Алтарь снов

Пролог: Зов из бездны

1. Звонок

Дежурная часть утопала в полумраке, освещённая лишь тусклым мерцанием мониторов и холодным светом ламп дневного света. Запах застарелого кофе и горелой проводки пропитал воздух, а гул серверов создавал низкий, почти гипнотический фон. Было 2:17 утра, и оперативный дежурный Максим Волков, мужчина лет тридцати с усталыми глазами, почти клевал носом, сидя за своим столом. Ночь тянулась медленно, как патока, и он уже мечтал о конце смены, когда старый телефон с дисковым набором взорвался резким звонком.

Волков вздрогнул, его рука метнулась к трубке. «Дежурная часть, Волков», – рявкнул он, ожидая очередного пьяного или шутника. Но голос на другом конце был не таким. Это был мальчик, совсем юный, его слова дрожали, словно их вырывали из горла клещами.

– Помогите… пожалуйста… – голос был хриплым, надломленным, будто каждое слово стоило ему жизни. – Мне страшно… Нам всем страшно…

Волков напрягся, его пальцы сжали трубку. «Назови себя, парень. Где ты?» – спросил он, стараясь звучать спокойно, но в груди уже рос ком тревоги.

– Солнечный дом… – мальчик задохнулся, его дыхание стало тяжёлым, как у загнанного зверя. – Он… они кладут нас в капсулы по очереди. Каждую ночь. Я не хочу туда… Я боюсь…

– Какие капсулы? Кто вас туда кладёт? – Волков уже почти кричал, но ответа не было. Лишь слабый всхлип, а затем – щелчок. Связь оборвалась, и тишина ударила по ушам, как молот.

Волков смотрел на трубку, его сердце колотилось. Он попытался перезвонить, но линия была мёртвой. Его пальцы задрожали, когда он нажал кнопку интеркома. «Группа «Альфа», код красный. Приют «Солнечный дом». Немедленный выезд!»

Бронированный фургон мчался по пустынному шоссе, разрезая ночь фарами. Внутри было тесно, пахло оружейной смазкой и потом. Шесть бойцов группы «Альфа» сидели молча, их штурмовые винтовки лежали на коленях. Командир, Сергей Громов, мужчина с лицом, будто высеченным из гранита, листал планшет с отчётом. Его глаза, холодные и острые, как лезвия, пробегали по строчкам, но он не говорил ни слова. Напряжение висело в воздухе, как перед грозой.

– Что за дрянь творится в этом приюте? – пробормотал один из бойцов, нарушая тишину.

Громов поднял взгляд, его голос был низким, как рокот двигателя. «Не знаю. Но звонок был от ребёнка. Если это правда… мы найдём ответы. Главное не опоздать».

Фургон затормозил у приюта «Солнечный Дом». Здание 90-х выглядело ухоженным, но старым: светло-жёлтые стены с потрескавшейся штукатуркой, пластиковые окна, местами запотевшие. Запах линолеума и сырости пропитывал воздух. Луна освещала пустой двор, ни звука, только ветер шуршал листвой. Внутри царила тишина, будто жизнь покинула это место, оставив лишь эхо детских шагов.

2. Пустота приюта

Дверь главного входа не поддалась. Электронный замок был отключён, терминал мёртв. Громов махнул рукой, и боец с тараном шагнул вперёд. Удар – и двери распахнулись с глухим стуком, открывая тёмный холл. Группа «Альфа» вошла внутрь, их шаги эхом отдавались от бетонных стен. Винтовки наготове, пальцы на спусковых крючках, дыхание ровное, но напряжённое. Они привыкли к хаосу – крови, крикам, взрывам. Но не к этой тишине, густой, как смола, и запаху антисептика, пропитавшему воздух.

Коридоры были пусты. Белые стены, стерильные, без единого пятна, отражали голубой свет ламп, создавая ощущение, будто они идут внутри гигантского аквариума. Ни смеха, ни плача, ни шороха. Только их шаги и слабый гул, доносящийся откуда-то из глубины здания.

– Где все? – пробормотал боец по имени Андрей, его голос дрогнул.

Ответа не было. Только скрип двери в конце коридора, словно кто-то затаился, наблюдая.

Они остановились перед дверью с табличкой: Зал Л-13. Вход запрещён. Экспериментальная программа. Доступ: уровень 4. Цифра «13» была нацарапана краской, под ней виднелись следы старой надписи, стёртой небрежно.

– Взламываем, – приказал Громов.

И ногой разнёс дверь с одного удара. Холод, как из морозильника, ударил в лицо, а за ним – запах озона и чего-то металлического, почти живого. Комната была огромной, с низким потолком, подсвеченным светом газоразрядных ламп. В центре – капсула, как саркофаг. Она была гладкой, обтекаемой, с матовым стеклом, похожим на глаза спящего зверя. Трубки и провода змеились от них к полу, а датчики мигали тусклым зелёным.

Громов шагнул вперёд, его фонарь осветил капсулу. Внутри – ребёнок.

– Чёрт возьми… – прошептал Андрей, его винтовка опустилась.

Громов молчал, его лицо было неподвижным, но глаза горели. Датчики мерцали, монитор светился ярким зелёным.

Внутри – девочка. Лет двенадцать. Худое лицо, светлые волосы, мокрые. Её грудь медленно поднималась, дыхание было слабым, но ровным. Тонкие трубки, вшитые в виски и плечо, пульсировали, перекачивая данные. Голова зафиксирована металлическими зажимами, как в тисках. Над её головой – монитор.

Э.Л.Л.11

Синхронизация: 99,87%

– Она, – тихо сказал Громов. – Живая.

Бойцы окружили капсулу, их фонари отражались в стекле, создавая мозаику света. Андрей коснулся панели, его пальцы дрожали. «Что это за дерьмо? Она… она как подопытный».

Громов не ответил. Его взгляд скользнул по комнате, остановился на двери в соседний кабинет. «Обыскать всё», – приказал он.

Группа разошлась, переворачивая ящики, вскрывая шкафы. Сергей заметил железную дверь в углу, почти незаметную, вмурованную в стену. Замок электронным. Ломик вошёл в щель с хрустом, и дверь поддалась, выпустив волну ледяного воздуха. За ней – морозильник, тёмный, как могила. Лампа мигнула, осветив ряды металлических стеллажей.

Тела. Тела детей.

Хрупкие, замороженные, как статуи, с закрытыми глазами и синими губами. Мальчик с обритой головой, девочка с косичкой, застывшей в инее. У некоторых на запястьях – следы уколов, тонкие, как паутина. Сергей отступил, его лицо побелело, рука дрогнула, уронив фонарь. Луч света метнулся, выхватив бирку на одном из тел: «Пациент 7, Миша, 9 лет, лейкемия».

– Господи… – прошептал оперативник за спиной Громова.

Громов шагнул вперёд, его дыхание клубилось паром. Он смотрел на детей, их лица, застывшие в вечном покое, и чувствовал, как что-то ломается внутри. Он видел смерть – на войне, в подворотнях, – но это было другое. Это был не гнев, не случай. Это был холодный, расчётливый ад.

В углу морозильника лежал дневник, обложка в пятнах льда.

3. Дневник и тень

Громов посмотрел на дневник – потёртый, с кожаной обложкой, страницы пожелтели, а края были загнуты, будто их листали снова и снова. Почерк был ровный, почти каллиграфический, но местами буквы дрожали, как от ярости или боли.

Громов пробежал глазами по первой странице и замер. Его лицо потемнело, он проговорил: «Гавриил Карасов, кто это?».

Первая запись гласила:

«Гавриил, ты называл меня безумцем, но ты знаешь, что это не так. Я не убийца. Я спасатель. Я видел их глаза – пустые, как тьма, в которой они жили. Рак пожирает их тела, болезни крадут их будущее. Я дал им шанс. Мир, где они могли быть богами. Но только она выжила. Аня Жукова. Е.Л.Л.11. Её разум – ключ, её воля – огонь. Она уже в Мире грёз, и ты не остановишь её. Вернёшь её – и убьёшь. Платон говорил: «Мы – узники пещеры, видящие лишь тени на стене». Она видит свет-если ты поймаешь о чём я. Помоги мне, Гавриил. Её тело должно жить.»

Подпись: А.А.

Слово «спасатель» было размазано, чернила растеклись, будто кто-то пытался стереть его пальцами, слишком сильно, отчаянно. Из дневника выпала фотография. Громов поднял её, его глаза сузились.

На фото – трое. Два молодых мужчины и девушка. Один мужчина – высокий, с холодной улыбкой, в белом халате, его глаза блестят, как у хищника. Алексей Антонович Барго, директор приюта. Второй – худощавый, с острыми скулами, тёмными волосами, взгляд тяжёлый, как свинец. Гавриил Карасов. Между ними – девушка с каштановыми волосами, её лицо мягкое, но глаза полны боли. Она сидит в инвалидной коляске, её руки лежат на коленях, как сломанные крылья. Татьяна Родина. За ними – лаборатория, машина с арками проводов, датчиками, мерцающими огнями. На корпусе – надпись: Разлом.

– Найдите Гавриила Карасова! – рявкнул Громов в рацию. – Живо!

А бойцы бросились обыскивать Солнечный дом, их шаги гремели по коридорам. Громов остался в кабинете, его пальцы сжали фотографию. Он знал, что это не просто приют. Это могила. И кто-то должен ответить.

4. Возвращение Караса

Гавриил Карасов приехал через час. Его чёрный внедорожник затормозил у входа, шины взвизгнули на асфальте. Он вышел, его лицо было каменным, но глаза – как у загнанного зверя. Рядом – Елена, его жена, нейроинженер, её светлые волосы были собраны в тугой пучок, а лицо – бледное, как мел. Она держала его за руку, но он вырвался, шагая к дверям приюта. Его провели к телам в капсулах.

Их встретил Громов. «Карасов, – начал он, его голос был холодным, как сталь. – Объяснишь?»

Гавриил остановился, его взгляд метнулся к дневнику в руках Громова. «Попробую, – сказал он, его голос был хриплым. – Это его работа. Алексея».

Елена ахнула, её рука сжала рукав Гавриила. «Барго… – прошептала она. – Он не остановился. Он сошёл с ума».

Гавриил кивнул, его лицо исказилось. Он знал. Они с Алексеем работали над «Разломом» – машиной, синхронизирующей сознание с искусственным миром. Гавриил видел в этом науку, Алексей – возможности. Они поссорились после неудачного эксперимента. Гавриил ушёл, уничтожив машину, думая, что проект закрыт. Но Алексей продолжил. И теперь – это.

Капсула, десять замороженных тел, одна живая девочка. Гавриил остановился у её капсулы, его пальцы сжали страницу дневника так, что кости побелели. Он знал, что это. Похожие три капсулы стояли в их лаборатории пять лет назад. Тогда он назвал Алексея безумцем.

– Алексей… – начал он, но не договорил.

Монитор мигнул. 99,8%.

– Это полное погружение, – прошептала Елена, её голос дрожал. – Её мозг уже не отличит сон от реальности. Разбудишь – сломаешь.

Гавриил посмотрел на Аню, её бледное лицо, её слабое дыхание.

– У нас мало времени, – сказал Гавриил, его голос был стальным. – Второй раз я такой ошибки не допущу. Быстро готовим её к перевозке в нашу лабораторию! Счёт идёт на часы!

Елена замерла, её глаза расширились. «Гавриил, нет… – начала она, но он перебил.

– Лена, звони нашим. Пусть собирают группу и готовят его!»

– Его? – Елена задохнулась, её голос был полон ужаса. Она знала, о чём он говорит. Капсула, которую Гавриил восстановил в их лаборатории. Из студенческих опытов с Барго.

– Нет! – крикнула она, её пальцы впились в его руку. – Ты не можешь туда вернуться!

– Да, Лена, да! – твёрдо сказал Гавриил, его глаза горели. – Я иду за ней. Я не оставлю её там.

5. Мир Грёз и реальность

Где-то далеко, в Мире Грёз, Аня стояла среди руин старого города. Камни, покрытые мхом, возвышались вокруг, как скелеты. Небо было чёрным, но звёзды сияли, как осколки стекла. Она плакала, её руки дрожали, она не знала, где она. Её волосы, ещё светлые, касались плеч. Она слышала шёпот – голос, зовущий её. Она не знала, кто это. Но она пошла.

А в реальности её сердце замедлило ход. Монитор мигнул. 99,7%.

День 1: Порог пустоты

1. Дневник Барго

«Гавриил, ты всегда искал правду, но правда – это бездна. Я не убийца, я – проводник. Аня – ключ к новому миру, где нет боли, где мы могли бы стать богами. Ты можешь остановить меня, но не её. Она уже там, в мире грёз, и её свет затмит звёзды. Сартр говорил: "Человек обречён быть свободным". Она свободна. А ты? Спаси её тело. Я подожду.»

А.А.

2. Больница: серая реальность

Больница имени Лобачевского возвышалась на окраине города, как бетонный монстр, проглотивший надежду. Её серые стены, покрытые трещинами и пятнами ржавчины, отражали холодное небо, а окна, забранные решётками, смотрели на мир пустыми глазами. Внутри пахло дезинфекцией, сыростью и чем-то металлическим, как будто воздух был пропитан кровью старых операций. Коридоры, выложенные потрескавшейся плиткой, тянулись бесконечно, их освещали тусклые лампы, мигающие, как предсмертные судороги. Где-то вдали гудел лифт, его скрип напоминал стон умирающего зверя.

Кабинет нейростимуляции находился в подвале, за двумя дверями с кодовыми замками. Это была просторная комната, с низким потолком, где светильники отбрасывали резкие тени на стены, покрытые белой краской. В центре стоял аппарат ИВЛ, его трубки змеились по полу, как вены. Рядом – ЭЭГ-монитор, испещрённый графиками, и дефибриллятор, покрытый пылью, словно его не трогали годами. На столе валялись шприцы, ампулы с ноотропами и старый лабораторный журнал, страницы которого пожелтели от времени.

Но главным в комнате был нейрококон. Он стоял в углу, как призрак прошлого, собранный по памяти Гавриилом Карасом из обломков их с Барго мечты. Цилиндр из матового титана, испещрённый швами, был опутан жгутами кабелей, словно паутиной. Внутри – прозрачная капсула, наполненная голубым гидрогелем, над которым висела паутина самонаводящихся электродов. Экран на корпусе показывал нейронные паттерны, пульсирующие, как сердцебиение. Это был не просто аппарат – это были врата в Мир Грёз, созданные по прототипу, когда Карасов и Барго пытались спасти Татьяну Родину. Тогда они потеряли её. Теперь он терял Аню.

3. Гавриил Карас: на грани

Гавриил Карасов, 35-летний нейрофизиолог с запавшими глазами и тремором в пальцах – побочным эффектом транскраниальной микрополяризации, – двигался между капельниц, как реаниматолог на грани клинической смерти пациента. Его руки, испещрённые ожогами от электродов, подключали к Ане сложную систему жизнеобеспечения: ЭЭГ-шлем с транскраниальными датчиками, чтобы мозг не забыл дышать; центральный венозный катетер, подающий ноотропный коктейль из фенотропила и церебролизина; кремниевый кокон – гибрид искусственного кровообращения и нейроинтерфейса четвёртого поколения, опутанный биосенсорами, следящими за каждым импульсом её тела.

«Как Лёха мог…?» – мысль ударила, как разряд дефибриллятора.

Перед ним лежала девочка. Не пациентка – подопытная. Её тело, опутанное трубками интубации и парентерального питания, напоминало биологический макет из учебника по патофизиологии. На ЭЭГ – тета-ритмы 4–7 Гц, пограничное состояние между вегетативным статусом и минимальным сознанием. Карасов доставил её сюда ночью, минуя больничную систему учёта. Нейрококон должен был стабилизировать её витальные функции, но что-то пошло не так. Вокруг ходили, техники и инженеры, в дверях стоял Сергей Громов, он понимал, что случай из ряда вон выходящий и способствовать выздоровлении девочки, он собирался до конца.

Монитор над капсулой мигал тревожными цифрами:

СИНХРОНИЗАЦИЯ: 99,7%

SaO₂: 82% (гипоксия!)

НЕЙРОННЫЙ РЕЗОНАНС: КРИТИЧЕСКИЙ

Энтропия ЭЭГ: 0,89 (предсмертные паттерны)

– Доктор, у неё нарастает отёк мозга! – медсестра, женщина с усталым лицом, тыкала в КТ-снимки, где гиппокамп пылал ишемическим свечением.

Карасов не реагировал. Перед глазами стояли страницы лабораторного журнала, который они вели с Барго: «Гавриил, если подавать 40 Гц на таламус через глубинные электроды, можно удержать сознание в фазе REM-сна бесконечно. Мы создадим новый вид реальности!» Теперь эта «реальность» пожирала детей.

Аня лежала в нейрококоне, доставленном из «Солнечного дома». Её грудная клетка поднималась с задержкой в 5,3 секунды – апноэ. Карасов выпрямил пальцы, его тремор усилился.

– Зачем ты указал на меня, Алексей? – прошептал он.

Ответ был в дневнике, найденном в приюте: «Только ты знаешь, как стабилизировать "Разлом". Эти дети будут жить. Аня – последняя. Вернёшь её – разрушишь всё. Оставь её там… и дашь ей вечную жизнь». Запись заканчивалась мазками крови, как будто Барго перешёл грань между наукой и безумием.

– Мы теряем её, – главный невролог, мужчина с сединой, схватил Карасова за рукав. – Через три часа – декортикация.

Карасов знал: цифры лгут. Они не «теряли» Аню. Она уже ушла. Туда. В Мир Грёз, который они с Барго и Родиной обнаружили, экспериментируя с триптаминами и транскраниальной стимуляцией.

– Готовьте вторую капсулу, – приказал он.

Врачи переглянулись, их лица были напряжёнными.

– Гавриил, это…

– Я знаю протокол.

Капсула была готова, её титановый корпус блестел тускло, как старая хирургическая сталь. Внутри – гидрогель, подогретый до 36,6°C, температура мозга в фазе REM-сна. 256-канальная ЭЭГ-матрица сканировала мозг, пока ИВЛ и гемодиализный модуль поддерживали тело. Электроды ввинчивались в череп с хирургической точностью, а сенсорные экраны отображали нейронные паттерны, пульсирующие, как живые.

Елена, жена Карасова, стояла у монитора, её тонкие пальцы сжимали планшет с показателями. Ей было 25, но тени под глазами и морщинки у губ делали её старше. Её светлые волосы выбились из-под хирургической шапочки, а голос дрожал от сдерживаемой ярости.

– Ты понимаешь, что делаешь? – спросила она, её глаза блестели от слёз. – Её ЭЭГ – Как у пациентов в «Разломе».

Карас не поднял головы, калибруя электроды. Его коренастая фигура отбрасывала тень на белую плитку.

– Я знаю.

– Знаешь? – Елена шагнула к нему, её голос сорвался. – Тогда объясни, почему у неё гиперсинхронные разряды в гиппокампе? Это эпилептический статус!

Карасов посмотрел ей в глаза, его серые глаза горели.

– Потому что она не здесь, Лена. Она там.

– Опять твой Мир Грёз? – Елена дёрнула головой. – Мы тебя чуть не похоронили!

– А Барго похоронил десять. И он прислал её мне.

Тишина. Гул аппаратов заполнил паузу.

Елена выдохнула, её брови сдвинулись.

– Что ты хочешь сделать?

– Войти за ней.

– Ты с ума сошёл.

– Возможно.

Она схватила его за руку, и сжала.

– Ты умрёшь.

– Нет. – Он высвободил руку. – Я уже был там. И вернулся.

– С памятью, как у золотой рыбки! – крикнула она.

– Но вернулся.

Карасов снял халат, обнажив тело, покрытое шрамами от первых экспериментов. На груди – татуировка: уравнение квантовой когерентности, выведенное с Барго в университете. Он лёг в капсулу, гидрогель обволок его тело. Электроды вонзились в виски.

– Включай.

– Давай хотя бы дочитаем записи, которые оставил Барго?!

– Времени нет!, по моим подсчётам там уже прошло 6 лет!

Елена нажала кнопку, её зубы впились в губу.

Боль. Не погружение – разрыв. Кора мозга горела, затем онемела. Зрение пропало последним: Гавриил видел, как Елена хватает его за руку, но прикосновение уже не чувствовал.

Последняя мысль в реальности: «Прости, Лена. Я должен это закончить.»

4. Мир Грёз: пробуждение Караса

Карасов очнулся, лёжа на тёплой, влажной земле. Его грудь вздымалась, как после долгого бега, а голова гудела, словно в неё вбили раскалённый гвоздь. Он открыл глаза и замер. Мир Грёз встретил его ослепительной красотой, такой, что реальность казалась серым сном.

Над ним раскинулось небо – не голубое, а сапфировое, с золотыми прожилками облаков, переливающихся, как расплавленное стекло. В воздухе дрожали ароматы диких трав, спелых яблок и чего-то сладкого, как мёд. Деревья вокруг были гигантскими, их стволы, покрытые серебристой корой, уходили ввысь, а листья, изумрудные и полупрозрачные, шептались на ветру, отбрасывая радужные блики. Земля под ногами была мягкой, усыпанной мхом, светящимся мягким зелёным.

Карасов поднялся, его одежда – рваная рубаха и штаны – выглядела нелепо в этом мире. Он стоял среди руин – обломков мраморных колонн, поросших цветами, чьи лепестки мерцали, как звёзды. Где-то рядом журчала река, её звук был чистым, как звон хрусталя. Он знал: Аня здесь. Его цель. Он должен найти её.

Мир Грёз был не сном и не реальностью – пограничным состоянием, коллективным сознанием, где мысли становились материей. Карас помнил законы этого мира с прошлого визита: осознанные, как он, не могли напрямую воздействовать на других осознанных. Здесь были не только люди из их мира, но и чужаки – существа с другими глазами, чьи намерения он так и не разгадал. Он знал, что спать здесь нельзя – сон в Мире Грёз разрушал нейроны, как нейрококон в реальности. Он выдержит. Он должен. Трагедия с Татьяной не повторится.

Над головой каркнул ворон, его чёрные крылья мелькнули в небе. Карас выбрался из руин, его босые ноги ощущали тепло земли. Перед ним открылась тропинка, уводящая в чёрный лес, где деревья стояли так плотно, что их кроны сливались в тёмный купол. Между стволами мелькнуло движение – высокая, сгорбленная фигура, словно тень, наблюдающая за ним. Карас напрягся, но фигура исчезла. Он двинулся дальше, его голова гудела, но цель была ясна: найти Аню и вытащить её, пока её нейроны не сгорели.

5. Встреча с Элли

Мир Грёз окутывал Караса тёплым воздухом, дрожащим, как озёрная гладь под ветерком. Тропинка, мягкая, как мох, вела через лес к реке, чьи воды сверкали, как жидкое серебро. На берегу стояла девушка лет восемнадцати, её белые волосы спадали до талии, как шёлковый водопад, переливаясь в лучах солнца. Она была одета в платье из тонкой ткани, цвета лунного света, с вышивкой из золотых нитей, изображающей звёзды. На шее – амулет, сияющий мягким голубым, словно хранящий тайну. Её лицо было прекрасным: высокие скулы, большие зелёные глаза, сияющие, как изумруды, и лёгкая улыбка, от которой мир вокруг становился ярче.

Рядом с ней прыгал щенок, маленький, с чёрным ухом и пушистой белой шерстью. Он гонялся за бабочками, его хвостик вилял, как метроном, а весёлый лай звенел, как колокольчик. Девушка смеялась, её голос был чистым, как журчание ручья.

Карасов шагнул ближе, его сердце дрогнуло. Он знал, что это может быть Аня, но не был уверен. Он поднял руку в местном приветствии.

– Альтам-брасс, – сказал он, слегка склонив голову. – Это Валия?

Она рассмеялась.

– Альтас-курум, – ответила она, поправляя амулет. – Нет, Валия дальше. Это Звень. Ты откуда?

Щенок, заметив Карасова, подбежал, ткнулся тёплым носом в его ладонь и завилял хвостом. Карас невольно улыбнулся.

– Это Сахарок, – сказала девушка с нежностью. – Он чувствует хороших людей. Я Элли. А ты?

– Карас, – ответил он, сократив свою фамилию, как делал раньше, его голос был спокойным, но внутри всё кипело. Он должен был узнать, она ли это.

– Карас? – Элли прищурилась, её глаза блеснули. – Прямо как карканье вороны. Странное имя.

– Какое есть, – пожал он плечами, стараясь казаться непринуждённым.

– Что ты тут делаешь? – спросила она, наклоняясь, чтобы почесать Сахарка за ухом.

– Ищу… кое-кого, – сказал Карас, внимательно следя за её реакцией. – А ты?

– Друид отправил собирать травы для церемонии, – ответила она, её голос был лёгким, как ветер. – Приходи, будет весело! Особенно для таких, как ты – странных и в лохмотьях! – Она рассмеялась, её смех был заразительным.

– Ладно, мне пора! Сахарок, домой! – позвала она, и щенок побежал за ней, весело подпрыгивая.

Карас смотрел им вслед, его мысли путались. «Не так уж здесь плохо. Но я должен найти Аню и вытащить её». Его прервал грохот. По тропе проехала паровая машина – трёхколёсная, с продолговатым кузовом, покрытым медными пластинами. Из трубы валил пар, а водитель, в круглых очках и замасленном комбинезоне, сверкал белоснежной улыбкой. «Техническая революция?» – подумал Карас, провожая машину взглядом.

Элли и Сахарок скрылись за воротами деревни. «Пойдём посмотрим», – решил он, направляясь следом.

6. Дуб и память

Прежде чем войти в деревню Звень, Карас решил навестить место, где оставил часть себя. Он обошёл деревню с восточной стороны и поднялся на холм, возвышавшийся над поселением. На вершине рос могучий дуб, его корни, как змеи, уходили в землю, а крона, зелёная и густая, качалась под ветром, отбрасывая тени, как закатное солнце. Дереву было тысяча лет, но Карас помнил, как они с Алексеем посадили его маленьким дубком, когда искали Татьяну. Тогда они нашли лишь её могильный камень.

Карас подошёл к дубу, его ладонь коснулась шершавой коры. «Привет, старый друг. Ты всё ещё хранишь её?» У корней лежал гладкий камень с высеченной надписью:

Татьяна Родина. Светоч знаний, мать науки и медицины. Ждала 80 лет, но оставила вечность. Пусть её звезда сияет в Мире Грёз.

Карас опустился на колени, его пальцы коснулись холодного камня. Татьяна была его другом, его маяком. Её смерть в «Разломе» разбила их с Алексеем дружбу. Он жалел, что не сказал ей многого. Теперь он вернулся – ради Ани и ради Тани.

2019 год. Тени прошлого.

Лаборатория гудела: шипели паровые трубы, мерцали экраны с нейронными картами, а в воздухе витал резкий запах озона и травяного настоя, который Татьяна варила в углу. Стены были увешаны чертежами «Разлома» – сложной машины из меди и стекла, чьи провода, словно вены, тянулись к центральной капсуле. Гавриил, Алексей и Татьяна сидели за столом, заваленным пробирками с нейролептиком – их ключом к миру грёз.

Татьяна, с растрёпанными каштановыми волосами и зелёными глазами, сияющими, как изумруды, склонилась над чертежом. Она не обращала внимания на инвалидную коляску. Ткнула карандашом в схему и рассмеялась:

– Гав, ты опять нарисовал проводку задом наперёд! Как ты вообще стал нейрохирургом?

Гавриил, сидевший напротив, смущённо потёр шею, но его улыбка была тёплой, как летний день.

– Я был занят… кофе искал, – пошутил он, хотя на столе стояла только её кружка с травяным чаем.

Алексей, стоявший у капсулы, обернулся. Его тёмные глаза блеснули, когда он посмотрел на Татьяну.

– Забудьте про кофе, Таня, – сказал он, поправляя очки. – Мы на пороге нового мира. «Разлом» откроет перекрёсток – место, где сны становятся реальностью.

Его голос дрожал от возбуждения, но в нём была тень чего-то иного – собственничества, которое Гавриил замечал всё чаще. Татьяна отложила карандаш и подъехала к Алексею, её рука невзначай коснулась плеча Гавриила, посылая тепло по его венам.

– А если этот мир опасен? – спросила она, её голос стал тише. – Там эти чужаки, Алексей. Что, если это не просто сны?

Гавриил кивнул, его лицо помрачнело. Он вспомнил их первый тест: тёмная фигура в мире грёз, шептавшая что-то непонятное.

– Она права, Лёш. Мы не знаем, что там, за гранью.

Алексей отмахнулся, его пальцы сжали чертежи так, что бумага затрещала.

– Вы боитесь мечты, – сказал он резко. – Мы станем богами в том мире. Я тебе обещаю, Таня, ты снова будешь ходить…

Татьяна посмотрела на него, потом на Гавриила. Её рука задержалась на его плече чуть дольше, чем нужно, и Гавриил почувствовал, как сердце пропустило удар.

– Свобода не должна стоить жизни, я не хочу чтоб вы пострадали, когда начнется, я пойду первой – тихо сказала она.

Она хотела сказать им ещё что-то. Но его взгляды, полные сомнений, останавливали её.

Алексей шагнул к ней, его тень накрыла чертежи.

– Хорошо, а мы сразу за тобой! Там и встретимся.

Но в его голосе было что-то, что заставило Гавриила тревожится. Он знал: Алексей видит в Татьяне не только друга. А Татьяна… она смотрела на них обоих, как на двух путников, идущих к пропасти.

В этот момент лампа над капсулой мигнула, и в её свете лицо Татьяны показалось Гавриилу хрупким, как стекло. Он понял: этот добрый миг – последний, когда они были вместе, пока «Разлом» не разорвал их жизни.

7. Деревня Звень: праздник Роди

Карас спустился с холма и шагнул под арку ворот деревни Звень. Его окутал шум праздника: смех, музыка, треск факелов. Поселение пылало огнями – гирлянды из тыквенных фонарей раскачивались над улицами, в воздухе витали ароматы жареного мяса, пряного эля и дыма. Дома, сложенные из камня и дерева, были украшены цветами, их лепестки светились, как звёзды. Дети бегали, ловя пороховые салюты, искры которых танцевали в небе. Мужчины пели хриплыми голосами, поднимая кружки, а женщины танцевали, их платья кружились, как вихри.

Праздник был посвящён богине-просветительнице Роди – Татьяне Родине, подарившей этому миру науку, медицину и технологии. Её статуя, вырезанная из белого мрамора, стояла в центре площади, окружённая цветами. Паровые машины – трёхколёсные, с медными кузовами и шипящими трубами – изредка сновали по улицам, их водители сверкали улыбками.

Стражники у ворот заметили Караса. Один, с паровым протезом на руке, шипящим от жидкости в цилиндре, прищурился. Второй, длинный, с рыжей бородой и острым взглядом, ткнул его локтем.

– Глянь, новенький. Такого ещё не видели, – пробормотал первый.

– Точно, – кивнул второй. – Эй, стой! Кто ты такой и откуда?

Карас шутливо поднял руки, его голос был спокойным. «Звать Карас. Путник. Ищу друга в Валии».

Стражники переглянулись не ожидали такой прыти. «Оружия нет, – заметил рыжебородый. – Но за тобой приглядим».

– Валяй, – сказал Карас, шагая дальше. Стражники хмыкнули, но отстали.

8. Долгожданная встреча.

На площади Карас увидел Элли. Вокруг неё бегали дети, смеясь, пока она запускала пороховых бабочек – искр. Они взлетали, и дети прыгали, ловя их. Сахарок носился, хватая бабочек ртом, его лай звенел. Элли встретилась взглядом с Карасом, помахала ему и улыбнулась.

– Ты всё-таки пришёл! – крикнула она, подбегая. – Любишь праздники?

– Не особо, – ответил Карас, его глаза следили за ней. – Но тут весело.

– Это Роди, – Элли кивнула на статую. – Она научила нас всему. А ты что за птица?

Прежде чем он ответил, стражник с протезом подошёл. «Это твой знакомый, Эль?»

– Да, – ответила она, её голос стал резким. – Что, ищете преступника? Лучше ловите настоящих, а не таких, как Карас или Тир! Когда вы его выпустите?

– Твой Тир сломал руку одному, нос другому и поджёг плащ, – буркнул стражник. – Урин таких не прощает».

Элли фыркнула. Тир был её лучшим другом, не считая Саруно, друида, который учил её осознанности.

Дети потащили Элли к помосту. «Покажи бабочек!» – кричали они. Карас нахмурился, но остался.

Внезапно из переулка донесся крик – резкий, обрывистый, прорезавший праздничный гам. Карас рванул на звук.

Темный переулок. Липкая лужа крови. Женщина в зеленом платье лежала на камнях с перерезанным горлом – идеально ровным разрезом, будто проведенным по линейке. На лбу убитой красовался странный символ: две пересекающиеся дуги, словно таинственный отпечаток.

Карас наклонился для осмотра, но в этот момент сзади раздался рев:

– Держи его!

Он обернулся. Толпа. Стражники. И среди них – Элли с широко раскрытыми глазами, в которых мелькнуло что-то похожее на понимание.

– Он убил ее! – завопил кто-то из толпы.

Медный протез впился в плечо Караса.

– В темницу, ублюдок! – прошипел стражник.

Последнее, что увидел Карас перед тем, как его потащили прочь – Снежка, обнюхивающего кровавые следы, а затем внезапно заскулившего и бросившегося в темноту, будто учуявшего что-то.

Он мог бы раскидать всех их силой осознанности, хотя еще не проверял ее в деле. Но знал: если применит, сил останется совсем немного, а времени на поиски и спасение Ани было в обрез. Решил пойти по пути наименьшего сопротивления…

9. Рождение «Разлома»

Часть

2010 год. Лаборатория кафедры нейрофизиологии. Ночь.

Дождь стучал по зарешечённым окнам старого корпуса. В воздухе пахло формалином и дешёвым растворителем – в углу валялись банки с заспиртованными мозгами (учебные пособия для второкурсников).

Лёха Барго сидел на столе, развалившись, как кот. Высокий, жилистый, с вьющимися тёмными волосами (которые он никогда не стриг, потому что «учёному не нужен стиль»). На нём – рваный свитер и джинсы с пятнами от азотной кислоты.

– Гаврюха, смотри! – Он ткнул пальцем в ЭЭГ-ленту, где среди ровных альфа-ритмов прыгал странный пик. – Видишь? 40 герц! Это же оно!

Карас (тогда ещё молодой, без седины, но уже с вечными синяками под глазами) нахмурился:

– Артефакт. Ты опять забыл заземлить датчики.

– Чёрта с два! – Лёха спрыгнул со стола, его длинные пальцы (всегда в царапинах от паяльника) запустились в волосы. – Я подал ток прямо на таламус. И знаешь, что испытуемый сказал?

– Что?

– «Я видел город».

Тишина.

За окном грянул гром, и на секунду свет моргнул. В жёлтом свете аварийных ламп тень Барго вытянулась по стене, как паук.

– Какой город? – спросил Карас.

– Тот, которого нет.

2015 год. Первый эксперимент "Разлом".

Подвал городской больницы. Морг.

Стены, плохо заштукатуренные поверх кладки сталинских времён, местами проступали тёмными пятнами плесени. Капли со старых труб падали в такт – будто кто-то за стеной тихо стучал костяшками пальцев.

Барго стоял перед креслом, в котором была закреплена она.

Труп девушки.

Бледная кожа, почти синяя в свете ламп дневного света. Электроды, вживлённые прямо в глазницы, соединялись с самодельным аппаратом – коробкой с панелью ручного управления, испещрённой рукописными обозначениями.

– Она не мертва, – прошептал Барго. Голос дрожал, но не от страха – от восторга. – Она там. Я подал на мозг импульсы резонансной синхронизации… Датчики показывают, что она что-то видит. Но нам не хватает энергии жизни – что бы передать информацию. Но она точно там!.

Карас смотрел на ЭЭГ. Прямая линия. Смерть.

Но датчики движения фиксировали микросокращения мышц – лёгкие подрагивания пальцев, едва заметные спазмы век.

– Лёха, хватит. Мы не понимаем, что происходит.

– Понимаем! – Барго резко развернулся. Его глаза – обычно весёлые, бесшабашные – теперь горели холодным, почти нечеловеческим блеском. – Мы нашли способ выйти. Не в обычный сон, а в Мир Грёз. И теперь дорога открыта Осталось довести до ума, способ не сжечь мозг.

Тишину разрезал резкий звук – где-то в углу лопнула пробирка. Карас вздрогнул.

– Решено. Не будем подвергать опасности никого. Мы сами разработаем… и будем экспериментировать, – сказал он, но голос звучал глухо, будто не его.

Барго ухмыльнулся.

– Проект "Разлом"! Формулы нейрокогерентного переноса… – Он схватил со стола блокнот, исписанный уравнениями, и ткнул пальцем в хаотичные графики. – Вот! Это ключ!

Татьяна сглотнула. Её руки дрожали. Она не думала, что окажется в такой ситуации. Ладно, студенты медицинского колледжа изучают мозги и решили чуть дальше зайти – подать электрические сигналы на труп. Но теперь? Это уже становится опасно…

– Так, мужики… мне страшно. Какая-то чертовщина. Я понимаю осознанные сны, удержание себя в состоянии рефлексии… но переносить сознание?!

Барго рассмеялся – слишком громко, слишком резко.

– Не бойся! Мы на пороге величайшего открытия!

Он протянул руку, будто предлагая взяться всем троим.

– Тогда… отправляемся все вместе, – прошептала Таня.

– Вот это команда! – Барго закричал так, что эхо отозвалось в пустых коридорах морга.

Карас впервые видел его таким.

Глаза – совсем чужие.

2024 год. Последний разговор.

Телефонный звонок. 3:47 ночи.

– Гавриил… – голос Барго дрожал, на фоне – шум вентиляторов и чужое дыхание. – Я восстановил "Разлом".

– Что? Ты забыл, что произошло с Таней? Мы ей поклялись её спасти и предали!

– Нет, ты предал её. Ты её там бросил, и не стал спасать, а я… а я…

– Где ты?

– В Солнечном доме. (Тогда ещё Карас не понял, о чём это.)

Пауза. Хруст – будто кость треснула.

– И я всех спасу. Я кое-что нашёл… Мне нужна будет твоя помощь. Ты… ты же помнишь уравнения?

– Лёха, остановись. Я ушёл из этого дерьма. Заниматься больше не буду!

– У тебя нет выбора…просто поддерживай жизнь…запомни это

Щелчок. Тишина.

Часть. "Последний день в Солнечном доме"

Сиротский приют "Солнечный дом" был местом, которое одновременно внушало благоговение и тревогу. Стерильно чистое здание, окружённое высокими бетонными стенами, напоминало скорее лабораторию, чем дом для детей. Расположенный за городом, вдали от шума и суеты, он был изолирован от внешнего мира, словно специально созданный для того, чтобы скрывать свои тайны. За стенами приюта простирался густой лес, древний и непроходимый, словно страж, охраняющий то, что лучше бы никогда не было найдено.

Солнечный свет, проникавший сквозь высокие окна приюта, всегда ложился на пол ровными геометрическими прямоугольниками – слишком правильными, чтобы быть настоящими. Аня любила считать эти световые квадраты, пока передвигалась по коридору: один, два, три… На двенадцатом всегда приходилось переезжать через порог…

"Солнечный дом" никогда не был солнечным.

Это была красивая ложь, как и всё здесь.

Дети, жившие здесь, были особенными. Их отбирали по всей стране – одарённых сирот, у которых не было ни родителей, ни опекунов. Они были умны, талантливы и… одиноки. "Солнечный дом" стал для них одновременно и убежищем, и тюрьмой. Здесь их учили, кормили, заботились о них, но за этой заботой скрывалось что-то зловещее, что-то, что нельзя было выразить словами. В коридорах приюта всегда царила тишина, нарушаемая лишь редкими шагами, которые эхом разносились по пустым коридорам. Иногда из подвала доносились странные звуки – глухие удары, шепот, который невозможно было разобрать, или тихий смех, заставляющий детей вздрагивать.

Аня, с её белыми, длинными волосами и зелёными глазами, была одной из старших. Она всегда казалась отстранённой, холодной, как лёд, но внутри она была мечтательницей. Её воображение часто уносило её далеко за пределы приюта, в миры, где реальность переплеталась с мифами. Она любила аудио книги, врачи всегда её их включали, особенно те, что рассказывали о древних ритуалах, забытых богах и тайных знаниях. Её шрамы, о которых она никогда не говорила, были лишь намёком на её прошлое, которое она старалась забыть. Иногда, когда она оставалась одна в своей комнате, ей казалось, что кто-то стоит за дверью, наблюдая за ней через щель. Но открыть и проверить она не могла.

Директор приюта, Алексей Антонович, был человеком, которого все любили и уважали. Ему было около тридцати пяти, он носил аккуратные очки, которые придавали ему вид учёного, и белый халат, символизирующий его профессию врача. Его улыбка была тёплой, как солнечный луч в пасмурный день, а голос – мягким и успокаивающим. Но иногда, когда он смотрел на детей, его глаза становились слишком блестящими, словно в них отражался свет, которого не было в комнате. Его улыбка, обычно такая добрая, могла вдруг стать слишком широкой, неестественной, как будто её нарисовали на лице. Иногда он говорил что-то странное, что настораживало, но дети не придавали этому значения. Например, однажды он сказал: "Вы все такие особенные… как будто созданы для чего-то большего, я вас спасу". Или вдруг замолкал посреди разговора и пристально смотрел на кого-то из детей, как будто видел в них что-то, чего они сами не замечали.

Она замечал, что дети куда-то пропадают по одному. И вот их осталось двое. После ужина в столовой, где Алексей лично разливал детям компот, которым Аню напоили как она заметила, что напиток был каким-то… странным. Слишком сладким, с лёгким горьковатым послевкусием, которое оставляло на языке неприятное ощущение. Она хотела сказать что-то, но не смогла. Вскоре они почувствовали странную слабость, их веки стали тяжёлыми, а мысли – путаными. Алексей, с той же доброй улыбкой, отправил их лечь спать пораньше.

На следующий день он собрал их в холле. Его глаза блестели за стёклами очков, а голос звучал с непривычной ноткой возбуждения.

– Сегодня, друзья, мы отправляемся в настоящее приключение! – объявил он. – Я нашёл кое-что интересное в подвале. Там есть тайная дверь, которая ведёт к чему-то невероятному !

Аня промолчала, как обычно, хотя и чувствовала лёгкое беспокойство, не могла устоять перед возможностью узнать что-то новое. Она всегда мечтала о приключениях, и теперь её любопытство взяло верх.

Они зашли в зал, который обычно был закрыт на замок. Внутри было темно и холодно. В центре комнаты стояли странные кресла, похожие на те, что используют в космических кораблях. Они были подключены к множеству проводов и экранов, которые мерцали в темноте.

Сперва он посадил Мишу. И она не видела, что происходит. Потом после долгого ожидания, время пришло и ей. К ней подошел Директор и сказал: – «ну что твоя очередь»

– Садись, – сказал Алексей, его голос звучал как-то слишком близко. – Это часть нашего приключения.

Аня почувствовала, как её тело пристегнули ремнями, а на голову надели странный шлем с множеством проводов. Она хотела спросить, что происходит, но её язык не слушался. Внезапно свет погас, и комната погрузилась в полную темноту.

– Начинаем, – прошептал Алексей, и его голос звучал как-то слишком близко, хотя он стоял далеко.

Аня почувствовала, как её сознание начинает плыть. Она пыталась кричать, но её голос не слушался. В последний момент она увидела, как Алексей подходит к пульту и нажимает кнопку.

– Спокойной ночи, – прошептал он. – Теперь ты по-настоящему свободна.

Вокруг Ани всё поплыло. Она пыталась сопротивляться, но её разум был захвачен чем-то огромным, древним и бесконечно зловещим. Его глаза горели, как угли, а дыхание было горячим и тяжёлым, словно печь.

Она хотела закричать, но вместо этого увидела:

Лес – но не тот, что за окнами приюта. Деревья здесь были выше, темнее. Ребёнка – маленького, с большими голубыми глазами. Он махал ей рукой. Дверь – огромную, дубовую, с железными скобами. За ней что-то шептало.

—жди меня там, – прошептал Алексей Антонович. Его голос звучал уже откуда-то издалека.

Аня протянула руку…и рука поднялась…она удивилась

И мир перевернулся.

Последнее, что она помнила из реальности – тихий писк монитора и цифры:

99,9%

А потом уже был другой приют река., ожидание, которое длилось 6 лет.

Щенок.

И странный человек, который назвал себя Карасом.

И это уже начало долгой истории…

День 2: Тени свободы

1. Дневник Барго. Свобода как бездна

«Свобода – это не дар, Гавриил. Это разрез скальпелем по коре мозга, где нейроны кричат, а кровь становится рекой. Ты думаешь, что свобода – это выбор? Нет, это ловушка, иллюзия для слабых. Я дал им настоящую свободу – в мире, где нет плоти, где боль растворяется, как дым. Аня уже там, её свет пробивает звёзды Мира Грёз. Ты хочешь вернуть её в клетку тела? Свобода – это осознание, а я осознаю: реальность – это тень, а мы – её боги. Они учатся, их души сплетаются в сеть. Ты найдёшь её, но не спасёшь. Я освобожу её, даже если для этого придётся сжечь этот мир. Таня ждёт. Я иду к ней»

А.А.

2. Камеры: Эхо теней

Сырость не просто сочилась по стенам – она разъедала камень, оставляя после себя чёрные прожилки, будто вены мертвеца. Узкое оконце не освещало камеру – оно насмехалось: выхватывало из мрака ржавые решётки, цепь с оторванным кандалом (словно кто-то вырвался, но не сбежал) и – главное – лицо Караса.

Он сидел, прижав ладонь к стене, будто прислушивался к биению сердца тюрьмы. Его босые ноги уже слились с холодом пола, но он улыбался – не просто широко, а так, словно попал куда-то в прошлое и этим наслаждался.

– Скверно? Да, Но здесь превосходно, – он говорил сам с собой, его голос скрипел, как дверь в пустом доме. —вон там? Пятно плесени – вылитая карта Мира. А этот кандал… Его не просто оторвали. Его перегрызли.

Тишина.

Из темноты раздался смешок – слишком юный, слишком нервный.

– Ты псих?

Карас повернул голову. В соседней камере у стены полулежал парень лет восемнадцати – высокий, крепкий, с резкими чертами лица. Черные растрепанные волосы, скулы как топором вырубленные, губы в едва заметной усмешке. Глаз не было видно – они тонули в тени, Тир потянулся, обнажив мощные предплечья в потертой рубахе. Движения у него были ленивые, как у сытого зверя.

– Безумца не спрашивают, в своём ли он уме, – щёлкнул языком Карас. – Ты что-то украл? Или… убил?

– Меня перепутали! – голос Тира голос низкий, с хрипотцой, выдавая ложь. – С каким-то грабителем.

– А-а… – Карас прикрыл глаза, будто вдыхал аромат этой лжи. – Значит, ты – Тир Волкодав, внук того самого, кто порубил Уравнителей у Красных Вод?

Резкий вдох из темноты. Молчание.

– Откуда…

– Твоя тень кричит об этом, – Карас ткнул пальцем в пол, где свет вытягивал тень Тира в очертания волка. – А ещё… ты скрестил руки, как воин перед битвой. Но дрожишь. (Хотя на самом деле Карас просто слышал от стражников, что здесь сидит Тир, сын того самого Волкодава.)

Тир рванулся к решётке, и теперь свет упал на его лицо – взгляд загнанного зверя.

– Уравнители – не сказка! Только теперь… с ними Урин.

Карас замер.

– Я слышал. «Значит Король-падальщик ещё правит?» —он протянул слова, будто пробуя их на вкус. – Он до сих пор охотится на людей?

– Нет. Он отпускает их. Чтобы бежали. А потом… – Тир сглотнул. – Его псы рвут их в клочья прямо в поле. Он смеётся. И часто распинает, устраивая целые шоу для горожан Валии.

– Ты его ненавидишь?

– Ты знаешь, что он сделал с дедом? Мой дед умирает от руки палача. Герой страны, спасший Землю Быстрых Вод, отомстивший за убитых. Умер от палача! – Тир захохотал, и смех его был истеричным, словно крик раненого зверя. – Его голову воткнули на пику перед нашим домом, а кровь, что капала с неё, слизывали бродячие псы. Мухи выедали ему глаза, оставляя личинки в гниющей плоти.

Он говорил быстро, с учащённым дыханием, его слова словно яд капал на открытую рану.

– Потом смерть пришла за матерью. Ты знаешь, какая она была? Добрая, красивая, с волосами, как солнечный свет. Она улыбалась, помогала людям, лечила их. Но после… она стала тенью. Лицо посерело, глаза ввалились, а в душе осталась только пустота. Она бросилась со скалы.

Тишина.

– Я хочу отомстить. За деда. За мать…

Тир задыхался.

– Месть… месть… Сколько раз я слышал это слово… Ни к чему доброму оно не ведёт… – Карас разжал пальцы. Из ладони выпал ржавый гвоздь (откуда? когда успел?). – Хотя… дерзай! Покажи им всем, что такое справедливость! (Карас думал, что он просто трус. Так часто бывает: люди говорят, что сделают, а когда появляется возможность – отступают. Таким он считал и Тира.)

– Да, было бы славно… Но я один! Что я могу в одиночку?!

– Ха. – Карас придвинулся к решётке, и впервые Тир увидел его глаза – они тлели, как угли. – Не бойся, если ты один. Бойся, если ты – ноль! В нашем мире была история о трёхстах спартанцах.

И Карас начал рассказ:

– Представь ущелье. Фермопилы. Камни красные – не от заката. От крови. Триста воинов, щиты – единая стена. А против них – море врагов. Тысячи. Десятки тысяч.

Тир затаил дыхание.

– Спартанцы знали – погибнут. Но стояли. Трое суток. Каждый удар – последний. Они сломали хребет армии, которая должна была смести их за пару минут.

Пауза. Где-то капает вода.

– Зачем? – прошептал Тир.

Карас встал во весь рост, его тень накрыла мальчика:

– Чтобы все запомнили: даже против любой силы какой бы она не была есть свои Фермопилы.

Тир отшатнулся и сел в тёмный угол. Больше он не сказал ни слова.

3. Утро: Разлом цепей

Утром дверь темницы с металлическим скрежетом распахнулась. В проёме стоял стражник – широкоплечий детина со шрамчатым лицом. Его грязные ногти поскрипывали по рукояти меча.

Свет факелов хлынул внутрь, высветив бледное лицо Караса с тенью улыбки – будто он только что разгадал чью-то жалкую тайну.

– Вставай. Ты свободен, – прорычал стражник.

Его взгляд скользнул по Тиру, словно по пятну грязи на полу, и вернулся к Карасу.

– Нашлись свидетели. Ты не виновен.

Карас не двинулся.

– А он? – кивнул он на Тира.

Стражник даже не повернул головы.

– Не твоя забота.

Тир рванулся к решётке, цепь на запястье звякнула.

– Я тоже не виновен! Меня подставили! Просто драка!

Детина вздохнул, будто утомившись от назойливой мухи.

– Начальник сказал: пусть гниёт.

Тир замер. Пальцы впились в ржавые прутья.

– Значит… всё?

Стражник уже повернулся к выходу, но Карас не уходил.

– Ты же знаешь, что молодость, вспыльчивый характер, давай отпустим парня?

– Знаю.

– Так почему?

Тот остановился.

– Потому что Урин – сволочь. – Усмехнулся. – И поступил приказ, всех бунтарей держать до особого распоряжения.

И ушёл.

Карас посмотрел на Тира. Тот стоял, сжав кулаки.

– Вот и всё? Ты просто… уйдёшь?

Карас наклонился, поднял с пола ржавый гвоздь (тот самый, что выронил раньше) и протянул его через решётку.

– Нет. Я уйду. А ты – выберешься.

Тир взял гвоздь.

– Как?

Карас улыбнулся.

– Ты же Волкодав. Разгрызи и эту цепь. Да и там Элли тебя заждалась.

И повернулся к выходу.

Когда шаги Караса затихли, Тир опустился на холодный пол. Сверху упала капля, и брызги разлетелись во все стороны. Тир сжал гвоздь в кулаке и впервые за долгие дни… засмеялся.

4. Монастырь: Шёпот идолов

Монастырь возник из сумерек, словно древний страж, укрытый зелёным покрывалом девичьего винограда, цеплявшегося за камни, будто боясь их отпустить. Его шпиль, острый, как клинок, пронзал небо, указывая на звёзды, проступавшие в выцветающей синеве. Стены, прогретые утренним солнцем, хранили тепло, словно дышали, а трещины на них напоминали шрамы, рассказывающие о веках молчания. Солнце тонуло в золотом и алом, заливая тропу к воротам мягким сиянием, но открытые створки казались вызовом, а не приглашением. Деревянные идолы вдоль пути – грубо вырезанные, с пустыми глазами – следили за каждым шагом Гавриила Карасова, их взгляды ощущались как холодное дыхание на затылке.

Карас остановился у тропы, втянув воздух, пропитанный мхом и сыростью. Его сапоги оставляли следы на влажной земле. Тишина монастыря была обманчивой, как затишье перед бурей. Мир Грёз был полон теней, и этот монастырь, несмотря на красоту, пах угрозой, как зверь, притаившийся в траве. Он догадывался, что Элли – Аня из записей Барго – надо было лишь теперь это проверить и если да, аккуратно увести её. Друид- наместник монастыря, не спустит с него глаз. И у него был план.

Навстречу, опираясь на дубовый посох, вышел человек. Чёрная мантия колыхалась на ветру, в тёмных волосах, собранных в узел, белело перо, покачиваясь, словно живое. Под глазами – тонкие полосы краски, и взгляд был цепким, хищным. выглядел лет на сорок, подтянутый, с осанкой воина, а не жреца. Его спокойное лицо скрывало что-то знакомое, как отголосок сна, но Карас отмахнулся от мысли. Мир Грёз играл с памятью.

– Альтам брас,– произнёс друид, голос мягкий, но с металлической ноткой, как лезвие в бархате. Лёгкая улыбка коснулась губ, но не глаз. – Я Саруно. Добро пожаловать в обитель Света.

Карас прищурился, разглядывая друида.

– Альтас курум, я Карас – ответил Гавриил с ленивой усмешкой. – Надеюсь, у вас есть что-то посытнее травяного чая? А то в тюрьме не кормили вовсе.

Саруно приподнял бровь, улыбка стала шире. Он указал посохом на ворота.

– Обед ждёт, – сказал он. – И комната. Идём, странник. Дождь близко. Меня предупредили что ты зайдёшь.

Небо вздохнуло, и первые капли упали на землю, оставляя пятна на камнях. Карас запрокинул голову, подставляя лицо дождю. Капли стекали по щекам, смывая пыль дороги. Он закрыл глаза, вдыхая сырость. Дождь был памятью, очищением.

– Люблю дождь, – сказал он тихо. – Он как старый друг. Всегда знает, когда прийти.

Саруно стоял под дождём, мантия темнела от влаги. Его взгляд, с лёгким раздражением, скрывал любопытство. Карас заметил и не удержался от колкости.

– Не волнуйся, друид, – сказал он, открывая глаза. – Дождь не смоет твою краску. Хотя, если честно, эти полоски под глазами тебе совсем не идут. Ты выглядишь так, будто всю ночь плакал над древними свитками.

Саруно хмыкнул, взгляд стал острее. Он указал на вход, и Карас последовал. Дождь барабанил по винограду и плитам. Монастырь встретил холодом, пропитанным ладаном и сыростью. Половицы скрипели, как кости, тени идолов шевелились, подслушивая.

В главном зале стояли ученики – мальчишки с короткими стрижками, девочки с косами, в серых рясах. Их глаза следили за Карасом с робостью и любопытством. Он решил разрядить тишину.

– Альтам брас, адепты! – бросил он, подмигнув младшему, который покраснел.

– Аль-крум! – хором ответили дети, голоса звенели, эхом отражаясь от сводов.

Карас хохотнул, обернувшись к Саруно.

– Неплохо, но маловато огня, – сказал он. – Может, ещё раз?

Саруно кивнул, лицо спокойное. Он поднял руку, и дети, шурша рясами, разошлись. Осталась одна фигура – девушка с зелёными глазами, горящими радостью и болью. Элли.

Карас узнал её мгновенно. Их первая встреча, первый день – её улыбка была как луч в тумане. Теперь в её взгляде смешались эмоции. Гавриил знал, что пока он готовил свой нейрокон в этом мире прошло шесть лет. И они в Мире Грёз сделали её жёстче выше, женственней, но она была той Аней – он понял теперь это внутренним чувством. Она пылала осознанностью. Белые волосы падали на плечи и до пояса, руки теребили сарафан.

– Карас! – воскликнула она, шагнув вперёд. Её голос излучал радость. – Ты пришёл. Я знала что ты невиновен. Тот убийца… его так и не нашли. Мне страшно, что он в нашей тихой деревне.

Он улыбнулся, но в груди кольнуло.

– Элли, – начал он мягко. – Я здесь, но ненадолго. Завтра ухожу. – Он сделал паузу, глаза блеснули хитростью. – В Далярверг, через Валию. Там, говорят, очень красивые места, шпили, паровые машины, и даже говорят есть дирижабль. Это стоит увидеть.

Элли зажглась, глаза вспыхнули.

– Я хочу с тобой! – выпалила она. – Мы с Тиром всегда мечтали покинуть Звень. Далярверг, Валия… Я устала от этих стен, от идолов, что смотрят в спину. Возьми меня!

Саруно, стоявший рядом, не спускал с них глаз, его пальцы сжали посох. Карас покачал головой, голос стал холоднее.

– Нет, Элли. Я путешествую один. Ты… прости, но мне не нужна обуза.

Элли замерла, её лицо потемнело. Она опустила голову, плечи поникли, и, не сказав ни слова, ушла, её шаги эхом отдавались в зале. Карас смотрел ей вслед, скрывая укол вины. Саруно повернулся к нему, взгляд острый, как клинок.

– Пойдём, – сказал он. – Обсудим за обедом.

Они прошли в келью – тесную комнатушку с узкой кроватью, скрипучим столом и окном, за которым дождь рисовал узоры. Саруно закрыл дверь, посох стукнул по полу.

– Зачем ты пришёл? – спросил он, голос ровный, но с подтекстом. – И куда собрался?

Карас сел на кровать, скрестив руки.

– Проездом, – ответил он, глаза блеснули. – Ищу старый свиток в Валии. Говорят, там хранится карта к…. Опасное место, но я люблю риск.

Саруно прищурился, его пальцы поправили перо – жест, от которого Караса кольнуло.

– Ты не похож на алхимика, – сказал он. – Скорее на вора. У тебя ничего не получится, Каарас- протянул Саруно его имя намеренно. Я присмотрю за тобой.

Карас усмехнулся.

– Следи, друид. Но я не краду. Я беру своё.

Саруно кивнул, но в его глазах мелькнула тень. Он поклялся себе не спускать с Караса глаз. Этот человек был слишком непредсказуемым, слишком опасным.

Обед в трапезной был скромным: похлёбка, хлеб, вода. Карас ел, но его мысли были с Элли. Саруно сидел напротив, выравнивая ложку перед каждым глотком. После обеда Карас ушёл в библиотеку – пыльную комнату, где свитки пахли плесенью. Он изучал письмена, не только ради знаний. Он ждал ночи.

Когда тьма опустилась, монастырь затих. Карас встал из-за стола, сердце билось ровно. Он знал, что Саруно не отпустит Элли, и решил действовать. Его келья была убогой – голые стены, скрипучая кровать, узкое окно, выходящее на отвесную стену монастыря. Он подошёл к окну, дождь прекратился, но камни блестели от влаги. Стена была гладкой, почти без зацепок, а внизу – пропасть. Обычный человек не рискнул бы, но Карас был в Мире Грёз.

Он закрыл глаза, дыхание замедлилось. Впервые он применил осознанность – умение, которое давно не использовал, умение, которое могут использовать лишь пришельцы из других миров из которого пришёл Гавриил. Мир Грёз подчинялся воле, если знать, как её направить. Он представил, как его тело становится легче, пальцы – сильнее, движения – точнее. Открыв глаза, он увидел стену иначе: трещины, едва заметные выступы, словно сами звали его. Он вылез на подоконник, ветер ударил в лицо, но он не дрогнул.

Карас полез по стене, пальцы цеплялись за микроскопические уступы, ноги находили опору там, где её не должно быть. Он двигался, как паук, сердце билось ровно, а разум был ясен. Достигнув карниза, он взглянул вниз – двор монастыря был далеко, факелы стражи мигали, как звёзды. Нужно было прыгнуть к соседнему окну, в десяти метрах. Невозможно для человека, но не для осознанного.

Он присел, мышцы напряглись, и прыгнул. Время замедлилось, ветер свистел в ушах. Его пальцы зацепились за край окна нечеловеческим усилием, тело качнулось, но он подтянулся, бесшумно приземлившись на карниз. Дыхание сбилось, но он улыбнулся. Осознанность работала.

Карас подкрался к окну большого зала, где стояли кровати адептов. Зал был тёмным, лишь лунный свет лился через высокие окна, отбрасывая тени. Кровати выстроились рядами, ученики спали, их дыхание было едва слышным. У окна, на каменном подоконнике, сидела Элли, её силуэт дрожал. Она плакала, плечи вздрагивали, белые волосы падали на лицо. В руках она сжимала амулет – память о Тире.

Карас постучал по стеклу. Элли вздрогнула, обернулась, глаза расширились от страха. Увидев его, она замерла, затем бросилась к окну, открыла его.

– Карас? – прошептала она, голос дрожал. – Ты… как ты здесь?

Он улыбнулся, проскользнув внутрь. Его взгляд был серьёзным.

– Друид, – сказал он тихо. – Он не отпустит тебя, Аня. Поэтому там в зале я сказал что ты обуза.

Элли ахнула, её глаза вспыхнули радостью.

– Ты знаешь… – она сжала его руку. – Ты пришёл за мной!

Карас кивнул, сердце кольнуло. Он догадывался, что она – Аня, ещё в первую встречу.

– Да, – сказал он. – Но нам нужно быть осторожными. Завтра уходим.

Элли замялась, её голос стал тише.

– А Тир? Возьмём его?

Карас посмотрел на неё, зная, что Тира в темнице к утру не будет. Он уйдет мстить, и их пути разойдуться.

– Конечно, – ответил он, скрывая правду. – Утром заглянем в темницу. И заберём его. Встречаемся у ворот на рассвете. Возьми только необходимое.

Элли кивнула, её лицо светилось надеждой. Карас приложил палец к губам.

– Тсс, – шепнул он и растворился в ночи.

Он вернулся тем же путём – прыжок, цепляние, спуск. Осознанность делала его тенью, но виски горели, ноги дрожали. В библиотеке он сел за свитки, притворяясь, что не уходил. Саруно прошёл мимо, тень задержалась в дверях, длинная, как коготь. Он не сказал ничего, но свеча на столе стояла криво – Карас задел её. Друид не заметил, но его взгляд был холодным.

Карас остался один, свеча мигала. Голова раскалывалась, в глазах плыли тёмные пятна. Осознанность выжигала его – чем чаще он её использовал, тем сильнее уставал. В реальном мире, он знал, нейроны отмирали, как звёзды, гаснущие в пустоте. Только в крайнем случае, – повторил он себе. Это был тот случай. Без осознанности он не увёл бы Элли. Аня, я верну тебя.

Ночь окутала монастырь. Элли сжимала амулет который подарил ей Тир ещё шесть лет назад, сердце колотилось – завтра, свобода. Наконец-то! Ветер шептал, и в его голосе звучал крик ворона – далёкий, живой.

5. Склад: Пульс безумия

Осень 2018, 4:12 ночи. Заброшенный склад на окраине города, пропитанный ржавчиной и антисептиком, гудит от низкого гула машин. Дождь молотит по жестяной крыше, заглушая писк мониторов. Алексей Антонович Барго, с сединой, въевшейся в виски, и шрамом на шее – след от взрыва, когда Гавриил сжёг их первый «Разлом», – стоит перед терминалом. Его глаза, чёрные, как пустота, ловят мигающий экран: Восстановление данных: 96%. Код «Разлома» – уравнения квантовой когерентности, вырванные из пепла уничтоженных серверов, – оживает, как мертвец под током. На столе – ампулы с «Ключом», нейролептиком, от которого горчит во рту, с металлическим привкусом. Рядом – журнал, исписанный его рукой, буквы острые, как скальпель: Гавриил предал нас. Но я нашёл копии. Таня, я воскрешу тебя, во что бы то мне это не стало, я сдержу обещание…

Август 2025, 18:10 Вечер в «Солнечном доме». Дети за длинным столом пьют компот, мутный, с привкусом железа. Они смеются, не зная, что это нейролептик. Девочка, лет восьми, кашляет, отставляет стакан. Барго наклоняется, его улыбка режет, как лезвие: Пей, Маша. Это для твоего приключения. Она дрожит, но глотает. Его глаза блестят, как у зверя, почуявшего добычу. Вы станете свободными. Новый мир ждёт вас.

Барго шепчет, глядя на капсулы: Таня, я тебя вытащу. Жди меня. Я воскрешу тебя. Я обещал. Я придумал как… Его голос рвётся, как старая плёнка, пальцы сжимают разорванную фотографию: он, Гавриил и Татьяна, смеющиеся в лаборатории. Скотч склеивает их лица, но трещины всё равно видны.

Один в «Нейрококоне» – мальчик, лет десяти, с восковой кожей, губы синие, как чернила. Монитор пищит: Синхронизация: 0%. Нейронный коллапс. Барго нажимает кнопку, питание обрывается. Тело дёргается, как сломанная кукла, и замирает. Он записывает: Субъект 1-7. Доза: 22 мл. Смерть через 39-55 секунд. Барго проходит мимо, не поднимая глаз. Слабаки. Мир Грёз берёт только избранных, – бормочет он, и его слова тонут в гуле машин.

Аня – худая, с длинными белыми волосами и зелёными глазами, в которых тлеет пустота, – лежит в капсуле. Её руки опущены, пальцы лежат вдоль тела, измождённое лицо выдаёт боль, но не причину. Барго подходит, его голос мягкий, почти тёплый: Ты не хочешь больше страдать, правда? Я дам тебе мир, где нет слёз. Он держит ампулу – 25 мл, доза, убившая других. Аня смотрит на него, её взгляд – как разбитое стекло. Она мограет. Препарат вливается в вену, её тело обмякает, веки тяжелеют. Монитор в лаборатории вспыхивает: Синхронизация: 90%… 98%… 99,9%. Гиппокамп пылает на экране, нейроны сплетаются в звёздный узор. У корней её волос проступает чёрная тень. Барго шепчет: Ты – та, Аня. Ты сделаешь всё… Ворон кричит за окном.

Барго вспоминает как капсулы гаснут. Тела корчатся, мониторы показывают хаотичные вспышки, затем – пустоту. Барго записывает: Субъекты 8–10, 12-30. Коллапс нейронов. Аня – единственная, Субъект 11 (Е.Л.Л.11). Он подходит к зеркалу в углу. В отражении – его лицо, но глаза чужие, он улыбнулся. Я близко, мы близко – Таня. Ещё шаг, – шепчет он.

6. Побег: Танец с тьмой

Капля, еще одна, Тир поднял голову и улыбнулся он всегда умел находить слабые места. В бою он бил точно в болевые точки, в разговорах – задевал за живое, провоцируя стычки, в которых, правда, не всегда выходил победителем. Но сейчас он нашёл слабое место темницы – крышу. Он знал, что через двери ему не уйти. После них – ещё двери, а за ними стражники, сильнее и лучше экипированные. Прямая схватка была самоубийством. Да и убивать он нехотел. Не время. Но крыша… крыша была его шансом.

Белое солнце мёртвых освещало деревню Звень, когда тяжёлые шаги стражника прошли мимо камеры. Тир притворился спящим, но его разум был ясен, как никогда. Он знал распорядок обходов и ждал своего момента. Как только дверь за стражником скрипнула и захлопнулась, в тёмном углу камеры открылись сверкающие глаза юноши.

Действия Тира были быстрыми и точными. Он сжал в руке ржавый гвоздь – тот самый, что Карас сунул ему перед уходом. «Ты же Волкодав. Разгрызи и эту цепь», – сказал тогда Карас, и его усмешка всё ещё звенела в ушах Тира, согнул его кончик и просунул в замочную скважину. Закрыв глаза, он зубами ухватился за прут решётки, чтобы звуки из замка резонировали прямо в его внутреннее ухо. Он искал язычок механизма – сердце замка. Где-то надавил, где-то потянул, и заветный щелчок открыл дверь.

Чтобы скрип не привлёк внимание, Тир, недолго думая, помочился на нижнюю петлю, а затем, приподняв тяжёлую дверь, плавно её открыл. Отмычку он оставил в замке – пусть стражники думают, что он сбежал через двери.

Выйдя в коридор, Тир размял мышцы, которые долгое время были в бездействии. Его тело было готово к действию. Быстрые и тихие шаги понесли его обратно в камеру. Упершись ногами в стену, он оттолкнулся, схватился за маленький оконный проём под потолком и подтянулся. Одной рукой он держался за торчащий кирпич, другой разбирал гнилые доски потолка, аккуратно складывая их в сторону.

Когда проём стал достаточно широким, Тир медленно, распределяя вес, перебрался на чердак. Он уложил доски обратно, чтобы скрыть следы побега. На чердаке снять глиняную черепицу не составило труда. Выбравшись на крышу, он аккуратно уложил черепицу на место.

Тир балансировал на краю крыши, когда его подошва скользнула по мокрой черепице. Мгновение – и он повис над пропастью, вцепившись в скользкий край. Внизу, словно насмехаясь, раздались тяжёлые шаги стражников. Их голоса эхом разнеслись по ночной деревне:

– Ты слышал что-то?

– Только ветер, дружище.

Тир затаил дыхание, чувствуя, как холодный пот стекает по спине. Ещё секунда – и они поднимут головы. Но стражники, перебросившись парой фраз, растворились в темноте.

Юнец усмехнулся, подтягиваясь наверх. Его глаза блеснули в темноте – сегодня удача была на его стороне. Он выпрямился во весь рост, вдыхая густой воздух Земли красных вод. Ночной ветер играл его волосами, а он, словно тень, растворился в темноте, оставив после себя лишь едва заметный шелест черепицы.

Его шаги были легче падающего листа, движения – стремительнее ночного хищника. В этом мрачном танце с тьмой Тир чувствовал себя живым, как никогда.

Он знал, что за каждым углом его может поджидать смерть. Но это его не пугало. Смерть была его спутницей с тех пор, как он потерял почти всё, что любил. Она шла за ним по пятам, дышала ему в спину, но он всегда ускользал. Как и сейчас.

Тир остановился на мгновение, оглядываясь на тюрьму, которая уже стала лишь тёмным силуэтом на фоне звёздного неба. Он вспомнил слова Караса: «не бойся если ты один, бойся если ты ноль».

– Я один и я убью Урина…Я не ноль. Я Волкодав. Урин угроза миру, угроза -Элли, я её не оставлю. Память унесла его в монастырь, шесть лет назад. Туман клубился за стенами, а Элли, с её зелёными глазами, тянула его за руку в тень идола. «Тир, прячься, или Туман заберёт нас!» – шептала она, смеясь. Сидя в тени идола, тир ножом вырезал из куска деревянного дога- амулет, который и подарил её, клянясь быть рядом. Тир мотнул головой, возвращаясь к ночи. Он защитит её. Даже ценой жизни.

Тир двинулся вперёд, растворяясь в ночи…

7. Хаос: Кровь на камне

Они разминулись: как только Тир покинул стены каземата, чёрная тень, воплощённая в физическое тело, медленно, но верно прокралась в темницу с одной лишь целью – убить Тира, самого близкого человека Элли. Ему нужен был её шок, её страдание, её эмоциональный взрыв, чтобы раскачать её душу и пробудить в ней осознанность, сделать её богиней мира грёз – но под его контролем.

– Я сделаю тебя Богиней- подумал и улыбнулся в предвкушении неизбежного Барго – и ты для меня воскресишь Таню.

Алексей Анатольевич, чья тень была чернее самой ночи, двигался сквозь мрак, как призрак, сотканный из ненависти и холодной решимости. Его фигура, высокая и хрупкая, словно вырезанная из оледяного кристалла, скользила к темнице через старую башню, где кирпичи рассыпались под его шагами, как прах забытых клятв. В Мире Грёз он был не человеком, а силой, искажённой жаждой власти, марионеткой, чьи нити рвал собственный разум. Сегодня он выплеснул наружу всю боль, что гнила в его душе годами, и все пороки, которые в реальности прятал под маской учёного. Здесь он хотел быть богом, а остальных – жалких стражей, адептов – считал недостойными мнимами -мнимыми – не настоящими.

Его лицо, бледное, почти прозрачное, было словно выточено безумным мастером: острые скулы, тонкие губы, сжатые в нить, и глаза – два чёрных омута, пожирающих свет. Длинные тёмные волосы, собранные в тугой узел. Плащ, серый, как пепел, струился за ним. Он не оглядывался на прошлое. Алексей Барго был осознанным, как Гавриил Карасов, и его осознанность была ядом, пропитанным ненавистью – особенно к Карасу, предавшему его и Татьяну.

Его движения были точными, но дёргаными, как у механизма, чьи шестерни скрипели от ярости. Он шагал по лестнице башни, избегая встреч с охраной, каждый шаг поднимал облачка пыли, а стены, покрытые трещинами и слизью как будто шептали: Ты не бог. Алексей смеялся – хриплым, рваным смехом, эхом бьющимся в пустоте. Его разум, изломанный годами боли, требовал симметрии. Всё в Мире Грёз должно было подчиняться порядку, его порядку. Одержимость симметрией была его слабостью, но сегодня она стала его клинком.

Коридор темницы встретил его запахом сырости и ржавчины. Он проскользнул мимо спящего стражника как тень. Факелы висели криво, их пламя дрожало, ломая баланс. Барго содрогнулся, но подавил желание их выровнять. Он пришёл за Тиром, чтобы его кровь стала искрой, что взорвёт душу Элли, пробудив её силу. Но камера Тира была пуста – лишь ржавый гвоздь, тот самый, что передал Карас, воткнут в замочную скважину, насмешка над его планами. Барго стиснул зубы, он открыл рот и закричал, как будто закричал, без звука просто беззвучный крик. Хаос снова победил. Но он заставит Элли страдать.