Юлькина дача

ПРОЛОГ

Не впишусь! Ох, вписалась все-таки. Просто поворот на просёлочную дорогу с берёзками по краям случился неожиданно, несмотря на подсказки навигатора. И вот я резко кручу руль влево и еле-еле не уезжаю колёсами в канаву.

И тут же сердце радостно подпрыгивает: знакомые берёзки! Скоро наша улица! Вспомнилось, как моя кошка Каська, завидев эти берёзки, выпрыгнула прямо в окно машины, устав от долгой дороги, и весело побежала в сторону участка.

Я доезжаю до первой улицы и останавливаюсь. На меня смотрит заборчик, наполовину вросший в землю, покосившийся и почти лежащий на земле. Над ним вьётся коричневым ужом какое-то засохшее растение. За забором наш дом. Да нет, уже не наш – стекла выбиты, из одного окна торчит оборванная занавеска. Краска облупилась, и не понятно, что когда-то домик был синего, как василёк, цвета. За домом заброшенный участок – заросшие крапивой грядки, забывшие секатор кусты. Смотреть горько, как на опустившегося дорогого тебе человека.

Я тихонько стою и думаю: зачем я вообще сюда приехала? Что я надеялась найти? Но стоп, дело есть дело. Скрепя сердце, сворачиваю с нашей улицы и ухожу на соседнюю, граничащую с оврагом и небольшим лесочком за ним. В этом лесочке и есть моё дело, ради которого я здесь.

Было у нас с Люськой одно укромное местечко. Берёза в лесочке за оврагом. Обычная такая берёза. Белая с чёрными крапинками. Думаете, что берёза не может быть укромным местом? А вот и может! Она росла на краю тропинки сразу за оврагом. По тропе ходили дачники. Когда играть в бадминтон или шить наряды пупсам не хотелось, мы залезали на берёзу и сидели там. У меня была своя ветка, а у Люськи – своя. Моя ветка была на полтора метра ниже Люськиной. Она была толстой, удобной и очень надёжной. Но ниже. На самом деле, она была так низко, что проходящие мимо люди могли пожать мне руку.

То ли дело Люськина ветка. С неё и поле передавало привет голубыми пятнышками васильков, и дачники могли тебя вообще не заметить. В общем, эти полтора метра были очень даже значительным расстоянием. Люська могла залезть ещё выше, там уже не было таких толстеньких веток и столько свободного пространства над головой, но можно было найти местечко, чтобы сесть. Когда Люська залезала наверх, она великодушно уступала мне свою ветку. Но тут-то и начинался он – мой позор. Я на трясущихся ногах вставала на свою ветку и, держась за ствол обеими руками, говорила, что мне и так очень неплохо всё видно, что тут очень даже симпатично.

Люська не хотела закрывать глаза на мои слабости и подначивала – ну, чего ты там застряла, залезай давай, садись. Я пробовала, привставала на цыпочки и даже отрывала одну ногу, но надо было оттолкнуться посильнее и прыжком усадить попу. Ровно это же я легко проделывала на своей ветке, но на полтора метра выше – было мне не по силам. Я пробовала залезать на берёзу, когда Люськи не было, надеясь, что без её подшучиваний смогу всё-таки решиться. Но все попытки заканчивались одинаково. Берёза мне не покорялась. Я всё равно могла сидеть только на своей низкой и крепкой ветке.

Я давно выросла и теперь тряслась, проходя по высоким мостам. Оставалась внизу, когда остальные весело взбирались на вершину колокольни по винтовой лесенке. На смотровых площадках вжималась в стенку, и даже на Эйфелевой башне минут пятнадцать уговаривала себя подойти к ограждению и взглянуть сверху на огни Парижа.

И вот, сидя в кабинете психолога и докапываясь до истоков моей боязни высоты, я вдруг вспомнила нашу с Люськой берёзу – и кое-что ещё, спрятанное мной когда-то под берёзой.

Спустя полчаса поисков и раскопок я вернулась к своему старому дому совсем в другом настроении. В кулаке я сжимала маленькую голубую плиточку.

Я ещё раз обвела глазами наши шесть соток и подняла взгляд наверх, к крышам сараев. А там под весенним солнцем подмигивала мне чёрная цистерна. Та самая, к которой я залезала на сарай, тренируя силу воли. Ничуть не изменилась, такая же круглобокая и огромная. Словно тёплый ветерок подул в затылок, принёс майскую сирень, обрамлявшую калитку. Как раньше. Я оглянулась. Да и улица всё та же, а вон домик Люськи! Я побежала к нему – совсем не изменился! Даже цвет свой, коричневый, сохранил. Домик выглядел аккуратно, ухоженно, видно, что живут в нём. На миг вдруг показалось, что сейчас выйдет на порог Люськина бабушка:

– Люсенька! К тебе Юля пришла.

Тогда я была Юлька с угла. Почему с угла? Потому что наш домик был угловой, одной стороной забора выходивший на пыльную проезжую дорогу, а другой стороной – на заросшую зеленью тропинку. Конечно, по этой тропинке тоже могли ездить машины. И ездили. Целых три – зелёный дребезжащий «Запорожец» Ирки с Пашкой, чёрная «Волга» соседа Ивана Михайловича и наша «Копейка», то есть, простите, ВАЗ 2101, серого цвета, именуемый в семействе «Мышь». Мышь по улице не сильно ездила, она заезжала в пятницу вечером мордой в наш проулок только, чтобы затем въехать под навес и остаться там до вечера воскресенья, пока мама с папой не целовали меня на прощание и не пускались в обратный путь. А в конце каникул, груженная сумками с соленьями и гладиолусами, Мышь держала путь к первому сентября.

Люська была моей лучшей подругой. Она жила на нашей улице, чуть в глубине. С торца Люськиной дачи был небольшой овражек и берёзовый лесок за ним. В этом овраге был наш игровой «дом». Полочки, коврик, мыльница – всё самое необходимое для игры и жизни. Я – мама, Люська – папа. Почему так? Да просто Люська была старше меня на пару лет и на пару голов выше.

Иногда к нам приходила Люськина бабушка и ругалась, что мы опять сидим в кустах, и нас украдёт любой проходимец, а мы и пикнуть не успеем. Но тогда выходил Люськин дедушка и говорил, что тот, кто этих девиц украдёт, быстро об этом пожалеет, и подмигивал нам. Бабушка сердилась на него, что он нам потакает. А Люська обнимала дедушку и радостно кричала: «Спасибо, дедуль». Он гладил её по голове и серьёзным тоном добавлял:

– Если кто приставать начнёт, сразу орите как можно громче!

У нас была многодетная семья – пятеро пупсов. Когда мы не сидели в овраге, то раскладывали на капоте нашей машины или на крыльце тряпочки и шили им наряды. Сарафаны, футболки, штаны, трусы. У наших пупсиков одежды было больше, чем у нас самих.

Зимой, когда дачный сезон заканчивался, и мы разъезжались – я со своими тремя детьми в Москву, а Люська со своими двумя – в Люберцы, мы писали друг другу письма. «Дорогой папа, жаль, что ты в командировке. Дети ведут себя хорошо. Света получила двойку по математике, но она её обещала исправить». «Привет, мама! Свете конфет не покупай, пока двойку не исправит. Как дела у Леночки и Валеры? Юра и Аня со мной, оценки нормальные. Тебе передают привет». Все письма писались в двух вариантах – одно нормальное от Юльки и Люськи, второе от мамы и папы. Пупсы высаживались в рядок, и им зачитывались письма командировочных родителей.

Встреча семейств происходила на майские праздники. Тогда не было принято спрашивать о планах на майские, планы были у всех одни – открывать дачный сезон и копать, рыхлить, сажать. Мышь набивалась доверху ящиками с рассадой, и среди помидоров и капусты сидела я со своими пупсами. В первый день до игр дело доходило редко. Отмыть дом, разложить вещи, первые дела в огороде – я успевала только сбегать поздороваться с Люськой. Люськина бабушка ахала: как выросла-то, как повзрослела! Я же никакой разницы в себе не видела и вместе со своей бабушкой ахала над Люськой: как выросла-то, как повзрослела. Дела в огороде находились и во второй день, и в третий. Нет, копать сбитую после зимы землю, часто ещё непросохшую и чавкающую под калошами, нас, конечно, не привлекали, это было занятие для пап и дедушек. А вот после этого разметить грядки, выкопать лунки вдоль натянутых верёвочек, воткнуть в лунки тощенькие трясущиеся будущие помидоры или огурцы – это было по силам. Так что полдня трудились со взрослыми, а уже ближе к вечеру встречались, чтобы порисовать вместе, попить чаю и похвастаться обновками для пупсов. Майские праздники пролетали быстро: два-три дня – и снова школа, ещё пара писем в Люберцы и нетерпеливое ожидание летних деньков.

Синяя юбка в мелкий цветочек

Я сидела на табуретке и горько рыдала. Баба на чайнике! Да сама она на чайнике! Хотя даже «на чайнике» было не так обидно, как «баба». Ну что она вообще такое придумала!

Бабушка зашла в комнату:

– Юлечка, что ты заливаешься белугой? Что случилось? Болит что-то?

Я потрясла головой.

Ну как вот бабушка не понимает, что, если бы у меня что-то болело, я бы лежала и ругалась, злилась, но точно бы не рыдала. Нет. Но меня назвали «бабой на чайнике»! И кто! Я заревела ещё громче.

– Юль, ну, пойди на улицу сходи, чего в домике с утра сидишь, –

бабушка не знала, как подступиться ко мне такой – красной и ревущей.

– Не пойду, баааа. Я тут буду сидеть.

Бабушка начала терять терпение:

– Ну наревёшься – выходи, небось, Люся тебя потеряла уже.

При имени вредины Люськи я бросилась на кровать рыдать в подушку.

Бабушка вышла из дома, и я постепенно умолкла. Ещё пару раз всхлипнула и пошла за полотенцем – вытирать опухшую физиономию.

Бабушка просто не знала, что Люська сегодня ко мне уже заходила. Поэтому мы и поругались. А всё из-за юбки.

Бабушка сшила мне юбку – синюю в мелкий цветочек и с мелкими кружавчиками по низу. Я этой юбкой вчера весь вечер любовалась. К ней отлично подходила футболка с салатовой полоской. Правда, бабушка хмыкнула и пробормотала что-то вроде «а не было ли у нас в роду цыган», но мне наряд нравился. И длина у юбки была не то, что у остальных моих юбок и платьев. Все они были, в основном, короткие, детские. А эта юбка была чуть ниже колен. Это, кстати, было очень кстати. Потому что ещё две недели назад мы играли в «казаки-разбойники», и, догоняя Иринку, я так шлёпнулась, что колени до сих пор были украшены коричневой коркой. А ещё я недавно пропалывала свёклу, поэтому, кроме корочки, на коленях красовались свежие царапины. Ну ведь, стоя на коленках, пропалывать было удобнее. Короче, замечательная юбка очень удачно прикрывала подбитые коленки и делала меня минимум на пару лет старше.

Очень мне нравилась моя новая юбка. Ровно до сегодняшнего утра, когда заявилась Люська.

– Ой, какая юбочка, – сначала воскликнула она. Но потом поджала губы и разглядывала меня с непроницаемым видом.

– Нравится, Люсь? – гордо спросила я. – Мне её бабушка сшила!

– Ну, не очень, – сказала наконец Люська. – Ты в ней, как баба на чайнике!

Я просто задохнулась.

– Да ты что! Такая юбка красивая, смотри!

Я покружилась, и юбка встала вокруг меня колокольчиком.

– Не очень, – повторила Люська, не глядя на меня. – Гулять в ней не ходи лучше.

А потом она вдруг засобиралась домой, будто бы бабушка попросила её набрать ягод на компот.

Мне даже не хотелось уговаривать подругу остаться.

Когда Люська ушла, я пододвинула стул, залезла на него и стала смотреться в маленькое зеркало на стене. Я показалась себе неуклюжей в этой длинной синей юбке, и чего я тут развоображалась. Я сняла её и заплакала. Идти гулять в юбке совершенно расхотелось. Но и все остальные юбки и штаны стали казаться ужасно старыми и некрасивыми.

Баба на чайнике. Я всё примеряла и примеряла к себе эти слова. Пока мне не начало казаться, что я и правда сижу тут на стуле, как на чайнике, и вокруг меня расстилается пухлая пышная юбка, и лет мне под пятьдесят, и никому и никогда я уже не понравлюсь. На этих мыслях меня и застала бабушка.

Вытерев лицо и ощутив, что слезы закончились, я натянула штаны и выползла в огород.

– Ба, чего помочь?

Бабушка раскрывала огурцы. Она посмотрела на меня удивлённо, но вопросов задавать не стала.

– На-ка, подержи вот тут, я плёнку поправлю.

Мы раскрыли грядки с огурцами, потом пошли в теплицу пасынковать помидоры. От помидоров руки быстро стали жёлтыми, но бабушка всё отрывала и отрывала лишние отростки, наполняя ведро. Я выносила ведро на компостную кучу и снова приносила его бабушке, по пути выискивая свежие листочки щавеля вдоль тропинок.

После огорода я ушла читать. По счастью, мама нашла несколько книг Кира Булычёва, и приключения Алисы захватили меня полностью. Так что, когда бабушка пришла звать меня обедать, я, уже ничуть не расстроенная, рассказывала ей про лиловый шар, забывая зачерпывать ложкой гороховый суп. К Люське я не ходила. Она тоже не пришла ко мне ни в этот день, ни на следующий.

– Юля, а чего ж ты юбку не носишь? Всё в брюках ходишь, жарко же.

– Ба, она мне не нравится.

Бабушка так и охнула:

– Как это не нравится! Ты же такая довольная была!

– А теперь не нравится.

– Юля, что это вдруг разонравилась? И вообще, вчера утром плакала. Что это происходит?

– Ничего, бабуль.

– А Люся почему не приходит?

У меня защипало в носу.

– Потому что она дура. И ей моя юбка тоже не нравится!

– Так вот чего ты, как туча, ходила. А почему ты решила, что ей юбка не нравится?

– Она сказала, – тут я перешла на шёпот, – что я – как баба на чайнике.

Бабушка, вопреки моим ожиданиям, рассмеялась.

– Юль, ну какая баба! Да ещё на чайнике! Может Люся позавидовала твоей юбке?

– Чего ей завидовать, у неё своих обновок полно!

– Не знаю. Но похоже, будто позавидовала, вот и сказала в сердцах обидное слово.

С Люськой мы не общались три дня.

Пока она не пришла ко мне утром, как ни в чём не бывало.

– Юююль! – услышала я знакомый голос на улице. – Пошли в бадминтон играть!

Я вышла на крыльцо. За калиткой стояла Люська. В новой юбке – белой в мелкий цветочек, длиной чуть пониже колена.

Модные каталоги

Мой папа ездил за границу. Всего один раз, но мне этого было достаточно, чтобы каждый раз при встрече заявлять об этом всем знакомым и просто прохожим.

– Здрасти, я Юля, мне девять лет. А мой папа был во Франции.

Вот примерно так я приветствовала тогда всех, кто ещё не слышал этой новости. Это было так же круто, как сказать «а мой папа был на Марсе», даже круче. Потому что с Марсом меня тут же обозвали бы врушкой, а про Францию у меня были доказательства.

Папа там учил язык, и это называлось «стажировка». А ещё папа из Франции привёз много интереснейших вещей: прозрачный пенал в розовых сердечках, карандаш, в котором грифельки вставляются друг в дружку, огромный набор фломастеров и много других мелочей, от которых радостно билось сердце. Но больше всего я полюбила каталоги.

Да, во Франции тогда были в моде покупки через каталоги. Огромные, толстые, они пахли заграницей. Там было всё. Всё, чего не было в нашем пока ещё советском на последнем издыхании пространстве. Сначала шла женская одежда: платья, блузки, джинсы, красивые брюки для офиса, юбки-карандаши. Там к белой блузке полагались голубые летние брючки и кремовый ремень. А к тёмно-синему платью – ремень широкий и красный. Потом было нижнее бельё – десятки кружевных и просвечивающих лифчиков и даже трусиков, всё это будоражило, заставляло мечтать и фантазировать. Раздел с мужской одеждой безжалостно пролистывался. Дальше шло детское царство: свитера с Микки Маусами и платья с поясками. Туфельки и кроссовки, совсем как взрослые, но для детей. И, наконец, последний раздел – игрушки. Закрываю глаза и даже сейчас легко могу представить игрушечный синтезатор и роскошный микрофон, пупсы Бэби Аннабель и стройные ряды самых разных Барби – на роликах, с собачкой, гитаристка, – над этими страницами можно было зависать целый день.

Я привезла один каталог на дачу, и Люська тоже в него влюбилась. Мы могли часами играть в любимую игру – а давай, как будто можно выбрать себе любую вещь со страницы, но только одну, что ты выберешь? И всё, это же нереальные муки! Что предпочесть: вот этого пупса на горшке с соской и костюмчиком или другого – с коляской и зонтиком?

В тот день шёл дождь. Это был тот противный дождь, который грустно сыплется, ни единым просветом в небе не давая надежду на возможность пойти погулять. Взрослые пользуются такими днями, чтобы съездить в город и пополнить запасы еды. Потому что в солнечные дни все дела откладываются ради огородных работ. И моя бабушка, и Люськины бабушки-дедушки укатили в город. А мы с Люськой валялись на тахте и смотрели каталог.

– А давай, будто у меня день рождения, а ты – моя мама, и мы пришли в магазин выбирать мне подарок. И ты сказала: купи из игрушек всё, что хочешь, но только три игрушки, – предложила мне Люська.

– А я тогда буду выбирать себе одежду, я же мама.

–Так день рождения-то у меня!

– И что? Я тоже хочу выбирать что-нибудь, – я надулась и захлопнула каталог.

На обложке была семья – модные мама с папой и дочка лет десяти. Я говорила, что дочке девять лет, как мне. А Люська говорила, что ей одиннадцать, как ей.

– А давай как будто мы – модельеры одежды и придумываем новую коллекцию. А одежду для неё будем выбирать из каталога – ну там, одно платье, одну рубашку.

Люська заинтересовалась:

– Ну давай. Сначала я тебе буду рассказывать, что я выбрала, а потом ты мне.

– А чего это ты сначала? Я придумала, значит, я первая.

Люське, видимо, сегодня неохота было спорить, поэтому она сдалась без боя.

Я встала и сделала вид, что держу микрофон:

– Значит, представляю вам свою новую коллекцию, модельер Юля Старшова. То есть, Юлия Михайловна Старшова. Первая модель – это зелёное платье. К нему очень подходят вот эти голубые туфли и жёлтый жакет. Не забудьте про красный ремень.

Люська покатилась со смеху.

– Что это за попугай такой? У тебя же ничего из вещей не подходит. Так нельзя цвета подбирать.

– Моя модель, что хочу, то и подбираю! Смотри какие туфли красивые и пиджак жёлтый!

– А ремень-то зачем красный?

– А тут нет другого! Мне этот нравится! Сама попробуй подобрать.

– Ну и попробую! Представляю вам модельера Милу Рудлевскую.

– Что ещё за Мила? – не выдержала я.

– Не мешай! Мила – это я, сокращённое от Людмила. Итак, Мила Рудлевская представляет вам коллекцию «Летний полдень». Первая вещь в коллекции – это лёгкое белое платье с золотыми босоножками и шляпой от солнца.

Мне тоже понравилось это платье, и стало обидно, что его забрала себе Люська.

– Да это платье к золотым босоножкам не подходит! А в шляпе вообще пугало будет!

– Сама пугало! Попугая придумала, и мне не даёт нормальные вещи подобрать!

– Нет, не попугай! – закричала я и побежала к шкафчику с одеждой. Я вывалила содержимое на тахту и начала собирать наряд, хоть немного похожий на то, что я придумала. Конечно, у меня и в помине не было зелёного платья, но было голубое. Вместо туфель из каталога я притащила розовые сандалики, зато красный ремень нашёлся в вещах бабушки. За жёлтый жакет сошёл дедушкин пиджак – коричневый в зеленоватую клетку, он жил на даче уже столько лет, что о его первоначальном цвете можно было только догадываться.

Я собирала наряд, а Люська заинтересованно копалась в тряпках, пытаясь найти что-то похожее на белое платье. Единственной подходящей вещью оказалась бабушкина белая ночная рубашка. А ещё у бабушки были бежевые шлёпанцы – а это ведь почти как золотые босоножки из каталога. Люська напялила ночную рубашку и влезла в шлёпанцы.

– Шляпу бы ещё… – протянула она. Я с восторгом посмотрела на её комплект и тоже начала переодеваться:

– Точно! Давай сами моделями будем!

Большого зеркала на даче не было, и мы пытались разглядеть себя в стеклянных дверцах буфета.

– Юля! – Войдя в дом, бабушка уронила сумки, увидев нашу красоту и разбросанную по комнате одежду. – Это что ещё такое?!

– Бабушка, это французская мода. Мы наряды подбираем.

Бабушка всплеснула руками:

– Юля, Люся, это даже на подмосковную моду не тянет! Ну-ка, быстро сняли всё и прибрались.

Мы недовольно заворчали и начали стаскивать с себя наряды. Зато потом бабушка позвала нас к столу, и две известные модельерши, Юлия Старшова и Мила Рудлевская, поскакали пить чай из пиалок с конфетами «Маска». Моими любимыми, между прочим.