Рецепт нас

Глава 1

Меня зовут Айви Патель, и… я до сих пор не верю, что сейчас в моей кровати мирно посапывает Сет Эванс. Вам, наверное, интересно, как мы оказались вместе? В голове сразу всплывают слова из популярного видео: «Как я докатился до жизни такой…».

Но мы не докатились. Мы пронеслись на всех скоростях – через виражи наших ссор, когда в стену летела посуда… И через примирения, когда он рвал с меня одежду быстрее, чем я успевала прошипеть «ненавижу.

Сет называет меня «Шумахер в кружевном», когда я врываюсь в его идеально спланированный день. Я же зову его «Черепахой в Brioni» – если он делает что-то неожиданное, а это выглядит чертовски элегантно.

Он – моя солёная карамель. Когда обжигает – кричу, когда остывает – требую добавки. Вчерашний вечер – тому доказательство. Швырнув мою туфлю в угол с привычным: «Ты невыносима!», он уже через десять минут демонстрировал свои методы воспитания… Ну, вы поняли.

Итак, венчики вверх – мы начинаем!

Десерт: «Миндальные зубки»

Любая приличная кулинарная книга начинается с закусок. А кто сказал, что я приличная? Правила созданы, чтобы их нарушать. Особенно чужие.

Ингредиенты: щепотка детской ненависти (ровно столько, сколько помещалось в моих зубах), одна лопатка французского шарма (спасибо, мама), горсть его «правильных» реплик («Никакого воспитания!»).

Эту фразу семилетний Сет бросил в наш первый «семейный ужин» – если, конечно, можно так назвать тот хаос, где я, двухлетняя обезьянка в кружевном платье, впилась зубами в его брата.

Наши родители познакомились на вечеринках в Челси, но вскоре их тусовки превратились в домашние посиделки: я с Алфи ползала под столом, а Сет сидел на стуле, как маленький лорд, с салфеткой на коленях.

Саму сцену я не помню, но отец, Бернард Патель, обожал рассказывать её на коктейльных вечеринках.

– Моя принцесса кусает его за палец. Тишина. Все смотрят друг на друга. И тут громкий крик: «Уберите этот ужас!» – папа мастерски передразнивал Сета, и гости дружно смеялись.

Так началась наша «неприязнь».

Я ещё не умела толком говорить, но уже прекрасно изучила науку раздражения Сета Эванса: впивалась молочными зубками в его руку; просилась только к нему на ручки; пускала слюни на его идеальные туфли. Все взрослые умилялись: «Ой, смотрите, она его обожает!» – но Сет единственный не считал меня милой.

«Мелкая проблема» – лучший комплимент, какой только могла получить маленькая разрушительница в подгузниках.

Когда я пыталась звать его, получалось нечто среднее между «ми-и-и-ля-я» и «ми-ня-ль». Его отец тогда перевёл мой лепет в слово «миндаль». Гениально! Сет и правда был как тот орех в шоколаде: снаружи безупречный мальчик в пиджаке Brooks Brothers (да, в семь лет), а внутри – твёрдый, с горчинкой.

Вскоре у нас появились официальные титулы:

– У тебя не дочь, а пиранья, – заявлял Дилан Эванс, вытирая с лица брызги шампанского после моих очередных «зубных» выходок.

– Зато ваш сын – ходячий учебник этикета, – парировал мой отец.

Прошло двадцать пять лет. «Учебник этикета» до сих пор пытается меня перевоспитывать. Но теперь, когда его «пиранья» пускает в ход зубки, в его глазах читается уже не раздражение, а жгучее желание «кусай меня дальше»…

В четыре года мы внезапно переехали жить в Биарриц. Официально – бабушке «стало плохо». Неофициально – мама (Одетт Патель, парижанка до кончиков ресниц) заявила, что её коже срочно необходим «морской воздух».

Отец даже не спорил – он уже давно понял, что перечить маме бесполезно, когда в её глазах загорается тот самый «парижский огонёк», но свою мебельную империю в Лондоне никому не доверял. В тридцатиградусную жару он валялся на пляже в пиджаке, потягивал лимонад и ворошил кипы контрактов, выискивая каждую неточность.

Я унаследовала от отца ямочки на щеках и его фирменную хватку – только если он сжимал деловые контракты, то я вцеплялась в жизнь так, будто это последняя бриошь в буфете. (Сет до сих пор пытается вырвать у меня штурвал, однако он так и не понял, с каким перчиком связался).

Французский шарм (или как разозлить англичанина)

Биарриц пах жареными каштанами и беззаботным детством. До шести лет я бегала босиком по песку, пока меня не отправили в школу Виктора Дюрюи. Эта тюрьма для юных леди учила меня есть улиток вилкой (абсурд) и сидеть с прямой спиной (явное нарушение прав человека).

Лето начиналось с приезда Эвансов. Алфи сразу бросался в песочные войны, а Сет был особым случаем. В тринадцать он расхаживал по пляжу в рубашке (точная копия папиного дресс-кода) с книгой, которая выглядела слишком взрослой для его возраста и выражением лица, будто его вот-вот стошнит от нашего веселья.

– Построй песочный замок! – командовала я.

Если отказывался – хватала свою розовую лопатку и орала так, что отдыхающие оборачивались. Его лицо было как учебник по мимике: сначала брови поднимались к волосам («Она не шутит?»), потом ноздри расширялись, как у разъярённого жеребца («Я не лопатка!»), и, наконец, наступала капитуляция с вздохом и медленным опусканием на колени. И вот он уже роет песок с важностью архитектора, строящего секретный объект для особо капризного клиента.

– Маленькая разрушительница, – ворчал он, когда Алфи (предатель) швырял в него медузой и визжал: «Это Айви!». Однако всегда достраивал последнюю башенку, даже если уже собирался уходить.

Он ворчал, что мы ему безразличны, но стоило мне подбежать, обмазанная кремом, как его рука уже тянулась за платком. А если сильно злилась за его серьёзность, я специально пачкала ему рубашку. Я мечтала увидеть, как этот маленький джентльмен наконец сбросит проклятый галстук и полезет в воду вместе с нами.

Но нет. Даже бутерброды Сет ел медленно, разбирая на компоненты, тогда как мы с Алфи устраивали пищевой марафон «Кто быстрее засунет его в рот».

В тот последний вечер мы втроём сидели на пляже, обжигая пальцы о только что пожаренные креветки. Сет нервно крутил пуговицу на манжете – это была его привычка, когда он изображал нашу «няню».

– Мой принц будет пахнуть морем и дымом от костра, – заявила я, разглядывая его. – И носить выглаженные рубашки только для того, чтобы я могла их мять.

Сет фыркнул, отряхивая несуществующую пылинку с рукава:

– Твой принц даже близко не подойдёт. От тебя пахнет тиной и дурными манерами.

Вместо ответа я впилась зубами в его плечо. Он даже не дрогнул, но сжал моё запястье так, что по коже побежали мурашки. Я не отпускала.

– Фурия! – он резко вскочил, рассыпав остатки креветок. Песок хрустнул под его ботинками, когда он уходил, оставив за собой лишь облако золотистой пыли – наша версия хлопнувшей двери.

Мы с Алфи переглянулись, синхронно помахали ему вслед (как делали всегда) и снова уставились на горизонт. Солнце медленно тонуло в воде, растекаясь, как апельсиновый мармелад, тающий на горячем бисквите.

На следующий год песочные замки остались без своего архитектора – Сета отправили в Хэрроу (потому что «настоящие джентльмены должны учиться среди себе подобных», как объяснил его отец за стаканом виски моим родителям). Видимо, мой фирменный аромат – «Тина с нотками дерзости» – не входил в учебную программу будущего магната.

Я сделала вид, что не расстроилась. С Алфи было веселее – он хотя бы смеялся, когда я засовывала улиток ему за шиворот. Мы стали идеальными партнёрами по преступлениям: воровали бриоши так виртуозно, что даже Роже – наш шеф-повар, мстивший миру за обезжиренные диеты, – начал оставлять на столе «доказательства»: две тёплые булочки с явно избыточным количеством шоколада (по его меркам «триста грамм вместо ста» – акт милосердия).

Но даже наши набеги на кухню перестали радовать, когда бабушка улетела на сахарной вате к небесам (так мне объяснили смерть). Папа тогда решил, что хватит жить на две страны.

Мама тогда устроила прощальный спектакль по всем канонам французского театра: с драматическими вздохами, монологами о «потерянном солнце» и подругами, которые за бокалами шампанского причитали: «Бедная Одетт, как твоя кожа перенесёт эту ужасную английскую сырость?»

Роже мгновенно переметнулся на её сторону (мама пообещала ему двойную дозу драмы и тройную – сливочного масла). Каждое утро он выводил на папиных тостах грустный смайлик, а его бриоши внезапно стали солёными. Но папа лишь пожимал плечами, разрезая тост с улыбкой – он-то знал, что любовь, как идеальный соус бешамель: без комочков. А Бернард Патель терпеть не мог комочки. Как и я.

И мама согласилась.

Советы от Айви Патель:

Хотите сладкой жизни? Начинайте со сливочного масла – оно как любовь: без него ни тесто не замесишь, ни чувств не сваришь. Комочки – это не ошибка, а характер. Мой, например, довёл Сета до того, что он порвал моё первое авторское платье. А потом три дня подряд заказывал частный самолёт, чтобы свежие бриоши от Роже доставляли мне прямиком из Биаррица в Лондон. Но если хочется быстрых результатов – кусайтесь.

Десерт: «Манговый принц»

Ингредиенты: мешочек упрямства (чем больше, тем лучше – никогда не переборщишь), щепотка фантазии (ну куда же без неё), один непослушный ребёнок (джентльменские манеры не предлагать), подросток (добавить по вкусу, но осторожно), розовая ваниль (для подкормки бабочек в животе), разбитая коленка (не специально).

Как только мы переехали в Лондон, родители тут же закатили званый ужин. А мне, честно говоря, было не до торжеств. Я скучала по морю, по французским одноклассникам, по дому, где по утрам в мою комнату заглядывали солнечные лучи. А тут – серое небо, бесконечный дождь и какое-то всеобщее уныние. Впрочем, не всё было так плохо.

Огромным плюсом Лондона был Алфи – он хоть как-то спасал меня от скуки, пока родители спорили, в какую частную школу меня определить. Мама настаивала на Хаммерсмите, папа – на Бэкингемшире (там, кстати, учился сам Алфи). В итоге победила мама… или, точнее, моё желание заниматься искусством.

Сета я почти не видела. Он редко приезжал – закрытая школа, бесконечная учёба. А если и выдавались каникулы, то всё свободное время он проводил в отцовском офисе, постигая науку управления бизнесом. Ну а мы с Алфи тем временем вовсю наслаждались английской жизнью. Я была частым гостем в их Хэмпстедском особняке. Дом в георгианском стиле, конечно, не шёл ни в какое сравнение с нашим таунхаусом на Кингс-роуд. Но мой отец обожал жить в Челси – за доступность, скорость, возможности. И, конечно, за время, которое он терпеть не мог тратить попусту.

Все выходные я проводила у Эвансов, играя с Алфи и его друзьями – Харли и Артуром – в супергероев. Моя роль, конечно, сводилась к «принеси-подай», но хоть какое-то развлечение. А потом начинался настоящий ад…

Пять утра. Подъём. Чистка зубов (иногда «забывалась»). Причёска от няни. Выговор от мамы за ворчание. Завтрак. Школа (иногда меня отвозил отец, иногда мамин водитель).

Первый урок – литература (скучно). Второй – экономика (очень скучно). Третий – математика (сойдёт). И четвёртый – искусство (обожаю).

Вечером – быстрый поцелуй маме в щёку и марш на дополнительные занятия (до сих пор не понимаю, зачем они были нужны).

Однажды, едва выбравшись из кабинета отца после урока французского – уставшая и мечтающая лишь о том, чтобы проснуться и обнаружить, что сегодня выходной, – я услышала от мамы «радостную» новость:

– Завтра едем на семейный ужин к Эвансам! У миссис Фет день рождения.

Школу разрешили пропустить (ура). Но вот домашние занятия – ни за что (ну, конечно).

На следующий день всё пошло наперекосяк с самого начала. Вместо нормальных косичек мама умудрилась сделать мне два дурацких хвостика с красными бантами (ненавижу хвостики). И это оказалось ещё не самое страшное.

Потом пришла она. Лепка.

Моя учительница – донья Аурора Каталина Эспехо Рио (да, именно так полностью, иначе она просто не отзывалась) – пахла так, будто её духи перебродили вместе с её любимым камамбером (терпеть не могу этот сыр с тех самых десяти лет).

– Слепите вазу – пойдёте на ужин, – объявила она утром, сунув мне в руки ком глины. – Не справитесь – будете лепить всю неделю.

Разумеется, у меня ничего не вышло.

– Обезьяна слепила бы лучше, юная леди! – фыркнула она, разглядывая моё «творение» с видом эксперта по керамическим катастрофам.

Что ж… Я слепила обезьяну. Такую же морщинистую и брезгливую, как она сама. Не люблю, когда мне указывают… Это так, к слову.

Папа меня поддержал (тихо посмеялся и сказал: «Гениально»). Мама же фыркала всю дорогу до особняка Эвансов.

Хорошо, что со мной был Мистер Жираф – моя первая мягкая игрушка, с которой я до сих пор не расстаюсь (Сет знает: один его косой взгляд в сторону Мистера – и он неделю на «ночной» диете).

Дверь открыла миссис Эванс. Мама тут же ринулась к ней с возгласом: «Фет!» – а я, собравшись продемонстрировать свои безупречные манеры, едва не слетела с ног от стремительного нападения «золотистого торнадо» – то есть Алфи.

Этот бешеный сорванец толкнул меня так, что я чуть не приземлилась в цветочный горшок. Я сразу же покраснела от ярости, а он спрятался за маминой юбкой (трус) и показал мне язык. Мне! Королеве хулиганства! Я уже рванула в погоню, но мама ловко придержала меня за хвостик – теперь я знала, зачем они нужны. Пришлось ограничиться ядовитыми рожицами издалека.

Жаль, что в тот день я не прихватила свою розовую лопатку – на его пшеничной шевелюре она смотрелась бы идеально.

И тут появился ОН. Я не видела Сета два года, а судя по его росту и телосложению, можно было подумать, что за это время он прокачался из хлюпенького мальчика в костюме в красивого подростка.

Сет спускался по лестнице с точностью часового механизма: носок – пауза – пятка. Так ходил его отец. Так, видимо, полагалось ходить «настоящему джентльмену» (в тот день я спросила, не устаёт ли он от этой роли. Он тогда лишь поправил галстук и сказал: «Это не роль, а правила»).

Увидев меня, он бросил свой «кислый взгляд» и скривил губы. Другой реакции я и не ждала.

– Добрый день, Айви, – произнёс он, протягивая руку (как будто мы на официальном приёме, а не в гостях у друзей).

Я сделала идеальный по мерке Сета реверанс – и в этот момент мой бедный Мистер Жираф совершил самоубийство с высоты моего роста.

Не успела я опомниться, как Алфи уже мчался наверх с трофеем. Ну и я тоже за ним.

– Никаких манер! – бросил мне в спину Сет.

На втором этаже Алфи, пробормотав что-то невнятное, нырнул в соседнюю комнату. Я – следом. И окаменела. Запретная территория для нас с Алфи открыта (Сет всегда запирал дверь на ключ, когда уезжал учиться).

В комнате пахло новой мебелью, сандалом и строгостью. Книги стояли по росту. Простые карандаши лежали параллельно, а кровать заправлена точно под линейку. На фоне этого «Рая» моя комната казалась настоящим хаосом, словно после апокалипсиса.

Сет влетел мгновенно – видимо, у него встроенный датчик на посторонних.

– Быстро вышли!

Я, конечно, послушалась… Шучу. Я продолжала изучать его серые обои, бежевые полки, чёрный стул… Даже страшно стало – неужели, когда мне исполнится пятнадцать, я тоже перестану любить разноцветный мир?

– У вас минута, чтобы уйти, – процедил Сет сквозь зубы.

Алфи, конечно же, в ответ плюхнулся на его идеально заправленную кровать. Сет взвыл – в прямом смысле этого слова. Это был уже шестой по счёту приказ покинуть его владения.

– Если Алфи отдаст моего Жирафа – уйду, – заявила я, небрежно вертя в пальцах его карандаш.

– Айви, не трогай! – Сет вырвал у Алфи бедного Мистера Жирафа и сунул мне в руки. – Вот твоя игрушка. Уходите. Айви-и-и-и, я же просил не трогать мои вещи…

Я специально уронила книгу, чтобы нарушить этот безумный порядок и схватила Жирафа и направилась к выходу. Но… он ведь спас его от Алфи (а тот, как известно, обожает «украшать» мои игрушки своими художествами).

Решила отблагодарить спасителя.

– Присядь, – попросила я.

– Вас ждут родители.

– Пожалуйста, присядь! – замигала ресницами (у мамы этот приём работает на все сто).

– Нет! (У меня не прокатило.)

И тогда я закричала на предельной громкости.

Он вздохнул (мужчины никогда не понимают с первого раза) и неохотно присел. Я разбежалась и прыгнула. Сет не устоял, и мы грохнулись на пол. По плану должен был быть трогательный момент: Жираф чмокает его в щёку, но вышло иначе, – чмокнула его я.

Сет Эванс пах не деревом, как папа, а сочным манго. Я уже тянулась повторить, но…

– Ты… – он оттолкнул меня, краснея. – Та же фурия!

Но щёку не вытер. Поправил брюки, застегнул злополучную пуговицу у запястья и вышел.

Ну, а мы с Алфи, по традиции, помахали ему вслед, переставили все книги и отправились на ужин. Сет весь вечер сидел с кислой физиономией, а мы строили ему рожицы (непробиваемый).

После ужина мы с Алфи носились по лужайке, пока я, с растрепавшимися хвостиками, не растянулась на земле, разбив коленку. И тут наша взрослая няня – Сет – бросился ко мне. Впервые я увидела у него странный взгляд. Брови не поднялись (как обычно, когда он злится), а наоборот, сдвинулись. Он осторожно дул на ссадину, а я, всхлипывая, размазывала слёзы и грязь по лицу. И тогда он улыбнулся. Впервые. И вытер грязь с моего носа не платком, а своим пиджаком.

Возвращаясь домой, я крепко прижимала Жирафа, а улыбка не сходила с моего лица.

Советы от Айви Патель:

Лучший способ сказать «спасибо» – неожиданно прыгнуть на спасителя. Если хотите пробить на новую эмоцию, то разбейте коленку – улыбка вам обеспечена. Сейчас я тоже иногда падаю (совершенно случайно, конечно), приятно ведь, когда твои слёзы вытирает не твоя рука, а рука Сета.

Десерт: «Разбитое сердце»

Ингредиенты: мешок чёрного перца (главное – не чихнуть на собственные мечты), очень много сопливой романтики (девочки поймут), красивая девушка (подавать с гарниром из детских иллюзий), щепотка наивности (она же «как я верила в сказки»).

После того званого ужина взгляд Сета не покидал мои мысли. Моя десятилетняя логика подсказывала: если он такой идеальный, значит, его просто нужно правильно «воспитать». В моём воображении я представляла, как он весело играет в догонялки и смеётся, как обычный ребёнок. Да, я была уверена, что пять лет разницы – это не преграда. Так родился мой план «Как стать лучшей подругой Сета Эванса».

Пункт первый: учимся убирать.

Точнее, создаём видимость. Всё, что валялось на полу, летело под кровать – метод, который я позже назвала «уборкой по-айвовски». Мой мистер Ворчун до сих пор ругает меня за беспорядок, но, когда я встречаю его без одежды, он уже не обращает внимание на хаос в нашей спальне.

Пункт второй: стратегия присутствия

Когда родители собирались в путешествие на лето, мы с Алфи просили не брать нас и бросали слёзные клятвы, что ни одна няня не пострадает. Родители соглашались. Отчасти потому, что иногда с нами оставался Сет.

Я тут же включила режим «его тень». Шахматы (скучно), книги (не люблю читать), «Уно» втроём (уже скучал Сет). Близости не случилось. Сет Эванс – крепость, которую не взять лобовой атакой. И тогда я перешла к плану «Б» – диверсионные операции.

В одиннадцать, на день рождения Алфи, я решила блеснуть взрослостью. На мне было платье цвета озера Муриско, волосы собраны в изящный бант, белые балетки – ну прямо юная леди. Весь вечер я терпеливо сидела рядом с Сетом, подавляя желание носиться с остальными детьми. Даже вызубрила пару экономических терминов.

– У тебя много акций?

Он повернулся, не улыбаясь:

– Пока нет.

– Значит, ты не можешь жить бесплатно в своих отелях?

– Где логика между акциями и бесплатно, – начал он, но вдруг уголки

его губ дрогнули.

И понеслось! Полчаса лекции о гостиничном бизнесе (до сих пор могу наизусть рассказать всю структуру). Я кивала, улыбалась и украдкой поглядывала на Алфи, манившего меня присоединиться к веселью.

А потом случился Харли с его колой. Коричневая жидкость обрушилась на моё красивое платье. Сет молча подал руку, проводил в ванную и достал пятновыводитель. Без насмешек и язвительных фраз. Просто помог оттереть пятно и исчез.

В тот момент в моей голове заиграли скрипки. Ну, или что там играет у одиннадцатилетних влюблённых девочек. На следующий день он уехал в Бредфорд, а я вздыхала так громко, что мама спрашивала, не астма ли у меня началась.

Пункт третий: вербовка Алфи.

После долгих уговоров (и пары подзатыльников) мой друг согласился шпионить. Он исправно докладывал, чем занят Сет, звонил ли он (и кому) и во что был одет.

К двенадцати годам мой книжный шкаф напоминал филиал библиотеки Сета. Читала ли я «Основы корпоративного управления»? Нет. Зато знала все аннотации наизусть. Главное – правильная расстановка по алфавиту и едва заметная потрёпанность корешков для эффекта «усердного изучения».

Чем старше становился Сет, тем виртуознее он уворачивался от моих объятий, как папа от маминых: «Сходим с девочками в кафе!». Видимо, этому учат на тайных мужских курсах. Но если папины отговорки казались мне милыми, то равнодушие Сета разжигало во мне бунт.

Наши редкие встречи напоминали монолог Гамлета в исполнении гиперактивной белки (я) и немого камня (он).

Единственное, что могло его растрогать и проявить заботу, – мой чих! Так что чёрный перец стал моим тайным оружием. Я научилась чихать по заказу – лишь бы он беспокоился обо мне. (Сейчас всё проще: достаточно положить градусник на тумбочку и слабо охнуть – мой Перфекционист тут же превращается в тревожную няню.)

Правда Сета (мне — двенадцать, Сету – одиннадцать)

Я искала Алфи, чтобы обсудить новый план по завоеванию Сета, когда из-за дубовой двери кабинета донёсся гневный голос:

– Ещё раз ослушаешься – пеняй на себя!

Глухой удар. Тишина. Потом – прерывистый шёпот, в котором дрожали сдавленные слёзы:

– Больше не повторится.

Я замерла, вжавшись в стену. Родители Сета всегда казались мне идеалом – улыбчивые, благородные, безупречные. Но этот шёпот, этот звук, будто кто-то сломал птице крыло, въелся в память навсегда.

– Подслушивать неприлично, Патель.

Я резко обернулась. Сет стоял на лестнице, пальцы судорожно сжимали перила. В его глазах я увидела то же, что когда-то поймала в своём отражении, случайно раздавив хрустальную фею из маминой коллекции – страх и беспомощность, которые нельзя показать.

От неожиданности я задела вазу. Она разбилась, и, прежде чем я успела моргнуть, Сет шагнул вперёд, прикрыв меня собой.

– Моя неосторожность, – сказал он отцу, появившемуся в дверях, и наступил на осколок.

Мистер Эванс рассмеялся. От этого смеха по спине побежали мурашки, и я машинально вцепилась в рукав Сета.

– Убери это. И научи подругу не шляться, где не следует.

Когда отец ушёл, Сет опустился на колени и начал собирать осколки. Я потянулась помочь, но он резко отстранил мою руку. Он брал их небрежно, будто нарочно давая острым краям впиваться в кожу. Капли крови смешивались со стеклом, а мне стало так стыдно, что я сжалась в комок.

Впервые я видела, как он нервничает. Как дрожат его пальцы. Как он ненавидит себя за эту дрожь.

Тогда я поняла: холодность Сета – не природная черта. Это щит.

А потом он подошёл с двумя стаканами лимонада, украшенными свежей мятой, и молча протянул один из них мне. Я так привыкла дразнить его, выхватывая напиток и выпивая залпом, что не замечала, как он всегда был рядом, защищая меня от всего. И вдруг в сердце возникло странное желание – не завоевывать его, а спасти. Вытянуть из этого холодного мира, где даже боль стала частью повседневного ритуала. Я сделала маленький глоток. Затем ещё один. Медленно. Так, как пил он.

Рождественское признание

Мне тринадцать. Ему – восемнадцать.

Я решила признаться ему в любви.

Казалось, лучше момента не найти: рождественский ужин, треск камина, мерцание гирлянд в тёмных окнах. Всё пахло хвоей, корицей и обещанием чуда.

Я стояла под омелой, сжимая в кармане горсть блёсток, и вдруг осознала: все думали, что я придираюсь к Сету просто из вредности. Даже Алфи не понимал, почему я выбирала для своих выходок именно его, а не более сговорчивых мальчишек. Но правда была в другом. Сет никогда не смотрел на меня свысока, как взрослые. Не поддавался, как Алфи и остальные. Он злился по-настоящему – без фальшивых улыбок, без снисходительных взглядов. Иногда (я обожала эти редкие моменты) даже восхищался моей изобретательностью. Он был вызовом. Остальные мальчишки – разноцветные подушки, удобные, но скучные.

Камин потрескивал, отбрасывая на стены пляшущие тени. Сет что-то листал в телефоне, а я репетировала в голове признание, которое никак не могла выговорить.

– Ты… ну… как… – выдавила из себя.

– Всё хорошо, Айви, – отмахнулся он, даже не взглянув на меня.

В этот момент раздался звонок в дверь. Сет вышел в прихожую, а я увидела Алфи – он стоял в дверном проёме, крутил пальцем у виска и корчил мне глупую рожу.

И тут вошла она.

В чёрном платье. Уверенная. Взрослая. Невыносимо красивая.

Два года вырезок из журналов. Два года попыток красить губы незаметно, чтобы казаться хоть немного старше. А он просто… привёл её.

Она стряхнула блёстки с его плеча (мои блёстки) и бросила фальшиво-сладким голосом:

– Милый, рождественские феи отметили тебя.

– Эти феи, – процедил он, бросая на нас с Алфи равнодушный взгляд, – скоро отправятся спать. Да, Айви?

– Ой, какая прелесть! – она протянула руку к моему банту (который я ненавидела, но сегодня специально терпела). – Тебе очень идёт, малышка.

Сет напрягся. Он знал: слово «малышка» для меня было как красная тряпка. Я схватила первую попавшуюся фоторамку и швырнула её в стену.

– Ого! – Алфи мгновенно сориентировался, хватая следующую рамку. – А вот и мой ход!

Фото пролетело в сантиметре от их голов.

– Вдвоём к родителям! – крикнул Сет.

– Вы совсем… – начала незнакомка, бледнея.

– Сумасшедшие? – перебил Алфи, уже с третьей рамкой в руке. – Это наш фирменный рождественский квест! Сет, держи! – он запустил семейное фото в брата, которое тот поймал одной рукой.

– Алфи, отцу не понравится твоё поведение!

– Бежим! – Алфи схватил меня за руку и на ухо шепнул. – Пока они не поняли, что ты целилась не в неё, а в его чёрствое сердце.

Сет уже обнял свою девушку за талию и повёл в гостиную к камину. Туда, где я собиралась признаться ему в любви.

Его поступок разбил меня сильнее, чем любая фоторамка.

Финал (он же начало новой жизни)

Я ворвалась в спальню и рухнула на кровать. Слёзы катились по лицу, обжигая кожу. Алфи влетел следом, а за ним – мама с её вечными «я тебя понимаю» и историями о первых разбитых сердцах.

– У Сета девушки меняются чаще, чем мои носки, – бубнил Алфи, пытаясь разрядить обстановку.

Но мне было не до смеха. Я резко поднялась, подошла к камину в родительской спальне и швырнула в огонь дневник с планом «Как завоевать Сета». Страницы вспыхнули мгновенно, превращая мои глупые мечты в пепел.

А после вернулся привычный беспорядок: разбросанные вещи и мой личный хаос. Единственным напоминанием о Limited Edition «Сет Эванс, иди к чёрту» оставалась подушка, пропитанная слезами. Моя первая любовь оказалась недопечённым безе – хрустящей снаружи, но сырой внутри.

Папа был прав: учёба – лучшее лекарство от душевных ран. И где, как не в Биаррице, можно начать всё заново?

Советы от Айви Патель:

Сердце – не губка. Не пытайтесь его выжать и повесить сушиться – оно заживает само. А если ваш «принц» выбирает кукол из журналов – это его потеря, а не ваша. Никто не обязан взрослеть ради любви, но, если уж рвёшься вперёд – пусть это будет мечта.

Глава 2

Десерты от Айви Патель съедены. Надеюсь, вам не жаль калорий. Переходим к напиткам.

Шампанское с тоником – мой личный наркотик. Две дольки лайма, веточка мяты, взмах ложки – и вот он, идеальный баланс между «праздником» и «катастрофой». Пьётся на одном дыхании – как те сообщения, на которые он так и не ответил.

У Сета, конечно, виски. Старомодный, односолодовый. Обожаю целовать его губы после – холодные, пропитанные дубом бочки и снисходительностью взрослого мужчины.

Итак, бокалы вверх – можно залпом.

Коктейль «Любовь меня вскружила»

Ингредиенты: солёная вода с пляжа Кот-Де-Баск (достаточно брызг на запястье, чтобы слизать с тоской), долька обольщения (зелёная, кислая, как моё «Ненавижу тебя!» в тринадцать лет), страстный поцелуй (осторожно: можно задохнуться), учебник по философии (можно швырнуть, разрешаю).

Встряхнуть, не взбалтывая эмоций. Украсить намёком на второй шанс (декоративный зонтик обязателен). Подавать в бокале с трещинкой – напоминание: «Да, именно так всё и было».

После Рождества мама проболталась папе о моих «нежных чувствах» к Сету. Мы сидели на его кровати, давили грецкие орехи (скорлупа трескалась так же резко, как моё детское сердце).

– Знаешь, почему мама выбрала меня, а не французского выскочку из юридического? – папа неожиданно положил молоток и посмотрел на меня так, будто собирался раскрыть главную тайну вселенной. – Я залез на дуб в Хайд-парке и орал на весь Лондон, что не слезу, пока она не выйдет за меня замуж.

Молоток застыл в моей руке.

– Ты и дуб? А как же страх высоты?

– Моя принцесса, когда у тебя фамилия Патель, то страх притупляется. А когда ты влюблён, то уже не можешь остановиться. Мы любим по-особенному. Запомни это.

И моим «по-особенному» стали непредсказуемо-скучные мальчишки, которые пялились на мои только-только начавшие округляться бёдра.

Однако Сет, как мне тогда казалось, смотрел на меня так, будто я была не тринадцатилетней девочкой, а кем-то гораздо важнее – взрослой. И когда я говорила что-то глупое (а говорила я много глупого), он не закатывал глаза, как папины друзья, а улыбался – только мне. И никогда другим.

Я старалась больше не думать о нём. Не ждать совместных ужинов. Не ловить его взгляд через стол. Но всё равно болело. Я перестала быть собой. Той, что смеялась громче всех и не боялась сказать глупость. Вместо этого я плакала в подушку и проверяла телефон каждые пять минут. Глупая девочка, которая так рьяно верила, что сможет влюбить в себя подростка.

В последний вечер в Лондоне Алфи расписывал для меня «гениальный план» по завоеванию Сета (что-то про ролики, падение и крики «Спаси меня!»).

Я кивала и делала вид, что слушаю, но внутри уже знала всё. Пора возвращаться в Биарриц.

Обнимая Алфи в аэропорту, я сдерживала слёзы. С ним всегда всё было просто. Как в детской считалочке: дружить, смеяться, но не влюбляться. А Сет был как папина овсянка по утрам: скучный, пресный, пока не добавишь горсть малины (он её любит) и мёда (который всегда должен стоять на столе). И тогда – волшебство.

Сета я не видела в тот день. Он укатил в Амстердам с той самой девушкой. Может, и к лучшему – детская обида грызла меня изнутри, как та белка из «Ледникового периода» (я смотрела его с папой сто раз) – яростно, но безрезультатно. В одном папа был прав: Патели никогда не выбирают лёгких путей. Даже если этот путь – невозможный и взрослый Сет Эванс.

В Биаррице мама устроила мне «День рождения новой жизни» (просто совпало с моим четырнадцатым днём рождения). Я грустно задула свечи, без энтузиазма приняла подарки и болтала по скайпу с Алфи. Никто не обижался на моё настроение – все понимали, что мне нужно было пережить первое разочарование.

А я просто скучала. По Алфи и нашим играм. По посиделкам в кафе и прогулкам по Лондону. По мишени под названием «Сет» я тоже скучала. Писала ему, но он не отвечал. А мне хотелось просто доказать ему, что я всё та же «малышка-подружка» и ничего не изменилось. Но взрослые редко отвечают надоедливым детям…

Пока Сет развлекался в компании девушек (спасибо социальным сетям), я с головой погрузилась в учёбу. Как ни странно, школа перестала казаться тюрьмой. Я втянулась, занималась с одноклассницами, ходила на вечеринки, влюбилась в песни группы Backstreet Boys и мечтала, что Кевин Ричардсон однажды заметит меня. Типичная жизнь подростка, если не считать, что по вечерам я часами болтала по скайпу с Алфи и даже завела новое хобби.

От лепки мне пришлось отказаться – вернее, преподавательница сама от меня отказалась. Я театрально рыдала в подушку (конечно, притворялась) и выбрала фортепиано.

Моя новая учительница, мадам Анриэтт Морель, жгучая брюнетка с пухлыми губами и взглядом, способным расплавить даже самый холодный скотч, при первой встрече рассмотрела мои руки и заявила:

– Шершель, моя дорогая, эти пальчики созданы не для клавиш, а для того, чтобы красиво прикрывать губы, когда тебе говорят комплименты.

Наши уроки проходили своеобразно: десять минут – гаммы, пятнадцать – «Лунная соната» (точнее, её первые четыре такта – дальше мадам махала рукой), а остальное время – курс «Как свести мужчину с ума без нот, но с эффектом».

Всё налаживалось. Если не считать одного «но». Алфи отправили в Хэрроу – ту самую школу, где когда-то учился Сет. И первое лето после переезда я провела одна.

Целыми днями я слонялась по пляжу с альбомом под мышкой, чувствуя, как солёный ветер путает мои волосы, и ощущая на языке лёгкую горечь. Не ту, что от океана, а ту, что остаётся после слов: «Айви, для их отца это важно!» Мы с Алфи всегда проводили лето вместе, а Дилан Эванс решил сделать из него второго Сета – идеального наследника их славной фамилии.

Мы ещё пытались сохранить связь – устраивали «ужины по скайпу» (я в мамином платье, он в пиджаке Сета), пили чай с видом лордов, обсуждали его учителей и мои успехи в игре на пианино. Но с каждым месяцем звонки становились короче и за два года превратились в короткие сообщения.

Два года без Алфи закалили меня. Я научилась играть «Лунную сонату», вздыхать так, что парни в школе оборачивались, и делала вид, что мне всё равно. (Последнее получалось хуже всего.)

Два года я искала себя. Заниматься бизнесом отца я точно не хотела. Мама видела меня юристом (это её мечта), папа – акулой бизнеса. А я…

Идея пришла ко мне на закате. Я бродила по пляжу Кот-де-Баск, швыряя плоские камешки в воду, когда закат вдруг разлился по волнам, как мамино шёлковое платье. То самое, в котором она кружилась под старые французские сонеты, пока папа случайно не зацепил рукой виниловый проигрыватель.

Я быстро достала блокнот и набросала эскиз платья-волны с золотыми нитями. В тот день я просидела на песке до тех пор, пока пальцы не онемели от холода, а в блокноте не осталось свободного места.

– Я буду дизайнером! – с криком ворвалась в дом, размахивая эскизами.

Мама приподняла брови, рассматривая мои каракули.

– Ну, хотя бы не бизнес-леди, – вздохнула она, поправляя мои растрёпанные ветром волосы.

Утром в моей комнате уже стоял манекен, а на столе лежала записка от папы: «Удачи».

Весь следующий год пролетел в безумном ритме: я жила между стопками тканей, горой испорченных набросков, восторженными возгласами мамы («Гениально!») и саркастичными комментариями Роже («Из теста и булок, мадемуазель! Браво!»). Просыпалась с карандашом в руке и засыпала с отрезом шёлка на лице. Такая вот «швейная терапия» забыть о первой любви…

Чтобы не утонуть в рутине и не потерять интерес к жизни, в шестнадцать я нашла себе занятие по душе – влюбляться. (Нельзя же вечно вздыхать по взрослому мужчине, верно?)

Моим «лекарством» стал Эжен Шассе – рыжий, как лисья шкура в гостиной отца, и такой же самоуверенный. Первый в школе. Гребец, перед которым расступались не только волны, но и половина нашей школы.

Мы столкнулись на поле для лакросса – игре, где мужское достоинство измеряется силой удара. Мой мяч влетел прямо в его «королевские ворота» (между ног, если кто не понял). Эжен вскрикнул – не просто взвизгнул, а издал звук, который можно было описать только как «предсмертный вопль последнего представителя рода Шассе».

– Урсула! – прошипел он. (От «Фурии» Сета до «Урсулы» Эжена за шесть лет. Мой титульный рост очевиден!)

Я неспешно поправила волосы, демонстрируя идеальную невинность.

– Рыжая креветочка, – улыбнулась я, оценивая его спортивную форму.

Так начались наши с Эженом «отношения» – если, конечно, можно назвать отношениями ситуацию, когда парень первые три дня после знакомства ходил исключительно широкими шагами и садился с крайней осторожностью.

Наш «роман» Эжен называл спортивным марафоном, так что у нас всё шло по строгому расписанию.

Держаться разрешалось только за левую руку – правую он «берёг для гребли». Ужинали в кафе с пометкой «ПП» в меню. На соревнованиях мне отводилось «почётное место» – с табличкой «Девушка чемпиона» (в шестнадцать это казалось круто). Никаких конфет, плюшевых мишек или дешёвых колечек – только фруктовые корзины, протеиновые коктейли и блокноты, где он записывал «наши рекорды» – поцелуи на время. Самый длительный – семь минут. (Не понимаю девушек, которые могут целоваться часами. Мой язык устаёт быстрее, чем кончается терпение.) На седьмой минуте я судорожно вздыхала, шлёпала его по плечу и выдавала своё коронное: «Милый, я задыхаюсь!» (Лучшая роль в моей жизни.)

Не скажу, что с Эженом всё было ужасно… Мне нравилось быть его девушкой. Но часто я ловила себя на том, что сравниваю его с Сетом. Нет, не потому, что всё ещё тосковала, – просто привыкла, что он всегда держал ситуацию под контролем. Даже когда Эжен обнимал меня, я спрашивала себя: «А что бы сказал Сет?»

Перед летними каникулами мама сказала:

– Сет и Алфи приедут на пару дней.

Я сделала вид, что мне всё равно, а в комнате прыгала от счастья (конечно же, только из-за Алфи). Позвала Эжена на обед – похвастаться «легендарными братьями Эвансами». Но мой спортсмен решил, что это – «пора перейти на новый уровень», и новым уровнем стал мой удар коленкой в его «гордость». (Что поделать: если уж осваиваешь технику, нужно практиковаться регулярно.)

Извинялся он тоже в своём стиле – рванул с поля боя, даже не дождавшись моего финального слова.

– В следующий раз возьму вёсла! – крикнула я ему вдогонку и застыла как вкопанная.

Мой «рыцарь» врезался в Алфи. (Братья Эвансы всегда умели появляться в самый неловкий момент.)

Алфи замер с круглыми глазами и ухмылкой до ушей (я бы его придушила, если бы не была так рада).

Сет же смотрел на убегающего Эжена (тот бормотал что-то нецензурное на французском) со своим постоянным выражением – «мне плевать».

– Айви, ты, как всегда, в своём репертуаре, – рассмеялся Алфи, раскрывая объятия.

За два года мой лучший друг превратился в юношу – пышные пшеничные волосы, веснушки (они выглядели очаровательно, а не по-детски), курносый нос (который я дразнила сто раз) и всё та же улыбка – добрая, чуть озорная.

Я подбежала к нему и сильно обняла.

– Ты меня задушишь.

– Это месть за то, что не приезжал, – прошептала я ему в плечо.

– Добрый день, Айви.

Я сделала паузу, прежде чем обернуться, – ровно настолько, чтобы это выглядело естественно. (Хотя сердце бешено колотилось, и первым, кого я заметила, был, конечно же, он).

Сет стоял передо мной – вытянутый, изменившийся, но всё так же узнаваемый. В дорогом костюме с холодными зелёными глазами, полными равнодушия. Казалось, что перед ним не его личная «катастрофа» из детства, а просто случайная незнакомка. Если бы не этот проклятый парфюм с нотками скуки, возможно, я бы даже дрогнула. (Только спустя годы он признается, что был в шоке. Он ожидал увидеть ту самую тринадцатилетнюю девочку, а вместо этого столкнулся с взъерошенной шестнадцатилетней фурией. Но тогда, конечно, он старательно сохранял свою холодную маску.)

Сет сделал шаг ближе – и меня накрыло знакомым ароматом манго. Таким же, как тогда, в десять лет, когда я плюхнулась на него. Горло сжалось… Ненавижу его.

Я кивнула и сделала безупречный реверанс – такой, как учила мама.

– Извините за спектакль. Учу своего парня манерам. Алфи! – я резко развернулась к другу. – Пойдём пить чай.

Взяв его под руку, я потащила его за собой, хотя внутри всё дрожало. Как говорила мадам Анриэтт: «Даже когда не права – играй безупречно».

Но спина ныла от напряжения, особенно когда сзади раздались его ровные, размеренные шаги. Так хотелось обернуться и крикнуть: «Посмотри на меня! Я выросла!»

Но вместо этого сжимала зубы, ненавидя его всей душой, в то время как его голос звучал у меня в голове, читая очередную нотацию.

Мы с Алфи махнули на обед рукой и побрели к морю. Купили креветок, уселись на наше место и молча смотрели на воду, вспоминая настоящее детство – без всех этих взрослых заморочек.

– Сет говорил, что ты ему писала, – Алфи протянул мне салфетку.

Я вытерла пальцы, скомкав салфетку.

– Ну да, писала… Я всем писала. Даже Артуру.

Тогда я впервые соврала лучшему другу. Писала я только им двоим: Алфи – потому что скучала, Сету – чтобы поддерживать видимость, что ничего не изменилось.

– Брат никому не отвечает. Вечно занят работой, – Алфи отвернулся.

Мне стало грустно – ему не хватало нас в Лондоне. Мне не хватало его в Биаррице. А всем нам – того, ещё не взрослого Сета.

Оказалось, они приехали смотреть пустующие гостиницы для отцовского бизнеса. Алфи ненавидел эту возню с цифрами, но терпел ради матери. И только возможность увидеть меня заставила его согласиться на эту поездку.

Он с детства обожал рисовать. На его рисунках я была не просто девочкой с бантами – а огнём. «Ты сожжёшь весь мир, если захочешь», – говорил он. А сам мечтал о великой любви, довольствуясь походами в кафе со скучными девчонками.

Ужинали мы без Сета – он, конечно же, предпочёл осмотр гостиниц обычному человеческому отдыху. Мы с Алфи завалились ко мне в спальню, плюхнулись на кровать и устроили марафон болтовни, пытаясь впихнуть два года разлуки в одну ночь. Я рассказывала о своих «спортивных достижениях» с Эженом (опустив момент с коленкой) и о планах покорить мир моды, он – о своих робких романах и мечтах стать художником.

Утром Алфи ушёл рисовать, а я осталась, уткнувшись в учебник по философии. Вернее, делала вид – на самом деле я изучала куда более интересный объект.

Сет сидел напротив, без пиджака (впервые за все годы нашей дружбы) и в чёрном поло с золотым гербом. Важный. Неприступный. Листал документы с видом человека, решающего судьбы мира. Время от времени проводил рукой по волосам и отпивал кофе.

Я наблюдала за ним украдкой, как учила мадам Анриэтт: «Изучай противника, ищи слабые места». Но чем дольше смотрела, тем больше понимала – Сет был как те самые сливки у Роже: чтобы взбить их в нежный крем, нужно бесконечно долго и терпеливо работать венчиком. А моё терпение всегда заканчивалось слишком быстро.

Когда он поднял глаза и поймал мой взгляд, я задрала нос, делая вид, что изучаю Аристотеля.

Он встал и подошёл ближе. Я замерла, вцепившись в книгу.

– Второй час учишь одну страницу, – произнёс он.

Очередная попытка поставить меня на место. Весь такой взрослый и всезнающий. Но признать это – значит проиграть. А я ненавидела проигрывать.

– Учу, а не читаю.

Он провёл пальцем по странице, и буквы вдруг поплыли перед глазами.

– И что же писал Леонардо да Винчи?

– Иди к чёрту! – я захлопнула учебник и вскочила.

– Самая первая строчка: «Где умирает надежда, там возникает пустота».

– Всё ещё не можешь выключить режим «няни»? – я язвительно улыбнулась. – Думала, к двадцати одному году это должно пройти.

– К шестнадцати обычно начинают думать головой. Но твои зубки, кажется, по-прежнему работают быстрее мозга. Особенно в выборе парней.

Что-то внутри меня щёлкнуло. Учебник вырвался из рук и полетел в его сторону. Сет едва успел уклониться – книга с глухим стуком ударилась о стену, разлетевшись на несколько страниц. В воздухе повисло напряжение, и я почувствовала, как адреналин заливает меня с головой. В его глазах мелькнуло удивление, но он быстро вернул себе привычное равнодушие. Я не могла позволить ему видеть, как сильно его присутствие выводит меня из равновесия.

– Ой, целилась в стол, а попала в скалу!

Я выбежала, хлопнув дверью так сильно, что, наверное, проснулся даже старый кот Роже. Но не успела я сделать и десяти шагов, как осознала: я вела себя точно так же, как в тринадцать лет. А он по-прежнему видел во мне ту самую вредную девочку с блёстками. Разница лишь в том, что теперь от этой мысли у меня не просто щипало глаза – внутри всё болезненно сжималось. И самое противное – что его голос в моей голове всё равно продолжал твердить о манерах.

На следующий день они улетели, и я решила, что больше не буду думать о Сете. Я сократила общение с Алфи, потому что в каждом его сообщении неизменно звучали фразы: «Сет сказал…», «Сет сделал…». Это стало для меня настоящим испытанием, и я понимала, что нужно взять себя в руки и оставить все воспоминания о нём позади.

Вечером я выбросила блокнот с рекордами Эжена. Больше не хотела дурацких «спортивных отношений». Если любовь – игра, то я выбрала теннис. Там хотя бы правила понятны, и я научилась попадать в цель.

Тост от Айви:

Первая любовь лечит вторую, как текила лечит похмелье – создавая новую проблему, но хотя бы временно отвлекая. И если твой французский кавалер называет тебя именем диснеевской злодейки – беги быстрее. А если не можешь – бей. Коленкой. В самое… ну, ты поняла.

Коктейль: «Швейные бестии»

Ингредиенты: письмо с гербом (хранить как зеницу ока), четыре сорта безумия (фиолетовое, тихое, взрывное и ваше личное), дорогой плащ (готовый к акриловому апгрейду), один случайный показ (который окажется неслучайным).

Не взбалтывать. Дать настояться до состояния: «Я смогла».

После того фиаско с учебником философии я сосредоточила все свои силы на поступлении. Папины деньги лишь приоткрыли дверь, но удержаться в этом аду мне пришлось в одиночку. Когда пришло письмо с гербовой печатью Лондонского колледжа моды («Дорогая Айви, мы рады…»), я уже стояла у такси, крепко сжимая чемодан, из которого торчали ножницы и мой антистресс – полупустой пакет мармеладок «для вдохновения». (Вру, он был новый, но мне нравилось представлять себя такой измученной.)

Колледж встретил меня запахом крахмала и дешёвого кофе из автомата. В мастерских царил хаос: где-то дымился утюг, кто-то рыдал над испорченным шифоном, а в углу покоился «Лохнессо» – наш потрёпанный манекен, больше похожий на абстрактную скульптуру. Ходила легенда: сломаешь три иглы на одном платье – обретёшь удачу. Я же просто собирала коллекцию ожогов на пальцах и таскала этих чудовищ по лестницам.

Именно здесь я нашла своих «швейных бестий».

Эмили Картер – бывший математический гений, сбежавшая из Оксфорда, потому что шитьё успокаивало её «перегретый мозг» (по её словам). Наша дружба началась с драки за последний кусок бордовой кожи. В итоге сшили платье-трансформер, которое при желании превращалось в комбинезон (идеально для побега от бывшего, проверено). Её фишка – предлагать незнакомцам раздеться «ради искусства», причём с таким лицом, что они соглашались.

Хлоя Морган – «тихоня» с розовыми волосами, что было её маленьким бунтом против консервативных взглядов отца. Мы встретились в тот момент, когда она, охваченная творческим порывом, разрисовала мой плащ за пять штук баксов. Как она потом объясняла преподавателям, её вдохновение пришло после лекции о зигзагообразных швах.

Белл Рид – ходячий перфоманс. Наша дружба началась довольно необычно. В туалете колледжа она устроила «секс-квест»: затолкнула первого растерянного парня ко мне в кабинку, а второго – в соседнюю. Позже она подарила мне рисунок: на нем я, кабинка и два полуголых красавца, прикрывающих мне рот, с надписью «Девочка с персиками». Это было неожиданно, но в то же время идеально отражало её непредсказуемую натуру.

Мы жили в ритме «ночь-игла-кофе»: кроили, шили, засыпали на обрезках ткани. Цеплялись за любую подработку, даже если это означало целый день подавать булавки капризным ассистентам.

И вот в марте я увидела Сета. Два года я вычёркивала Лондон из маршрутов, закапываясь в Биаррице, лишь бы не наткнуться на его тень. Но судьба, как заскучавшая портниха, решила скроить нас зигзагообразным швом – криво, с напуском, да ещё и без припусков на ошибку.

На Неделе моды мы с девчонками работали «подиумными рабами»: ловили падающие шарфы, успокаивали плачущих моделей и прятались от бунтующих дизайнеров. Я допивала шампанское, когда заметила Сета. Всё такой же выглаженный, с той же привычкой поправлять непослушную прядь волос. Рядом – девушка с лицом «детка, завидуй молча».

– За кем так шпионишь? – Эмили вынырнула из-за моего плеча.

– Так… Старый знакомый.

– Подбери нитку, а то шов расползается, – она сделала паузу. – А это случаем не тот самый Философский Камень, в которого ты швырнула книгой?

Я кивнула. В голове крутилась мысль: «Ну конечно, мы должны были встретиться именно в тот момент, когда у меня под глазами темные круги, а волосы пахнут лаком».

Эмили вздохнула, хлопнула меня по плечу – и ринулась в атаку. Прежде чем я успела её остановить, она уже вцепилась в руку спутницы Сета.

– Вы не Камилла Мю? Ваш выход на показе Маккартни был обворожителен!

Модель расцвела. (Эмили коллекционировала модные сплетни, как другие – марки.)

– Не против, если я украду вашу спутницу на пять минут? – Эмили бросила взгляд на Сета, но её глаза кричали мне: «Шевелись, тряпка!». – Наши первокурсницы просто сдохнут от разочарования, если не расспросят её про Милан…

Сет посмотрел на меня так, словно сверял с прошлой версией меня – яркой, дерзкой Айви, а не измотанной, которая месяц не видела нормального сна и напоминала скорее потрёпанный эскиз, чем готовый наряд.

– Только недолго, – произнёс он ровным голосом, словно давал указания секретарю.

Когда Эмили увела его спутницу, он спросил:

– Какими судьбами, Айви?

Голос звучал так, словно мы виделись вчера, а не два года назад.

– Я здесь по учёбе, – ответила я, слишком резко скрестив руки. – А ты? Завёл новое хобби?

– Меня пригласили.

Губы его дрогнули. Не улыбка, не злость – что-то между.

– Всё ещё злишься за Биарриц? – спросил он, и я почувствовала, как по спине пробежали мурашки.

– Я выросла из детских обид, – солгала я, сжимая кулаки.

– Заметно, – он окинул меня взглядом с головы до ног, и мне вдруг стало стыдно за свой внешний вид.

Он неожиданно шагнул ближе. Я вздрогнула.

– Но учебники всё ещё кидаешь?

– Перешла на ножницы. Поострее.

Уголок его рта дёрнулся, но выражение быстро стало каменным.

– Береги руки. И передай родителям спасибо за парижские подарки.

И ушёл. Как всегда. Без оглядки. А я, как дура, снова смотрела ему вслед, разглядывая идеальную линию его спины в дорогом пиджаке. Он видел во мне только ту девочку с лопаткой – и это бесило. Но больше всего бесило, что мне всё равно было важно, куда он идёт.

Тост от Айви:

Лучшие подруги, как изысканное вино: не имеет значения, сколько стоит бутылка, важно то, что с ними даже детские обиды кажутся лишь мелочами. Они всегда готовы поддержать, когда жизнь начинает трещать по швам. И если ты застряла на краю, они просто толкнут тебя вперёд, не дожидаясь разрешения.

Коктейль: «Секс с видом на Трафальгарскую»

Ингредиенты: немного английского безумия (желательно в компании таких же отчаянных), шёлковая простыня (для идеального скольжения), капля персикового аромата (нет, правда, не надо).

Взболтать до состояния «Трафальгарская площадь в марте» – мурашки по коже обеспечены.

Я потягивала шампанское, наблюдая, как эта модель грациозно вьётся вокруг Сета, словно лента, обвивающая дорогую коробку. Вскоре к нему подошла его свита – высокие парни в строгих костюмах, создающие ауру безупречности. Мой «взрослый друг» обнял спутницу за талию с легкостью и безразличием, будто это было естественным продолжением вечера. «Ну конечно, Сет Эванс. Даже в этом ты должен быть безупречным».

– Держи. – Эмили сунула мне тюбик с кремом. – Твой философ велел передать. От ожогов. Видимо, переживает, что ты обожглась о его величие.

Я фыркнула, но внутри что-то ёкнуло – ровно как в десять лет, когда он вытирал мне слёзы своим пиджаком. Сжала тюбик так, что крем вылез наружу. Только теперь мне не десять, а восемнадцать, и его снисходительность бесила куда больше, чем холодность. Особенно потому, что где-то под этим льдом всё ещё жил тот мальчик, который носил меня на спине, когда я притворялась, что подвернула ногу.

– Пошли, – дёрнула меня подруга за рукав. – Там уже начинается самое интересное, и сотня красавчиков без пиджаков ждёт, когда ты выберешь себе жертву.

И там я познакомилась с Роландом Дорси. Полная противоположность Сета. Не скучный аристократ, а парень с горящими глазами и смехом, от которого становилось тепло. Он был моим доказательством, что мы с Сетом – как тот коллекционный виски в баре отца, годами пылившимся на полке в ожидании особого случая, который никогда не наступит.

Роланд был солнечным хаосом – кудри, нос с горбинкой и губы, как половинки спелого персика. Он снимался для рекламы боксёрских трусов и в клипах звёзд. Играл мне на гитаре (не под луной, а в прокуренном баре), пел каверы на Бибера (романтика) и смотрел так, будто кроме меня в комнате никого не было. С ним я впервые почувствовала себя просто девушкой, а не вечной девочкой из прошлого. Когда он целовал меня, я не вспоминала ни о чём. И это было прекрасно.

Поэтому именно ему я доверила самый неловкий шаг во взрослую жизнь (или по-айвовски: сорвать «пуговку»).

Наши отношения тогда перешли от невинных свиданий к попыткам остаться на ночь, и мы решили встретить лето под лозунгом: «Айви, эту ночь ты не забудешь». Студия в Брикстоне встретила меня ароматом «Персикового сада» и морем лепестков. Они были везде – даже на кровати из них был выложен мой силуэт. Не спрашивая, он подхватил меня на руки и швырнул в это розовое безумие.

Кто вообще придумал, что это романтично? Когда лепесток прилип к моей губе, я поняла – это не страсть, а повод вызвать 911.

Я закатила истерику (спасибо мадам Морель за уроки драмы), потом глубоко вздохнула (вторая лучшая роль), накричала и демонстративно хлопнула дверью. Дойдя до машины, я в ярости пнула колесо, развернулась и ворвалась обратно. Схватила его за руку – и мы поехали в гостиницу.

Не куда-нибудь, а в «Эванс». Тот самый отель, где мне в восемь лет Дилан Эванс подарил личный люкс с корзиной конфет и плюшевым мишкой. Ирония? Да. Поездка в прошлое? Только теперь не с тем, кто считает меня «безалкогольным коктейлем»…

Шёлковые простыни, духи с нотками жасмина, вид на Трафальгарскую площадь…

Ощущения – как от первого глотка ледяного мартини: мурашки по спине, подкашивающиеся колени, звон в ушах. Где-то между третьим поцелуем и расстёгиванием молнии на моём платье, я поняла – дрожу не от холода. Так я и узнала, что взрослый мир пахнет не только духами, но и потом, его парфюмом, и чем-то ещё, отчего сердце бьётся так, будто хочет вырваться наружу.

Утром мы «закрепили результат» на переднем сиденье моего жёлтого мини-купера. Тесно? Ужасно. Неудобно? Ещё бы. Но когда его зубы впились в мою ключицу, а руль вдавился в спину так, что остался след, я подумала: «Хочу ещё».

Всё лето пахло персиками и дешёвым шампанским из супермаркета. Секс в тесных туалетах кафе, где мы потом рисовали друг на друге смайлики ручкой. Платья с яркими принтами, которые к августу выцвели от ночных стирок в раковине.

А потом я застала его с дизайнершей из Милана – он даже не отпрянул, просто пожал плечами, будто я застала его за чашкой чая, а не с чужими губами на «нашей» подушке.

Горький привкус во рту смешался с остатками помады. Мой первый коктейль взросления оказался именно таким – сладким, крепким и с послевкусием дешёвого вермута.

Тост от Айви:

Настоящий мартини, как и первый секс, не терпит репетиций. Лёд должен быть прозрачным, оливка – чуть солёной, а дрожь в голосе – рвать тишину. И главное – никаких «ой, я передумала».

Коктейль: «Чужая боль»

Ингредиенты: стакан ледяного сентябрьского дождя (можно и два), четыре капли тишины (той, что звенит в ушах после ужасных новостей), запах остывшего кофе в чашке, оставленной на столе (никто не допил – не успели), лёд не добавлять.

Сентябрь встретил меня дождём, который барабанил по крыше так же хаотично, как пульс у меня в висках. Всего неделю назад я с наслаждением швыряла вещи Роланда в мусорный бак, а сегодня утром мама распахнула дверь без стука.

– Дилан и Фет разбились на вертолёте.

Не «погибли», не «ушли» – разбились. Как та дурацкая ваза, которую я уронила в двенадцать лет. Только новую уже не купишь…

По дороге к их дому я вспоминала миссис Эванс – как она в детстве защищала меня от мальчишек. И самого Дилана, который, несмотря на свою жестокость, научил меня главному: «Если стена – грызи бетон. Если бетон – стань алмазом».

В гостиной Сет стоял, будто вкопанный в пол. Его пальцы впились в спинку кресла так, будто это единственное, что удерживало его от падения. Он плакал по-эвансовски: беззвучно, без слёз, лишь челюстные мышцы дёргались.

– Они даже не успели… – прошептал он, когда моя мама обняла его.

Я знала, о чём он. Не успели поссориться в последний раз. Не успели обнять друг друга утром. Не успели стать теми родителями, которых он так ждал всю жизнь.

Когда я взяла его холодную руку, он не отдёрнулся, а лишь слегка сжал её в ответ.

Алфи вжался в угол, сгорбившись, как будто хотел провалиться сквозь стену. Мой вечный партнер по проказам теперь выглядел потерянным и маленьким – совсем как ребенок. В кармане жужжал телефон. Опять эти пустые слова… Люди, которые на самом деле не знали его. Не знали нас.

Я опустилась рядом, боясь лишним движением разбить эту хрупкую тишину. Лоб уперся в его холодное колено. В горле стоял ком, хотелось орать, бить кулаками в стены, трясти его, чтобы вернуть обратно. Но он просто сидел, не шевелясь, и одно слово, как заевшая пластинка, вырывалось наружу:

– Ненавижу…

До сих пор слышу.

Папа поставил на стол хрустальный графин с «The Macallan M» – тот самый, что они с Диланом купили на аукционе, споря, кто упрямее.

– За них, – прохрипел он.

Сет резко встал и налил себе полный стакан:

– За то, что они наконец вместе. – И опрокинул виски одним глотком, будто это был дешёвый напиток из придорожного бара.

Даже в горе мы соблюдали ритуалы – Эвансы и Патель не пьют плохой алкоголь. Особенно когда на дне стакана – вся боль мира.

Я подошла к Сету перед уходом – и он внезапно обнял меня. Впервые за все годы. Задрожала, услышав сбивчивый ритм его сердца. Я ждала этого с тринадцати лет – а смерть притянула нас за секунду.

А потом он оттолкнул меня. Резко, как будто ошпаренный. Его взгляд прожигал насквозь – словно это я виновата, что гроб опускали в сырую землю. Люди в горе ищут тепло. Даже Алфи прижался ко мне, когда звучали последние молитвы. Но не Сет. Ни слёз, ни дрожи – только ледяная стена, от которой кровь стыла в жилах.

Дома я содрала кожу, пропитанную его «подрасти», «это несерьезно», «ты не понимаешь». Натянула новую – жёсткую, без следов его одобрения.

Но стоило закрыть глаза – и он снова возникал передо мной. С бокалом виски у окна, которое так и не стало нашим.

После того случая я твёрдо решила: никаких Эвансов. Только учёба, жёсткий график и железный контроль. Если мир всё равно рухнет в любой момент, то хотя бы свои развалины я огражу стеной.

Совет:

Выпить залпом. Закусить кулаком. И никогда не верить, когда говорят, что хуже не будет.

БУДЕТ!

Глава 3

Коктейль: «Белый слон с розовыми блёстками» (после него сразу взрослеешь)

Рецепт: одна графиня (лучший психолог), четыре белые стены (чем теснее, тем крепче), охапка сумасшедших девчонок (вместе мы – ураган), наглость (по вкусу).

Взболтать в шейкере амбиций до состояния «я всё смогу». Подавать с белым слоном на блюде: символом нашей безумной дружбы. Бонус: после каждого глотка на губах остаются розовые блёстки.

Я тогда полностью погрузилась в учёбу. Попросила маму запретить любые разговоры про Эвансов. Никаких семейных ужинов – даже по праздникам. Я сняла квартиру в пятнадцати минутах от родителей. Там и познакомилась с соседкой, Беатрис Маргарита Кроли-Фокс. Бывшая графиня – круче любого психотерапевта.

Мы с девчонками коротали вечера за шитьём платьев для неё и обсуждением местных сплетен. Каждый раз, когда в голову залетала мысль о братьях, я хватала карандаш и начинала рисовать. Пока подруги бегали на свидания, я строила из себя самую занудную зануду Лондона. Никакого секса, никаких деловых поцелуев – только я и моя новая, ещё не обжитая кожа.

И знаете, кто меня вытащил? Эта сумасшедшая старушка. Не подумайте, она не стала искать мне жениха. Однажды она просто посадила меня в гостиной, долго молчала, а потом ткнула тростью в пол:

– Плачь, девочка.

Я попыталась улыбнуться – она стукнула тростью сильнее.

– Пока ты не выплачешься, легче не станет. А раз ты тут у всех лидер, разрешаю реветь при мне. Привилегия!

В тот день я впервые за долгое время позволила себе быть слабой. Сидела на полу, а она гладила мои волосы и слушала, как я рыдаю. А когда стало легче, я выложила на неё всю свою историю – от первой детской влюблённости до последнего стакана виски.

– Ты можешь закрыть прошлое, но никогда не закрывай себя, – сказала она, попивая виски. – Твой зануда просто слепой. Как вы там говорите… Исколотый манекен. Не закапывай себя в воспоминаниях.

С тех пор я и не закапывалась. Училась. Веселилась. А графиня перевела меня с вина на виски со словами:

– Моя искорка, вино я пила с тобой, когда ты была нежным цветочком. Теперь ты моя Тэтчер – только хороший виски!

В двадцать два я вышла из Лондонского колледжа моды под аплодисменты – с дипломом бакалавра в одной руке и наивной верой в то, что индустрия моды заждалась именно моих эскизов. Магистратура манила, но сначала пришлось отбыть повинность под названием «стажировка для галочки».

Мне по папиному звонку «любезно» предложили место в отделе моды Harrods. На бумаге – перспективы. В реальности – я была «папиной дочкой», которой даже кофе не доверяли приготовить.

На третий день я сорвалась. Не из-за желания что-то доказать – просто поняла: если уж играть роль «вип-брюнетки с папиным счётом», то с размахом. Украла бутылку мартини (мелкая месть), рванула к своим «швейным бестиям». Мы подвыпили, завалились в караоке, орали песни Backstreet Boys, а на рассвете, шатаясь перед бутиком Dior, вдруг осознали: «Мы тоже так можем».

Поклялись на оторванном от юбки Хлои кармане: никаких скучных брендов – только дерзкие таланты с огнём в глазах и дырами в бюджете. Так в Челси появился «Белый слон» – наш храм модного безумия.

Я – четыре бриллианта на шее слона, Картер – его фиолетовый ирокез, Белл – струящиеся ткани в хоботе, а Хлоя – розовый бант на хвосте.

На открытие позвала самых близких. Даже Алфи – потому что уже не болело. Но он не пришёл. Не ответил. И это стало последней точкой в нашей общей истории детства – мы окончательно повзрослели.

Родители рассматривали нашего слона и умилялись, хотя мечтали о другой жизни для меня. Но я бесконечно благодарна их мудрости – при всём их статусе и возможностях они никогда не давили. Ни в первой любви, ни в выборе профессии.

Даже в выборе первого сексуального партнёра – вместо ожидаемого «Айви, почему он?» или нравоучений, я получила подробную лекцию о контрацепции, запись ко всем необходимым врачам и – самое неожиданное – добавление в чат её гинеколога.

– Теперь будешь получать напоминания о чек-ап вместе со мной, – сказала она, как будто обсуждала мой дипломный проект.

Вот она, моя сила. Вот что значит быть Патель.

А рядом с ними личный психолог – моя бесценная графиня. В свои семьдесят (она, конечно, настаивает на «тридцати с хвостиком») она умудрялась спорить с отцом, требовать, чтобы он за ней ухаживал, и приказывать ему «перестать делать это кислое лицо». Потому что кислота – не её стиль.

Сета я не звала. Мне тогда казалось, что эти четыре года тишины навсегда разделили нас. Но в день открытия бутика мне принесли корзину с шампанским, фруктами и закусками. А внутри записка: «С открытием». До сих пор уверена – это был он. Только у Сета такой почерк: каждая буква выведена с хирургической точностью, а потом обведена ещё раз – будто он боится, что первая линия недостаточно идеальна. И когда я уже забыла о нём (перестала думать), он врывается в мою жизнь в своём фирменном стиле: «Я не рядом, но я здесь».

Первые три месяца в бутике – сплошной ад. Ноль прибыли, только крики, слёзы и «Айви, мы облажались!» Да, мы держались за счёт папиных денег (спасибо ему), но продолжали верить, что всё наладиться. Скупали эскизы у неизвестных дизайнеров, переделывали, пытались продать. Участвовали во всех конкурсах.

За три дня до Недели моды мы сидели среди горы тряпья, похожего на «коллекцию».

– Полная чушь! – Хлоя швырнула манекен. – У других – полёт, а у нас? Юбки-блузки. Да эти уродские брюки!

Картер затянулась:

– Может, сольёмся? Скажем, что у нас коронавирус.

Я смотрела на них, и не хотела верить, что всё – зря. Что наша мечта и пьяная идея разобьётся о реальность. Но и вечно тянуть деньги из отца – не выход.

Когда писала отказ от участия, в бутик ворвалась Белл с растрёпанными волосами и запахом рома:

– Девчонки, паруса!

Оказалось, её новый бойфренд-яхтсмен так «вдохновлял» её прошлой ночью при лунном свете, что она внезапно осознала: старые списанные паруса – это же готовый материал!

До утра мы рвали их на лоскуты, шили блузки и платья (Джек Воробей умер бы от зависти). Канаты превратили в стразовые пояса, рыбацкие сети – в полупрозрачные накидки. Хлоя соорудила корсет, который бы оценили бы все модные дома Парижа. А наше главное творение – платье с настоящим морским фонарём (папа, конечно, подключился и сделал его рабочим).

Нас заметил Джон Гальяно.

Он скривился, как от дурного запаха, но всё же ухмыльнулся:

– Бродячие циркачи шьют аккуратнее!

Мы не расстроились. Пусть не «лучшие» – зато теперь мы были «те самые ненормальные с парусами». А через месяц наше платье купили за сумму с четырьмя нулями. Как мы тогда радовались! Вернули долг отцу, и закрутилось.

Через год наш Белый Слон (уже позолоченный) красовался в витрине нового бутика, с сигарой в хоботе (Картер ради прикола засунула, а мы оставили).

А потом началась любовная карусель.

Мужчины следовали одному сценарию: ужин у Темзы (обязательно устрицы с золотым блеском), мюзиклы (театр обожаю, но не как программу каждого пятого свидания), подарки («носи и вспоминай», пока они трахают своих ассистенток в номерах отелей).

Пробовала менять «ассортимент»: официанты, юристы, бариста. Один раз даже курьер из суши-бара. Итог? Та же сказка, только с растворимым кофе вместо устриц.

К двадцати пяти я выгорела. Айви Патель – та самая девчонка, которая слепила два бутика из пьяной идеи, – мечтала только об одном: сбежать. Подальше от блеска, показухи и вечных «ты должна».

Каждый, кто пытался затащить меня на очередное скучное свидание, получал:

– Следующий!

Или моих подруг, которые мастерски объясняли, что я – не камушек на их часах дорогих часах.

Тост от Айви:

Можно менять напитки хоть каждый день. Рано или поздно вы перестанете отличать дорогой скотч от разбавленного. Главное – не потерять себя.

Коктейль: «Золотой ураган»

Рецепт: черпак ностальгии (именно той, что врывается без спроса, как Сет в мою жизнь), чемодан (уже не для побега, а для хранения осколков), золотистый мальчик (ой, простите, теперь мужчина), сахарная посыпка (не розовая, иначе не поймёшь – это про меня или его новую пассию), невеста (увы, не я), серая мышь (тоже не про меня, к счастью).

Украсить ледяной крошкой с клубничным сиропом. Не переборщить, после пятого бокала невозможно остановиться. Как и после пятого раза, когда говоришь себе «ну это в последний раз».

Я уже поставила жирный крест на личной жизни и собирала чемоданы. Вернее, чемоданы собирали подруги, пока я сидела на полу с мартини в руке и прикидывала, сколько пар туфель можно запихнуть в ручную кладь. Билеты куплены, маршрут набросан.

Но судьба – та ещё проказница. Подсунула мне бокал с надписью «новый старт», а внутри – гремучую смесь из старых воспоминаний, двух капель надежды и щепотки «какого чёрта».

Так я столкнулась с Алфи после семи лет разлуки.

Мы с подругами решили встретиться и обсудить планы по расширению бутика. Я припарковалась у входа на своём белом «Дефендере» (да, жёлтый «Мини» я сменила на что-то посерьёзнее).

Он заметил меня сразу. Я – нет. После всего пережитого я вообще перестала смотреть на мужчин. Но за годы нелепых свиданий научилась чувствовать взгляд на затылке. Обернулась – и передо мной стоял он.

Те же пшеничные волосы, только теперь с прядями, будто их специально растрёпывали ветром. Щетина (небрежная, но стильная). Потрёпанное пальто – Сет бы в обморок упал от такой небрежности. Сигарета во рту.

Перед глазами пронеслось пол-детства – как блёстки, сыплющиеся в лицо после взрыва конфетти.

– Патель? Не может быть.

Я подбежала (ничего не меняется) и обняла его. Своего лучшего друга, который всегда был за меня. Во всех наших дурацких мальчишеских играх, даже когда я дулась, он корчил рожицы, пока я не начинала хохотать. К тому, кто придумывал миллион планов, чтобы его старший брат влюбился в меня.

Мы поехали в «Одри Грин» – кафе, где я всегда заказывала латте с двойной порцией сиропа.

– Так «Белый слон» – это твоих рук дело? – Алфи ковырял абрикосовый дениш. – Ну надо же, пиранья Айви прогрызла себе путь в мире моды. Бизнес-леди, прям как папа.

Я фыркнула, откидывая волосы за плечо (жест, отточенный на показах):

– А я не думала, что мамин художник променяет акварели на бетонные коробки.

Он замер, но я видела, как его рука сжала кружку. (Моя вечная беда – сначала выстрелю, потом разберусь, куда попала).

– Архитектура – тоже искусство. Зато я не Сет, – он фальшиво рассмеялся. – Отец гордился бы им. Его эксперимент по выращиванию клона удался на славу.

– Как он? – спросила я, делая вид, что меня внезапно заинтересовала крошка дениша.

– После смерти родителей стало… сложнее. Он пытается втянуть меня в бизнес. Как видишь, пока безуспешно. Сет Эванс – второй Дилан Эванс. Даже галстуки те же носит.

– Зато ты, как вижу, не особо жалуешь формальности, – ткнула вилкой в его растрёпанный воротник.

– Ненавижу этот цирк. Быть Эвансом – пытка.

Он засмеялся, но глаза оставались пустыми, как бокалы после последнего звонка в баре. Потом был рассказ. О дяде Люке, укравшем его невесту. О годах в отчаянии, о потерянной вере во всё. Я слушала, затаив дыхание, будто он разматывал передо мной клубок из колючей проволоки – больно, но не оторваться.

Мы засиделись почти до закрытия. А на выходе, у портрета Одри Хепбёрн, Алфи неожиданно предложил «секс-дружбу».

Сначала я уставилась на него, как на психа. Алфи стоял передо мной с этим своим чертовски спокойным выражением лица – будто предложил не переспать «по-дружески», а сходить за кофе. Потом подумала: а что я, собственно, теряю? В кино ведь так красиво: друзья помогают друзьям пережить кризис. Без истерик, без обязательств. Как глоток ледяного просекко после сладкого коктейля – резкий, отрезвляющий, с пузырьками, что щекочут горло. Ещё один – и вот ты уже не помнишь, как выглядели те самые «принцы» с их позолоченными обещаниями. Ну и я согласилась. А что? Звучит же круто – «секс-дружба». Пока не понимаешь, во что ввязываешься…

Первые месяцы было легко и весело. Никаких «почему не ответила?», «ты опоздала», «это платье откровенное» – только смех, дорогой виски и секс. Ни свиданий, ни прогулок, ни кино. Его холостяцкая берлога и много мест для страсти. А утром прощание и ожидание седеющей встречи (его железное правило: «Ни одна девушка не ночует в моей квартире»).

Я врывалась к нему после показов – в вечернем платье, голая, в нижнем белье, а он встречал у двери со словами: «Я так соскучился!»

Он входил резко – как всегда неожиданно – и только потом становился нежным. Как текила с ликером в нашем фирменном коктейле – сначала обжигает, потом сладко. Дизайнер и архитектор – гремучая смесь.

Алфи стал моим драгонфрутом – экзотическим, розовым, с колючей кожурой. Разрезаешь – а внутри кисло-сладкая мякоть с тысячей чёрных семян. Каждое – как его невысказанные «но»: «но мы же друзья», «но я же не обещал», «но я не готов на отношения».

Я никому не рассказывала про него, врала подругам: «Есть кое-кто… Ничего серьёзного».

Алфи не хотел светиться – и я делала вид, что мне всё равно. Но врала. Так же, как врала себе, когда замечала свежие царапины на его спине. Когда в шутку спрашивала, не одна ли я у него, он отворачивался к окну, где за стеклом лил дождь. Такой же серый, как моя ревность, которую я запрещала себе чувствовать.

– Мы же договорились без допросов.

А потом я ловила себя на том, что жду его сообщений. Покупала его любимый виски. Считала часы до вечера. Пыталась «завязать» – выдержать хотя бы день без наших пошлых вечеринок. Но нет же: сидя на работе, я не смотрела на каталог тканей, а придумывала, чем его удивить. Скидывала ему фото (ню), хохотала над его реакцией и таяла, когда он называл меня «малышка».

Алфи не ухаживал, как другие. Он – резкий, закрытый, а когда надо – нежный до дрожи. И уж точно не равнодушный, как Сет. Со мной он оставался тем самым пацаном, который в детстве сунул мне за шиворот медузу, а потом щекотал, лишь бы я не ревела.

Я втянулась. Настолько, что даже пожалела, что в тринадцать влюбилась в Сета, а не в него. А через три месяца осознала: влипла. По уши. (Вселенная спасибо, что у тебя такой хороший слух!)

Влюбилась. Как последняя идиотка. Как та самая Айви, которая верила, что Сет Эванс – её принц. Теперь принцем стал он – с щетиной вместо короны.

Я скрывала это – шутила, кусала его за плечо, притворялась, что всё в порядке, но, когда его дверь закрывалась за мной – мчалась домой и ревела в подушку. Из-за слабости. Из-за ошибки. Из-за тупой надежды, что он тоже меня хочет (девичьи поступки – без логики, я живой пример). Мне снова захотелось, как когда-то с Сетом, «исправить» Алфи. Влюбить. Доказать, что мы можем быть парой. Наивная дура.

Первыми раскусили меня мои бестии.

– Тормоз, – хлопнула меня по плечу Эмили. – Либо рви, либо перестань прожигать тюль.

– Беги, – прошептала Хлоя, поправляя мои растрёпанные волосы. – Пока не сгорела дотла.

Но я осталась. Играла роль «невозмутимой подружки» (третья лучшая роль, уже светит «Оскар»).

А потом увидела, как Алфи смотрит на Нэтали Миллер – продавщицу из книжного. Как замирает, когда она язвит. Пазл сложился. Для Алфи я была временной заменой. «Заплаткой» на дыру в его сердце. Зашила его, причесала, отгладила – и вернула миру. А сама осталась с иголками под кожей и нитками, запутавшимися в груди.

Белл засунула меня в машину и привезла к его дому.

– Если чувствуешь, что он твой – иди и вырви это! Хоть кричи, хоть пни его! – шипела она, пока я тряслась на сиденье.

Я просидела под его окнами сорок минут, кусая губы до крови, пока Белл не взорвалась:

– Слоны боятся только падать, а ты уже в грязи по уши! Шевелись!

Дверь в квартиру Алфи была приоткрыта. Оттуда неслось такое, что я инстинктивно потянулась к кнопке лифта. Но я же Патель. А папины слова «мы любим по-особенному» стучали в висках громче, чем их перепалка.

Тихо вошла.

На полу – осколки бокала, лужа виски и Сет с Алфи. Конечно, кто же ещё мог так ворваться в мою жизнь.

Семь лет не виделись, он стал шире в плечах, у глаз появились морщинки (они ему шли). Всё тот же безупречный стиль, тот же сандаловый аромат. И эти глаза – зелёные, как море в Биаррице перед штормом.

– Привет… – мой голос дрогнул, а пальцы вцепились в прядь волос (моя дурная привычка от нервов).

Взгляд Сета обжёг – но я списала это на их ссору.

Хотела обнять его (мы же столько лет не виделись), но этот идеальный засранец протянул руку для рукопожатия. Как будто я случайный деловой партнёр, а не та самая девчонка, с которой он провёл всё детство.

А потом началось то, из-за чего я потом неделю не могла спать, прокручивая в голове каждый момент. Алфи, пьяный в стельку, начал нести полную чушь.

– Ты не смог с ней переспать, а я могу. И делаю.

Я застыла, чувствуя себя тем самым манекеном «Лохнессо», над которым спорили два кутюрье – кто первый отрежет кусок ткани. Впервые увидела, как у Сета задрожали скулы. Не просто раздражение – настоящая, животная злость.

Они обменялись парой колкостей, а я стояла, будто приклеенная. Видела их детские ссоры сотни раз, но взрослые… Это было как наблюдать, как два льва рвут друг друга когтями.

Сет ударил первым. Странно – он бил мимо. Будто боялся сделать больно или просто не умел драться.

– Хватит! Он же пьян! – я вклинилась между ними, отталкивая Сета.

Алфи улыбался, а Сет смотрел на меня своим фирменным взглядом, от которого не трясёт – выворачивает наизнанку.

– И ты позволяешь ему так с собой обращаться?

Он поправил волосы, застегнул манжету. Его слова ударили сильнее кулаков. Да, моя ошибка – пустить Алфи так близко. Но глядя на Сета, я поняла: все мои попытки были лишь желанием доказать, что я не нуждаюсь в его опеке. Его критике. Его равнодушии. И вся эта ситуация только его заслуга. Его вина, не моя!

Уходя, он бросил:

– Не дай ему сломать тебя.

Хорошо, что Алфи ушёл в душ, а я осталась среди осколков, вытирая слезы. Впервые в жизни я проиграла. Сама себе. Когда он вышел и уткнулся лицом мне в колени, меня прорвало:

– Я люблю тебя.

Молчание. А потом – его крик. Крик боли. Я нарушила главное правило. Испортила всё. Разогналась на всех виражах и врезалась в его бетонную стену.

Мы орали друг на друга. Он пытался целовать меня в порыве злости – а я поддавалась. А потом выложил правду: все эти месяцы он спал не только со мной.

– Ты мерзавец, Алфи Эванс! – голос дрожал от ярости. – Твой брат прав – ты эгоистичное дерьмо!

Замахнулась для пощёчины, но остановилась.

– Я год была рядом! А ты трахал каких-то шлюх, а потом приходил ко мне с улыбкой? Будь ты проклят!

Мы стояли посреди разгрома – два дурака, доказывающих свою независимость. Но финалом стала его фраза:

– Айви, я люблю другую.

Я не успела занять место в его сердце. Вместо этого заняла позорное место на полу рядом с ним, ревя как последняя дура. Сквозь слезы дала клятву: за каждую слезинку он заплатит.

Наговорила ему сентиментальных глупостей про верность (до сих пор стыдно). Классика жанра – от любви до ненависти один шаг. Видимо, небеса решили, что моего подросткового фиаско с Сетом было недостаточно. «Давай, Айви, на бис!»– визжала Судьба, подливая масла в огонь.

Он смотрел на меня, как провинившийся щенок, а потом бросил:

– Мне нужен друг.

Я же идеальная кандидатка на роль «вечной подружки». Сегодня – страсть, завтра – холодное «я люблю другую»?

В тот вечер во мне бушевала буря эмоций. Ревность сжимала сердце, обида подступала комом к горлу. Я чувствовала себя словно пластилин в чужих руках – меня лепили, меняли форму, а потом отложили в сторону со словами «на всякий случай».

Но я – не марионетка. Взяла свою гордость в руки и решила: игра начинается. Кто кого?

– Снова расставляем границы, Алфи? – голос дрожал. – Дружба без секса?

– Ты уверена, что у нас получится? – он вытер мне щеку (запомните, девочки: никогда-никогда-никогда не позволяйте мужчинам вытирать ваши слезы. Но мне можно. Я уже всё давно пережила).

Я ушла. Вернее, вырвалась, сжимая в одной руке телефон, в другой – планы мести.

Женская обида – страшная штука. На автомате позвонила Дженни, своей подружке-журналистке:

– Нужен разгромный материал про Алфи Эванса. «Секс в обмен на контракты» или что-то в этом духе. Скину детали.

Хотелось растерзать его репутацию, но так, чтобы не задеть Сета (старая привычка – беречь его, даже когда сама разбита вдребезги).

План «Б» – отрезать его от всех женщин. Даже согласилась быть его «плюс один» на свадьбе, где его бывшая выходила за дядю Люка (он туда пошёл ради каких-то мужских разборок в бизнесе – не моё дело).

Но там до меня наконец дошло: даже если запереть его в башне, его сердце мне не достанется. Особенно когда он полез в драку с дядей, а потом смотрел на новую пассию тем взглядом, который мне никогда не предназначался.

Он ушёл. Без оглядки. Даже ботинки его не скрипнули – будто я была дверным косяком, о который случайно задел плечом. А потом нахлынуло: виски, которым пахло от его воротника, и дурацкие блёстки с того рождественского вечера – они теперь вечно будут липнуть к моей памяти, как дешёвый лак для ногтей.

Лучше бы я тогда уехала в кругосветку…

И тогда ко мне подошёл Сет.

Без слов. Без его вечных нравоучений. Просто стоял, заложив руки за спину.

– Отвези меня, – выдохнула я.

Он кивнул, доставая ключи. В этот момент он был точно таким же, как в детстве – тем самым мальчишкой, который когда-то, стиснув зубы, полез в море в новых туфлях, чтобы спасти моего плюшевого жирафа…

Так началась наша новая история…

Без бабочек в животе. Без дурацких блёсток. Просто тихое «садись» и дверь машины, открытая специально для меня.

Совет от Айви Патель:

Настоящая любовь – это когда тебя забирают с разгромленной свадьбы, не задавая вопросов. Хотя кому я вообще даю советы? Сама вечно влипаю в истории.

И запомните: месть – в кино её подают холодной. А я вот люблю с перчиком Чили… Чтобы и мысли мои жгли (особенно обо мне), и сожаления его душили (что уже не его). Ну а сарказмом можно и переборщить – пусть потом давится, пытаясь это проглотить.

Глава 4

Вы уже оценили десерты? Алкогольные коктейли не затуманили ваше сознание? Тогда приготовьте столовые приборы – нас ждёт переход к основным блюдам. Вилки или суши-палочки – выбирайте оружие по вкусу. Но помните: здесь легко обжечься или, наоборот, заледенеть от холода.

Фокачча по-сетовски (рецепт, от которого тает не только сыр)

Ингредиенты: молчание (редкий для меня компонент), решающая секунда (та, что между «я должна уйти» и «ещё чуть-чуть»), щепотка юмора (как разрыхлитель для теста), твёрдое мужское «нет» (у кого какая фантазия).

Чёрный «Рэндж Ровер» Сета стоял на Оклей-стрит, напротив бронзового «Мальчика с дельфином». За окном лил дождь, его стук по крыше сливался с моим сердцебиением. Я не решалась выйти – двигатель работал ровно, а тепло в салоне убаюкивало, словно предлагая остаться ещё на минуту.

Сет даже не смотрел в мою сторону, словно я была пустым местом. Я сжала пальцами край сиденья, чувствуя, как тревога медленно поднимается к горлу. Мы молчали, видимо оба ждали, кто первым не выдержит.

За окном блеснула бронза скульптуры – дельфин улыбался своей вечной улыбкой, а я ловила взглядом отражение в стекле: Сет, дождь, огни моста Альберта… и себя – такую маленькую в этом огромном салоне.

Украдкой бросила взгляд на Сета. Он уставился в лобовое стекло, но свет с моста выхватывал фрагменты: резкую линию скулы, тень от ресниц, скрывающую взгляд, и… его губы.

«Господи, как же я хочу их прикусить!»

Сердце колотилось так сильно, что ещё немного и точно выпрыгнет из груди. Пальцы непроизвольно сжимались и разжимались. Я резко вскинула голову – пряди прилипли к размазанной помаде. Пальцы автоматически потянулись поправить, но только усугубили ситуацию. Идеально. Теперь он точно уверен, что я неряха.

Мне уже было всё равно. До тошноты устала от этих вечных метаний между яростью и всепрощением. Особенно бесила мысль об Алфи – его слащавая улыбка, наша пресловутая «дружба», оказавшаяся обыкновенной трусостью. Вместо решительного разрыва я выбрала путь наименьшего сопротивления – и теперь сама не понимала, чего же хочу на самом деле.

Злюсь на Сета… Но за что? Он просто оказался под рукой. Груша для битья? Или спасательный круг?

«Патель, какие глупости».

Пальцы нервно забарабанили по коленям, выстукивая мотив «Лунной сонаты».

«Интересно, а в постели он тоже каменный?»

И снова не о том думаю.

Потянулась за сумочкой – и задела его руку. Кожа оказалась обжигающе горячей после холодного вечера. Сет не отстранился, просто замер, будто ждал, что я сделаю дальше. А я уже забыла, зачем вообще потянулась. По спине побежали мурашки, словно кто-то резко стянул с меня платье.

– Спасибо… – голос звучал хрипло, будто я тащила сто манекенов по лестнице колледжа.

Пальцы скользнули по холодной ручке.

В ответ – тишина. Ни «пожалуйста», ни даже взгляда. И этот человек учил меня манерам?

– Доброй, но…, – начала я, но закончила только фальшивой улыбкой. Даже «ночи» не вышло. Братья Эванс выжали из меня все силы.

Его молчание бесило.

– Надеюсь, в следующий раз своё занудство ты оставишь дома!

И тут он наконец посмотрел на меня. Губы чуть приоткрылись – подбирал слова.

«А какие они на вкус… Ты точно перепила, Патель».

– Мистер Чепмен, проводите мисс Патель до дома, – бросил он сухо. Его водитель тут же вышел на улицу.

«Высокомерный индюк!»

– Спокойной ночи, – вдруг произнёс он.

И я едва не лопнула от противоречий. А потом он улыбнулся (сделал одолжение). И в голове вспыхнули картины: его руки на моей талии, мои пальцы в его волосах, зубы, впивающиеся в его нижнюю губу…

«Хочу его. Нет… Это же Сет. Нельзя».

Сумочка шлёпнулась на сиденье. Прежде чем мозг успел протестовать, я уже сидела у него на коленях. В его глазах – настоящий шок. Наконец-то я пробила эту ледяную броню.

– Айви…что ты…

Не дала ему закончить. Впилась в его губы – сладкие, как бриоши от Роже, но с горчинкой коньяка. Шампанское развязало не только язык, но и руки, и эту жгучую потребность доказать, что, между нами, не только детские обиды.

Сет не ответил на поцелуй, но и не оттолкнул. Со стороны это наверняка напоминало попытку упрямо айсберг одним лишь теплом тела.

Отстранилась. Его пальцы впились мне в бёдра – больно, но мурашки побежали до самых плеч.

Почувствовала лёгкую дрожь в его руках. Скала дала трещину.

– Прости, – прошептала я, чувствуя, как его дыхание обжигает мои губы. – Просто интересно было проверить, каково это – целовать статую. Всех девушек ты так… методично разочаровываешь?

– Во-первых, я не камень, – он коснулся моих губ. – Я просто знаю цену контролю. А во-вторых, целую только тех, кто не прячется за спиной моего брата.

Сет всё понял.

Алфи – моё убежище. Не просто «друг», а крепость из песка, где удобно прятаться от правды. А правда смотрела на меня его изумрудными глазами и не собиралась отводить взгляд.

Сет всегда говорил правду. В десять лет, когда я плевала на его туфли: «Ты боишься признать ошибку». В двенадцать, когда ломала его карандаши: «Разрушать легче, чем создавать». И сейчас, когда цеплялась за Алфи: «Ты используешь его, чтобы не смотреть в глаза себе настоящей».

– А я привыкла, чтобы мужчины горели, – выдохнула я, чувствуя, как злость подкатывает к горлу, – а не коптили небо своей холодностью!

Он так резко накрыл меня поцелуем, что я вжалась в сиденье. Вот он, настоящий Сет: терпеть не может критики, но никогда не упустит вызов.

Вешалка для смокинга впивалась в спину, но его руки заставляли забыть о любой боли. Я не пыталась сдерживать громкие, наглые стоны, от которых у меня самой горели щёки. (Водитель, прости.)

Единственное, о чём я могла думать, – это то, что упиралось в меня сквозь дорогую ткань его брюк. И ещё я ругала себя за то, что не надела то самое кружевное бельё из новой коллекции, мы его продумывали так, чтобы ни один мужчина не остался равнодушным.

Отстранилась. Уличный фонарь скользнул по его губам, которые он медленно облизал. Потянулась пальцем – но он резко схватил меня за запястье. Зануда не меняется.

– Ладно, беру слова назад, – попыталась сползти, но…

Он рывком притянул меня обратно. Пальцы впились в подбородок, губы снова слились в поцелуе. Мы целовались, как школьники на задней парте – жадно, неумело, с перехватом дыхания. Его язык обжигал, как бурбон у графини, от которого я всегда кашляю, но всё равно пью (ей не откажешь).

Ещё секунда – и я тонула. Самообладание? Оно валялось где-то на полу вместе с моим достоинством.

А потом в голове пронеслись картинки будущего. И меня накрыл стыд. Я целую свою «взрослую няню». Завтра я точно пожалею.

Сползла с него, чувствуя, как дрожат колени – будто только что выбежала из ледяного океана. Его тяжёлое дыхание смешалось со стуком дождя по крыше. Я изо всех сил старалась дышать ровно, чтобы не выдать ни волнения, ни возбуждения.

– Классно целуешься… – Айви, заткнись! (Я не могу молчать, когда кто-то долго не говорит. Мой мозг сам заполняет паузы глупостями.)

Он молчал.

Мы, женщины, любим кружевные слова: шепчем глупости, дарим прозвища («любимая реплика», «зайчик с кредиткой», «занудка с кислинкой»).

А у мужчин вместо словаря – только язык тела: взгляд с приподнятой бровью («Ты неотразима»), палец на губе («Я тебя хочу»), укус за ягодицу («Ты сводишь меня с ума»). (Делюсь исключительно по богатому и печальному опыту. Все совпадения – не мои проблемы).

Сет постучал в окно, и водитель вернулся за руль. Пора было прощаться, но шампанское, бурлящее в крови, требовало продолжения.

– Мистер Чепмен, закажите себе такси, – бросил он, не отрывая от меня взгляда. – Я останусь.

Да, Сет – это правильное решение. Потому что всё, чего я хотела, – это секса. Пусть завтра мне будет стыдно. Пусть это очередная ошибка. Но я ведь коллекционирую грабли – так пусть Сет Эванс станет моим золотым экземпляром.

Водитель исчез.

– Ко мне пойдём? – спросила я, молясь, чтобы он не предложил свой отель.

– А можно?

Он ещё спрашивает!

Мы ворвались в квартиру, как в плохом эротическом триллере – одежда летела в разные стороны, туфли терялись по пути, его пиджак застрял за диваном.

Он прижимал меня к себе так, будто хотел вдавить в стену, а я впивалась пальцами в его спину. Странно. Когда-то в детстве я швыряла в неё ракушки и хлестала ветками, а сейчас цеплялась, как пуговица на его рубашке.

Никогда бы не подумала, что Сет Эванс – пылкий любовник. Мысль казалась нелепой. Раньше, когда его образ всплывал в памяти за очередным скучным свиданием, я представляла механического человека: чёткие движения, расчётливые прикосновения, холодные губы, выверенные до миллиметра. Ни намёка на ту безумную сладость, что сейчас заполняла каждый мой нерв.

Его губы коснулись шеи – сначала осторожно, словно боясь испортить. Но затем в них проснулся голод, и знакомое жжение разлилось по телу – как от текилы с перцем: сначала резкий удар, затем тепло, от которого не скрыться.

«Так вот какой ты на самом деле…» – пронеслось в голове, пока мои губы впивались в его. Тот самый Сет Эванс, разрушавший конкурентов на переговорах, теперь разрушал меня – но совсем другими методами: не ледяной логикой, а обжигающими прикосновениями; не убийственными аргументами, а губами, вытягивающими из меня стоны.

– Где спальня? – прошипел он.

Я пальцем указала направо. Он подхватил меня на руки – как в тех романтических комедиях, что мы с подругами обожали смотреть. Но через секунду поставил обратно.

– Прости, я не…

Мужчины! Закатив глаза, я схватила его за запястье и потащила за собой.

В спальне я избавилась от платья одним движением и растянулась на кровати, как подтаявший эклер, который вот-вот потечет. А Сет разыгрывал «Терминатора» в замедленной съемке. Снял брюки. Аккуратно сложил. Поправил складки.

– Линеечку принести? – не удержалась я, скосив глаза.

Он швырнул на меня взгляд – возмущение, смешанное с желанием придушить меня голыми руками. (Да, я умела выводить его из себя за пять секунд. Талант.)

– Не смешно! – буркнул, но не ускорился.

– Боишься помять?

Виновато шампанское. И моя несносная привычка дразнить его до предела.

Но тут он искренне улыбнулся, впервые за вечер – и снял рубашку, бережно повесив ее на спинку стула. (Как так? Пиджак – швыряешь, а рубашку – священная реликвия?)

Забираю слова про «пылкого любовника» обратно. И тут мой взгляд упал ниже. «Ого-го-го-го…» Вот где вся его «скоростная страсть» решила поселиться.

Он подошёл в белых боксёрах, нависая надо мной.

– Твоя броня против меня? – тыкнула пальцем в его хлопковый щит.

– Айви!!

Сет взорвался. Сорвал их. Швырнул в угол. Мои полетели следом. Принцип «один за всех» сработал на ура.

Его поцелуй был как сам Сет – без лишней суеты. Губы кусали, а язык скользил с отлаженной чёткостью, словно дворники по стеклу его «Рэндж Ровера». (Тут ему плюс. Лично я терпеть не могу, когда во рту мечутся, как на распродаже в «Zara»).

Мой внутренний болтун не выключался:

– Есть любимые позы?

Он резко остановился, оторвав губы от моей шеи.

– Пиранья, ты всегда такая болтливая? – прошипел он и укусил за сосок.

Пульсация защекотала внизу живота. Я вцепилась в его волосы и аккуратно прикусила кончик носа (мало ли обидится).

– Не нравится? Проваливай! – дунула ему в губы.

Его брови поползли вверх, а вместе с ними – моё желание заткнуть себе рот (сколько ни пробовала – не получается).

– Не люблю, когда дело не доведено до конца!

– А я не люблю, когда мужчина сверху. Усвоил?

Он резко встал.

«Ну всё, испортила шанс на горячее «спокойной ночи»».

Сет протянул руку. Его пальцы незаметно дрожали, но я почувствовала. Этот едва уловимый трепет разрушал образ безупречного контролера.

– Будешь сверху. Защита есть?

Я швырнула ему презерватив, уже представляя, как он будет возиться с упаковкой. Но Сет поймал его одной рукой, вскрыл мгновенно – без колебаний, без лишних секунд. Я закусила губу: даже в этом он оставался безупречным. Невыносимо компетентным. Возмутительно сексуальным.

Прижала его ладонь к груди – пусть знает, кто здесь главный. Его пальцы впились в мои бёдра – сначала осторожные пробные замесы, затем уверенные шлепки теста. Я застонала, когда он резко сжал соски, будто проверял готовность. Боль пронзила, как первый глоток обжигающего кофе. В ответ я впилась зубами в его шею, но он… вдруг остановился.

– Нет, – прошептал, переворачивая меня. – Сегодня я сверху.

Прежде чем я успела возмутиться, его солёные губы накрыли мой рот. Он работал как пекарь-перфекционист: сначала лёгкие касания, будто просеивает муку сквозь пальцы. Резкое сжатие «пуговки» – и волна мурашек накрыла с головой.

– Тебе нравится так? – Его палец резко скользнул внутрь (даже в сексе ему нужен контроль).

– Выключи ты уже зануду!

– Айви, ты можешь замолчать?

– Не люблю пресную еду-у-у-у-у – мой протест превратился в стон, когда он добавил второй палец. Третий – и мои руки тянули его волосы, а кричал уже он (надеюсь, от удовольствия).

Он резко высунул пальцы и засунул мне в рот. «Розовая соль» растеклась по языку, а следом – его губы, вылизывающие мои.

Первый толчок – резкий, без предупреждения. Пауза. Ещё два – точных, как в его почерке (каждую букву по два раза). Я дрожала, ноги подкашивались в такт. Когда из горла вырвался стон, он перевернул меня, раздвинул бёдра коленом и вошёл снова. Я выгнулась (спасибо фитнес-тренеру – он бы оценил).

Шлепок по уже горящей коже отозвался сладкой болью.

– Не пресно?

В ответ – только мой смех в подушку. Фокачча по-сетовски готова. И, кажется, даже с хрустящей корочкой…

Мы лежали молча, наблюдая, как перья на светильнике колышутся в такт нашему дыханию.

Сет встал первым. Мой взгляд скользнул по его спине – там, где обычно пряталась его холодность, теперь краснели следы моих ногтей. Маленькая, но победа.

– Можно принять душ? – спросил он, не оборачиваясь.

– Конечно. Направо или показать?

Он лишь махнул рукой и вышел.

Я притворилась спящей, когда он вернулся, но хитрая улыбка выдала меня в тот момент, как он накрыл меня одеялом – с раздражённым вздохом, будто выполнял тяжкий долг. А потом лёг так, чтобы между нами оставалось расстояние для целого тома его принципов.

– Ну наконец-то ты поспишь со мной, а в десять лет говорил, что готов спать на земле, только не рядом, – прошептала я в темноту.

Он не ответил. Только отодвинулся ещё дальше. Отчего моя улыбка стала только шире.

Советы от шефа:

Идеальный секс требует: страсти (огонь в глазах, а не только в печи), гибкости (даже самый упрямый «миндаль» размягчится в тёплом молоке), смелости (шлёпок – тоже приправа). И главное – молчите. Мне просто повезло.

Горячий кофе с привкусом катастрофы

Ингредиенты: самый горький арабика (без сахара, без намёка на «повторим?»), один холодный Сет Эванс (разогреть невозможно), щепотка утреннего стыда, остатки шампанского (больше не надо), золотой ураган (желательно на грани срыва).

Проснулась я от двух вещей: дикой головной боли (спасибо вчерашнему шампанскому) и ледяного барьера из мышц и костей, именуемого Сетом. Его рука, ещё вчера обжигавшая мою талию, теперь застыла нейтральной территорией – ни ему, ни мне.

За окном моросил лондонский дождь, будто город стыдливо смывал следы нашего безумия. Шторы пропускали тусклый свет, штрихуя кровать на полосы: хотелось – получилось – пожалели. Всё как в нашей истории.

Его будильник зазвонил. Даже в воскресенье. Ну, конечно.

Я потянулась, случайно задев его ногу. Никакой реакции. Ни улыбки, ни намёка на вчерашнюю страсть, от которой у меня до сих пор дрожали колени. Только сухое «Доброе утро, Айви» – и он уже на ногах. Классика.

Жалею? Нет. Но каждый раз, когда мужчина отдаляется, я бросаюсь вперёд, пытаясь доказать, что достойна его внимания. Может, всё началось с того дня, когда папа впервые сказал: «Ты будешь миссис Эванс»? Я столько лет пыталась заслужить эту роль – сначала у Сета, потом у Алфи. А они… они просто видели во мне «девочку Патель», которую можно то притянуть, то оттолкнуть. И теперь я сама не понимаю: мне нужны они или просто ощущение, что я кому-то небезразлична?

– Кофе или чай? – спросила я, кутаясь в одеяло с дурацким вышитым слоном (подарок Хлои, которая считает мою квартиру «музеем одиноких ночей»).

– Выпью на работе.

Он схватил телефон, и его лицо… Ох. Этот жест я знала: сжатая челюсть, взгляд, которым он обычно сверлил меня, когда я натворю что-то невообразимое. Но мы же просто переспали. Или у него что-то случилось?

– В воскресенье? – не удержалась.

– Нужно ввести Алфи в курс шотландского проекта.

Ага. То есть «спасибо Айви, но это ничего не значит». Я скатилась с кровати, чтобы он не увидел, как дёрнулся мой подбородок. Душ. Срочно. Пусть вода смоет и его запах, и этот дурацкий стыд – будто я опять та девочка с блёстками.

Когда я вышла, Сет был уже одет. Как будто не провёл ночь, доводя меня до криков, а просто зашёл на пять минут – подписать бумаги.

Его взгляд задержался на моих губах. Я медленно провела по ним языком – может, хоть что-то в нём дрогнет?

Он подошёл ближе. Сердце ёкнуло в надежде, что сейчас будет горячо. Но Сет лишь поцеловал меня в лоб, меня в лоб, как закрывают досье: «Дело завершено».

– Всего доброго, Айви.

И ушёл. Без «спасибо», без «было круто». Как дорогая кофемашина: выдал порцию страсти – и тут же отключился.

Я плюхнулась на кровать, уставившись в потолок. Телефон завибрировал. Алфи.

– Нам нужно поговорить, – его голос был холодным, как лёд в стакане виски.

– Срочно? – У меня не было сил его видеть. Но стыд уже бил в виски, как второе похмелье.

– Да. Жду на нашем месте.

Холодный пот выступил между лопаток. Сет уже успел рассказать. Конечно, рассказал. Братья Эвансы делят всё – даже мой позор.

А потом я увидела: сорок сообщений от Белл. Пятнадцать – от Хлои. И ссылка на статью: «Алфи Эванс – новый Хью Хефнер?» Дженни, сука, превратила мой «он иногда флиртует с моделями» в «отели-бордели». Руки дрожали так, что я трижды промахнулась, вызывая такси.

Сет убьёт меня. Сначала придушит галстуком, потом воскресит – просто чтобы убить снова.

Не помню, как собралась. В голове стучало: «Ты идиотка, ты идиотка, ты идиотка».

– Национальная галерея, – бросила я водителю, набирая Дженни.

Всё кончено. Не потому, что Дженни предала, а потому, что я, как идиотка, дала ей повод. Сет теперь возненавидит меня. Алфи… О, Алфи уже ненавидит. И всё из-за того, что мне в десять лет понравилось, быть частью семьи Эванс? Я год цеплялась за Алфи, потому что он был «безопасным», а потом бросилась на Сета, как голодная на последний кусок. И что теперь? Они – семья. А я… а я кусочек лайма, который выдавили и выбросили.

Наконец та взяла трубку на пятнадцатом гудке.

– Ты с ума сошла?! – закричала я. – Это не то, о чём мы договаривались!

– Ой, Айви, не будь занудой, – засмеялась Дженни. – Твоя версия была скучной.

– Напиши опровержение!

– Ни за что. Газета в топе.

– Верни мои деньги!

– Какие деньги? – Дженни рассмеялась и бросила трубку.

Я орала в такси, пока водитель не включил музыку на полную. Нужно было срочно что-то придумать. Они же не узнают, что это я заказала статью. Или узнают? Я застонала, злясь на себя. Почему я всегда как бумеранг – несусь сломя голову и возвращаюсь с синяками.

Кафе «Одри Грин» пахло корицей и дрожжами. Алфи сидел у того же столика, где мы прошлый раз рассказывали о своих неудачах в любви. Теперь он крутил стакан с кофе, а я смотрела на тарелку с лимонной полентой. Последний завтрак приговорённой.

– Извини за опоздание, – прошептала я, опускаясь на стул.

Он молчал. Звук кофемашины, смех за соседним столиком, чьи-то шаги по лестнице – всё казалось громче, чем было. Даже моё дыхание.

Он знает. Конечно, знает. И сейчас будет орать. Или, что хуже, – смотреть с этим ледяным разочарованием. Я готова на всё: валяться в ногах, кричать, что это случайность… Но это же ложь. Я хотела эту ночь с Сетом. Хотела, чтобы Алфи увидел и… Что? Заревновал? Захотел меня обратно? Да я как коллекция Гальяно в 2011, абсолютно невменяемая. Они не вещи, которые можно перехватывать, как книжки в детстве. И теперь мне придётся жить с этим: я испортила отношения с единственным мужчиной, от которого у меня дрожали колени, и подставила их обоих в прессе. Гениально, Айви. Просто гениально.

Я глубоко вдохнула и выпалила:

– Я переспала с Сетом!

Тишина. Потом – его смех. Не тот, солнечный, от которого щемило в груди в шестнадцать. А новый, взрослый – с налётом цинизма.

– Ну, братец… – он покачал головой.

– Лучше бы ты орал! – Я вскочила.

Стул скрипнул, официантка испуганно оглянулась. Где-то упала ложка – и плач ребёнка. Как и я внутри начинала заводиться на плач. Мои эмоции – моё проклятие.

Алфи схватил мою руку:

– Айви, прости.

Я опустилась обратно, сбитая с толку.

– Я думала, ты из-за этого позвал меня.

– Я хотел поговорить о другом.

Он говорил о любви. О той единственной, которая станет для него всем. А я ковыряла вилкой десерт. Всё, что я считала любовью, оказалось детской привычкой – цепляться за того, кто рядом.

– Я не смог полюбить тебя как надо, – сказал он.

«Не смог полюбить». Эти слова режут глубже, чем «ненавижу». Потому что «ненависть» – это хоть какая-то эмоция. А здесь пустота. Может, я сама превратила наши отношения в эту игру? Цеплялась за Алфи, потому что он был «безопасным» – не Сетом с его ледяными взглядами, а тем, кто всегда улыбнётся и обнимет. Но разве это любовь? Или просто страх остаться одной?

Алфи бросил не меня уставший взгляд.

– И твоя месть… эта статья…

И тут меня накрыло. Он знал. А значит, и Сет уже знает.

– Я хотел кричать на тебя, но не имею права. Даже за то, что ты переспала с Сетом.

– Алфи…

– Я – подонок. Ты вытащила меня из ямы, а я…

Он откусил кусочек булочки, закрыв глаза. На мгновение передо мной снова был тот самый старый Алфи – мой лучший друг.

– Прости меня, – еле слышно прошептала я.

– Всё в порядке. Сет не узнает о статье.

Он встал, сделал знак официанту:

– Ещё кофе? Расскажешь, как тебе… ночные беседы с моим братом?

Я промолчала. В его спокойствии было что-то неестественное. Алфи ненавидел истеричек, ревность, все эти «женские штучки». А тут так легко принял новость о Сете? Так просто простил статью?

(Только через год, подвыпив, он признается: я была для него не просто подружкой детства. Он мечтал, чтобы я видела в нём парня, любимого, а не лучшего друга. А когда я согласилась на нашу «особую дружбу», превратил меня в дорогой аксессуар. Эгоистично цеплялся, пока не встретил ту самую – продавщицу книг. И тогда понял: моя статья – мелочь по сравнению с тем, как он мной пользовался. Как пытался быть «Сетом номер два», вытирая об меня ноги с милой улыбкой. Секс с Алфи – моя самая большая ошибка. Как друг – прекрасен, но не больше. Урок усвоен на отлично.)

Перед выходом он обнял меня. Мы снова стояли у картины Одри Хепбёрн, как когда-то.

– Друзья? – спросила я, тыкая его пальцем в живот.

– Клянусь Одри, – он поцеловал меня в макушку. – Но, если ещё раз подставишь меня в прессе – убью. С улыбкой.

– Ты невыносим! – я чмокнула его в щёку и выбежала на улицу.

Алфи Эванс – лучший друг. Не более.

Совет от Айви Патель:

Если твой бывший называет тебя «будущей миссис Эванс» – бей его ложкой по лбу. А если после ночи с его братом он просто заказывает кофе – собирай чемоданы в кругосветку.

Тартар из мраморной говядины под трюфельным соусом

Ингредиенты: усталость (лечь и не встать), тридцать одна роза (именно белая, именно тридцать одна – не меньше, не больше), пиджак Henry Poole (обязательно забытый вашим мужчиной, обязательно дорогой), ножницы (острые, чтобы резать намерения, а не только ткань), фантазия (любая, но лучше – ядовитая).

Вломилась домой, схватила шампанское. Глотнула прямо из горла – пузырьки щекотали нёбо, как его губы на моей шее. Два брата. Оба Эвансы. Один поставил на мне подпись, другой разорвал в клочья. Родители ошиблись: миссис Эванс из меня не выйдет.

И снова я играю роль доброй Патель. Вру ему. Вру себе. Вру Сету, зная, что он видит мою ложь насквозь.

Хотела скинуть платье – в дверь постучали. Тихо. Графиня всегда стучала тростью, а этот стук был слишком осторожным.

– Кто?

– Курьер, мэм.

Открываю – парень с улыбкой, которая стоила ему десяти минут тренировки перед зеркалом. Я медленно провела пальцем по косяку. Если бы он знал, что его «мэм» пять минут назад готова была сжечь весь мир, он бы не улыбался. Но правила игры знала только я.

Он протягивает корзину. Белые розы. Огромные, в фиолетовой плетёнке (мой любимый цвет). Аромат сладкий, ванильный, как его ночная страсть, которая осталась на моих простынях.

Внутри записка с идеально ровными буквами.

Сет Эванс. И простое «спасибо». Как будто я – кассир в супермаркете, а он – клиент, которому автоматически выдали чек: «Ждём вас снова!». Злость накатила – резко, как удар по лицу. Я даже задохнулась.

Мужчины, запомните: после секса не пишите «спасибо». Это звучит как чек из супермаркета. Лучше скажите: «Лучшая ночь». Или: «Я не могу перестать думать о тебе». Но не «спасибо». Никогда.

Швырнула записку на пол. Подняла. Смяла. Бросила в стену – метко, в нашу детскую фотографию.

Другим – простила. Тебе – нет. Твои розы ты будешь вспоминать долго.

Одна… две… три…

Тридцать одна. Скупердяй. Почему не сто? Почему не триста? Почему не две, чёрт возьми?!

Лучше бы не присылал ничего. Но сегодня Эвансы решили добить меня окончательно. Раз одному досталась статья, второй получит по полной программе.

На полу замечаю его пиджак. Сначала хотела исполосовать. Банально. Потом – сшить из него платье и прислать ему фото. Слишком предсказуемо.

А потом пришла идея.

Вырезать полоски. Скрутить. Отрезать бутоны роз. И прицепить к стеблям тряпичные цветы.

Месть должна быть красивой. Стоп… Почему я хочу мстить? За что? За то, что он послал цветы? Или за то, что после всей нашей истории он осмелился остаться невозмутимым? Или я просто злюсь, что он снова дал мне надежду? Пальцы впились в плетёнку корзины так, что тонкие прутья врезались в кожу. Этот сладкий ванильный запах – он помнил. Помнил, как в двенадцать лет я украдкой нюхала эти розы в его саду, пока он делал вид, что не замечает…

Хватит! Я – Айви Петель – и завтра Сет Эванс поймёт, что его «спасибо» – только начало.

Я не копошусь обычно в чужих карманах, но вдруг там лежало что-то важное. Пусто. «Все люди – пустота», – подумала я, сжимая шёлковую подкладку. Если заставит платить за испорченную вещь – плевать. Мой банковский счёт переживёт этот удар. Зато Скрудж Макдак впервые познает, каково это – стать жертвой начинающего кутюрье.

Ножницы. Где же ножницы? Я давно не кроила и не шила… А, вот же, в ящике с бижутерией, где их точно быть не должно. Уже вижу, как его скулы побелеют от ярости. Прямо как в детстве, когда я таскала его рубашки. Особенно доставалось носкам: у каждой пары была своя коробочка. (До сих пор в его гардеробе царит режим «только тронь, задушу»: коробки для галстуков, ящики для запонок, специальные вешалки для ремней.)

Три часа кропотливой работы. Корзина тряпичных роз готова. (Хотя могла управиться за два, если бы не мои бестии из чата с их голосовыми: «Айви, мы хотим ехать с тобой…»)

Осталось вручить «подарок» лично. Он в офисе, и точно не ждёт меня.

Внезапный стук в дверь заставил вздрогнуть. Открываю – и вот она, моя спасительница от всех дурацких мыслей, миссис Фокс, в своём неизменном шерстяном платье и с глазами, полными любопытства.

– Милочка, я прождала всё утро! – ворвалась она в квартиру, размахивая тростью. – Оставлять меня без подробностей о том красавце, который утром уходил от тебя! Это преступление!

– Он… Старый друг, – выдавила я. – Таблетка от головной боли.

– Головной? – фыркнула графиня. – По-моему, ты лечишь совсем другие части тела, дорогая.

Мне пришлось рассмеяться. Именно за этот яд в голосе я обожала свою семидесятилетнюю соседку. Иногда мне казалось, что я – это она, только в молодой оболочке.

– Чай? – предложила я, заметая следы преступления (то есть нитки) под диван.

– Какая прелестная корзина, – проигнорировала моё предложение графиня, тыкая тростью в мои «розы». – Хотя пахнет… «своеобразно».

– Это месть, – прошипела я. – Творческая.

Её бровь поползла вверх, а губы растянулись в ухмылке.

– У меня есть кое-что для тебя, – вдруг заявила она и исчезла, оставив после себя шлейф лаванды.

Ровно через семнадцать минут (я засекла) она вернулась с флаконом, который выглядел древнее моей дружбы с Сетом.

– Духи моего жениха-неудачника! – торжественно провозгласила графиня. – Он так и не решился сделать предложение. Пусть теперь послужат благому делу.

– Сколько им лет? – осторожно взяла я флакон.

– Если моя склеротическая память не врёт, около пятидесяти. – Она опустилась на диван с грацией не графини, а королевы. – Открывай!

Пробка со скрипом поддалась. Аромат ударил в нос – представьте себе заброшенное здание, где смешались запахи сырости, увядших пионов и… Апельсин с дубом.

– Они… испортились? – сморщилась я.

– В 1970 году это называлось «букет страсти», – фыркнула графиня. – Капнешь две капли – и он навсегда запомнит аромат «мести».

Мы пили чай с её любимыми эклерами, она раздавала советы («Никогда не мсти в джинсах, дорогая»), а я внезапно попросила у неё платье.

– У меня есть пара вещиц в стиле леди Дианы, – ответила она, и мы нашли именно то «для Сета»: белое с голубой полоской, с кружевной отделкой, которое кричало «я невинна, как ангел», но шептало «и опасна, как кончик ножниц у края дорогой ткани».

Если уж идти на войну, то с шиком. Я могла надеть что-то откровенное или дорогущее. Но нет – Сет Эванс получит за своё «спасибо» меня в безупречном луке.

Миссис Фокс заплела мне «колосок».

– Держи голову ровно! – графиня вонзила в мои волосы шпильку. – Если бы ты жила в 1863 году, виконт Бриджертон подавился бы завтраком, увидев тебя. А сейчас получишь макияж в стиле «Айви, тебе бы нимб… и корсет потуже».

Мы капнули духов на лоскутные розы. От запаха зашевелились даже волосы на моей голове.

– Надо проветрить, – закашлялась я, выставляя корзину на улицу. – Сет Эванс должен пропитаться запахом, а не умереть сразу.

– Жду подробностей, – напутствовала меня графиня, поправляя воротник. – И помни: леди держит спину прямо, а язвит – только глазами.

Её объятие пахло лавандой и безусловной поддержкой. Как будто я шла не на войну, а на свой первый бал.

Водитель такси распахнул все окна, словно пытался избавиться не только от запаха, но и от моих слов.

– Еду на тематическую вечеринку, – сказала я, поправляя кружевной воротничок. – Буду играть невесту, которую жених закопал в саду, чтобы жениться на кузине. А эти розы… их аромат напоминает ту самую прогнившую землю.

Он что-то бормотал про свою дочь-медсестру, а я придерживала волосы – порывы ветра норовили вырвать жемчужные шпильки.

Внезапно я осознала, что не знаю, на каком этаже его офис. Пришлось звонить отцу.

– Пап, офис Сета Эванса – какой этаж? – прошептала я, глядя, как небоскрёб Шард пронзает облака, будто игла – плотную ткань.

– Тридцать первый, принцесса.

Тридцать одна роза. Тридцать первый этаж. Какой же он символист…

Платье графини внезапно стало давить под мышками. Вокруг – холодное стекло, сталь и возбуждённые голоса туристов. Я чувствовала себя чужой в этом современном хаосе – словно яркий лоскут, пришитый к строгому серому костюму.

Лифт поднимался мучительно медленно. Восемьдесят три секунды – и дверь наконец распахнулась. Ладонь вспотела, но пальцы сжали корзину крепче.

В голове стучало: «Ненавижу. Всё в нём – каждый взгляд, каждое слово». Но вдруг осенило: а что, если я ненавижу не его, а себя? За то, что снова лезу в пламя, надеясь обжечься. Месть – это просто предлог. На самом деле я шла проверить: дрогнет ли он? Рассердится? Или… (страшно даже подумать) – улыбнётся. Нет, он не улыбнётся…

Этаж встретил запахом сандала и дуба – его любимые ноты. (Духи графини пятидесятилетней выдержки он точно оценит.)

Я ожидала увидеть безликий офис в духе его спальни, но вместо этого – тёмные деревянные панели, массивная стойка администратора, пышные растения в кадках. На стене золотом сиял девиз Дилана Эванса: «Бизнес. Бизнес. Бизнес!»

Всё дышало роскошью. И ледяным отчуждением.

Я медленно шла по коридору, скользя взглядом по табличкам на дверях. У него действительно большой штат – целая империя за этими стеклянными перегородками. Когда в конце коридора увидела приоткрытую дверь, моя решимость мгновенно испарилась. Я уже тянулась к кнопке лифта, как вдруг…

Раздался тот самый низкий кашель, который узнала бы из тысячи.

Не думая, я развернулась и швырнула корзину с «розами» прямо ему под ноги.

– Вернула твой дешёвый жест! – выпалила я, хотя внутри всё сжалось от другой мысли: «Он не забыл. Ни розы, ни сорт…»

Сет едва заметно приподнял бровь, даже не удостоив корзину взглядом. Но его пальцы сжались так, что кости побелели.

Мои уши мгновенно вспыхнули, а ноги задрожали. Только тогда он бросил беглый взгляд на корзину.

– Мой пиджак? – его голос звучал подчёркнуто ровно – по линейке.

– Разве это твой? – сделала наигранно-невинные глаза. – Думала, папин. Прости мою невнимательность. Но скажи… почему тридцать одна? Почему не сто? Или ты всем своим… подружкам даришь розы по номеру этажа?

– Три плюс один – четыре. Число стабильности, – ответил он, не меняя выражения лица.

– Значит, я для тебя просто ещё одна «стабильность»? Как все твои модели? Или те, с кем ты… – озноб пронёсся по телу, но я быстро взяла себя в руки. – Ты… ты правда мог так поступить? Переспать… а потом прислать цветы. Это что, оплата? Лучше бы вообще ничего не присылал! Мне плевать на нашу ночь…

– Если тебе наплевать, – он внезапно взорвался, и я едва устояла на ногах, – то зачем ты здесь? Если тебя это не волнует, почему твой взгляд прожигает меня насквозь?!

Не дав опомниться, он вцепился мне в запястье и потащил в кабинет так резко, что я спотыкалась на каждом шагу. Второй рукой я ухватилась за подол платья – грубая ткань впивалась в пальцы, а его хватка оставляла на коже жгучие полосы.

Дверь кабинета захлопнулась с таким грохотом, что вздрогнула бронзовая статуэтка на столе. Сет швырнул меня от себя – на запястье уже проступали отчётливые следы. За три шага он пересёк комнату и запустил папкой в стол так, что та едва не слетела на пол.

Я напряглась, ожидая, что сейчас он швырнёт на стол меня. Но вместо этого он подошёл ближе, пальцы скользнули по шее, будто проверяя старые шрамы – те, что оставил он сам. От этого прикосновения стало ещё страшнее: он видел то, что я годами прятала за криками и дерзостью.

Потом он медленно отступил, а я стояла, сжимая в кулаках складки платья.

– Когда же ты начнёшь думать головой, а не этой своей… – голос его сорвался. Он схватил газету с фотографией Алфи на первой полосе. Бумага хрустела, сминаясь в его руках, и с каждым звуком я непроизвольно моргала.

– Вот же засранец Алфи… – вырвалось у меня.

– Так мой брат тоже в курсе твоих выходок? – В его взгляде была не просто злость – что-то куда опаснее. – Ты вообще понимаешь, что натворила? Из-за тебя сорок процентов инвесторов уже отозвали подписи. Эти шотландцы – как викторианские старушки в килтах. Для них даже тень скандала – всё равно что плюнуть в их драгоценный виски!

Я прикусила губу, чувствуя, как подкашиваются колени. Носок яростно тёрся о дорогой ковёр – если бы не балетки, давно бы протёрла дыру. Да, я накосячила. Из-за ревности к Алфи наломала дров. Стыдно. Но признаться ему в этом? Он не поймёт. Особенно после ночи. Всё как всегда – я снова наматываю на шпульку старую нитку и пытаюсь сшить новое платье. Только ткань уже не та – то ли выцвела, то ли вовсе расползлась.

– Ты как… – он провёл рукой по лицу, и вдруг я увидела то, чего не ожидала: усталость в уголках глаз, лёгкую дрожь в пальцах. – Как спичка в бензине. Бросишь – и жди взрыва.

Он шагнул ближе. Если думал, что я отступлю, то ошибся. Мы оба знали этот танец наизусть, но продолжали притворяться, спотыкаясь.

– Мой брат знает границы. А ты…

– Хватит! – крик вырвался неожиданно даже для меня самой.

Я вцепилась в его губы, чувствуя под пальцами небритость. Его тёмные, и такие пустые глаза оставались открытыми. Я прижималась сильнее, зная, что, если отпущу сейчас – его слова ранят куда глубже, чем когда-либо. Где-то на полу валялась та самая газета, но сейчас это не имело значения.

Он подхватил меня и прижал к панорамному окну. Ледяное стекло впивалось в спину, а его пальцы сжимали бёдра так, что завтра там точно останутся синяки.

– Ненавижу, – прошептала я, когда его рука впилась в бедро. Но тело кричало обратное – каждый нерв требовал продолжения, жаждал этих мурашек, бегущих по коже.

«Тресни», – мелькнуло в голове, когда стекло задрожало под нашим весом. Где-то внизу копошились люди с их жалкими зонтиками, а здесь, на тридцать первом этаже, он превращал меня в пороховую бочку. Он знал, что я боюсь высоты. Значит, сделал это специально – чтобы между мной и пропастью оставался только он. Его дыхание. Его ненависть. Наша порочная химия.

– Мерзавец… – мой шёпот потонул в его поцелуе. Его укусы вытягивали из меня стоны, и это бесило. Бесило даже больше, чем моя собственная слабость.

– Я боюсь… – вырвалось у меня, едва я оторвалась от его губ. Голос звучал неестественно высоко, будто у оперной певицы перед финальной сценой.

– Вот теперь и бойся, – прошептал он в ответ.

Его губы снова нашли мои. В кабинете стояла гробовая тишина, но мне чудилось, что все эти люди внизу подняли головы и снимают нас на телефоны. Каждый шорох юбки казался щелчком затвора.

И вдруг – знакомый вкус. Каперсы. Солёные, с горчинкой. В детстве я выковыривала их из его салатов и кидала в Алфи. А теперь я лихорадочно ловила каждую крупинку – словно это был последний поцелуй. Он даже пах ими, этот невыносимый человек. Ничего не меняется. Всё те же каперсы, тот же тартар из мраморной говядины, над которым мы смеялись…

Сейчас я была этой самой говядиной – сырой, дрожащей, нарезанной на кусочки его руками. Я обвила его бёдра ногами, когда его губы скользнули к шее. Жар разлился по телу, как тот самый вустерширский соус, от которого щиплет язык.

Он резко остановился.

– Расслабься.

– Не могу. Боюсь, что моя голая попа окажется на первых полосах, – соврала я, кусая губу.

Его палец грубо проник в мой рот, затем резко вышел – и мгновенно вошёл в «пуговку». Я вскрикнула так, как не кричала никогда. Он мгновенно заглушили мой стон поцелуем. Ещё одно точное движение – и он ставит меня на пол.

Быстрый рывок – и я снова прижата к стеклу. Даже не успела понять, как он успел надеть презерватив. Его яростные толчки не оставляют места страху. Вкус каперсов смешался с моей помадой. На этот раз не было методичности – только животная страсть. А в конце – его поцелуй и моя прикушенная губа.

Такой он и есть – Сет Эванс. Дорогой. Редкий. Как трюфель, который он всегда заказывал на обед.

Наши стоны слились воедино, как гудки катеров на Темзе. Когда всё закончилось, он отшвырнул презерватив в урну, а на стекле остался мутный отпечаток моего тела – словно след на месте преступления.

Он застёгивал ремень, не глядя на меня. Но я видела. Видела, как пульсирует жилка на его шее. Как дрожат пальцы. Как пряжка дважды соскальзывает, прежде чем попасть в отверстие.

Злость? Или то, что он так тщательно скрывает?

Он вышел, хлопнув дверью. Снова. Сначала бешеная страсть – потом ледяная стена. Я поправляла платья, собирая себя по частям, как ту разбитую вазу в детстве. За окном Тауэрский мост застыл в надменном спокойствии – его точная копия. У Сета всё по расписанию: цвет галстука, обед из трёх блюд, даже секс. У меня же – вечный хаос. И Гуччи с тобой (моя фишка, вместо «Чёрт побери!»), он снова прав. Уже второй день подряд. Это начинало бесить.

– Ну? Что скажешь в своё оправдание? – Его голос за спиной заставил меня вздрогнуть.

Я не повернулась. Мы стояли у окна, и я вдруг поняла: ненависть и желание – одно и то же. Просто на разных скоростях. Он ненавидел мою дерзость, я – его контроль. Но в этой схватке мы оба истекали кровью, и единственное, что останавливало падение – руки друг друга.

– Обсуждать не буду. Да, я облажалась с той статьёй. (Хотя «облажалась» – это мягко сказано.) Мне стыдно. Готова исправить.

«Исправить» звучало громко. Ни плана, ни идей – лишь жгучее желание повернуть время вспять и заткнуть рот болтливой Дженни.

– Как? – он рассмеялся резко. – Приманишь инвесторов моими изрезанными пиджаками? Айви, это не твой бутик с платьицами – здесь цифры, контракты!

– Пари! – выпалила я, хватаясь за последний шанс.

– Нет! Мои юристы уже готовят иск. Твою подружку размажут по судам, а следом отправишься ты – за клевету.

Горло сжало – не от страха, от его тона. Такого я ещё не слышала.

– Ты же не отступишь, да? – в голове уже рисовалась картина: родители в тюремном зале, а я в арестантской робе цвета «оранжевый – новый чёрный».

– Никогда не отступаю.

Почва ушла из-под ног. Будто проваливалась в зыбучий песок, который уже забивал рот, нос, лёгкие…

– Дай мне месяц. Если не спасу проект – продам два бутика и покрою убытки.

– Твои бутики мне не нужны. Провалишься – иск в суд. Пусть судья решит твою судьбу.

– А если справлюсь?

– Получишь свободу.

– Скучно! – фыркнула я. – Давай по-старому: я спасаю проект, а ты исполняешь тридцать одно желание. Помнишь, как раньше?

Уголки его губ дёрнулись:

– Ты до сих пор играешь в эти детские игры? В десять лет —песочные замки, в одиннадцать – катание на моих плечах. Сейчас ставки выше, Айви.

– Тем интереснее! Ты же знаешь – я всегда выигрываю. Или боишься, что твой «идеальный порядок» даст трещину?

– Я выполнял все твои просьбы, потому что ты была ребёнком. Но сейчас ты – угроза!

– Ну согласись, это же мило. Ты всегда так «нет», а потом… – я сделала шаг ближе, коснувшись его руки. Его взгляд был серьёзен, без намёка на улыбку. А нет – вот же, едва заметная усмешка. – Всё равно проигрываешь. Как с теми замками, книгами или спасением мистера Жирафа.

Он подошёл к столу. Мы оба знали: отказ сейчас – признание слабости. А Сет Эванс не признаёт поражений.

– Четыре условия. Первое: ничего противозаконного. Второе: никаких желаний с Алфи.

Я вздохнула – никакой романтики.

– Скучно! Какие ещё два?

– Если провалишься – исчезнешь из моей жизни.

Его «исчезнешь» на секунду выбило меня из колеи. О нет, дорогой, условия должны быть паритетными. Будет жарче.

– Тогда моё условие: откажешься от одного желания – женишься на мне. В розовом цилиндре со стразами. Логично: мой провал – тюрьма, твой – алтарь.

Сет провёл рукой по волосам – верный признак внутренней бури. Я быстро вышла и вернулась с корзиной «роз». Запах «мести» всё ещё витал в воздухе – не резкий, но ощутимый. Поставила у его стола.

– Убери эту дрянь!

– Моё первое желание: корзина остаётся, пока не выполнишь все желания. – Достала одну розу, помахала перед его носом. – Согласен?

– Согласен. И моё четвёртое условие. Работаешь стажёром в моей компании.

Я аж подпрыгнула:

– Что?!

Сет сделал шаг, морщась от запаха.

– Начало рабочего дня в шесть утра. Зарплата – тысяча фунтов в неделю.

Я в бутике за минуту столько зарабатываю, а он предлагает копейки.

– Это издевательство! Я спасаю твой драгоценный проект, а ты оплату как уборщице?

– Ты хотела игру? – Он схватил телефон. – Вот правила. Или звоню юристам.

– Ладно… согласна.

Выбросила первую розу в урну. Игра началась, мистер Эванс. А я не люблю проигрывать. Встала на цыпочки, поцеловала в лоб – свою «печать» на договоре. Его парфюм смешался с запахом тряпичных роз. Горько-сладко. Как и наша вечна «война».

Совет от стажёра Айви:

Если наутро он не пришлёт счёт за испорченный пиджак – считайте это предложением. По кембриджским меркам. А если пришлёт… Ну что ж, значит, впереди ещё тридцать желаний и один розовый цилиндр со стразами.