В ожидании солнца

Благодарность.

Мой муж…

Ты – как тихая деревня в долине между горами.

Твой покой – глубже лесных озёр, твоя поддержка – надёжнее, чем старые дубовые стены дома, что столетиями хранят тепло очага.

Ты не громкий, не броский, но в тебе – вся мудрость земли: ты умеешь ждать, когда я тороплюсь, прощать, когда я ошибаюсь, и верить, даже когда мне кажется, что слова застревают в горле.

Твой смех – как колокольчик на ветру: лёгкий, редкий, но от него сразу светлее на душе.

Ты – моя тихая гавань, куда я возвращаюсь после всех бурь.

А ты, мой сын…

Ты – как город, что никогда не спит.

Ты – огни на мосту, гул метро под ногами, внезапный дождь из конфетти и крики «я сам знаю!» в толпе.

Ты рисуешь граффити на моих черновиках, оставляя следы там, где я ждала чистых строк, – и именно так рождается что-то новое.

Ты шумишь, споришь, зажигаешь новые фонари там, где я привыкла к теням – и в этом твоя магия.

Ты выбрал меня, хотя мог бы свернуть на любую улицу, но вот уже 18 лет мы идём рядом: ты – впереди, я – чуть сзади, стараясь не потерять тебя в этом вечном движении.

Твой бунт – мой компас, твоё упрямство – мой звонок на урок, а твоё молчаливое восхищение – как солнечный блик на асфальте после ливня: мимолетный, но enough, чтобы понять – мы на одной волне.

Эта книга – как карта.

Юрий Архипов, ты – её тихие просторы на разворотах, где можно отдышаться.

Арсений Артамонов, ты – её яркие огни на полях, которые видны даже с другой стороны страницы.

Спасибо вам за то, что вы – моя география.

С любовью,

жена и мать.

Посвящение.

Мы с тобой – как два берега Стамбула.

Ты – азиатская сторона, древняя, устойчивая, незыблемая, как скалы Ускюдара, хранящая в себе жесткость и несгибаемый характер веков.

Я – европейский берег, устремлённый к свету, к переменам, к мечтам, как Галата, всегда ищущая новые горизонты, всегда в движении, всегда в поиске вдохновения.

Между нами – Босфор, вечный и непостижимый, разделяющий и соединяющий одновременно. Иногда мне казалось, что мы играем в бесконечную шахматную партию: ты —король, стоящий в тени, я – фигура, мечущаяся по доске в поисках выхода. Каждый наш шаг – это ход, меняющий всю расстановку, но итог всегда один – мы остаемся на своих местах, разделённые, но неразрывно связанные.

Мы смотрели друг на друга сквозь туман и шум волн, через тысячи огней ночного города, но не могли приблизиться, не смогли стать единым целым.

Ты – мой тихий маяк на том берегу, твоя сила и молчание всегда были для меня притягательны, даже если я не всегда это признавала.

Я – твоя неугомонная дочь, всегда стремящаяся к новому, к неведомому, к тому, что за горизонтом.

Мы – две стороны одного города, две судьбы, связанные одним потоком памяти.

Между нами всегда было это молчание, эта недосказанность, как утренний туман над водой, как крик чаек, теряющийся в ветре.

Теперь это молчание останется со мной навсегда, как печаль, как тоска по тому, что не сбылось, по словам, которые не были сказаны.

Когда-нибудь, на одном из этих берегов, я, возможно, смогу простить – и тебя, и себя.

Пусть эта книга станет мостом через наш Босфор, попыткой соединить то, что казалось разделённым навсегда.

Посвящаю эту книгу моему папе, которого больше нет, но который всегда будет на том берегу моего сердца.

Город, который не отпустит.

Апрельский Стамбул дышал сухим, прозрачным воздухом, и солнце, нежное, но уже уверенное, золотило купола мечетей и гладь пролива. Улицы были полны жизни – крики уличных торговцев, ароматы жареных каштанов и свежего хлеба, смех, шум моторов, переплетающийся с зовом муэдзина.

Стамбул раскинулся на двух берегах Босфора, там, где Европа и Азия почти касаются друг друга, разделенные лишь узкой полосой воды. Это город-мост, город-перекресток, где веками сплетались судьбы империй, религий и народов.

Галатский мост соединяет не просто два берега – он связывает эпохи. На одном конце – древние стены Константинополя, на другом – сверкающие витрины Нишанташи. Здесь, среди узких улочек, где торгуют коврами и специями, время течет иначе, замедляясь у старых кофеен, где мужчины играют в нарды и пьют крепкий турецкий кофе из крошечных чашек.

Стамбул не спит никогда. Ночью огни мечетей отражаются в темных водах Босфора, а паромы, как призраки, скользят между континентами. Это город, который помнит всё: шепот гаремов и звон янычарских сабель, византийские интриги и османские завоевания. Но главное – он всегда движется вперед, оставаясь вечно молодым, вечно живым, вечно загадочным. Город, где прошлое и настоящее сплелись в вечном танце.

Натэлла шла быстро, почти бежала, не замечая ни красоты вокруг, ни тепла на своей коже. Ее темные кудри, вырвавшиеся из-под легкого шарфа, трепетали на ветру, а в глазах – тревожная тень. За спиной слышались навязчивые шаги, голос, бормотавший что-то на турецком. Она плохо понимала слова, но тон был неприятным, липким. Сердце стучало чаще.

И тогда она увидела его.

Уличное кафе, столики под тенью старых платанов. Мужчина один, в темных очках, с чашкой кофе перед собой. Высокий, с резкими чертами лица, уверенный в каждом движении. Без раздумий Натэлла подошла и опустилась на свободный стул.

– Извините, – выдохнула она на ломаном английском, потом попыталась вспомнить хоть что-то из турецкого, но в голове была пустота.

Мужчина медленно поднял взгляд. Оценивающе. Не удивленно – скорее заинтересованно.

– Вы говорите по-русски? – вдруг спросила она, почти не надеясь.

– Говорю, – ответил он. Голос низкий, с легкой хрипотцой, как дым после хорошего виски.

Она закрыла глаза на секунду, словно молясь в благодарность, затем быстро объяснила ситуацию.

– Я посижу тут немного, пока тот тип не отстанет, хорошо?

Его губы дрогнули в полуулыбке.

– Конечно. Хочешь, я пойду скажу ему, что ты моя жена?

Они рассмеялись одновременно, и напряжение растаяло, как сахар в горячем кофе.

Он заказал ей латте с дополнительной порцией молока, без сахара. Сам пил черный турецкий, крепкий, почти горький. Говорили о городе, о том, как он знает русский (оказывается, учился в Москве), о случайностях, которые не случайны.

“– …Случайности – это язык, на котором Вселенная подаёт нам знаки”, – сказал он, поворачивая чашку. – Ты читала «Алхимика» Коэльо?

Натэлла неожиданно вспомнила потрёпанный томик в своей сумке. Она достала его, положила на стол, и ветер шевельнул страницы, будто книга сама решила, что ей необходимо открыться.

– Читаю. Медленно. – Она провела пальцем по обложке. – Иногда кажется, будто она читает меня, а не я её.

Он прищурился, и в уголках его глаз собрались лучики морщин.

– А чего боишься? Что найдешь ответы?

– Боюсь, что они окажутся не теми, – она рассмеялась, но в голосе дрогнуло. – Там есть фраза… – Он наклонился вперёд, и его голос стал тише, но чётче: «Когда ты чего-нибудь хочешь, вся Вселенная помогает тебе достичь этого». Но Коэльо не пишет, какой это риск – поверить в это.

Ветер перевернул страницу, и она машинально пробежала глазами строки. «Страх страдания хуже самого страдания» – прошептала она.

– А ты спрашивала? – он улыбнулся.

– Может, поэтому я ношу её с собой. – Она прижала ладонь к книге. – Как будто однажды решусь спросить всерьёз.

Где-то над головой зашуршали листья платана, будто шепча: «Слушай сердце. Слушай знаки.»

Натэлла забыла о времени. О том, что должна была бояться, не доверять, держать дистанцию. Она смеялась, жестикулировала, ловила его взгляд – темный, изучающий, но без привычной ей мужской оценки. Он слушал, как будто каждое ее слово было важно.

А потом она вдруг опомнилась.

– Спасибо, – сказала она, резко вставая. – Мне пора.

Он не стал удерживать. Но когда она уже отошла на несколько шагов, что-то заставило его окликнуть ее:

– Я подвезу. Хочу удостовериться, что с тобой все будет в порядке.

Натэлла обернулась. Ветер подхватил ее волосы, и на мгновение ей показалось, что Стамбул замер, затаив дыхание.

– Хорошо, – тихо согласилась она.

И где-то вдарил колокол, и чайка прокричала над Босфором, и кофе в его чашке был уже холодным.

Но что-то только начиналось.

***

Белый «Mercedes» скользил по узким улочкам Стамбула, отражая в лакированном боку мелькающие огни, вывески, силуэты прохожих. Машина была роскошной, мощной, но мужчина вел ее плавно, почти нежно, будто боялся спугнуть хрупкое равновесие, возникшее между ними.

Натэлла прижалась к кожаному сиденью, пальцы слегка сжали край сумки. Сквозь приоткрытое окно врывался теплый ветер, смешанный с запахом моря и жареного миндаля. В салоне звучала турецкая мелодия – томная, с грустными нотами, словно сама душа Стамбула пела через динамики.

«Как же так получилось?» – думала она, глядя в боковое зеркало, где мелькали чужие лица. «Еще неделю назад я была там, в своем старом мире, где все было предсказуемо и… пусто. А теперь – незнакомый город, незнакомый мужчина, и я сижу в его машине, будто это самое естественное дело на свете».

Мысли путались. Всплывали обрывки прошлого: молчанье бывшего мужа, лишь хлопанье ресниц от безысходности и злости. Давящие тихие дни и пустые взгляды… «Прости меня». Она закрыла глаза. «Но я не могла больше. Не могла дышать в той жизни».

А потом – решение. Чемодан. Билет в один конец. «Стамбул. Почему именно он? Может, потому что здесь все иначе. Потому что здесь никто не знает, кто я. Никто не ждет от меня ничего».

Зато с сыном – Арно – все было иначе. Они всегда понимали друг друга с полуслова, смеялись над одними шутками, спорили о книгах и музыке. Но теперь он жил в Англии, учился там, обживался, и последний раз они виделись… когда? Год назад? Два?

"Просто скучаю по нему", – подумала Натэлла, и в горле неожиданно стало тесно. Не потому что он далеко – дети должны быть свободны. А потому что иногда так хотелось обнять его, вдохнуть знакомый запах детства, услышать его смех не через экран телефона…

Но это уже была другая жизнь. А сейчас – Стамбул, новая страница. И белая машина, увозящая её неизвестно куда.

Она украдкой скользнула взглядом по лицу этого мужчины. Его профиль был резким, уверенным – сильные руки на руле, чуть сдвинутые брови. «Зачем он согласился? Зачем ему это?»

Он тем временем, слышал, как бьется его собственное сердце. Громче, чем двигатель машины.

«У меня встреча через сорок минут. Отец убьет меня», – мысленно констатировал он. Но даже эта мысль не заставила его свернуть к офису.

«Почему я здесь?»

Он не понимал. Обычно он не отклонялся от планов. Не позволял себе таких… нелепых поступков. Но что-то в этой женщине зацепило его. Может, то, как она сначала смеялась, а потом вдруг замкнулась, будто вспомнив что-то тяжелое. Может, ее глаза – слишком живые для того, кто, кажется, бежит от себя самого.

«Она не похожа на других», – решил он.

И это было странно. Потому что женщин вокруг него всегда было много. Красивых, умных, желанных. Но ни одна не заставляла его откладывать дела. Ни одна не заставляла его хотеть просто быть рядом, даже если это бессмысленно.

Музыка сменилась на другую композицию – резкую, почти пронзительную. Он почувствовал, как женщина напряглась.

«О чем она думает?»

***

Дорога казалась бесконечной. И, странное дело, ни он, ни она не хотели, чтобы она заканчивалась.

Но вот показался ее дом – элегантное одноэтажное здание в старом стиле, с видом на залив.

Машина остановилась.

Тишина.

– Спасибо, – наконец сказала Натэлла, не решаясь посмотреть на него.

– Тебе… нужно будет еще куда-то подвезти? – спросил мужчина, и сам удивился своей настойчивости.

Натэлла медленно повернула голову. Их взгляды встретились.

– Не знаю, – честно ответила она.

– Если решишь, что тебе нужен гид… или просто компания, дай знать.

Она рассмеялась своим звонким смехом и вышла.

Дверь закрылась. Он смотрел, как она уходит, пока ее силуэт не растворился в полуденном свете.

«Что это было?»

Музыка все еще играла.

А где-то в городе звонил его телефон – наверное, отец.

Но он не спешил отвечать.

И только когда он уже проехал полпути до офиса, до него наконец дошло:

"Какого чёрта я не взял её контакты?"

Мысль билась в голове, как навязчивый ритм. Он представлял, как она сейчас растворяется за закрытыми дверями турецкого особняка, как исчезает в этом огромном городе навсегда, и что завтра он уже не сможет её найти, даже если захочет.

"Это же полный идиотизм", – подумал он и начал искать место для разворота.

Но в этот момент зазвонил телефон. Отец.

–Где ты? Все уже собрались! – раздраженный голос вернул его в реальность.

Он на секунду замер, глядя на телефон, затем тяжело вздохнул.

–Через десять минут буду, – коротко ответил он и, сжав зубы, продолжил движение к офису.

***

Дом, в котором остановилась Натэлла, располагался в самом сердце старого Стамбула – в районе Султанахмет, всего в нескольких шагах от Голубой мечети и собора Святой Софии. Это было старинное османское здание XIX века, граничившее с многочисленными отелями и ресторанчиками, некогда принадлежавшее торговцу шелками, а позже превращенное в уютное, не без роскоши, место силы и безопасности.

Фасад из розового камня украшали изящные резные решетки "кумбары", а над входом красовалась традиционная турецкая мозаика. Внутри царила атмосфера утонченного восточного шика и домашнего уюта одновременно– антикварные медные светильники отбрасывали теплый свет на старинный ковер ручной работы, в центре холла, под потолком, лепнина как в традиционных османских домах.

Особую прелесть зданию придавала его история. По легенде, первый владелец построил его для своей возлюбленной – француженки, которую встретил во время торговой поездки в Марсель. Когда она не смогла привыкнуть к турецкому климату, он воссоздал во внутреннем дворе сад с розами и кипарисами, напоминающий ей о Провансе. Сейчас в саду филигранно вписался уютный бассейн с небольшим количеством шезлонгов, откуда открывался вид не на помпезные достопримечательности, а на тихий переулок с мастерской ковровщика и маленькой кофейней, куда по утрам стекались местные жители.

В доме, по мимо, большого светлого холла с окнами от пола до потолка, расположились две спальни, бережно сохранившие дух эпохи – деревянные потолки с ручной росписью, ниши с традиционными турецкими фонарями, но при этом все современные удобства были искусно вплетены в исторический интерьер. Особенно прекрасны были утра здесь – когда первые лучи солнца пробивались через витражные окна, окрашивая все в бирюзовые и янтарные тона.

Натэлла мягко ступила за порог дома. Когда массивная, дубовая дверь закрылась за ней, она как будто бы слилась в гармоничную мелодию со своим временным пристанищем.

Она ощущала безбрежный простор, окутанный тёплым сиянием медных ламп, словно само время замедляло здесь свой бег. Большой, чуть потертый диван, уютно укрытый покрывалом из лоскутков старых футболок, где каждая заплатка хранила след прошлого, мягкое кресло из Икеи, у панорамного окна, откуда открывался вид на мерцающий Босфор. Но сердцем этого пространства была кухня – небольшая, но уютная, с мраморной столешницей и аккуратными медными кастрюлями, висящими на стене. Именно здесь Натэлла чувствовала себя особенно спокойно.

Она развязала шарф, бросила его на стул и сразу направилась к холодильнику. Сегодня – эксперимент: долма, виноградные листья с начинкой из риса и специй. Она уже пробовала готовить их на прошлой неделе, но получилось слишком сухо. В этот раз добавила больше мяты и лимонного сока, как советовала пожилая турчанка на рынке.

Пока руки автоматически заворачивали листья, Натэлла взглянула на часы – через десять минут урок турецкого. Она включила ноутбук, поставила его на барную стойку, чтобы видеть экран, не прекращая готовку.

– Merhaba, Nasılsınız? —Привет, как дела? – поздоровалась с репетитором, молодой девушкой по имени Азель.

Урок шел вяло. Натэлла никак не могла запомнить новую фразу: "Benyeni bir hayata başlıyorum" – "Я начинаю новую жизнь". Язык казался слишком грубым, непривычным.

– Tekrar eder misiniz? – Повторите, пожалуйста? – попросила она, но мысли уплывали.

Перед глазами снова встал тот мужчина – будто сама реальность расступилась, позволяя образу проступить сквозь время и пространство. Его улыбка, чуть насмешливая, но добрая, словно солнечный блик на поверхности воды – неуловимая, но согревающая. Уголки губ приподнимались чуть выше, чем следовало, придавая лицу выражение вечного легкомыслия, а в глазах, теплых и чуть прищуренных, будто от яркого света или от привычки щуриться в лицо судьбе, плескался беззвучный смех. Казалось, он знал какую-то тайну – слишком прекрасную, чтобы хранить ее в одиночестве, слишком хрупкую, чтобы произнести вслух.

И как он предложил назвать ее своей женой – просто, без пафоса, будто речь шла о чашке кофе по пути куда-то. Как смеялись, с той легкостью, будто знали друг друга не пару часов, а века – будто за плечами у них была не случайная встреча, а целая жизнь, которую они почему-то забыли…

– Натэлла? Вы слушаете?

– Oh, pardon! – Ой, простите! – она вздрогнула.

После урока она вернулась к долме, но пальцы двигались медленнее.

"Как же так вышло? Мы просидели два часа, говорили обо всем на свете, и я даже имени его не спросила".

Она резко поставила кастрюлю на огонь.

"Идиотка. Совершенная идиотка".

Но больше всего бесило другое – она хотела его увидеть снова. Хотела, несмотря на все свои обещания "новой жизни без глупостей".

Натэлла налила себе бокал, красного полусухого вина, подошла к окну. Город сверкал силой тысячи звезд, живой, огромный.

Где-то там был он.

И она понятия не имела, кто он, где он и как его найти.

***

На другом берегу Босфора, в районе Бешикташа, в доме родителей, их сын отвлёкся от разговора и задумчиво смотрел в окно на гладь залива. Огни Анатолийской стороны мерцали вдали, словно рассыпанные драгоценности. Его мать, уловив момент тишины, мягко улыбнулась и протянула ему блюдо с десертом – кусочками пахлавы, посыпанной фисташками.

– О чём задумался, сын? – спросил отец, откладывая газету.

Мужчина вздохнул, глядя, как по воде скользит одинокий паром, освещённый золотым закатом.

– Просто вспомнил детство… Как мы с дедом ловили рыбу у этого берега.

Сестра, Джерен, хихикнула и подтолкнула его локтем:

– А теперь ты важный бизнесмен, и у тебя нет времени даже на старые истории.

В доме раздался смех, и даже слуги, расставляющие на столе чашки с турецким кофе, улыбнулись. Здесь, в этом особняке, где каждый уголок хранил историю их рода, дни, наполненные весельем, были редкостью.

– У меня нет времени ни на что, ты права, Джерен, – тихо произнёс брат, вращая в пальцах фарфоровую чашку.

Воспоминания детства сменились образом девушки, той самой, из сегодняшнего наполненного событийностью дня – её кудри, словно тронутые первыми лучами солнца, развевающиеся на ветру, будто танцующие под невидимую мелодию, звонкий смех, чистый и искренний, который, услышав однажды, не забудешь никогда, как эхо счастливых мгновений, застрявшее в памяти…А потом… она исчезла за массивной дверью из дуба,  старинной и покрытой резными узорами, словно портал в другой мир, оставив лишь лёгкий шлейф аромата от духов Coco Mademoiselle – чувственный, с нотками бергамота и ветивера, смешанный с едва уловимым запахом морского бриза, витающего над Босфором…

– Сынок? – мать нахмурилась, заметив его задумчивость. – Ты совсем нас не слушаешь.

Он вздрогнул и поспешно сделал глоток кофе, но образ девушки не исчезал.

Завтра. Завтра точно приеду к её дому. Если ничего не выйдет – хотя бы узнаю её имя…

– Всё в порядке, – улыбнулся он семье, но мысли уже мчались вперёд, к рассвету, к тому месту, где он видел её в последний раз.

А за окном Босфор продолжал мерцать, унося в темноту отражения огней Стамбула.

***

Натэлла приучала себя вставать с первыми лучами турецкого солнца, золотистыми и щедрыми, пробивающимися сквозь шелковые занавески, но пока это было тщетно. Самое раннее – в 07:15 утра, когда небо уже разгоралось бирюзовым пламенем, а с улицы доносился аромат свежеиспеченного симита. Но и это был прогресс – маленькая победа над собой.

По будням она традиционно искала новые места для завтрака, чтобы прямо в турецком стиле – с янтарными оливками, рассыпчатым белым сыром, теплыми лепешками и густым, как шелк, вареньем из инжира. Сегодня не было исключения.

Нат открыла глаза, 07:15, и взгляд ее упал на старинные часы, висящие напротив кровати. Их стрелки, словно танцуя, указывали на это волшебное время – не слишком рано, но и не поздно. Она потянулась, как кошка, ловящая солнечный луч, улыбнулась свежему утру и открыла телефон, чтобы найти новое местное кафе, где пахнет жареными бораками и свежесмолотым кофе.

Но вдруг передумала. Отбросила телефон в сторону.

– Пойду наугад, – прошептала она, представляя, как извилистые улочки Султанахмета, вымощенные вековым камнем, поведут ее туда, где воздух пропитан ароматом домашней пахлавы и крепкого чая в узорчатых стаканах.

На запах. По интуиции.

Как это делают настоящие стамбульцы.

Натэлла очень быстро вскочила с кровати, словно героиня захватывающего турецкого сериала, где каждое утро – начало новой судьбы. И дальше всё завертелось, как в вихре стамбульского танца дервишей – стремительно, страстно, в лучших традициях восточных мелодрам.

Приятная музыка заиграла откуда-то с улицы, нежная, как шепот Эгейского ветра, медленно доплывая до её ушей сквозь полуоткрытое окно. Несколько больших глотков воды прямо из бутылки – она обожала эту свежесть, особенно когда вода искрилась пузырьками, игриво щекоча горло. Очень любила газированную воду, предпочитала пить прямо из бутылки, отвергая стаканы, будто в этом простом жесте был свой, особый ритуал свободы.

Утренний бодрящий душ окатил её каскадом тёплых струй, смывая последние намёки на сон. Помыть голову – и вот уже аромат шампуня смешался с запахом пробуждающегося утра. Уложить непослушные кудри, которые, казалось, жили своей жизнью, упрямо выбиваясь из-под расчёски.

Выбрать платье и жилет, или джинсы и толстовку, а может, спортивный костюм, или утончённый классический— как всегда, это ещё тот квест, сложнее, чем выбрать путь в лабиринтах Гранд-базара. Но сегодня по настроению и весенней погоде победа осталась за платьем с длинным рукавом, коричневого оттенка до колен, которое, как верный друг, подчеркивало её изящную талию, мягко облегая фигуру.

Засунув ноги в белоснежные любимые кеды от Adidas, лёгкие, как облако, она на секунду замерла у зеркала. Припудрив лицо, добавив лёгких бликов, схватив маленькую сумочку, она выскочила на улицу – и остановилась как вкопанная.

Изумлению не было предела. Восторг смешался с удивлением, как сладкий рахат-лукум с терпкостью турецкого кофе. Волна чувств прокатилась снизу доверху и обратно, будто море у подножия Босфора в час прилива. Внутри что-то сжалось – то ли от неожиданности, то ли от предвкушения.

Возле дома, у припаркованной машины, слегка облокотившись на переднюю правую дверь, стоял он.

И в этот миг —

Время споткнулось.

Уличные коты замерли на полпути, застыв в грациозном изгибе. Городская суета растворилась – даже вечно спешащие стамбульские чайки замолчали в небе, будто зависли на невидимых нитях. Ветер, только что игравший с листьями платанов, затаил дыхание, оставив ветви в трепетном ожидании.

Где-то вдалеке застрял в воздухе звон трамвая, так и не долетев до слуха. Даже солнце, казалось, замедлило свой бег по небу, залив всё вокруг медовым светом, который сделал тени длиннее, а контуры – мягче.

А потом —

Мир рванул вперед с удвоенной силой.

Птицы взметнулись ввысь, рассыпаясь серебристыми нотами. Гудки машин прорвались сквозь тишину, как оркестр, сорвавшийся с такта. Фонтан у площади вспыхнул тысячей брызг, осыпая мостовую алмазной пылью. Даже воздух закружился, подхваченный внезапным порывом ветра, который сорвал с деревьев лепестки цветущих джакаранд, устроив розовый снегопад посреди апреля.

И только они двое —

Остались в эпицентре этого временного вихря.

Она – с затаённым дыханием.

Он – с едва заметной улыбкой в уголках губ.

В голосе его слышалась усталость, но взгляд излучал тепло, когда он начал говорить: – Я плохо спал. Всю ночь хотел позвонить – но номера нет. Хотел вспомнить твоё имя – да и этого вчера не узнал.

Он сделал паузу, и в этот момент где-то за спиной у Натэллы пролетела стайка голубей, рассыпаясь, как серебряные монетки по синему небу.

– Но я помнил одно, – продолжил он, и его голос приобрёл тёплую, почти шоколадную густоту, – что ровно в 08:00 каждый будний день ты выходишь искать новое место для завтрака.

Натэлла почувствовала, как лёгкие мурашки пробежали по спине – то ли от утреннего ветерка, то ли от того, как он произнёс эти слова.

– И вот я тут, – он распахнул ладонь в сторону машины, будто открывая перед ней дверь в новую главу. – И предлагаю сегодня не искать. Позволь мне отвезти тебя в место, где подают не просто завтрак, а утро, достойное султанской семьи. Где оливки пахнут солнцем, а чай наливают в такие стаканы, что сквозь них видно будущее.

Натэлла приподняла бровь, но в уголках её губ заплясали весёлые искорки:

– У меня одно условие.

Он наклонил голову, и солнце поймало его ресницы, окрасив их в золото.

– Наличие свежего, тёплого, такого мягкого хлеба, чтобы он… – она сделала паузу, прижимая ладонь к груди, – …непременно погрузил в воспоминания детства.

Они замерли на мгновение, и даже продавец симитов на углу застыл, заворожённый этой сценой.

Потом Натэлла шагнула ближе. Её духи – лёгкие, с ноткой бергамота и чего-то неуловимого – смешались с ароматом его одеколона, где угадывались кедр и море. Она протянула руку:

– Привет, я Натэлла Голарт.

Он улыбнулся – и на его щеках появились ямочки, как два маленьких секрета, которые он наконец решил раскрыть. Он принял её руку, и его пальцы оказались на удивление тёплыми, будто он нёс в ладонях кусочек этого утра.

“– Я Керем Саер”, – произнёс он, и его голос прозвучал как предложение. – И сегодня твой завтрак будет таким, что ты точно почувствуешь вкус этого города.

Где-то вдалеке заиграла скрипка – может, из кафе через улицу, а может, это просто Стамбул подхватил их мелодию.

***

Солнце давно разливало свои золотистые лучи по узким улочкам старого района Стамбула, когда Керем и Натэлла подъехали к трехэтажному дому. Его стены, выкрашенные в пастельные тона, хранили отпечаток времени, а резные деревянные ставни словно шептали истории прошлых лет. Это был один из тех типичных стамбульских домов – узких, будто втиснутых между соседними зданиями в давние времена, когда каждый метр земли ценился на вес золота. Такие дома строили в три этажа, и каждый уровень жил своей особенной жизнью: на первом – кухня, где рождались ароматы, способные вернуть в детство; на втором – гостиная, где собирались за долгими разговорами под переливы чайных стаканов; а на третьем – спальня, где под шум ветра за окном мечты становились явью.

И хотя снаружи дом казался скромным, внутри обычно он хранил целый мир

– Куда мы приехали? – с любопытством спросила Натэлла, озираясь вокруг.

Керем лишь загадочно улыбнулся.

– Потерпи, сейчас всё увидишь, – ответил он и уверенно постучал в дверь.

Дверь открыла невысокая старушка, одетая в скромное, но опрятное платье, поверх которого была накинута уютная вязаная кофта. От неё словно исходило тепло, словно сама доброта приоткрыла дверь в этот уютный мир.

– Бабушка Бахидже, моя королева! – воскликнул Керем, с нежностью целуя её морщинистую руку и прикладывая её ко лбу, следуя древним турецким традициям.

– Ах ты, негодник! – рассмеялась старушка, и её смех, звонкий и радостный, наполнил пространство вокруг. – Где ты пропадал? Совсем нас забыл!

– Ни за что не забыл бы тебя, – ответил Керем, подмигнув. – Познакомься, это Натэлла. Ты же нас не ждала, но я обещал ей самый лучший завтрак в её жизни!

– Ну что же, проходите скорее! – радушно замахала руками Бахидже. – Сейчас всё будет в лучшем виде! Негодник не приезжал так давно.

И прежде чем они успели что-то ответить, не задавая никаких вопросов «Кто такая Натэлла, откуда, зачем, почему…», она уже шустро засеменила на кухню. Через мгновение дом наполнился аппетитной симфонией звуков: лёгкое позвякивание посуды, шипение масла на раскалённой сковороде, лёгкий стук ножа по разделочной доске. В воздухе поплыл волшебный аромат свежего хлеба, пряностей и чего-то невероятно вкусного.

Тем временем Натэлла, зачарованная, разглядывала дом. Её взгляд скользил по старинным фотографиям в резных рамках, ярким коврам ручной работы, замысловатым узорам на стенах.

– Ой, а это что? – воскликнула она, указывая на старинный медный кувшин.

– Смотри, сколько здесь «глазков» от сглаза! – добавила Натэлла, улыбаясь.

Керем наблюдал за ней с улыбкой, наслаждаясь её детским восторгом. Вспоминая что в этом доме, таком родном для него, время будто выдыхало и таяло, и каждый момент становился маленьким чудом.

Это был дом Боры – его лучшего друга, брата по детским приключениям, с которым они когда-то делили и первые победы, и первые синяки. Но главное сокровище этих стен была она – бабушка Бахидже, та самая, которую Керем с детства величал не иначе как «моя королева».

Именно она заменяла ему мать в те дни, когда родители пропадали на совещаниях «Саер Групп». Именно её руки вытирали его детские слёзы, её голос пел колыбельные, когда ночь казалась слишком тёмной. Здесь, среди этих потертых ковров и потрескавшихся от времени стен, жили его самые светлые воспоминания.

– Запах фирменных кёфте по субботам…

– Громкий смех Боры, когда они играли в мяч во дворе, случайно разбивая горшки с геранью…

– Тёплые вечера, когда Бахидже читала им сказки, а за окном медленно гас закат…

– Здесь живёт моя душа, – прошептал он, и в этих словах не было ни капли преувеличения.

Натэлла завороженно осматривала комнату, чувствуя, как сквозь старые стены дома веет дыханием истории. Она никогда не бывала в таком месте – настоящем турецком доме, где каждая вещь, каждая трещинка на потрескавшейся от времени штукатурке, казалось, хранила свою тайну.

– Керем, – начала она, поворачиваясь к нему, – а что на других этажах? Там же…

Но её вопрос оборвал громкий стук посуды и быстрые шаги. В комнату буквально ворвалась бабушка Бахидже, неся огромный поднос, который, казалось, вот-вот прогнётся под тяжестью яств. На нём дымились лепёшки, переливались всеми оттенками золота и зелени соусы, а ароматы специй и свежей выпечки мгновенно наполнили воздух.

– Мамочка Бахидже! – воскликнул Керем, вскакивая с места. – Ну что ты такие тяжести носишь?! Давай я помогу!

Он ловко подхватил поднос, но старушка лишь замахала руками.

– Ой, не драматизируй, сынок! – засмеялась она, хотя дыхание её участилось от нагрузки. – Я столько лет таскаю подносы, что могла бы и тебя на руках пронести!

– Вот именно – столько лет! – подхватил Керем, уже расставляя на столе тарелки с оливками, сырами и свежими лепёшками. – Вот и дай мне по геройствовать.

Натэлла наблюдала за этой слаженной работой с улыбкой. Они двигались так синхронно, будто делали это всю жизнь – Керем подхватывал тяжёлые блюда, а бабушка Бахидже ловко расставляла маленькие пиалы с джемом, мёдом и кремом каймак.

– Ой, смотри! – вскрикнула Натэлла, увидев блюдо с золотистыми, посыпанными кунжутом лепёшками. – Это же те самые… – она на мгновение запнулась, забыв название, – эти круглые хлебцы, которые подают к чаю на набережных?

– Погэчи! – с улыбкой подсказала Бахидже, горделиво поправляя платок. – Только мои в сто раз вкуснее рыночных!

– Я их пеку в этой печи, – она указала на старинную глиняную печь в углу, ещё с тех пор, как этот сорванец, – она кивнула на Керема, – был вот такой!

Она показала рукой где-то на уровне колена, и Керем фыркнул:

– Ну ты уж, преувеличиваешь, мамочка Бахидже. Я хоть и не великан, но всё-таки…

– Всё-таки ребятенок! – закончила за него Бахидже, и оба рассмеялись.

Натэлла не могла оторвать глаз от этого пира вкусов и красок. На столе уже красовались тарелки с брынзой и зеленью, миски с оливками, закрученными в спиральки перцами, и главное украшение – пышущая жаром садж-тава с шипящими яичницами-менеменами.

– Это… это всё для нас? – прошептала она.

– Конечно, дитя моё! – Бахидже ласково потрепала её по плечу. – В этом доме никто не уйдёт голодным. Особенно такие худенькие девочки!

– Ну вот, началось, – вздохнул Керем, но в глазах его светилась тёплая усмешка. – Теперь она не отстанет, пока не убедится, что ты съела как минимум половину Стамбула.

– А ты помалкивай! – пригрозила ему Бахидже деревянной ложкой. – И накладывай гостье побольше того баклажанного мусаки, она же и правда слишком стройная!

Натэлла с любопытством потянула носом аромат свежей выпечки, в котором угадывались нотки душистого тмина и сливочного масла. Хрустящая корочка так и манила отломить кусочек…

– Ну что стоишь? Пробуй! – подтолкнула её Бахидже, уже отламывая щедрый ломоть. – Настоящий стамбульский погэч должен быть обжигающе- свежим, хрустящим снаружи и мягким внутри… Вот так!

Она протянула Натэлле кусочек, с которого стекала тонкая струйка растопленного масла. Первый же укус вызвал у девушки восторженный вздох – хлеб буквально таял во рту, оставляя послевкусие древесного дыма и сладковатого кунжута.

Керем вдруг застыл, его пальцы задумчиво замерли в воздухе, будто ловя невидимые нити воспоминаний. Глаза приобрели тот особенный, тающий оттенок, который бывает только у людей, мысленно возвращающихся в детство.

"Знаешь, Нат," – начал он мягко, голос его звучал почти заговорщически, – "есть в жизни вещи, которые… которые как порталы в прошлое. Вот это…" Он сделал паузу, вдыхая аромат, наполнявший комнату. "Этот момент, когда разламываешь только что испечённый хлеб, и от него идёт пар… Когда пальцы слегка обжигаются о горячую корочку, а внутри – такая нежность, такая воздушная мягкость…"

Он закрыл глаза, и казалось, прямо сейчас видит перед собой не эту комнату, а что-то другое, давно забытое, но дорогое.

"Одно условие," – продолжил Керем, открывая глаза, – "хлеб должен быть именно таким. Свежим, дышащим жаром, таким… живым. Чтобы первый же кусочек, едва коснувшись языка, переносил тебя назад – в те утра, когда ты просыпался от его запаха, ещё не открыв глаз. Когда бабушка уже хлопочет на кухне, а ты, полуодетый, бежишь к столу, и она кричит: 'Осторожно, горячо!' – но ты всё равно хватаешь кусок и обжигаешь пальцы…"

Керем рассмеялся, этот звук был таким же особенным, как и хлеб, о котором он говорил.

"Вот тогда – вот именно тогда – это будет по-настоящему. Не просто завтрак, а… возвращение домой. Пусть даже ненадолго."

Наличие свежего, теплого, такого мягкого хлеба, что бы он… непременно погрузил в воспоминания детства – Это и мое обязательное условие добавил Керем.

Он указал взглядом на стол, уставленный яствами, и тут же перевел его на Бахидже, которая стояла в дверях, держа в руках дымящуюся лепёшку.

"Ну что, мамочка Бахидже, – спросил он, и в голосе его звучала лёгкая дрожь, – готовы подарить нам немного детства?"

Натэлла рассмеялась, чувствуя, как этот дом, эти люди, этот удивительный стол – всё это обволакивает её, словно бабушкино одеяло. Но смех ее внезапно замер, превратившись в легкий, дрожащий вздох. Вдруг она почувствовала, как по щекам скатываются горячие, тяжелые слезы – прозрачные, как горный хрусталь. Странная, щемящая смесь счастья и ностальгии, хотя она и не могла понять, по чему тоскует – ведь она здесь впервые.

Может быть, по чему-то давно забытому. По утрам, которых не помнит. По близким, которых так отчаянно не хватало. По дому, который существовал в ее сокровенных мечтах.

– Ой, что это со мной? – смущённо выдохнула она, пытаясь смахнуть предательские капли, но Керем лишь улыбнулся и протянул ей ломоть ещё не остывшего хлеба.

– Это Стамбул, – тихо сказал он. – Он умеет находить в душе то, о чём ты даже не подозревала.

Бабушка Бахидже, молча, налила ей стакан чая – крепкого, без сахара, с тонким ароматом чебреца. А потом произнесла – "Слезы – это просто душа, которая не поместилась внутри. Пусть выйдет."

И Натэлла поняла: вот он, настоящий Стамбул – не в сияющих ресторанах, ни в богатых особняках, а вот здесь. Вот в таких узких домах, где пахнет корицей, где смеются громко, а любовь измеряется количеством еды на тарелке.

Она сделала глоток чая, отломила кусочек хлеба – и в этот момент почувствовала, что где-то глубоко внутри что-то щёлкнуло, будто ключ повернулся в замке.

“– Значит, теперь и ты часть этой истории”, – сказала Бахидже, и её глаза блестели пониманием.

Натэлла кивнула, больше не стыдясь слёз. Потому что иногда они – не слабость. А просто признание: ты нашла то, чего даже не знала, что искала.

***

Круглый стол, покрытый вышитой скатертью, будто собрал вокруг себя не просто гостей, а старых друзей. Блик солнца танцевал в стеклянном стакане, отбрасывая свет на лица – Керем, улыбающийся и расслабленный, Натэлла с горящими от восторга глазами, и Бахидже, сияющая, как сама хозяйка этого уютного царства.

– Натэлла-ханым, попробуй это, – Керем подтолкнул к ней маленькую пиалу с чем-то тёмно-золотистым. – Настоящая баклажанная икра по-стамбульски. Бахидже делает её так, что даже султаны просили добавки.

Натэлла осторожно намазала икру на кусочек мягкого хлеба – и в следующий момент её глаза округлились.

– О боже… Это… Это невероятно! – она зажмурилась, словно пытаясь запомнить каждый оттенок вкуса. – Такого я никогда не пробовала!

Бабушка Бахидже самодовольно кивнула, поправляя платок:

– Ещё бы! Здесь секрет не только в баклажанах, а в том, как их коптят. Мой дед учил – дым должен быть от виноградной лозы, тогда икра получается, как шёлк на языке.

Затем очередь дошла до долмы – аккуратных, будто игрушечных, виноградных листьев, туго свёрнутых в маленькие рулетики. Натэлла откусила кусочек – и издала звук, который можно было описать только как "гастрономический восторг".

– Что это за магия?! – воскликнула она, разглядывая долму, как драгоценность. – Бабушка, вы должны раскрыть мне секрет! Как вы добиваетесь такой нежности?

Бабушка Бахидже глубоко вдохнула, будто готовясь к эпическому повествованию, и начала:

– Ох, дитя моё, это целая наука!

И понеслось. 15 минут подробнейших инструкций: какие листья нужно выбирать (только молодые, с определённого рынка у мечети), как мясо должно быть прокручено (никаких мясорубок – только острый нож и терпение), какие специи добавлять (особая смесь перцев, которую ей когда-то подарил армянский купец).

– А мясо я беру только у Хасана, того мясника с рыжими усами, – продолжала Бахидже, и её глаза вдруг блеснули игриво. – Он мне каждый раз комплименты говорит, будто я не за фаршем пришла, а на свидание. А вчера, представляешь, даже гранат бесплатно положил!

Керем фыркнул, подмигивая Натэлле:

– Мамочка Бахидже, да вы просто сердцеедка! Хасан, бедный, уже, наверное, семью бросил, только чтобы вас увидеть.

– Ах ты, негодник! – Бахидже замахнулась на него салфеткой, но глаза смеялись.

– Душенька, хочешь научу тебя готовить эту долму! Я готова провести, как у вас там у молодежи говорится. Мастер класс!

– В эти выходные приходи— и будем тебя учить, как настоящую турецкую невестку!

Но тут Керем, заглянув в телефон, помрачнел:

– А… насчёт выходных… В эти нет, я не смогу – важная встреча с инвесторами. А я хочу быть на этом, как у нас у молодежи говорится, мастер классе- подмигнув бабушке.

Бабушка Бахидже тут же нахмурилась, как туча перед грозой:

– Опять работа?! Керем?! В выходные?! Только и делаешь, что на работе пропадаешь, вот и мой Бора такой же. Совсем забыли про свою бабушку.

Он вздохнул, но времени на споры не было – стрелки часов неумолимо приближались к 10:00.

“– Нам пора”, – сказал Керем, вставая. – Но я обещаю – следующий выходной только здесь.

Бабушка проводила их до двери, сунув Натэлле в руки свёрток с остатками долмы ("Чтобы не забыла, ради чего стоит вернуться").

– И не вздумайте пропадать! – крикнула она им вдогонку, а затем, уже тише, добавила: – Мои короли… Возвращайтесь скорее.

Дверь мягко щёлкнула, оставив в доме внезапную тишину, так контрастирующую с только что царившим здесь оживлением. Бабушка Бахидже на мгновение замерла, прислушиваясь к удаляющимся шагам на улице, затем с лёгким вздохом повернулась к столу, хранящему тепло недавнего застолья и начала убираться, передвигая стаканы, в которых еще играли отблески улыбок.

***

Дверь автомобиля мягко захлопнулась, и Натэлла, утопая в мягком кожаном сиденье, почувствовала, как сердце её замерло на мгновение. Керем, обойдя машину, скользнул за руль с привычной грацией, и в следующее мгновение белый «Мерседес» рванул с места, будто подчиняясь его нетерпению.

– Пристегнись, – бросил он, и в его голосе звучала та же азартная нота, что и в движении машины.

Улочки Стамбула мелькали за окном, как страницы книги, которую листает ветер. Натэлла украдкой наблюдала за профилем Керема – за тем, как солнечные блики играют на его скулах, как пальцы ловко перебирают руль.

"Как же странно повернулась жизнь…" – думала она. "Случайная встреча, мимолётный разговор – и вот я чувствую, что перерастает во что-то большее, но во что? Она пока не понимала во что, но ощущала это каждой частичкой тела.

– Ну что, – его голос вырвал её из раздумий, – как тебе завтрак? Как это утро? Не пожалела, что доверилась?

Она повернулась к нему, и улыбка её была теплее солнечного света, льющегося через лобовое стекло.

– Это… Это было волшебно, – призналась она. – Как ты вообще додумался до такого? Привезти меня в этот дом, к этой удивительной женщине…Бабушка Бахидже

– Как? – он усмехнулся, ловко вписываясь в поворот. – Просто подумал: Тебе не подойдет обычный завтрак тебе нужна целая история. И Бахидже – лучший рассказчик, которого я знаю.

– Это не просто лучший завтрак в Стамбуле, – прошептала она, глядя в окно на мелькающие дома. – Это… лучшее, что случилось в моей жизни, за последний год.

Но тут раздался звонок. Керем, скривившись, поднял телефон.

– Прости, это работа… – Он бросил ей виноватый взгляд.

– Конечно, – кивнула она, но его голос уже растворился в потоке деловых фраз.

И мысли её снова унеслись – туда, где пахло свежим хлебом и утренним молоком.

"Бабушка…"

Она снова видела себя маленькой, с бидоном в руках, идущей по пыльной дороге. Белый хлеб в кульке так манил, что горбушка исчезала ещё по пути домой.

– Опять половину батона не донесла?! – качала головой бабушка, но в глазах её светилось что-то тёплое. – Ну ладно иди мой руки, я твою любимую картошку пожарила.

И она шла, зная, что бабушка – её крепость, её опора. Та, кто верила в неё, даже когда весь мир отворачивался.

Мысли Натэллы уносили её в те тёплые ночи, когда она оставалась у бабушки. Старая пяти этажка, пол в коридоре с скрипучими половицами, где пахло лавандой и духами «Красный октябрь», где каждое утро начиналось с шороха бабушкиных тапочек на кухне.

Перед школой бабушка неизменно готовила ей бутерброды – аккуратные, как солдатики в строю. Нарезала колбасу тонкими-тонкими ломтиками (чтобы хватило на большее количество), выкладывая аккуратно, на обязательно, черный хлеб. Потом заворачивала их в выстиранный и высушенный пакет из-под чего-то съестного – предварительно упаковав в бумажную салфетку – и сверху клала яблоко, всегда.

– Не забудь сначала яблоко съесть, а потом уже бутерброды! – напутствовала она, поправляя Натэлле школьную форму. – Витамины важнее!

Но девочка всегда делала наоборот – сначала исчезали ароматные кусочки колбасы, а яблоко оставалось "на потом", которое часто так и не наступало.

"Бабушка…"

Теперь, спустя годы, Натэлла понимала: в этих утренних ритуалах была вся бабушкина любовь. В том, как она никогда не экономила – на качестве колбасы для внучки. Как собирала пакеты, стирала и сушила их на верёвке, чтобы у Натэллы был "вкусный обед" в классе.

И особенно – в том, как она делала вид, что сердится, когда та съедала полбатона по дороге домой.

И Натэлла знала – это не просто слова. Это код, который означал: "Я люблю тебя, даже когда ты непослушная. Я здесь, чтобы направлять тебя. Я твой тыл."

– …Нат?

Керем положил телефон, изучая её лицо.

– Ты где-то далеко.

Она вздохнула, возвращаясь в настоящий момент.

– Просто… вспомнила кое-что важное.

Машина замедлила ход, остановилась и он повернулся к ней, отложив все дела.

– Расскажешь?

И в его глазах она увидела то же, что когда-то было в бабушкиных – интерес, заботу, готовность слушать.

– "Знаешь, – вдруг сказала она Керему, – "я, кажется, поняла, почему твоя Бахидже показалась мне такой родной…"

Он вопросительно поднял бровь, но Натэлла только улыбнулась, глядя на людей за окном. Где-то там, в прошлом, её бабушка наверняка как раз заворачивала в плотный пакет бутерброды для кого-то другого. И цикл любви продолжался.

***

До дома Натэллы оставалось несколько кварталов. Воздух, напоенный почти летней жарой, дрожал над асфальтом, смешивая запахи цветущих магнолий и далёкого моря. Апрель в этом году был поистине волшебником – он украл у лета его зной и щедро рассыпал по стамбульским улицам.

В машине стояла та особая тишина, которая бывает только между людьми, пережившими вместе что-то важное. Керем и Натэлла украдкой поглядывали друг на друга, понимая – их совместное утро, вместившее столько эмоций, подходило к концу. Казалось, за эти несколько часов они прожили целую маленькую жизнь.

Когда белый "Мерседес" плавно остановился у её дома, ни один из них не торопился сделать первый шаг к прощанию. Натэлла медлила, играя складками своего платья, а Керем мысленно умолял время замедлить свой бег. Но реальность напоминала о себе – его ждали неотложные дела, а у неё на сегодня был запланирован поход в фитнес зал, где тренер, которого посоветовала ее местная подруга, смог бы помочь осуществить давнюю фантазию заниматься боксом.

Они вышли из машины одновременно, будто боясь, что, если кто-то сделает это первым – что-то непоправимо изменится.

– Спасибо… – голос Натэллы прозвучал тише шелеста листьев над головой. – За это утро. За хлеб. За бабушку Бахидже… Она подняла глаза, и в них отражалась жизнь. – Я рада, что, выйдя сегодня из дома, обнаружила здесь тебя.

И тогда она обняла его – крепко, но осторожно, нежно, но с какой-то новой уверенностью. Её объятие было похоже на вопрос, на который она сама боялась услышать ответ.

Керем ответил чуть сильнее, чем позволяли правила приличия после второй встречи. Он не смог удержаться – вдохнул аромат её духов, смешанный с запахом свежего хлеба, который всё ещё витал в её волосах.

– Возможно… – он произнёс, отстраняясь ровно настолько, чтобы видеть её глаза, – сегодня твой «Сантьяго» нашел тебя – его взгляд скользнул к её сумке, где торчал уголок книги, — или ты его.

Его слова повисли в воздухе, как ответ на ее вопрос, который нельзя было произнести вслух.

Попрощавшись, он прыгнул в машину, и через мгновение белый силуэт растворился в потоке улиц.

Натэлла, зайдя в дом, прислонилась спиной к двери. В груди стучало так, будто сердце пыталось вырваться. Мысли неслись со скоростью 108 тысяч км в минуту – каждая ярче, смелее, невероятнее предыдущей. Земля, казалось, совершала оборот вокруг оси за секунду, а вокруг солнца – за считанные часы.

За окном апрельский ветер играл листьями, а где-то вдалеке гудел паром, увозящий людей в другие берега. Но здесь, прижав ладонь к груди, где ещё хранилось тепло недавнего объятия, она вдруг поняла – что-то важное уже изменилось навсегда.

И это "что-то" пахло свежим хлебом, корицей и едва уловимыми нотами Coco Mademoiselle.

Тени Босфора

Фитнес Зал располагался в старом промышленном здании недалеко от пристани Каракёй. Когда-то здесь хранили кофе, и стены до сих пор хранили слабый аромат обжаренных зёрен, смешанный с потом, металлом и резким запахом дезинфектора.

Пространство было грубым, без гламурных зеркал и хромированных тренажёров – только маты, мешки, ринг и стойка с гантелями. На стене красовалась выцветшая фотография Мохаммеда Али в стойке, а рядом – граффити с надписью: «Бокс не про драку. Он про то, чтобы выстоять».

Натэлла замерла на пороге, сжимая спортивную сумку. Она не ожидала такого. В её голове рисовался стандартный зал с белыми полотенцами и смузи-баром, а не это… логово. Но фантазировала именно такое место. И это было приятное удивление.

– Ну что, новенькая? – раздался голос за спиной.

Она обернулась.

Мужчина в чёрной майке и потёртых боксёрках стоял, скрестив руки. Высокий, голубоглазый, с широкими плечами, покрытыми татуировками. На одной – змея, обвивающая меч, на другой – цифры, похожие на дату. Или срок.

– Джерен говорила, что ты хочешь попробовать бокс, – он окинул её оценивающим взглядом. – Но ты выглядишь так, будто готова сбежать.

– Я не сбегу, – резко ответила Натэлла, хотя пальцы сами сжали сумку крепче.

Келли усмехнулся.

– Все так говорят. Пока не получают первый удар.

Его голос был низким, с лёгким акцентом – не турецким, а скорее… американским?

– Ты не местный.

– А ты наблюдательная, – он бросил ей перчатки. – Надевай. Покажу основы.

Келли оказался жёстким тренером. Никаких сюсюканий, никаких поблажек.

– Колени согни. Кулак к лицу. Нет, не так, ты же не в драке на подъезде, – он поправил её стойку, и его пальцы на секунду задержались на её запястье.

От прикосновения по спине пробежали мурашки. Не от страха. От чего-то другого.

– Бей.

Она ударила по лапе. Слабо.

– Сильнее.

Ещё удар.

– Ты дерёшься так, будто боишься кого-то задеть. А в этом и смысл, – он встал перед ней. – Бокс – это не про вежливость. Это про то, чтобы выплеснуть всё, что копилось годами.

Она сжала кулаки.

– Всё, что копилось.

Развод. Одиночество. Страх.

Она ударила снова. На этот раз так, что лапа хлопнула громко.

Келли ухмыльнулся.

– Вот так. Ещё.

И она била. Снова и снова.

После тренировки он налил ей воды.

– Неплохо для первого раза. Но ты слишком зажата.

– Спасибо, – она вытерла лоб. – Ты давно тренируешь?

– Да.

– А раньше?

– Боксировал.

– Профессионально?

Он замер на секунду, потом резко встал.

– Давай без расспросов.

В его глазах мелькнуло что-то опасное.

Келли задержал на ней взгляд – долгий, пронизывающий, будто сканируя её насквозь. В его глазах вспыхнуло что-то нечитаемое: то ли вызов, то ли одобрение, то ли тень старой боли, которую он давно заковал в броню.

– Тренировки четыре раза в неделю. По два часа.

Голос его звучал как приказ, но в нём сквозила странная нотка – почти что азарт.

– Завтра. Одиннадцать ноль-ноль.

Он слегка наклонился, и на секунду Натэлле показалось, что он что-то добавит – может, предупреждение, может, намёк… Но вместо этого он резко развернулся, оставив в воздухе шлейф резкого запаха мужского пота, кожи перчаток и чего-то ещё – горького, как дым после боя.

Его движения были точными, почти механическими, будто каждое мышечное волокно подчинялось невидимым командам. Он шагнул к рингу, где уже ждал новый подопечный – крепкий парень с перебинтованными кулаками.

– Не опаздывай.

Эти слова он бросил через плечо, даже не обернувшись. И будто бы между ними протянулась незримая нить – тонкая, как лезвие, острая, как обещание боли.

А потом он растворился в ритме тренировки: удары по груше, короткие команды, хриплое дыхание. Будто и не было их разговора.

Будто она уже стала частью этого мира – мира, где боль превращается в силу, а страх – в ярость.

И Натэлла поняла: это не просто тренировки.

Это испытание.

***

– Ну как? – Джерен ждала её у выхода, куря тонкую сигарету. Дым клубился вокруг её стройной фигуры, растворяясь в утреннем воздухе, пахнущем морем и жареными каштанами.

Они познакомились несколько недель назад, в тот самый день, когда Натэлла только прилетела в Стамбул.

Это было в маленькой кофейне возле её нового дома. Натэлла, ещё не привыкшая к турецкому кофе – крепкому, как судьба, и жгучему, как невысказанные сожаления, – случайно толкнула лоток с восточными сладостями, едва не опрокинув его на белоснежное платье сидящей рядом девушки.

– Простите, я.… – замерла она, уже мысленно ругая себя за неуклюжесть.

Девушка – высокая, со светлыми волосами, собранными в небрежный пучок, и острым, как лезвие, взглядом – лишь рассмеялась, отряхивая крошки пахлавы с колен.

– Не переживай. Эти пятна – как боевые шрамы. Каждое напоминает о чём-то вкусном.

Её английский звучал бегло, но с лёгким акцентом, выдававшим местное происхождение.

– Я Джерен.

– Натэлла.

– Знаешь, обычно люди сначала пробуют рахат-лукум, а потом уже решают, нравится ли им Стамбул. Она подняла кусочек сладости, демонстративно откусив. – Но ты, кажется, начала с кофе. Смело.

Позже выяснилось, что Джерен живёт в соседнем квартале, работает в своей арт-галерее и, как сама выразилась, «знает в этом городе все места, где можно потерять голову – в хорошем смысле».

Именно она уговорила Натэллу пойти на бокс.

“– Тебе это нужно”, – сказала тогда Джерен, прищурившись. – Я вижу таких, как ты. Прилетают с одним чемоданом и глазами, полными «я-не-знаю-зачем-я-здесь». Бокс научит тебя не просто стоять на ногах. Он научит защищаться.

И теперь, глядя на потную, запыхавшуюся, но странно окрылённую Натэллу, Джерен ухмыльнулась:

– Ну что, уже чувствуешь, как твои кулаки вспоминают, что у них есть голос?

– Жёстко. Но… мне понравилось.

– Келли знает своё дело.

– Вы давно знакомы?

Джерен сделала глубокую затяжку, выпуская дым колечками, которые растворялись в воздухе, как невысказанные мысли.

– С детства. Келли и мой брат когда-то дружили.

– Келли Северайд и Керем Саер. Между ними было даже что-то большее…

Натэлла застыла. В голове звучал лишь уверенный голос с легкой хрипотцой «– Я Керем Саер… Я Керем Саер…»

– Брат?

– Ага. Пока не поссорились. – Джерен затянулась. – Но это давняя история.

– Ты… никогда не рассказывала, что у тебя есть брат.

Глаза её расширились, в них мелькнуло что-то между удивлением и внезапной настороженностью.

Джерен медленно выдохнула дым, наблюдая за её реакцией с лёгкой усмешкой.

– А ты и не спрашивала.

– Керем Саер. Мой старший брат. Глава семейного бизнеса, гордость клана Саер… и профессиональный мастер прятать чувства за деловыми встречами.

Натэлла почувствовала, как земля уходит из-под ног. Тот самый Керем. Тот, чьи тёплые руки всего несколько часов назад сжимали её пальцы, после завтрака у Бахидже. Чей смех звучал в её памяти до сих пор.

– Я…

Натэлла не понимала, это было неожиданно и весьма странно. Как тесен мир подумала про себя она… И вдруг рассмеялась – звонко, нервно, почти истерично. Её смех разлетелся по улице, смешавшись с криками уличных торговцев и гудками паромов на Босфоре.

– Я кажется знаю твоего брата.

Слова сорвались с губ прежде, чем она успела их обдумать.

Джерен замерла. Сигарета застыла в её пальцах, дым завис в воздухе, словно и он притаил дыхание.

– Ты…? Что?

– Ты думаю удивишься. Натэлла провела рукой по волосам, смахивая несуществующую прядь и начала очень быстро, и не много, волнующе рассказывать историю, приключившуюся с ней накануне и продолжившуюся сегодняшним утром.

Город вокруг будто приглушил шум. Даже ветер перестал шевелить листья платанов, заворожённый этой исповедью.

– Это так странно… Натэлла сжала кулаки, чувствуя, как дрожь бежит по спине. Стамбул настолько огромен, а я, подружившись с тобой, через несколько недель встречаю твоего брата. Она подняла глаза к небу, где кружили увесистые чайки. Это какой-то знак? судьба? Или… что?

Джерен резко выдохнула. Её глаза, обычно такие насмешливые, стали тёмными, почти чёрными.

– Мой тебе совет, хоть ты и не просила. Она бросила сигарету и раздавила её стильными дорогими кроссовками, с такой силой, будто давила что-то большее. Не влюбляйся в него.

Тишина.

Где-то вдали завыла сирена, но звук её казался приглушённым, будто доносился из другого мира.

– Хотела сказать больше… Джерен запнулась, её губы дрогнули. Впервые Натэлла видела её такой – уязвимой, почти испуганной.

– Будь осторожна.

Эти слова повисли в воздухе, тяжёлые, как предупреждение перед бурей.

– Моя семья… Джерен обвела взглядом улицу, будто проверяя, не подслушивает ли кто. Одна из самых властных и опасных семей Турции.

Последние слова она прошептала так тихо, что их едва можно было расслышать. Но Натэлла почувствовала их всем телом – будто лёд, скользящий по позвоночнику.

Ветер вдруг поднялся, резкий и холодный, сорвав с дерева несколько лепестков. Они закружились в воздухе, розовые и невесомые, как первые чувства, которые уже нельзя было взять назад.

А где-то в этом городе, среди дворцов и узких улочек, был он.

И теперь Натэлла понимала – их история точно началась.

"Aşk ateşi kül istemez" – гласит турецкая пословица. "Любовному огню не нужен пепел".

Но какой пепел оставит их встреча?..

***

По дороге домой Натэлла чувствовала, как жжение в мышцах пульсирует в такт её шагам. Каждый нерв, каждая клетка будто пела от напряжения – не от боли, а от пробуждения… Но это было приятно.

Впервые за долгое время она чувствовала контроль.

Раньше она убегала. От мужа. От прошлого. От себя.

Но теперь…

Натэлла вдруг осознала:

Она больше не убегает.

Не от прошлого.

Не от чувств.

И уж точно не от правды, какой бы неудобной она ни была.

Стамбул раскинулся перед ней – шумный, дышащий, вечный. Где-то в его переплетении улиц был Керем со своими тайнами. Келли – с призраками прошлого. Джерен – наблюдающая, оценивающая, но, кажется, уже принявшая решение.

А она…

Она шла по мостовой, и с каждым шагом чувствовала, как что-то внутри выпрямляется.

Как будто после долгого сна её тело наконец вспомнило: оно создано не для того, чтобы сжиматься.

А для того, чтобы выстоять.

Ветер подхватил её волосы, смешав запах пота, моря и чего-то нового – возможно, свободы. Или просто начала.

Натэлла улыбнулась.

Впервые за долгое время это не было маской.

Это было обещание.

Себе.

***

Время, застывшее между утренней прохладой и полуденным зноем, в Стамбуле, ощущается, как будто ты стоишь на стыке двух параллельных миров. Город, раскинувшийся меж двух континентов, находился в объятиях противоречий. Азиатская сторона, словно задумчивая красавица, дрожала под серебристым дождем. Капли, прозрачные, как слезы Босфора, скатывались по листьям платанов в Ускюдаре, стекали по старинным стенам мечети Михримах-Султан, растворялись в узких улочках Кадыкёя, где уже потягивали не первый кофе рыбаки и торговцы. Воздух здесь был наполнен терпким ароматом свежеиспеченных симитов, а под ногами шуршали мокрые страницы газет, брошенных спешащими на паром людьми.

А напротив, на европейском берегу, город озарялся в лучах восходящего солнца. Золотые блики скользили по куполам Голубой мечети, играли в витражах дворца Долмабахче, зажигали огни в витринах роскошных бутиков Нишанташи. Здесь, среди шума трамваев на Истикляль и криков уличных торговцев, жизнь била ключом – туристы с фотоаппаратами наперевес, деловито шагающие бизнесмены, уличные музыканты, выводящие мелодии, знакомые каждому местному с детства.

Погода, как и сам город, подсвечивала две стороны одной жизни.

Туристы спешили за впечатлениями – на Галатскую башню, в Айя-Софию, в шумные кафе с видом на пролив. Они ловили моменты, щелкая затворами, смеялись слишком громко, пили чай с небрежной грацией тех, кто знает, что завтра уедет.

А местные жители жили в другом ритме. Они не бежали – они шли. Медленно, с достоинством, как шел бы человек, знающий, что этот город принадлежит ему навсегда. Они не фотографировали Босфор – они дышали им. Не восхищались кёфте в Султанахмете – они спорили, где они вкуснее: в этом скромном местечке у пристани или в той забегаловке у бабушки в Балате.

Но были и точки пересечения. В уличных кафе, где и турок, и иностранец закусывали лукумом терпкий кофе. В паромных переправах, где все одинаково замирали, глядя на чаек, режущих крыльями свинцовую воду. В ночных механэ, где под звуки саза и удары дарабуки стирались границы между «своими» и «чужими».

Стамбул не делил людей на местных и гостей. Он просто был – величественный, противоречивый, вечный. И в этот час, когда дождь и солнце спорили за право владеть небом, он снова напоминал: Здесь нет чужих. Город шептал: ты дома.

***

Стеклянные стены офиса Керема отражали апрельское солнце, превращая пространство в золотистый аквариум, где даже воздух казался густым от напряжения. На столе – отчеты, графики, контракты с инвесторами из Дубая, но его пальцы машинально перебирали край листа, оставляя на бумаге едва заметные заломы.

– Керем? – Голос Селин, PR-директора, вернул его к реальности. Она стояла перед ним, тонкие брови приподняты в немом вопросе. – Ты вообще меня слушаешь? Мы обсуждаем пресс-релиз по слиянию с «Arcadia Holdings». Там уже журналисты звонят, интересуются, почему ты лично не комментируешь.

– Пусть пишут, что все идет по плану, – он откинулся в кресле, пытаясь сосредоточиться на цифрах, но перед глазами снова всплыло ее лицо. Натэлла. Теплота ее кожи под его пальцами, смех, смешанный с ароматом свежего хлеба.

– Ты сегодня… необычный, – Селин прикрыла папку, изучая его. – Если это она – та самая девушка, о которой шепчутся в кулуарах, – может, стоит пригласить ее на официальный ужин? Чтобы пресечь спекуляции.

Керем резко поднял взгляд.

– Какие спекуляции?

– Телефоны раскалены. «Наследник клана Саер замечен в кафе с неизвестной». Фотографии уже у Башак-паши. – Она вздохнула. – Керем, ты знаешь правила. Личное – только после одобрения семьи.

Он сжал кулаки, но промолчал. Правила. Словно он все еще тот мальчик, который должен отчитываться за каждый шаг.

– Решу позже, – сухо бросил он, когда Селин вышла.

За окном Босфор извивался шелковой лентой, брошенной между Европой и Азией – его воды, словно раскаленный металл в кузнице богов, переливались тяжелыми ртутными бликами, будто так и не остыв с момента создания мира. Ветер шевелил шторы, принося с собой соленый шепот волн и далекие крики чаек – то ли предостерегающие, то ли зовущие.

Где-то там, среди узких улочек Султанахмета, петляющих, как восточная притча, была та жизнь, которая завладела его мыслями и так неумолимо манила. Там, где древние камни помнят шаги византийских императоров и османских султанов, где тени минаретов ложатся на землю строгими чернильными линиями, а в крошечных двориках пахнет жареными каштанами и корицей. Там, каждый переулок – это история, каждый вздох – обещание, а каждый взгляд – словно ключ от потаенной двери в иной мир.

Он закрыл глаза, и перед ним снова возникла она. Не просто женщина, а сама суть этого города – такая же противоречивая, манящая, необъяснимая. В шумных базарах, где торговцы зазывают покупателей, словно читают стихи, она казалась ему тихим двориком за высокой стеной – местом, где время течет медленнее, чем дым над жаровней с кофе.

В смешении языков, запахов, судеб – она была той самой магией, что заставляла сердце биться чаще. Не просто увидеть ее – хотелось вдохнуть, ощутить кожей, потеряться в ней, как теряются в лабиринтах стамбульских улочек.

И он знал: рано или поздно… – придёт день, когда она примет его. Не как гостя с чемоданом впечатлений, не как любопытствующего странника. А как того, кто согласен отдать ей свою тоску в обмен на ее молчание, глубокое, как воды Босфора в полночь, ее улыбку, горьковатую, как утренний чай, что подают у пристани, ее прикосновения – такие же неспешные и значительные, как волны, вечно шепчущие у подножья Галатского моста.

***

Натэлла шла к пристани, где располагался зал Келли, но мысли упрямо возвращались к вчерашнему дню. К нему. Пальцы сами потянулись к губам – будто ища след его поцелуя, неужели она ищет прикосновение, которого нет?

«Что со мной?» – ветер трепал ее волосы, смешивая запах моря с ароматом цветущих магнолий. Город жил своей жизнью: торговцы выкрикивали цены, чайки кружили над остатками симита, а в порту, тяжело вздыхая, отчаливал паром – медленный исполин, тянущий за собой рваную нить волн. Он увозил не просто людей, а целые судьбы, растворяя их в туманном мареве азиатского берега. Гудок его звучал как последний вздох перед долгим забытьем.

Телефон зазвонил, вырвав ее из раздумий.

– Ты где? – голос Джерен звучал как удар хлыста. – Келли ненавидит ждать.

– Иду, – Натэлла ускорила шаг.

– Слушай, насчет вчера… – Джерен замолчала, будто взвешивая слова. – Будь осторожна с Керемом.

– Ты говорила это уже.

– Потому что я волнуюсь за тебя! – В трубке послышался резкий вдох. – Ладно, забыли. Просто… не опаздывай.

Натэлла положила телефон в сумку, чувствуя, как в груди завязывается тугой узел.

Она свернула к пристани. Вода у пирса была прозрачной, и сквозь нее виднелись медузы – призрачные, как ее сомнения.

«А если Джерен права?»

Но тогда почему, вспоминая его руки, его смех, она чувствовала не страх, а жажду – узнать его до конца, даже если это больно?

Впереди маячил силуэт спортзала. Темное здание, будто выросшее из воды.

Она вошла. Дверь закрылась. А медузы всё плыли – бесшумно, бесцельно, будто зная то, чего она сама не решалась признать.

***

Зал пропитался запахом поражений, мужским потом и затхлым дыханием старых перчаток. Груша, к которой Натэлла наносила удары, едва успевала за ее ритмом. Каждый жёсткий контакт – это сомнение, выброшенное наружу. Керем. Джерен. Келли.

– Ты сегодня будто на взводе, – Голос Келли раздался за ее спиной. Он стоял, скрестив руки, его глаза – холодные, как лезвие, – изучали ее. – Проблемы?

– Обычная жизнь, – она смахнула каплю пота со лба.

– Вранье. – Он подошел ближе, его дыхание пахло ментолом и чем-то пряным. – Ты думаешь, я не вижу, когда человек бьет не грушу, а свои мысли?

Натэлла сжала кулаки.

– Может, просто не хочу говорить об этом.

– А может, боишься признаться, что влюбляешься в человека, который тебе не пара.

Она резко обернулась, широко, раскрыв глаза.

– Джерен- подумала она, а вслух сказала

– Ты вообще кто такой, чтобы решать, кто мне пара?

Келли усмехнулся, но в его глазах промелькнуло что-то неуловимое – то ли боль, то ли понимание.

– Я тот, кто знает Саеров лучше тебя. Керем – не монстр, но он заложник своей семьи. И если ты думаешь, что он выберет тебя вместо них… – Он резко дернул грушу, остановив ее колебания. – Ты ошибаешься.

Тишина повисла между ними, густая, как дым после боя.

– Почему ты мне это говоришь? – прошептала Натэлла.

Келли отвернулся, поправляя бинты на руках.

– Потому что ты… не похожа на других.

Он не стал объяснять, что значит «не похожа». Но в его голосе было что-то, от чего по спине пробежали мурашки.

Натэлла сняла перчатки, бросила на ринг и вышла на крыльцо зала, где ветер с Босфора остужал разгоряченную кожу. Телефон завибрировал – «Арно (видео вызов)».

– Мам! – Его лицо заполнило экран, улыбка такая же солнечная, как в детстве, с веснушками, но теперь с легкой щетиной. – Ты жива?

– В последний раз проверяла – да, – она рассмеялась, но тут же заметила его нахмуренный лоб. – Что-то случилось?

– Ты мне две недели не звонила. Я начал волноваться.

– Прости, просто… много нового.

– Нового? – Он приподнял бровь. – Например?

Она замялась. Как рассказать о Кереме? О Бахидже? О том, что она, кажется, теряет голову?

– Я познакомилась с интересными людьми.

– Людьми? – Арно сузил глаза. – Или человеком?

– Ты слишком умный для своего возраста.

– Мам, я в Оксфорде создаю стартап, а не в песочнице ковыряюсь, – он закатил глаза, но улыбка выдавала гордость. – Кстати, о стартапе… Мы получили первый раунд инвестиций!

– Что?! – Она чуть не выронила телефон. – Арно, это же…

– Да, я знаю, гениально, – он засмеялся. – Игра в жанре психологического триллера, где игрок принимает решения, основанные на реальных кейсах из психотерапии. Вдохновлено твоими рассказами.

Грудь сжало от нежности.

– Ты… использовал мои записи?

– Только то, что можно. Никаких имен, только суть. – Он помолчал. – Мам, ты уверена, что у тебя все хорошо? Ты выглядишь…

– Как?

– Живой.

Она засмеялась, но в горле застрял ком.

– Я в порядке. Правда.

– Ладно… – Он не выглядел убежденным. – Но, если этот «интересный человек» сделает тебе больно – я прилечу и лично объясню ему, почему так нельзя.

– Арно…

– Шучу. Ну, не совсем.

Они улыбнулись друг другу через экран, и на мгновение она почувствовала, как тысячи километров между ними исчезают.

Когда Натэлла вернулась, Келли стоял у окна, куря. Дым клубился вокруг него, как туман над Босфором.

– Сын? – спросил он, не оборачиваясь.

– Да.

– Похож на тебя?

– Упрямый как я. Умный – как его отец.

Келли бросил окурок и раздавил его кедами.

– Ты хорошая мать.

– Откуда знаешь?

– Потому что плохие матери не бегут в другой город, чтобы начать все заново. Они просто сдаются.

Она замерла.

– Ты… многое понимаешь.

– Я многое видел, – он повернулся, и в его глазах было что-то новое – не холод, а усталость. – И знаешь, что? Ты заслуживаешь большего, чем быть пешкой в чужой игре.

– Чьей игре?

Но он уже отошел, хлопнув по груше.

– Работаем. Еще десять раундов.

– Работаем, – повторила она, глядя на него с вызовом. Где-то за окном ветер подхватил полиэтиленовый пакет, закрутил его в безумном танце, подбросил к самым проводам – будто чья-то невидимая рука проверяла, выдержит ли ток.

Вспышка.

Ей девять лет. Берег реки. Мутная вода лижет босые ноги. Дед кричит: Не заходи далеко!" – но она уже делает шаг – любопытство сильнее страха. И тогда: холод, темнота, пузыри воздуха, рвущиеся вверх. Руки скользят по корням, ноги не находят дна – и вода затягивает её в тёмную глубину.

Спасение пришло.

Но сейчас – не река. Здесь все предсказуемо, только принятые решения и их последствия.

К чему это всё приведёт?

К новой воде, где не будет дна под ногами?

Или к тому, что наконец научится плавать сама?

Она резко встряхнула головой – время рефлексий прошло.

– Десять раундов, говоришь? – её голос звучал ровно, но в кулаках уже застывала сталь. – Тогда начинай считать.

Груша закачалась первой.

***

Вечер подкрался незаметно. Стрелки приближались к восьми, и вместе с ними приходила та особая стамбульская тишина, когда город, будто умытый вечерней прохладой, замирает между днём и ночью. Вода в проливе искрилась и переливалась, будто кто-то вылил в волны тысячи жидких зеркал, каждое из которых пыталось поймать и удержать кусочек огненного заката. Даже чайки, обычно такие шумные, сегодня молча, скользили над волнами, будто боясь нарушить эту хрупкую гармонию.

Натэлла вышла из крошечного магазинчика, что ютился через дорогу от её дома. Два на два метра, но внутри – целая вселенная: полки, ломящиеся от специй в ярких холщовых мешочках, бутылки с оливковым маслом, от которого веяло летом, и даже коробка с турецкими сладостями, аккуратно прикрытая кружевной салфеткой. В руках у неё болтался пакет с бутылкой вина, минералкой и маленькой баночкой оливок – тех самых, с лимоном и розмарином, которые она полюбила с первого раза.

Домой она шла неспешно, наслаждаясь тишиной. После тренировки тело гудeло приятной усталостью, а в голове роились мысли. Чем заняться в этом городе? Может, вести терапевтические группы? Или преподавать в колледже? А может, взяться за тренинг-менеджмент – она ведь всегда умела слушать и вдохновлять…

Мысли прервал звонок.

Керем Саер.

Его голос в трубке звучал тепло, с лёгкой хрипотцой, будто он только что проснулся или, наоборот, уже устал от долгого дня.

– Поужинаем завтра?

Не дожидаясь ответа, он продолжил, словно размышляя вслух:

– Я тут подумал… Дневной кофе у нас был. И завтракали уже вместе. И как-то… будто чего-то между этим не хватает.

Пауза. В трубке – лишь его ровное дыхание.

– Как думаешь?

Натэлла замерла. В голове пронеслись слова Джерен: "Будь осторожна". Но сердце уже билось чаще, а губы, предав её, сами выдали:

– Наверное… не хватает ужина.

Тишина. Где-то на фоне у него шумел город – гудки машин, далёкие голоса. А в её ушах звенело только это молчание, густое, как мед, сладкое и опасное.

– Тогда завтра. Семь вечера.

Он не сказал: "Я тебя встречу" или "Приходи". Просто "Семь вечера" – как факт, как что-то неизбежное.

И она поняла: это уже не предложение.

Это обещание.

Она положила телефон и подошла к окну. Закат, как догорающая свеча, бросал последние блики на воду, пока Босфор не растворился в объятиях надвигающейся тьмы. Где-то там, на другом берегу, он сейчас думал о завтрашнем ужине. А она…

Она взяла бокал, налила вина и подняла его к свету.

– "Hayat bir masaldır, yaşayan anlar", – прошептала она. "Жизнь – это сказка, но только для тех, кто осмеливается её проживать".

Завтра будет ужин.

А после…

После – увидим.

Девушка с глазами как колодец

Прошло ровно двадцать четыре часа – с тех пор как его голос пообещал ей этот ужин. Она ждала этого с той минуты как услышала: "Завтра в семь" – ждала весь долгий день. Ещё вчера это было лишь обещанием в телефонной трубке, а теперь – реальность. Когда золотистые огни города мягко растворялись в сумеречном небе, Керем провёл Натэллу в уютное старинное заведение, где стены, сложенные ещё османскими мастерами, хранили шепот веков. -Ваш столик свободен, – кивнул метрдотель, указывая на укромное место в углу, освещённое тёплым светом старинных медных ламп.

Когда они начали рассаживаться напротив друг друга, Керем неожиданно остановил Натэллу лёгким прикосновением к запястью: -Садись рядом. Скоро подойдут…– Не успел он договорить, как к их столику направилась шумная пара.

Аксель – живое воплощение энергии в человеческом облике – подошёл первым. Невысокий, но с такой харизмой, что казалось, будто вокруг него всегда звучит незримая музыка, он тут же выдал: -Ну наконец-то, Саер! Уже думал, ты своих друзей в подвалах корпорации держишь! – Его смех, звонкий и заразительный, заполнил пространство вокруг. Рядом с ним Меллиса – рыжеволосая фея с изумрудными глазами и кожей цвета слоновой кости – тут же подхватила: -Он три часа выбирал галстук, представляешь? Будто мы не на ужин, а к королеве на аудиенцию идём!

Ещё через мгновение к компании присоединилась Дария. В отличие от своих друзей, она словно несла в себе тихую бурю – её карие глаза отражали глубину, в которой таилась невысказанная боль. Эта внутренняя рана сразу бросилась Натэлле в глаза, вызвав странное чувство родства.

Пальцы Натэллы невольно закрутили краешек салфетки, когда Керем начал представлять её друзьям. В этот момент его тёплая ладонь накрыла её дрожащие пальцы, а губы приблизились к уху настолько, что дыхание коснулось кожи: -Нервничаешь? Не надо. Это мои самые близкие. Хотел, чтобы ты их узнала. – Его голос звучал как надёжный якорь. -Как говорится, скажи мне, кто твой друг…

–И я скажу, кто ты, – мысленно закончила за него Натэлла, чувствуя, как напряжение постепенно уходит.

–Правда, сегодня не хватает Серкана и Эким, – уже громко добавил Керем, наполняя бокалы рубиновым вином. -Но у них сейчас период 'мы-родители', а это, как известно, святое. – Добавив – По четвергам встречаться эта наша традиция с колледжа