитаюсь с тобой! – скрипя зубами, пообещал пацану Лаврик.

– Тут мы их и окружили, – показав ему фигу, весело повысил голос Гаврюха. – Наше внезапное появление произвело на Ромео и Джульетту ошеломляющее впечатление. Они, ойкая и охая, упали на траву. Потом Ромео спохватился и с кошачьей ловкостью на дерево залез. Скулит на макушке. Первобытный страх его обуял. Минуту назад героем- любовником был – и вмиг преобразился: на перепуганную обезьяну стал похож! Ха- ха- ха! Ни разу за свои тринадцать лет я так не смеялся! Ха- ха- ха!

– Продолжай, продолжай, – выказал нетерпение Кнутов.

– Потом Сидор Карпыч ружьё принёс и Джульеттиному папке отдал. Тот стрельнул в насильника и чуть своих не поубивал. И меня тоже. Мазила пузатый. Разъелся…

– Этот белобрысый говнюк меня достал! – взорвался гневом Степан Пантелеймонович, и, вскочив, со скоростью гусеничного трактора, громко затопал к наглому подростку. – Сейчас я его побью! К чёртовой матери такого свидетеля!

Гаврюха отбежал по проходу к центру зала и стал спокойно поджидать толстяка; потом с укором крикнул ему: “Я вашу дочуру от позора спас, от пожизненного бесчестия, а вы меня побить за это хотите! “Отблагодарить” за добро!

– Я тя за издевательство наказать хочу! Достал! – зло возразил Степан Пантелеймонович, сворачивая в проход. – За то, что чужую беду в шумный балаган превратил!

– Степан Пантелеймонович, успокойтесь! Вернитесь на место! – окликнул Недотрогина судья Кнутов. – Всё! Больше мы юного свидетеля слушать не будем! Он всё сказал! Вернитесь, Степан Пантелеймонович.

Недотрогин, медленно остывая, пообещав Гаврюхе непременно проучить его, подлеца, пошёл назад.

– Эй, жрецы закона, я ещё не всё рассказал! – поднял руку Гаврюха. – Только половину!

– Потом доскажешь, – отмахнулся от него судья. – А пока сядь и помолчи.

Гаврюха, самодовольно улыбаясь, пожав протянутые руки своих дружков- озорников, вернулся на своё место.

Судьи принялись оживлённо шептаться. Зрители обменивались весёлыми мнениями, обсуждали “показания” юного свидетеля. Гаврюху окружили его дружки- озорники и, лукаво поглядывая то на Лаврика, то на тихо хныкающую Джульетту, стали высказывать ехидно- бесцеремонные реплики в адрес соблазнителя и его наивной жертвы и язвительно похахатывали. Судьи покивали головами в знак согласия, и Кнутов вновь обратился к подсудимому:

– Встаньте, Ромео. Ответьте ещё на несколько вопросов.

Лаврик встал. В первый раз за всё время судилища он мельком взглянул на несбывшуюся любовь свою, несравненную и необъятную Джульетту, увявшую, поникнувшую от стресса и громкого позора, с досадой подумал: “Гад народ! Никуда от него не скроешься! Даже в лесу. Ух, эти вездесущие, любопытные пацаны! Вредители!” Он с демонстративным равнодушием посмотрел на Гаврюху и его дружков, строивших ему гримасные рожи, и уставился в потолок.

– Неоспоримо обвиняемый в покушении на насилие в отношении девицы Недотрогиной, – сурово уставился на Лаврика судья Кнутов. – После ваших признаний и свидетельской речи ребёнка мы в искренности ваших слов засомневались. Поэтому говорите правду и ничего кроме правды.

– Я и говорил правду! – возразил судье Лаврик. – Это свидетель – засранец – врал безбожно.

– Сам ты засранец! – взвился над стулом Гаврюха и, потрясая кулаком, свирепо пообещал Лаврику: – Ну, гад залётный! За засранца ответишь особо!

– А ну цыц, герой! – рыкнул на мальчишку прокурор, хлопнув ладонью по столу. – Угомонись, задира! А то лично выведу тебя вон.

Гаврюха, сердито бурча под нос, сел.

– С показаниями свидетеля Нюхова я не согласен, – глядя на Кнутова, твёрдым недовольным голосом обратился к нему Лаврик.

– С чем именно не согласны?

– Я, например, не призывал Джульетту изменять Родине. Не убеждал её уехать со мной за границу. Спросите у неё, и она подтвердит.

– Он ещё жертву, нашу любимую девочку на помощь призывает! – гневно вскричала тётя Джульетты. – Какой наглец! Фу, гадкий! Откровенно криминальный тип! Как он решился силой обесчестить такой нежный, пышный цветочек, ангелочка с голубыми глазками, надругаться над юной, целомудренной девочкой! – уму моему не понять! Строго надо покарать греховодника, распутника, чтобы у других охота на подобное не возникала.

– Обещаю вам: мы докопаемся до истины и, как следует, накажем виновного, – кивнул тёте судья Кнутов и обратился к Лаврику: – Ну что ж, гражданин де Мопассан, пока не докажем вашу вину, будем продолжать разбирательство. Объясните, Ромео, зачем вы вставали перед Джульеттой на колени и умоляли о чём- то? Соблазняли её?

– Я на колени не вставал, – отвёл взгляд в сторону Лаврик.

– Ну как не вставали? Мальчик всё видел.

– Я в одном месте споткнулся и упал, а подглядывающему деточке показалась, что я на коленях стоял.

– А зачем ты, негодяй, грубо обнимал нашу доченьку и целовал её? – грузно поднялась со стула и тонко взвизжала мамка Джульетты. – Весной Ванька Встанькин заманил её на опушку леса и там нескромно приставал к ней! Летом Панька Дрянькин увел Джульетточку в тот же лес и силой домогался дружбы, трижды пытался обнять её! А сегодня этот подлец городской, – указала она на Лаврика, – решил воспользоваться неопытной доверчивостью доченьки моей и опозорить её на веки вечные. Он почти овладел ею, почти добился своего, когда мы подбежали и спасли мученицу. Он же…

– Вы меня на нервный понт не возьмёте! Не овладевал я, не добился ничего от Джульетты! – перебил мамку Лаврик. – Не было ничего такого – неисправимого! Я только притулился к её мощному стану, чтобы поддержать, – споткнулась она и собиралась упасть. “Обнял!” Попытайтесь обнять её – не получится,

– Точно! – поднял руку сидящий слева от Гаврюхи Ванька Встанькин, семнадцатилетний разгильдяй. – Попробовал я обнять Джульетту – куда там! Она же в талии не менее двух метров в охвате.

– Я тоже пытался потискать её. Не получилось, – поддержал Ваньку, сидящий справа от Гаврюхи, Панька Дрянькин, совершеннолетний лоботряс. – Её обнять удастся только в том случае, если, сцепившись руками, это сделают два мужика.

– Уы- ы- гы- гы- гы- и- и ! – усиленно захныкала униженная Джульетта. – Мамки- няньки кинулись успокаивать её, проклиная бессовестное молодое поколение мужского пола.

– Эй, юнцы, не издавайте громкие голоса! – строго посмотрев на Ваньку и Паньку, потребовала судья Нагайкина. – Ваня Встанькин и Пантелей Дрянькин, сидите и молчите. Понадобитесь – мы обратимся к вам.

– И откуда только берутся эти бандиты- вредители, насильники! – не выдержав, вскочил с места Степан Пантелеймонович. – Сволочи! Вот ты, каналья, откуда взялся? – клокоча гневом, крикнул он Лаврику.

– Я же говорил, – пожал плечами Лаврик. – Я из недр города Омска выходец… Ну что вы мечитесь, папаша. Ведь ничего непоправимого не случилось. Радуйтесь. Что вы из невинных увлечений молодых трагедию делаете.

– Если вы, обвиняемый, считаете себя невиновным, тогда зачем на дерево полезли? – задала вопрос судья Нагайкина.

– Испугался я внезапно налетевшей озверелой толпы, – передёрнулся всем телом Лаврик. – Дюжина орущих толстых людей на меня набросилась. И я из чувства самосохранения полез на дерево.

– Роман Жуанович де Мопассан, – пристально посмотрел на Лаврика судья Плетюганов. – Странные у вас имя, отчество и фамилия. Вы, молодой человек, какой национальности?

Весь зрительный зал внимательно затих.

– Мой незабвенный предок Жан Жуан в де Атос де Портос де Арамис де Мопассан – француз – в 1812- ом году войной пошёл на Москву. Император Наполеон руководил войной. Много беды несло на Русь это нашествие. Пол- Европы участвовало в нём. Помните побоище под Бородином. Москву взял в плен мой предок… А потом, под Малоярославцем побили нашествие русские полки под командованием Кутузова. В этом жестоком бою мой приснопамятный предок попал в плен. Так и остался жить в России. Женился на деревенской девке Акулине – и пошли от них дети, внуки, правнуки де Мопассаны. А в 1976- ом году я родился и благополучно дожил до девятнадцати лет.

– И стал преступником. Пойман с поличным на поле любовной брани и отконвоирован в народный суд села Тёщино, – съязвил кто- то из зала. – Достойный потомок своего предка.

Зрители с нескрываемым интересом смотрели на соблазнителя французских кровей.

– Значит, вам, французам, надавали по соплям в России! – с торжествующим злорадством воскликнул Сидор Карпыч.

Все в зале патриотично рассмеялись.

Лаврик пожал плечами, разведя в стороны руки, – мол, уж что было, то было, ничего тут не возразишь.

– Скажите, Роман де Мопассан, а родственники у вас есть во Франции? – полюбопытствовала судья Нагайкина.

– Конечно есть, – восторгаясь своей лживой сообразительностью, ответил Лаврик. – Фамилия де Мопассан во Франции довольно распространена. Есть де Мопассаны писатели, политики и просто богачи.

– Они вам пишут?

– Конечно. Они давно знают, что во глубине сибирских руд существует представитель их благородного рода. На родину зовут. Там мне старинный замок завещан. Вот женюсь и уеду во Францию с молодой женой.

– А раньше почему не уехал? – спросил Сидор Карпыч.

– Мама одного не пускала, – упивался ложью Лаврик.

– Она что, не хочет уехать во Францию?

– Ни в какую. Говорит: “Не нужен мне берег турецкий и Франция мне не нужна”.

– Вот видишь, какая у тебя мать – патриот, – с укором покачал головой Сидор Карпыч. – А ты, мало того, что преступник, так еще и предатель – Родину в час испытаний роковых покинуть хочешь.

– Так я вернусь! – вскочил с лавочки Лаврик. – Я обязательно вернусь. Я во Францию только поинтересоваться западным образом жизни хочу съездить, да наследство получить – пять миллионов франков.

– У тебя там… и наследство есть? – возбуждённо спросил Степан Пантелеймонович.

– Ну да, – продолжил изощренно врать Лаврик. – Я мечтаю поехать туда с молодой женой, взять миллионы и вернуться домой, в Сибирь.

– А если мы женим тебя на нашей Джульетте? – заинтересованно воскликнул Степан Пантелеймонович. – И забудем случившееся недоразумение!

– Да. Если женим! – поддакнул Сидор Карпыч. – Ты, Ромео, как, не против? Свадьбу на всё село…

– Да врёт он всё! Он на француза похож, ну как баран на козла! – испортив надежду Лаврика на свободу, задиристо вскудахтала тётка Джульетты. – Врёт он, молодец этот! А вы и уши развесили! Кацап он чистокровный! Где вы такого беленького, синеглазого француза видали?

– Не верьте этому жулику, пакостнику, нечестивцу, распутнику! – поддержала тётку бабка Джульетты. – Он самый что ни на есть природный русак от макушки до пят!

– Да француз я, француз! – отчаянно стал убеждать их Лаврик. – Наполовину! Наполовину я француз – а наполовину русский! Породнились предки. И как парень особо благородных французских кровей, я весьма галантен ко всем…

– А насильственные шуры- муры на лесной полянке? – ехидно прищурив один глаз, будто целится, перебил Лаврика молодец с подло- разбойничьим лицом. – Тисканье девки, борьба?

– Никаких шур и мур не было, – морщась от досады, ответил ему Лаврик. – Мы просто беседовали. И тут Джульеттина родня напала. Ой как кричали, как ругались! Приняли меня за преступника. В клуб на суд приволокли. “А что если выбрать удачный момент и упасть в глубокий обморок, да ещё забиться в конвульсиях? Мол, приступ от нервного перенапряжения, – мелькнула в его мозгу заманчивая мысль. – Судьи подумают, что мне плохо, вызовут врача. А я под суетливый шумок резво смоюсь. Отличная идея. Надо её непременно реализовать”.

Из- за своего стола встал прокурор Лапоть- Дамский. Грозным взглядом он окинул зал и сцену и угрюмо уставился на Лаврика. Тот съежился, почувствовав себя совсем неуютно, поник головой. “Всё! – застрадал он. – Возмездие наступает!”

Лапоть- Дамский кашлянул в кулак, почесал пальцем висок и густым басом произнёс:

– Сперва я задам несколько вопросов потерпевшей жертве. Скажите, жертва насильственного произвола, гражданка Недотрогина Джульетта, только честно скажите: в лесу Ромео пытался повалить вас на землю?

– Да, – судорожно всхлипнув, тихо пискнула Джульетта.

– Но вы сопротивлялись?

– Да.

– Что Ромео говорил вам при попытке повалить на землю?

– Он говорил… что у меня… будут от него двенадцать детишек (стоны, траурные вскрики сидящих рядом с ней родственниц, попытки рвать на головах волосы. Мамка Джульетты нагнулась, подгребла ладонью с пола пыль и посыпала ею голову). А потом еще столько же мальчиков и девочек, – вытирая платочком глаза, ответила Джульетта.

В зале раздались удивлённо- ироничные возгласы:

– Ого- го! Во даёт!

– Великие планы!

– Две футбольные команды состряпать планировал!

– Вот те и француз!

– Ну, Наполеон!

– Я наотмашь возражаю, – растерянно буркнул Лаврик. – Я таких слов не говорил. Не помню.

– Так, так, так, – неприязненно смотря на него, протяжно произнёс прокурор. – Скажите, Джульетта, признавался вам Ромео в любви восторженно- вечно- бесконечной?

– Да, – пряча лицо в ладони, простонала девушка.

– Что вы, обвиняемый, на это ответите? – повернулся к Лаврику лицом Лапоть- Дамский. – Ну честно признайтесь: вы по мужской сексуальной надобности соблазняли девушку? Почему вы так категорически молчите? Ну, признавайтесь: с целью удовлетворения сексуальной похоти вы напали на Джульетту? Как говорится, хотели поматросить и бросить её? Так?

– Да все понятно! – крикнул с места Сидор Карпыч. – Виновен он!

– Я категорически требую лишить его окаянного мужского достоинства! – взвизжала мамка Джульетты. – Отрезать!

– Жёстко протестую? – испуганно поспешил не согласиться с предложением мамки Лаврик.

– Так француз ты или нет? – всплыл на поверхность из глубокого раздумья папка Джульетты. – Отдавать за тебя доченьку нашу или нет?

– Никакой он не француз! С чего это ты втемяшил в свою голову, что он француз! – накинулась на Степана Пантелеймоновича жена.

– Говорил же… замок, наследство, миллионы, – весь в мечтах о приятном будущем возразил Степан Пантелеймонович.

– Врал он всё! – хором вскричали мамки- няньки. – Сибирский кот он!

– Русский преступник! – добавила тётка.

– И растлитель юных дев? – прибавила бабка.

И столько разочарованного сожаления о несбывшихся надеждах о богатстве, красном вине, зяте- иностранце было написано на сморщившемся лице Степана Пантелеймоновича, что Лаврику стало немного жаль его.

– С той же целью соблазнения, вы, Ромео, врали Джульетте, что вы разведчик- герой, что лично поймали банду, что имеете много правительственных наград? – пробасил прокурор.

– Ну как бы… – промямлил Лаврик.

– Из моего разговора с обвиняемым и его жертвой стало ясно, – не дослушав его, обратился прокурор к судьям. – А именно: некий Ромео встретил Джульетту и познакомился с ней с целью лёгкого флирта. Затем наш уголовник, видя, что девушка доверчиво- наивна, решил обольстить ее и обесчестить. Удовлетворив свою самцовую похоть, он надеялся скрыться в неизвестном направлении, но был схвачен в самом начале надругательства (в первом ряду возобновилось стонущее семейное страдание и попытка рвать волосы на головах).

“Пора падать в обморок, – озабоченно подумал Лаврик. – Пока все будут в растерянности, я подловлю момент и вырвусь на улицу – а там меня не всякая собака догонит… Ну, пора. С богом”. Вскочив, он картинно взмахнул руками, пискнул и медленно, чтобы не ушибиться, упал на сцену. Все внимательно притихли. Прокурор так и застыл с протянутой в его сторону рукой. Ойкнула секретарша Красава Путятишна.

– Что это обвиняемый делает там? Чего он улёгся и замер? – испуганно вскричала судья Нагайкина. Он что… того, что ли?.. Мне будет плохо! Ну сделайте что- нибудь!

Прокурор и судья Плетюганов подошли к лежащему прелюбодею. К ним присоединился подбежавший Сидор Карпыч. Он ногой потолкал Лаврика в бок. Прокурор и судья присели на корточки и принялись искать пульс на руках и ногах Лаврика.

– Однако… пульса, кажется, нет, – задумчиво произнёс прокурор.

– Да, пульс не прощупывается, – согласился с ним судья и попытался раскрыть у обвиняемого веки. – Дышит – через четверть минуты обрадовал он всех и стал зачем- то растирать Лаврику уши. Тот еле сдержался, чтобы не рассмеяться. – Без сознания он.

Наиболее любопытные и сердобольные зрители столпились у сцены.

– Преступник повержен. Приговор приведен в исполнение. – цинично просипел молодец с быдловато- разбойничьей ухмылкой мужчине в шляпе, встал и тоже направился к сцене.

– Напали всем скопом на одного и расправились! – с укором посмотрев на Недотрогиных, возмущённо сказала седовласая женщина с добрыми глазами.

– Довели парнишку до инфаркта! – поддержала её ещё одна женщина. – Затравили. Подумаешь, девку потискал – велика беда.

– Случись с вашей девкой такая ситуация, что бы вы сделали? – огрызнулась тётка Джульетты.

– Случись подобное с нашей девушкой – не стали бы мы поднимать истеричный шум на всё село, да ещё суд- спектакль устраивать, – с упрёком в голосе ответила ей женщина.

Обменявшись неприязненными взглядами, спорщицы отвернулись друг от дружки.

Бойкий Гаврюха Нюхов, поманив к себе пальцем Паньку Дрянькина и Ваньку Встанькина, стал с ними заговорщицки перешёптываться. Затем парнишки, взбежав на сцену, подошли к судье Кнутову и тоже пошептались с ним.

– Добро. Попытайтесь, – кивнул судья.

Троица заговорщиков, хихикая и перемаргиваясь, направилась к Лаврику. Склонившись над ним, Ванька и Панька шустро сняли с ноги кроссовку, а Гаврюха принялся щекотать несчастному «трупу» пятку. Через несколько секунд у Лаврика стала подёргиваться нога, затем туловище и руки. Он открыл глаза и что есть силы лягнул Гаврюху в грудь. Тот отлетел к краю сцены. Прокурор, махавший перед лицом обвиняемого носовым платком, отпрянул и изумлённо вскрикнул:

– Да он притворялся! Симулянт! – обернулся к зрительному залу и прорычал: – Морочил всем головы! Обмануть хотел! Надеялся избежать наказания!

– Вставай. Чего уж теперь лежать, – склонился над Лавриком Ванька. – Поднимайся, пол грязный. Измарался весь.

Лаврик сладко зевнул, потянулся, как будто только что проснулся, и сел, сильно огорченный неудачей.

– Срочный приговор ему! – разгневанно рыкнул прокурор и вернулся к своему столу.

Все зашумели, заспорили. Одни восхищались хитростью обвиняемого, другие возмущались. Особенно бесновались Джульеттины мамка, тётка и бабка. Степан Пантелеймонович молчал, уставившись на Лаврика тоскующим по французскому богатству взглядом.

– Суд продолжается в ускоренном темпе! – объявил судья Кнутов. – Подсудимый жульнически хотел избежать возмездия, а нам не терпится побыстрее осудить его и привести приговор в исполнение. Слово для окончательного обвинения предоставляется прокурору!

– Заманил в лес! Обольстил! Пытался надругаться! – свирепо указав на Лаврика, прорычал Лапоть- Дамский. – Требую наказания: двадцать ударов розгами по известному всем месту! Поставить на колени, а утром с позором изгнать из села!

– Прошу слова! – раздался громкий голос с противоположной стороны зрительного зала.

Все обернулись. У входной двери стоял высокий молодой человек. Лаврик, узнав в нём Макара, радостно воспрянул духом.

– Какое слово! Тут вам не митинг! Кто вы? – раздражённо спросил Кнутов, весьма недовольный тем, что задерживается объявление приговора.

– Я, где- то… откуда ни возьмись… строго говоря, я человек городского типа, – направляясь к сцене, стал представляться Макар. – Я внештатный уполномоченный работников культуры и искусства и по совместительству корреспондент омской газеты “Ночная явь”.

– Как вас звать?

– Зовусь я скромно – Г. К. Мимоходов.

– Вы, таинственный гражданин Г. К. Мимоходов, предъявите свои документы! – потребовал судья.

– К сожалению у меня их нет, – развёл руками Макар. Я так спешил по одному культурному делу, что забыл паспорт дома… А вы можете показать мне ваши удостоверения и лицензии на судебную деятельность? – в свою очередь спросил он.

– Мы работаем без лицензии! Нас народ уполномочил! Он дал нам право судить мелких нарушителей законности! – сердито повысил голос прокурор.

– Не возражаю. Полностью согласен с желанием народа, – успокоил его Макар. – А меня… Я уполномочил себя кое в чём не согласиться с вами. Я твердо сомневаюсь, что вы правильно судите подсудимого. У него нет адвоката. Поэтому я берусь защищать его. Надеюсь, вы согласитесь со мной?

– Значит, вы хотите быть адвокатом насильнику? – задумчиво произнёс Кнутов.

– Да, я, как добровольный защитник прав человека, берусь быть адвокатом у этого, – Макар мотнул головой в сторону Лаврика, – бессовестного преступника.

Кнутов переглянулся с Плетюгановым и Нагайкиной и скучным голосом сказал:

– Ну хорошо! Попробуйте защитить преступника.

– Я прошу всего две минуты, чтобы переговорить с уголовником, а потом выскажу пару слов в его защиту. Не возражаете?

– Две минуты – не более, – недовольно кивнул Кнутов. Макар подошёл к Лаврику и вежливо сказал: “Можно вас, любезный прелюбодей, побеспокоить”, взял его под локоть и отвёл в дальний угол сцены.

– Слушай меня внимательно, развратный Ромео, – презрительно зашептал он Лаврику,– сейчас тебя приговорят. Перед казнью тебе дадут последнее слово. Во всех развратных грехах своих сознайся. Искренне кайся. Проси у девки и её родителей прощения. Понял? А потом перед экзекуцией попросись в туалет. Мол, сильно тебе от стыда приспичило, спасу нет. Понял? У туалета мы тебя ждать будем.

– Понятно, – с готовностью кивнул Лаврик.

– Не забудь, подзащитный, – Макар пальцем постучал по груди дружка, – покорно прими приговор и повинись во всем. Это всем понравится, и они будут не так бдительны. Сядь на своё законное место, – указал он на лавочку, – а я сейчас речь толкну в твою защиту.

Лаврик сел на лавочку, а Макар подошел к краю сцены и обратился к судьям:

– Граждане судьи, разрешите мне сказать несколько слов в защиту подсудимого?

– Говорите, только коротко. И так всё ясно, – буркнул Кнутов.

– Уважаемые граждане судьи и досточтимый прокурор, потерпевшая насилие с родственниками и народ честной! – обратился ко всем Макар. – Как адвокат обвиняемого, я настойчиво требую… Да, требую моего подзащитного по всей строгости… Да, да, по всей строгости наказать!

Весь зал изумлённо охнул.

– Э- э- э, – издал протяжный звук широко распахнутым ртом прокурор, да так и застыл. Его примеру последовали и судьи.

– Да, уважаемое правосудие и народ, вы не ослышались! – покивал на три стороны Макар. – Я настаиваю на том, чтобы моему подзащитному всыпали розог, да побольше, побольше (зрители во второй раз единогласно охнули), чтобы ему неповадно было вести аморальный образ жизни. Чтобы на всю оставшуюся жизнь отбить у него аморальные желания… Я думаю, что розог моему подзащитному будет маловато. Надо ужесточить приговор. Я предлагаю насыпать в углу сцены кукурузного зерна, и поставить моего подзащитного там на колени на всю ночь. А утром облить его маслом, извалять в птичьем пуху и с позором изгнать из села. На этом кончаю свою защитную речь. Адью, достойные граждане села Тёщино!

“Адвокат” соскочил со сцены и, провожаемый растерянными взглядами зрителей, быстро покинул зал.

– Какой благородный молодой человек! – с уважением и восхищением в голосе произнесла бабка Джульетты.

– Да, – согласилась с ней мамка. – Он мне понравился.

– Подсудимый, ну и что вы скажете? – придя в себя, обратился судья Кнутов к Лаврику. – Говорите. Мы вас внимательно слушаем,

Лаврик встал, подошёл к краю сцены, где минуту назад стоял Макар, и громко заговорил:

– Уважаемые судьи… Джульетта… Я виноват! Каюсь! Я действительно преступник!.. Я сначала вёл себя деликатно, порядочно по отношению к Джульетте. Потом обнаглел, забыл про совесть. Хотел завладеть честью девушки. Совсем голову потерял… Мысленно я приговорил себя к расстрелу – и уже расстрелял. Люди, господа Недотрогины, челом бью! Простите меня! И накажите в назидание другим. Я приношу вам массу разнообразных извинений. Готов принять муки наказания. Готов подставить своё тело под розги. Так мне и надо. Не буду больше приставать к девушкам. Пусть наказание будет мне уроком на всю жизнь. От имени и по поручению своего сердца ещё раз прошу у всех великодушного прощения. Я жажду приведения наказания в исполнение. И как это мне сегодня в лесу не стыдно было! Подлец я последний. Я заслужил сурового наказания – и буду наказан! Всё.

Смахнув капельки пота со лба, Лаврик в полнейшей тишине сел на лавочку.

Суд вознамерился посовещаться, – шепнул Кнутов секретарше.

– Встать! Суд удаляется на совещание! – громко потребовала Красава Путятишна.

Человек пятьдесят лениво встали. Судьи ушли за кулисы.

– Сесть! Суд удалился на совещание! – дала отмашку секретарша.

Весь зал пребывал в растерянном возбуждении. Мозги зрителей усиленно переваривали необычайное поведение таинственного адвоката, выступившего в роли прокурора, и совсем уж неожиданное выступление подсудимого. За сто сорок пять заседаний народного суда это был первый случай, когда обвиняемый сам потребовал, чтобы его строго наказали. Тёщинцы мучительно терялись в догадках, что бы это всё значило?

Пока суд совещается, поинтересуемся: чем же во время отсутствия Лаврика занимались его приятели? Макар и Пётр ещё до его исчезновения ушли искать сапожника. Павло уснул. Благополучно проспав часок, он с неохотой проснулся. Не обнаружив рядом товарищей, он громко позевал, попотягивался и, насвистывая что- то душе приятное, стал прогуливаться вокруг скверика. Вышел на тротуар. Из окна деревянного домика прячущегося за высокими кустами топинамбура, послышалось энергичное квохтание.

«Хозяева кур, что ли, в доме держат?» – подумал Павло и повинуясь инстинкту неудержимого, с некоторой долей нахальства любопытства, раздвинул стебли и заглянул в окно. Он увидел четырёх маленьких сухоньких старушек. Они, взявшись крест- накрест руками, неуверенно стоя на цыпочках, пытались изобразить “танец маленьких лебедей” и по куриному квохтали: “И так- так- так рас- так- та- так! Так- та- так растудысь- так- так! Так- та- ак- так- так кудах- та- тах, кудах- тах- тах?”

Ими руководила ещё одна старушка, невидимая в окно. Она строго забранилась:

– Не стучи пяткой по полу, Куприяновна! Ты же лебедь белая, а не корова!

– Ты дивись, что старьё вытворяет! Балет танцуют. В детство впали, – лукаво ухмыльнулся Павло. Он вернулся к вещам, достал из рюкзака кусок хлеба, лениво сжевал его, зевая лёг, и задремал.

Вскоре из домика вышли четыре “белых лебедя” старушки. Увидев спящего Павла, они подошли к нему.

– Кто это залил зенки свои бесстыжие и валяется в траве? тихо спросила одна старушка.

– Незнакомый… не нашенский. В первый раз его вижу, – склонилась над спящим другая старушка.

– Не трогай пьяное тело. Пусть проспится, – потянула ее за руку третья бабка.

– Подружки мои – Аверьяновна, Северьяновна, Куприяновна, – а ведь это Пелагеи Марковны зять, наверное, – прошамкала четвёртая бабуська. – Помните: она утром говорила, что к ней сегодня должен приехать зять и починить крышу сарая. Видимо, нажрался он в пути водки и спит тут.

– Точно, Дормидонтовна, он, – прижав ладони к щекам, осуждающе покачала головой Аверьяновна. – Вот бессовестный пропойца! Семью, наверное, мучит. Этот поможет. Жди.

– Залил глотку. Даже до дома тёщи не дошёл, – поддержала Аверьяновну Северьяновна. – Пойдёмте- ка, подружки, предупредим Пелагею Марковну. Пусть заберёт своего непутёвого зятя.

– Верно, бабоньки. Бежим предупредим её, а то разворуют вещи у этого алкоголика, согласилась с ней Куприяновна.

– И самого могут раздеть. Бежим к Пелагее.

Четыре старушки быстро засеменили прочь.

Через полчаса Павло разбудили вернувшиеся Макар и Петр. Они на несколько секунд опередили подбежавших бабусек. Одна бабуська, посмотрев на Павло, отрицательно покачала головой и тихо шепнула своим сверстницам: “Нет, это не он. Я эту пьяную морду в первый раз вижу. К счастью, ошиблись вы, подружки. Пойдёмте отсюда”.

Старушки, оживлённо переговариваясь, последовали за уходящей Пелагеей Марковной.

– Где Лаврик? – оглядываясь вокруг, спросил Пётр.

– Наверное, по своим любовно- греховным делам отлучился, – пожал плечами Павло. – Других забот у него нет,

– Сходи, Павка, найди его, – попросил Макар. – Скажи, что в путь пора.

Павло встал, лениво потянулся и ушёл. Минут через пять он рысцой подбежал к приятелям и, задыхаясь, сообщил:

– Нашёл Лавруху! Судят его вот в этом клубе.

– Как? За что судят? – удивлённо воскликнул Макар.

– За изнасилование. Так мне уборщица клуба сказала, – пожал плечами Павло. – Просунул я голову в дверь – а там полный зал народа. Лаврик сидит на сцене, а его строгие дядьки и тетка допрашивают. Он заманил местную девку в лес и овладел ею. Был пойман на месте изнасилования с поличным.

– Дожениховался, гад! – сердито вскричал Петр.

– Его что, поймали – и сразу судить? – недоуменно поморщился Макар.

– Тёщинцы организовали в своем селе самодеятельный народный суд, ответил Павло. – Уборщица мне объяснила, разговорчивая такая женщина, что, мол, государственные суды долго телятся, а они быстро расправу чинят. Сами избрали судей и прокурора из наиболее уважаемых сельчан и в данный момент творят самосуд над нашим любвеобильным молодцем Лавриком.

– Вы, братцы, посидите тут, а я схожу и узнаю, как там и что, – решительно сказал Макар и направился к клубу.

Минут через пятнадцать он вернулся и заговорщицким тоном проговорил:

– Есть у меня лихой план освобождения нашего дружка уголовничка от справедливой кары. Слушайте…

Как Макар, претворяя в жизнь план освобождения Лаврика выступил в суде в роли адвоката, мы уже знаем.

Лаврик понуро сидел на лавочке в ожидании приговора. Ванька Встанькин, Гаврюха Нюхов и Пантелей Дрянькин продолжали всячески издеваться над ним: корчили рожицы, показывали пальцами обидные фигуры, имитировали удары розгами и заливисто хохотали.

– Капут тебе, козёл! – громко шепнул Лаврику Ванька.

– Готовь попу для экзекуции! Всыплем тебе от души! Излупим тебя, соблазнитель наших девок! Будешь знать, как портить их!

– Не надейся на лучшее – я тебя не пощажу! – свирепо пообещал Гаврюха.

Лаврик молчал, безропотно терпя оскорбления и угрозы.

Сидор Карпыч увлечённо беседовал с подошедшим к нему молодцем с быдловато- разбойничьим лицом о каком- то ветеране- рецидивисте Миколе Сергеевиче, которого правосудие отправило на тридцать третью отсидку за кражу гусеничного трактора и старой сенокосилки.

– Встать! Наш независимый народный суд появился! – увидев входящих из- за кулис судей, объявила Красава Путятишна.

– Садитесь, суд занял свои места.

Кнутов взял в руки лист бумаги, встал и принялся зачитывать приговор:

– В соответствии со статьями закона и горячими пожеланиями масс, по строгой справедливости подсудимый Роман де Мопассан приговаривается к экзекуции… Кнутов сурово посмотрел на Лаврика нервно кусавшего губы и продолжил:

– Приговаривается к двадцати ударам крапивой по задним мягким местам тела! И дополнительно наказывается стоянием на коленях в углу на кукурузе до следующего утра. Приговор обжалованию не подлежит. Приговор привести в исполнение здесь же – на сцене. Кто желает исполнить экзекуцию?

– Я! Я! И я! – хором вскричали Ванька, Панька и Гаврюха.

– Хорошо, – согласно кивнул Кнутов.

Лаврик живо представив, как эти ничтожества – Ванька, Панька и Гаврюха – разложат его на лавке у девчат на виду, бесцеремонно стянут с него штаны и нещадно будут стегать по голой, затрепетал от стыда и гнева; стал искать глазами Макара. Его он увидел в конце зрительного зала, Макар указал ему рукой на дверь и мотнул головой.

Лаврик мигом вспомнил все его инструкции и, радостно подмигнув, обратился к судьям:

– Извините за беспокойство. Но мне, как приговорённому к казни – жёсткой порке, полагается высказать последнее желание.

Судьи, слегка растерявшиеся от неожиданной просьбы обвиняемого (с такой просьбой к ним ещё ни один приговорённый не обращался), несколько секунд шептались, и Кнутов, махнув рукой, великодушно разрешил:

– Говорите, гражданин де Мопассан, высказывайте последнее желание.

– Перед казнью я бы хотел… в последний раз… поцеловать Джульетту и…

Гулкий смех в зале, взрыв сварливого негодования родных Джульетты и громкие её всхлипывания прервали его.

– Видите, Ромео, родственники протестуют, возмущаются, а ваша жертва плачет, не хочет с вами целоваться, – пожал плечами судья. Придумайте какое- нибудь другое желание.

– Тогда… мне бы… перед получением по заслугам… – стыдливо замялся Лаврик. – Мне бы… надо экстренно посетить туалет.

Все весело рассмеялись. Раздались язвительные выкрики:

– Приспичило!

– Придавило от страха!

– Не разрешайте ему! Пусть в штаны марается! Будет знать, как на честь наших девок посягать!

Судья Кнутов призвал всех утихомириться. Подождав, когда все успокоятся, он объяснил:

– Последняя просьба осужденного – для нас закон. Поэтому вы – Ваня, Пантелей и Гаврюха… Сидор Карпыч, прошу и вас – отведите его туда, куда он просит. Да проследите, чтоб не сбежал.

– От нас не сбежит, – самоуверенно ответил Сидор Карпыч вставая, и Лаврик в окружении бдительной охраны прошествовал к выходу.

Свернув за клуб, осужденный, парнишки и Сидор Карпыч подошли к нужнику. Оставив конвоиров снаружи, Лаврик скрылся за дверью. Тут же на задней стене раздвинулись две доски. Лаврик юркнул в широкую щель. Увидев грозно замахивающегося и скрипящего зубами Петра, он ловко увернулся и отскочил на пару шагов, налетев на Макара. Тот увлёк его за собой. Они пробежали через чей- то огород, вскарабкались на высокий забор и спрыгнули на улицу.

Пётр, проводив дружков повеселевшим взглядом, удовлетворённо плюнул на землю, пролез в туалет, аккуратно вставил доски на место и спокойно вышел в дверь; закуривая, неспешно прошёл мимо изумлённых конвоиров и скрылся за углом.

Ванька, Панька, Гаврюшка и Сидор Карпыч встревоженно покликали осужденного, не дождавшись ответа, кинулись к туалету, распахнули дверь – пусто.

– Пропал! – вылупив глаза, тоскливо вскричал Ванька.

– Совершил Ромео побег! – слезливо застрадал Гаврюха. – Опозорил нас перед всем селом!

– Как же так! – раззявил рот Сидор Карпыч. – Последние волосы на голове даю на отсечение – не выходил он!

– Но вышел! И как же он смог это сделать? – бурно недоумевал Панька. – Вот сволочь городская!.. Надо судьям доложить!

– Да, надо всем сказать! Погоню организовать! – согласился с ним Сидор Карпыч.

И четверо одураченных охранников наперегонки бросились к клубу; толкаясь, протиснулись в дверь. Через минуту, ругаясь, из клуба повалила гневная толпа. Шумным стадом тёщинцы подбежали к туалету и, мешая друг другу, стали заглядывать во внутрь его. Охранники, оттесненные любопытными на задний план, наперебой рассказывали судьям и прокурору, как Ромео зашёл в нужник, а через пару минут из него вышел высокий, мощный мужик, закурил сигарету и спокойно удалился.

Гаврюха принёс длинную палку, зашел в туалет, опустил её в очко и стал ворочать содержимое ямы, как повар в котле.

– Тут что- то очевидное – но невероятное, – мелко крестясь, озабоченно сказала тетка Джульетты. – Никак нечистая сила озорничала.

– Украли! Украли! – с визгом выскочила из клуба секретарша Красава Путятишна. – Ружьё украли! Я только на секунду отлучилась к окну, чтобы посмотреть, а его похитили!

– Что? Моё любимое ружьё спёрли?! – пораженный горькой новостью вскричал Сидор Карпыч и ринулся к клубу. Толпа последовала за ним.

После пятнадцати минут безрезультатных поисков ружья семья Недотрогиных потребовала, чтобы вместо исчезнувшего Ромео высекли простофиль Ваньку, Паньку, Гаврюху и Сидора Карпыча.

– У меня такое горе! У меня любимое ружье спёрли, а вы еще хотите, чтобы меня высекли! – обиженно воскликнул Сидор Карпыч. – Я вам, соседи, помогал насильника изловить, а вы так отблагодарили меня! Спасибо вам?

Категорически отказались быть высеченными и парнишки. Разразился шумный скандал со взаимными упрёками, оскорблениями, с применением ненормативной лексики. Зрители, возмущенные тем, что их лишили увлекательного зрелища – порки, настойчиво требовали удовлетворить их законный интерес. Докричались до того, что потребовали разложить на лавке несравненную Джульетту и отстегать её по безразмерному сидячему месту, чтоб не шлялась легкомысленно по лесам с первым встречным насильником.

– Надо искать Ромео, его липового адвоката и мужика, который вышел из туалета. Я думаю – все они сообщники, – подал умную мысль Гаврюха. – Видимо, они и ружьё украли.

– Абсолютно точно! – согласился с ним Сидор Карпыч. – Несомненно, они сообщники! Адвокат и мужик помогли удрать подлому Ромео! Все трое – ненашенские! И ружьё они украли в суматохе! Надо срочно обшарить все закоулки села! Они не могли далеко уйти.

Тёщинцы яростно поддержали предложение Сидора Карпыча и, все толпой выскочив из клуба, стали разбегаться по улицам села. Джульетта и вся её родня побежали к бабушке Глафире, у которой, как утверждал Ромео при знакомстве, он живёт.

Пётр, Макар и Лаврик быстрым шагом вошли в скверик, подошли к сидящему на лавке Павло, который, блаженно улыбаясь, держал в руках ружьё.

– Вот игрушку купил только что, пригодится, – ласково погладив ствол, весело похвалился он,

– У кого купил? – удивлённо спросил Пётр.

– Буквально за пару минут до вас подошёл ко мне хлопец с вызывающе бандитской внешностью, протягивает двустволку и противно гнусавит: “Купи за три литра горилки?” – жизнерадостно хихикнул Павло. – Дал я ему свои последние пятьдесят тысяч, Лаврикову куртку, банку сгущенки. Ну и было у меня во фляжке грамм двести. “Обмыли” мы удачную куплю- продажу и он ушёл.

– Куртку мою зачем отдал, почти новую? – с досадой воскликнул Лаврик.

– Я подумал, что в тюрьме она тебе не понадобится, – с дружеской улыбкой ответил ему Павло. – Там тебя во всё полосатое…

– В какой тюрьме?! Что ты мелешь! – вознегодовал Лаврик.

– Я подумал, что тебе, Лавруха, за интимное блудство с девкой без её добровольного согласия, всучат в здешнем самодеятельном народном суде как минимум пять лет, – с душевной теплотой ответил Павло.

– Какое блудство! Какие пять лет! – возмутился Лаврик.

– Что ты ерунду лепишь!

– Ладно. Цыц оба. Потом считать мы будем раны, – хватая свой рюкзак, свёл спор на нет Макар. – Топаем отсюда, пока нас не обнаружили. Хватит нам увлекательных приключений с преступлениями, судами и побегами. Спрячь, Павка, ружьё – и ходу, рысцой.

Павло шустро разобрал двустволку, сунул её в рюкзак, и приятели в убыстрённом темпе зашагали вон из села.

Через четверть часа одновременно с тёщинцами, бегавшими по улицам села в поисках Ромео, в берёзовой рощице недалеко от его окраины Пётр зло крикнув: “Ну что, жених, за что боролся – на то и напоролся!”, снял с брюк ремень и стал ловить «бравого» покорителя девок. Макар и Павло активно ему помогали.

– Иди к нам, яростный ты наш бабник, любвеобильный такой, уголовник к тому ж! – махая ремнём взывал Пётр, пытаясь догнать Лаврика. – Остановись и получи по заслугам!

– Я не хочу быть битым! Я это плохо переношу! – повизгивал в ответ Лаврик, легко увёртываясь от преследователей. – Это несправедливое измывательство над человеческой личностью!

После десяти минут энергичной беготни Пётр, Макар и Павло поняли, что ловить Лаврика – это всё равно, что сачком ловить вольный ветер. Прекратив ловлю, они сели на траву, чтобы отдышаться и отдохнуть.

Лаврик тоже присел неподалеку. Он тоже запыхался.

– Да- а, нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте, – устало произнёс Макар, исподлобья посмотрев на угрюмо ссутулившегося Лаврика, с трудом сдерживаясь, чтобы не рассмеяться, спросил: – Что, колюче тернист путь к любовным победам? Наказать могут?

Лаврик чуть заметно кивнул,

– Если бы не мы – устроили бы тёщинцы тебе народный самосуд, – продолжил Макар. – Радуйся Богу, что мы тебя выручили. Что ж ты не радуешься?

Лаврик кисло поморщился.

– У него пониженное чувство ответственности и стыда! – неприязненно посмотрел на Лаврика Пётр. – Он преступил все нормы морали. Ишь, как не терпится ему продолжить род людской запрещёнными методами.

– Скажи, хлопче, – закуривая сигарету, обратился Павло к Лаврику. – Мы тебя ловим – и никак поймать не можем. А как же тебя с девкой в лесу сцапали? Я целый час удивляюсь.

– Я сам в недоумении: как я попался? Это так на меня не похоже, – пожал плечами Лаврик. – На дерево зря полез.

– Ну ладно, повеселились – и хватит. Топаем дальше, – хлопнув ладонями по коленям, вставая, решительно сказал Макар.

Друзья тоже встали и, закинув рюкзаки на спины, зашагали на северо- запад к заветной цели – троюродному брату Макара в беде помочь.

Макар, Пётр и Павло, заняв всю ширину дороги, шли чётким шагом. Сзади, на безопасном расстоянии от них, поспешал неудачник свободной любви.

– Лаврик, – не оглядываясь, окликнул дружка Макар.

– Чо?

– Мы так и не знаем: что там приключилось между тобой и красавицей Джульеттой? Расскажи- ка, ублажи наше любопытство. Как ты умудрился изнасиловать деву- богатыря?

– Да не было ничего такого! Клянусь!

– Ты рассказывай, рассказывай.

– Ну вы, значит, ушли с Петькой искать сапожника. Павка уснул. Мне стало невообразимо скучно. Встал я, размялся и пошёл прогуляться. Иду, значит, гуляю. Вдруг вижу – она! Девушка! Идёт, вся сверкает на солнце. Толстенькая такая. Зонтик в руке держит. Дружелюбно улыбается мне. Поздоровались мы, разговорились. Потом пошли на озеро купаться. Искупались без всяких происшествий. Затем стали беззаботно гулять по полю…

– Начисто позабыв о друзьях и куда мы идём! – сердито прервал Лаврика Пётр.

– Дальше- то как трагикомедия о тебе и Джульетте развивалась? – окликнул замолчавшего Лаврика Макар.

– Вдруг перед нами лес возник, – продолжил Лаврик. – Позвала Джульетта меня проникнуть в него и изведать, что там есть. Вошли. В лесу тоже интересно было, прохладно. Джульетте нестерпимо захотелось целоваться. И она, схватив меня в свои стальные объятия, принялась жарко лобызать. А тут – облава! Налетела её многочисленная родня. Схватили меня беднягу, обвинили в посягательстве на драгоценную честь Джульетты, побили жестоко и повели в село на суд их народный – скорый и неправый. Привели в клуб, стали издеваться, навесили на меня все земные грехи. Приговорили к экзекуции. Высечь меня хотели. Ха! Не таков Лавр Кукарекин, чтобы терпеть измывательства. Смылся я.

– Благодаря нам, – справедливо заметил Макар.

– Да. Выручили вы меня. Спасибо вам, – запоздало спохватился и поблагодарил приятелей Лаврик. – Здорово организовали побег.

– Что Джульетта к тебе приставала с поцелуями, мы, конечно, не верим, – оглянулся на Лаврика Макар. – Характер любвеобильный твой, необузданный мы хорошо знаем и…

– И поэтому при удобном случае всё равно накажем? – перебил Макара Пётр.

– А всё же… только честно… ты с девкой – не того? – пожестикулировал пальцами Павло, подмигнув Лаврику. – Греха не поимел? Признайся.

– Конечно нет? Как ты мог плохо обо мне подумать! – оскорбился Лаврик. – Как можно! Что вы! Да ты, Макар, видел в клубе Джульетту! Она же на голову выше меня, в три раза тяжелее и в два раза сильнее! С ней не каждый справится.

– Да, дивченция эта, Джульетта, – поцокал языком Макар, – видная. Колоритная мамзель, Квадратной стати чудо- девица… Ну- ка братцы, четче шаг! Ать- два! Ать- два!

Граф, маркиз, поручик и другие

После сытного обеда Селиван Кузьмич решил провести с разбойничками познавательный урок “молодого бойца”. Он подозвал их к себе и стал обучать премудростям бандита с большой дороги, которые сам почерпнул из книг и фильмов.

– В эти бурные дни охоты за деньгами вы должны быть цинично смелыми, находчивыми и жестокими, – прогуливаясь перед сидящей братвой, потрясая перед носом указательным пальцем, важным тоном внушал он. – Отнимая деньги, вы должны позабыть о жалости. Ледяное самообладание, борзость злого духа – я бы так выразился – ваш ключ к победе. Неизменно парализующе на наших “клиентов” воздействует свирепая гримаса лица и рычащий голос. Это великолепно получается у Садиста, когда он выясняет отношения с Неврастеником. Особенно страшен он, когда спит. Кроме Неврастеника – я проверял – рядом с ним никто спать не желает. – Атаман обвёл всех строгим взглядом и обратился к Карапузькину: – Вот ты, Лев Гераклович, ну- ка изобрази изуверскую гримасу.

Карапузькин надул щёки, выпучил глаза, наморщил лоб – и стал похож на всем известного клоуна.

Все рассмеялись, а Селиван Кузьмич, подавив смех на девятой секунде, возмущённо воскликнул:

– Ну разве это страшная морда! Да её даже маленькие дети не испугаются!

– Смотри и учись,– толкнул Брюс Карапузькина в плечо, набрал полную грудь воздуха и изобразил что- то очень похожее на хорошо пообедавшую свинью.

– Садист, предъяви всем свои лучшие качества изверга! – с досадой отмахнувшись от Брюса, потребовал Селиван Кузьмич.

– Покажи фирменную гримасу упыря, внуши ужас.

Садист вскочил, свёл брови к переносице, и, оскалив в ядовитой ухмылке острые клыки, пристально посмотрел на Карапузькина.

– Ой, ой, – тихо простонал тот, не сводя широко раскрытых глаз с Садиста, как кролик перед удавом. – Оё- ёй!

– Вот это настоящий палач- каратель! – удовлетворенно кивнул Селиван Кузьмич. – Настоящий бандит, сволочь?

– Фи, как это грубо, по- зверски, – возразил Интеллигент. – Грабить нужно вежливо, культурно, улыбаясь, говорить жертвам ласковые слова утешения, чтобы они не так сильно переживали, расставаясь со своим добром, и чтоб у них не было желания обращаться в милицию.

– Ага! Да, да! – в свою очередь возразил Селиван Кузьмич. – Ты к жертве с нежностью, а она тебе в морду плюнуть пожелает и нос расквасит. Запомни: только запуганные ограбляемые легко расстаются с деньгами и другим добром. Эх ты, наивняк!

– А я ни с тобой, Шеф, ни с Интеллигентом не согласен, подал голос Гвидон Додонович. – Грабить честной народ грешно и противозаконно. Зачем грабить, когда можно найти работу и честно трудиться, получая зарплату. В писании писано…

– Честно на достойную жизнь не заработаешь, – прервал Гвидона Додоновича Селиван Кузьмич. – Увы, такова правда нашего бытия. – Похлопав в ладоши, он дал всем команду: – Смотрите на Садиста и попытайтесь повторить его парализующий волю взгляд.

Разбойнички, морщась, шипя, скаля зубы, угрожая детскими наганами, принялись сверлить друг друга глупыми взглядами.

Пока они упражнялись, Селиван Кузьмич решил написать жене Венере коротенькое письмецо, которая в это время, пользуясь отсутствием мужа, в перерывах между крепкими объятиями и жаркими поцелуями на супружеском ложе весело носилась по дому и играла в прятки с неким молодым человеком по имени Коля.

На тетрадном листе Селиван Кузьмич коряво начиркал, что жив и здоров, что зарабатывает деньги, и скоро вернётся богатым к своей верной лапушке, цыпоньке, пупоньке и рыбоньке. И заживут они славно и беззаботно в уютном двухэтажном гнёздышке на высоком берегу реки. Письмо Селиван Кузьмич закончил словами: “Навеки твой законный муж Селиван. Даже властный голос наживы неудержит моё стремление к тебе. Венерушка, радость моих души и тела!”

Подозвав Карапузькина, атаман сложил листок вчетверо вручил его Льву Геракловичу и попросил сбегать в село на почту, купить конверт, вложить в него письмо и опустить в ящик.

– Адрес перепишешь с листка на конверт, – спохватившись добавил он. – Ну беги, исполняй приказ.

Интеллигент, видя, что Шеф занялся писаниной, верный подхалимскому принципу: “Что делает начальство, то делаю и я”, сел на трухлявый пенёк и решил тоже что- нибудь написать, Достав из сумки химический карандаш и небольшой блокнот, он задумался на пару минут. “Придумал. Буду вести дневник”,– решил он. Положив блокнот на колено, чётким почерком написал:

ПОХОДНЫЙ ДНЕВНИК ЧЛЕНА ОПЕРАТИВНОГО

БАНДФОРМИРОВАНИЯ

Е. Г. ПО КЛИЧКЕ ИНТЕЛЛИГЕНТ

Август. Лес на берегу Иртыша. Костёр. Котёл. В нём варится ворованная курятина. Уже сварена и съедена.

Несколько дней наша банда совершает грабительский поход по глухому захолустью Омской губернии. Наше разбойное формирование это – сборище всякой преступной человеческой нечисти, кроме меня и атамана. Я слегка оступившийся на пьяной почве человек. Крал маленько. Напишу о своих временных подельниках.

ХАРАКТЕРИСТИКА НА ЧЛЕНОВ БАНДЫ

Шеф. Хоть и ступил на преступную стезю, но прекрасный дядя. Добрый. Вспыльчивый, но быстро отходит. Смелый, решительный. Настоящий лидер. Сумел сплотить возле себя преступный сброд, исключительные, отборные отбросы общества. Молодец. Так держать, Шеф. С тобой мы многого добьёмся.

Батюшка. Странствующий памятник. По всему видно хронический уголовник. Притопал из Подмосковья в нашу губернию. Где- то в нашей глубинке находится место рождения этого громадного «самородка». Говорит, что хочет посетить Родину свою. Давно, мол, не был на ней. В тюрьмах, наверное, зад отсиживал. Кулак у этого монстра- бандюгана величиной с мою голову. Много видимо, людишек удушегубил. Недавно старушку тюкнул ни за что, ни про что. Голос у убийцы Батюшки – гром небесный. Не дай Бог ввести этого мастодонта в гнев – всем будет плохо. Для меня смертельно опасен. Издалека слежу за ним, изучаю.

Тарзан Робинзонович Тьфуськин. Невзрачная тень Батюшки. Тихий, безобидный человечек. Опасности не представляет.

Садист. Палач окаянный. Изверг рода человеческого. Душегуб безжалостный. Оголтелый негодяй. Полная необузданность поступков. У него неукротимое желание пытать, истязать. Отталкивающе гнусный тип. Мстителен. У него насквозь прогнившая загнанная в зад совесть. А ещё вернее её у него нет. Он при рождении не прихватил её с собой. Для меня четырежды опасен. Стараюсь не связываться с ним.

Неврастеник. Хронически нервной злостью обуян. Год работал в детдоме – потому нервным спал. Подвержен задиристой депрессии. Лучше его не задевать, а то получится как в той точной пословице: «Не трогай г…, а то вонять шибко будет». В стрессе вульгарен словами и спор на расправу кулаками. С упоением впадает в экстаз истерии. Даже в спокойной обстановке вспыльчиво невоздержан. Вот чего стоил ему год работы с неслухлявыми детьми. Для меня опасен. Держусь от него на отдалении, миролюбиво отвожу взгляд, если он смотрит на меня».

Интеллигент так увлёкся писаниной, что не замечал Садиста и Неврастеника, стоящих в пяти метрах сзади и плетущих подлый заговор против него. Садист держал в руках толстую кривую корягу.

– Мы этого подхалима вгоним в могилу, – тихо скрипя зубами, прошептал он. – Отучим ябедничать Шефу и судить нас.

– Да, за донос на нас – уконтрапупим его, – согласно кивнул Неврастеник,

– Сейчас чпокнем по башке этого низкопоклонного подхалима.

– Он уже жмурик.

– Ну я пошёл, приведу наш приговор в исполнение.

Садист неслышно подкрался к Интеллигенту и, размахнувшись, хотел уже ударить его по голове, как в этот момент ничего неподозревающую жертву окликнул атаман. Садист, шевеля одними губами, чертыхнулся и в три прыжка ускакал за ёлку. Интеллигент встал, сунул блокнот в сумку и подошёл к Селивану Кузьмичу.

– Ушёл! – в сердцах швырнул Садист корягу наземь.

– Ничего. Куда он денется, – успокоил его Неврастеник. – Мы этого умника в другой раз по кумполу постукаем и по зевлу пощёлкаем.

Злобные мстители, переживая сильный приступ огорчения, направились к реке, чтобы, бросая в её мутные воды камни, маленько успокоиться.

Отправив Карапузькина с письмом в село, Селиван Кузьмич с минуту советовался с Интеллигентом, ещё минуту думал, потом, резко похлопав в ладоши, приказал разбойничкам собираться в путь.

– Пойдём в новые неизведанные места, – объяснил он. – Здесь нам больше делать нечего. Собирайте шмотки- манатки – и попутного нам ветра.

Дождавшись возвращения Льва Геракловича, Селиван Кузьмич повёл свою непредсказуемую ватагу берегом реки вниз по течению. Коня вёл Шнырь. Садист вдруг дребезжащим тенорком запел:

Мальбрук в поход собрался,

Наелся кислых щей.

В пути он о…ся

И помер в тот же день.

Неврастеник подпел ему неуверенно- причитающим голоском.

– Отсатавить баранье блеянье! – сердито прикрикнул на них Селиван Кузьмич, почуяв, что песня, направлена в его адрес. – Не можете петь – не мучайте наш слух!

Прошли около двух километров. Брюс, Бутылкин, Рембо и Мамуся приспособились играть на ходу в карты. Играли на пинки под зад. Больше всех по заду досталось Мамусе, он даже прихрамывать стал, но играть продолжал, в азарте кусая губы.

– Что- то там, на боковом плане, за деревьями! – внезапно вскричал Карапузькин. – Кажись, строения. Возможно, что ферма.

– Войско – стой! – скомандовал Селиван Кузьмич и, поднеся бинокль к глазам, принялся смотреть в ту сторону, куда указал Карапузькин.

– Точно, Шеф, оно, логово фермерское, – приставив ладонь ко лбу, поддержал Льва Геракловича Брюс.

– Значит, будем грабить! – сжимая пальцы в кулаки, задиристо воскликнул Садист. – Ворвёмся в дом и устроим такое светопреставление! Пошарим в его внутренностях.

– Грабить успеем, – задумчиво возразил ему Селиван Кузьмич. – В разведку сначала сходим. Садист и Неврастеник – пойдёте со мной, а остальные сидите тихо и ждите нас с добрыми вестями.

Побросав вещи на землю, три отважных разведчика направились к дому фермера.

– Мы простые люди. Ходим по белу свету и ищем работу. Понятно? – быстро шагая впереди, объяснил Селиван Кузьмич драчунам свой стратегический план. – Так фермеру и скажем. А когда всё высмотрим, тогда нападём и поживимся на славу.

– Может, с ходу ворвёмся и нахапаем себе столько, сколько унесём, – проявил настойчивость Садист. – Влетим в хоромы и гулко напаскудим там. Раскурочим всё. Долго помнить будут нас и детей нами пугать.

– Нельзя!

– Я за внезапный наскок.

– Нельзя! – упрямо возразил Селиван Кузьмич. – Вдруг там хозяев много, да ещё вооружённых. Мы уже один раз нарвались на вооружённый отпор. Достань- ка, Душегуб, очки свои дымчатые, да замаскируй ими глаза бессовестные, чтобы не напугать мирных хозяев.

– Не Душегуб я, а Садист, – недовольно буркнул садист доставая из кармана очки.

– Садист так Садист, – согласился Селиван Кузьмич. – Всё равно негодяй.

Подошли к воротам. С крыльца, заметив их, встал растерянного вида мужчина с синяком под глазом и выжидающе замер.

– Здравствуйте, если не возражаете, – дружелюбно улыбаясь, обратился к нему Селиван Кузьмич. – Не нуждаетесь ли вы в работниках, столярах и плотниках? За умеренную плату мы напилим вам и настругаем много всякого.

– Нуждался я и в плотниках, и работниках, – подходя к калитке, грустно вздыхая, проговорил хозяин. – Да теперь нужда отпала. Два часа назад ворвались в мой дом какие- то негодяи и ограбили меня. Все деньги отняли. Только вошли в дом – и сразу стали всё ломать, крушить. Меня и жену избили. Ударными темпами всё разгромили и ушли, свирепо пригрозив, чтоб молчал, никуда не жаловался. Послал я жену в село за милицией, а сам остался охранять руины. Сижу вот горюю.

– Ай- ай- ай! – огорчённо покачал головой Селиван Кузьмич. – Опоздали мы, а то бы не дали грабителям чинить разбойный произвол. Жестоко карать надо таких сволочей.

– Да вы проходите во двор, – пригласил хозяин незнакомцев. – Садитесь на крыльцо. Я вас отменным квасом угощу. Хоть до него бандита не добрались.

Разведчики вошли во двор и расселись на крыльце. Из конуры, высунув морду, на них заворчал пёс. Садист ответил ему тем же. Так они переругивались несколько минут, пока хозяин не принёс трёхлитровую банку с квасом.

– Угощайтесь, люди добрые, – подал он банку атаману. Селиван Кузьмич отпил пол- литра, похвалил квас и передал банку Садисту. Пока тот с Неврастеником допивали домашний напиток, он выведал у хозяина, что в нескольких километрах от его крестьянского поместья есть ещё фазенды.

– В пяти километрах отсюда стояла заброшенная деревушка, – объяснил он. – Сейчас в ней живут сразу три зажиточных фермера. Идите к ним, они наверняка вам не откажут.

Селиван Кузьмич задал еще пару- тройку малозначащих вопросов. Хозяин подробно на них ответил.

– Ну, до свидания, добрый мужик, – встав, пожал Селиван Кузьмич руку фермеру. – Пойдём в другое место работу искать.

– Идите вот этой дорогой – и доберётесь до той деревушки, про которую я вам рассказал, – указал направление фермер. – Там вам будут рады. В работниках разных специальностей сейчас есть спрос.

Разведчики быстро вернулись к своей ватаге.

– И эту ферму кто- то пограбил! – возмущённо вскричал Селиван Кузьмич, обращаясь к Брюсу. – У нас появились соперники! Какая- то бродячая свора двуногих опережает нас в грабежах! Оставляет после себя «ножки да рожки». Что- то сегодня довлеет над нами злой рок неудачи. Надо этих таинственных любителей разбоя опередить. Иначе быть нам без добычи. Будем только объедки подбирать.

– Значит, и эту ферму разграбили мародеры, – задумчиво потёр кулаком подбородок Брюс.

– Да, – сокрушённо покивал головой Селиван Кузьмич. – Бедный фермер чуть у меня денег взаймы не попросил. Дорогу он нам к богатым фазендам показал. Идём туда не мешкая, пока нас опять не опередили. За мной, коллеги, в быстром темпе!

– Шеф, у нас в банде не всё в порядке, – нагнав атамана, зашептал ему на ухо Интеллигент. – Этот амбал Батюшка, этот мастодонт Гвидон Додонович охмуряет братву. Пока ты пропадал на разведке, он вербовал всех нас не грабить тружеников полей, а всей артелью устроиться где- нибудь работать. Он хочет из нас сделать трудяг ломовых. Заронил в души некоторых сомнения.

– Разберёмся, – нахмурясь, буркнул Селиван Кузьмич. – Ты, Интеллигент, последи за ним, да всё мне докладывай.

– Хорошо, мой атаман. Пристально буду за ним наблюдать.

Брюс, Рембо, Бутылкин и Мамуся опять стали играть в карты. С интервалом в минуту раздавались взрывчики ехидного смеха, и проигравший получал пинки под зад. Львиная доля их по- прежнему, доставалась Мамусе, который в азарте часто перебирал.

– Командир, впереди топает группа людей! – вскричали Шнырь и Шпынь.

– Где, где? – встрепенулся Селиван Кузьмич.

– Вон на взгорке, указал рукой направление Шнырь. – Человек семь. У всех полные сумки и рюкзаки.

– Это они! – грабители наших фермеров! – гневно воскликнул атаман, разглядев в бинокль кучку людей. – Это они идут впереди нас и снимают сливки. Это они лишают нас добычи. В погоню! За мной, чудо- братва! Надаём им пендюлей!

Швырнув рюкзак и кейс на землю, он бросился догонять соперников- перехватчиков. За ним устремились остальные, кроме оставшихся у вещей Гвидона Додоновича, Тарзана Робинзоновича и Карапузькина, пугливо прижавшегося к коню.

Догнав семёрку таких же бандюг, как и сами, разбойнички напали на опешивших от молниеносной неожиданности противников.

– Шухер! Линяем! – запоздало посеял панику один из них.

– Бей их! Бей, не жалей этих заслуженных уголовников нашей страны! – обуянный мстительным негодованием, приложившись кулаком в чью- то челюсть, заорал атаман. – Окружай их смело! Круши отпетых подонков!

Внезапный натиск банды завершился полной победой. Даже схватки не было: противник просто бросился наутёк, оставив на поле брани два рюкзака, сумку и большой пузатый чайник.

Бурно радуясь победе, братва накинулась на трофеи. Рембо вытянул из рюкзака бутыль, выдернул пробку и, понюхав горлышко, воскликнул:

– Ого- го! Чистый спирт!

Все, гикая и крича “ура” возликовали.

Отобрав у Рембо бутыль, Селиван Кузьмич тоном, не допускающим возражений, сказал:

– Выпьем за ужином!

– Ну Шеф, ну давай глотнем по маленькой за славную победу, – просительным голосом обратился к нему Брюс и оглянулся, ища поддержку у подельников.

– Нет, нет. Сейчас нельзя, – упрямо помотал головой и, как маятником, покачал пальцем Селиван Кузьмич. – Выпьем по одной, потом по второй, третьей – и пошло- поехало… Нельзя сейчас. Всему своё время.

– Жаль – денег нет, – разочарованно вздохнул Тёлкин, пошарив руками в сумке. – Только шмотки и продукты.

Брюс из бокового кармана рюкзака вынул колоду игральных карт с изображёнными на них голыми девицами и несколько пакетиков с презервативами. Пакетики засунул во внутренний карман пиджака и принялся с интересом рассматривать карты, часто цокая языком. Рассмеявшись, он роздал карты сотоварищам. Послышались оценивающе насмешливые восклицания и развязное гоготание. Садист с Неврастеником заспорили:

– А я тебе говорю, что дама треф с патронташем на голом пузе и в болотных сапогах более вызывающе выглядит!

– Нет, дама пик, стоящая на карачках и смотрящая в замочную скважину, – в более красноречивой позе!

– Треф!

– Пик!

Швырнув в друг друга карты, неразлучные враги крепко обнялись, упали на землю и пыхтя завозились, пытаясь победить один другого.

– Чтоб тебе везде тесно было, – простонал Садист.

– А тебе все туго было во веки веков, – пропищал Неврастеник.

– Что за скулёж собачий! – с досадой воскликнул Селиван Кузьмич, оторвав взгляд от карт. – Эй, кто- нибудь, пните их! Строго успокойте!

Дерущихся разнял Гвидон Додонович, неспешно подошедший к победителям брани. Брюс сунул ему в руки две карты и, иронично улыбаясь, сказал:

– На, Батька, потешь зрение на старости лет.

– Тьфу! Грех бесстыжий! – гневно поморщился Гвидон Додонович, рассмотрев на них женскую наготу; вернул карты Брюсу и распорядился: – На, порви, сожги, уничтожь эту безбожную гнусность, растлительство морали!

– Полная виктория! – радостно обратился Селиван Кузьмич к Гвидону Додоновичу и к подошедшим Тарзану Робинзоновичу и Карапузькину. – Наши обидчики, подлые перехватчики получили сполна, по заслугам. Будут знать, как наших фермеров разорять… За образцово выполненную атаку объявляю всем благодарность!

В ответ раздался раскатистый гром и сверкнула молния. В пылу короткого боя и победного торжества никто не заметил широкоплечую тучу, подкравшуюся с запада. Разбойнички с тревогой воззрились на небесную путешественницу. Она как из ведра окатила их проливным водопадом. Резко подул холодный ветер. Не сговариваясь, похватав трофеи, все побежали к своим вещам. Лесочек, в котором оставлены были вещи, был молодой, низкорослый и укрыть от дождя не мог. Оглядываясь по сторонам, Селиван Кузьмич увидел в двухстах метрах высокую берёзу и, оскользаясь, зачавкал к ней по размокшей земле. Подельники последовали за ним. Берёза не спасла: косой дождь продолжал бесцеремонно поливать их. Конь недовольно всхрапнул.

По просьбе атамана Брюс и Бутылкин посадили его на Боливара.

Минут через десять томительного ожидания, матерясь, Садист плюнул против ветра. Обратный результат неописуемо удивил его: плевок попал в лицо. Он утёрся, сварливо проклиная ветер. Потерпел ещё пару минут и, не выдержав издевательства небес, раздражённо вскричал:

– Долго оно будет мочиться на нас?

– Пока не опорожнится, – мудро ответил Селиван Кузьмич.

Вскоре издевательству пришёл конец: ливень прекратился, ветер стих. Насквозь промокшие разбойнички стали нервно совещаться, что делать дальше.

Садист и Неврастеник собрали с земли несколько веток и принялись разводить костёр. Влажная кучка хвороста неохотно задымилась. Гвидон Додонович взнюхнул дыма, визгливо чихнул, резко наклонясь вперёд, и гулко стукнулся лбом о ствол берёзы. От чувствительного удара она стряхнула с себя остатки дождя, искупав всех и затушив костёр. Конь испугался внезапного шума, встал на дыбы и игогокнул. Селиван Кузьмич, сделав неуклюжее сальто, плюхнулся в лужу. Нецензурно выразив негодование в адрес Батюшкиного чиха и берёзы, он вскочил и принялся угрюмо разглядывать свои грязные куртку и брюки.

– Главный! Главный! Я хибару вижу! – радостно вскричал Мамуся, догадавшийся встать на пенёк и внимательно осмотреть всё вокруг. – Вон она, совсем недалеко, крыша блестит.

– Все туда? – коротко скомандовал атаман.

Через пять минут разбойнички вышли на берег Иртыша. Селиван Кузьмич остановился перед хибарой, брезгливо рассмотрел её и всё пространство вокруг неё. Везде валялись полусгнившие бакены, ржавые цепи, останки лодок.

– Видимо, тут когда- то бакенщик обитал, – догадался Селиван Кузьмич. – Лет двадцать пять тому назад.

– Полностью с тобой согласен, Шеф, – преданно заулыбался Интеллигент.

Брюс осторожно распахнул скрипучую дверь и заглянул в тёмные сумерки жилья.

– Переночевать можно, только осторожно, – обернулся он к атаману. – К стенам не прислоняться, чтоб не упали.

– Молодёжь, ну- ка быстро соберите сушняка и разведите костёр, – отдал приказ юнцам Селиван Кузьмич.

Шнырь и Шпынь бросились исполнять команду. Гвидон Додонович и Тарзан Робинзонович взяли котёл и чайник и пошли к реке за водой. Карапузькин высыпал из рюкзака четырёх плохо ощипанных кур и принялся дощипывать их.

– Старшой, – перемигнувшись с Буханкиным и Кобылкиным, обратился к атаману Рембо. – Продрогли мы. Хорошо бы остограммиться перед приёмом пищи. Может, напьёмся. Всё равно делать нечего.

– Своевременная мысль, господа, – живо отозвался Селиван Кузьмич. – Я сам собирался об этом подумать, да заботы о ночлеге отвлекли. Мне тоже не терпится «вздрогнуть» по первой. – Повысив голос, он позвал всех: – Коллеги, сплотитесь вокруг меня! Выпьем по пятьдесят грамм для поднятия духа и улучшения аппетита.

Он достал из рюкзака пятилитровую бутыль со спиртом и стал разливать его в подставляемые кружки и стаканы ликующих подельников.

– Господа друзья! Выпьем за громкую победу над нашими противниками, – важно приосанившись, произнёс он тост.

– Ура- а! – хором вскричали «господа» и выпили спирт. Закряхтели, шумно задышали, а Карапузькин и Мамуся побежали к реке, чтобы залить водой свои обожжённые пищеводы.

– Хорошо втёк, – занюхав старую еловую шишку, удовлетворённо просипел Брюс. – Девяносто градусов, не менее.

– Жжёт, – кивнул Буханкин.

– Лекарство. Эликсир жизни. Панацея от всех болезней, – буркнул Бутылкин.

– Шеф, после первой, не мешало бы вторую, вдогон, – просительно посмотрел на атамана Рембо.

– Эх, была – не была! Давай опрокинем по второй, – махнув рукой, сдался Селиван Кузьмич, вызвав взрыв разноголосого ликования.

– Дай нам, Боже, бесконечно то же! – выдал восторг и сам Селиван Кузьмич.

Разлив спирт по кружкам и стаканам, атаман потребовал тишины и провозгласил новый тост:

– Чтоб все наши желания сбылись! За крупную удачу!

– Ура- а!

Пока варился куриный суп, разбойнички прикончили спирт. Через каждые три минуты вечерние сумерки оглашались новым тостом.

– Так выпьем за всё то, что не противоречит, – деловито предложил Интеллигент.

Выпили.

– Выпьем за то, чтоб всё хорошее нам досталось! – выкрикнул Мамуся.

Выпили.

– Чтоб всё не так угрожающе было, – подал стеснительный голос Карапузькин.

Уважили.

– Будем пить горилку до тла! – задорно вскричал Брюс.

Единогласно поддержали.

Сожалея, что спирт так быстро кончился, опьяневшие разбойнички принялись поедать курятину.

– Скажи, Батюшка благочинный во Христе, – обратился к Гвидону Додоновичу Интеллигент. – Ты священником не мечтал стать?

– Нет, преступный брат мой, с моими грехами это невозможно, – с хрустом разгрызая косточку, ответил богатырь.

– А я как- то однажды в попы младшего сана принять попросился, – заплетающемся языком пожаловался Мамуся. – Отказали. Ни одной молитвы не знаю.

– Только тебя на посту попа и не хватало! – рассмеялся Брюс. – Старый босяк! Представляю тебя, дрючок, отпускающим нам грехи!

Мамуся, не обратив внимания на Брюса, скулящим голоском запел песню о разлуке.

– Нишкни, старая гагара, – морщась, прикрикнул на него Ворчун. – Гад- паразит! Взвизжал на луну! Паразит!

Карапузькин и Тарзан Робинзонович, утолив голод, завели неспешную беседу о запорах и поносах.

После сытного питания Селивану Кузьмичу захотелось посидеть на коне.

– Пойду на Боливаре посижу, – с трудом вставая, сказал он.

– А кто это, Шеф, – полюбопытствовал Евсей Буханкин.

– Это мой верный конь, – объяснил Селиван Кузьмич. – Боливар, Буцефал, Сивка, Тулпар, Пегас, Росинант, – все эти клички принадлежат моему боевому скакуну.

Подельники, нетвёрдо ступая, гурьбой последовали за атаманом, чтобы весело посмотреть, как он в двадцать девятый раз свалится с коня. У костра остались Гвидон Додонович, увлечённо доедающий курятину, Трутень, с блаженным удовольствием курящий сигарету и пёс Шибай.

– Шеф, чтобы ты не упал, может, привязать тебя к Боливару, – предложил Карапузькин.

– Обойдёмся, – самоуверенно ответил Селиван Кузьмич, подойдя к пасшемуся коню.

Брюс и Бутылкин помогли ему сесть верхом. К великому удивлению всех, атаман не упал. Не свалился он через минуту и через пять минут. Более того, он попросил Льва Геракловича провести коня по кругу. И опять не упал.

– Уважаемый Шеф наш, в пьяном виде ты прекрасно сидишь на Боливаре- Буцефале! Настоящий ты кавалерист! – верноподанно воскликнул Интеллигент. – Тебе, несомненно, надо перед тем, как садиться на скакуна, принимать во внутрь по двести грамм.

– Точно, старшой, – поддержал Интеллигента Брюс. – Потребляй водку – и смело прыгай на коня.

– Спасибо за совет, коллеги, – весело ответил Селиван Кузьмич. – Вполне возможно, что так и буду делать.

Под общий восторг он соскочил с Буцефала и, обняв Брюса и Кобылкина за плечи, повёл их к костру. Разбойнички тоже обнялись и последовали за ними. Гордей Кобылкин запел старую песню:

Любо, братцы, любо,

Любо, братцы, жить.

С нашим атаманом

Не приходится тужить…

Все подхватили песню. Когда пропели о пуле, ранившей коня, Карапузькин и Мамуся, самые пьяные, пустило по слезе. А когда, кончив петь про атамана, запели о есауле, который бросил коня, не захотев его пристрелить, Карапузькин и Мамуся всхлипнули, опустив головы. Не допев про есаула, разбойнички уже у костра заунывно затянули песню о чёрном вороне. Сев кружком, они, тесно прижавшись друг к дружке, допели песню до конца. Карапузькин и Мамуся разрыдались, размазывая по щекам до конца горькие слезы. Глядя на них, заскучали и остальные.

С тоскливой кручиной покончил Гвидон Додонович, который тихо протрубил:

Солдатушки, бравы ребятушки,

А где ваши жёны?

Разбойнички оживились и подхватили:

Наши жёны – пушки заряжёны,

Вот кто наши жёны!

Тёлкин и Буханкин вскочили и пустились в пляс. Не выдержав, к ним присоединились остальные. Садист лихо засвистел. Отплясавшись, разбойнички попадали на землю, тяжело переводя дух.

– Хорошо сидим! – воскликнул пиршестволюбивый Брюс. – Помню, как- то с одним старым рецидивистом- мародером шумно пьянствовали мы на развилке трёх дорог. Так “гудели”, что все прохожие и проезжие обходили и объезжали нас по полю, боясь приблизиться. Да- а, есть что вспомнить весёлое! А однажды организовали мы новогодний бал на ферме среди коров. Такую пьянку с песнями и танцами да крутыми матами я никогда не забуду. Удался бал. Под утро мы подрались и чуть ферму не спалили.

– И мы гуляем не хуже, – возразил Селиван Кузьмич. – Выпивка – первосортная. И мы танцуем с матами и свистом. Садист и Неврастеник скоро задерутся. Мы тоже пируем. Правда, братва?

– Правда, гуляем! – откликнулся Интеллигент.

– Вот только выпивка кончилась, – грустно пробормотал Рембо. – А в остальном…

– Как кончилась! – хитро глянул на него атаман. – Выпивка по случаю победы всегда найдётся. Только надо сохранить ее до подходящего момента, – доставая из рюкзака одну за другой три бутылки водки, торжественно добавил он. – Эх, гулять – так гулять! Продолжим удовольствие!

– Ура! Урр- ра! – с ликованием приветствовали его добрый поступок разбойнички. – Да здравствует наш превеликий Шеф! Ура- а!

Селиван Кузьмич разлил подельникам по пятьдесят грамм и провозгласил тост:

– Чтобы наше пьянство на свежем воздухе было не хуже, чем у других!

– Да будет так! – ответили разбойнички и выпили водку.

Закурили и, размашисто жестикулируя руками, перебивая друг друга, принялись болтать о житье- бытье. Брюс и Интеллигент разговорились о всяких пристрастиях и привычках.

– Согласен с тобой. Чудаков в нашей стране весьма много, – приблизив своё осоловелое лицо к осоловелому лицу Брюса, хихикнул Интеллигент, – знал я одного старичка из Усть- Шиша. У него было странное хобби. Он коллекционировал всякую пыль. Собирал ее в пузырьки, коробочки, пакетики. Была у него пыль лесная, полевая, городская, и даже из столицы – кремлёвская. Хранил он пыль из погребов и сараев, с чердаков и курятников, угольную, ковровую, книжную. Особо гордился он пылью из Средней Азии и Кавказа, Европы, Африки и Австралии. А на пыль из Антарктиды он просто молился; её ему одна проезжая цыганка продала. Два года назад он по случаю приобрёл атомную пыль. Из любопытства понюхал и даже попробовал на язык. Она- то и сгубила его. Облучился и помер – стал жертвой своего пристрастия. Вот так…

– А я в омском музее, – перебил Интеллигента Брюс, – посетил выставку всяких ловушек. Что там только я не увидел. Великое множество разновидностей силков, петель, сетей; уйма всевозможных капканов и капканчиков; целый зал был уставлен и увешан мышеловками, крысоловками, кротоловками – и даже с дюжину тараканоловок было… липучки для мух и комаров. Тоже частная коллекция была. Один энтузиаст тридцать лет её собирал. Что творилось на этой выставке! То из одного угла, то из другого раздавались мученические вопли, стоны, охи, ахи и другие страждущие возгласы посетителей. Одни из любопытства сунули пальцы в крысоловки, другие трогали капканы. Ха- ха- ха! Юной красавице нос прищемило тараканоловкой. Чересчур любопытная была. Бизнесмен языком к липучке прилип. Группа школьников в сетях запуталась. Отовсюду требуют, умоляют освободить их, а лучше вывести вон. Дело даже до паники дошло. Две старушки, все в липучках и мышеловках, подняв истерику, устроили давку у дверей. Я тоже в беде побывал: зашёл в какой- то сейф, и не смог выйти. Долго орал, стучал. Никому до меня дела не было. И только когда я стал изощренно материться – сам собиратель коллекции меня выпустил. Принялся укорять, стыдить, но я послал его в одно неприятное место и, с гордо поднятой головой, покинул выставку. Чтобы успокоиться от пережитой нервозности, я пошёл прогуляться по улицам Омска. У гостиницы встретил иностранца английской породы. С долей раздражённого патриотизма в голосе спрашиваю: “Ну что, верноподданный зарубежной страны, чисто выбритый британец, как дела, козёл?” Он лыбится во всю пасть и вежливо картавит: “О ес, ес! Я есть из вейлыкобриитайн!

Брюс достал из кармана сигареты, прикурил и, заметив в глазах Интеллигента ждущий интерес, продолжил:

– Я ему, этому вейлыкобриитайнцу второй вопрос: “Хапать то, что плохо лежит приехал?” Он кивает: “О ес! Я прилетел воспитывать вас, учить деловому уму- разуму”. Я с еще большим благородным чувством раздраженного патриотизма пытаю его: “И много вас, воспитателей, слетелось в Россию учить нас как жить?” “Много, много, – косноязычит он. – Вы, рашен, много болтайт, и ничего не делайт”. “А ты, полит- экономический педагог, – говорю, – знаешь русскую пословицу: “В чужой монастырь со своим уставом не суйся! Знаешь?” Он: “Не понимайт. Как, как?” Послал я его к заморской маме нашими народными словами, руками резкий жест сделал. Охрана его подскочила. Я гордо развернулся и пошёл дальше. На выпивку сообразить с ним побрезговал. Какой из него собутыльник.

– Я тоже увлекаюсь хобби. С раннего детства собираю бутылки, – подал голос Бутылкин.

– А я был знаком с одним заведующим детского сада, – протиснулся в беседу Карапузькин. – Он собирал детские игрушки- погремушки и соски. Пятнадцать мешков хранил в своём доме. По воскресеньям высыпал их на пол и до вечера играл с ними.

– Дружил, я две недели с одним пожарником, – выглянув из- за спины Бутылкина, обратил на себя внимание Тарзан Робинзонович. – У него была яростная страсть к собирательству “бычков”. На полочках вдоль стен в его квартире покоились сотни окурков от папирос и сигарет, а четыре окурка от папирос “Герцеговина Флор”, которые Сталин курил, и “Три богатыря” с ментолом лежали на самом почётном месте – в зеркальном серванте. Там же были огрызки от гаванских сигар. Отдельной гордостью его коллекции среди самокруток – «козьих ножек» был “бычок”, начинённый ослиным дерьмом. Его он купил у мальчишек в степном казахском ауле. А сколько у него было сортов махорки – он сам затруднялся ответить. Из- за нелепой оплошности пришёл конец его счастью. Принёс он домой непотушенный окурок иностранкой сигареты – и произошел пожар. Вся его коллекция сгорела вместе с домом. Увы: буйное помешательство с горя – и второй год лечится пожарник в тихом учреждении с охраной.

Селиван Кузьмич запел песню о двенадцати разбойниках, про атамана Кудеяра, остальные аккуратно подпели ему. Кончив петь, Брюс улёгся поудобней и принялся вспоминать “героически” померших от водки своих собутыльников:

– Васька Недотёпин хорошо пил. Подох, так сказать, на посту – за углом магазина: там всегда страждущие собирались сообразить на троих. Генка Тельняшкин прекрасно пил. Не дали ему похмелиться он и отдал Всевышнему душу. Сосед, коммунист, Антип Георгиевич – уснул под забором и не проснулся. Дед Глоткин тоже от неё, любимой, придавленный обрушившейся поленницей, принял вынужденную смерть. Он в ней припрятанную бутылку самогонки искал. Друг мой босоногого детства, Яшка Верхтормашкин… Бродячая цыганка нагадала ему гибель от бодучей коровы, а он пьяный, наступил на грабли, получил черенком в лоб – и был таков на тот свет. Верь после этого гадалкам… А ты помнишь, Рембо, – толкнув ногой, окликнул он дружка и усмехнулся. – Помнишь сапожкника Гаврилу Конца. Фамилия у него такая была. Как по телефону позвонит – все на пол падают, впав в веселье. Кричит в трубку: “Алё, здесь Конец говорит! Что? Конец! Конец, говорю! Позовите Свету Конец, жену! К телефону позовите!… Что? Нет у вас конца света? А где жена? Да пошёл ты сам туда!” Помнишь, Рембо, как он концы откинул?

– Конечно помню, – отозвался Рембо, тряхнув головой, что бы дремота отступила.

– Пил он водку, жарко стало, – стал объяснять Брюс подельникам, внимательно слушавшим его, – окунул лицо в бочку с водой – и захлебнулся. Как его ни спасали: и по спине били- колотили, и вверх ногами поднимали, и трясли – не помогло, не ожил. Теперь Гаврила на небесах чинит сапоги ангелам и архангелам.

– А святые небожители что, в сапогах летают? – лукаво скривил рот Селиван Кузьмич.

– Почему бы и нет, – развел руки в сторону Брюс. – Там же холодно, сплошные сквозняки.

Все рассмеялись, а Брюс громче всех.

– Да- а, много моих дружков- собутыльников променяли этот свет на тот из- за неумеренности пития, – сменив смех на лёгкую грусть, задумчиво произнёс Брюс. – Ну что, братва, нальём ещё и выпьем до дна всем смертям назло!

– Выпьем! – согласно кивнул Гвидон Додонович.

Рембо разлил водку по стаканам и кружкам. Все молча выпили. Закурив, Селиван Кузьмич, важно приосанившись, обратился к разбойничкам:

– Мне настойчиво подумалось – и это точно – что я со стопроцентной вероятностью граф. Давно чую, что во мне течет аристократическая кровь. Помню, ещё когда я брыкался в пелёнках, мама с папой нежно напевали, что наши предки – англо- французские графья. Отчётливо, как будто это было вчера, помню. Поэтому, уважаемые господа, прошу величать меня, вашего атамана – графом де Пендалюком! Ура, господа! Выпьем в честь меня! Наливай водки, Рембо!

– Ура много раз! Да здравствует наш великий и непобедимый граф де Пендалюк! – вскочив на ноги, льстиво прокричал Интеллигент.

Разбойнички тоже вскочили и встали в очередь, чтобы поздравить и пожать руку самозваному аристократу.

– “Ур- ра! Качай графскую особу, единственную в нашей шайке!” – заорал Брюс, и братва, схватив атамана за руки и ноги, принялась высоко подбрасывать его. Это Селивану Кузьмичу, как и в прошлый раз, очень понравилось, и он потребовал продлить удовольствие.

Подкинув графа ещё раз пять, разбойнички расселись вокруг костра и стали назначать себя князьями, баронами, маркизами, герцогами, виконтами. Неуёмный изверг Садист решил стать маркизом де Садом, а Неврастеник объявил себя маркизом де Помпадуром. Садист около минуты согревал его испепеляющим взглядом, затем сквозь зубы процедил:

– Я буду маркизом, а ты выбери себе другой титул!

– Нет, маркиз я, – категорически возразил Неврастеник. В последний раз предупреждаю: отрекись от этого титула!

– Да провались ты в…

– Я же тебе органы повырываю, мразь!

– А я откушу их у тебя!

– Пошли в сторонку, – вставая, позвал Садист Неврастеника. – Здесь нам не дадут добиться своего.

– Пошли, – кивнув, поднялся Неврастеник. – Улыбайся, на нас смотрят.

И два неразлучных врага, полные показного дружелюбия, направились в кусты мордовать друг друга.

После того как все выбрали понравившиеся им титулы, граф де Пендалюк присвоил им разнокалиберные чины. Его преосвященству и боярину Батюшке было присвоено звание лейб- повара шайки. Лев Гераклович Карапузькин, так как не смог доказать, что его предки в средние века были рыцарями, признан был временно исполняющим обязанности рыцаря, стал флигель- ординарцем атамана.

Барон фон Брюс получил чин главного начальника охраны, а князья Евсей Буханкин, Ерофей Тёлкин, Гордей Кобылкин и Еремей Бутылкин обрели чины гвардейцев второй гильдии.

Витязь Емельян Грамотеев (Интеллигент) получил назначение на пост тайного советника атамана, а виконт Тарзан Робинзонович Тьфуськин обрадован был чином помощника лейб- повара.

Молодец, Шнырь приобрёл чин корнета, а такой же молодец Шпынь – поручика. Рембо и Трутень, помимо титулов принцев, также получили несуразные чины супер- экстра- ультра. Что это такое – как ни тужился умом, не смог объяснить граф де Пендалюк.

Граф, заметив грустный взгляд сидящего в сторонке Мамуси, всеми позабытого, решил тоже облагородить бомжа.

– Эй, Мамуся, ты чего пенькуешь на заднем плане! – окликнул он старика. – Почему не хочешь знатным стать?

– Какой я дворянин, пожал плечами Мамуся. – Ведь я потомственный бич. Где ты видел дворян бродягами.

– Видел, – расплылся в ироничной улыбке Селиван Кузьмич. – Фильм видел, “Двенадцать стульев” называется. Там предводитель дворянства подаяние просил, Ипполит Матвеевич Воробьянинов. “Подайте – умолял – бывшему любовнику многих женщин”. Точно- точно. Так что выбирай себе смело любой титул.

– Ну- у, тогда я бы хотел стать начальником в отставке с хорошей пенсией, – просительно посмотрел на атамана Мамуся.

– Да будет так. Хрен с тобой. Считай себя этим самим начальником в отставке, – радушно согласился Селиван Кузьмич. – Только без пенсии.

– Господин граф, ваше сиятельство, разрешите обратиться, – подошёл к Селивану Кузьмичу Шнырь.

– Разрешаю.

– Можно к нашим кличкам прибавить знатные фамилии? Чтобы меня называли корнетом Оболенским, а Шпыня – поручиком Голицыным.

– Можно, – милостиво кивнул Селиван Кузьмич.

– Спасибо, граф, – обрадовался Шнырь и весело окликнул Шпыня: – Эй, поручик Голицын, давай выпьем, налей- ка воды!

– С удовольствием, – откликнулся Шпынь. – Сейчас выпьем, корнет Оболенский.

Налив из трофейного чайника в кружки кипяток, он подал одну кружку, достал из кулька конфеты и поделился с ним.

– Ну что, господа князья, бароны и другие представители паразитирующего класса, – обратился атаман к новоиспечённым аристократам. – Пора спать. Утро вечера мудренее. Надо выспаться. Завтра нас ждут кой- какие преступные заботы и развлечения.

На этом победная пьянка с песнями, танцами и дракой была закончена. Гвидон Додонович, зевая во всю безразмерную пасть, зашел в хибару.

– Вот это раззявил жерло, – восхищённо проводив его взглядом, обернулся к Интеллигенту Тёлкин.

Через минуту из хибары донесся могучий храп богатыря. Остальные легли на свежем воздухе у костра.

Ночью Садисту приснился приятный сон: он пытал мадам де Помпадур с помощью вил.

Неврастенику тоже снилось, но совсем неприятное. Будто он играет с детьми в гестапо. И всё получилось, как в одном стишке. Детишки арестовывают его – Штирлица – и под руководством шефа гестапо Мюллера – Садиста – замучили его до смерти.

Интеллигенту снились размножающиеся ослы и верблюды.

Утром граф де Пендалюк проснулся и первое, что увидел рядом с собой – это нервно дышащее, вредное лицо спящего Ворчуна. Атаман аж потускнел от негодования. Растолкав брюзгу, он с ненавистью вскричал:

– Ты чего разлёгся под моим боком! Ты исключён из моей банды! Геть отсюда, сволочь!

– У- у- у, изгнать меня, – стирая кулаками с глаз остатки сна, забурчал Ворчун. – Изгнать меня – достойного представителя всего мужского человечества…

– Ступай назад, туда – откуда пришёл, худшая особь мужского человечества!

Ворчун, злобно проклиная все на свете, встал и ушёл в лес.

Проснувшийся флигель- ординарец атамана рыцарь Карапузькин, вскакивая, наступил на ногу барона фон Брюса. Тот рассердился:

– Шляется тут всякая всячина! Калечит ноги благородным людям!

– Извините, господин барон, я нечаянно.

– “Извините”… Ну- ка, подлец, принеси мне от костра в постель сапоги и портянки!

– Слушаюсь, ваше благородие! – с готовностью ответил Карапузькин и побежал к костру.

– Подъём, братва! – скомандовал Селиван Кузьмич. – Сейчас позавтракаем и продолжим наш грабительский рейд по фермам. Подъём!

Благородные разбойнички стали просыпаться и потягиваться, Селиван Кузьмич решил побриться, достал из сумки бритвенный прибор, полотенце и пошёл к реке. Дрожащими руками намылил лицо, стал бриться, порезал щёки и подбородок в восьми местах, умудрился сделать порез даже на ухе. Раз пять чертыхнулся. Услышал сзади себя сопенье. Обернулся. В двух шагах от него стояли Карапузькин и Ворчун.

– Это некий гражданин Нудяев, или мне кажется? – холодно посмотрев на Ворчуна, спросил он.

– Да, граф, это он, собственной персоной, – нерешительно переминаясь с ноги на ногу, ответил Карапузькин. – Он хочет…

– Не знаю, чего хочет эта вредная погремушка, только мне её здесь не надо!

– Он прощения пришёл просить.

– Отложим этот разговор навсегда! – дёрнул рукой Селиван Кузьмич и сделал очередной порез на шее.

– Мбу- бу- бу, – невнятно пробубнил Ворчун, морща нос и правую сторону лица.

– Шеф, он искренне просит прощения.

– Не прощаю, он с упоением издевался надо мной! Он оскорбил, унизил моё высокое достоинство!

– Мбу- бу- мбу.

– Ворчун говорит, что полностью осознал свою вину, – продолжил играть роль миротворца Карапузькин, – был наказан справедливо и теперь просит разрешения вернуться в банду.

– Не верю я ему! Уйди, постылый! Уйди, или я прикажу силой изгнать тебя с нашей территории! – продолжил кипеть обидой атаман.

– Мбу- бум- бум, – уставясь в землю, покаянно гудел Ворчун.

– Шеф, граф, он клянётся, что больше не будет чинить тебе обиды.

– Не верю! Я от него ничего хорошего не жду. От плесени больше пользы, чем от него.

– Бум- бум- бум, – совсем поникнув головой, прогундосил Ворчун.

– Атаман, он глубоко раскаивается, – перевёл Карапузькин. – Не гони его – банда потеряет отважного бойца.

– Ну ладно, – немного подумав, сдался Селиван Кузьмич. – Принимаю его в шайку условно. С пожизненным испытательным сроком. Идите готовьтесь к походу.

Не успели Карапузькин и Ворчун уйти, как появился Интеллигент.

– Доброе утро, надёжа атаман, – подобострастно глядя в затылок Селивана Кузьмича, поприветствовал он его. – Доброе утро, граф. Неутомимый ты наш борец за крупное обогащение. Вдохновитель ты наш и организатор. Как твоё благородное самочувствие?

– Стабильно хреновое, – недовольно ответил атаман. – Голова гудит после вчерашней попойки, руки трясутся.

К воде спустились Гвидон Додонович и Тарзан Робинзонович и стали умываться. Умывшись, Гвидон Додонович, круто наклонив голову, принялся расчёсывать железным гребнем свои длинные до плеч космы.

– У тебя, отче, грива – как у антихриста- махновца времён Гражданской войны, усмехнулся Интеллигент.

– Да, парниша, резво и обильно растут мои патлы. Не успеваю подрезать их, согласился Гвидон Додонович.

Селиван Кузьмич кончил бриться, ополоснул лицо, и все четверо вернулись на поляну. У хибары разгорался новый очаг напряжённости между Маркизом де Садом и маркизом де Помпадуром. По жёсткому распоряжению атамана их силой утихомирили.

– Граф, кашу варить, или в поход пойдём? – обратился к Селивану Кузьмичу Тарзан Робинзонович.

– Варите кашу. В поход попозже пойдем, – ответил ему атаман. – А вы, господа разбойнички, – окинул он строгим взглядом подельников, – сидите тихо. Я с корнетом и поручиком схожу в разведку, исследую северные окрестности. Поручик Голицын, корнет Оболенский – за мной!

Атаман и юнцы скрылись за ёлками. Не успели они и тридцати метров прошагать, как их остановил равнодушный оклик Мамуси:

– Стой, кто идёт! Пароль?

– Да пошёл ты!

– Правильно. Проходи.

Обойдя откровенно скучающего старика, разведчики пошли дальше.

Гвидон Додонович и Тарзан Робинзонович засуетились у котла. Тёлкин, Бутылкин, Кобылкин, Буханкин и Рембо сели играть в карты. Трутень лежал у костра, положив одну ногу на колено согнутой другой, и курил, мечтательно уставившись в небо. Садист и Неврастеник, позабыв про вражду, принялись о чём- то оживлённо шептаться.

– Против кого дружите? – окликнул их Брюс. Они синхронно отмахнулись от него и зло посмотрели в сторону Интеллигента, роющегося в своих вещах.

Брюс, скучая, подозвал к себе Карапузькина, приказал снять с его ног сапоги, портянки и носки и помыть- постирать их в реке. Лев Гераклович безропотно разул его, сунул носки и портянки в сапоги и ушёл к реке.

Трутень решил последовать примеру барона. Поманив пальцем бесцельно прогуливающегося по поляне Ворчуна, тоже приказал разуть его и хорошенько выстирать носки.

Ворчун остановился, с великим презрением уставился на лодыря и, кипя злобой, проклокотал:

– Ты кому, мне приказываешь?! Ты – мне?! Да кто ты такой?! Ничтожество! Я же тебя в упор не вижу! Да катись ты в… на… за… под… паразит!

– Исполняй. А то я встану и надаю тебе по шее за такие слова, – шевелясь и кряхтя, пригрозил Трутень.

– Гад- паразит! Я тебе постираю! Я тебя самого…

– Когда встану – плохо тебе будет.

– У- у- у, подонок! Хмырь поганый! Шакал позорный!

– Вот встану, – перевалился с боку на бок тунеядец. – Всего изобью.

– Не встанешь, паразит! Лень не позволит. Ну вставай, вставай!

Ещё пару минут они грызлись, потом Ворчун, плюнув, продолжая бурлить негодованием, ушёл к реке.

Интеллигент решил свободное время посвятить своему дневнику. Он достал из рюкзака блокнотик и карандаш, сел в сторонке и продолжил записывать:

«Нудяев по кличке Ворчун. Зануда, брюзга, нытик. Характер неизлечимо испорчен. Вредный до тошноты. Двадцать пять лет прожил угрюмой жизнью. Завистлив. О себе очень высокого мнения. Всё старается сделать наоборот. Презирает абсолютно всё и вся. Был изгнан из родного села на три месяца с целью перевоспитания: довёл земляков своей вредностью до этой крайней меры. Изгнан из нашей банды за циничное издевательство над атаманом. Невероятно – но просил прощения, и снова принят в наши ряды условно, с испытательным сроком.

Лев Гераклович Карапузькин… »

Получив сильный удар по голове чем- то твёрдым, от которого аж искры из глаз посыпались. Интеллигент, уронив блокнотик, ткнулся лицом в траву. С минуту он приходил в сознание. Потом сел, обнял ладонями голову и заорал:

– Помогите! Спасите! Убивают!

– Ты чего паникуешь? Кто тебя убивает? – сбежались к нему встревоженные разбойнички.

– Покушение, – простонал Интеллигент. Кто- то нанёс страшный удар по моему темечку, сзади. Вот смотрите – огромный шишак и кровь сочится. Убить меня кто- то хотел. Это убийца был.

– Действительно, кожа ободрана, разглядывая рану, согласился Брюс. – Кто же на тебя покусился? Кто это хладнокровно сделал?

– Надо окрестную близость обшарить, пока злоумышленник не успел далеко убежать, – предложил Буханкин.

– Верно. А ну, братва, разбежались по лесу! – скомандовал Брюс. – Кого обнаружите – ведите сюда для справедливого возмездия.

Разбойнички быстро скрылись в лесу. Особо ретиво искали «убийцу» Садист и Неврастеник. Через полчаса, никого не обнаружив, все вернулись к костру.

– Может, это у тебя солнечный удар был? – подойдя к Интеллигенту, спросил Тёлкин. – Жарко сегодня.

– Какой солнечный удар! – возмутился Интеллигент, показывая ему затылок. – Кровавого шишака от солнечного удара не бывает. Убить меня кто- то хотел.

Гвидон Додонович и Тарзан Робинзонович, пробуя на вкус почти готовую кашу, озабоченно беседовали о том положении, в котором они сейчас находятся.

– Что мы тут делаем, Батюшка? – вопрошал Тарзан Робинзонович. – Что нам тут надо? Мы – члены разбойной шайки! Мне жутко ощущать себя таковым. Нам это надо? Пойдем лучше к тебе на Родину. А по пути в каком- нибудь селе лекцией и массовым гипнозом заработаем денег на пропитание.

– Я тоже, Тарзанушко, негативно зрю на наше незавидное положение, – согласился Гвидон Додонович. – Тревога гложет меня. Вижу, как эти мужики погрязают в уголовщину, как засасывает их болото преступной наживы. На халяву разбогатеть захотели, за счет других. Сумбур у них в головах. Не понимают, что всему преступному рано или поздно приходит конец – настанет роковой час. И скрутят им руки, и поведут на суд праведный… Поговорю я с ними сейчас, попытаюсь объяснить, что так жить нельзя… Каша сварилась. Пока они будут завтракать обращусь я к ним с небольшой речью.

Постукав ложкой по чашке, Гвидон Додонович позвал разбойничков к котлу. Когда все собрались и принялись за еду, он начал речь:

– Други мои, может не будем заниматься непотребным грабежом, а сплоченной артелью наймёмся на работу…

– Приятного аппетита, Батюшка, российский богатырь, – поприветствовал его припоздавший к завтраку из- за тяжести на подъём Трутень. – Доброе…

– Потом, потом, – с досадой отмахнулся от него Гвидон Додонович, несколько секунд вспоминал, что хотел сказать, и продолжил речь: – Разве вы не видите и не чуете, что беззаконный разбой на дорогах до добра не доведёт. А приведёт в казённый дом с толстыми решетками на окнах. На чужом горе, братья, себе счастья не построите. Вовремя опомнитесь, други мои. Я взываю к вам последовать за мной – и выйти на истинно правильный путь. Подумайте – и вечером дадите мне ответ. Приятного аппетита.

Довольный своей проникновенной речью, Гвидон Додонович сел, зачерпнул полный половник каши и отправил её в рот.

Молча позавтракали разбойнички и, поблагодарив лейб- повара, разбрелись по поляне. Гвидон Додонович пошёл к реке, чтобы полюбоваться проплывающим мимо мусором. Брюс, воспользовавшись его отсутствием, взял командование бездельем на себя.

– Батька на некоторое время осчастливил нас своим отсутствием, – удобно развалясь на траве, медленно проговорил он. – Развлечёмся немного со скуки чем- нибудь весёлым. – Подмигнув Бутылкину и Рембо, он подозвал к себе Карапузькина и, насупившись, строго спросил: – Носки и портянки постирал?