Механический маг. Книга первая

Глава 1: Детство изобретателя

Дождь бил по жестяной крыше мастерской Вернов тысячей невидимых молотков, отчаянно пытавшихся пробить тонкий металл насквозь. Каждый удар отдавался глухим эхом в закопченных углах, сливаясь в монотонный, вездесущий грохот. По единственному заляпанному копотью окну стекали мутные ручьи, выписывая на стекле причудливые, извилистые карты неведомых земель сквозь толстый слой фабричной сажи. Внутри витал густой, почти осязаемый коктейль запахов: едкая гарь от недавно потухшей паяльной лампы, терпкая острота машинного масла, въевшегося в деревянные половицы, и вездесущая, сладковатая вонь раскаленного металла. В этом индустриальном аду, среди хаотичного нагромождения инструментов, коробок с запчастями и причудливых полуразобранных механизмов, сидел, поджав под себя худенькие ноги, десятилетний Элиас Верн.

Пол под ним был усыпан металлической стружкой, блестевшей в тусклом свете керосиновой лампы, как осколки холодных звезд. Перед ним, подобно священному артефакту, извлеченному из руин древней цивилизации, лежал разобранный на мельчайшие детали паровой привод от старого ткацкого станка «Лоренхейм-7». Подарок. Награда за первое место на городской олимпиаде по арифметике. Для отца, Гаррета Верна, инженера третьего разряда армейских мастерских, это была списанная пять лет назад рухлядь, едва стоящая ломаного гроша. Для Элиаса – целая вселенная, полная загадок, тайн и безграничных возможностей.

Его пальцы, испачканные в масляной смазке и угольной саже до черноты, двигались с осторожной, почти хирургической точностью. Каждый винтик, каждую крошечную шайбочку, каждую зубчатую шестеренку он ощупывал, изучал, взвешивал на ладони, словно археолог, впервые держащий в руках свидетельство давно исчезнувшей, великой эпохи. В его серых глазах, обычно таких спокойных и внимательных, горел тот самый неугасимый огонь познания, что когда-то заставил и его отца впервые взять в руки паяльник, а не кузнечный молот.

– Ну и что ты с ним сделаешь, а? – раздался над самым ухом низкий, хрипловатый голос, пробивающийся сквозь шум дождя и тиканье старых часов.

Гаррет Верн застыл в дверном проеме, его могучая фигура почти полностью перекрывала скудный свет из коридора. Он вытирал промасленной ветошью свои широкие, мозолистые ладони – руки человека, знавшего цену железу и пару. Лицо, обветренное годами работы у открытого горна и обожженное искрами, было покрыто сетью мелких морщин, а густые, нависшие брови сходились в привычную складку скепсиса и усталости. Но в глубине темно-карих глаз, в тот миг, когда они скользнули по разложенным перед сыном деталям, мелькнула искорка чего-то неуловимого. Гордости? Опасения? Смесь того и другого.

Элиас не ответил сразу. Его внимание было приковано к сердцевине механизма – регулятору давления. В голове, как на чертежной доске, уже складывалась новая конфигурация: вот здесь нужно поставить более точный маховик, тут добавить пружинный стабилизатор, чтобы компенсировать вибрацию главного вала, а клапана… клапана явно требуют перенастройки под больший напор пара. Мир вокруг него сузился до лабиринта медных трубок, стальных шестерен и проблемы перегрева.

– Пап, – наконец поднял он глаза, и Гаррет увидел в них отражение собственной молодости – тот самый бесстрашный, дерзкий огонь, что горел в его глазах, когда он впервые собрал работающий паровой насос из хлама, – а если сделать так, чтобы он не перегревался после трех часов работы? Вот смотри… – его тонкий, испачканный палец ткнул в корпус, где скапливался отработанный, раскаленный пар. – Если перенаправить отработанный пар не сразу в атмосферу, а через вот этот дополнительный контур охлаждения… тут можно вмонтировать радиатор из медных трубок… а потом уже выпускать? Эффективность должна вырасти на… – он задумался на секунду, губы беззвучно шевелились, производя расчет, – на пятнадцать, нет, семнадцать процентов минимум! И ресурс вырастет!

Отец нахмурил свои густые брови еще сильнее, и складка меж ними стала похожа на глубокую промоину. Он придвинулся, присев на корточки рядом с сыном с тихим скрипом суставов. Его тень накрыла Элиаса и детали привода.

– Тебе мало теории из книжек? – проворчал он, но в его голосе уже не было прежней суровости, лишь привычная усталость и капля отцовской тревоги. – Хочешь сразу пары в лицо получить? Или ожогов похуже? Этот хлам – не игрушка. Пар – не водичка. Он кусается. Жестко.

– Я рассчитал! – возразил Элиас, его голос звенел от возбуждения. Он схватил грубо обтесанную дощечку, служившую ему чертежной доской, и провел по ней угольным карандашом. Линии выходили неровными, дрожащими от нетерпения, но четкими и уверенными. Главный контур пара, вспомогательные трубки охлаждения, места соединений, стрелки направления потока. – Вот основной паропровод. Вот выход отработанного. А вот тут – новый контур. С радиатором. Охлажденная вода отсюда… – он тыкал пальцем в схему, – …поступает сюда, забирает тепло, и уже охлажденный пар выходит тут. Термодинамика, пап! Закон сохранения энергии! Мы же не даем теплу просто так улетучиться, мы его используем для предварительного подогрева воды! КПД!

Гаррет молча изучал угольные каракули. Его мозолистый, толстый палец медленно проследил за тонкими линиями, начертанными детской рукой. В мастерской воцарилась тишина, нарушаемая лишь мерным, гипнотическим тиканьем старых настенных часов с паровым приводом – единственного механизма в доме, который мастер Верн позволял себе собирать и содержать в идеальном порядке «для красоты», а не для пользы. Тик-так. Тик-так. Звук отсчитывал секунды напряженного молчания. Гаррет водил пальцем по схеме, его лицо было непроницаемо, но Элиас видел, как шевелятся губы отца, беззвучно повторяя какие-то термины, проверяя логику цепи.

Мастерская Вернов ютилась в самом сердце Нижнего квартала Лоренхейма – индустриального пульса Королевства Аэрония. За окном, сквозь завесу дождя и вечных сумерек, простирался лес кирпичных гигантов: фабрики, мануфактуры, доменные печи. Их бесчисленные трубы изрыгали в небо густые шлейфы дыма, которые смешивались с влажным речным туманом, рождая непроглядную, вечно висящую желто-серую пелену. Жители Нижнего квартала называли ее без особой любви «дыханием прогресса». Каждое утро улицы оглашались металлической симфонией скрежета: скрип кранов, шипение выпускаемого пара, мерный, сокрушительный гул гигантских паровых молотов, кующих сталь для броненосцев Королевского флота и каркасы для самоходных экипажей. Здесь, в этих закопченных ущельях, рождались чудеса современной техники: шестиколесные паровики, лязгающие по булыжнику; неуклюжие орнитоптеры с крыльями из полированной латуни, пытавшиеся оторваться от земли на выставках; первые прототипы механических солдат для подавления бунтов в колониях – грохочущие монстры на гусеничном ходу.

Но для Элиаса все это великолепие было лишь отправной точкой, первым, корявым наброском на полях грандиозного проекта под названием «Будущее». В его тетрадях с кожаными обложками (подарок матери на девятилетие) жили куда более дерзкие и прекрасные видения. Там были тщательно вычерченные схемы самоходных экипажей, вовсе лишенных лошадей, с двигателями на сжатом воздухе, хранящемся в сферических баллонах из кованой стали. Там парили летательные аппараты, приводимые в движение не машущими крыльями, а таинственной «кристаллической тягой» – идея, посетившая его после лекции странствующего ученого о свойствах голубых кварцев, якобы способных накапливать и фокусировать энергию солнца. Там порхали изящные механические птицы с часовым механизмом внутри, способные доставлять сообщения быстрее любого почтового голубя. И даже – самое фантастическое – там существовали чертежи «вычислительного автомата», сложного агрегата из шестеренок и рычагов, который, по замыслу Элиаса, мог бы решать сложные уравнения быстрее десятка перемазанных чернилами клерков.

– Ты слишком много мечтаешь, Эли, – часто говорила ему Лора Верн, поправляя сыну непослушные каштановые вихры, вечно торчащие в разные стороны, будто он только что сунул пальцы в розетку. Ее тонкие, ловкие пальцы, привыкшие к ювелирной работе с иглой и шелком (Лора была лучшей швеей в квартале), нежно укладывали прядь за ухо. Глаза ее, цвета весеннего неба, смотрели с мягкой тревогой. – Мир требует расчетов, сынок. Точности. Надежности. Фундамента. Мечты… мечты хороши для сказок у камина.

– А я и считаю, мама! – улыбался Элиас, его лицо озарялось непоколебимой уверенностью. Он тут же лез в карман грубых холщовых штанов и доставал странный предмет размером с ладонь – миниатюрный калькулятор собственной сборки. Корпус был склепан из жести, циферблат состоял из крошечных вращающихся дисков с цифрами, а ввод осуществлялся тонкими рычажками. – Вот, смотри… – он щелкал рычажками, диски проворно крутились. – Тысяча триста семьдесят пять плюс четыреста двадцать восемь… – Рычажки щелкали, шестеренки жужжали, как разозленный шмель. – Равно… тысяча восемьсот три! Видишь? Точность! И никаких грез!

Но по ночам, когда в маленьком доме Вернов воцарялась тишина, нарушаемая лишь богатырским храпом Гаррета в соседней комнате и все тем же мерным тиканьем паровых часов в прихожей, Элиас прокрадывался как тень. Он зажигал крошечную керосиновую лампочку-ночник, прикрученную им же к изголовью кровати, и доставал из-под матраса не школьные тетради, а ту самую, заветную, с кожаной обложкой, уже потрепанную на углах. Он открывал ее, и страницы, испещренные чертежами машин, которых еще не существовало, оживали в дрожащем свете пламени:

Самоходные экипажи без лошадей, с обтекаемыми стальными корпусами и двигателями на сжатом воздухе, хранящемся в сферических баллонах.

Летательные аппараты на кристаллической тяге – не с машущими крыльями, а с неподвижными плоскостями и светящимися голубыми «движителями» на концах. Рисунки сопровождались пометками: «Кварц голубой, фокусировка луча? Солнечная линза?».

Механические птицы с латунным оперением и часовым механизмом внутри, способные преодолевать сотни миль по заданному маршруту с крошечным свитком в лапке. На полях: «Пружина главная – бронза, шаг крыла – 15 см, дальность – расчет по ветру и трению…».

И самая загадочная страница – схема «Вычислительного автомата». Лабиринт шестеренок, валиков и рычагов, занимавший целый разворот. Подпись: «Машина Логики. Для решения уравнений высшего порядка. Теорема Энграва о дифференциалах – применима?».

Гаррет Верн лелеял для сына другую судьбу. Стабильную. Почетную. Безопасную. Он видел его инженером в армейских мастерских, как он сам. Человеком в чистой, пусть и промасленной, униформе, с твердым жалованьем и пенсией. «Хотя бы не на фронт, – часто говорил он Лоре по вечерам, потягивая дешевый чай и глядя в потухшую печь, вспоминая свою молодость и ужасы Войны Семи Труб, где он чудом выжил, чиня бронепоезда под артиллерийским огнем. – Пусть его мозги работают в тепле и безопасности. Мир жесток, Лора. Жесток и беспощаден к мечтателям». Лора молча кивала, ее пальцы бессознательно сжимали край фартука.

Но судьба, как паровой молот, ударила по наковальне их планов в тот самый день, когда двенадцатилетний Элиас ворвался в дом не с улицы, а из своей мастерской, с таинственным свертком в руках, тщательно обмотанным промасленной тряпицей. Его глаза горели, щеки пылали, дыхание сбилось от бега.

– Пап! Мама! Смотрите! – выпалил он, едва переступив порог.

Гаррет, читавший вечернюю газету с новостями об испытаниях новых броненосцев класса «Громовержец», недовольно нахмурился, откладывая листок.

– Это что еще? Опять какую-то железяку с помойки приволок? – пробурчал он.

Вместо ответа Элиас, стараясь сдержать дрожь в руках, осторожно развернул ткань. На кухонный стол, покрытый потертой клеенкой, легла странная конструкция. Медные трубки, тщательно изогнутые и спаянные, образовывали нечто вроде внутреннего скелета. К ним крепились крошечные клапаны и рычажки. Все это было заключено в аккуратный деревянный корпус, отполированный до блеска и напоминающий по форме скрипичный футляр. На передней панели виднелись несколько маленьких отверстий.

– Музыкальная шкатулка, – прошептал Элиас, и в его шепоте слышалось напряжение скрипичной струны перед самым красивым аккордом. Он осторожно повернул небольшой рычажок сбоку.

Механизм внутри ожил с тихим, мелодичным жужжанием. Шестеренки завращались, клапаны открылись с едва слышным чик, и из тонких медных трубок полилась мелодия. Но это была не резкая, механическая трель фабричных автоматонов, развлекавших публику на ярмарках. Звук был мягким, переливчатым, глубоким. Он вибрировал, дышал, наполняя маленькую кухню теплом и нежностью. Это был «Лунный вальс» – любимая мелодия Лоры, которую она часто напевала, работая за швейной машинкой.

Лора замерла у печи, куда только что собиралась поставить чайник. Ее руки опустились, глаза широко распахнулись, наполнившись слезами, которые тут же скатились по щекам. Она смотрела не на шкатулку, а на сына, и в ее взгляде было столько изумления, гордости и нежности, что Элиасу стало жарко.

Гаррет молчал. Необычно долго. Он встал, подошел к столу, наклонился. Его грубый палец осторожно проследил по сложной системе рычагов и трубок, соединявших валик с шипами (где была записана мелодия) с медными «голосами».

– Ты… сам сделал? – наконец выдавил он, его голос звучал хрипло, будто застрял в горле. Он оторвал взгляд от механизма и уставился на Элиаса. – Весь? Сам?

Элиас кивнул, сжимая в потной ладони свою верную отвертку – она всегда была с ним, как стетоскоп у врача. Его гордость боролась со страхом перед отцовской реакцией.

– Это же… – Гаррет снова посмотрел на шкатулку, его палец замер на изящном соединении, скрывавшем передачу усилия с валика на клапан. – Это не просто механика. Это…

– Искусство, – прошептала Лора, обнимая сына. Ее пальцы дрожали. – Это чистой воды искусство, Элиас.

В тот вечер в доме Вернов разразилась буря, по сравнению с которой дневной дождь показался легким летним душиком. Голос Гаррета гремел, сотрясая тонкие стены:

– Ты хочешь, чтобы он стал уличным шарманщиком?! – ревел он, обращаясь больше к жене, чем к сыну, сидевшему на крыльце. – Бродягой, нищим, который будет скитаться по ярмаркам и помойкам с этой… этой игрушкой! Выпрашивать гроши у пьяных мастеровых?! Это его будущее?!

– Он талантлив, Гаррет! – парировала Лора, и для нее, всегда избегавшей конфликтов, это был подвиг. Ее голос дрожал, но звучал твердо. – Безумно талантлив! Ты сам говорил, что его чертежи регулятора для парового котла на фабрике Брауна… они же работают! Они экономят уголь!

– Талант не прокормит семью! – Гаррет ударил кулаком по столу, отчего медные кружки подпрыгнули и звякнули. Его лицо было багровым. – Мир жесток, Лора! Он перемалывает мечтателей в фарш! Ему нужна надежная профессия! Твердая земля под ногами! Инженер в арсенале – вот его место! А не… не конструирование поющих коробок!

Элиас сидел на холодных ступенях крыльца, сжимая в руках свою шкатулку, завернутую обратно в тряпку. Внизу, в долине, мерцали бесчисленные огни Лоренхейма – желтые точки газовых фонарей, перемежаемые кроваво-красными отсветами доменных печей и холодным синим сиянием электросвета в кварталах богачей. Где-то там, за этой светящейся паутиной, были Академия Индустриальных Наук, огромные фабричные цеха, будущее, которое отец для него планировал – размеренное, предсказуемое, как ход парового поршня.

Но в его руках было нечто большее, чем просто шкатулка. Он ощущал ее вес, теплоту дерева, едва уловимую вибрацию затихшего механизма внутри. И он вдруг понял с пронзительной ясностью: механизмы – это не просто холодный металл, шестеренки и пар. Они могут петь. Могут рассказывать истории без слов. Могут… быть прекрасными. В них можно вложить душу. Это было откровение, сильнее любой прочитанной книги.

На следующий день Элиас не пошел играть. Он заперся в мастерской и разобрал шкатулку до последнего винтика. Не из-за злости или обиды. Из потребности понять, как эта магия работает, как можно ее улучшить, сделать сильнее. Три ночи подряд в его комнате горел свет. Он не спал, склонившись над деталями, переделывая передаточный механизм, добавляя пружины для более плавного хода. Когда отец уходил на смену в армейские мастерские, мальчик крался к его заветному инструментальному шкафу. Сердце бешено колотилось, ладони потели. Он брал пружины нужной упругости, крошечные медные пластинки, миниатюрные шплинты – «в долг», как он мысленно оправдывался перед отцовским призраком. Он вернет. Обязательно вернет. Когда-нибудь.

Через неделю шкатулка заиграла снова. Но теперь внутри нее вращались не один, а два вала с шипами. Она могла исполнять не только нежный «Лунный вальс», но и бодрый, маршевый ритм «Марша инженеров» – гимна всех мастеров Королевства. Звук стал чище, громче, еще более «живым».

А еще через месяц, в день своего тринадцатилетия, Элиас Верн подал документы в Техническую академию Лоренхейма. В графе «специализация» его рука, не дрогнув, вывела чернилами: «Теоретическая механика и экспериментальные разработки».

Гаррет неделю не разговаривал с сыном. Его молчание было тяжелее любого крика. Он приходил с работы, мрачно ужинал и уходил в мастерскую, грохоча инструментами. Лора плакала тихо, зашивая Элиасу новый, приличный костюм для вступительных экзаменов – темно-синий, с медными пуговицами. Игла в ее ловких пальцах мелькала, как маленький серебряный молоточек, зашивая трещину в их семейном мире.

Но выбор был сделан. Необратимо, как ход часового механизма. В ящике под кроватью Элиаса, рядом с отверткой, лежала новая тетрадь с кожаной обложкой. На первой странице, выведенной уверенным, почти взрослым почерком, значилось: «Проект №1: Летающая машина. Принцип кристаллической тяги».

Где-то в городе, сквозь шум дождя и гул улиц, пробивалось мерное, мощное биение гигантского сердца – центральной пароэлектрической станции. Она давала энергию тысячам машин, заставляя жить и двигаться индустриального гиганта Лоренхейм. Но Элиас Верн знал: самое главное, самое невероятное, ему еще только предстояло создать. И это начиналось здесь, на заляпанной маслом странице новой тетради, под аккомпанемент дождя, стучащего по жестяной крыше его детства.

Глава 2: Увлечение механикой

Лоренхеймская Техническая Академия вздымалась над городом как цитадель Разума, отлитая из чугунного кошмара и стеклянных грез. Ее главный корпус, гигантский параллелепипед из клепаных чугунных плит и армированных сталью стеклянных панелей, подавлял три квартала своей индустриальной массой. Над ним, пронзая вечную желто-серую дымку «дыхания прогресса», взмывали остроконечные шпили. Их венчали не кресты, а массивные медные пропеллеры, которые, вращаясь под порывами ветра с угрюмым гулом, казалось, не столько вырабатывали энергию, сколько молились железным богам механики о ниспослании новых озарений. Из дюжины высоких труб, торчащих из академических недр, как жерла пушек, валил густой, маслянисто-черный дым – свидетельство кипящей работы в подземных лабораториях, не прекращавшейся ни днем, ни ночью. Гул машин, шипение пара и далекие вибрации мощных прессов слагались в непрерывный, пульсирующий гимн индустрии.

Элиас Верн стоял у подножия этого колосса, перед коваными воротами с замысловатым механическим замком. Его ладони, сжимавшие ручку кожаного саквояжа с инструментами (подарок матери, сшитый ее руками), были влажными. На запястье, поверх простой холщовой рубахи, тикал карманный хронометр – единственная, с трудом выпрошенная у отца роскошь, символ точности, к которой он стремился. Тик-так. Тик-так. Звук сливался с пульсом Академии.

– Последний шанс передумать, Эли, – пробурчал рядом Гаррет Верн. Его голос, обычно громовой, сегодня звучал приглушенно, сдавленно. Большая, мозолистая рука нервно поправляла нагрудник с гербом Гильдии механиков – скрещенные гаечный ключ и молот на фоне шестерни. Пальцы другой руки бессознательно барабанили по широкому ремню, увешанному проверенными временами инструментами в кожаных петлицах. – Капитан Брукс ждёт моего ответа до заката. Армейские мастерские… – он сделал паузу, выискивая слова, которые могли бы перевесить магнетизм Академии, – …стабильность. Твердое жалованье. Пенсия. Уважение соседей. Чистая работа. Без… без этих твоих летающих фантазий.

– Решение принято, отец, – ответил Элиас, не отрывая глаз от массивной мемориальной доски, вмурованной в гранитный пилон у входа. На отполированной до зеркального блеска бронзе были выгравированы имена великих. Его взгляд зацепился за одну строку: "Профессор Альберт Вейн. Создатель кристаллического резонатора. 1789-1823. Погиб во имя Прогресса". Дата смерти совпадала со взрывом в Северной лаборатории. Совпадение?

Гаррет хмыкнул, звук похожий на скрежет заклинившей шестерни. Он долго смотрел на сына, на его упрямо сжатые челюсти, на глаза, горевшие тем же огнем, что и у него самого тридцать лет назад. Затем, резким движением, словно отрывая от себя, развязал потертый кожаный мешочек у пояса – тот самый, в котором всегда носил самое ценное.

– Возьми. – Он сунул мешочек Элиасу в руку. – На первый случай. Чтобы не позорил фамилию.

Элиас развязал шнурок. В вытершейся на сгибах ткани лежал миниатюрный паровой отвёрточный набор. Не просто инструменты – семейная реликвия. Каждый предмет – плоская отвертка с алмазной насечкой на жале, крошечный разводной ключ, тонкогубцы – был выкован из особой стали и выгравирован инициалами: "Г.В. 1795" (прадед Генрих), "Р.В. 1821" (дед Роберт), и теперь, свежевыгравированное, чуть грубоватое – "Э.В.". На рукоятке плоской отвертки виднелась глубокая вмятина.

– Ты же говорил, дед Роберт погиб с этим набором в Войне Семи Труб… под обломками бронепоезда "Молот", – прошептал Элиас, ощущая холод металла и тепло отцовской руки, будто все еще хранящееся в нем.

– Он выжил, – резко сказал Гаррет, отвернувшись, чтобы сын не увидел внезапную влагу в его глазах. – Как и этот инструмент. Выжил и вернулся. Только не потеряй, слышишь? И не сломай. Орудие – продолжение руки механика. Уважай его.

Он не стал ждать ответа, развернулся и зашагал прочь, его широкая спина в промасленной куртке быстро растворилась в утренней толпе мастеровых, спешивших на смену. Элиас сжал мешочек с инструментами. Они казались невероятно тяжелыми. И бесконечно ценными.

Внутри Академия встретила его не светом знаний, а гулким эхом бесконечных коридоров. Воздух был пропитан странной, густой смесью запахов: едкой гарью перегретого машинного масла, острым озоном электрических разрядников (где-то тестировали новые динамо-машины) и сладковато-приторным дымом ароматических углей, используемых в ювелирной пайке точных приборов. Студенты в кожаных фартуках, испачканных графитовой смазкой и каплями расплавленного припоя, спешили на лекции, их голоса сливались в оживленный гул:

– …кристаллический резонатор Вейна в новой сборке дал семнадцать процентов прироста на динамометре, но…

– …проект "Прометей" снова заморозили! После инцидента на Западном полигоне, когда плавились болты крепления…

– …слышал, Дирк опять устроил разнос группе Тиммерса за попытку модернизации регулятора…

– Верн? Элиас Верн? – раздался резкий, как удар молотка по наковальне, голос.

Профессор Таллос Дирк, человек с седыми, тщательно подкрученными бакенбардами викторианского стиля и холодным взглядом, усиленным моноклем на серебряной цепочке, изучал список на планшете с паровым дисплеем. Тонкие струйки пара шипели из боковых клапанов устройства. Его пальцы, покрытые старыми, звездчатыми ожогами и следами кислот, постукивали по металлическому корпусу.

– А, сын Гаррета из арсенала, – произнес он без тени приветствия. Монокль, словно недобрый глаз, уставился на Элиаса. – Общежитие номер семь, западное крыло, четвертый этаж. Завтра в восемь ноль-ноль – вводный экзамен по практической механике в Зале Первых Принципов. Опоздание – отчисление. Небрежность – отчисление. Самодеятельность – отчисление. Понятно?

Комната в общежитии оказалась каморкой под самой крышей, больше похожей на каюту парохода или камеру пыток для гениев. Воздух был спертым, пахнущим пылью и старым железом. Кроме узкой койки с витым пружинным механизмом вместо матраса и чертежного стола с регулируемым наклоном (подарок Академии новичкам), помещались лишь стопки пожелтевших "Еженедельников Технического Прогресса" за последние пять лет, аккуратно, но безнадежно устаревших. Однако Элиас едва взглянул на это убожество. Его внимание привлек круглый иллюминатор-окно. Из него открывался идеальный вид на громадный экспериментальный ангар. Сейчас там, как гигантские стрекозы, копошились механики в толстых асбестовых костюмах вокруг нового биплана. Его паровые турбины завывали на холостых оборотах, выпуская клубы белого пара, а деревянные пропеллеры, пока неподвижные, напоминали ножи гильотины. Элиас улыбнулся. Он был дома.

Вводный экзамен проходил в Зале Первых Принципов – огромном, как цех, помещении с высокими сводчатыми потолками, закопченными выхлопами паровых машин. Двадцать рабочих станций, каждая – мини-крепость механика: массивный чугунный верстак, миниатюрная, но мощная паровая кузница с наковальней, полный набор инструментов, от зубила до микрометра, и тестовый маховик, соединенный с датчиком КПД.

– Стандартный квалификационный тест, – объявил ассистент с лицом, изборожденным шрамами от старых ожогов и искр. Его голос, усиленный медным рупором, гулко разнесся под сводами. – За три часа собрать рабочий одноцилиндровый паровой двигатель по предоставленным чертежам. Чертежи – на центральной доске. Станции пронумерованы. Время пошло!

Заскрежетала меловая доска, открывая сложную, но стандартную схему. Остальные студенты бросились к ней, толкаясь, записывая детали в блокноты, сверяя размеры. Элиас лишь бегло взглянул. Его пальцы помнили эти узлы еще с отцовской мастерской, где он разбирал и собирал подобные моторчики с десяти лет. Он включил подачу пара к кузнице, разогрел паяльную лампу. Его движения были быстрыми, точными, почти автоматическими. Шестеренки, поршень, цилиндр, трубки конденсатора – все вставало на свои места с мягким, удовлетворяющим щелчком или стуком. Через пятьдесят семь минут (он проверил по хронометру матери) его двигатель уже пыхтел ровно, как спящий дракон, приводя в движение тестовый маховик. Но Элиас не остановился. Он взял медную трубку и аккуратно согнал ее в компактную спираль.

– Рановато для финальной проверки, юноша, – раздался сухой голос у него за спиной. Профессор Дирк, появившийся как тень, наблюдал за ним своим моноклем. – Самоуверенность – враг точности.

– Я закончил сборку, профессор, – ответил Элиас, стараясь держать голос ровным. – И добавил модификацию. – Он указал на медную спираль, встроенную в систему охлаждения конденсатора. – Это увеличит площадь теплообмена и снизит потери энергии на…

Дирк молча взял устройство. Его обожженные пальцы исследующим движением обошли корпус, проверяя соединения. Без комментариев он подключил двигатель к измерителю КПД. Стрелка на циферблате дрогнула, поднялась и замерла на отметке, стабильно на 15% выше стандартного показателя для такой модели. В аудитории повисла тишина, прерываемая лишь шипением пара и натужным стуком двигателей у соседей.

– Интересно, – пробормотал Дирк, его голос не выдавал ни одобрения, ни гнева. – Но в Академии мы ценим не только скорость или… импровизацию. – Он резко указал тростью с встроенным барометром на станцию справа. Там у перепуганного первокурсника с лицом, перемазанным сажей, только что с шипением и клубами пара лопнул перегретый клапан. – Мы ценим предсказуемость. Надежность. Твоя спираль оригинальна, но кто гарантирует, что вибрация или коррозия не разъест ее через месяц непрерывной работы? Кто рассчитал запас прочности? Где чертеж модификации?

Элиас сжал кулаки, чувствуя, как нагревается в кармане старый отвёрточный набор с инициалами деда. Он знал расчеты. Проверил их мысленно десяток раз. Но слова профессора, холодные и острые, как стальная стружка, впились в мозг. Предсказуемость против прогресса. Надежность против дерзости.

Первая официальная лекция по прикладной механике началась с демонстрации музейного экспоната под стеклянным колпаком.

– Основополагающий принцип центробежного регулятора Уатта, – монотонно вещал профессор Дирк, расхаживая между рядами, словно капитан на палубе корабля дураков, – остается неизменным с 1788 года. – Его трость с барометром отстукивала на каменном полу мерный такт, словно метроном. – Надёжность. Проверенность временем. Отсутствие неожиданностей. Это краеугольный камень инженерного искусства. Фантазии оставьте поэтам.

Элиас сидел, стиснув зубы. Он видел чертежи Вейна в отцовских тетрадях. Видел потенциал. Не выдержал:

– Но ведь доктор Вейн экспериментально доказал, что внедрение кристаллических стабилизаторов в систему обратной связи может увеличить чувствительность и быстродействие регулятора на сорок процентов! Его статья в "Прогрессе Механики" за 1822 год…

Аудитория замерла. Шипение пара из демонстрационных моделей вдруг показалось оглушительным. Дирк остановился как вкопанный. Монокль выпал из его глаза, повиснув на цепочке, обнажив холодный, стальной взгляд.

– Молодой человек, – он медленно повернулся к Элиасу, и его голос понизился до опасного шепота, который все равно было слышно в последнем ряду, – прежде чем прокладывать тропы в неизведанные дебри, где вас поджидают взрывы и прочие… неожиданности… научитесь уверенно ходить по проверенной, твердой дороге. И не ссылайтесь на Вейна. Его путь привел к руинам и могилам.

После лекции, когда аудитория опустела, к Элиасу подскочил щуплый юноша в очках с треснувшей линзой. Его коричневый кожаный фартук был испачкан странными фиолетовыми пятнами, похожими на химические ожоги.

– Ты прав насчёт кристаллов, – прошептал он, оглядываясь по сторонам, как заговорщик. – Но Дирк их люто ненавидит. После того, как его лучший ассистент, тот самый гений, и взорвал Северную лабораторию в двадцать третьем… Дирк тогда чудом выжил, но…

– Ты кто? – нахмурился Элиас, отстраняясь от странного запаха реагентов, исходившего от юноши.

– Оливер Тиммс. Третий курс. Факультет экспериментальной химии и материаловедения. – Он неожиданно ухмыльнулся, показывая отсутствующий боковой зуб. – Рад встретить ещё одного еретика среди поклонников Уатта. У меня есть кое-что, что тебя… заинтригует. Сильно.

Ночью Лоренхейм затихал, лишь гул Академии был его вечным пульсом. Коридоры общежития тонули в полумраке, освещаемые лишь редкими тусклыми газовыми рожками, чьи язычки пламени трепетали, отбрасывая пляшущие тени. Элиас, сердце колотясь в такт его шагам, прокрался в глухое крыло, к тяжелой дубовой двери с табличкой "Архив. Доступ по разрешению". Замок был старинным, сложным, но не для отмычки, которую Элиас смастерил из обломка пружины и закаленного шила. Три минуты тихого скрежета – и щелчок. Дверь отворилась с тихим стоном.

Воздух внутри был спертым, пропитанным запахом вековой пыли, переплетной кожи и… чем-то еще. Слабым, едким, как запах жженой меди. Элиас включил карманный электрический фонарик (собранный из деталей старого телеграфа). Луч выхватил из мрака стеллажи, ломящиеся от фолиантов в кожаных переплетах. Он искал всего одну книгу. И нашел ее в дальнем углу, на полке, помеченной "ОПАСНЫЕ ЭКСПЕРИМЕНТЫ. ЗАПРЕЩЕНО". "Трактат о голубых кварцах и их применении в динамических системах" доктора Альберта Вейна. Переплет был обуглен по краям. Элиас открыл книгу. Страницы пожелтели, некоторые были покрыты темными пятнами, похожими на… брызги? Его пальцы скользнули по сложным формулам, схемам резонаторов, безумным, вдохновенным пометкам на полях: "Эффект левитации при 300 psi!", "Резонансная частота – ключ!", "ОПАСНО! Контроль давления критичен!!!". Здесь же – схема установки, похожей на ту, что он видел в отцовских тетрадях. Сердце Элиаса бешено заколотилось. Кристаллы, согласно записям, при воздействии перегретого пара определенной частоты создавали не просто стабилизацию, а… антигравитационный импульс! Теоретически, одного образца размером с кулак хватило бы для…

– Нарушение комендантского часа. Несанкционированное проникновение в закрытый фонд категории "Альфа". – Голос раздался из темноты у двери, застав Элиаса врасплох. Он выронил книгу.

Профессор Дирк стоял с фонарем в руке. Луч света поймал страницы Вейна, лежащие на полу. В глазах профессора не было гнева – лишь глубокая, неизбывная усталость и что-то похожее на боль.

– Я… я просто… – начал Элиас, чувствуя, как кровь приливает к лицу.

– Знаю, что ты ищешь, Верн, – перебил его Дирк тихо. Он вошел, его механический протез ноги глухо стукнул по каменному полу. Со скрипом опустился на пыльный стул рядом. – Твой отец… он предупреждал меня. Говорил: "Мой сын – упрямый осёл. Как и я в его годы. Не даст покоя ни себе, ни другим". – Дирк провел рукой по лицу, его взгляд упал на обугленный переплет книги Вейна. – Жажда знаний похвальна. Но слепая жажда ведет в пропасть.

Он замолчал, будто борясь с собой. Потом резко достал из кармана мантии массивный латунный ключ. На нем была выгравирована стилизованная буква "B" и цифра "7".

– Лаборатория B-7. Подвальное крыло, за синей дверью с трезубцем молнии. – Он бросил ключ Элиасу на колени. – Только ради всех святых механики, не взорви её, как тот безумец Вейн. И не говори, что я тебе это дал.

На следующее утро Элиас проснулся от настойчивого стука в дверь.

– Посылка для Верна. Из арсенала, – сказал дежурный, вручая деревянный ящик, окованный по углам жестью и запечатанный сургучом с фамильной печатью Вернов – стилизованный паровой молот.

Сердце Элиаса упало. Отец прислал отказ? Последнее предупреждение? Он сломал печать. Внутри, бережно переложенные стружкой бука, лежала потрёпанная временем тетрадь в кожаном переплёте. Отцовские чертежи. Датированные 1805-1809 годами, временем его юности в Академии. Элиас листал страницы, покрытые аккуратными линиями и яростными красными пометками: "Ошибка! Перегрев котла на 17-й минуте испытаний!", "Не работает! Заедает при влажности выше 60%!", "ОПАСНО! Выброс пара в обратку при превышении 150 psi!". Чертежи летательного аппарата с машущими крыльями, парового вездехода для болот, кристаллического стабилизатора для артиллерии… Все со следами неудач, тупиков, разочарований.

Но на последней странице, под схемой фантастического, стремительного летательного аппарата с кристаллическим "сердцем", было написано не чертежными чернилами, а простым карандашом, дрожащей, но твердой рукой:

"Сын. Если уж лететь – то далеко. И выше всех. Г.В."

За окном загудели, набирая обороты, турбины тестового биплана в ангаре. Новый прототип, неуклюжий и громоздкий, с трудом отрывался от земли, его шесть крыльев трепетали в предрассветной дымке. Элиас улыбнулся, ощущая комок в горле и внезапную теплоту в груди. Он достал из-под матраса свою тетрадь с проектом летающей машины. В ящик стола легла свежая страница, озаглавленная: "Проект №2: Кристаллический двигатель 'Сердце Вейна'. Вариант с двойным контуром безопасности и резонансным демпфером".

Лаборатория B-7 ждала. Ее тайна, как магнит, притягивала его в самое сердце академического подвала, туда, где прогресс когда-то обжегся дотла.

Глава 3: Военная служба

Повестка лежала на кухонном столе Лоры Верн, как незваный гость, пришедший осквернить святость домашнего очага. Треугольный армейский конверт из плотной, шершавой бумаги цвета грозовой тучи был придавлен старым медным подсвечником – будто кто-то пытался удержать зло ритуальным грузом. Подсвечник оставил на столешнице едва заметную вмятину, словно шрам. Элиас стоял над ним, не решаясь коснуться. Он провёл пальцем по шершавой поверхности, ощутив подушечкой рельеф королевской печати: скрещённые молот и шестерня, символ Инженерного Корпуса Лоренхейма. Холодный, бездушный оттиск власти.

– Инженерный Корпус, – произнёс он, поднимая глаза на отца. Голос звучал чужим, плоским. – Два года. Обязательная служба. Отсрочка академическая… не действует.

Гаррет Верн стоял у верстака, втирая в ладони промасленную ветошь. Его движения были размеренными, почти механическими, словно он чистил не руки, а деталь сложного агрегата. Темные разводы на ткани расплывались, как чернильные кляксы. Он не смотрел на сына сразу, его взгляд был прикован к стене за спиной Элиаса. Там висел старый календарь «Войны Семи Труб». Жирные красные круги обводили даты: «Битва при Железных Вратах», «Оборона Карракского Моста», «Прорыв у Пепельных Рудников» – вехи его собственной молодости, выжженные в памяти шрамами и грохотом разорвавшихся снарядов. Некоторые даты были помечены черным крестом.

– Ты будешь чинить танки, броневики, паровозы, – наконец заговорил Гаррет, его голос доносился словно из-за толстой бронеплиты, глухой и лишенный привычной твердости. – А не бегать с ружьём по грязи, под пулями. Это… хорошо. – Он бросил тряпку на верстак. Громкий шлепок эхом отозвался в тишине кухни. – Это лучше, чем окопы.

Элиас отвернулся к окну. Первые снежинки зимы, хрупкие и невесомые, медленно опускались на закопченные крыши Нижнего квартала Лоренхейма. Город превращался в гигантский, размытый чертёж, где четкие линии труб и кранов терялись в серой мути. В памяти всплывали контрастные кадры: голубоватое сияние парящего прототипа в подвале B-7, восторг Оливера; холодные, оценивающие взгляды военных инспекторов в начищенных до блеска сапогах, их пальцы, бесцеремонно тыкавшие в его чертежи; суровое лицо профессора Дирка, вручающего ему документы на «Громовержец» – проект, превративший мечту в оружие.

– Я мог бы оспорить, – тихо сказал Элиас, все еще глядя в окно. Снежинки таяли на грязном стекле, оставляя мокрые следы. – Академия имеет привилегии. Через ректора… через отца Оливера в министерстве…

– Но ты не стал. – Гаррет резко обернулся. Его глаза, обычно такие твердые, были полны странной смеси: усталой гордости, глубокой тревоги и чего-то еще – старого страха, знакомого по ночным кошмарам. – Почему, Эли? Почему сам полез в эту мясорубку?

Конверт в руках Элиаса слегка дрожал. Острая бумажная кромка впивалась в палец, оставляя тонкую, жгучую красную полоску. Он наконец посмотрел отцу прямо в глаза.

– Потому что мне нужно понять, отец. Понять, как устроена настоящая техника. Не та, что чертится по линейке на ватмане в тиши кабинета. Не та, что сверкает на выставках. А та, что дымит, скрипит, течет маслом и рвется болтами в самый неподходящий момент под крики раненых. Та, что выживает. Та, что выдерживает войну. Как твой бронепоезд. Как ты.

Гаррет замер. Его взгляд скользнул по красным кругам на календаре, по черным крестам. Глубокая складка между бровями сгладилась. Он медленно, тяжело кивнул, словно снимая с себя невидимый груз.

– Тогда запомни, сын, – его голос обрел прежнюю, металлическую твердость, но в ней появилась новая нота – наставничества выжившего. – В армии нет места для идеальных машин. Там выживают только те агрегаты, что работают. Пусть криво. Пусть с перебоями, плевками масла и проклятиями механика. Пусть они уродливы и шумны, как грешники в аду. Но они РАБОТАЮТ. Надежность, выносливость, ремонтопригодность в полевых условиях – вот твои новые боги. Забудь изящество. Забудь КПД выше семидесяти. Выживание – вот единственный критерий.

Повестка лежала между ними на столе, как неоспоримый рубеж, разделивший «до» и «после». Медный подсвечник казался теперь не оберегом, а надгробным камнем по мирной жизни.

Казармы 5-го инженерного полка «Стальные Молоты» встретили Элиаса Верна оглушительной симфонией индустриального ада. Гул был не просто звуком – это было физическое давление на барабанные перепонки, вибрация, идущая от каменного пола вверх по костям. Воздух, густой и недвижимый, как кисель, был пропитан едким коктейлем: вонь перегорелого смазочного масла, въевшаяся в деревянные стены казармы; кислый дух угольной пыли; сладковатый запах перегретого металла; и все это замешано на едком фоне человеческого пота, дешевого табака и щелочного мыла. Свет тусклых электрических ламп, защищенных стальными решетками, выхватывал из полумрака груды запчастей, грязные нары и лица людей, на которых усталость и грязь легли как вторая кожа.

– Верн? Элиас Верн? – Голос был резким, как удар напильника по металлу.

Капрал с документами в единственной, живой руке изучал его с холодной, профессиональной оценкой. Его левая рука, от кисти до локтя, была заменена на сложный механический протез из матовой стали. Искусственные пальцы, заканчивающиеся захватами разного калибра, с тихим, хищным щелканьем перебирали листки. Глаза капрала, цвета закаленного чугуна, не моргая, впивались в Элиаса.

– Академический щенок. Хм. – Он ткнул протезом в список. – Тебя к «Чудовищам» определили. Судьба, видать, у тебя веселая.

– «Чудовища»? – переспросил Элиас, чувствуя, как по спине пробежал холодок.

– Экспериментальный отдел. Отдел Особых Проектов, официально. – Капрал осклабился, обнажив несколько стальных зубов, вставленных в верхнюю челюсть. Шрам через губу придавал улымке зловещий вид. – Там… специфическая атмосфера. И народец под стать. Все немного… с приветом. Или с последствиями оного. Не пугайся вида. Главное – чтоб руки из нужного места росли. Иди, баррак 14, бокс «Гамма». Лейтенант Брик тебя ждет.

Барак №14 «Гамма» действительно напоминал не мастерскую, а логово механических тварей, рожденных в кошмарном сне безумного инженера. Освещение здесь было чуть ярче, но лишь для того, чтобы лучше разглядеть хаос. Длинные столы были завалены не просто деталями, а внутренностями разобранных монстров: исковерканные стволы скорострельных картечниц, искорёженные бронеплиты с пробоинами странной формы, спутанные жгуты проводов и паровых трубок. По углам, под пятнистым брезентом, высились громоздкие агрегаты неясного назначения, от которых тянулись шланги и кабели, как щупальца. Стены вместо плакатов были увешаны чертежами и схемами, испещренными кричащими пометками: «СЕКРЕТНО! УНИЧТОЖИТЬ ПРИ ОТСТУПЛЕНИИ!», «ОПАСНО! ВЫСОКОЕ ПАРОВОЕ ДАВЛЕНИЕ!», «ВЗОРВЁТСЯ ПРИ ПЕРЕГРУЗКЕ!», «НЕ ПОДХОДИТЬ! ЗАРЯЖЕНО!». Воздух гудел низким гудением скрытых генераторов и шипел утечками пара.

– Лейтенант Брик. Главный по здешнему безумию.

К Элиасу подошел офицер. Невысокий, коренастый, как паровой домкрат. Его лицо было ландшафтом войны: пересеченное глубокими шрамами от ожогов, напоминающими высохшие русла рек, с обгоревшей бровью и вечно прищуренным левым глазом. Рыжая, щетинистая борода скрывала часть шрамов, но делала лицо еще более диким. На гимнастерке небрежно висел значок – скрещенные гаечный ключ и молот, увенчанные стилизованной вспышкой взрыва.

– Ты и есть наш академический гений? – Брик окинул Элиаса быстрым, оценивающим взглядом. – Ладно. Отмычка для мозгов нам не помешает. Будешь ассистировать по «Молоту». Нашему местному… капризному детищу.

Он небрежно дёрнул за угол брезента, накрывавшего что-то массивное в центре барака. Ткань соскользнула, открыв взору чудовище. Шестиствольный паровой пулемёт «Молот». Полированный металл лент холодно блестел под лампами, но сам агрегат дышал угрозой. Массивное основание, сложная система паровых цилиндров для вращения блока стволов и подачи массивных патронов, радиаторы охлаждения, похожие на жабры. Оружие выглядело одновременно архаичным и футуристично-смертоносным.

– Красавец, не правда ли? – усмехнулся Брик, поглаживая ладонью ближайший ствол, как дикого зверя. – Только вот стреляет наш красавец не всегда туда, куда ему приказывают. Капризничает.

Элиас присвистнул, обходя «Молот» кругом. Его инженерный взгляд сразу выхватил сложную балансировку, проблемы с синхронизацией паровых толкателей.

– А куда он… предпочитает стрелять? – осторожно спросил Элиас, ощущая тепло, все еще исходящее от металла, несмотря на холод в помещении.

– О, по-разному! – Брик весело хлопнул себя по ляжке. – Иногда веером вбок, рисуя узор на стене. Иногда резко вверх, сбивая лампы. – Его усмешка исчезла. – А однажды… стволы заклинило при разгоне. Давление пара рвануло назад. Прямо в бедро оператора. Кость вдребезги. Теперь он на протезе, в канцелярии. Так что не стой прямо за ним при тестах. Принцип.

Элиас осторожно прикоснулся к корпусу подающего механизма. Вибрация. Она была ненормальной, резкой.

– Можно посмотреть механизм синхронизации паровых толкателей и подачи патронов? – спросил он, уже мысленно разбирая узлы.

Брик замер, потом громко, раскатисто засмеялся, звук похожий на скрежет шестерен.

– О, да ты сразу лезешь в самое пекло, к сердцу зверя! Мне это нравится, Верн! Добро пожаловать в «Чудовища»! Бери инструмент. Начинаем вскрытие.

Первые две недели Элиас был «салагой» в чистом виде. Его удел – чистить бесконечные, замасленные до черноты детали в едком растворителе, от которого слезились глаза и першило в городе; слушать виртуозную, многоэтажную ругань механиков, когда очередной узел не поддавался или ломался; и учить новый, грубый и образный язык военных инженеров. Здесь не было «кинематических пар» или «коэффициентов трения». Были «сопливые сальники», «залипающие хулиганы» (заклинившие клапаны), «адские кофемолки» (трансмиссии) и «плевки дьявола» (выбросы перегретого пара). Академические знания были фундаментом, но реальность требовала совсем других инструментов – и физических, и ментальных.

Все изменилось в день очередных испытаний «Молота». Полигон за казармами был изрыт воронками и усеян обломками мишеней – немых свидетелей предыдущих неудач.

– Опять! Чёртов ненасытный ублюдок! – Лейтенант Брик в ярости швырнул свою прочную, но помятую каску на мерзлую землю. Она подпрыгнула с глухим стуком.

«Молот» дымился, как маленький вулкан. Шесть стволов раскалились докрасна, излучая волны нестерпимого жара. Воздух над ними дрожал и искривился. Элиас, стоявший в стороне с блокнотом, наблюдал не за мишенями, а за самим оружием. Он видел, как завихрения раскаленного воздуха искажали пространство над стволами, как дрожала станина от дисбаланса.

– Проблема в системе охлаждения, лейтенант! – крикнул Элиас, перекрывая шипение пара и ругань механиков. – Воздушные каналы расположены неудачно! Турбулентность, которую они создают при выстрелах – она как стенка! Она сбивает поток пороховых газов и пулю на выходе! И перегрев усугубляет дисбаланс!

Брик резко обернулся, прищурив единственный здоровый глаз. Грязь и сажа на его лице смешались с потом.

– Турбулентность? – переспросил он скептически. – И что ты предлагаешь, академик? Чертёж на салфетке набросать?

– Дайте мне три часа и двух механиков! – ответил Элиас, уже мысленно видя решение. – И автоген.

С разрешения лейтенанта, скрепленного матерным восклицанием, означавшим «Валяй, но если сломаешь – голову оторву!», Элиас взялся за дело. Он не стал разбирать весь агрегат. Работая быстро и точно, он переставил патрубки подвода охлаждающего воздуха, добавил дополнительные радиаторные ребра на самые горячие узлы и, самое главное, изменил угол расхождения стволов на микроскопические доли градуса, используя лазерный уровень (редкая роскошь в отделе). Работали автогеном, напильниками и интуицией.

Когда «Молот» снова завыл, набирая обороты, напряжение висело в воздухе гуще порохового дыма. Элиас замер, сжимая в кармане старый отвёрточный набор деда. Первая очередь… ровный, слитный рев, а не прерывистый кашель! Пули слились в единую смертоносную струю, аккуратно срезав ряд мишенных щитов на заданной дистанции. Ни дыма, кроме нормального выхлопа. Ни перекоса. Стволы раскалились, но не докрасна. Механик у пульта управления оглянулся с недоумением и… улыбкой.

– Черт подери… – пробормотал Брик, подходя к еще теплому оружию. Он похлопал Элиаса по плечу так, что тот чуть не согнулся. – Неплохо… для штатского мальчика с чернильными пальцами. – В его единственном глазе, однако, появилось нечто новое – уважение, завоеванное не званиями, а умом и смелостью. – Готовь инструменты. Завтра начинаем модернизацию «Гадюки». Ее клинит при минус десяти.

К третьему месяцу Элиас Верн уже не был «салагой». Его звали просто «Верн» или «Инженер». Его расчеты и чертежи, выполненные четко и быстро, висели на самом видном месте в бараке «Гамма», рядом с грозными предупреждениями. Солдаты и механики, которые поначалу косились на «учёного мальчишку», теперь подходили без стеснения: «Верн, глянь, этот шарнир трещит, как думаешь, заменить или залить баббитом?», «Элиас, тут в схеме парораспределения «Гренадерки» косяк, мозги замкнуло, подсоби?». Он стал своим среди «Чудовищ», человеком, чьи руки и голова могли укротить любой механический кошмар.

– Верн! К тебе визитер! Важный! – крикнул механик со смазочным шприцом в руках.

Элиас оторвался от сложной схемы стабилизатора для самоходной гаубицы, где пытался применить принципы кристаллического демпфирования (очень осторожно). У входа в барак, контрастируя с грязью и маслом, как инопланетянин, стоял профессор Таллос Дирк. Но не в привычном засаленном лабораторном халате, а в строгом, идеально сшитом военном мундире инженерного корпуса с майорскими нашивками. На его лице не было монокля, но взгляд оставался таким же острым.

– Вы преуспели, Верн, – сказал Дирк без предисловий, его голос звучал чуть громче привычного, чтобы перекрыть гул мастерской. Он протянул плотный картонный планшет с массивной печатью «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО. ОСОБАЯ ВАЖНОСТЬ». – Ваши навыки нашли применение. Как и ваши прежние… разработки.

Элиас развязал кожаные завязки планшета. Внутри лежали знакомые чертежи. Очень знакомые. Его собственные схемы кристаллического двигателя из лаборатории B-7. Но искаженные. Изуродованные. Весь изящный баланс, вся идея чистой энергии были вычеркнуты красным карандашом. Вместо них – грубые врезки, усиленные корпуса, системы принудительного охлаждения жидким азотом (опасно!), и главное – интеграция в чудовищную платформу, напоминающую башню танка. Стволы. Множество стволов. И надпись жирным шрифтом: «ПРОЕКТ ГРОМОВЕРЖЕЦ. ТЯЖЕЛЫЙ КРИСТАЛЛИЧЕСКИЙ МНОГОЗАРЯДНЫЙ ЭНЕРГО-ПУСКАТЕЛЬ. РАЗРАБОТКА: ВЕРН Э. КОНСУЛЬТАНТ: ДИРК Т.»

Сердце Элиаса бешено заколотилось, но не от восторга. От ужаса и горечи. Он видел потенциал кристаллов – как источник дешевой энергии для заводов, как двигатель для летательных аппаратов, как стабилизатор для мостов. Он мечтал изменить мир. А военные увидели в этом лишь новый способ убивать. Эффективнее. Мощнее.

– Вы возглавите финальный этап разработки и испытания, – продолжил Дирк, его голос был ровным, профессиональным. В его глазах не читалось ни сожаления, ни злорадства. Только холодный расчет. – Ресурсы полка к вашим услугам. Сроки – жесткие. Ожидания командования… высоки. Не подведите.

Той ночью Элиас сидел на своей жесткой койке в бараке. Шум спящих механиков, храп, скрежет зубов – все это сливалось в монотонный фон. Он пытался писать письмо отцу. Перья скрипели по бумаге: «Все хорошо. Работа интересная. «Молот» починил…». Но слова казались фальшивыми, пустыми, как гильзы после стрельбы. Он скомкал лист и швырнул его в угол. Потом взял чистый лист ватмана и карандаш. Его рука двигалась почти сама собой, быстро, уверенно, сжимая карандаш так, что тот трещал. На бумаге возникал не военный проект. Это был чертеж небольшого, изящного устройства – кристаллического стабилизатора для промышленных паровых котлов. Он использовал ту же энергию резонанса, что и «Громовержец», но не для разрушения, а для защиты. Для предотвращения взрывов. Для спасения жизней. Для созидания.

Пока это была только мечта. Тонкий лист бумаги против всей военной машины Лоренхейма. Но Элиас чертил, вкладывая в каждую линию всю свою ярость, отчаяние и надежду. Он чертил будущее, каким оно должно было быть.

А за окном барака, в предрассветной мгле, уже готовились к выезду на полигон тягачи с платформой. На ней, укутанный брезентом, бугрился силуэт чего-то массивного, с торчащими жерлами. Завтра начинались испытания «Громовержца». Завтра его мечта должна была убивать.

Глава 4: Искры Громовержца

Полигон «Молот» был не просто испытательной площадкой. Это был открытый рубец на теле земли, незаживающая язва прогресса. Тысячи взрывов, выстрелов, энергетических разрядов спекали глинистую почву в сплошное поле красно-коричневого стекла, которое крошилось под сапогами с жутким хрустом и дымилось под низким, свинцовым небом. Воздух был густым ядом: едкая сера от пороха, металлический привкус озонированной пыли, сладковатый смрад горелой изоляции и резины – смесь, въедавшаяся в легкие и одежду. В эпицентре этого индустриального чистилища, как жертвенный алтарь, возвышался «Громовержец».

Чудовище, рожденное гением Элиаса и изувеченное военной прагматикой, казалось живым в своем бронированном уродстве. Громоздкая платформа на массивных гусеницах несла шестигранную башню, в центре которой, за толстыми кварцевыми стеклами и стальными решетками, пульсировало тусклым синим светом кристаллическое «сердце». Оно напоминало запертого в клетке зверя. К нему тянулись кабели толщиной в руку, настоящие удавы из сплетенной стали и меди, шипящие и потрескивающие от перегрузки, распространяя запах горящей эмали. Шесть энергетических стволов, похожих на жерла древних пушек, но лишенных привычных отверстий, были направлены вдаль, на ряды стальных макетов танков и укреплений.

– Стартовая последовательность! Запускай! – рявкнул полковник Рейд. Его голос, высеченный годами командования, не дрогнул. Лицо, изборожденное шрамами, похожими на карту минного поля, оставалось каменной маской. Единственное движение – пальцы в безупречно белой перчатке сжали дугу бинокля до хруста.

Элиас Верн стоял у пульта управления, втиснутого в бронированный бункер в пятидесяти метрах. Экран телеметрии перед ним мигал тревожными желтыми индикаторами – температура периферийных контуров уже на подходе к красной зоне. Он почувствовал, как ладони внутри кожаных перчаток стали липкими. В горле пересохло. Его палец нажал на массивный рычаг запуска с надписью «FULMINIS IGNIS» («Огнь Молнии»).

Сначала – гробовая тишина, настолько густая, что слышалось шипение собственной крови в ушах. Потом – гул. Не звук, а вибрация, низкая, звериная, идущая из самых недр земли. Она заставила задрожать бетонный пол бункера, зазвенели стекла приборов. В ядре «Громовержца» тусклый синий свет вспыхнул ослепительной лазурью, осветив клубящийся дым и пыль вокруг него, как адское сияние. Шесть стволов начали вращаться с жутким, рвущим нервы металлическим скрежетом. Воздух над ними заколебался, исказился.

И «Громовержец» выплюнул смерть.

Не снаряды, не плазму – сгустки чистой, сконцентрированной кинетической энергии, вырванной у кристаллов. Шесть синих комет, оставляющих за собой искаженный след в воздухе. Они достигли мишеней почти мгновенно. Стальные макеты танков не взорвались – они испарились в центре удара. Белое, ослепляющее пламя на миг поглотило их, а когда спало, на месте остались лишь лужи расплавленного, булькающего металла и оплавленные, покореженные остовы по краям. Грунт вокруг спекся в черное стекло. Ударная волна докатилась до бункера, заставив содрогаться стены.

– Мощь! Абсолютная, неумолимая мощь! – восторженно крикнул кто-то из штабистов, сорвавшись с места. Зааплодировали, заглушая рев еще работающих генераторов.

Но Элиас не сводил глаз с экрана. Температура ядра: 98% от критической отметки, за которой – распад кристаллической матрицы. Катастрофа. Он протянул руку к огромному красному тумблеру аварийного останова. Его пальцы дрожали.

– Второй залп! По движущимся целям! Немедленно! – скомандовал Рейд, его ледяной голос перекрыл аплодисменты. Он даже не взглянул на Элиаса, его бинокль был прикован к мишеням-роботам, которые уже выползали из укрытий на рельсах.

– СТОП! Ядро не выдержит! – заорал Элиас, бросаясь к пульту, отталкивая офицера-оператора.

Платформа «Громовержца» с лязгом развернулась, нацеливаясь на новые мишени. Синий свет в его сердце сморщился, сжался в тревожные багровые точки. Послышался нарастающий, визгливый гул – звук материи, рвущейся под насилием. Индикаторы залились кроваво-красным.

Взрыв.

Это был не грохот. Это был удар в солнечное сплетение мироздания. Воздух сгустился в твердую стену, обрушившуюся на бункер. Окна с пуленепробиваемыми стеклами вылетели внутрь осколками, как конфетти. Элиаса отшвырнуло назад, как тряпичную куклу. Он ударился спиной о холодную металлическую стену, мир на миг погрузился в немое черно-белое мельтешение, в ушах завыл пронзительный звон. Сквозь него пробились вопли. Дым. Едкий, черный, удушающий дым, пахнущий горелым кристаллом и расплавленной сталью.

Он встал, шатаясь, вытирая кровь с разбитой губы. Сквозь дымовую завесу на полигоне виднелся «Громовержец». Один из шести стволов был оторван у основания, как лепесток адского цветка, и воткнут в землю всего в метре от места, где стоял полковник Рейд. Сталь дымилась, раскаленная докрасна. Само чудовище замерло, окутанное клубящимся ядовитым дымом. Из развороченного корпуса башни сочилась сине-фиолетовая, флуоресцирующая жидкость – охлаждающий электролит, теперь смертельный яд.

Рейд поднялся с земли, отряхивая мундир с безупречной выправкой. На его щеке кровоточила царапина от осколка. Он подошел к краю бункера, глядя на дымящиеся руины своего оружия. Его лицо оставалось непроницаемым.

– Девяносто шесть процентов эффективности разрушения первичных целей, – произнес он голосом, холодным, как скальпель из жидкого азота. – Неплохо. Но не идеально. – Он повернулся к Элиасу. Его глаза, цвета промерзшей стали, впились в него. – Доведи до ста. За месяц. – Он указал белой перчаткой на носилки, мимо которых проходили санитары. На них лежал капитан с окровавленной повязкой на животе и пустым, шоковым взглядом. – И чтобы эта штука перестала калечить моих офицеров. Иначе следующий тест… – Рейд сделал паузу, – …будешь проводить ты, Верн. Лично. В кабине управления. Без брони. Ясны перспективы?

Кабинет Элиаса в казарме «Чудовищ» был крошечной железной клеткой, пропитанной вечным запахом машинного масла, пота и отчаяния. Железный стол был завален чертежами «Громовержца», испещренными злыми красными пометками Рейда и Вейсса. Когда он вошел, там уже ждал Незнакомец.

Человек в мундире. Но это была не армейская форма. Ткань – абсолютно черная, матовая, поглощающая свет так, что контуры фигуры казались размытыми, неестественными. Ни погон, ни знаков различия, ни даже пуговиц – только гладкая, зловещая оболочка. Лицо – узкое, бледное, как у трупа, вымытого формалином. Тонкие, бескровные губы. И глаза. Глаза цвета мокрого асфальта, лишенные блеска, как у глубоководной рыбы. Они изучали Элиаса, медленно, методично, без тени человеческой теплоты, как энтомолог рассматривает редкий, ядовитый экземпляр.

– Комиссар Вейсс, – представился он. Голос – шелест сухих крыльев ночной бабочки. Никакого рукопожатия. – Технический Орден Семи Зубьев. Ваши эксперименты с кристаллической энергией… вызывают значительный интерес.

Он положил на стол перед Элиасом тонкую папку. Внутри – графики. Кривые КПД, градиенты температуры, диаграммы стабильности кристаллической решетки под нагрузкой… Все с полигона «Молот». Все о «Громовержце».

– Однако, стабильность под боевой нагрузкой… – Костлявый палец с необычно длинным ногтем ткнул в цифру: 72.3%. – …оставляет желать лучшего. Неприемлемо для оружия стратегического значения. Орден требует детализированных отчетов. О каждом тестовом пуске. О каждой, даже самой незначительной, модификации. – Глаза Вейсса сузились. – Лично. Мне. Еженедельно.

Из портфеля, такого же черного и безликого, как его одежда, Вейсс извлек предмет. Медный цилиндр длиной с предплечье, покрытый сложной, почти художественной резьбой и увенчанный герметичными клапанами сложной конструкции. Он был холодным и неожиданно тяжелым.

– «Регистратор Ордена Семи Зубьев», – прошипел Вейсс. – Подключается напрямую к первичному контуру ядра «Громовержца». Через магистраль охлаждающего электролита. – Его палец скользнул по резьбе. – Все данные: телеметрия, энергетические потоки, квантовые колебания кристаллической матрицы, даже… побочные эмиссии – записываются и шифрованным каналом передаются в наши центральные архивы. – Его глаза, казалось, стали еще чернее. – Попытка отключить, физически повредить или программно обмануть этот прибор… – Пауза повисла, как петля. – …расценивается Орденом как государственная измена высшей степени. Со всеми вытекающими… перспективами. Установите его сегодня. До заката.

Он исчез так же бесшумно, как материализовался, не оставив даже колебания воздуха.

Элиас дождался, пока эхо шагов не растворилось в гулком коридоре. Взял холодный цилиндр. Его пальцы, дрожа не от страха, а от ярости, нашли скрытые защелки – микроскопические выступы, замаскированные под часть орнамента. С помощью тончайшей отвертки из дедовского набора (та, что с алмазным наконечником) он вскрыл корпус.

Внутри, среди миниатюрных шестеренок из белого металла, вибрирующих пружинок-датчиков и сплетения тончайших кварцевых нитей-проводников, мерцал кристалл. Небольшой, размером с фалангу пальца, но… Чистый. Совершенно прозрачный, без единой трещины или пузырька. С тем самым глубоким, живым, лазурным свечением изнутри, которое он видел лишь раз – в лаборатории B-7, на образцах доктора Вейна. Не армейская подделка, напичканная едкими стабилизаторами для кратковременной мощности. Настоящий. Первосортный голубой кварц.

Они не просто следят за машиной… Они следят за МНОЙ. За моими методиками. За тем, как я заставляю кристаллы работать. За моими знаниями Вейна.

Заброшенный ангар №7, прозванный «Склепом», стал их тайным убежищем. Ржавые фермы перекрытий, как ребра гигантского скелета, терялись в непроглядной тьме под высоким потолком. Воздух был спертым, пах пылью веков, плесенью и слабым, но едким озоном от старой проводки. На верстаке, освещенном лишь колеблющимся пламенем коптилки (опасность пожара была меньше риска быть обнаруженными), стояла «Росинка».

– Армейские кварцы – шлак, – хрипел лейтенант Брик, подавая Элиасу паяльник с тонким жалом. Его лицо в неровном свете пламени казалось еще более изуродованным, рельеф шрамов подчеркивал тени. – Их пичкают этими едкими стабилизаторами на основе ртути и мышьяка. Горят ярко? Еще бы! Но… – Он щелкнул ногтем по синему осколку размером с монету, лежавшему на столе. Камень треснул с тихим звоном, как хрусталь. – Ломкие. Как сухое дерево. Десять циклов на пределе – и в пыль. Взорвутся раньше, чем враг почует жар. Убийцы. Для операторов и для себя.

Элиас молча достал из внутреннего кармана другой кристалл – крошечный, аккуратно извлеченный из «Регистратора» во время «плановой диагностики». Чистый. Без трещин. Его внутреннее свечение было мягким, глубоким, живым.

Брик присвистнул, поднося камень к пламени коптилки. Свет внутри пульсировал в такт его собственному дыханию.

– Чистый. Настоящий. Первый сорт. Как в твоих академических фантазиях. – Он бросил тяжелый взгляд на Элиаса. – Орден держит лучшее… для шпионажа. Для контроля. А солдатам в зубы – суррогат. Радиация и смерть.

Элиас осторожно, словно драгоценность, вставил кристалл в центральное гнездо «Росинки». Устройство не было похоже на лампу. Это был сложный агрегат размером с футбольный мяч: медные спирали, намотанные на керамический сердечник, сетка миниатюрных конденсаторов, хитроумная система фокусирующих линз из отполированного кварца вместо простого стекла. Не для убийства. Для созидания.

– Попытка номер двенадцать, – пробормотал Элиас, замыкая последний контакт тихим щелчком выключателя собственной конструкции.

Кристалл вспыхнул. Но не ослепительным, агрессивным синим, как у «Громовержца». Теплым, золотисто-белым светом, похожим на первый луч солнца после долгой ночи. Свет наполнил устройство изнутри и мягким, ровным лучом ударил вверх, рассеивая тьму под фермами потолка. Ни гула, ни вибрации, ни запаха гари. Только тихий, едва слышный, успокаивающий гул, как у спящего котенка. Свет был… добрым.

– Черт возьми… – прошептал Брик, зачарованно глядя на «Росинку». Его единственный глаз отражал теплый луч. – Оно же… просто работает. Без грома. Без ярости. Без… разрушения. Как…

Внезапно – Шаги. Твердые, мерные, неспешные. По бетонной площадке перед огромными воротами ангара. Не тяжелый шаг капрала, не крадущаяся поступь Вейсса. Другие. Незнакомые. Целеустремленные.

Они мгновенно погасили коптилку. Элиас накрыл «Росинку» куском плотной мешковины, погасив чудесный свет, оставив лишь тусклое свечение кристалла, пробивающееся сквозь ткань. Прижался к холодной, ржавой стене ангара. Сердце колотилось, как молот в кузнице. В щель под огромными воротами мелькнула полоска света от мощного фонаря… и силуэт. Высокий, в длинном, струящемся плаще, не по форме. На мгновение свет блеснул на чем-то у пояса – не пистолет, не меч. Сложный инструмент? Прибор? Затем свет сместился, шаги удалились, затихли.

– Кто это, черт возьми? – выдохнул Брик в кромешной тьме, его голос был хриплым от напряжения. – Не Вейсс… Не армейские…

– Не знаю, – ответил Элиас, ощущая ледяную дрожь по спине. – Но он знал, где искать. И явно не друг.

Последующие дни стали каторгой на грани срыва. Элиас разрывался между четырьмя фронтами:

Ремонт Чудовища: Руководство поспешным восстановлением «Громовержца» под неусыпным взором людей Вейсса, которые теперь как тени следовали за ним по полигону и мастерским. Их глаза – холодные, оценивающие.

Ложь Ордену: Изощренная фальсификация отчетов для «Регистратора». Он втискивал в прибор искусственные данные о «нестабильности матрицы», «прогрессирующем падении КПД», «необходимости фундаментальных пересчетов и длительных ресурсоемких доработок». Каждая поддельная цифра – шаг по канату над пропастью государственной измены.

Кража Света: Ювелирное извлечение чистых кварцев из «Регистратора» во время «профилактических осмотров». Замена их менее ценными, треснувшими армейскими осколками, которые Брик добывал из списанных блоков питания с риском для жизни. Каждая кража – возможность расстрела.

Тайное Саботаж: Подмешивание мелкодисперсной соли в охлаждающий электролит «Громовержца», вызывающее ускоренную коррозию и ложные сигналы датчиков перегрева. Микроскопическая подкрутка калибровочных винтов оптических прицелов на доли градуса, гарантирующая «случайный» промах на предельных дистанциях. Постоянный риск разоблачения.

Но ночи… Ночные часы принадлежали «Росинке». В глухом углу своей казармы, за фальшивой панелью, скрывающей нишу в стене, Элиас возился с устройством. Он добился стабильного свечения! Маленький кристалл, не скованный жаждой разрушения, отдавал свою энергию ровным, теплым, почти одушевленным светом. Светом, который не слепил, не жёг, а лечил душу. При этом свете он читал уцелевшие страницы трактата Вейна, чертил эскизы мирного применения кристаллов – компактные генераторы для освещения бедных кварталов, эффективные насосы для чистой воды, двигатели для воздушных такси…

Этот хрупкий островок надежды просуществовал тридцать семь секунд.

Тихий, но отчетливый ЩЕЛЧОК, похожий на ломающуюся кость. Свет «Росинки» погас, как угасшая звезда. Элиас с трепетом вытащил кристалл. Сквозь его еще теплую, прозрачную толщу зияла черная, паутинообразная трещина. Он сжал осколки в кулаке, ощущая, как острые края впиваются в ладонь, смешивая боль с гневом и горьким отчаянием. Почему?! Почему они разрушаются, когда служат не разрушению, а свету?!

И тут, как удар молнии в сознание, всплыли строки из запретных, полуистлевших записей Альберта Вейна, найденных в архивах Академии (Глава 2), строки, которые он тогда счел мистическим бредом:

«Голубые кварцы суть не батареи, но резонаторы Воли. Энергия их – отражение намерения оператора. Насилие, страх, жажда разрушения – калечат их тонкую структуру, делают ломкими, ненасытными, взрывоопасными. Жажда жизни, созидания, света – питает их силу, но… требует абсолютной чистоты сердца и ясности цели, столь редкой в нашем раздираемом противоречиями мире. Осторожно, ибо кристалл отражает истину владельца. Он лжет лишь тому, кто лжет себе самому».

Элиас смотрел на мертвые осколки в своей окровавленной ладони. Значит, я лгу себе? Или… мир вокруг слишком грязен, слишком пропитан ложью и насилием, чтобы выдержать чистый свет?

– Верн! Немедленно к выходу! Комиссар Вейсс. Приказ. Срочно. – Капрал с механической рукой стоял в дверях казармы, его лицо было каменным, но в глазах мелькнуло что-то… похожее на жалость.

Кабинет Вейсса в штабном крыле Ордена Семи Зубьев был воплощением аскетичного ужаса: голые стальные стены, холодный пол, металлический стол и один стул. Ни ковра, ни картин, ни личных вещей. Только сейф, вмурованный в стену, с массивной дверью, испещренной непонятными символами. На столе лежал чертеж.

Элиас похолодел. Это был схематичный, но узнаваемый эскиз «Росинки». Неполный, без ключевых элементов схемы стабилизации… но суть была ясна. Начертано уверенной, профессиональной рукой. Не его. Тот, в плаще?

Вейсс сидел за столом, кончики его длинных пальцев сложены домиком. Его тонкие губы растянулись в ледяной, беззубой улыбке.

– Интригующая… игрушка, юный Верн. Поистине… гуманное применение кристаллической энергии. Неожиданно. Просветляюще. – Он встал, бесшумно подошел к сейфу. Его пальцы быстро, точно пробежали по кодовым клавишам. Дверь открылась без звука. – Орден… мог бы проявить определенную… снисходительность. Закрыть глаза на этот ваш… технический досуг.

Из недр сейфа он извлек предмет, завернутый в черный бархат. Ткань соскользнула, открыв взору артефакт.

Бронзовый диск, размером с десертную тарелку. По его краю шли сложные, незнакомые Элиасу руны, будто выгравированные не рукой человека, а лучом энергии. В центре диска, в идеально подогнанной выемке, сиял крупный голубой кварц. Но не просто кварц. Он был абсолютно чистым, без единого изъяна, и светился изнутри не статичным светом, а пульсирующим, живым сиянием, переливающимся всеми оттенками синего и фиолетового. Это был тот самый артефакт, изображение которого он видел в архиве Дирка! «Ключ Вейна»!

– Это – «Ключ», – прошептал Вейсс, и в его безжизненном голосе впервые прозвучали нотки чего-то иного – лихорадочной страсти, почти религиозного трепета. – Он не просто артефакт. Он… врата. Врата в реальности, где законы физики… податливы. Где кристаллы не просто резонируют – они поют симфонии энергии. – Он повернулся к Элиасу, его глаза стали абсолютно черными, бездонными. – Но «Ключ» спит. Ему нужен толчок. Мощь. Чистая, неискаженная мощь. Та, что способен дать только… «Громовержец», модифицированный вами под его уникальные резонансные частоты.

Он положил пульсирующий «Ключ» рядом с чертежом «Росинки». Контраст был жутким: символ надежды и символ неведомой бездны.

– Помогите нам зарядить Ключ. Проведите первый пробный запуск портала… – Вейсс наклонился чуть ближе. Его дыхание пахло… ничем. Полной пустотой. – …и ваша «Росинка» останется вашей маленькой тайной. Орден даже… предоставит вам чистые кристаллы для ваших опытов. – Пауза стала ледяной. – Откажетесь… – Взгляд скользнул по чертежу «Росинки», потом впился в глаза Элиаса. – Измена. Утайка стратегических технологий. Расстрел. Ваше имя – грязь на века. Ваш отец… – Он сделал едва заметный жест рукой. – …разделит вашу участь. Гильдия Механиков не защитит предателя.

За окном погас последний уличный фонарь в казарменном городке. Снег валил густыми, тяжелыми хлопьями, быстро погребая грязь и металл полигона под белым, безмолвным саваном. В комнате оставался только пульсирующий свет «Ключа», отбрасывающий на голые стены странные, пляшущие, словно живые, тени, и ледяной, нечеловеческий взгляд Вейсса.

Темнота сгущалась, становясь осязаемой, вязкой. Ловушка захлопнулась. Бездна зияла у ног.

– Когда? – спросил Элиас, и его собственный голос прозвучал плоским, лишенным эмоций эхом.

– Через три дня. Полигон «Молот». Будьте готовы. – Вейсс повернулся к окну, к падающему снегу. Его силуэт сливался с тьмой. – Ибо бездна не спит, механик. И она взыскует ключа. Отказать ей вы не властны.

Элиас вышел в холодный, пропитанный запахом угля и снега коридор. Воздух обжег легкие. Он разжал кулак. На ладони, смешавшись с запекшейся кровью от осколков «Росинки», лежали крошечные, все еще теплые осколки чистого кварца. Они мерцали последним, угасающим светом. Игра в кошки-мышки закончилась. Начиналась игра на выживание. С бездной. И с Орденом.

Глава 5: Путь наемника

Дым над полигоном «Молот» был не просто дымом. Он был воплощением катастрофы, вязкой и едкой субстанцией, въевшейся в самую материю этого места. Три дня он не рассеивался, затягивая горизонт грязно-серым саваном, пропитывая шинели солдат горечью, оседая на латунных портсигарах офицеров, заползая в легкие всех, кто осмеливался дышать полной грудью, оставляя на языке привкус пепла и расплавленного металла. Он был памятником, скорбным и ядовитым, воздвигнутым над руинами надежд и амбиций Ордена Семи Зубьев.

В центре этого адского пейзажа, как гигантский мертвый зверь, лежал «Громовержец». Колоссальная машина войны, некогда грозная и совершенная в своей механической мощи, теперь представляла собой лишь груду искорёженного, оплавленного металла. Его броня, способная выдержать прямой удар полевой пушки, была разорвана изнутри, словно бумага. Из центральной раны – зияющей дыры, где некогда пульсировало сердце кристаллического реактора – сочилась, пульсируя слабыми вспышками, сине-фиолетовая жижа. Это была не просто охлаждающая жидкость или масло. Это была кровь. Кровь уникальных, нестабильных кварцев, выплавленных по чертежам доктора Вейна, кристаллов, чья энергия должна была открыть врата в иные миры, а не стать топливом для самоуничтожения. Жижа медленно растекалась по обугленному грунту, шипя и испуская мелкие, ядовитые пузырьки, оставляя после себя стекловидные, мертвенно-сиреневые дорожки.

Среди хаоса обломков, под слоем шлака и пепла, нашли обгоревший механический протез. Сложный агрегат из полированной стали и титана, некогда ловко заменявший лейтенанту Брику правую руку от локтя, теперь был почерневшим, деформированным уродцем. Опознать самого Брика не удалось – слишком мало осталось от человека, слишком много отдала стихия огня. Лишь жетон, найденный рядом, пробитый осколком и покрытый копотью, но с различимым номером и фамилией, безжалостно подтвердил: один из лучших механиков корпуса, человек, чья вера в прогресс была столь же крепка, как сталь его протеза, стал топливом для катастрофы. Пепел на ветру.

Суд был коротким, как выстрел. Не трибунал под сводами зала с гербами, а скорый и грязный разбор полётов в кабинете полковника Рейда. Помещение было затянуто сигарным смогом, густым и сладковато-удушливым, смешивающимся с запахом дорогого коньяка и леденящим холодом вины. Полковник Рейд, его лицо, обычно красное от гнева или выпивки, сейчас было землисто-серым, сидел за массивным дубовым столом, заваленным бумагами. Его пальцы, толстые и сильные, нервно барабанили по полированной поверхности.

В углу, неподвижный, как изваяние скорби и ярости, высеченное из мрамора, стоял комиссар Ордена Вейсс. Его черный мундир без единой складки, серебряные шевроны и холодные, как лезвия скальпеля, глаза казались инородным телом в этой обстановке. В его руках, закованных в черные перчатки из тончайшей кожи, он держал медный цилиндр «Регистратора». Устройство, призванное фиксировать каждый параметр эксперимента, каждую искру энергии, было целым внешне, но мертвым внутри. Его кварцевое «сердце» – сложный кристаллический процессор – было темным, безжизненным. Оно потухло в самый момент разрыва портала, унеся с собой последние, возможно, спасительные данные о том, что же пошло не так.

– Саботаж, – вынес вердикт Рейд, его голос, обычно громовой, сейчас был хриплым и усталым. Он ткнул пальцем в рапорт перед собой, словно протыкая им невидимого врага. – Намеренный, продуманный срыв испытаний Ключа Вейна. Гибель ценного персонала. Утрата стратегического артефакта, равной которому нет в арсеналах королевства. – Он поднял глаза, тяжелые, налитые кровью, и уставился на Элиаса. – И все это по твоей вине, Верн. По твоей руке.

Элиас стоял по стойке смирно у стены, спиной к запотевшему окну, за которым клубился все тот же проклятый дым «Молота». Он не смотрел ни на Рейда, ни на Вейсса. Его взгляд был устремлен в серую муть за стеклом, но видел он не ее. Он видел лицо Брика в последний момент перед активацией – сосредоточенное, уверенное. Видел, как его рука, настоящая, живая, лежала на пульте управления резервными системами. Видел, как тот кивнул ему, Элиасу: «Готово. Давай, гений, покажи им!». И он показал. Не то, что они ждали.

Он знает, – пронеслось в голове Элиаса, холодной, отточенной иглой. Рейд не знает. Но Вейсс… Вейсс знает. Знает, что я подменил стабилизированные кристаллы в реакторе «Громовержца» на те самые, нестабильные армейские кварцы, которые лежали в лаборатории «на всякий случай». Знает, что «Ключ» Вейна активировал портал не потому, что я хотел его зарядить и открыть врата… а потому что я хотел его уничтожить. Стоп. Сжечь. Стереть в пыль вместе с их безумными планами. И Брик… Брик просто оказался слишком близко к эпицентру моей личной войны.

– Расстрел был бы милостью, – прошипел Вейсс, не меняя позы. Его голос был тихим, но каждое слово падало, как капля расплавленного свинца, прожигая тишину. – Быстрой, чистой казнью. Но Орден… – он сделал едва заметную паузу, и в его глазах мелькнуло нечто, похожее на холодное любопытство ученого, рассматривающего редкий, опасный экземпляр, – …Орден ценит ваш ум, Верн. Ваш дар. Как бы извращенно вы его ни применяли. Поэтому вы получите «Почетную отставку».

Он плавным, почти небрежным движением бросил на стол перед Рейдом небольшой предмет. Железная шестерня, чуть больше монеты, тускло блеснула при свете лампы. На ее отполированной поверхности была выгравирована одна-единственная буква: «И». Изгой.

– Пришейте к мундиру, – сказал Вейсс, наконец поворачивая голову и впиваясь взглядом в Элиаса. – К каждому. Каждый, кто увидит этот знак, будет знать: вы – предатель. Отщепенец. Человек, чьи руки запятнаны кровью товарищей и изменой долгу. Вас не возьмут ни в одну респектабельную мастерскую, ни в одну гильдию инженеров. Никто не даст вам кредита, не продаст качественных деталей, не пустит на порог приличного дома. Ваша жизнь, Верн, отныне – жизнь парии. – Он снова сделал паузу, более длинную, на этот раз наполненную ледяным удовлетворением. – Ваш отец… – голос Вейсса смягчился, став почти ласковым, отчего стало только страшнее, – …уже уведомлен о ваших подвигах и почестях, которые вы стяжали.

Холодная волна стыда и ярости захлестнула Элиаса. Отец. Гаррет Верн. Человек чести, мастер своего дела, веривший в порядок, дисциплину и верность долгу. Для него эта шестерня будет страшнее пули.

Три недели Элиас Верн провел в ночлежке «Ржавый Болт». Это было не жилье, а конура, вонючая и тесная, прилепившаяся, как паразит, к стене литейного цеха в самом злачном районе портового Лоренхейма. Воздух здесь был густым коктейлем из едкой гари, раскаленного металла, дешевого самогона, пота и отчаяния. Стены, когда-то выкрашенные в блекло-зеленый цвет, теперь были покрыты слоем вечной сажи и влаги, проступающей изнутри. Сквозь тонкие перегородки доносились кашель, ругань, плач детей, скрип кроватей и звуки, от которых хотелось зажать уши.

Его деньги – скромное армейское выходное пособие – таяли с угрожающей скоростью. Плата за койку, миска мутной баланды в харчевне напротив, самое дешевое пойло, чтобы заглушить горечь во рту и в душе. Но хуже всего была шестерня. Небольшой железный кружок на груди его поношенного армейского кителя, казалось, излучал невидимое, отравляющее поле. Оно предшествовало ему, отталкивая людей, как магнит отталкивает одноименный полюс.

Он пытался. Обходил десятки мастерских – от крохотных лавчонок, где чинили примуса, до солидных артелей, обслуживающих паровозы. Его навыки были бесспорны, руки помнили любое устройство. Но стоило взгляду нанимателя упасть на тусклую железку на груди, как лицо застывало. Иногда с презрением, иногда со страхом, чаще с равнодушным сожалением.

– Извини, парень, – качал головой толстый хозяин мастерской по ремонту паровых тягачей, отводя взгляд. – Видал я таких, с этим… знаком. Не надо мне проблем. Орден не любит, когда их… отбросы, – он сплюнул в жестяную плевательницу, – путаются под ногами у честных людей. Иди своей дорогой.

Он сидел на краешке своей продавленной койки в «Ржавом Болте», глядя на засаленную стену, и слушал грохот молотов из цеха. Звук был ритмичным, мощным, напоминающим биение гигантского металлического сердца. Его собственное сердце стучало глухо и безнадежно. Шестерня «Изгоя» жгла кожу сквозь ткань, как клеймо. Он был мастером, творцом, чей ум мог рождать чудеса механики, а теперь он был никем. Никчемным куском ржавого железа, выброшенным на свалку истории Орденом, которому он посмел перечить. Мысль о том, чтобы снять китель, спрятать знак, была унизительна и бесполезна. Орден знал бы. Всегда знал. А без кителя с остатками армейских нашивок он был бы просто еще одним оборванцем в порту.

Отчаяние, холодное и липкое, начало подбираться к горлу. Оно шептало о темных водах гавани, о том, как легко шагнуть с причала в вечность, утонув в грязной пене вместе с отбросами города. Он сжал кулаки, ногти впиваясь в ладони. Нет. Не так. Он не сдастся. Не им.

И тогда его взгляд упал на вывеску. Криво прибитую к покосившимся, облупленным дверям полуразрушенного склада у самых доков, в квартале, куда даже полиция заглядывала редко и только большими отрядами. Вывеска была из грубого, некрашеного дерева, буквы выжжены неровно, будто пьяной рукой:

«ЩИТ ЛОРЕНХЕЙМА»

Наемники. Конвои. Сложные заказы.

Не спрашиваем – делаем.

В этих словах не было обещаний чести или безопасности. Была грубая, циничная правда. И возможность. Последняя соломинка.

Внутри пахло. Не просто пахло – пахло концентрированной сущностью насилия, пота, риска и дешевой сивухи. Ароматическая бомба из пороховой гари, прогорклого табака, старого дерева, металлической пыли, нестиранных тел и чего-то еще – резкого, животного, как запах хищника в клетке. Свет проникал скудно, сквозь забитые грязью окна под потолком, выхватывая из полумрака груды ящиков, тюков, покрытых брезентом форм, напоминающих орудийные стволы или детали боевых мехов. Воздух вибрировал от приглушенных разговоров, звонкого удара металла о металл где-то в глубине и хриплого смеха.

В центре этого импровизированного арсенала стоял стол. Не просто стол – это была броневая плита, вырезанная, судя по характерным заклепкам и толщине, из люка списанного тяжелого танка «Мамонт». За ним, откинувшись на спинку грубо сколоченного стула, сидела женщина. Капитан Варя.

Ее лицо могло бы быть красивым когда-то, лет двадцать назад. Теперь оно напоминало фарфоровую куклу, упавшую с высокой полки и собранную по кусочкам умелым, но не слишком нежным реставратором. Тонкие шрамы-паутинки расходились от уголков глаз, пересекали скулы, сходились у резко очерченного подбородка. Один шрам, более глубокий и белесый, тянулся от виска почти до угла рта, придавая лицу вечную полуулыбку-полугримасу. Но глаза… Глаза были абсолютно живыми, холодными и острыми, как стальной трос. Они сканировали Элиаса с ног до головы, оценивая, взвешивая, словно рентгеном просвечивая насквозь. Ни страха, ни жалости – только холодный, безжалостный расчет.

На ее мундире – практичной, темно-серой куртке из прочной ткани, лишенной каких-либо знаков отличия, кроме пары нашивок – красовались не ордена. Две железные шестерни. Две буквы «И». Два знака Изгоя, пришитые с вызывающей небрежностью, как трофеи или как вызов.

Элиас остановился перед танковым столом, ощущая на себе взгляды десятка пар глаз из полумрака склада. Мужчины и женщины разного возраста и комплекции, но с одинаково твердыми, ничего не выражающими лицами и привычными движениями рук, лежащих на рукоятях оружия. Здесь пахло смертью, и она была не гостьей, а хозяйкой.

– Верн? – Голос Вари был низким, хрипловатым, пропитанным дымом и командной привычкой. Она взяла толстую, дешевую сигару, торчавшую из массивного пепельницы, сделанной из гильзы снаряда, и затянулась. Дым клубами вырвался из ее ноздрей, окутывая лицо. – Элиас Верн. Бывший вундеркинд Технической Академии. Бывший главный механик «Чудовищ» из инженерного корпуса. Бывший… – она кивнула в сторону его груди, – …владелец вот этой милой безделушки. Знаю про твой «Громовержец». Знаю про Орден. Знаю про тот бардак на «Молоте».

Она протянула руку, обтянутую в потертую кожаную перчатку, и ткнула пеплом сигары прямо в его шестерню. Угольки рассыпались, оседая на груди его кителя.

– У нас таких, – она обвела рукой с сигарой склад, – полно. Отставники, неудачники, те, кому система наступила на горло. Здесь ценится не прошлое, а то, что ты можешь сломать… – ее губы растянулись в подобие улыбки, обнажив крепкие, слегка пожелтевшие зубы, – …или починить. Здесь и сейчас. Умеешь работать руками, мозг на месте – будешь есть. Провинишься – вылетишь в трубу. Предашь – пристрелю сама, сэкономив патрон. Понял, механик?

Элиас кивнул, не отводя взгляда от ее стальных глаз. Здесь не было места лжи или позерству. Только факты.

– Понял, капитан.

– Отлично. – Варя швырнула ему под ноги тяжелый, покрытый ржавчиной и въевшейся грязью ящик с инструментами. Крышка с грохотом отскочила, обнажив хаотичное нагромождение гаечных ключей, отверток, пассатижей, напильников – старых, видавших виды, но крепких и готовых к работе. Вслед за ящиком на стол с глухим стуком лег тяжелый ключ, похожий на ключ от ворот ада. – Мастерская номер три. Сарай за углом. Там есть хлам. Твое резюме – то, что ты выжил там, где другие сгорели. Докажи, что можешь сделать что-то полезное из этого дерьма. Зарплата – процент с контракта. Убьют – похороним за наш счет. Предашь – пристрелю сама. Добро пожаловать в «Щит», механик.

Мастерская №3 действительно была сараем. Большим, полутемным, пропахшим маслом, окислами, пылью и чем-то сладковато-трупным – возможно, остатками органической изоляции или смазки в разбитых агрегатах. И она была завалена. Завалена до самого потолка хламом, который, казалось, собрали со всех свалок и полей сражений Лоренхейма.

Здесь были остовы боевых мехов – многотонных человекоподобных машин, ставших жертвами мин, артиллерии или просто времени. Их стальные скелеты торчали из груд металлолома, как кости доисторических ящеров. Спирали разорванных гусениц, пробитые башни легких танков, искорёженные пулеметные турели, кучи перепутанной колючей проволоки. Ящики с тревожными надписями «Опасно! Мины!» или «Взрывоопасно! Нитроглицерин!» служили импровизированными стульями или подставками. В углу темнела груда проржавевших экзоскелетов – каркасов усиления для пехотинцев, некоторые еще сохранили следы засохшей, темной краски или… других субстанций.

Элиас окинул взглядом это царство хаоса и разрушения. Не мастерская, а свалка военных кошмаров. И это было его новым домом. Его царством. Его вызовом.

Работа в «Щите» была адским танцем на лезвии ножа. Заказы приходили срочные, смертельно опасные, а клиенты – оружейные бароны, контрабандисты, политические фракции, нуждающиеся в «неофициальном» вооружении – платили хорошо, но были капризны и беспощадны к просрочкам или браку. Элиас погрузился в грохот, искры и запах паяльника с фанатизмом человека, которому нечего терять.

Броневики с пробоинами от энергетических копий: Он латал дыры, в которые мог пролезть человек, вырезая заплаты из брони списанных мехов, варил толстые швы автогеном, восстанавливал гидравлику разорванных рулевых тяг. Каждый восстановленный «Фаэтон» или «Скарабей» означал проценты, которые могли удержать его от голодной смерти еще на неделю.

Модернизация экзоскелетов: Громилы «Щита», вроде двухметрового увальня по кличке «Молот», требовали силы. Элиас брал старые, изношенные каркасы и вживлял в них дополнительную гидравлику, усиливая рычаги, наращивая мощность сервоприводов. Его экзоскелеты позволяли сгибать стальную арматуру, как прутик, выламывать двери сейфов, выдерживать удары, ломающие кости обычному человеку. Молот, испытывая один такой агрегат, согнул стальную двутавровую балку толщиной в руку, как соломинку, и заревел от восторга, похожего на ярость: «Чувствую, будто дракона держу за хвост!»

Изобретения: Но Элиас не был просто ремонтником. Его ум, скованный рамками военных заказов и запретов Ордена, наконец получил выход. Пусть извращенный, пусть направленный на разрушение, но это было творчество. Его первым детищем для наемников стали «Жуки».

«Жуки» были неказисты с виду. Бронированные шары размером с мужской кулак, отлитые из дешевого, но прочного сплава, с шестью короткими, цепкими стальными лапками. Внутри – сложная механика, пружины, катушки индуктивности, бикфордов шнур и кассетная начинка из мелкой шрапнели и термита.

Их тактика была проста и эффективна:

Зарывание: По команде (радиосигнал или часовой механизм) «Жуки» зарывались в грунт у дороги, маскируясь под камень или кочку.

Опутывание: Когда цель (грузовик, броневик, даже легкий танк) приближалась, они выстреливали тугую, почти невидимую сеть из сверхпрочных углеволоконных нитей. Сеть опутывала колеса или гусеницы, мгновенно останавливая транспорт.

Уничтожение: Доли секунды спустя следовал взрыв кассетного заряда. Не громкий, но убийственно эффективный. Термит прожигал тонкое днище, шрапнель превращала салон или кузов в решето.

Их первое боевое применение – засада на конвой оружейных баронов, везших партию кристаллических усилителей для энергетических пушек. «Жуки» выползли из-под песка, как стая механических скорпионов. Сеть опутала ведущий грузовик с шипением разрезанной резины. Взрыв был не оглушительным, а скорее глухим хлопком, но ведущий грузовик осел на развороченное днище, превратившись в пылающую ловушку для экипажа. Варя, наблюдая в прицел своей длинноствольной винтовки с кристаллическим наконечником, усмехнулась, ее голос прозвучал в наушнике Элиаса хрипловато и одобрительно: «Красиво, механик. Точно. Гораздо тише пушек и куда грязнее. Понравятся клиентам».

Но настоящим прорывом, вызвавшим ажиотаж среди наемников и холодную ярость у Вари (потому что это грозило ее людям), стал «Кривошип». Это была дерзкая, почти безумная модификация стандартного кристаллического двигателя, использовавшегося в экзоскелетах и легкой технике. Элиас использовал украденные у Ордена знания о резонансных частотах кварца и… те самые нестабильные армейские кристаллы, оставшиеся у него с «Молота». Он перестроил схему подачи энергии, усилил охлаждение (но лишь номинально) и создал двигатель, выдающий чудовищную, запредельную мощность. Экзоскелет с «Кривошипом» делал носителя почти неуязвимым в ближнем бою, позволял прыгать на высоту второго этажа, бить с силой парового молота.

Наемники обожали его. «Чувствую силу титана!» – орал Молот, испытывая прототип. Он согнул стальную балку, как соломинку, разбил кувалдой бетонную плиту. Но «Кривошип» был на грани. Он гудел, как разъяренный шершень, вибрировал, нагревался докрасна. Через час непрерывной работы на пределе двигатель взорвался. Не как «Громовержец», а локально, но с ужасающими последствиями. Гидравлическая жидкость, раскаленные осколки кристалла и металла. Молот взревел от нечеловеческой боли, отдергивая окровавленную культю там, где секунду назад была его механизированная рука (та самая, усиленная Элиасом).

Варя подошла к месту происшествия, ее лицо было каменным. Она не сказала ни слова упрека. Просто бросила Элиасу под ноги окровавленную, погнутую шестерню от снесенного протеза Молота.

– Следующий сделаешь надежнее, – ее голос был тихим, но в нем звенела сталь. – Или будешь чинить Молота лично. По кусочкам. Понял, гений?

Элиас поднял окровавленную шестерню. Она была теплой и липкой. Цена его гения. Цена выживания в мире «Щита». Он кивнул, сжимая железку в кулаке до побеления костяшек.

– Понял, капитан. Надежнее.

Контракт пришел из Глубин. Так называли мертвые земли на самой границе королевства Лоренхейм – обширную, выжженную пустошь, где ветер выл среди руин древних цивилизаций, чьи имена и назначение были давно забыты. Место, где карты лгали, компас плясал, а реальность истончалась, как дым над «Молотом». Заказ был передан через зашифрованную цепочку посредников, оплата – авансом, золотыми слитками без клейма. Анонимность клиента была абсолютной, что само по себе кричало об опасности.

Варя собрала команду в своем «танковом» кабинете. Воздух был густ от табачного дыма и напряжения. Помимо Элиаса, были Молот – теперь с массивным гидравлическим протезом вместо потерянной руки, издававшим тихое шипение при каждом движении; «Тень» – худощавый мужчина с бесцветными глазами и руками, никогда не покидающими рукояти парных кинжалов; и «Снайпер» – женщина с бесстрастным лицом и винтовкой длиннее ее собственного роста, разобранной и лежащей на коленях в масляной тряпице.

– Карта, – Варя швырнула на броневой стол свернутый в трубку лист пергамента, пожелтевший от времени. Он развернулся с сухим шелестом, обнажив схему, испещренную угловатыми, неестественными знаками, напоминающими застывшие молнии или трещины в стекле. – Заброшенный храм Культа Звездных Клинков. Глубины. Там, по слухам, лежит «Сердце Аэндориса» – артефакт, дарующий неуязвимость. Наш клиент хочет его. Очень хочет. Цена – такая, что можно купить пол-Лоренхейма и не заметить.

Элиас наклонился над картой. Знаки были чужими, но в их геометрии угадывалась жесткая логика, нечеловеческая точность линий. Его пальцы невольно коснулись холодной железки «Изгоя» на груди. «Сердце Аэндориса»… Звучало как сказка для детей. Но клиент платил не сказками.

– Культ Звездных Клинков? – нахмурился Элиас, ощущая знакомый холодок предчувствия вдоль позвоночника. – Это же древние. Древнее империй. Их технологии… – он провел пальцем по странным символам, – это не механика. Это не паровые двигатели и не кристаллы Ордена. Это…

– Магия? – Варя усмехнулась, выпустив кольцо дыма. Она подняла с пола ржавый гаечный ключ, валявшийся у ножки стола, и бросила его обратно с глухим стуком. – Для нас разницы нет, механик. Горит, стреляет, взрывается – значит, техника. Ты едешь с группой. Твоя задача – открывать двери, нейтрализовать ловушки. И сканировать все, что похоже на артефакт или несет в себе энергию. – Она пристально посмотрела на него. – Доля с продажи – не просто деньги. Твоя новая мастерская. Настоящая. Со стенами, крышей, новыми станками. Не этот вонючий сарай. Понял?

Новая мастерская. Мысль ударила, как током. Место, где можно творить без оглядки на Орден, без страха, что взрыв «Кривошипа» убьет очередного Молота. Место, где знак «Изгоя» может стать просто куском железа, а не клеймом. Элиас кивнул, сжав челюсти. Риск был чудовищным. Глубины не прощали ошибок. Но альтернатива – вечная жизнь в «Ржавом Болте» или под танковым столом Вари.

– Понял, капитан. Откроем двери.

Путь занял пять дней. Они покинули коптящий, грохочущий Лоренхейм на рассвете, когда первые паровозы только начинали свистеть на сортировочных станциях. Их транспортом стал «Скорпион» – бронированная громадина на широких, шарнирных электрических гусеницах, еще одно детище Элиаса, созданное из списанных узлов и его инженерной ярости.

«Скорпион» не ревел, как паровые машины. Он двигался почти бесшумно, лишь с тихим гудением мощных электромоторов и мягким шуршанием гусениц по грунту. Внутри пахло озоном, горячей смазкой и напряженной тишиной. Молот копошился у пулеметной турели, его протез лязгал металлом. «Тень» чистил кинжалы. «Снайпер» собирала свою винтовку с маниакальной точностью. Элиас сидел у пульта управления и сканеров, выведенных из «Регистратора» – мертвого цилиндра Ордена, который он сумел частично оживить для этой миссии. Экран мерцал зеленоватым светом, показывая пустые частотные спектры.

Ландшафт за бронированными иллюминаторами менялся стремительно и пугающе. Буйные пригородные леса сменились холмистыми фермерскими угодьями, затем – вырубками и заброшенными шахтами. Потом начались Пустоши. Сначала это были лишь участки выжженной земли, потом – сплошное море серо-бурой, потрескавшейся глины, усеянное остовами мертвых деревьев, похожих на гигантские кости. Воздух стал сухим, колючим, пахнущим пылью и пеплом. Небо, некогда затянутое дымом Лоренхейма, здесь было огромным и пустым, блекло-голубым куполом, под которым «Скорпион» казался жалким жуком.

На третий день пути сканеры «Регистратора» запищали тревожно. Стрелка компаса завертелась, как угорелая. Воздух за иллюминаторами начал мерцать, словно над раскаленным металлом. Элиас почувствовал легкое покалывание на коже, знакомое по работе с нестабильными кварцами. Его собственные кристаллы в инструментах отозвались глухим нытьем.

– Аномалия, – пробурчал он, регулируя чувствительность сканера. – Геомагнитная буря? Или что-то другое…

– Просто Глубины, механик, – хрипло отозвался Молот, не отрывая глаз от прицела турели. – Здесь все не так. Земля помнит.

На пятый день, когда запасы воды и топлива для генератора «Скорпиона» начали вызывать опасения, руины возникли на горизонте. Сначала как смутная дымка, искаженная маревами. Потом проступили очертания. Это не были руины замка или города. Это был скелет исполинского, чудовищного зверя, вмурованный в камень веков.

Черные базальтовые колонны, гладкие и неестественно прямые, вздымались к небу, будто ребра колосса. Они были оплавлены в странных, несимметричных местах – не от огня, а словно от удара невообразимой силы, растопившей камень, как воск. Между ними зияли провалы, ведущие в непроглядную тьму. Весь комплекс излучал ощущение глубочайшей древности и чужеродной, леденящей логики. Ни орнаментов, ни статуй – только геометрия абсолюта и разрушения.

«Скорпион» замер в сотне метров от ближайшей колонны. Тишина, воцарившаяся после выключения двигателей, была оглушительной. Ни пения птиц, ни стрекота насекомых, ни даже шелеста ветра. Только абсолютная, давящая тишина. И… гул. Тихий, навязчивый, вибрирующий где-то на грани слышимости. Он исходил не из ушей, а словно из костей, из самого мозга. Гудение древней машины, уснувшей, но не умершей. Гудение, необъяснимое с точки зрения механики Лоренхейма.

– Вот он, – прошептала «Снайпер», впервые за весь путь нарушив молчание. Ее пальцы бессознательно сжали приклад винтовки. – Храм. Чертова пасть.

Варя открыла люк. Сухой, мертвый воздух Глубин хлынул внутрь, неся с собой запах камня, пыли и чего-то еще… острого, металлического, как запах озона перед грозой, но безжизненного.

– Группа, на выход, – ее голос прозвучал громко в звенящей тишине. – Элиас – вперед. Сканеры на максимум. Молот – прикрытие. «Тень» – разведка периметра. «Снайпер» – займи позицию, контролируй подходы. – Она посмотрела на Элиаса, ее шрам-улыбка казалась особенно зловещей в тусклом свете Глубин. – Твоя мастерская ждет, механик. Не подведи.

Элиас взял свой модифицированный «Регистратор», превращенный в портативный сканер. Его кварцевое сердце, частично восстановленное, отозвалось на гул храма усиленным нытьем. Он ступил на выжженную землю. Камень под ногами был теплым, несмотря на прохладный воздух. Гул входил в резонанс с кристаллами в его инструментах, заставляя их тихо петь в такт древнему ритму. Он поднял взгляд на черные, оплавленные колонны, на зияющую тьму входа.

Внутри ждали не неуязвимость и богатство. Внутри ждала Иная Наука. И он шагнул ей навстречу, сжимая сканер, на экране которого замерцали первые, незнакомые частоты. Шагнул к своей мастерской, к искуплению, или к новой, более страшной катастрофе. Путь Наемника вел в самое сердце тайны.

Глава 6: Стальные Корни «Верн Индастриз»

Лоренхейм встретил Элиаса Верна не просто дождем. Это был потоп. Потоп липкой, маслянистой сажи, смешанной с кисловатой городской моросью. Она падала с низкого, свинцового неба, затянутого дымом тысяч труб, оседала на плечи, впитывалась в ткань его потрепанного армейского плаща, превращая темно-серую шерсть в черную, глянцево-мерзкую субстанцию. Каждый шаг по мостовой, заляпанной угольной жижей и чем-то неопознаваемо органическим, отдавался глухим чавканьем. Воздух был густым бульоном из гари, перегоревшего масла, гниющей древесины доков и человеческих испарений безнадеги. Но хуже сажи, хуже вони, хуже промозглой сырости были шепоты. Они висели в воздухе, как ядовитый туман, цеплялись за спину, просачивались сквозь шум города. «Изгой…» «Орден клеймит…» «Сжег своих…» Шестерня «Изгоя», тускло поблескивавшая под воротником плаща, жгла кожу на груди Элиаса ярче раскаленной паяльной лампы. Она была маяком позора, видимым каждому, кто осмеливался взглянуть ему в лицо дольше секунды.

Контора маклера Джеббса располагалась в подвале здания, которое когда-то, возможно, было солидным, а теперь кренилось к соседней стене, как пьяный матрос. Внутри пахло концентрированным отчаянием, дешевым табаком, плесенью и пылью веков. Воздух стоял неподвижный, тяжелый. Джеббс сидел за столом, заваленным кипами пожелтевших бумаг. Он был похож на гигантскую, разжиревшую жабу в грязном жилете и мятом цилиндре, который съехал на затылок, открывая лысину, блестевшую потом. Его глаза – маленькие, мутные, цвета дохлой селедки – скользнули по Элиасу без интереса, задержались на шестерне, и в них мелькнуло знакомое сочетание брезгливости и страха.

– «Верн Индастриз»? – Голос Джеббса был хриплым, как скрип не смазанных ворот. Он взял заявку Элиаса – листок дешевой бумаги с коряво набросанным названием и суммой – и постучал по нему пеплом с толстой, вонючей сигары. Пепел рассыпался по чернильным каракулям. – С таким… резюме? – Он кивнул в сторону груди Элиаса. – Орден Семи Зубьев, милейший, не просто клеймит. Он шепчет. На ушко всем банкирам, всем инвесторам, всем владельцам складов и литейных цехов. Кредитов не дадут. Ни копейки. Никому с этим… – он снова кивнул на шестерню, – …на груди. Ваша жизнь здесь, мистер Верн, закончилась на полигоне «Молот». Примите это.

Элиас не опустил взгляд. Он шагнул к столу, его промокшие сапоги оставили грязные следы на потертом ковре. Без единого слова он положил на заляпанную сигарным пеплом и жиром поверхность два предмета.

Осколок Черного Диска. Примерно с ладонь величиной. Он не отражал свет, а, казалось, втягивал его в себя, создавая вокруг холодную, зыбкую тень. Поверхность была гладкой, но испещренной мельчайшими, нечитаемыми письменами, проступавшими лишь под определенным углом. Прикоснуться к нему было как прикоснуться к льдине, вытащенной из могилы вечной мерзлоты. Холод проникал в кости.

Чертеж «Стального Жнеца». Не просто схема. Это было произведение инженерного искусства, выполненное тонкими, уверенными линиями. Изображение компактного, но мощного кристаллического двигателя, адаптированного не для войны, а для мирных буровых установок. Эффективность, указанная в углу, зашкаливала. В десять раз выше лучших армейских аналогов. Доказательство гения, не сломленного клеймом.

– Это не просьба о кредите, – голос Элиаса был тише скрипа ржавых шестерен в стенах дома, но тверже базальтовых плит, на которых стоял Лоренхейм. – Это предложение об инвестиции. Диск – залог. Его стоимость… – он сделал паузу, глядя прямо в рыбьи глаза Джеббса, – …неизмерима. Историками. Магами. Технологами. «Жнец» – доказательство, что я могу создать то, что принесет прибыль. Большую прибыль. Вам. И всем, кто будет рядом у истоков.

Джеббс перевел взгляд с чертежа на диск. Его толстый, потный палец медленно, с опаской, потянулся к черной поверхности. Коснулся. И тут же отдернулся, как от раскаленного железа, с тихим вскриком. Не от физической боли, а от чего-то иного – от ощущения глубинного холода, пустоты, не принадлежащей этому миру. Его мутные глаза сузились до щелочек, в них вспыхнул азарт хищника, учуявшего невероятную добычу.

– Три месяца, – прохрипел он, вытирая палец о жилет. – Процент – сорок годовых. Просрочка хоть на день – диск и все, что ты успеешь наковырять в своей мастерской, – мои. И твое клеймо не спасет тебя от моих коллекторов, Верн. Подписывай.

«Верн Индастриз» родилась не в колыбели, а в гробу. Покосившийся ангар у Свинцовых Доков был последним пристанищем для списанных крановых тележек и ржавых бочек с неизвестным содержимым. Сквозь дыры в прохудившейся крыше капала грязная вода, стены покрывал слой вековой копоти, смешанной с солью, а пол устилали горы металлолома, оставленного предыдущими неудачниками. Воздух был насыщен запахом ржавчины, мазута и безнадеги. Здесь, среди этого хаоса и упадка, должны были взойти стальные корни империи Элиаса Верна.

Ее штат был микроскопичен и, на первый взгляд, безнадежен:

Элиас Верн: Гений-изгой. Инженер с руками, привыкшими творить чудеса из металла и кристаллов, но теперь обожженными клеймом предателя. Его ум был единственным капиталом, а ярость – топливом.

«Кривой» Марвин: Старый токарь, чьи некогда золотые руки теперь дрожали с неумолимым тремором. Уволен с государственного оружейного завода не столько за пьянство (хотя это было), сколько за то, что однажды назвал чертеж главного инженера «детской мазней». Его лицо было изборождено морщинами и прожилками сломанных капилляров, но в глазах, когда он смотрел на станок, еще теплилась искра былого мастерства. Он пришел с единственным ящиком инструментов и бутылкой дешевого бренди «на черный день».

Лира: Глухонемая девчонка-подросток, тенью следовавшая за Элиасом с барахолки у Доков. Худенькая, грязная, с огромными глазами цвета темного дымчатого кварца. Она не говорила, но ее пальцы летали при общении. И главное – ее глаза. Они видели мир иначе. Видели микротрещину в, казалось бы, идеальном слитке металла. Видели несоосность валов, которую не замечал прибор. Видели брак там, где другие видели норму. Она воровала детали, но воровала только нужные и самые качественные. Для нее «Верн Индастриз» стала первым местом, где ее не гнали, а ценили.

Первые недели были каторгой, адской смесью физического изнурения и нервного напряжения. «Стальной Жнец» рождался в муках, как демон из тигля:

Проклятие Кристаллов: Кварцы, украденные Бриком когда-то со свалки Ордена (именно те, что не пошли на «Громовержец»), трескались под нагрузкой, как стекло. Не просто ломались – взрывались, разбрасывая острые, раскаленные осколки, оставляя черные шрамы на стенах и лицах. Каждый взрыв был ударом по бюджету и по нервам Марвина, который крестился и тянулся к своей бутылке.

Слезы Гидравлики: Трубопроводы высокого давления, спаянные Элиасом вручную, потели, затем текли струйками, а под критической нагрузкой рвались с шипящим воплем, окатывая все вокруг маслянистой, горячей жидкостью. Марвин ругался хрипло, вытирая тряпкой лицо.

Визит Тени: На третий день, когда Элиас, перепачканный маслом и сажей, пытался заварить очередную течь, в ангар вошел человек. Высокий, сухой, в безупречно чистом, но скромном сером костюме. На лацкане – маленький значок Ордена Семи Зубьев. Инспектор. Улыбка на его лице была холодной и безжизненной.

– Мистер Верн? – голос был гладким, как масло. – Проверка на соответствие техническим регламентам Ордена. Поступали… сигналы о потенциально опасной деятельности.

Он небрежно кивнул. Из-за его спины выкатился маленький автоматон – латунный паук размером с кошку. Шесть ножек с тонкими щупальцами, на спине – сложный циферблат с вращающимися стрелками и перфолентой. Калькулятор. Машина для поиска формальных несоответствий. Латунный паук застрекотал, пополз по верстаку, его щупальца скользили по чертежам «Жнеца», циферблат лихорадочно вращался, перфолента зашелестела, выдавая ленту с цифрами и кодами.

– Ага, – инспектор подхватил ленту, его улыбка стала шире и острее. – Форма 7-Г, подраздел «Стабилизаторы кристаллического потока». Ваша конструкция… – он ткнул пальцем в чертеж, – …не соответствует требуемым параметрам угла отклонения резонатора. Значительно. Это, мистер Верн, грубое нарушение. Статья 14, параграф 3. Основание для немедленного закрытия… этой лавочки. – Он оглядел ангар с нескрываемым презрением.

Элиас не стал спорить. Он молча подошел к верстаку, где стоял единственный, чудом уцелевший прототип «Жнеца». Включил его. Двигатель взвыл, как раненый зверь, вибрировал, заставляя дребезжать стаканы с болтами на столе, но – не взорвался. Элиас взял стальной прут толщиной в палец и поднес его к выходному патрубку двигателя. Раздалось резкое шипение, как от раскаленного железа, опущенного в воду. Струя сжатого, невидимого, но невероятно горячего пара разрезала прут пополам, как нож масло. Концы запечатались, раскалившись докрасна.

– Форма 7-Г, – голос Элиаса был холоднее льда в порту зимой, – рассчитана на давление в два раза меньшее, чем выдает мой двигатель. Ваш регламент устарел. Как и ваш калькулятор. Лира!

Девчонка, затаившаяся за станком, метнула что-то маленькое и черное. Магнитную руду. Латунный паук завизжал, его ножки затряслись, циферблат завертелся с бешеной скоростью, стрелки заплясали. Инспектор вскрикнул, бросился к своему «чаду», вырывая его из магнитного поля. Его лицо было белым от ярости и страха за дорогую игрушку.

– Через месяц, инспектор, – бросил ему вслед Элиас, гася двигатель, – вы будете мыть сапоги этим паром. Или ваши преемники. Убирайтесь.

Прорыв пришел неожиданно и благодаря Лире. Она наблюдала за очередной партией треснувших кристаллов, которые Элиас в ярости швырнул в ящик с браком. Ее тонкие пальцы перебирали осколки. Потом она схватила Элиаса за рукав, заставив его наклониться, и показала. Не на хаотичные трещины. На узоры. Тонкие, едва заметные линии, пересекающиеся под странными углами, образующие сложные, повторяющиеся фигуры. Почти как… руны. Руны, выгравированные на поверхности Черного Диска!

Элиас схватил лупу. Она была права! Это не было разрушением от перегрузки. Это был… рисунок. Карта напряжения? Ключ к стабильности? Он схватил новый кварц, еще не обработанный. Взял алмазный резец – тончайший, как волос. Рука дрогнула от усталости, но ум был ясен. Он начал гравировать. Не по памяти, а интуитивно, повторяя узор, увиденный на осколках и на диске. Микроскопические бороздки ложились на поверхность кристалла. Марвин, забыв про тремор, затаив дыхание, подавал инструменты. Лира стояла рядом, ее глаза горели.

Они установили кристалл в сердце нового прототипа «Жнеца». Элиас перекрестился – жест, которого не делал со времен детства. Включил. Двигатель вздохнул. Глубокий, ровный гул заполнил ангар. Не вой, не визг – мощное, уверенное бормотание энергии. Стрелки манометров замерли в зеленой зоне. Гидравлика не протекла ни капли. «Стальной Жнец» работал. Ровно. Мощно. Как швейцарские часы. Марвин засмеялся, хрипло и радостно, обнял Лиру. Элиас закрыл глаза. Это была победа. Маленькая. Но его.