Василиса и часы, которые идут обратно

^{ВВЕДЕНИЕ}

В ту ночь, когда дождь стучал по стеклу, как будто кто-то вспоминал, Василиса проснулась внезапно. В доме было тихо, но не та тишина, что уютная, а та, что оставляет ощущение, будто кто-то недавно ушёл – и не попрощался. Комната пахла пылью, как если бы в ней завяли цветы, которых тут никогда не было.

– Ты слышала? – шепнула Василиса, приподнимаясь на локтях.

– Слышала, – отозвалась Дрэганфрут из своего кресла. – Это память. Она сегодня без тапочек, шуршит.

Морская свинка, как всегда, была философски невозмутима. Она сидела с книгой, но взгляд её был не в буквы, а сквозь них – куда-то в другое время.

Василиса молчала. Что-то было не так. Как будто она кого-то вспоминает… но не до конца. Будто кусочек пазла потерялся. Будто был кто-то, с кем было весело, уютно, смешно. Кто умел находить потерянное, придумывал смешные голоса, знал, когда ей грустно, даже если она молчала.

Но в памяти – пустота. Как будто кто-то нарочно стёр.

– У тебя бывало, что кто-то будто был… но как будто его стёрли ластиком? – тихо спросила она.

– Каждый раз, когда ты взрослеешь, – ответила Дрэганфрут. – Но не всё, что исчезает, уходит. Иногда оно просто ждёт, когда его позовут.

Василиса молча подошла к старому комоду. Она его не любила: у него были кривые ручки и одна ножка шатается. Но сегодня он показался ей странно важным. Она открыла верхний ящик – пусто. Второй – только пуговица. Третий…

Тик.

– Это… что?.. – прошептала она.

Внутри лежали часы. Карманные, странные. В них не было стрелок. Только чёрный циферблат и надпись: "Назад, чтобы вспомнить. Вперёд – только если простишь."

Она взяла их в ладони. В ту же секунду комната качнулась, как карусель, что сорвалась с оси. Потолок расплылся, как пролитый чай. Мир вокруг замер, и только одно начало двигаться: время – вспять. Цифры на часах начали отбивать: 00:00… 23:59… 23:58…

– Дрэганфрут! – воскликнула Василиса, но свинка была рядом и держалась крепко за её рукав.

– Похоже, кто-то тебя ждёт, – сказала она. – Кто-то, кто думал, что ты его забыла.

– Но я… я не знаю, кто он…

– Скоро узнаешь. Только не бойся, даже если увидишь ужасное.

Память – это путь, по которому нужно идти, даже если там прячутся тени.

И в этот момент дверь комнаты открылась сама собой. За ней – не коридор. За ней – первая остановка. Часы щёлкнули:

^{ГЛАВА 1}

Если бы кто-то посмотрел на комнату Василисы в тот момент со стороны, он бы ничего странного не заметил. Всё было на своих местах: мягкое кресло, где жила Дрэганфрут, стопка книг у кровати, куклы, аккуратно разложенные по полочкам. Но если прислушаться, можно было уловить странный звук: время двигалось… в обратную сторону.

Тик. Так звучит «вперёд». Но тук – это что-то совсем другое. Это когда прошлое шевелится, как под ковром.

Василиса держала в ладонях странные часы. Они не просили, чтобы их заводили. Наоборот – они завели её.

– Это не игрушка, – шепнула Дрэганфрут, поднимаясь на задние лапки. – Это механизм возврата. Ты уверена?

– Нет, – честно ответила Василиса. – Но что-то внутри говорит, что мне туда надо.

– Тогда слушай не голову, а сердце. У головы – много страхов. У сердца – только один: потерять важное.

И в тот же миг, когда Василиса шагнула за порог, всё вокруг изменилось. Пол стал скрипеть, как будто жаловался на жизнь. Картинки на стенах начали медленно оборачиваться обратной стороной, превращаясь в чёрно-белые тени. Окно исчезло. Вместо него – чёрный прямоугольник, в котором дрожали звёзды, словно свечки в глубине подвала.

– Где мы?.. – прошептала она.

– В твоей памяти, – ответила свинка. – Только не в той, что ты любишь. А в той, которую забыла.

На полу лежал знакомый коврик. Слишком знакомый. Василиса шагнула вперёд и вдруг поняла: это её детская комната, только… не совсем. Всё выглядело чуть-чуть не так. Куклы сидели, как всегда, но их глаза были пустыми. Одна из них двигала головой. Самостоятельно. В углу стояло кресло Пухлого. Пустое.

– Он тут был, – шепнула Василиса. – Здесь они… мы… играли в куклы.

И тут из-под шкафа, как будто из воздуха, появилась тень. Она шевельнулась, встала на задние лапы. Нет, не лапы – руки. Высокая, тонкая, как карандаш, и абсолютно чёрная. В ней не было лица, но было что-то, от чего зубы хотели спрятаться под подушку.

– Кто… ты? – спросила Василиса, отступая назад.

– Я тот, кто шепчет, – прошипело существо. – Я говорил Пухлому, что ты забыла его. Я сказал, что он стал лишним. Что ты выросла, и тебе больше не нужны такие друзья.

– Это неправда! – воскликнула Василиса.

– Тогда почему ты его не искала?

И тень раздвинулась. Изнутри вылетели шёпоты. Сотни. Тысячи. Голоса: "Ты уже не ребёнок." "Играть – глупо." "Ты вырастешь, и всё забудешь." Василиса вжалась в Дрэганфрут.

– Он… поверил тебе?

– Он уходил медленно, – прошептала тень. – Каждый раз, когда ты не вспоминала его имя, он становился прозрачнее. Я только немного ускорил процесс. И тут – вспышка.

Перед Василисой появилось воспоминание: она сидит на полу, перед ней – Пухлый. Он говорит за куклу, смешно пищит и изображает старушку-королеву, и они оба хохочут до слёз. Это их вечер. Их ритуал. Их связь.

– Это было… – Василиса стиснула пальцы. – Это было счастье.

– Оно не повторится, – сказала тень. – Потому что ты не заслуживаешь его назад.

Но вдруг тень взвизгнула. Дрэганфрут метнула в неё… пуговицу.

– От кукольного платья, – объяснила свинка. – У памяти есть свои оружия.

Тень отступила. За ней показалась дверь – старая, как из сказки. Над ней было написано: «Кукольная память».

– Нам туда, – сказала Василиса. – Я не позволю, чтобы ему говорили, что он был ненужным.

Она толкнула дверь. И внутри снова ожила сцена: они с Пухлым играют в переодевания, Василиса устраивает модное дефиле для кукол, а Пухлый комментирует голосами ведущих с телевидения. Василиса смеётся. Он подмигивает. А потом – исчезает.

– Нет! – кричит она. – Верни его!

В этот момент часы дрогнули. И время, словно прислушавшись, отмотало назад ещё на час. Циферблат вспыхнул: 23:00.

^{ГЛАВА 2}

Циферблат щёлкнул. Вспять. И всё сразу изменилось.

Дверь за спиной Василисы исчезла, как будто её и не было. Вместо неё – лето. Не настоящее, а такое, каким его помнишь в 7 лет: светлое, медовое, с запахом липы и клубники, и с ощущением, что время замедляется, чтобы не пропустить ни одного прыжка в лужу.

– Где мы теперь? – спросила Василиса, поднимая голову к небу, слишком голубому, слишком правильному.

– Это улица, – ответила Дрэганфрут, – где вы должны были поесть мороженое. Тогда. Помнишь?

Василиса нахмурилась.

– Я… не знаю. Кажется, помню. Был день, когда я хотела йогуртовое мороженое из Пинкберри. Мы шли туда вместе. А потом…

И вдруг всё стало липким. Асфальт под ногами начал подтаивать, как конфета в кармане. Скамейки медленно обволакивались сахарной глазурью. Из магазина, похожего на холодильник, кто-то выглянул.

Это существо напоминало мороженое. Но не хорошее. Оно было похоже на тающую куклу, с вишней вместо глаза и вафельными рожками, торчащими из головы, как рога. Из тела вытекал сироп. Он подошёл ближе.

– Василиса… – прошептал он тягучим голосом. – А ты знала, что если слишком сильно хочешь, потом обязательно накажут?

– Что?

– Вы тогда собирались на праздник. И ты очень ждала. А потом Пухлый не пришёл. Потому что я шепнул ему: “Ты ей мешаешь. Ей будет лучше без тебя.”

– Это был ты?! – шагнула Василиса.

– Меня зовут Сладкоед, – прошептало существо, слизнув каплю с собственного пальца. – Я питаюсь испорченной радостью. Когда кто-то чего-то ждёт, мечтает, верит – а потом это не случается. И тогда я прихожу. Лизнуть надежду. И заморозить внутри.

Он подошёл к Василисе. Из его пальцев потянулись карамельные нити. Они цеплялись за её руки.

– Ты же расстроилась, когда он не пришёл? – шепнул он. – И подумала, что он больше не любит тебя?

– Я… – прошептала она. – Я не знала, что думать…

– Вот и я помог. Немного. Подбросил пару идей. "Ты ему надоела." "Он нашёл кого-то веселее." "Он обычный. Глупый и ненадежный друг".

– Замолчи! – крикнула Василиса. – Он был моим самым лучшим другом!

– БЫЛ, – прошептал Сладкоед, и его голос стал колоть, как сахар на ожоге. – Пока ты не стала мечтать о чём-то важнее. И тогда время вспыхнуло.

Мир вокруг содрогнулся, и перед Василисой замерло воспоминание: она стоит у магазина с мороженым. У неё в руке – деньги. Пухлого нет. А в сердце – дыра. Она долго стоит, а потом покупает два мороженого. Один – для него. И ждёт. Но он не приходит.

– Он… правда не пришёл, – прошептала Василиса, глядя на тающее мороженое в своей руке.

– Потому что я шептал ему, – проскрипел Сладкоед. – Я капал ему в уши, как расплавленный сироп: “Ты ей мешаешь. Уходи.”

– А он? Он что сказал? – голос Василисы дрожал.

– Он поверил. Но медленно. Сначала он пошёл к тебе. А потом остановился. Посмотрел. И свернул в другую сторону.

Тишина повисла между ними. Только кап-кап от тающего мороженого. И вдруг…Василиса развернулась.

– Ты врёшь, – сказала она тихо, но твёрдо. – Ты не знаешь любви. Ты только её остатки слизываешь. Пухлый всегда хотел быть рядом. Даже если боялся. Даже если верил тебе. Он бы не ушёл, если бы знал, как сильно я жду.

Сладкоед остановился.

– Это ты теперь знаешь, – прошептал он. – А тогда… тогда ты тоже отвернулась. Ты выбросила второе мороженое. И он это почувствовал.

Слова ударили в грудь. Да… Она тогда действительно выкинула мороженое. И действительно подумала: "Ну и не нужен ты мне, Пухлый." Но это было от боли, не от злости.

– Тогда я его найду. И скажу. Что он был нужен. Что он есть. Всегда.

Сладкоед начал таять. От света. От решимости. От памяти, которая не дала себя засахарить.

Дрэганфрут подошла ближе.

– Ты взрослеешь, девочка. Это даже вкуснее, чем мороженое.

И в этот момент появилась дверь. На ней было написано: “Следующий шаг”.

Василиса оглянулась – на мгновение она увидела тень Пухлого, сидящего на лавке. Он держал в руках мороженое. И смотрел в сторону, откуда она тогда не пришла.

– Я иду к тебе. – прошептала она. – Час за часом.

Часы дрогнули. Циферблат щёлкнул: 22:00.

^{ГЛАВА 3}

Циферблат часов дрогнул, как ресница, уставшая от сна. И следующий час – вспять.

Комната, в которую шагнула Василиса, была слишком знакомой и в то же время пугающе чужой.

Пол покрыт ковром с кругами – любимым ковром Василисы. В углу – целая кукольная сцена: одежда, дом для кукол, коробка с надписью «Наряды для Тейлор и её модной подруги Моники». Но куклы…Куклы смотрели в потолок, будто их головы повернули насильно.

– Это была твоя сцена, – шепнула Дрэганфрут. – Ты с Пухлым устраивала кукольные конкурсы. Он всегда делал такие голоса, что даже я втихаря слушала из кресла.

Василиса опустилась на колени. Ощущение будто сердце вспоминало быстрее, чем разум.

– “Добрый вечер, мои прЫнцессы!” – звучал тот голос, пузатый и немного старушечий.

– “Сегодня мы смотрим, кто умеет ходить на каблуках!”

И тут она услышала это снова.

Но не в своей голове. Где-то – в комнате.

– Ты это слышала?! – шепнула Василиса.

– Это не память. Это он, – кивнула Дрэганфрут. – Пробился. Через голос. Через игру.

И в этот момент одна из кукол медленно повернула голову. Не как живая. А как… одержимая.

– Ну-ну-ну, – прохрипела она. – Играете, значит?

Из куклы выросла фигура – страшная и нарядная. Кукольная корона, резкие швы по лицу, глаз – стеклянный, другой – нарисованный, рот сшит красной нитью. Это была Тряпичная Королева.

– Ой, какая девочка пришла! Василиса! А я думала, ты уже взрослая. Ты же больше не играешь. Правда? Ты же уже стыдишься своих кукол?

– Нет, – прошептала Василиса. – Я… Я просто забыла.

– Забыла, потому что тебе сказали, что это для малышей! – крикнула Тряпичная Королева. – Что ты должна расти! Быстро! Серьёзно! Оставь игры! Дружбы! Пухлого!

Она захохотала. Всё вокруг затрещало: куклы начали двигаться, но не как раньше. Они дрожали, падали, тянулись за Василисой, словно умоляли её признать: «Ты нас больше не любишь».

– Это ложь! – крикнула Василиса. – Это не я! Это… Это всё вы! Вы наврали Пухлому, что он был игрушкой. А он был другом.

Тряпичная Королева зашипела.

– Он ведь играл с тобой в переодевания!– Он ведь озвучивал кукол!

– Ты ведь плакала от смеха, когда он изображал королеву с лысиной! И что ты сделала?

Ты перестала звать его!

– Потому что мне сказали, что это стыдно… – прошептала Василиса. – Что в 9 лет уже надо быть серьёзной.

– И ты поверила! – заорала Королева, подходя ближе.

Но тут… раздался голос. Мягкий. Шутливый. Узнаваемый.

– «Так, так, так. А кто тут нарушает дресс-код?»

Василиса замерла. Это был он. Пухлый.

– «В этом королевстве можно только в тапочках и пижамах. А у тебя на голове – пафос и шелк, барышня!»

Тряпичная Королева отшатнулась. Голос разрывал её.

– Нет! – закричала она. – Ты не можешь говорить! Ты был забыт!

– А ты была неправа, – сказала Василиса, чувствуя, как тепло разливается по груди. – Я помню. Я слышу его. Он возвращается.

И тогда всё вокруг вспыхнуло светом. Куклы упали, как обычные куклы. Тряпичная Королева растворилась в пыли. И перед Василисой – на стуле – сидел Пухлый. Полупрозрачный. Улыбающийся. Он держал куклу и говорил за неё:

– «Добрый вечер, моя Василиса. Сегодня – конкурс самых модных сердец. Ты уже победила, потому что снова меня видишь.»

Она бросилась к нему – и прошла сквозь. Он ещё не настоящий. Ещё не весь.

– Я… – прошептала она. – Я приду за тобой. До конца.

– Не спеши, – ответил Пухлый. – Я не таю, как мороженое. Я жду. Ты меня уже почти вернула.

Часы дрогнули. Циферблат вспыхнул: 21:00.

^{ГЛАВА 4}

– Пахнет соснами, – прошептала Василиса.

– И углём, – добавила Дрэганфрут. – Но огня нет. Только тлеющее ожидание.

Они вышли из светлой комнаты прошлого в густой, чёрный лес. Здесь не было ни улиц, ни домов. Только мягкий хруст хвои под ногами, слишком тёплый ветер, и в воздухе – отголоски несбывшейся мечты.

– Это место… – Василиса остановилась. – Мы должны были поехать сюда с Пухлым. В поход. Я собрала рюкзак. Он обещал принести карту, где сам нарисовал звёзды и место, где будут жевательные медвежата, зарытые под ёлкой…

– Но вы не поехали, – тихо сказала Дрэганфрут.

– Потому что он не пришёл.

Тишина в лесу не была пустой. Она была наблюдающей. Как будто деревья слушали.

И тогда впереди, между стволами, зашевелилось что-то… неживое, но и не мёртвое.

Скрип. Щёлк. Фигура вышла из темноты. Высокая, словно из сушёных веток. Его тело – как собранное из костей, а лицо – как у обугленной маски проводника. Из глаз – карты, из рта – ветер, говорящий чужими голосами.

– Кто идёт по тропе забытого похода? – пророкотал он. – Где ваш друг? Где ваш второй шаг?

– Я ищу его, – ответила Василиса, напрягая голос. – Мы должны были пойти сюда вместе. Но он не пришёл.

– Конечно, не пришёл. Потому что никто не идёт с тобой до конца, – сказал он, разбрасывая карты, которые обратились в пепел.

– Люди обещают, но исчезают.

– Друзья собираются, но не выходят.

– И ты остаёшься одна. Под звёздами. С палаткой, которую не поставили.

И в тот миг зазвучала память.

Василиса сидит на полу. У неё – спальный мешок, термос с какао, компас, который не работает, но ей всё равно. Она ждёт. Пухлый не приходит. Она обворачивается пледом. Засыпает. Один глаз – смотрит на дверь. Всё ещё ждёт.

– Он хотел прийти, – сказала она сквозь стиснутые зубы.

– Хотеть – не значит быть рядом, – прошептал Проводник. – Он выбрал другой путь. Он повернул назад. Ты пошла бы в лес одна?

– Да, – сказала она. – Но лучше с ним.

И вдруг из-за деревьев, словно из старой киноплёнки, вышел силуэт. Медленный. Тёплый. Пухлый. Полупрозрачный.

Он шёл, волоча за собой палатку, которая была сшита из детских одеял. На голове – кепка, а на лбу – фонарик.

– «Ты что, сдалась? Или без меня никак?»

Василиса рассмеялась сквозь слёзы.

– Ты всё-таки пришёл?

– Я шёл медленно. Было темно. Было страшно. И кто-то шептал, что ты не ждёшь. Что ты ушла.

– А ты?..

– Я продолжал идти. Потому что ты – мой компас.

Проводник отступил. Его карты загорелись.

– Тогда иди. Но запомни – даже в самых светлых походах есть ночь.

– Да, – сказала Василиса. – Но если друг рядом – ночь не страшна.

И в этот миг – палатка встала сама собой. Внутри загорелся огонёк. На земле лежали двое спальных мешков. Пухлый – уже почти настоящий. Он заваривал воображаемый чай из сосновых иголок и конфетной обёртки.

– «Ты будешь с сахаром или как взрослая?»

– «Как взрослая. Только с маршмеллоу.»

И они смеялись. Смеялись, как будто им снова семь. И ничто не может быть важнее – чем просто поставить палатку вместе.

Часы дрогнули. Циферблат вспыхнул: 20:00.

^{ГЛАВА 5}

Иногда самые важные утраты – не игрушки, не поездки и даже не друзья. А завтрак, которого не случилось.

Когда часы дрогнули и циферблат щёлкнул на 20:00, Василиса оказалась на кухне, но странной. Стены были из старых коробок, скатерть – из рисунков, которые она когда-то рисовала, а плита – не настоящая, а словно из воображения. Всё было почти как в реальности – только тише, глуше, как будто сон про дом.

Дрэганфрут осмотрелась.

– Пахнет… несделанным. Как будто кто-то собирался готовить, но не начал.

– Он всегда варил мне кашу, – прошептала Василиса. – Утром. Когда я злилась, грустила, боялась школы. Он ставил кастрюльку на плиту и говорил, что ягоды сами найдут дорогу в ложку, если её держит друг.

– Но однажды он не приготовил, – сказала свинка.

– Да. И я подумала: значит, больше не хочет.

В этот момент в углу кухни шевельнулось нечто. Она.

Существо, похожее на пустую посудину – прозрачное, с тонкими руками, как из пароварки, лицом из тонкой кожицы молока. Глаза – два пятна тоски. Имя её – Пустоладка.

Она подошла, не издавая ни звука, и прошептала в самое ухо:

– Если забота исчезает – значит, ты была тяжелой ношей.

– Что?

– Он устал. Устал готовить. Устал говорить. Устал быть рядом. Ты стала требовать, а не ценить. Ты стала ожидать, а не благодарить. И тогда он перестал варить кашу. Потому что ты – не та, ради кого хочется вставать пораньше.

Слова резали, как лёд на ладонях.

– Неправда! – Василиса попятилась. – Я… я любила его кашу! Я даже пыталась варить сама, но у меня не получалось, потому что… потому что он всегда добавлял маленькую шутку в каждую ложку. Я её не умела повторять!

Пустоладка загудела.

– Тогда зачем ты ничего не сказала? Почему промолчала в то утро? Почему отвернулась? Значит, не нуждалась.

– Я… не знала, как. Я просто почувствовала пустоту. И решила: наверное, я больше не важна.

И тогда вспышка воспоминания