Иго по расписанию

ГЛАВА 1: ЛИФТ ВО ВРЕМЕНИ

Москва. Понедельник. 08:14.

Воздух у метро «Савёловская» был напоён смесью горелого дизеля, влажного бетона, воронёного металла и непонятного, но устойчивого запаха безысходности. Именно в этом аромате Игорь Жбанов черпал вдохновение каждый день, вот уже девятый год подряд. Вдох – тоска. Выдох – сарказм.

– Планёрка через шесть минут, – пробормотал он, сверяясь со смартфоном. – Значит, у меня ещё шесть минут на полное презрение к жизни.

Пальто жало подмышки, зонт норовил вывалиться из сумки, и только кофе из автоматной бумажной чашки держался с достоинством. Правда, вкус у него был, как у отвара из варёной резины с нотками тоски по Бали.

На лифте седьмого корпуса бизнес-центра "Синхросфера" красовалась наклейка: «ОТВЕТСТВЕННОСТЬ – ЭТО КОГДА КАЖДЫЙ УРОВЕНЬ ПОД КОНТРОЛЕМ». Игорь, как всегда, усмехнулся – лифт, мягко говоря, не внушал доверия. Он скрипел, пыхтел, страдал от тревожного света кнопки «7» и напоминал пьяного киборга на пенсии.

Жбан – как его звали на работе, – был человеком особого склада. Рост 180 с хвостиком, вечно спутанные волосы цвета «брюнет в панике», глаза – серые, как московский февраль, и выражение лица, будто он уже всё это видел, причём не раз, и не понравилось. На шее – шарф из серии «дарили и забыл выбросить». В голове – список задач, которые давно стали синонимом бессмысленности.

Он вошёл в кабину, нажал «7», хлебнул кофе, и тут… лифт вздрогнул, мигнул лампочкой, и по его спине пробежал лёгкий ток. Не от кофе. От настоящего электрического удара.

– Опять кто-то перегрузил систему Excel на шестом… – выдохнул он и дернулся за поручень.

Лифт рванулся вниз. Резко. Без предупреждения. Без мягкого гудка. Только яркая вспышка света – и…

Темнота. Запах. И… свинья.

Игорь открыл глаза.

Первое, что он почувствовал – это жуткий, густой, удушающе натуральный запах навоза. Второе – то, что его левая нога что-то тёплое и влажное пощипывает. Третье – вокруг почему-то не слышно ни гула офиса, ни жалобного "пинь" из Outlook.

Он лежал лицом в сене. И его лизала свинья.

– Ну что за симуляция… – выдавил он сквозь кашель.

Свинья хрюкнула одобрительно и ушла. Куда-то направо, за угол сарая.

Свет пробивался сквозь щели досок. Воздух был… чересчур реальным. Пыль, древесная сырость, запах шерсти и дыма. Всё это било по мозгу, как хорошее похмелье.

Он сел. Потянулся за телефоном. Тот был при нём. 3% зарядки.

Вверху экрана – нет сигнала. Ни Wi-Fi, ни LTE, ни хотя бы «3G из могилы». Только дата: Понедельник, 6 марта.

– Хорошо. Если это игра – пусть будет квест. Если психоз – значит, продвинутый. Если реальность – тогда… я хочу обратно в лифт.

Он вышел на свет. На него уставились три крестьянина с вилами, баба с гусём и мальчишка, грызущий корку чёрного хлеба.

– Вот же бес! – рявкнул один.

– Он с неба упал! – пискнул второй.

– Да вон же, – сказал мальчишка, – с хлева вылез.

И тут все заорали. Все. Кто матом, кто молитвами, кто просто визгом.

Игорь рефлекторно поднял руки.

– Спокойно! Я… эээ… технолог!

Это почему-то не помогло. Один крестьянин уже замахнулся вилами.

И в этот момент раздался женский голос, хриплый, чёткий, с командной интонацией:

– Эй, болваны, оставьте его. Не бес он. Просто дурак.

Толпа расступилась. На крыльцо избы поднялась женщина. Лет тридцати, с косой до пояса, в тёмно-сером платье, перепачканном травами и золой. Глаза – зелёные, прищуренные. Голос – как осиновая кора: шероховатый и уверенный.

– Настасья, – бросила она, глядя на Игоря. – А ты кто?

– Я… севера, – вдохнул Жбан. – Да, из северной ставки. Меня туда… отослали с инспекцией. По даням. Проверить, значит… KPI.

– Кого?

– Ну, это… Сколько у вас мешков зерна на душу? Какие показатели по капусте? Где отчёт за первый квартал?

Настасья нахмурилась.

– У него точно горячка, – сказала она, поворачиваясь к мужикам. – Или это чёртов городской леший. Заприте пока. Там разберёмся.

Жбан понял одно: планёрка в этом мире началась внезапно. И он уже опоздал.

Сарай оказался… тюремным.

Пахло мочой, берестой и гусем. Причём гусь сидел прямо на коряке возле двери и смотрел на Игоря как на недостойного клиента. Дверь, к счастью, не заперта – просто подпёрта деревянным косяком.

Он вышел наружу.

День был серый, влажный. Небо, как несвежий поднос, лениво нависало над деревней. Земля под ногами раскисла, сапогов не было, и Игорь продирался по лужам в своих кроссовках, чувствуя, как судьба высасывает тепло из ступней.

Поодаль сидели те же крестьяне. У одного был лоб перемотан тряпкой, у другого – глаз с бельмом, у третьего – нос как отдельный предмет мебели. Рядом крутилась собака: порода «могильный смес».

– Не гневайся, господин, – первый встал и потёр руки. – Мы ж не знали, что ты с северов. А то ведь всякое ходит… Слухи… Что хан прислал нам кого-то с чудесами.

– Ну, не совсем с чудесами, – буркнул Игорь. – Хотя, если зарядку не найдёте – будет чудо, если смартфон выживет.

– Смартфон?

– Устройство. Карманный шаман.

Мужик перекрестился, потом быстро повернулся и громко зашептал соседу. Второй тоже перекрестился, третий на всякий случай плюнул через левое плечо.

Появилась Настасья.

Шла уверенно, в руке – корзина, в глазах – вопрос.

– Ты кто будешь, правда? Не выдумывай. Я людей чую.

– В смысле «чую»?

– Слово, походка, как глаза бегают. Не с этих мест ты. Да и не с Литвы. Ты чужой.

– А ты – психоаналитик?

– Лекарка я. С рождения всех лечу. Но таких, как ты, лечить поздно – ты не болен. Ты вывернутый.

– Спасибо. А ты, между прочим, первая, кто не пытается тыкать в меня вилами.

– Ещё не вечер.

Она поставила корзину на пень. Изнутри показалась голова дохлой курицы. Жбан непроизвольно отпрянул.

– Это ужин?

– Это компресс. У Яши нарыв.

– Ты как-то… экспрессивно лечишь.

Настасья усмехнулась.

– А ты – как-то суетливо живёшь.

Молчание зависло на ветру. Пахло дымом и… варёной репой. Где-то вдалеке пел петух, как будто страдая. Жбан снова ощутил жжение под левой лопаткой: там, где обычно ноет чувство, что всё идёт к чёрту.

– Послушай, – начал он, – а какой сейчас… эм… год?

Настасья хмыкнула.

– От Рождества Христова – семь тысяч с чем-то, а по лету от основания хана нашего – ныне год сорок третий. А что?

– Просто хочу понять, насколько у меня проблемы со службой безопасности времени.

Настасья щурилась.

– Ты воин?

– Ну, как тебе сказать… Я файлы сортирую. Говорю людям, где баг, а где фича.

– Это княжеское дело?

– Можно и так сказать. Правда, у нас князья – это, в основном, руководители среднего звена.

Настасья вздохнула.

– Ты странный, Жбан.

– Да, я знаю. Даже в Москве я – странный. А тут… ну, видимо, я инопланетянин.

Она не спросила, что значит «Москва». Она просто поджала губы и сказала:

– Пойдём. Ты должен поговорить с Леонтием. Он… старый. Но не глупый. Может, поймёт, откуда ты вылез.

– А если не поймёт?

– Тогда, быть может, поймёшь ты сам.

Они шли через деревню.

Крыши покрыты дёрном, заборы гнуты временем. Воздух густ с копотью. Детвора – босая, с соплями, с палками в руках. Одна девочка держит тряпичного петуха и шепчет: «Чур меня, чур…»

Игорь шёл и чувствовал – его походка, язык, взгляд – всё чуждо. Он был пикселем среди мазков гуаши. Словно график из Excel провалился на бересту.

– Тебе не страшно? – спросил он Настасью.

– Чего?

– Ну, вот так. Идти рядом с… шпионом, бесом, чудом. Или с дураком. Не важно.

– Ты не страшный. Ты – усталый. А усталость не пугает. Она у нас у всех в крови.

Они остановились у избы, в которую врос дуб. На крыльце сидел Леонтий Сторож. Монах. Лет шестьдесят. Борода, как жмых. Глаза – как берестяные корешки: затёртые, но живые. В руке – глиняная чашка. В другой – книга. Настоящая. Кожаная. С замком.

– Бесов привела? – сказал он без приветствия.

– Гостей, – поправила Настасья.

– Всё одно.

– Этот – севера.

– Ага. С белокаменных?

– Ещё севернее, – сказал Жбан. – Там, где льды мыслей и безмолвие кофе.

Леонтий всмотрелся.

– Ты – не отсюда. Ты не просто странник. Ты… не в том веке.

– Вот и я это подозреваю, – кивнул Игорь. – Скажите, батюшка, а как выбраться обратно?

Леонтий покосился в сторону.

– Обратно? Назад нет тропы. Только кругом. Через смысл. Если он у тебя есть.

Жбан сел рядом. Смотрел на закатное небо, где дым плёлся к солнцу, как дрожащий страх.

– А если смысла нет?

– Тогда оставайся. Будешь смыслом нам. Мы всё равно ничего не понимаем.

– Ты всё ещё думаешь, что спишь? – спросил Леонтий, наливая мутный отвар в берестяную кружку.

– Я не уверен, что проснулся, – хрипло отозвался Жбан. Он сидел на пне у костра, пальцы вцепились в кружку так, будто в ней был смысл. Или хотя бы кофе. К сожалению, отвар пах болотом и чем-то, напоминающим носки после футбольного матча в дождь.

Настасья стояла в стороне, мешала в котелке что-то вязкое. Игорь исподлобья наблюдал за её ловкими движениями: слишком практична для простушки, слишком живая для медицины.

– Сколько времени прошло? – спросил он. – С тех пор, как я… попал?

– День. Солнце дважды поднялось. – Леонтий причмокнул, оценивая своё варево. – Ты долго лежал. Кричал во сне.

– Я часто так делаю. Особенно в пятницу, когда вспоминаю, сколько задач оставил на понедельник.

– Ты говоришь словами без костей, – хмыкнул монах. – То ли бесовщина, то ли смех.

Жбан допил отвар, сморщился, огляделся. Костёр трещал. Дети на заднем плане гоняли курицу. Где-то далеко мычал упрямый бык. А в воздухе висел напряжённый покой – такой, что даже ветер не решался вмешаться.

Он достал из кармана смартфон.

1% зарядки.

Игорь невольно сглотнул.

– Что это? – спросил Леонтий.

– Осколок будущего.

– Магия?

– Хуже. Рабочий чат.

– У тебя в коробочке сидят беседы?

– Они сидят в моей голове. Но коробочка им помогает быть громче.

– Проклятие.

– Скорее прокрастинация.

Леонтий помолчал, разглядывая экран.

– Покажи свет.

Жбан включил экран. Блики осветили морщины на лице монаха. Он ахнул.

– Это… окно? В другой мир?

– Скорее в ад. Там мне каждый день говорят, что я недостаточно эффективен. Что я должен быть активным, инициативным, позитивным… и уволенным.

Леонтий долго смотрел на тусклый свет.

– Ты мрачен. Это хорошо. Только мрачные понимают цену огню.

– И цену зарплате.

– Это ты и есть. Жбан?

– Неофициально.

– Имя твоё странно. Пустое. Глухое.

– Это потому, что оно рождено в офисе. Там каждое имя – шутка, застрявшая между отчётами и депрессией.

Настасья подошла, присела рядом. Запах трав стал сильнее. В её движениях была осторожность, но не страх.

– Ты правду сказал. О будущем. Оно там… всё такое?

– Хуже. Там все притворяются, что живут. И наказываются за попытки быть собой.

Она смотрела на него. В её глазах не было ни жалости, ни осуждения. Только… интерес.

Глубокий, изучающий. Как будто она разбирала его на корешки – как траву перед отваром.

– Здесь иначе, – сказала она. – Мы не притворяемся. Мы просто… живём. Кто выжил – тот и живой.

– Я не выжил. Я выпал.

Наступила тишина.

Игорь вдруг почувствовал себя странно. Не как в дурном сне, не как в шоу – а как в переходе. Всё вокруг было абсурдно, но реально. Прямо до мурашек. До пыли в зубах. До боли в ногах от вчерашней драки с телегой, которой он уступал дорогу, считая её автобусом.

Он встал.

– Мне нужно… чем-то заняться. Что-то привычное. Чтобы мозг… не рассыпался.

– Можешь колоть дрова, – предложила Настасья. – Или… сортировать капусту. Старосте не хватает рук. А ты вроде жив, хоть и с дефектами.

– Капуста… – протянул Жбан. – Отлично. Я, между прочим, однажды систематизировал корпоративный флот дронов. Капуста меня не пугает.

– Там только гусеницы. – Она чуть улыбнулась. – Они хуже менеджеров?

– Менеджеры хотя бы не ползают по листьям. Хотя…

– Игорь, – сказал Леонтий. – Не убегай. То, что ты оказался здесь – не случай. Может, ты – инструмент?

– В чьих руках?

– В своих.

Он оказался в амбаре. Перед ним – три кучки капусты: нормальная, подгнившая, и что-то третье, похожее на протест.

Староста – пузатый мужик с глазами рыбы – кивнул и ушёл. Оставил. Без инструкций. Без KPI. Без отчётности. Без Wi-Fi.

– Так, – буркнул Игорь, – кто здесь лидер мнений?

Он взял камешек, вырезал на доске три символа. Потом начал методично разделять капусту по категориям.

Впервые за сутки – он контролировал что-то. Пусть даже капусту.

Прошёл час.

Внезапно в дверях появился мальчишка.

– Ты… с неба упал?

– Да, – ответил Жбан, не оборачиваясь. – Но всё равно платишь налог. Даже ангелы не освобождаются от дани.

Мальчишка захихикал и исчез.

А Игорь продолжал. От капусты – к покою. От бессмысленности – к рутине. От рутины – к логике.

Мир хоть как-то начал выстраиваться. По столбцам. По строкам. Пусть и на сене.

– Люди добрые! Слушайте!

На деревенской площади, если это можно так назвать – неровный луг между избами, кострищем и корытом для свиней – стояли почти все жители. Кто в лаптях, кто босиком, кто с младенцем, кто с гусём. Все – с одинаковым выражением лица: недоверие, скрученное подозрением, политое холодом опыта.

В центре – Жбан, обмотанный плащом, который Настасья вручила со словами «чтоб не простыл, а то ещё хуже заговоришь». Справа от него – староста, пузатый и вспотевший.

Слева – собака. Возможно, председатель.

Леонтий выступил вперёд, кашлянул, приложил ладонь к груди:

– Братья! И сёстры! В деревне нашей явился муж странный. Говорит чужо, мыслит иначе, не жрёт всё подряд. И даже… – он поднял палец – …разделяет капусту!

– Маг! – раздался голос сзади.

– Дурень! – рявкнула Настасья в ответ. – Он глуп, не маг.

– А может, шпион? – предположил другой.

– Или посланник князя!

– Или сам князь!

– Или… – хмыкнул кто-то у печи, – просто обиженный судьбой.

Жбан поднял руки.

– Господа, коллеги, хм… соплеменники. Я человек простой. Я упал. Я проснулся. Я выжил. Это, по-моему, уже достаточно, чтобы не быть сожжённым.

Тишина.

– Я не из ваших мест. Это видно. Но если уж вы не сожгли меня с утра – давайте сделаем шаг дальше: поговорим.

– Ты… – протянул староста, – как звать-то тебя?

– Жбан. Ну, Игорь Александрович, если по форме. Но тут, как я понял, формами особо не разбрасываются.

– Что ты умеешь?

– Внедрять.

– В кого?

– В процессы.

– В скотину, что ли?

– В смысле – упорядочивать. Выявлять узкие места, повышать производительность. Наладить план, учёт, отчётность…

Мужики переглянулись. Бабы – хихикнули.

– Ты с Данниковской канцелярии? – подозрительно спросил староста.

– Нет. С корпоративной культуры.

– Это где?

– Там, где люди делают вид, что работают, чтобы другие могли делать вид, что платят.

Молчание.

Потом кто-то из-за забора прошептал:

– Он наш.

Кто-то зааплодировал. Шлёпнул себе по лбу и заорал:

– Он говорит, как наш Пахом, когда в яме сидел!

Настасья выступила вперёд:

– Он… странный. Но вчера он спас свинью. Не дал её на шашлыки пустить. А значит – с добром.

– У нас каждый второй – с добром, – буркнул кто-то.

– А он капусту разобрал. Не перепутал гнилую с свежей.

– А это редкость, – признал староста.

– И ещё… – сказала Настасья тише, – он плакал ночью.

Все замолчали.

Жбан вздохнул.

– Я не помню, чтобы плакал. Но если и так – значит, мне не всё равно.

Староста почесал шею. Потом глянул в небо. Потом – на собаку.

– Ладно, – выдал он. – Голосуем.

– За что?

– За то, чтобы не сжигать. Пока. А может, и в дело пустить.

Гул.

– Кто за?

Руки – грязные, узловатые, смелые – поднимались. Не все. Но большинство.

– Принято, – сказал староста. – Отныне будешь… помощником по… чёрт знает чему. Но если не справишься – костёр готов.

– Очаровательно, – буркнул Жбан. – Прямо как на прошлой работе.

Свинья, та самая – с чёрным пятном на боку и взглядом налогового инспектора, – в этот момент пронеслась мимо. Она остановилась у ног Игоря, посмотрела, хрюкнула… и положила голову на его ботинок.

Настасья хмыкнула.

– Всё. Теперь ты с ней навеки связан. Назовём её… KPI.

– О боже.

– Можешь взять её на первое совещание. Вдруг поможет с коммуникацией.

Костёр догорел. Люди разошлись. Жбан остался с Настасьей.

– Спасибо, – тихо сказал он.

– Не мне. Себе. Ты выдержал. И не сбежал.

– Я просто не знал, куда.

– А это уже начало.

Ночь в деревне XIII века – не просто тьма. Это вселенская пауза, заполненная хрустом, комариным писком и далеким уханьем совы, которая, похоже, следила за Игорем лично.

Он лежал в углу старой избы, на грубо сколоченном топчане, обложенный мехами и соломой. В углу, под мышью, посапывала KPI – его свинья по принуждению и единственная коллега с преданным взглядом.

Пахло деревом, дымом, пылью, землёй и травами. И ещё – чем-то тёплым и человечным. Настасья, уходя, оставила у входа горшок с кашей и кружку с травяным настоем. Написала на дощечке: «НЕ ПУТАЙ С ПОЛОСКАНИЕМ ДЛЯ ЯШИ». Подпись: «Н.».

Игорь ел, глядя на дымку над очагом, и думал:

«А ведь в офисе я всё мечтал – оказаться “в другой реальности”. Только там, в тех мечтах, была кофемашина, море и отпуск. А не средневековый шовинизм с элементами берестяного менеджмента.»

Он поставил кружку, лег на бок и прошептал в темноту:

– Зачем я здесь?

Словно в ответ, с улицы раздался тихий, почти музыкальный скрип – кто-то шёл по мокрым доскам. Потом – чьё-то сопение. Потом – голос. Хриплый, с затяжками, с мудростью и вином:

– Не спится?

Это был Леонтий.

– Вам тоже?

– Старым мало сна надо. Мы и так половину жизни проспали.

Он присел на лавку у двери, развязал мешочек, достал флягу.

– Хочешь – пей. Хочешь – слушай.

Игорь взял флягу. Глотнул. Вино. Кислое. Живое. Почти как кровь, но теплее.

– Ты ведь думаешь, что всё вернётся? Что проснёшься?

– Я надеюсь. Не думаю. Вера – это когда выключили интернет, а ты всё ещё проверяешь уведомления.

Леонтий хохотнул.

– А может, не надо возвращаться? Может, ты здесь – не случайно?

– Я всегда всё делал случайно. Мне даже в университете сказали: «Ты прошёл… случайно». И так – по жизни.

– Значит, пора сделать что-то… не случайное?

Молчание.

Жбан посмотрел в потолок. Там бегал паук. Уверенно. Целеустремлённо. Как IT-директор на корпоративе с бесплатным вином.

– А если я только и умею, что перекладывать мысли с места на место?

– Перекладывай. Но не себе. А другим.

– Это и есть смысл?

– А кто тебе сказал, что он большой? Может, смысл – как гвоздь. Маленький. Но держит крышу.

Они замолчали.

Жбан знал: этот разговор он запомнит. Не потому, что он был мудрый. А потому, что впервые за много лет – его слушали. Не по долгу, а по-настоящему.

– Я боюсь, – сказал он. – Что стану кем-то, кого даже сам не узнаю.

– А кем ты был?

– Тем, кто прятался.

– Тогда, может, сейчас – впервые ты вылез наружу.

Настасья вошла тихо, в темноте. С платком на голове. Усталая. В руках – берестяной мешочек с мазью. Не удивилась им.

– Я ему мазь принёс, – сказал Леонтий.

– А я – молчание. – ответила она и села рядом.

Никто не прогнал никого.

И в этой тишине, полной шорохов, света от углей и комаров – родилось что-то тёплое.

Что-то, что не говорилось словами. Только взглядами. Пауза – как мост. Звуки – как музыка между строк.

KPI хрюкнула и повернулась. Положила пятачок на руку Игоря.

Он вздохнул.

– Ладно. Попробуем. Без гарантий. Но с капустой.

Утро в XIII веке начиналось без будильника, но с петухом, который, судя по силе крика, явно был перевоплощением HR-менеджера в гневе.

Жбан сидел у крыльца, в руках – берестяной планшет, на котором он выцарапывал палкой слова: "ЗЕРНО – УРОЖАЙ – УЧЁТ". Рядом KPI безмятежно рыла землю. Под ногами валялись капустные листья, уши чесались от мошек, а в голове – система управления урожайностью.

– Ты опять пишешь свои… заклятия? – Настасья поставила перед ним деревянную чашу. В ней – густая похлёбка, пахнущая чесноком и чем-то угрожающе здоровым.

– Это не заклятия, – вздохнул Жбан. – Это скелет планирования. Вот, смотри: если у вас урожай – три мешка на хату, а семей – двадцать две…

– А я думала, ты просто делаешь вид, что занят. Как Леонтий, когда “молится”.

– Обижаешь. Я – офисный человек. Я даже во сне оформляю протокол встречи.

Настасья села рядом.

– И зачем тебе всё это?

– Потому что, если я не начну… я снова стану тем, кто ничего не делает. А оттуда – один шаг до полной деградации.

– Ты уже был другим?

– Был. Усталым. Сложным. И наполовину выгоревшим.

– А теперь?

– Пока что – обугленным, но с искрой.

Она молчала. Лёгкий ветер трепал край её платка. Лицо было спокойное, но глаза… в них появилась затаённая внимательность. Не любовь, не влечение, а интерес, осторожный, как ладонь над углями.

Игорь продолжал:

– Я думал сделать так: создать таблицу – сколько кто отдаёт зерна, сколько получает обратно, и…

– Чтобы они начали считать?

– Да.

– Тогда ты станешь первым, кого посадят за математику. У нас тут счёт – до пяти, потом идёт «много», потом «нету».

– Ну, значит, пора учить. С «двух плюс два».

Настасья встала.

– Если научишь Пафнутия считать – поверю, что ты волшебник.

– Кто такой Пафнутий?

– Местный писарь. Липкий, как мёд на сапоге. Всё записывает. Но читать не умеет.

– Убедил.

Тем временем, на опушке деревни, другой разговор – куда менее ироничный.

В тени дуба стояли трое. Один из них – высокий, в кольчуге, с лицом, будто вырезанным из дерева, с острыми глазами и тёмным шрамом поперёк подбородка.

Караш-Буга, воевода Орды.

– Значит, ты видел его?

– Да, воевода, – заискивал гонец. – Он говорит странно. О капусте, о дани, о небе… И у него есть коробка, что светится!

– Коробка?

– Свет. Как от огня. Но изнутри.

– Он шаман?

– Или шпион.

Караш прищурился.

– Если шаман – к хану. Если шпион – к костру.

– Он… с бабой. Настасьей. Та, что лечит.

Караш хмыкнул.

– Тогда костёр ждать не будет. Пришли двух. Без шума. Посмотрим, что за зверёк прибился к нашему стойлу.

В деревне Жбан уже собрал вокруг себя троих:

Мальчишку по имени Гаврило – тот отвечал за доставку листьев.

Деда Фому, который кивал на всё, не понимая ничего.

КPI, которая вдохновляюще хрюкала, если идея казалась особенно абсурдной.

– Итак, коллеги, – говорил Жбан, водя по доске палкой, – сегодня наша задача: научить деревню, что информация – это сила. А сила – это зерно. А зерно – это KPI. А KPI – это… ну, она.

– Хрю, – сказала KPI.

Фома кивнул. Гаврило хлопал глазами.

– Сначала мы заведём учёт капусты. Потом – дров. Потом – людей.

– Людей тоже учесть?

– Да. Кто сколько работает, кто где прохлаждается…

– Это как знать, кто ленив?

– Именно.

– А если староста?

– Тогда лучше молчи.

Жбан улыбнулся.

Пошло. Пошло. Началось. Пусть с капусты – но это был шаг.

А в кустах – шорох.

И тихий голос:

– Это он. Смотри, как размахивает. Убрать?

– Пока – нет. Подождём. Пусть говорит. Мы послушаем.

– И вот, если мы пересчитаем все мешки – поймём, что у нас есть дефицит, – объяснял Жбан, выцарапывая на бересте график из «крючков и кружков».

Гаврило смотрел, как будто видел магию. Фома кивал с благоговейной регулярностью, независимо от смысла. KPI валялась у ног и пыхтела, как начальник после совещания.

Настасья наблюдала издали. Улыбка на её лице была не радостной, а осторожной. Как будто она видела впервые, как человек, которого считала сумасшедшим, строит дом из ветра – и у него это получается.

– А теперь самое главное, – говорил Жбан, – мотивация. Кто больше дров принес – получает… не знаю… ухо сушёного судака. Или что у вас тут ценится?

– Глина, – сказал Фома. – Много глины – много мисок. У кого нет мисок – тот ест с пола.

– Прекрасно. KPI по мискам.

– Хрю, – подтвердила KPI.

Гаврило захлопал. Где-то сбоку, на крыльце, кто-то прокричал: «Он будто бы князь, только не пинает!»

Настасья подошла ближе.

– Ты… действительно думаешь, что это сработает?

– Нет, – честно сказал Игорь. – Но если не пробовать – точно не сработает.

– Ты странный. Но не глупый.

– А ты – храбрая. Но осторожная.

– Это из-за трав. Они учат ждать, пока закипит, но не вскипит.

Они посмотрели друг на друга. В этом взгляде – не было влечения. Только уважение, тонкое, как нитка между берегами.

Внезапно – громкий гудок рога.

Игорь вздрогнул.

– Это что? Фаер-дриль?

– Это тревога. – Настасья резко напряглась. – Пришли воины. Ставка.

Все замолчали. Даже KPI подняла голову.

С холма спускались всадники. Три фигуры, в кольчугах, с флажками, на которых – золотая орда.

– Они ищут кого-то, – сказал староста, выбежавший вперёд. – Говорят, от хана. Велено: “Где чужак – покажите”.

Игорь побледнел.

Настасья схватила его за локоть:

– Уходи. Сейчас. В сарай. Не говори ничего.

– Почему?

– Потому что, когда хан что-то хочет узнать – это редко заканчивается вопросами.

Он оглянулся на свои схемы. На KPI. На бересту, где уже вырисовывался первый «аграрный дашборд».

– Но… я же только начал.

– Именно. А у нас, если ты начинаешь – ты уже подозрителен.

Жбан отступил. KPI – за ним. Настасья прикрыла задвижку сарая. И осталась снаружи.

Всадники подъехали.

– Где он? – прохрипел главный. Лицо у него было широким, с глазом как льдом и голосом – как точильный камень.

– Кто?

– Пришлый. Слова странные. С лицом как у хана в молодости.

Настасья не дрогнула.

– Был. Ушёл. Сказал – “не доросли”. Ушёл в лес.

– Ты врёшь.

– Тогда ищите. Но если тронете свинью – вся деревня восстанет.

Воин скривился.

– Хан хочет его видеть. Если не найдём – вернёмся.

– Вернитесь. С письмом.

– Не умничай, баба.

– А ты не топчи капусту, урод.

Они уехали. Грязь летела из-под копыт.

Игорь вышел из сарая, дрожа от адреналина.

– Это… что было?

– Это называется “политика”.

– Они… что, будут искать меня?

– Скорее, наблюдать. Караш-Буга – не тот, кто забывает лица.

– Кто он?

– Воевода. Если у хана есть когти – это он. И он тебя учует, как ты учуял цифру в капусте.

Игорь опустился на скамью. Обнял KPI. Молчал.

– Добро пожаловать, реформатор, – сказала Настасья. – В политический ад. Здесь нет фидбэка. Только кнут и утро.

Он выдохнул.

– В следующий раз… я просто вызову такси.

– Поздно. Ты уже – один из нас.

Сверху – в тени дуба – неподвижно стоял силуэт. Он видел всё. Он улыбался. В его руках был шнурок. На шнурке – вырезанная из дерева свинья. Караш-Буга знал: если у врага есть талисман – у него есть слабость.

ГЛАВА 2: KPI для деревни

Деревенское утро не знало суеты. Оно текло, как подтаявшее сало – вяло, с хрустом, и с привкусом прошлого. Где-то вдали уже орал петух. Или это был Пафнутий – оба звука были одинаково назойливы.

Жбан стоял посреди амбара, обложенного мешками с зерном, глиняными мисками и человеческой апатией. В одной руке у него – обломок угля. В другой – берестяной “флипчарт”. В глазах – искра, знакомая любому офисному маньяку продуктивности.

Перед ним – пять мужиков и одна баба, все – крестьяне, все – с выражением «это он нас за людей считает?».

– Итак, – начал Игорь. – Зачем мы здесь собрались?

– Потому что Настасья сказала, что ты не уймёшься, пока не расскажешь нам… про хрень свою, – честно признался один из мужиков, не моргая.

– KPI, – поправил Жбан. – Это не хрень. Это – система. Ключевые показатели. Мы внедрим учёт. Сначала – зерно. Потом – работа. Потом – счастье.

– Ты… на голову? – поинтересовалась баба с косой. – У нас счастье – когда дождь и свинья не сдохла.

– Вот именно. Значит, первая метрика: живая свинья. Ставим её как индикатор стабильности.

– Ты это серьёзно?

– Мы – на планёрке. Здесь всё серьёзно.

Наступила тишина.

– Хорошо, – вздохнул староста. – Говори. Но если через неделю у меня пропадут мешки – ты первый пойдёшь под суд.

– Договорились. А теперь – у кого есть табличка?

– Что?

– Что-то, на чём можно писать. Буквы. Цифры. Статистику.

– У нас… палка.

– Подойдёт.

Жбан нарисовал на бересте:

Хата

Человек

Зерно (мешков)

Свиньи

Бабы

Замечания

Кузьма

5

3

2

1

пьёт

Тимофей

3

2

1

0

ленив

Варвара

2

4

0

1

злая

Он повернулся к группе:

– Видите? Теперь мы знаем, кто пьёт, кто пашет, у кого свиньи – живые. Это уже основа.

– А у тебя кто в “бабах”? – уточнила Варвара, прищурившись.

– Увы, у меня пока – только KPI.

– Хрю, – подтвердила свинья и ткнулась ему в колено.

Староста почесал затылок:

– Слушай, а если у Кузьмы три мешка, а у Тимофея – два, можно Тимофея обозвать голодранцем?

– Нежелательно. Лучше – “точка роста”.

– А если я запишу, что у меня шесть мешков, но спрячу три?

– Тогда ты внедрил теневую отчётность. И мы тебя штрафуем.

– Што?

– Меньше каши. И никаких мисок.

Староста задумался. Остальные начали перешёптываться.

– Это… как будто мы князья?

– Нет. Это как будто вы – взрослые.

– Ох…

И вот, в разгар самого жаркого спора о праве Кузьмы на “преждевременный урожай”, в дверь амбара ввалился он.

Пафнутий Кривой.

Росту невысок, плечи узкие, лицо вечно вздёрнутое, как у человека, который знает, кто доносил в прошлом сезоне. Усы – сальные. Глаза – злы. В руке – мешок, в котором, возможно, были чужие письма. Или яд.

– Что тут у нас? – протянул он. – Внедрение? Без санкции писаря?

– Санкции тут теперь не в ходу, – буркнул Игорь. – Только добровольное участие. Agile, понимаешь?

– Я понимаю, что без разрешения ставить бересту на виду – грех.

– А я понимаю, что без информации вы живёте как в болоте. И варитесь в собственных лужах.

Пафнутий прищурился.

– Ты кто такой вообще?

– Я? Я… внешний консультант.

– Ставка хана знает?

– Ты пиши запрос. Пока дойдёт – мы внедрим автоматизацию.

– Авто… чего?

– Ты не переживай. Тебя тоже можно обучить. Или заменить KPI.

– Свиньёй?!

– Она хотя бы не врёт.

Смех. Настоящий. Гаврило заржал, Варвара покатилась со скамьи. Даже староста крякнул.

Пафнутий побагровел.

– Ты запомнишь это, чужак. Здесь не Москва. Здесь – порядок.

– Отлично. Тогда запиши: П – Пафнутий. Враг прогресса. К – KPI. Лидер по выживанию. Всё ясно?

– Хрю, – сказала KPI. И плюнула.

Жбан повернулся к группе:

– Мы продолжим. Завтра – распределение задач. Кто за?

Три руки вверх. Варвара – двумя. Даже староста колебался.

– Вижу потенциал, – прошептал Игорь. – Excel бы заплакал.

А в лесу, на склоне, двое в шкурах шептались:

– Это он?

– Да. Говорит странно. Люди слушают. Даже баба Настасья…

– Хану доложить?

– Карашу.

– Он скажет, что делать?

– Он скажет, кого сжечь первым.

– Начнём с простого, – сказал Игорь, устало протирая лицо ладонью. – У кого есть мысли по поводу распределения труда?

– Я думаю, что лучше всех работать – это тем, кто ничего не умеет, – философски заметил дед Фома. – Они хоть так будут полезны.

– Это не совсем Agile, – ответил Жбан, – но концептуально близко.

Перед ним, сидя на пнях и поленницах, собралась вся деревенская элита. Трое старост, Варвара, подросток Гаврило, молчаливый кузнец по прозвищу «Чурбан» и, к удивлению всех – Настасья, встала позади, опершись на ворота сарая.

– Так, – продолжил Игорь. – Условно разделим всех на три категории: Добытчики, Обработчики и Контролёры.

– А что такое "контролёры"? – хмуро спросил Чурбан.

– Те, кто проверяет, не филоните ли вы.

– А-а-а. Стукачи?

– Нет. Это… менторство. Поддержка.

– То есть – стукачи.

– Назовём их “тимлиды”. Будет звучать непонятно – и не страшно.

Варвара подняла руку.

– А кто решает, кто будет “ти… мли… дом”?

– Голосование.

– Ха! Слабоумие и отвага!

– Нет, демократия и ответственность, – парировал Игорь.

Смех. Настасья улыбнулась уголком губ.

В этот момент в амбар вошёл Пафнутий. На этот раз – с пергаментом.

– Вот, – сказал он, размахивая листом. – У меня – записи. Настоящие. Ставка их одобрила!

Жбан взял лист. Читал вслух:

“В хате Кузьмы: 7 мешков зерна. В хате Варвары: 0 свиней. У Настасьи: бормотание и дурь бабья…”

Он посмотрел на Пафнутия:

– Это ты сам писал?

– А кто ж ещё?

– А где подтверждение? Подписи? Свидетели?

– Я – свидетель.

– Тогда я вношу тебя в категорию “Ресурсы ненадёжные”.

– Ты… что такое говоришь?!

– А это, Пафнутий, называется “ревизия”. И если ты снова будешь писать цифры из головы – я тебя пересажу. В KPI. Свиным нянем.

– Хрю, – подтвердила KPI, подходя ближе к Пафнутию, и смачно фыркнула ему в ногу.

– Она на тебя запомнила, – добавил Гаврило с серьёзным видом.

Пафнутий побледнел. Но в голосе его прозвучала опасная нотка:

– Ты думаешь, ты здесь долго? У нас таких уже бывало – кричат, меняют, потом уходят. Или исчезают. Или… сгорают. Внутренне.

– А я – не как они, – сказал Игорь. – Я из тех, кто доживает до годового отчёта.

И снова – смех. Тонкий, нервный. Настасья смотрела на него – уже без иронии.

Он говорил как лидер. Или как безумец. А может, это одно и то же.

После собрания она подошла к нему:

– Ты правда думаешь, что они будут работать по этим… “канбан-доскам”?

– Нет. Но если им дать структуру, даже примитивную – у них появится ритм. А из ритма рождается доверие.

– У нас из ритма рождается подозрение.

– У нас – это где?

– Здесь. В XIII веке. Где даже ветер подслушивает.

Он вздохнул:

– Тогда придётся придумать, как переучить даже ветер.

Настасья рассмеялась. Искренне. Первый раз.

– Ну, теперь ты точно попал.

– Почему?

– Потому что ты начал смешить тех, кто давно разучился смеяться. А это опаснее, чем всё твоё колдовство.

А в ставке, далеко в степи, Караш-Буга принимал доклад.

– Он проводит собрания?

– Да, воевода. И пишет. Много.

– Кто с ним?

– Баба Настасья. Монах Леонтий. И свинья.

– Свинья?

– Они зовут её "КПИ".

Караш закрыл глаза. Молча. Ладонь легла на рукоять меча.

– Придумай легенду. Скажи, что хан интересуется сбором дани. Пошли гонца. Послушаем лично. Без огня.

– Не убивать?

– Пока нет. Он интересен.

– А если окажется опасен?

Караш посмотрел на карту, где красной нитью уже обводилась деревня.

– Тогда мы его “оптимизируем”.

К вечеру деревня изменилась. Не внешне – глиняные стены, вонючий навоз и дым от костров всё так же заполняли пространство, как фондовый рынок запахами паники. Но люди стали смотреть друг на друга иначе – с оценкой. Игорь видел это. Они начали сравнивать.

– У него две свиньи. А у меня – одна. Почему?

– Варвара написала, что у неё “4 мешка, и три в уме”. Это считается?

– Я могу быть "тимлидом", если у меня нет зубов?

Настасья сидела на поваленном бревне и пыталась научить Гаврила читать слово “дань”.

– Дважды “д”, потом “а”, потом “н”, потом… – она задумалась. – А потом всё.

– А “ь” где?

– В XIII веке ещё не придумали, – отрезала она.

– Но у Жбана в схемах есть.

– Значит, он из будущего. Или из Новгорода.

Гаврило пожал плечами. Потом написал: “Дан”. Потом добавил точку. Потом зарисовал свинью.

– А можно я заведу KPI себе?

– KPI уже занят. Заведи KPI 2.0.

– Или KPI-mini?

– Не зарывайся, – сказала Настасья и шлёпнула его берестяной линейкой по лбу.

В это же время Игорь обнаружил, что его учётные таблицы пропали.

– Где береста? – спросил он, влетая в сарай.

– Не знаем, – хором ответили два подростка и дед, поедающий репу с лица.

– Она не могла просто исчезнуть!

Он начал переворачивать мешки. В углу он увидел обугленный край бересты.

– Кто-то поджёг её?

– Может, сквозняк.

– Сквозняк с факелом?

Настасья вошла, посмотрела на обломки.

– Это предупреждение.

– От кого?

– От системы.

– Мы не в фильме.

– Мы в реальности. Только здесь, если ты показываешь, что у людей меньше зерна, чем они говорят – ты их оскорбляешь.

– То есть… правда – это агрессия?

– Здесь – да.

Он выдохнул.

– Значит, завтра начинаем всё заново.

– Только теперь – копии в нескольких местах. И не на бересте.

– А на чём?

– На лопатах. Они прочнее.

Тем временем, в чулане под церковью, Пафнутий писал на пергаменте:

"Сие послание к великой ставке. В деревне нашей объявился демон, говорит словом непонятным, свинья ему служит, баба Настасья приворожена, народ восстаёт, не слушает писаря. Угроза хану. Прошу прислать надзор".

Он вложил письмо в мешочек, прошептал заговор, запечатал воском и передал тощему парню с кривыми ногами и глазами-разведчиками.

– Иди. Говори, что соль привёз.

– Соль?

– Ну а что? Не скажешь же – “Я шпион хана”.

– Точно…

Парень ушёл в ночь. Через час его уже видели в деревне, торговавшего солью – по цене “мешок за пощёчину”.

Наутро Жбан вышел на утреннее совещание с KPI – и застал нового гостя.

Тощий, с запылённым лицом, усами как у крысы, и голосом, в котором проскальзывало что-то… чиновничье.

– Здоров будь, князь учётный, – сказал он, кланяясь.

– Я не князь.

– Значит, боярин. Или воевода. Я соль привёз. И уши.

– Уши?

– Чтобы слушать. Кто у вас говорит громче всех.

Игорь замер.

Настасья вышла сзади.

– Это кто?

– Торговец.

– Сольный?

– Очень. – Игорь щурился. – Только он не торговец. Он – контроль качества.

– Тогда берём его в отдел.

– Какой?

– Слежка и происки.

– Отлично. Значит, у нас уже есть структура. Пора делать оргструктуру.

– Сначала – выясни, кто поджёг бересту. А то оргструктуру мы сделаем – а орг не доживёт.

Игорь кивнул. Понял: его “офис” – в осаде.

– Сегодня у нас тимбилдинг, – торжественно объявил Жбан, вставая на бочку.

– Это где всех бьют, а потом едят? – уточнил дед Фома.

– Нет, – вздохнул Игорь. – Это когда мы учимся доверять друг другу через совместные действия. Кто-то вяжет сеть, кто-то варит кашу, кто-то… руководит.

– А кто ест?

– Все. Если получится.

Крестьяне, сдерживая смешки, начали расходиться по "группам эффективности".

Чурбан пошёл точить лопаты – "на всякий случай".

Гаврило взялся за капусту – "чтобы у KPI была мотивация".

Варвара составила "график доек" и выдала каждому по прутику – "в качестве инструмента повышения дисциплины".

Жбан наблюдал. И впервые почувствовал: они начали играть по его правилам.

Пусть через абсурд. Но игра – шла.

Настасья подошла сбоку.

– Ты знаешь, что тебя могут сжечь?

– Обычно это происходит к Q4.

– Я серьёзно.

– Я тоже. Но пока мы в Q2 – мы строим оргструктуру.

Она смотрела на него долго.

– Ты… ты действительно веришь, что эти люди станут лучше, если начнут заполнять таблицы?

– Нет. Но если они поймут, что могут сами решать, кто сколько должен – у них появится ощущение власти. А из власти – появляется ответственность.

– Или страх.

– Ты боишься?

– Я боюсь, что ты дашь им мечту. А потом уйдёшь.

Игорь замер.

Он хотел пошутить. Но не смог.

– Я не знаю, сколько я тут… – выдохнул он. – Но пока я здесь – мы попробуем.

Тем временем, Пафнутий нашёл своего "человека" – Митьку, младшего кузнеца, обиженного тем, что его никто не выбрал "тимлидом".

– Вот, – сказал Пафнутий, протягивая бересту. – Напишешь, будто видел, как Жбан… говорит со свиньёй. Как с человеком.

– А если он узнает?

– Он – никто. А хан – всё.

– А если хан скажет, что я вру?

– Тогда он сожжёт тебя. Быстро.

Митька задумался.

– А свинья – точно с ним?

– Они вместе обедают!

– Хм…

И подписал. Подделал. И спрятал до вечера.

На площади, у огня, Жбан снова говорил.

– Итак, KPI – это не просто свинья. Это – символ. Она ничего не делает. Но она присутствует. Она объединяет.

– Потому что вкусная? – уточнил кто-то.

– Потому что мы все хотим, чтобы хоть кто-то был стабилен. Даже свинья.

Настасья фыркнула.

– Ты только что сделал свинью символом стабильности. Ты понимаешь, как это звучит?

– Да. И это работает.

Крестьяне переглянулись.

Кто-то кивнул. Кто-то вздохнул.

Даже KPI подняла пятачок и пройдя вперёд, опрокинула пустой котёл, как бы говоря: “Достаточно болтать – пора кормить”.

Смех. Одобрение. Плеск голосов.

И один человек в толпе зашептал:

– Вот оно, началось…

Поздно вечером, в доме настоятельницы – теперь пристанище Жбана, он и Настасья сидели у очага.

– Ты с ума сошёл, – сказала она тихо. – Но у тебя… это получается.

Он посмотрел на огонь.

– Если я выживу до конца недели – сделаю брошюру.

Она улыбнулась.

– Назовёшь её «Свинья и Власть»?

– «Agile на Бересте».

– Или «Горящий учёт».

– «Планёрка и Погром».

– «Съедобное управление»…

– Или просто: «Жбан».

Они оба засмеялись.

Тихо. Долго. С облегчением.

Но в углу дома, в темноте, “торговец солью” – а по сути шпион Караш-Буги, уже тихо складывал улики.

На его бересте было написано:

"Лидер говорит с животными. Нарушает уклад. Народ слушает. Писарь вне власти. Угроза реальна."

Он убрал запись в пояс.

Скоро она окажется в ставке.

И тогда… будет решено.

Ставка Батыя, гулкая и почти мёртвая, как затишье перед битвой. На войлоках – советники, шаманы, гвардейцы. Хан Батый сидел на возвышении, тень от меховой шапки закрывала ему глаза.

– Ты хочешь сказать, что в гнилой деревне под лесом завёлся… говорящий волшебник? – устало протянул хан.

– Он учит народ считать, – сказал Елман-Дэви, перелистывая доклад. – Делит их на группы, пишет списки, называет свиней важными. И… люди слушают.

– Может, он шут?

– Он не шут, – прорычал Караш-Буга, ударив кулаком по столу. – Он – сеятель разлома. Он меняет основы.

Хан молчал. Потом усмехнулся:

– Что ж… в каждый век найдётся свой разрушитель.

– Его надо казнить, – сказал Караш, – иначе завтра он станет князем.

– Или моим советником, – спокойно ответил Батый.

– Что?

– Сколько лет мы собираем дань кровью? Этот… если он обучил крестьян считать – может, мы начнём собирать её бумагой.

– Бумагой нельзя прокормить воинов.

– Но можно прокормить порядок.

Вечером в деревне к Жбану подошёл гонец. Молодой, испуганный.

– Ты – кто план делает?

– Допустим.

– Тебя хан хочет видеть.

– Сейчас?

– Утром. В ставке. Если не явишься – за тобой явятся.

Игорь выдохнул. Сел на край корыта.

К нему подошла Настасья.

– Видела гонца.

– Видела ли ты… как у меня внутри всё оборвалось?

– Видела.

Он закрыл лицо руками.

– Я думал, если реформы, отчётность… Всё это – защитит. А теперь я понимаю, что всё это может стать обвинением.

– Ты пугал их. А теперь ты стал интересен хану. Это хуже.

– Почему?

– Потому что интересы хана заканчиваются приказом. Он сначала смотрит. Потом решает – жить тебе или в казан.

– Казан – это как? Жареный?

– Варёный. С приправами.

Жбан вздрогнул.

– Я пойду с тобой, – сказала она.

– Ты… зачем?

– Там ты скажешь что-нибудь не так. Я буду рядом – переводить тебя с "дурацкого" на "средневековый".

Он посмотрел на неё. Впервые – не как на колкую деревенскую ведьму, а как на союзника. Или на последнюю стабильную точку в мире, где всё нестабильно.

– Спасибо.

– А теперь – иди спать.

– Я боюсь, что не проснусь.

– А я боюсь, что проснусь и тебя не будет. Так что… спим оба.

А в лесу, далеко от деревни, Пафнутий и “торговец солью” ждали ответа от ставки.

Они сидели у костра. Молча.

– А если он… действительно умеет? – тихо спросил “торговец”.

– Тогда тем более его надо убрать, – прошептал Пафнутий. – В народе нет места тем, кто думает быстрее всех.

И в небе над ними, как насмешка, пронеслась падающая звезда.

Утром всё было слишком тихо. Как будто даже петухи в деревне понимали: этот день – чужой.

– Готов? – спросила Настасья, оседлав старого, лоснящегося коня, которого деревня звала “Аналог”.

– Он выглядит… как будто его уже трижды списывали со счетов.

– Вот и найдёте общий язык, – хмыкнула она.

Жбан с трудом залез на своего жеребца – “Сальдо”. Так его прозвали за нестабильный шаг.

Утренний туман обволакивал их, словно мир не хотел отпускать.

– У меня было собеседование, – неожиданно сказал он.

– Где?

– До того как сюда… попал. Большая компания. Финтех. Я должен был идти на повышение.

– Почему не пошёл?

– Не успел. Лифт.

Она кивнула. Потом молчала. Потом сказала:

– Я тоже не успела.

– Что?

– Выйти замуж. До того как в нашу деревню пришли люди Караша.

И он понял – этот путь будет не только географическим.

Через пару часов их догнал топот лошадей.

– Ложись! – закричала Настасья.

Из кустов вылетели трое. Один – в рваной одежде, другой – с саблей, третий – с лаем.

Нет, не собака – сам лаял.

– ДЕНЬГИ! ПЕРСТНИ! САЛЬДО! – закричал один.

Жбан растерянно схватил кожаный мешок.

– У меня KPI! Зовут Капа!

– ВРЁШЬ! – закричал “собачник” и метнул верёвку.

Но Настасья уже метнула флягу с перцем и медом – в лицо.

Один ослеп. Второй врезался в дерево.

Третий был… самым опасным. Он схватил Игоря и потащил за собой, крича:

– Ты тот, кто пишет списки! Я тебя видел!

– Я в Excel не виноват! – закричал Жбан.

Он ударил локтём, вырвался, побежал – и, не думая, выломал из травы корень лопуха, пихнул его в лицо нападающему – и добавил:

– Это антисептик! Потерпи!

Настасья подбежала с палкой.

– Назад!

Разбойник шипел. От боли. Или от логики.

И убежал.

Они сели у дороги. Молча. Он трясся.

– Я не… не солдат.

– Но ты жив.

– Почему они напали?

– Потому что ты стал известен. А любой, кто меняет – вызывает страх.

Она осторожно коснулась его руки. Он не убрал её.

– Я… всегда был ничем. Просто… фоном. В офисе. Дома. Даже лифт не признал. И вот я здесь – и впервые кто-то слышит меня.

– И это пугает.

– И вдохновляет.

– Ты хочешь изменить прошлое?

– Нет. Я хочу, чтобы оно вспомнило, что может быть другим.

Тем временем, в ставке хана, Караш-Буга переговаривался с Елман-Дэви:

– Ты уверен, что он едет?

– Да. И с бабой.

– Хорошо. Тогда пусть хан решит судьбу. Но мы… подготовим второй путь.

– Какой?

– Он поскользнётся. Обязательно. А если нет – мы ему… поможем.

И в голосе была сталь. И в тени палатки – уже лежал наруч с кольцом, в которое был вмонтирован яд.

– Улыбнётся – получит кольцо.

– А если не наденет?

– Тогда… поговорим с бабой.

Ставка выросла из земли, как перевёрнутая угроза: тентованные шатры, флажки с клыками, повозки с костями и мехами, охранники с глазами, что не знали сна.

– Ты уверен, что хочешь туда? – спросила Настасья.

– Нет, – честно ответил Игорь.

– Тогда иди первым.

Он кивнул.

Подошёл к въезду. Один из воинов окинул его взглядом и рявкнул:

– Говорить только по делу. Не чесать. Не смотреть в глаза хана дольше трёх морганий.

– А если я часто моргаю?

– Тогда умрёшь быстро.

Игорь кивнул.

На всякий случай – дважды. Чтобы уложиться.

Тронный шатёр хана Батыя был полон: советники, писцы, даже шаман с вороньими перьями в бороде.

В центре – сам хан. Большой. Молчаливый. Опасный.

– Ты, – сказал он, не поднимая головы, – принёс мне то, что по слухам созидает без крови?

– Только… если позволите – с диаграммой.

– Диаграммой?

– Графическим… ну… вы, наверное, как-то… рисуете победы?

– Мы вырезаем их.

– У меня мягче методы.

Батый посмотрел на него. Медленно.

– Ты хочешь сказать, что можно заставить людей работать – не через страх, а через списки?

– И через… мотивацию. Например, лучший крестьянин недели.

– И что он получает?

– Он остаётся жив.

Некоторые советники прыснули. Шаман – заворчал.

– Хорошо, – сказал хан. – Ты останешься в живых.

Караш-Буга прищурился.

– Но не просто так, – продолжил хан. – Есть деревня. Зовётся Песочня. Там даже мои солдаты боятся брать дань.

Каждый, кто туда шёл – не вернулся.

Ты пойдёшь туда.

Жбан замер.

– Один?

– Возьми кого хочешь. Даже свинью. Но через две недели я жду отчёт. С графиками.

– А если я не вернусь?

– Тогда Караш-Буга тебя найдёт.

Жбан кивнул. Подумал. Снова кивнул.

– Считайте это… пилотным запуском.

На выходе, Караш-Буга остановил его взглядом. Жбан почувствовал, как по позвоночнику пробежал холод.

– Ты – не часть этого мира, – прошептал Караш. – И он тебя сожрёт.

Мы не цифры. Мы – кости.

– Тогда я попробую посчитать кости, – ответил Игорь. – Сначала – чтобы понять, где меньше потерь.

Караш не ответил. Только улыбнулся.

Слишком широко, слишком тихо.

Снаружи, Настасья встретила его с хмурым лицом.

– Ну?

– Мы идём в ад.

– Это я и без ставки знала.

– Песочня. Через лес, через болота. Там даже монголы не выживают.

– Отлично. Берём KPI?

– Обязательно. Она – наш амулет.

Настасья усмехнулась. Потом подошла ближе.

– Ты знаешь, что теперь ты не просто чужой. Ты – игрок.

– А я всегда хотел быть… хотя бы пешкой.

– Пешки – умирают первыми.

Он кивнул.

Но в глазах его было пламя.

ГЛАВА 3: Батый против Agile

Лес гудел, как серверная, в которой вот-вот перегреется блок питания.

Только вместо кулеров – вороны. Вместо сети – паутина.

– А ты уверен, что сюда вообще можно дойти? – Настасья плотно затянула плащ.

– Ну, хан сказал: «иди». Он не уточнял, как вернуться, – буркнул Жбан, утирая лоб.

– Это он не уточнял. А ты не уточнил, сколько у тебя жизней.

– Думаю, одна. Но с автосохранением.

KPI тихо хрюкала в мешке, привязанном к вьючной лошади.

Она хрюкала всегда, когда воздух становился тяжелее, чем совесть бухгалтера.

Жбан начал верить, что это была система раннего предупреждения.

– Слушай, – сказал он вдруг, – а почему ты вообще в деревне? Не уехала в город, не пошла к князьям, не…

Настасья кивнула – будто знала, что вопрос прозвучит.

– Потому что однажды, когда я лечила сына боярина, он меня… ударил. Не сильно. Но… в глазах у него была такая скука. Он зевнул, когда я кричала.

Жбан молчал.

– И я решила, что лучше лечить тех, кто боится умереть, чем тех, кто даже боли не боится.

– Это… сильно.

– А ты?

– Я? У меня был… уютный офис. Серый. Без запахов. Я даже не знал, где находится выход.

– И теперь ты знаешь, где вход. В Песочню.

– Не факт, что там будет Wi-Fi.

– А ты всё ещё надеешься поймать сеть?

– Нет. Но я надеюсь поймать смысл.

На опушке, возле гнилого пня, сидел человек.

В сером. Весь заросший. С глазами, как два прошлогодних гриба.

– Кто вы? – крикнул Жбан.

– Те, кто не спрашивают, дольше живут, – ответил старик.

Голос был… слишком внятным. Как будто намеренно театральным.

– Мы ищем Песочню, – сказал Игорь, подходя ближе.

Настасья держала нож. KPI – затаилась.

– Тогда вы ошиблись. Её никто не ищет. Она сама находит.

– А ты кто?

– Кто-то, кто видел, как хан плачет, и как свинья побеждает генерала.

Жбан сжал губы.

– Ты… знаешь, кто я?

Старик поднял палец.

– Я знаю, кто ты станешь, если доживёшь до утра.

Потому что сегодня ночью ты увидишь, что значит «бесконтрольная система».

– Ты пугаешь?

– Я напоминаю: даже те, кто строят лестницу вверх, иногда копают себе яму.

Он исчез в лесу. Будто растаял. Только запах остался – горький, как сожжённая статистика.

– Это кто был? – прошептала Настасья.

– Я… боюсь, что это был юзер, вернувшийся с продакшена.

– Что?

– Неважно. Просто… идём. Пока Песочня не нашла нас первой.

Деревня стояла, как след от пальца на тёплой чашке. Тихая, сероватая, будто выцветшая.

– Песочня… – протянула Настасья. – Где-то я слышала, что в ней часы идут задом наперёд.

– А тут, по-моему, всё идёт задом наперёд, – пробормотал Игорь.

Они въехали в деревню. Никто не встретил. Ни собак, ни детей. Только двое стариков, которые на вопрос “Куда идти?” одновременно сказали:

– Вчера туда, завтра туда. Сегодня – стой.

– Спасибо, Яндекс.Карта, – буркнул Жбан.

KPI хрюкнула. Потом фыркнула. Потом вдруг замолчала.

– Это плохо, – прошептала Настасья. – Она чувствует ложь.

На центральной площади, где обычно были торговцы, висели… птицы.

Просто висели. На верёвках. Без движения. Без зловещего смысла. Просто… как экспонаты.

– Я не понимаю, – сказал он.

– Здесь и не надо, – раздался голос.

Из тени вышла женщина. Вся в сером. Волосы, как соль в подсолнечном масле. Лицо – без возраста, но без мимики.

– Варвара, – представилась она. – Та, что ведёт. Та, кого не зовут по имени дважды.

– А если я ошибусь? – спросил Жбан.

– Тогда будешь трижды прав. Это здесь – смертельно.

– Мы от хана. С миссией.

– Мы от мира. С правом не слушать.

– Но…

– Мы не живём по иго. Мы живём по… инею. Он тает – и с ним уходит день.

Настасья сжала рукоять ножа.

– Здесь… нет правил?

– Только сон. Он всех равняет. И ты тоже уснёшь. В нашей амбарной комнате. Где каждый может стать никем.

Игорь вдруг понял, что боится тишины. Не смерти. А этого тягучего, липкого равнодушия.

Они разместились в доме. Без окон. Без запахов. Без теней.

– Это не дом, – прошептала Настасья. – Это… пустота.

– Мы должны понять, как они живут.

– А если они не живут?

– Тогда, может, мы первые, кто это поймёт.

Он уселся. Достал обуглённый карандаш. Начал чертить сетку: людей, роли, потоки зерна.

– Что ты делаешь?

– Строю структуру.

– А если структура не хочет, чтобы её строили?

Он посмотрел на неё.

– Тогда я сделаю вид, что это… просто рисунок.

В это время Варвара сидела у костра с двумя стариками.

– Он структурен, – сказала она. – Он опасен.

– Он жив, – ответил один.

– И это… временно, – добавил другой.

И в небе над Песочней вдруг замерло облако. Просто… повисло. И не двигалось.

Игорь вышел на центральную площадь, где вчера никто не торговал и завтра никто не вспомнит. Он встал на ящик из-под капусты. KPI легла под ним, как корпоративный логотип.

– Люди! Жители Песочни! – прокричал он.

Двое прошли мимо. Один пробормотал:

– Мы уже слышали это в следующий вторник.

Другой сказал:

– Спасибо, я не подписывался.

– Я… я хочу предложить улучшения! Структуру! Пусть даже хаос – это тоже форма, если его…

– …записать на пергаменте? – услышал он рядом голос. Это был юноша с корзиной из мха.

– А потом, когда пергамент сгниёт – всё исчезнет?

– Ну, да… нет… то есть…

– Здесь, чужак, структура как обувь: если подходит – не чувствуешь. А если чувствуешь – она натирает.

Жбан молча слез с ящика.

Тем временем, Настасья шла вдоль домов – искала что-то… правильное.

И нашла: смех.

За сараем, в земляной яме, играли дети. Прятались. Шептались. Не смеялись в полный голос.

– Почему вы не в домах? – спросила она.

Одна девочка – с грязным лицом и глазами, как у белки в капкане – прошептала:

– Там нельзя расти. Там… забудешь, что ты растёшь.

– Взрослые вас не ищут?

– Они думают, что мы уже были. Или ещё не появились.

Настасья почувствовала, как у неё под кожей ползёт озноб.

– Вы здесь одни?

– Мы следим. Чтобы время не ушло.

Она села рядом.

– А как его удержать?

– Не спать.

– Всю ночь?

– Всю жизнь.

В другом конце деревни Игорь сел на лавку.

К нему подсел старик, лысый, с ухом, как у кота: надорванным и чёрным.

– Зовут меня Зосим. Или звали. Или будут. Хрен разберёшь.

– Здравствуйте.

– Ты уже здоровался.

– Нет. Только что подошли.

– Вот и я о том же.

Он засмеялся. Смех был как шелест старой бумаги.

– Слушай, программер.

– Простите?

– Не спрашивай. Я слыхал, как ты хочешь «планировать» Песочню. Ты вешай эти слова, как бельё. Может, кто увидит.

– Вы – местный?

– Я – остаток. Местность во мне. Кости давно стали архивом. Только… всё не закроют.

– Как вы здесь живёте?

– Мы не живём. Мы повторяем. Как цикл. Утро – как вчера, но чуть… левее. Понимаешь?

– Не совсем.

– Вот и правильно. Кто здесь всё понимает – быстро перестаёт быть.

Жбан вернулся в амбар. Настасья уже ждала. KPI дремала у стены.

– Здесь… дети живут отдельно, – сказала она.

– А взрослые – отдельно от всего.

Он сел.

Смотрел в пол.

– Здесь… не просто нет структуры. Здесь память – вода. Прольёшь – и нет.

Настасья взглянула в его глаза.

– Ты дрожишь.

– Я боюсь, что если останусь здесь дольше – я тоже начну… путать дни.

Что однажды скажу: «Я был Игорь», и сам не поверю.

Она обняла его. Тихо. Без слов.

Варвара в это время смотрела в сторону амбара.

– Он чувствует, – сказала она старикам. – Значит, он уже теряет.

Утром Игорь проснулся от того, что KPI спала, положив пятачок ему на плечо.

Он не знал, что хуже: сны без времени или сны, где хрюшка была project manager.

Он вышел наружу. Настасья спала с ножом в руке. Даже во сне.

– Не менять, а изучать, – пробормотал он. – Agile наизнанку.

Он вышел на окраину деревни, туда, где вчера ему показали старый, заброшенный колодец.

Дети говорили, что в нём вода не отражает, а вспоминает.

Колодец был облеплен паутиной, глиной и тишиной.

Жбан наклонился.

Первое, что он увидел – небо. Второе – себя.

Но не таким, как сейчас.

Он был в мундире с меховой оторочкой, вокруг – люди, кланяющиеся, позади – штандарт Орды, перекроенный с какими-то офисными значками.

Игорь отпрянул.

– Это… будущее?

– Это ты, если останешься, – прозвучал за спиной голос.

Это была Варвара.

Он резко повернулся.

– Ты… следишь?

– Я – здесь. Как боль в зубе, которую не замечаешь, пока не согнёшься.

– Что это было?

– Колодец показывает, что возможно.

Но в этом «возможно» ты уже не ты.

Ты только форма, которая подчинилась деревне.

– Или подчинила её себе?

Она молчала. Потом приблизилась.

– Сколько ты готов забыть, чтобы управлять?

– Сколько ты готова скрыть, чтобы не меняться?

В этот момент появилась Настасья. Увидела их.

Рука легла на рукоять ножа.

– Всё нормально? – спросила она. Голос – ровный, но в нём было жужжание пчелы перед жалом.

– Мы просто… спорим, – сказал Жбан.

– Здесь не спорят. Здесь – теряются, – сказала Варвара.

– И когда ты потеряешь точку отсчёта – ты станешь местным.

– Тогда я… сменю масштаб, – пробормотал Игорь. – И точка снова появится.

Позже он сел под деревом. Достал уголь. Нарисовал карту деревни, как он её запомнил.

Но линии… уходили в круг.

Колодец в центре.

Все тропы – возвращались к нему.

Он добавил ещё одну линию – вне круга.

Нарисовал маленькую KPI с хвостиком.

И Настасью.

Скорее как напоминание, чем как персонажей.

– Ты веришь в это? – спросила Настасья, подсаживаясь.

– В то, что деревня сжирает структуру?

– Нет. В то, что мы сможем уйти, не став её частью?

Он посмотрел на неё.

Серьёзно. Без цинизма.

– Мы уже часть. Но… может, мы – часть другой её версии.

Она кивнула.

Потом вдруг взяла его ладонь и положила себе на шею.

– Если я начну забывать, кто ты – щёлкни мне по носу.

Он усмехнулся.

– А если я забуду тебя?

– Я сожгу всё. Даже хана.

Они оба рассмеялись. Впервые – по-настоящему.

Варвара в это время стояла у колодца.

Глядела вниз.

– Они будут бороться, – сказала она вслух.

– Значит, у них больше шансов стать тенью, – ответил за её спиной Зосим.

– Или – пеплом.

Амбар стоял на отшибе, укутанный плющом и запахом старого воска.

Кто-то сказал, что туда даже Варвара не заходит.

Значит – Жбану туда и надо.

Он вошёл.

Первое, что поразило – тишина с лёгким хрустом, как если бы время здесь было переписано карандашом, а не чернилами.

На стенах – знаки. Не руны. Не письмена. Скорее – скриншоты мысли.

Циклы, стрелки, загогулины.

Похоже на нейросеть в состоянии паники.

Он протянул руку и провёл по одному символу.

Кожа вспыхнула мурашками.

– Не трогай, – сказал голос.

Селиван сидел в углу, обмотанный тряпками, как забытый мануал.

– Вы кто?

– Был… архитектором. Структурником. Строил… смысл.

Пока не понял: смысл здесь сам себя строит – и тут же… демонтирует.

– Вы пытались реформировать деревню?

– Да.

Сначала – как ты: с учётом зерна.

Потом – с цветными флажками: «зелёное – утро, красное – ночь».

А потом… начал чертить это.

Он указал на стены.

– Что это?

– То, что остаётся, когда стирается память. След.

– Почему вы не ушли?

– Я ушёл. Просто не знаю, из чего.

Игорь прошёл вдоль стены. Символы шевелились – не буквально, но…

в каждом следующем взгляде они были немного другими.

– Это вы рисовали?

– Я – нет. Я только… смотрел.

Потом они начали появляться сами.

– Что это значит?

– Что ты не первый. И не последний.

Здесь, в Песочне, всегда есть тот, кто думает, что он «первый, кто понимает».

Жбан сел.

– Значит, всё напрасно?

– Напрасно – это когда не страшно. А ты боишься. Значит, пока ты – ещё человек. А потом… Ты станешь заметкой в деревенской памяти. На день. На век. Или навсегда.

Позже, уже в амбаре, Настасья искала его.

– Что ты там увидел?

– Себя, возможно, в повторении. Может, Песочня – это не место. А ошибка. Цикл в коде мира, зацикленный.

– Тогда как его разорвать?

– Сначала – понять, зачем он. А потом… возможно – не разрывать. А научиться вписываться, но не теряться.

Она взяла у него блокнот.

– Это твоя карта?

– Моя. Вчера.

– Здесь есть дорога…– …которой не было, – закончил он.

Они переглянулись.

– Мы пойдём туда?

– Мы должны. Потому что если дорога появилась без нас – она может привести туда, где нас не станет.

На улице старик Зосим курил кору сосны.

– Снова открылось, – сказал он Варваре.

– Они идут туда, где забытые.

– Пусть. Если дойдут – значит, были.

Тропа вела вглубь холма, как если бы сама земля устала быть плоской.

Настасья шагала первой. KPI – следом. Жбан – последним. Он не мог отделаться от чувства, что каждый шаг повторяет предыдущий, только с легким отклонением, будто они идут в спирали.

– Не отставай, – бросила Настасья, не оборачиваясь.

– Я просто… пытаюсь зафиксировать, как всё вокруг меняется, – пробормотал он.

– Или как всё не меняется?

Жбан кивнул. Хотя ответа не было.

Внизу оказался каменный вход, обваленный и узкий, как глотка зверя. На стене углём было выведено: "Здесь лежит память, которую не просят".

Они зашли внутрь.

Сразу – тишина, давящая, как мокрая вата. Пахло глиной, медом и чем-то похожим на… чернила.

Комната была заполнена вещами: старые сапоги, амулеты, поломанные деревянные печати, рваные списки. На одном листке было имя: "И.Ж."

– Это ты? – Настасья сжала его локоть.

– Я не знаю. Может, кто-то до меня. Или… я позже.

KPI жалобно хрюкнула. Она смотрела на пустой стул, который вдруг покачнулся, как будто кто-то только что с него встал.

Жбан оглядел комнату. Он знал этот паттерн: место, в котором информация не удаляется – а расслаивается.

Он открыл одну из дверей – за ней оказалась кухня, но не средневековая. Современная кухня, с холодильником, где на магните висело письмо. Рядом – женщина. Сгорбленная. В халате.

– Мама? – выдохнул он.

Женщина обернулась. Лицо – его матери. Но слишком гладкое. Слишком точное. Словно оно вспомнилось, а не существовало.

– Ты снова ничего не довёл до конца, Игорь, – сказала она. – Даже здесь.

– Ты не… настоящая.

– Зато ты – привычный. Список дел, который никто не читает. Цели, которые никто не спрашивает. Проекты, которые никто не помнит.

– Я…

– Посмотри на себя. Оптимизатор прошлого. Секретарь эпох.

Он отступил.

– Ты не моя мать.

– Я – твоя вина.

Она растворилась. Письмо на холодильнике начало сгорать с краёв. Холодильник заскрипел, как старый сундук. Из него повалил… древнерусский дым.

Настасья вбежала в комнату. KPI за ней.

– Ты в порядке?

– Да. Я просто… не ожидал, что забвение – это не отсутствие, а лишняя реальность.

– Что ты видел?

– Себя. Через того, кто больше не помнит меня.

Они вышли в главный зал. На стене проступали имена. Бледные, как старые чернила. Одно из них – Игорь Жбанов.

Настасья прикоснулась к нему.

– Это что – будущее?

– Или… попытка деревни уговорить меня забыться.

KPI чихнула. На стене имя слегка потускнело.

– Кажется, мы мешаем ей, – сказала Настасья.

– Тогда мы должны мешать дальше.

Снаружи Зосим закурил следующую щепку. Варвара молча стояла рядом.

– Видишь? Он уже внутри. И имя его – уже тут.

– Вопрос не в том, исчезнет ли он, – ответила она.

– А в том, станет ли он смыслом, или только следом.

Они вышли из подземелья, будто из сна, который оставляет после себя не чувство, а привкус.

Настасья шла молча. KPI шла рядом, морда вся в паутине и философском унынии. Жбан шагал последним. В руке у него – кусок угля и кусок ткани. На ткани – схема. Не карта. Алгоритм.

Он вернулся в ту самую комнату. Там, где висело имя «И.Ж.». Он вытер стену. И вместо подписи оставил схему развилки, цикл с внешним выходом.

– Если кто-то придёт после меня, – прошептал он, – пусть увидит: выйти можно.

Наверху в деревне шёл дождь, которого никто не чувствовал. Капли падали на землю и исчезали до звука. Настасья смотрела на деревню, как врач смотрит на больного, чья болезнь – сама его суть.

– Тихо, да? – заметил Жбан.

– Тихо… потому что одного нет.

– Кого?

– Не помню. Вот и весь ужас.

Она указала на пустое место у дома.

– Там кто-то жил. Мы говорили. Мы ели хлеб. А теперь – нет даже имени.

Жбан почувствовал, как внутри скребётся страх. Не за себя – за структуру реальности.

Варвара стояла у края поля. Ветер трепал её серое покрывало. Зосим дремал, сжав в руке пустую трубку.

– Они оставили след, – сказала она, не поворачиваясь.

– А значит, деревня – теперь в минусе, – буркнул Зосим.

– Баланс пошатнулся. Теперь деревня начнёт вспоминать тех, кто забыт несправедливо.

– Бунт теней?

– Или приход того, кто знает, как очищать память болью.

В амбаре, у костра, Настасья перебинтовывала ногу. Жбан стоял у стены. Смотрел в огонь.

– Я ухожу, – сказал он.

Она не ответила.

– Я должен донести до хана. Если это место влияет на структуру территорий, если тут есть искажение – его надо…не знаю. Или записать. Или описать. Или хотя бы предупредить.

– Ты вернёшься?

Он подошёл ближе.

– Я не знаю.

– Тогда дай мне то, что не забудется.

Он подумал, протянул ей кусок ткани. На нём – та самая схема.

– Это… не вещь.

– Это путь.

Она спрятала его за пазуху.

– Иди.

Утром он вышел. KPI шла рядом. Солнце не поднималось – оно застряло между рассветом и затмением.

Жбан оглянулся.

Деревня смотрела на него пустыми окнами, как здание, которое ждёт новых арендаторов.

– Что дальше, босс? – хрюкнула KPI.

– Внедряем обратную совместимость.

И пошёл. В сторону ставки. В сторону хана. В сторону следующей системы, которую он ещё попытается понять прежде, чем исправить.

ГЛАВА 4: Стратегия в степях

– Хан Батый ждёт, – сказал караульный с лицом, как вырубка леса.

– И если у тебя снова слова без сахара – головы полетят.

Жбан кивнул. Он шёл, как будто по коридору офиса: те же взгляды, те же тихие разговоры, только запах не кофе, а конской шерсти и чёрной соли.

В шатре хана было тихо. Не “гробово”, а “опасно”.

Батый сидел, опершись на колено.

На лице – ожидание, как у клиента, которому обещали дэшборд с графиками, а принесли бумажный счёт.

– Говори, пришлый.

Что ты видел в Песочне?

– Аномалию.

Место, где время закольцовано.

И где информация не удаляется, а вычёркивается из коллективного сознания.

– Это метафора?

– Это риск.

Если вы хотите управлять землями – начните с логики памяти, а не только с сабель.

Батый посмотрел на него, как степь смотрит на зёрнышко кофе.

– Ты не глуп. Это раздражает.

Он бросил свиток.

– Вот. Список деревень. Сколько из них ты готов оптимизировать за месяц?

Жбан развернул пергамент.

– Зависит от методологии.

– Языком нашим говори.

– Ладно. Я готов взять пятнадцать деревень. С условием: каждую пятницу – планёрка.

Батый нахмурился.

– Что такое “планёрка”?

– Совещание. В форме круга. Обсуждаем, что сделано, что будет, и кто опять не пришёл.

– Пусть будет.

Жбан понял: это был первый сдвиг. Батый доверяет не словам, а попытке сделать структуру из хаоса.

В шатёр вошёл человек в одежде, которую даже XIII век счёл бы строгой. На поясе – самодельный счёт, на груди – щит с изображением кулака и волчьего хвоста.

– Это князь Саян. Из Мордовии. Он не любит людей. Особенно – когда они дышат.

Модест-Саян поклонился слишком глубоко. Потом выпрямился.

– Моя деревня работает по графику. Каждое утро – построение. Каждый вечер – молитва. Каждый день – без жалоб.

– Вы звучите, как понедельник, – пробормотал Жбан.

– Я не понял.

– Хорошо. Я составлю график. Мы создадим KPI для князей. Визуализируем их эффективность. Распределим стратегические зоны риска.

Батый приподнял бровь.

– Всё, что ты сказал, звучит как набор обид. Но мне это нравится.

Он хлопнул в ладони.

– Жбан. Ты теперь стратег. Через три дня – собрание князей. Ты – ведущий.

– В каком смысле?

– Ты их заставишь понять друг друга.

– Это же XIII век!

– А ты – XXI. Вот и разберись.

Вечером Жбан сидел с KPI и Настасьей в стороне от шатров.

– Что теперь? – спросила Настасья.

– Я только что стал первым в истории Scrum-мастером при Орде. Без бороды. Без объяснений. И с KPI, которая реально свинья.

KPI уснула на свитке. Жбан вздохнул.

– Твоё лицо, когда тебе поручают планёрку с мордовским князем, – не забуду, – сказала Настасья.

– Да? А моё лицо, когда князь впервые увидит таблицу приоритетов задач, вообще должно в летописи остаться.

– Это не доска, это… кровать для эльфов, – сказал Леонтий, щурясь.

– Это Scrum-доска. Только XIII века. Видишь? Красные щепки – “сделать срочно”, синие – “когда батюшка вернётся с войны”, серые – “забудь, как страшный сон”.

– А эти клыки?

– Символы приоритета. Один клык – мелочь. Три клыка – критически важная беда, типа “изгнание медведя с мельницы”.

Леонтий цокнул языком.

– Ты строишь бюрократию из шутки.

– Иначе они меня не услышат.

К шатру подъехала лошадь, за которой шёл вихрь раздражения и запаха кожи.

На ней – Хельга. Хазарка. Бледная, хмурая, волосы в коротких косах, на плече – кинжал, заточенный, как суждение.

– Кто ты? – спросила она, спрыгивая с седла.

– Я Жбан. Тут, значит, новый стратег. Ты, видимо, Суровая Прекрасная Контрразведка?

– Назначена ханом следить, чтоб ты не построил пирамиду из лжи и тряпок.

– Пирамиду? Это звучит… заманчиво. Хочешь быть архитектором?

– Хочу быть последним, кого ты обманешь.

Она подошла ближе. Лицо холодное, глаза – режущие.

– Ты считаешь, что можешь научить степняков мышлению?

– Нет. Я считаю, что их страх перед мышлением – мой инструмент.

– А если они разозлятся?

– Тогда ты будешь рядом. Офицер по безопасности ведь?

Она улыбнулась. Почти.

– Посмотрим, кто кого защитит.

К обеду начали съезжаться князья.

Первым был Ратибор из Обноля – с глазом стеклянным и списком жалоб, длиной с мост.

– Моя деревня страдает от луны! Каждое полнолуние у нас курицы начинают… лужи пить!

Следом – князь Кузьма Жёлтый, на осле. Он молчал. Но осёл за него ржал в такт.

Жбан записывал.

– Значит так. У каждого из вас будет цвет. Вы клеите свою щепку на верёвку, и видим, кто с чем пришёл.

Ратибор поднял руку.

– А как клеить?

– Ладно… кто умеет завязывать узел, тот – лидер фазы.

Кузьма молча протянул ослу жёлтую щепку. Осёл жевал её с достоинством делегата.

Настасья появилась с двумя свитками в руках.

– Я подготовила медовуху. Но надо будет провести анализ токсичности атмосферы – ты видел, как они смотрят друг на друга?

– Они не смотрят. Они запоминают, кого убьют первым, если им не понравится планёрка.

– Ты часто организуешь совещания, где в повестке “не быть обезглавленным”?

– На старой работе – почти каждую пятницу.

С наступлением сумерек Жбан встал в центре круга.

– Завтра мы проведём первую стратегическую планёрку всей зоны Залесской Орды.

Если у кого-то из вас есть вопрос “зачем” – ответ один: иначе вы все утонете в своей неоптимальности.

Ратибор что-то буркнул.

– С чего ты решил, что варвары умеют слушать?

Жбан кивнул.

– Потому что даже варвары устают от хаоса. А я – их единственный шанс отдохнуть, просто зная, кто когда сдохнет по расписанию.

Хельга откинулась на бочку, хмыкнув.

– Ты или пророк… или отчаянный идиот.

– Обычно – оба.

Утром небо было таким серым, как если бы само время хотело сбежать с совещания.

Шатёр с «доской задач» стоял в центре лагеря. Вокруг – полукруг князей. Некоторые сидели на пеньках, другие – стояли с оружием наготове, третьи – чесали бороды с видом «пока не зарежу, но готовлюсь».

Жбан вышел к ним с важным выражением лица и свитком, исписанным схемами.

– Господа. Сегодня у нас – первая стратегическая сессия. Тема: «Как не развалиться, не угрожая друг другу каждые три дня».

Князь Ратибор сплюнул.

– А если мы не развалимся, можно будет угрожать?

– Только по графику. Смотри: красная щепка – угроза. Синяя – подкуп. Зелёная – альянс.

– Где чёрная?

– Для тех, кто срывает спринт.

Некто в углу закашлялся: князь Вежихвост, известный тем, что однажды объявил войну за то, что сосед не поздравил его с днем солнцестояния.

Жбан повесил схему на кожаный фон.

– Вот карта влияния. Вот основные “боли”. А вот – список рисков: неурожай, набеги, чрезмерная гордость.

– Что такое “гордость”? – спросил князь Кузьма.

– Это когда вы так уверены в своей правоте, что рушите всё вокруг, лишь бы оказаться правым.

– А как это лечится?

– Назначением другого начальника.

Некоторые засмеялись. Кто-то – напрягся. Но первый смех был как первый кирпич, вставший на место.

– Теперь – интерактив, – сказал Жбан.

Он вытащил коробку с маленькими фигурками, вырезанными из коры: башни, поля, кабаны, крестьяне и пылающие сараи.

– Каждый из вас получает 3 объекта. Расставьте их на карте так, как вы видите своё княжество через год. Цель – не “победить”, а “обосновать выбор”.

Все зашумели. Князь с ослом попытался съесть сарай. Но… начали ставить.

Комментировать.

– Я поставлю башню здесь. Потому что там – граница.

– Мои поля рядом с кабанами. Потому что они не пожрут урожай – они боятся ведьмы.

Жбан слушал. Записывал. Впервые князья говорили не о своих доспехах – а о реальности.

Через час карты были заполнены, а шатёр – перегрет смехом, потом, недоверием и первым ростком доверия.

Хельга вошла молча. Обошла доску. Посмотрела на карточки.

– Эффективно.

– Пока они не дерутся – да, – ответил Жбан.

Она присела рядом. Говорила тихо.

– Ты видишь двоих?

– Кого?

– Ратибора и Вежихвоста. Они не строят. Они нарушают ритм. Разрушают структуру. Втягивают других в скандалы. Если система живёт – такие элементы либо меняются, либо отрезаются.

– Ты предлагаешь…

– Да.

Жбан замер. В голове – крик совести и голос Excel:

“Удалить строку – быстро. Понять, почему она рушит систему – дольше, но правильнее.”

Он посмотрел на Ратибора. Тот как раз тыкал пальцем в карту, требуя объяснений от Кузьмы, почему “его свинарник перекрывает ему горизонт”.

– Я не играю в их жестокость, – сказал Жбан.

– Тогда ты строишь иллюзию, – ответила Хельга.

Она встала и ушла, как ветер, что срывает разговор, оставляя только тишину и вопрос.

Настасья подошла позже.

– Всё прошло… лучше, чем я думала.

– Но хуже, чем я надеялся.

– Почему?

– Потому что я поверил, что они способны меняться, но теперь вижу, как легко они срываются в старое.

– А ты?

– Я? Я на грани. Между структурой и манией контроля. Между «помочь» и «управлять».

– Ты влюбился в процесс?

– Я боюсь, что да.

Вечером он долго смотрел на доску. На связки верёвок. На щепки, где одни задачи сдвинулись, а другие… застряли.

Он убрал две.

Те, что принадлежали Ратибору и Вежихвосту.

Не потому что решил. А потому что – хотел понять, что он почувствует.

Ответ был страшен: Облегчение.

Письмо от хана пришло рано утром.

На сургучной печати – знак Орды: два меча, скрещённых над цифрой “10”.

Жбан раскрыл свиток.

«Пришлый Игорь, именуемый Жбан.

С учётом эффективности системы и снижения разногласий, временно назначаешься контролёром северо-залесского узла влияния.

Цель: устранение перекрывающих управлений, дублирующих потоков и нестабильных лидеров.

Срок: 10 дней.

Последствия: смотри вокруг.»

Жбан перечитал трижды.

– “Смотри вокруг” – это что, угроза в стиле дзен?

Он вышел из шатра. У костра сидела Настасья с табличками деревень.

– Слушай, а князь… как его… был тут вчера. Такой с косой бородкой, вечно нюхал пергамент. Как звали?

Она задумалась.

– Не помню. Это странно. У меня записи – пустые. Как будто я писала имя – и чернила исчезли.

– Ты это видишь?

– Да. И чувствую – что был человек. И что он… вычеркнут. Но мы помним.

– Только мы?

Настасья кивнула.

– Возможно, только те, кто не встроен в структуру до конца, могут видеть “пропажи”.

Жбан сел на бочку. KPI, как обычно, спала на списке задач.

– Я не просто “улучшаю Орду”. Я ломаю их версию реальности.

– Не ты. Ты – катализатор. Реальность сама вычищает “нерелевантных” при достаточном давлении.

– И если я стану нерелевантным?

– Тогда я запомню тебя, – сказала она просто.

Он долго сидел у шатра, глядя на огонь. В руке – палка, которой он чертил линии на песке.

Цифры. Петли. Слова.

Он понял: ему нужно правило. Не для ханской ставки. Не для князей.

Для себя.

Кодекс решений И.Ж. (начатый в страхе, продолженный в сомнении, не завершённый нарочно):

Если можешь спасти – спаси.

Если нельзя спасти, но можно не вредить – не вреди.

Если вред неизбежен – сделай его честным.

Нельзя менять мир, если не готов ответить за искажения.

Всегда помни: эффективность – не ценность, а инструмент.

Люди важнее планов. Даже дураки. Особенно дураки.

Он вздохнул. KPI зашевелилась и уронила в огонь карту с цветными щепками.

Огонь взвился. На секунду казалось, что доска задач сгорела вместе с будущим, но потом – Жбан понял: это знак.

“Начинай заново. Но на своих условиях.”

Настасья вернулась с пакетом трав.

– Что теперь?

– Теперь я должен придумать, как спасти систему от самой себя.

– И как?

Он поднял палку и нарисовал в воздухе круг.

– Создать обратную петлю. Место для сомнений. Если структура не умеет сомневаться – она станет тюрьмой.

– А ты?

– Я хочу стать её дырой в стене. Её багом. Кодом, который не даёт ей зациклиться окончательно.

Настасья улыбнулась. Горько.

– Ты говоришь, как вирус.

– Может быть. Но, знаешь, не всякий вирус – болезнь.

Костёр потрескивал, словно спорил сам с собой.

Настасья разливала травяной настой в деревянные чаши, когда рядом опустилась Хельга.

Молча. Тихо. Как кошка, которая следит не за мышью, а за хозяином мыши.

– Что ты видишь в нём? – спросила Хельга без прелюдий.

– В Игоре?

– В Жбане.

Настасья посмотрела в огонь.

– Сложность. И честность, которая путает всех, кроме него самого.

– Он не из мира, где выживают те, кто говорит правду.

– А ты?

– Я из мира, где выживают те, кто умеет скрывать ложь под правдой.

Настасья усмехнулась.

– Значит, мы обе ошиблись.

Хельга вздохнула. Её взгляд стал мягче, но голос остался острым.

– Если он упадёт, ты встанешь рядом?

– Я встану вперёд. Чтобы не дать ему стать тем, с кем он борется.

Хельга посмотрела на неё пристально.

– Значит, ты опасней, чем я думала.

– Потому что я – не меч. Я – зеркало.

Наутро, в шатре, где снова собрались князья, прозвучал первый хлопок – звук ломающегося шаблона.

Князь Ратибор, ещё вчера молчаливый, сегодня взял пылающий факел и поджёг один из свитков с задачами.

– Это ересь. Ты нас не координируешь – ты нас обезличиваешь!

Все замерли. Даже осёл князя Кузьмы замер, прикусив клевер.

Жбан не побежал тушить. Он подошёл к огню. Смотрел, как бумага скручивается, чернеет, тает.

– Ошибки – не проклятье. Они – инструмент. Но только если мы их видим, а не скрываем.

Он достал новый свиток.

– Предлагаю “ретроспективу”. Каждый князь расскажет, что пошло не так у него, кто пострадал, и что можно было сделать иначе. Без наказания. Только выводы.

Князья зашумели.

– Без наказания? Тогда будут врать!

– А сейчас? – спросил Жбан. – Сейчас вы честны?

Молчание.

– Если мы хотим управлять – учимся говорить о провале как взрослые. Кто начнёт?

Никто не двигался.

Потом Кузьма поднял руку.

– У меня уволокли зерно. Я заподозрил соседа. Потом оказалось – мои же селяне, чтобы продать хану подороже.

Жбан кивнул.

– Что сделал?

– Наказал соседа. Он теперь молчит. Уже неделю.

Тишина.

– Что бы ты сделал иначе?

– Спросил бы сначала. Не только кнутом.

– Это и есть управление.

Ретроспектива пошла. Медленно. Неуверенно. Но пошла.

И тут Ратибор снова встал.

– Если ты хочешь, чтобы мы раскрывались, мы должны получить взамен.

Ресурсы. Людей. Землю. Иначе ты строишь пирамиду на костях.

Князья загудели. Кто-то – “да”, кто-то – “нет”, кто-то – “а я вообще спал, что происходит?”

Жбан вздохнул.

– Хорошо. Обсудим.

Но помните: чем больше вы хотите для себя, тем меньше у вас остается друг для друга.

– Значит, распределяй.

– Только если вы впишете свои нужды в карту задач.

Некоторые нахмурились.

– В смысле?

– В смысле: жрите бюрократию, если хотите плюшки. Это и есть новая реальность. Степная CRM.

Хельга подошла сбоку.

Тихо, почти ласково:

– Ты дал им вкус власти. Через диалог.

– Или открыл портал в административный ад, где всё – по заявке.

– Они теперь – твои.

– Они теперь – проблема.

Хельга кивнула.

– Проблемы – единственное, что делает мир живым.

– Я продавал координаты караванов разбойникам, – сказал князь Ставриан Безносый.

Тишина.

Треск ветки под ногой воина. Звон брони. Кто-то выронил кружку.

– Продавал… – повторил Жбан. Он будто не слышал – осознавал.

– Да. Но теперь… в рамках новой политики… решил признаться. Честность – это ведь KPI, так?

Некоторые засмеялись. Кто-то – побледнел. Князь Кузьма чуть не подавился своей горошиной.

– И ты надеешься… – Жбан прищурился. – Что мы тебя за это… наградим?

– Нет, конечно. Но может быть – не казним?

– А если б я не спросил?

– Никто бы не узнал. И продолжал бы воровать, если уж честно до конца.

Хельга стояла в тени. Лицо – камень. В руке – нож, который точила на собственном кольце.

– Вот и цена откровенности. Они поняли: исповедь – это индульгенция.

Жбан сжал мост носа.

– Я хотел сделать поле для роста. А получил – легализованное предательство.

– Потому что твоя структура – беззуба.

Он обернулся.

– Ты предлагаешь вернуть зубы?

– Да. Проверка, верификация, фиксация. Система жалоб. Система “обратных доносов”. Каждое признание должно иметь последствия. Или смысл потеряется.

– Это станет охотой на ведьм!

– Нет. Это станет фильтрацией лжи.

– И кто будет фильтром?

Хельга не ответила. Только посмотрела. Глаза – две дыры в обледенелой стене.

Настасья вошла в шатёр позже всех.

На лице – напряжение. В руках – свёрток с лекарствами, которые она делала с утра.

– Ставриан – лжёт. Его “раскаяние” – игра. Он уже подговаривает двух других князей создать “свою” ветку управления.

– Ты уверена?

– Я была в деревне. Увидела его герб на сгоревшей амбарной плите. У него уже люди.

Он воспользовался твоей слабостью.

Жбан сел на ящик.

– Я дал людям голос. А они начали кричать ложью.

Настасья подошла ближе. Говорила тихо, но остро.

– Ты дал им модель, где ценится правда – но не установил цену за ложь.

– Я не бог.

– Но ты играешь в создателя системы.

Она положила свёрток на стол.

– Я ухожу на день. Мне нужно вспомнить, как лечат не органы – а совесть.

Он поднял голову.

– Настя…

– Когда решишь, где у тебя предел, – найди меня. Пока ты его не назовёшь – ты просто ещё один хан, только с графиками.

Жбан остался один.

Лишь тени от карты задач дрожали на стенах, как призраки ответственности.

Он посмотрел на список задач.

Красные – срочные. Синие – важные. Серые – туманные.

Он взял одну серую.

На ней было написано:

“Линия между доверием и гильотиной.”

Он положил её в центр доски.

И впервые за долгое время – не знал, в какую колонку её отнести.

Шатёр был пуст. Лишь шелест ткани и потрескивание углей в углу создавали иллюзию жизни.

Жбан сидел, подперев голову рукой. Хельга стояла у входа, как статуя из промёрзшего железа.

– Если ты не будешь держать их в страхе, они развалят тебя, – сказала она.

– А если я буду, – ответил он, – я перестану быть собой.

– Значит, ты уже не “они”. А система без “они” – не живёт.

– Живёт. Если у неё есть место для сомнения.

Хельга хмыкнула.

– Сомнение – это слабость.

– Нет. Это… кислород. Ты не можешь дышать, если всё время напрягаешься.

Он встал, подошёл к доске задач. Взял одну щепку – без цвета. И положил в центр.

– Я ввожу новую зону. “Неопределённость”. Каждую неделю мы берём одно правило – и сомневаемся в нём. Если оно выдержит – оно крепче. Если нет – оно не нужно.

– Ты хочешь устроить… хаос?

– Я хочу устроить… выбор.

Настасья вошла чуть позже. Пыль на плаще, листья в волосах. Но в глазах – спокойствие.

Тот, кто прошёл вглубь леса, чтобы услышать себя.

– У меня есть мысль, – сказала она. – Не отменяй всё. Просто… пересматривай.

Жбан кивнул.

– Комната сомнений. Каждое правило – не истина, а гипотеза.

– Кто будет судить?

– Все. Вместе. И если кто-то не может объяснить, зачем это правило нужно – оно исчезает.

Настасья присела у костра.

– Тогда это… первая настоящая демократия на костях Орды.

– Нет. Это первая попытка быть честным с собой, прежде чем быть честным с другими.

Хельга подошла ближе.

– Ты запустишь механизм, который съест себя. Ты строишь систему, где сомнение – в центре.

– Потому что я – тоже система, – сказал Жбан.

– И если я не могу объяснить себе, зачем я это делаю… значит, это не имеет смысла.

На следующее утро он собрал всех у новой палатки. Небольшая, круглая, без флага. Внутри – ничего. Только круг из камней и место для одного свитка.

– Это “Комната сомнений”, – сказал он.

– А если кто-то усомнится в самой комнате? – спросил Ратибор.

– Тогда мы обсудим это. И если идея окажется глупой – мы её отменим. В том числе и эту.

Некоторые засмеялись. Кто-то – покачал головой. Но никто – не ушёл.

И тогда Жбан, впервые за всё время, почувствовал, что власть может быть не тем, что держит в кулаке, а тем, что позволяет отпустить.

ГЛАВА 5: Суд над PowerPoint

Он проснулся от запаха. Не дыма. Нет. Это был… жареный пергамент, перемешанный с чернилами и злостью.

Жбан открыл глаза, сев рывком. Сначала ничего – только звуки рассвета, визг петуха с запозданием и тяжёлое дыхание KPI, свернувшейся клубком у входа.

Затем – пепел. Повсюду.

Карта задач – исчезла. Её обугленные остатки лежали в углу, как обвинение в том, что реальность – не место для экспериментов.

– Кто? – прошептал он. – Кто решился?

За тканевой стеной послышался голос Хельги:

– Те, кому ты не дал места в Комнате сомнений.

Он вышел. Её глаза были спокойны.

– Они не хотят обсуждать. Они хотят вернуть старое. Без обсуждений.

Жбан провёл рукой по лицу.

– Значит, надо восстановить всё.

– Нет. Теперь они ждут удар в ответ. Или слабость. Если ты начнёшь заново – ты покажешь, что был прав. Если отступишь – признаешь вину.

– И что делать?

– Не паниковать. И не говорить ничего… до пятницы.

– Почему до пятницы?

Ответ пришёл в руке Настасьи. Она держала пергамент – сгоревший по краям, с клеймом Орды и единственным словом: “СУД. ПЯТНИЦА.”

– Подброшено в мой котёл. Между ромашкой и чертополохом, – сказала она, поднося лист ближе. – Думаю, адресат – ты.

– “Суд”. Это официально?

– Это предупреждение. Или приглашение. Или… приговор.

Он вздохнул.

– То есть меня вызвали на корпоративный трибунал? Без повестки, без протокола?

– Именно. Ты стал инородным знанием. Теперь ты должен объясниться – или исчезнуть.

Тем временем, у шатра хана…

Караш-Буга стоял перед Батыем, с папкой под мышкой. Внутри – обрывки схем, вырезанные из уцелевших диаграмм Жбана.

– Ваше высокородие, прошу взглянуть. Вот – “двухфакторная система эскалации” и “поток визуальной ответственности”. А вот – “таблица мертвых и KPI выживших”.

Хан смотрел долго.

– Это… непонятно. Но пугает.

– Именно. Я подозреваю – это магия нового века. Она не требует рун. Только слов и схем.

– Он утверждает, что управляет лучше?

– Он подменяет управление алгоритмами. Сегодня – таблица. Завтра – вы станете пунктом в её строке.

Хан помолчал.

– А если он прав?

– Тогда мы все – неправы. А Орда не может быть неправа.

Жбан сидел у обгоревшей доски. Настасья – напротив. Хельга стояла, спиной к ним.

– Нам нужно устроить планёрку, – сказал он.

– Ты с ума сошёл?

– Нет. Но если меня обвиняют – я хочу, чтобы все услышали мою сторону, прежде чем их уши займёт Буга.

– Планёрка перед судом? – Хельга подняла бровь.

– Назовём это… “оперативная синхронизация рисков и надежд”.

– Ты же понимаешь, они ждут, что ты сломаешься.

– Значит, не сломаюсь. И если это конец – он будет структурированным.

– Собирайтесь. Все. Срочно. У костра, без флажков, без ролей, – сказал Жбан.

Настасья посмотрела на него:

– Тебя обвиняют в тайном подмене власти. А ты зовёшь на митинг?

– Нет. Я зову на первую в истории открытую синхронизацию неравных позиций.

Хельга усмехнулась:

– Звучит как способ умереть стоя.

– Именно.

Костёр пылал, вокруг – около двадцати человек: старосты, ремесленники, пара князей, трое подростков, не ушедших потому что “интересно, чё будет”.

Жбан встал в центре.

– Мне грозит суд. Не формальный. И даже не честный.

Но… он будет.

– А за что тебя? – спросил один из старост.

– За структуру. За идеи. За… PowerPoint.

(тишина)

– Простите. За магию, которую я не применял.

Но которая изменила всё.

– Значит, всё зря? – донёсся голос. – Опять вернутся палки и налог “на улыбку”?

– Не если мы решим, что не зря.

Стук. Тишина.

Появляется Караш-Буга.

Плащ – чёрный. Улыбка – натянутая, как струна на лютне палача.

– О, какая встреча. Я просто проходил мимо. Запах дыма – и я подумал: не жгут ли тут моё терпение?

Жбан даже не обернулся:

– У нас встреча. Без оружия. Только слова.

– А слова, милый, бывают острее стрел.

Он сел. Все замолчали. Только Леонтий Сторож, монах, посапывал под дубом.

– Я предлагаю, – начал Жбан, – чтобы каждый сказал, что ему непонятно в новой системе. И мы это обсудим.

– Мне непонятно, – сказал Караш, – почему ты называешь деревенских “участниками процесса”, а не “плательщиками дани”. Это – подмена понятий?

– Нет. Это смена перспективы.

– А если я скажу, что перспектива – это то, что рисует художник, чтобы продать ложь?

– Тогда ты – критик, Караш. Но не создатель.

Леонтий поднял голову.

– Слушаю, а вино внутри как будто греется… Ты знаешь, что вода тоже может утопить, если её наливать ведрами сверху?

Жбан хмыкнул.

– Я пытаюсь капать. По капле.

– А они уже тонут. Потому что капли – из будущего. А они живут в прошлом. Их крыша – это страх. А твой PowerPoint – это молния.

Некоторые переглянулись. Староста Авдей сказал:

– Может, монаха-то выслушаем? Он хотя бы бухой искренне.

– Я не бухой. Я пророк, – ответил Леонтий, икнув. – Просто мои видения пахнут хмелем.

И тут…Из тени вышел он.

Чужой. Лицо как пергамент. Глаза – пепел. Мантия без знаков, но с узором шелка, похожим на размытые карты.

– Я – Исаак Серый, – сказал он. – Наблюдатель от Восточной ставки. Хубилай хочет знать, что происходит в этой “лаборатории смысла”.

Жбан выпрямился.

– Кто тебя послал?

– Никто. Я – как ошибка в формуле. Необходима, чтобы понять, работает ли она.

Караш встал:

– Ты не санкционирован здесь!

– Я – не здесь. Я – между. И если истина не встанет сама – я её вырву.

Исаак посмотрел на Жбана.

– Ты утверждаешь, что магии не применял. Докажи это структурой – или страхом.

Потому что один из них – прав.

Шатёр стал холоднее.

Исаак Серый не делал ни одного резкого движения. Он будто протекал по пространству, касаясь полочек, просматривая доски, щелкая ногтем по карточкам с надписями:

“Согласование капусты по трём фронтам”, “Мотивация ремесленников”, “Негативные ретроспективы – почему улыбается Авдей”.

– Всё это… – сказал он наконец, – сложнее, чем Орда. Но проще, чем вы думаете.

Жбан стоял сзади, держа блокнот. На губах – попытка усмешки.

– Это просто управление. С минимальным входом и прозрачным выходом. Я пытался упростить.

– А получилось усложнить.

– Это жизнь.

– Нет. Это архитектура.

А архитектура, не объяснённая строителю – это магия.

Хельга прислонилась к столбу.

– Аудитор. Скажи: тебе важна правда или результат?

– Мне важен… источник. Если дерево даёт плоды, но питается ядом – ты бы ел их?

– Я бы сначала проверила, можно ли отфильтровать яд.

Настасья вмешалась:

– А я бы задала вопрос: а если это единственное дерево, что растёт в голой степи?

Исаак чуть кивнул.

– Именно поэтому я не судья. Я свидетель.

Жбан шагнул ближе:

– Смотри. Это “график довериеметрии”. Я создал его, чтобы видеть, где проседает взаимодействие. Это всего лишь шкала.

– От нуля до “прячется в сарае”?

– Почти.

Исаак изучал. Молчал. Иногда кивал, иногда крутил голову, будто слышал шёпот не слов, а подтекста реальности.

И вдруг – он замер. Провёл рукой по одной из карточек. Достал её. Прочитал вслух.

– “Если хочешь чего-то, чего никогда не имел – делай то, чего никогда не делал.”

– Кто это написал?

Жбан моргнул.

– Это… знакомо. Но не я.

– Это цитата Франклина. XVIII век. А у тебя – XIII.

Хельга сжала рукоять ножа.

– Это что, ошибка?

– Нет. Это утечка времени.

Настасья шагнула вперёд:

– Возможно, кто-то подкинул.

– Возможно.

А возможно – эта система сама тянет чужое время в себя.

Жбан сел.

– Я не писал этого. Я бы запомнил.

– Именно. Или – ты уже начал забывать, где граница.

Исаак положил карточку на стол.

– Это не магия. Это сбой.

– Какой?

– Временной. Ты начал с системы… А создал брешь.

Костёр не грел. Он только напоминал, что ночь длинная.

Жбан сидел, поджав ноги. Настасья молча кормила KPI чем-то травяным и пахнущим чесноком. Леонтий лениво возился с чашей в руках, не спеша её подносить к губам.

– Ты понимаешь, что это будет суд не за поступок, – сказал он наконец. – А за само твоё существование тут.

– Я ничего не нарушал, – ответил Жбан, вглядываясь в угли. – Я пытался улучшить.

– Ты вмешался, – сказал Леонтий. – А вмешательство – это как чужая ложка в кастрюле: вроде мешает, а вроде – и вкусно.

Настасья покосилась на монаха.

– Ты собираешься говорить в таких загадках даже если его казнят?

– Конечно. Потому что только в загадке можно спрятать грусть, – кивнул он и хлебнул.

Жбан тяжело выдохнул:

– Я не принёс сюда магии. Я принёс сюда метод.

– А если метод – чужой для их тел? – спросила Настасья. – Что если ты пересадил мозг кости, не проверив, выдержит ли?

Он замолчал.

Леонтий поднял палец:

– Есть одна история. Слышал её во сне, в погребе, когда мы хоронили порося. Один умный человек решил провести водопровод в деревню. Люди радовались. Но через месяц всё село заболело – не привыкли к такой воде. Кишки отказались понимать прогресс.

Настасья вздохнула:

– Он снова рассказывает про желудок как центр мироздания.

– А я что? Это же правда!

В этот момент зашаталась ткань у входа. Вошёл Исаак.

– Суд будет завтра. Утром. В шатре хана.

Он оглядел троих.

– Я не знаю, что ты. Но ты уже не здесь.

Жбан встал.

– Я здесь. Прямо перед тобой.

– Нет. Ты – между строками. Ты не входишь в систему. Ты – вставка. Как примечание на полях истории.

– А ты?

– Я – тот, кто читает с карандашом.

Позже. Шатёр Караша.

– Что ты сказал?

– Он всё ещё носит с собой предмет, – прошипел Елман-Дэви, его помощник. – Маленький чёрный прямоугольник. Я видел, как он достаёт его ночью. Он… мигает.

– Ты уверен?

– Да. Один миг – синий. Как дух.

Караш-Буга поднёс пальцы к подбородку. Улыбка медленно потянулась.

– Вот и всё. Вот и конец твоей PowerPoint-сказке, чужак.

– Это будет доказательство?

– Это будет… ключ к клетке.

Он хлопнул в ладони:

– Подготовь гонца. Пусть хан узнает, что мы поймали демона с глазами машины.

– Ты с ума сошёл, – сказала Настасья.

Жбан сидел в углу шатра, держа смартфон в ладонях как трофей или проклятие. Маленький экран мерцал, тускло, как последний костёр на краю времени.

– Он ничего не делает. Всё, что осталось – будильник и приложение “Погода”.

– Тем хуже. Он… доказывает, что ты не отсюда. Сожги его.

– Нет.

– Почему?

– Потому что он… (он замолчал, тяжело сглотнув) …он знает, какой сегодня день.

Хельга откинула полог и вошла, словно ветром занесло.

– Так. Что за панихида?

– Он не хочет уничтожать предмет, который будет причиной его смерти, – сказала Настасья.

– Тогда давай… сделаем из него жизнь.

– Что?

Хельга уселась рядом с Жбаном.

– У тебя есть данные? Погода?

– Да, странным образом ещё работает. “Вероятность дождя – 94% к полудню.”

– Прекрасно.

– И что ты предлагаешь?

– Пусть он… предскажет.

– Мы инсценируем чудо?

– Нет. Мы выведем врага в его игру. Если они верят в магию – пусть получат её. Но по расписанию.

Полдень. Шатёр остался пуст – все вышли на площадь.

Жбан стоял на возвышении, а перед ним – настороженные лица, среди которых Исаак, Настасья, Хельга и даже Леонтий, держащий чашу с вином и конфетным петушком.

– Я… – начал он.

– Хочу показать вам один артефакт. Он не магический. Он – предсказательный.

(тихий гул)

– Сегодня… Сегодня в полдень – пойдёт дождь. Так говорит он.

Он поднял смартфон.

Толпа молчала.

Караш-Буга уже шагал сквозь людей – и готовился вытащить обвинение.

Исаак смотрел, как будто листал невидимую страницу: «Опасно. Но умно».

– И если дождь пойдёт – ты бог? – спросил Караш громко.

– Нет. Я – наблюдатель. А это – инструмент.

Капля. Одна. Другая.

Через секунду – всё небо вспыхнуло громом, и степь затрепетала от льющейся стены дождя.

Толпа ахнула. Леонтий поднял чашу:

– Ну, теперь, значит, и прогноз можно пить!

Караш застыл. На его лице впервые появилась не ярость… А страх.

Жбан тихо произнёс Настасье:

– 3% заряда. Он выдохнется до вечера.

– Пусть уйдёт, как легенда. Не как вещь.

Он улыбнулся. Слёзы и дождь смешались на лице.

Исаак произнёс:

– Ты доказал не происхождение. Ты доказал – что можешь создавать веру. А это опаснее магии.

Караш-Буга молчал в шатре. Не рычал. Не швырялся посудой. Не бил Елмана-Дэви по голове черпаком.

– Он всех… очаровал, – наконец выдохнул.

– Он сделал из дождя спектакль. Из себя – пророка. А меня? Меня оставил озлобленным стражем конюшни!

– Мы можем заявить, что он подстроил это, – заискивал Елман. – Что это… фокус!

Скрытый идол! Внутри – бесы!

– Нет, – Караш резко встал.

– Теперь он не просто чужак. Он – символ. И символ надо разрушить не кулаком, а идеей, что сильнее. Если он породил веру – я породил сомнение.

Тем временем, на краю деревни, у поросшего мхом камня, Жбан сидел рядом с Леонтием.

Настасья дремала неподалёку. Хельга точила нож.

– Завтра, – сказал Жбан, – меня будут судить.

– Не тебя, – ответил Леонтий. – Тебя уже выбрали. Будут судить твою разницу.

То, что ты не в ритме. Не в песне. Что ты… не ложишься на слух.

Жбан задумался.

– Скажи, старик. Есть способ выиграть?

Леонтий посмотрел на него с непривычной трезвостью.

– Суд Хана строится на трёх вопросах. Первый – об истине. Второй – об пользе. И третий…Третий ты не поймёшь, пока не ответишь.

– Прекрасно. Люблю квесты без подсказок.

– Ответ на третий вопрос – это не слова. Это ты сам. Как поступишь. Как замолчишь. Или не замолчишь.

Настасья подошла, завернувшись в плащ.

– Завтра мы будем с тобой.

– Не надо. Вас тоже могут обвинить.

– Тем более будем.

Хельга добавила, не отрываясь от ножа:

– Если умрёшь – мне придётся всем всё объяснять. А я не люблю говорить дважды.

Жбан усмехнулся. Потом стал серьёзен.

– Знаете… я не боюсь умереть. Я боюсь… оказаться неправым.

Ночь. Тихая.

Жбан лежал, глядя в звёзды, и тихо шептал:

– Первый: что есть истина? Второй: что есть польза? Третий…Я готов.

Но внутри – всё дрожало.

Не от страха. От осознания, что завтра он будет говорить от имени всех, кого судьба может закинуть в чужое время.

Шатёр был широк и тёмен. Лучи солнца пробивались через ткань, словно бог пытался подслушать.

Хан Батый сидел высоко, окружённый молчаливыми старейшинами. Сбоку – Караш-Буга, лицо каменное. Ещё дальше – Исаак Серый, с пером в пальцах, как клинком.

Жбан шагнул в круг. Настасья и Хельга стояли у входа, как корни – рядом, но невидимы в формальности.

Хан начал:

– Первый вопрос. Что есть истина, если правду говорит тот, кто выше?

Жбан выдохнул.

– Истина – не звук сверху. Истина – когда тот, кто ниже, понимает, что сказано.

Если он не понял – значит, это не истина, а шум.

Хан кивнул. Молчание.

– Второй. Ты строишь новую систему. Она даёт пользу?

– Да, – ответил Жбан.

– Она не идеальна. Но в ней каждый может понять, куда он идёт. Это не порядок. Это направление.

Исаак сделал заметку.

– Третий, – произнёс Хан, не меняя интонации.

– Зачем ты остался?

Жбан замер.

Это был не вопрос о власти. Это был удар под броню.

Он посмотрел на Караша – тот уже шагал вперёд.

– Он остался, потому что хочет разрушить нас изнутри. Он внедрил тайное знание.

Он…

Жбан поднял палец.

– Нет.

Он вытащил смартфон. Показал экран. Один процент заряда. Открыл галерею.

И показал фото: Грязная доска. Староста Авдей. Двое детей с карточками в руках. Настасья, смеющаяся. Хельга, хмуро смотрящая на диаграмму. И он сам – в центре.

Команда.

– Я остался не ради власти. А ради этого.

– Это… – произнёс Исаак. – …не доказательство. Это…

– Связь, – закончил Жбан.

Экран потух. Тишина. Хан посмотрел на всех. Потом – в угол. Где стоял костыль, оставленный кем-то из стариков.

– Истинно… ты не маг. Ты – чиновник.

Шёпот пронёсся по шатру.

– И это… страшнее. Но полезнее.

Он встал.

– Я назначаю тебя управляющим над деревнями. До следующего сезона. Если выживешь – вернёшься. Если нет – никто не заметит.

Жбан молча кивнул.

Настасья зажала губы. Хельга – усмехнулась. Караш-Буга – смотрел, как будто сражение ещё не окончено.

А Исаак записал: “Тот, кто не ответил – но показал”, “Не убьём”, “Наблюдать.”

ГЛАВА 6: Ставка – это open space

Утро в ставке началось с крика.

– Это что, палатка?!

– Это рабочее пространство, – сухо произнёс Исаак, открывая тряпичный занавес и показывая то, что теперь считалось «помещением Жбана».

Если бы у слова «совещание» были ноги, оно бы убежало.

Жбан зашёл внутрь и замер.

В углу – древняя табуретка. На ней – глиняная миска с водой (на случай пожара, или кофе, или утопить надежды). На полу – шкуры, на которых уже сидели двое подозрительных писарей, перешёптываясь. А в центре – козлиный череп, насаженный на копьё.

– Это… часть оформления?

– Это был предыдущий начальник, – мрачно сказал писарь справа.

Хельга хмыкнула, входя вслед:

– Приветствуем в открытом офисе Золотой Орды. Здесь каждый шаг – идея, а каждая идея – шаг по минному полю.

Жбан провёл рукой по воздуху, будто прокладывая границы.

– Здесь будет… стратегический отсек.

– А здесь – кофейная зона.

– А тут… место для крика в подушку.

Настасья уже вошла с тряпками и хмурым лицом.

– Это не офис, Игорь. Это шатёр. И у нас нет кофе.

– Ошибаешься. У нас есть намерение кофе.

– Это уже половина кофе.

Он поставил свой блокнот на перевёрнутый котёл. Писари начали что-то царапать в пергаментах. Снаружи слышался топот лошадей и крики о капусте.

– Хельга, ты – по безопасности. Следи, кто входит, кто выходит и с какими ушами.

– А если с двумя?

– Слишком подозрительно. Записывай.

– Настасья, ты – связной с местной медициной. Травы, яды, целебные отговорки.

Если кто-то откажется участвовать в планёрке – лечи на месте.

Она закатила глаза.

– А ещё?

– А ещё… будь собой. Этого уже достаточно, чтобы половина деревни прислушивалась.

На стену он повесил доску (перевернутый лоскут шкуры). Наклеил записки – кусочки бересты с надписями: “Капуста – отчётность”, “Печь треснула – причины, выводы”, “Разбойник снова угнал поросёнка”.

Хельга, глядя на это, прошептала:

– И ты хочешь, чтобы это… заработало?

– Я хочу, чтобы это стало понятно. А если станет понятно – тогда заработает.

Исаак подошёл снаружи, держа в руках реестр дарований деревень.

– Тебе выдали полномочия, но не выдали инструкций. Ты – как лук без тетивы. Красив, но бесполезен.

– Я построю тетиву, – ответил Жбан. – Из терпения, крика и иронии.

Исаак приподнял бровь:

– Тогда у тебя есть шанс. Но помни: пока ты не сгорел – ты интересен.

Вечером он сел один, перебирая свои записи.

Смартфон умер. Капусты много. План – туманен.

Но он знал одно: если где-то можно навести порядок через бардак – это здесь.

– Так, господа… – начал Жбан, хлопнув ладонью по перевёрнутой чугунной крышке, которая сегодня играла роль стола.

Перед ним сидели:

Микула Гнутый, староста с лицом, будто его выдолбили из пня и забыли отшлифовать.

Авдотья Лысая, представительница женского совета. Говорила коротко, но глаза у неё были как у бухгалтера, который всё про всех знает.

Семён Сын Семёна, молодой и нервный. Постоянно тянул руку, даже когда не нужно.

Жбан раскинул пергаменты, сделал глубокий вдох.

– Мы здесь, чтобы обсудить… ценности. В частности – капусту. И зачем мы её вообще считаем.

Микула скривился.

– Мы её не считаем. Мы её едим.

– Вот! – указал Жбан. – Прекрасное начало! Значит, у неё есть ценность. А если есть ценность, значит… ею можно управлять. То есть – планировать.

– Планировать капусту? – хмыкнула Авдотья. – Это как планировать дожди.

– Нет, – возразил он. – Это как учитывать, сколько её сожрали и где она исчезает. И кто уносит домой по ночам мешок под мышкой.

Все посмотрели на Семёна.

– Я… уношу не мешок, а… саженцы. В образовательных целях.

– Замечательно, – сказал Жбан. – Добро пожаловать в agile-стратегию.

– В чего?

Он нарисовал палкой на берестяной доске:

Сажаем

Растим

Едим

Оцениваем потери

Повторяем

– Это и есть цикл. И если в него встроить метки… – он начал клеить куски кожи с символами – “+”, “–”, “?” – …то можно понять, кто работает, а кто ходит за капустой в… аутсорс.

Хельга стояла у входа с копьём, наблюдая, чтобы никто не сбежал раньше времени.

Настасья наливала травяной чай.

– Ты уверен, что они хоть что-то поняли? – прошептала она.

– Неважно. Важно, что они чувствуют, будто участвуют.

Авдотья встала.

– Мы не против планирования. Но объясни одно: Что нам делать, если хан требует десятину, а ты требуешь отчётность?

Жбан остановился.

– Это… хороший вопрос.

Микула встал.

– Я знал! Ты всё ради себя делаешь. Твоя капуста – это ловушка. Ты из неё слепишь петлю.

Он шагнул к выходу.

– Если бы я хотел власть – я бы её взял, – сказал Жбан, тихо.

– А разве ты не взял?

Микула вышел.

Хельга сжала пальцы на копье.

– Разрешаешь догнать?

– Пока нет, – сказал Жбан. – Пусть уйдёт. Вернётся. Или не вернётся. Но… будет думать.

В этот момент подбежал гонец. Потный, в пыли, с флагом-хвостиком на плече.

– Приказ!

Он протянул свиток. Жбан развернул.

“Где отчёт? Где рост сбора? Где эффективность? Подпись: Караш-Буга, по поручению хана.”

Он посмотрел на всех.

– У нас два дня. Чтобы показать, что капуста – это не просто еда. Это система.

Семён поднял руку:

– А если не покажем?

Жбан помолчал.

– Тогда мы… перейдём на репу.

Деревня под названием Кривотечи располагалась на границе леса, и выглядела, как коллективный арт-объект, посвящённый концепции “ну хоть что-то держится”.

Жбан стоял у центра, держа в руках связку свежих “бланков учёта” – куски бересты, на которых были нарисованы кружки, квадраты и несколько странных значков, заимствованных с интерфейса Excel, который он некогда видел в прошлой жизни.

– Это называется табель, – говорил он собравшимся. – Каждый ставит крестик на своём участке. А потом староста подсчитывает.

– А если я неграмотный? – выкрикнул кто-то из толпы.

– Тогда крестик будет честнее. У тебя нет привычки его врать.

Смех. Настороженный, но всё же смех.

Хельга наблюдала с холма, руки на рукояти кинжала. Настасья объясняла женщинам, как использовать «таблицы» для записи не только сбора, но и состояния коров.

– Если рога опущены – это минус. Если хвост лысый – это индикатор стресса.

– А если бурёнка умерла?

– Ставите череп. Береста всё стерпит.

К вечеру Жбан чувствовал себя, как будто прочитал инструкцию по бухгалтерии… задом наперёд.

– Хельга, что по наблюдению?

– Люди медленно впитывают. Но не враждебны. Один только выделяется.

– Пафнутий.

Жбан нахмурился:

– Он что?

– Он… записывает. Всё. Но не в бланки. А в личный свиток. Причём ночью. Причём чужими словами.

Они подошли к углу хижины. В щель виден был Пафнутий. Он что-то быстро царапал.

– “Жбан толкует на языке птичьем. Скрывает в капусте замыслы темны.”

– он шептал и записывал.

– Поэт, – мрачно заметил Жбан. – Или доносчик с рифмой.

Хельга сжала плечи.

– Скажешь слово – он исчезнет до утра. И вряд ли оставит рифму.

Жбан молчал.

– Нет, – наконец произнёс. – Мы не играем по их правилам. Пусть пишет. Пусть врет. Но мы покажем лучше. Мы построим правду быстрее, чем он успеет её исказить.

Хельга пожала плечами, но подчинилась.

На следующее утро в ставке.

Семён Сын Семёна вбежал, запыхавшись:

– Срывается поставка из Тырло! Должны были прислать капусту, а прислали… пустой воз и записку.

Жбан выхватил: “Считайте сами, раз так умны. Мы капусту не подносим тем, кто нас считает овцами.”

Он сжал свиток. Стукнул им по столу.

– Это саботаж.

Настасья подошла, держась за пояс.

– Микула?

– Он. Или Пафнутий. Или оба.

Хельга посмотрела в окно.

– Мы слишком быстро растём. А когда рост – появляется зависть.

– Зависть – это ещё ничего. Хуже – когда появляется альтернатива.

Жбан сел.

– Завтра – отчёт. У нас сутки, чтобы из хаоса слепить таблицу.

Настасья тихо добавила:

– Или из таблицы – обвинение.