Крылья за спиной

Размер шрифта: 13

Издательство Азбука®

* * *

Посвящается Бу.
Жаль, ты этого не видишь

Глава первая

Вначале был город из камня и дерна, небогатый народ, убежище в ничем не примечательной долине. А потом явились боги.
Св. Лемен. История. Т. 1

В ту ночь, когда крылатая Земолай впала в немилость, с востока дул холодный ветер. Она еще припомнит этот ветер – ветер ее последнего полета, – и в памяти он покажется холоднее и будет злобен, словно живое существо. А тогда это был обычный нисходящий ветер, она о нем и думать не думала. Земолай летела обратно в Радежду после месячного патрулирования восточной границы. Спина горела, измученная мерным ходом механических крыльев. Мысли занимал длинный перечень болячек: колени – болят; бедра – очень болят…

Она слишком устала, чтобы благодарить ветер.

Сквозь ночные облака впереди проглядывало слабое мерцание. Оранжевые, красные, золотые всполохи – огненные цвета без пламени. Ни один другой город в мире не мог похвастаться таким видом. Благословенна Радежда, и нету другой такой.

Беспламенные огни представляли собой порталы. Врата в иной мир. А по ту сторону их странного ускользающего сияния крепко спали пятеро божеств.

Земолай любила пятое божество: меха-дэву – покровительницу городских воинов и блюстительницу закона. Ради того чтобы служить ему и охранять город, Земолай пришлось покинуть обоих и вести долгие вахты в горах, облетая границу, пока крылья не раскалялись так, что импланты в спине начинали буквально плавиться. Устала она от этого. Ус-та-ла.

В таком состоянии – измотанная и провонявшая разогретым металлом – Земолай и прибыла в башню Кемьяна, сердце секты воинов. Двадцать пять этажей из кирпича, дерева и металла вздымались до самого портала меха-дэвы – чудо среди городских чудес. Ожидаемо Земолай приземлилась на дозорный балкон двадцать третьего этажа.

Менее ожидаемой оказалась возникшая там ссора.

После крылатая вихрем ссыпалась в рабочие казармы на третьем уровне, где и учинила внеплановую инспекцию. Суть ссоры особого значения не имела (еще как имела). Просто инспекция запоздала, и кто-то должен был ее провести (не обязательно она сама; ей хотелось драки).

Вот там-то она себе жизнь и сломала.

Рабочие казармы встретили Земолай пустотой. Вдоль помещения вытянулись пять рядов коек и сундуков – все простыни заправлены, все ручки защелкнуты. Потолок подрагивал от далекой музыки – двумя этажами выше гремела вечеринка. Праздновали День святого Орлуски. Пользуясь лишним выходным, курсанты будут пить в его честь всю ночь.

Внезапно ее накрыло абсурдностью ситуации. Пол-округа гуляет, а она вот – вся в поту, все болит, спать хочется неимоверно, но вместо того, чтобы праздновать или спать, поддалась раздражению, а оно притащило ее сюда, в пустую казарму, и заставило рыться в чужих вещах. И каких вещах – латаных-перелатаных шмотках; книгах, как религиозных, так и развлекательных; мешках с конфетами.

«Молодец, Земолай, точно стоило время тратить».

Она уже собиралась уходить, когда наткнулась на идола.

Тот был завернут в рубашку – торопливая попытка спрятать вещь при вызове на внеочередное дежурство по кухне. Копнула глубже и обнаружила у сундука фальшивое дно – при серьезном подходе к делу такое давно бы вскрылось. Земолай вдохнула и нажала кнопку вызова над койкой.

Запыхавшийся голос в динамике отдавал жестью:

– Кухня.

Она глянула на табличку на сундуке:

– Хай Савро ко мне, в казарму.

– Уже идет.

Послышалась ей нотка колебания или то была игра статического электричества? Не важно. Минуты через три работник явится, и упадет на брюхо, и примется все отрицать, и будет выть и брыкаться, пока его выволакивают за дверь, – но до этого еще три минуты, а идол в руках у Земолай.

Красивая вещица – изящная медная отливка в виде спящей фигурки со скрещенными на груди руками. За ней явно с любовью ухаживали. Даже лицо намечено – небольшие впадинки глаз и крохотная выпуклость на месте носа. И сходящиеся в одну точку ступни, словно это принадлежность для письма.

Схола-дэв.

Дверь с тихим вздохом отъехала в сторону, и в казарму вошел Хай Савро. Пожилой мужчина, усталый, с чуть синеватой от многолетнего употребления дешевых стимуляторов кожей. Зайдя внутрь, он не стал протестовать, хотя наверняка догадался, почему его вызвали. Просто опустился на колени перед Земолай и ждал. Одно-единственное «пожалуйста» слетело с его губ, еле слышное, словно против воли. Молитва, не предназначенная для ее ушей.

И Земолай заколебалась.

Процедура сомнений не вызывала – закон был предельно ясен. И жалости коленопреклоненный старик у ее ног не вызывал – к мольбам она привыкла.

Но в его смирении присутствовало тихое достоинство, въевшаяся в кости усталость, какую сама она ощущала с каждым днем все сильнее, и впервые за очень долгое время крылатая медлила в нерешительности.

– Сколько ты проработал на кухне? – спросила она.

– Пятнадцать лет.

Голос у него оказался хриплый и тихий.

– И сколько лет притворяешься, будто служишь дея-дэву?

– Двадцать.

Она оценила, что он не стал лгать. Не стал тянуть время, препираясь по поводу истинности убеждений, верности, промахов инспекции: «Пожалуйста, крылатая Земолай, тут какая-то ошибка, это даже не моя койка!..»

Земолай повертела идола в руках, проводя пальцами по шелковистым и гладким линиям, как множество раз это делали другие пальцы. Закон гласил: частные богослужения недопустимы; поддельная лояльность недопустима. Хай Савро являлся неучтенным представителем секты книжников, а это неприемлемо. Немногие оставшиеся книжники обитали уединенно у себя в башне, занимаясь архивами и ведя исторические хроники. Для них так было безопаснее всего. (И для всех остальных тоже.)

Хай Савро прикинулся рабочим с целью получить доступ к собственному храму меха-дэвы, самому сердцу Кемьяны, главной башне. Гнусное коварство!

Но…

Но опять вспомнилась та ссора (та, что привела ее сюда; та, что не имела значения).

Земолай не знала, сколько человек арестовала за эти годы, и не рвалась увеличивать их число. В памяти расплывчато мелькали волосы цвета радуги; дешевые механические протезы; улучшенные глаза, сверкающие гневом, горем и вызовом; грубые голоса, вопрошающие «что?», вопрошающие «как?», вопрошающие «почему?», «почему?», «почему?».

Она знала только, что устала, зла и очень давно не видела схола-дэва.

– Избавься от него! – резко сказала Земолай и сунула идола старику в руки.

Хай Савро вытаращился на нее. Затем перевел взгляд на дальнюю дверь, без сомнения ожидая увидеть воинов-курсантов, готовых потащить его на правёж. Старик проработал в этой башне слишком долго, чтобы поверить, будто приговор меха-дэвы может склониться в пользу обвиняемого.

– Зал скоро опустеет, – сказала Земолай. – Я не стану повторять дважды.

Савро вскочил на ноги, прижимая идола к груди. Крылатая проводила его взглядом, и у нее екнуло в животе. Она уговаривала себя, что виной тому жидкий ужин: обезболивающие, запитые кружкой притупляющей чувствительность дряни. Доза росла с каждым годом, и Земолай начала подозревать, что потроха у нее откажут раньше, чем импланты.

Закружилась голова. Затошнило. На одно мимолетное мгновение женщина почувствовала себя больше чем машиной, больше чем механическими крыльями за спиной – но в то же время гораздо меньше. Крылья ничего не значили вне служения меха-дэве.

Благочестие Земолай дало тонюсенькую трещину; возможно, она наметилась давным-давно. Крылатая ждала срыва еще много лет назад. Она рассчитывала погибнуть в битве с боевым кличем на устах или сойдя с ума от ярости в карантинной клетке – отнятая у нее судьба, жестокое милосердие. Она не ожидала, что конец наступит так. Тихо. Мягко. Без всякой помпы.

Единственное крохотное колебание распахнуло окно свежему воздуху в месте, уже много лет не ведавшем чистого вдоха.

Земолай просыпалась.

Но еще не знала об этом.

На пятнадцатый этаж Земолай поднялась на внутреннем лифте – слишком устала, чтобы снова выходить из башни и перелетать к себе на балкон (упущенная возможность).

В комнате ее ожидали пыль и пустота. Кровать, письменный стол, сундук с вещами. От рабочих казарм она отличалась разве что тем, что была отдельной и запиралась, да из стены напротив кровати торчали крючья для крыльев.

Крылатая придвинулась к стене спиной и нажала на фиксатор на позвоночнике. Резьбовые цилиндры в портах завертелись против часовой стрелки, жужжа громче, чем хотелось бы (пора смазывать), – а затем крюки резко сняли тяжесть со спины.

Земолай застонала от облегчения и вышла из-под крыльев. В открытые порты хлынул прохладный воздух, и она вздрогнула. Цилиндры с толстыми бороздками сидели глубоко в костных мозолях на спине, а их механервные окончания уходили непосредственно в спинной мозг. Она чувствовала себя уязвимой. Голой. Не хотелось ничего, только рухнуть в постель и забыть этот день, весь этот год.

Месяц она провела в патруле на этот раз. Месяц!

Месяц трехдневных смен – прочесывая горизонт при свете дня, противостоя холодным ночным ветрам; останавливаясь лишь ненадолго, чтобы справить нужду и наполнить едой и водой контейнеры, прицепленные к крестообразной портупее. Ночной отдых на скалистом аванпосте, пока ее подменял дежурный, а потом снова три дня в воздухе.

Земолай вымоталась вконец.

Но крылья грязные, а это недопустимо.

Она раскрыла их. Нынче в кузницах выковывали металл всех цветов неба, но Земолай никогда не хотела ничего, кроме блестящей меди. Пусть старомодно, но вид ее до сих пор вызывал у крылатой чуть заметную улыбку.

«Пожалуйста», – прошелестел в памяти голос Хай Савро, и улыбка Земолай погасла.

Сегодня вечером она сделала глупость. Зла была (она не хотела об этом думать), потому что (она не хотела об этом думать)…

Земолай жестко задавила мысли. В той стороне лежала паника, потому что в той стороне находилась Меха Водайя. Водайя – глава их секты и, как следствие, города-государства Радежды – постоянно сидела у Земолай в голове, предостерегая от крамолы, требуя большего, требуя лучшего.

Водайя не сама меха-дэва, но какая разница?

Земолай сосредоточилась на протирании сотен перьев. Тонкие и гибкие, они искусно соединялись проводами с полым каркасом – не из настоящей меди, но сплава с большей проводимостью, разработанного лучшими мастерами техно-дэва.

Земолай давно не молилась, но проявляла благочестие вот таким образом. Все свои тревоги, страхи, гнев и отчаяние она держала внутри и теперь выплескивала накопленную энергию, очищая каждое соединение, каждый проводок, каждую шестеренку. Полируя царапины и разглаживая вмятины. С головой нырнув в работу.

Тело было машиной, а машина была продолжением тела.

Меха-дэва смастерила их, а они взамен мастерили себя.

Прежде в мыслях об этом Земолай так далеко не заходила, но по мере того, как из организма вымывался привычный коктейль из стабилизаторов и стимуляторов, его место занимали сомнения. Ощущение кислятины в желудке усилилось, а тело затекло.

Наконец она закончила и забралась в постель, не потрудившись даже умыться.

Знакомая тяжесть распластала ее на спине, прохладные простыни нежили обнаженные порты, и Земолай собралась с духом, чтобы встретить надвигающийся сон. Она отчаянно мечтала уснуть, но в то же время боялась, ведь ночь промелькнет в мгновение ока, придется просыпаться и начинать всю эту карусель по новой.

В конце концов она заснула.

Пришли за ней в самый темный час перед рассветом, и это не должно было стать сюрпризом, но стало. Две пары рук – крылатой Хавы и крылатого Тескодоя – вздернули ее на ноги, словно проспавшего завтрак курсанта. Она покачнулась в их хватке, все еще чуть живая от усталости, но ей хватило присутствия духа спросить:

– Надолго?

– Пока не вернется Меха Водайя, – нахмурилась крылатая Хава.

Они вышли на балкон. Земолай взглянула на город, раскинувшийся внизу кольцом кукольных домиков. Сердце упало. Чтобы подняться на пятнадцатый этаж, потребовалось двадцать шесть лет. Как далеко назад отбросит ее эта ошибка?

Крылатые собрались стартовать, крепко сжимая руки Земолай – неуклюжий способ транспортировки арестанта, призванный вызвать у нее чувство стыда.

В голове прояснилось, и Земолай чуть не рассмеялась в голос. Вот для чего это все: чтоб стыдно стало. Прилюдная выволочка. Хай Савро поймали, и, защищаясь, он выдал ее имя. Надо просто объясниться и распутать это недоразумение.

Они так и не прыгнули.

Башня содрогнулась от мощного взрыва. Дерево треснуло, стекло разбилось. Один из складов расцвел огненным клубком, щекоча пятки жаром, а ноздри – дымом горящих трав. Крылатая Хава толкнула Земолай на пол, крича: «Замри, не двигайся!», а крылатый Тескодой взмыл в воздух, c переговорником в одной руке, парализатором в другой; еще десяток крылатых взлетели со своих балконов, и наверху воцарился такой же хаос, как и внизу…

И неприятности у Земолай оказались гораздо хуже, чем она думала.

Глава вторая

Рассмотрим парадокс ереси: это убеждения, противоположные общепринятой доктрине; убеждения, которые необходимо подавлять, дабы они сами не стали общепринятыми; и поэтому эти ереси увековечиваются – остаются ересями – уже благодаря самому факту их подавления.
Схола Викенци. О ереси (цитата по св. Лемену, «О еретике Викенци»; источник текста утерян)

Хай Савро взяли в котельной на пятом этаже и отправили под стражу на неопределенный срок в ожидании допроса и вынесения приговора.

Показания свидетелей собирали всю ночь.

Посудомойщик Савро, предположительно из округа Хай, пятнадцать лет прослуживший на кухне в центральной административной башне Кемьяна, завершал выполнение своих обязанностей под конец праздничного застолья, когда на кухню позвонили и вызвали его в рабочие казармы. Отдельный отчет подтвердил, что крылатая Земолай в это время проводила инспекцию. Они пробыли наедине не более пятнадцати минут.

После выхода из штабного помещения Хай Савро был замечен на нескольких этажах башни. На третьем он повернул на девяносто градусов против часовой стрелки растение в кадке. На четвертом нарисовал стеклографом крестик в правом нижнем углу восточного окна. А на пятом без разрешения проник в котельную и оставался там примерно двадцать минут, прежде чем дежурный по этажу Йевен зашел в помещение с проверкой.

Йевен немедленно отконвоировал Савро в следственный изолятор, где работника кухни вынудили объяснить свои действия. Идол. Милосердие крылатой Земолай. Шифрованные сообщения, оставленные с помощью растения в кадке и стеклографа (о чем, к сожалению, свидетели не успели сообщить до того, как предполагаемые получатели увидели послания).

Описывая задержание Савро, Йевен признал, что испытывает некоторую тревогу по поводу инцидента. Двадцати минут Хай Савро вполне хватило бы, чтобы расплавить идола и вернуться на кухню, но, войдя в помещение, Йевен обнаружил нарушителя сидящим перед открытой печью, при этом по лицу у него струился пот.

В руках Савро вертел медную фигурку, туда-сюда, туда-сюда, и не сделал ни малейшей попытки уничтожить ее, даже когда Йевен окликнул работника по имени.

Чтобы понять, что такое Радежда, необходимо обратиться к природе народа, проложившего себе дорогу в небеса.

Рассмотрим башню Кемьяна. Первые два уровня построены из камня – огромных блоков, кропотливо вытесанных в далеком карьере. Следующие пять уровней сложены из кирпича. Потом – из оштукатуренного дерева; дальше идут металл и стекло. Башню возводили серьезно, упорно, несмотря на расходы, нехватку ресурсов и рабочей силы. Если один метод терпел неудачу, перестраивались на ходу и продолжали работу – технологии всегда развивались, а цель была важнее красоты.

Все пять башен Радежды выросли так – уровень за уровнем, поколение за поколением целый город стремился вверх к тому дразнящему мерцанию в небе, за которым люди обнаружили крепко спящими своих пропавших богов.

Те, кто беспечно относится к своей вере, так себя не ведут. И вот Земолай оказалась заперта в подвале башни – не просто брошена на землю, но глубоко под нее – и оставалась в камере два дня, без крыльев и в тяжелой ломке от наркотиков, которые поддерживали ее в воздухе во время затяжного патрулирования.

Ни еды, ни воды, ни обстановки в камере не было. Земолай выбрала дальний угол и уселась на пол, спиной к стене из красного кирпича. Она мысленно считала часы, но, задремывая, теряла нить времени. Один раз пришлось справить нужду в противоположном углу камеры, но вскоре наступило обезвоживание, и проблема отпала сама собой.

Иногда она спала. Чаще – нет. Раз за разом прокручивала в уме события того вечера. Идол. Хай Савро. Почему она отпустила его? Он ведь даже не умолял! Мольбы она игнорировать умела. Рыдания она видела; как тянут руки к детям, любимым, родным, друзьям – тоже, но все равно волокла преступников прочь.

Вот в чем загвоздка. Перед слезами она бы устояла. Уверенность в собственной правоте помогала выносить и грязную брань, и чужую ярость. Но усталость на лице старого посудомойщика ее в конце концов надломила.

Земолай превратилась в сентиментальную старую дуру. А крылья для молодых.

К моменту возвращения Тескодоя Земолай уже была вся красная и на взводе. Кости болели, как у старой собаки, и она не смогла бы броситься на него, даже возникни у нее такой порыв.

Крылья у Тескодоя лежали высоко за спиной, вынуждая его пригибаться в дверях. Он заполнил собой тесное помещение, заставив узницу съежиться. Под землей крылья ни к чему. Здесь, внизу, они служили лишь для устрашения.

Земолай эту игру знала. Превозмогая боль, она перекатилась вперед на замученные колени и положила ладони на бедра. Они дрожали, но держали ее. Она знала, что Тескодой не преминет попенять ей на ненадлежащий вид во время допроса, и не собиралась доставлять ему удовольствие.

– Как давно ты знаешь Хай Савро? – спросил Тескодой.

Голос был мягкий, теплый. Как клинок на наковальне.

– Мы встречались только один раз.

– Что произошло на этой встрече?

Она коротко пересказала инцидент, сгорая от унижения, но уж лучше разложить все по полочкам сейчас, чем быть уличенной во лжи.

Даже короткая речь утомила ее, и она изо всех сил напрягала руки, чтобы не тряслись. Если ее признание и расстроило Тескодоя, виду он не подал. Они знали друг друга не один десяток лет, но Земолай так и не научилась читать у него по лицу.

– Когда ты заподозрила Хай Савро в подстрекательстве к мятежу?

– Я не заподозрила. Думала, что идол – это… дань ностальгии. Старая игрушка, от которой трудно избавиться.

– Ты знаешь закон, – сказал он. – Нет смысла его цитировать.

– Да, – согласилась она.

– Тогда почему ты его отпустила?

– Потому что…

Потому что с каждым вылетом на патрулирование тело болело немного сильнее. И каждый раз по возвращении приходилось уклоняться от жалостливого взгляда хирурга, когда она просила увеличить дозу лекарств.

Потому что Земолай хотела вернуться домой. Не на несколько дней между заданиями, не на неделю здесь или там, чтобы отоспаться, передохнуть от грязи и одиночества Келиорских гор перед повторной отправкой, – а навсегда, насовсем, на годы, сколько бы их ни оставалось до того, как у нее посыплются суставы.

Потому что она отправилась прямо в караулку и потребовала встречи с Меха Водайей, намереваясь просить ее – умолять! – о переводе в городской патруль, но дежурный ответил: «Нет. Голос тебя не вызывала». И Земолай выругалась, ох, как она выругалась, потому что было время, когда она не покидала Водайю ни на миг, а теперь ей аудиенции не добиться?!

Потому что была зла. Очень зла.

– Это вышло по недомыслию, – вместо этого сказала Земолай, давя в себе воспоминания.

– Хай Савро показывал тебе еретические материалы?

– Нет!

Тескодой продолжал сыпать вопросами. Как Савро отстаивал свою невиновность? Что он ей обещал? Как долго она нарушала указы? Скольким еще она даровала помилование? Кому еще? Кому еще? Кому еще?

Пот катился с Земолай градом; от голода, жажды и ломки кружилась голова, но она стояла на своем: это был первый раз, единственный раз. Он ей не верил. Она бы тоже не поверила. И чем дольше Тескодой ее допрашивал, тем туже затягивалась на горле еще одна нить отчаяния: крылатый не должен допрашивать другого крылатого.

Только один человек имел достаточно высокий ранг, чтобы допрашивать Земолай.

– Когда вернется Меха Водайя? – наконец спросила она.

Впервые она добилась от него настоящего чувства – презрения.

– Она уже здесь, – процедил Тескодой. – А теперь расскажи еще раз. Как отреагировал Хай Савро, когда ты его отпустила?

И тут ее охватил настоящий страх. Водайя находилась в башне, но все равно поручила арест Земолай крылатому Тескодою, как будто она даже не воин. Как будто она обычный гражданин. Будь в желудке Земолай хоть что-то, помимо кислоты, ее бы вывернуло прямо на колени.

– Отвечай на вопрос, – велел Тескодой.

– Когда придет Водайя? – помотала она головой, ошеломленная.

Это был неправильный ответ.

– Не поминай голоса всуе! – Тескодой толкнул ее. – Не смей игнорировать вопрос крылатого!

– Я должна поговорить с ней, – ахнула Земолай. – Ты обязан дать мне поговорить с ней.

Тескодой ясно показал, что думает по этому поводу. Если Земолай и молилась, то с одной-единственной мыслью: Водайя все исправит.

Миновал еще день, а может, час – по ощущениям длиною в день, а то и в неделю. Освещение не менялось, и внутренние часы Земолай отказали. Спину пекло, жар концентрировался в келоидных рубцах, кольцами охватывавших порты для крыльев. Боль проникала в кости, пульсируя в позвонках знакомой песней. Лишенное привычной дозы мехалина тело отторгало искусственные нервные соединения.

Если не вмешаться, организм Земолай вскоре начнет разбирать импланты на запчасти.

Дуновение прохлады вывело ее из лихорадочной дремы. Дверь отворилась, и Земолай узнала вошедшую.

Наконец, наконец, наконец-то!

Меха Водайя, крылатая более сорока лет, Голос меха-дэвы и проводник ее воли, стояла над Земолай с лицом, исполненным глубокого разочарования. Ее кожаный костюм украшали серебряные и бронзовые накладки, как и подобает Голосу, но не униформа заполнила камеру от пола до потолка, поглотив остаток света, – сама женщина. Водайя всегда была прекрасной и грозной, но годы странствий в царстве богов придали ее коже едва уловимое свечение. Сила переполняла ее от серебряной белизны волос до пыли на сапогах.

Пыль сопровождала Водайю всегда. Голос не считала возможным сидеть сложа руки, пока другие делают работу за нее.

Земолай не видела главную больше месяца, и от этого зрелища у нее перехватило горло, и без того сухое, как песок в пустыне. Она перекатилась на колени и положила ладони на бедра.

– Изволь объясниться, – негромко произнесла Водайя, и каждое слово казалось нитью в удавке.

– Он всего лишь старик, – выдавила Земолай; голос у нее охрип, губы потрескались. – Кухонный работник, цепляющийся за идола своей юности. Никаких признаков мятежа там не было…

– В том и был признак. – Голос Водайи грянул всей тяжестью и необратимостью похоронного звона.

Она не сделала ни шагу, но ее сила толкнулась вперед, пригвоздив коленопреклоненную Земолай к месту.

– Не бывает бывших адептов схола-дэва, как не бывает бывших книжников. Он старик и потому еще больше закоснел в своих привычках. Тебе следовало это понять, Земолай.

Разочарование в ее голосе ранило сильнее, чем любые словесные оскорбления. Волна недовольства накрыла узницу, и Земолай съежилась. Водайя была права.

Она всегда была права.

– После долгого допроса Хай Савро выдал имена своих сообщников. В нашей башне окопалась целая ячейка мятежников. Благодаря твоему состраданию, – и тут в ее тоне прибавилось яда, – он успел предупредить их, прежде чем его схватили. Все четверо исчезли со своих рабочих мест. Сбежали, и неизвестно, какие сведения они добыли, пока находились здесь. Неизвестно, что они затевали и какие планы уже привели в исполнение. В качестве прощального подарка они взорвали бомбу и дотла спалили наш вспомогательный склад.

Не в силах глянуть Водайе в лицо, Земолай уставилась на пуговицы начальственного мундира: каждая из них напоминала серебряный кулачок.

– Мои мотивы были чисты.

Это была ложь, и осознание собственной лжи потрясло Земолай до глубины души. Она не знала, безобиден ли Хай Савро, и ей было все равно. Она не арестовала его потому, что не захотела. А захотела она сказать «нет». Хотела насладиться одним крошечным мгновением независимости, принять решение вопреки правилам.

Жаль только, момент оказался столь неудачным.

Водайя видела это по ее лицу. Конечно видела. Она всегда знала, о чем думает Земолай и что нужно сказать, чтобы вернуть ее в лоно секты. И на миг взгляд Голоса смягчился. В нем проступила знакомая смесь сочувствия и сожаления – так она смотрела, когда понимала, что перегнула палку.

Надежда вспыхнула в груди Земолай. Вот сейчас Водайя выдаст ей задание – нечто ужасное, такое, чтобы одновременно и наказать отступницу, и позволить искупить вину, – и, заново доказав свою преданность, Земолай вернется в небо, а этот унизительный эпизод останется позади. Так всегда бывало.

Но искупления Водайя не предложила.

– Мне жаль, Земолай, но на сей раз я ничего не могу для тебя сделать. Твои мотивы проверят традиционным способом.

И Земолай сломалась.

– Я двадцать шесть лет служила тебе верой и правдой! – воскликнула она.

Водайя возмущенно ударила себя кулаком в украшенную кулачками-пуговицами грудь.

– Мне? – вопросила она. – Ты служила мне?!

Она подалась вперед, так что кончики ее крыльев задели свисающую с потолка лампу и та зазвенела, а у Земолай не осталось выбора, кроме как заглянуть в неумолимые обсидиановые глаза.

– Что ж, в том-то и заключается твоя ошибка. Ты клялась служить меха-дэве, а ей не надо двадцати шести лет. Ей нужна вся жизнь.

Всю дорогу Земолай сражалась. Ее конвоировала пара выспавшихся, сытых, мускулистых охранников. Толку от сопротивления не было никакого, только делалось еще больнее, когда ей заламывали руки и тащили вперед, но она все равно билась, буйствовала и брыкалась.

Земолай сражалась, потому что больше ничего не умела.

Ее заволокли в лифт и повезли наверх; с трудом влекомая древней гидравликой кабина дергалась и раскачивалась. Подъемник был старый, открытого типа, и, не держи конвоиры крепко, Земолай непременно выпрыгнула бы, сбежала, чтобы ее раздавило насмерть между этажами, – конец один, но путь иной.

Она мрачно провожала взглядом каждый из двадцати пяти пустых коридоров. Все уже ждали на крыше.

Потолок раскрылся, словно цветок, и сквозь стальные лепестки они поднялись на самый верх. Земолай выглянула и тут же об этом пожалела. По периметру круглой крыши рядами выстроились сотни человек. Под ногами у них и вверх по краям башни тянулись причудливые волны и впадины, выложенные из кирпичей, выкрашенных в синий, красный и розовый – цвета неба. Кое у кого из собравшихся имелись крылья, у большинства их не было.

В центре этого невеселого собрания ждала под божьим древом Меха Водайя.

Древо отчасти напоминало дуб – как если бы его поливали варом вместо воды и если бы три соперничающих солнца тянули его ветви в три противоположные стороны. Листьев на божьем древе не росло, только обожженные ладони с обожженными пальцами – черное и корявое чудовище, в немой мольбе простирающее руки к небу.

Самые верхние ветви древа дотягивались чуть ли не до мерцания в небе – странного нечто, бледно-оранжевого на фоне алой утренней дымки и полностью видимого только с одного ракурса. Повернись налево или направо, и оно сузится до едва заметной щели.

Пятеро богов спали над Радеждой. Пять богов в пяти далеких колыбелях и пять сект на земле, споривших, как лучше всего своим богам поклоняться.

В те дни бал правили методы меха-дэвы, а она очень не любила, когда ее разочаровывали.

Земолай уперлась ногами – и к черту достоинство, – вынудив конвой тащить ее волоком мимо рядов свидетелей. Только один человек встретился с ней взглядом: крылатый Митриос, молодой воин, от силы три года в воздухе. На крыльях у него буйно переливались зеленые и желтые перья – Земолай многоцветье казалось безвкусицей, но среди молодежи оно набирало все бо́льшую популярность. Свое самое первое назначение Митриос получил в пограничную пятерку Земолай и летал с ней, пока Водайя не поломала им график. Она отозвала молодого человека обратно в город, его смена закончилась в мгновение ока, но для Земолай вызов так и не пришел.

Когда ее волокли мимо него, Митриос шагнул вперед и с ужасной серьезностью произнес:

– Не поддавайся страху! Земолай, я уверен, это ошибка. Меха-дэва увидит твое истинное сердце, и все будет хорошо.

Ох уж эта юношеская самоотверженность. Но в сегодняшнем исходе никакой неопределенности не было. Земолай слабо кивнула – что ей еще оставалось? Скоро он сам все увидит.

Пока ее тащили к древу, она таращилась на мерцание во все глаза. Ее прижали грудью к облезающей коре, а руки завели вокруг ствола и притянули веревками за плечи, спину, колени и бедра.

На краю поля зрения появился крылатый Тескодой с большим свертком в руках. Крылатая Хава не без труда помогла ему развернуть пакет, и содержимое его засияло в утреннем свете яркой медью.

Крылья Земолай.

Тескодой и Хава подняли их, и она с облегчением почувствовала, как встала на место знакомая тяжесть – пусть это и был чисто церемониальный жест. Шевельнув плечом, она убедилась: основные нервные провода пережаты. Никуда она не денется.

– Мы пришли, чтобы вознести мольбу меха-дэве, – произнесла Водайя и медленно обошла древо по границе, где земля встречалась с кирпичом. – Мы пришли, взыскуя мудрости и суда.

Она исчезла из поля зрения Земолай, затем появилась снова.

– Мы пришли, чтобы покоряться ее велениям, проводить в жизнь ее заветы, защищать народ ее города-государства любыми доступными средствами.

В такт ее словам мерцание над божьим древом то разгоралось, то тускнело.

– Крылатая Земолай, ранее Пава Земолай, ранее Милар Земолай, обвиняется в нарушении седьмого завета. Она застала инакомыслящего, человека, выказывавшего ложную верность, за тайным богослужением и замыслила скрыть его преступление. Поступив так, она не смогла защитить свою башню.

Мерцание распухало и растягивалось, распухало и растягивалось, портал открывался, и с той стороны сочился чистый белый свет. Свет струился по обожженным ветвям, по стволу, по телу Земолай.

И тут ее охватила паника. Это был божественный свет, ясность небес, перед которой не скрыться никакой неправоте. Она чувствовала его, словно электричество в разъемах крыльев. Его вибрация проникала через импланты в глаза и суставы, сотрясала само дыхание в легких.

Голос Водайи потонул в реве, заполнившем слух Земолай, но она знала церемонию наизусть. Слова обвинения, призыва и силы. Водайя закричала, пробуждая меха-дэву, и меха-дэва зашевелилась. Когда портал распахнулся, это почувствовали все, хотя слишком яркий свет застил таившееся по ту сторону.

Водайя вскинула руки и произнесла последнее слово, призывая возмездие: имя меха-дэвы. Имя-крик, имя, бьющее по ушам, подобно миллиону взлетающих птиц; имя, разорвавшее барьер между мирами и пробудившее богиню от ее вечной дремы, пусть всего лишь на миг.

Ни один другой город в мире не мог похвастаться столь прямой связью с небесами. Нигде больше верующий человек не мог задать своему богу вопрос и получить ответ с подробными чертежами. Нигде больше верховенство закона не было явлено с такой ясностью и убежденностью.

Но окно смотрело в обе стороны.

Из портала появилась огромная рука, окутанная светом таким ярким, что очертания пальцев отпечатались у Земолай на обратной стороне век ожогом. Она слышала, как запищала и начала тлеть обугленная кора древа.

Кончик пальца коснулся головы Земолай, и мысли рассыпались. Остались только жар, страх и нарастающая вибрация, от которой стучали друг о друга кости. Земолай вцепилась в божье древо и закричала.

Она не видела ни собственного тела, ни того, что открывал всем наблюдателям божественный свет. Сияла ли она ясным светом, или ее сердце опутывали темные нити сомнения?

На миг ей показалось, что за стволом она видит Водайю и лицо ее исполнено кроткого умиления. Надежда пронзила Земолай молниеносной вспышкой уверенности: меха-дэва простит ее, ведь это всего лишь ошибка, мимолетный порыв. Мотивы Земолай всегда были чисты. Она всегда действовала именно так, как велено.

Но так же быстро надежда угасла, потому что рука богини обхватила крылья.

Металл дрожал, грохоча все сильнее и сильнее, пока Земолай не решила, что ее просто размолотят о дерево насмерть, и уже хотела, чтобы размолотило, лишь бы этот грохот прекратился…

А затем с жутким лязгом крылья отошли. Дребезжание стихло. Меха-дэва сжала кулак, и от мучительного скрежета металла о металл у Земолай едва не остановилось сердце.

Огромная туманная ладонь разжалась, явив собравшимся мятый спутанный клубок. Покореженные крылья рухнули на крышу, кирпичи крошились под их весом.

И Земолай перестала быть крылатой.

Когда рука божества сдернула ее с дерева, разорвав веревки, словно бумагу, ей было уже почти все равно. Тело Земолай, вновь охваченное этой болезненной, всесотрясающей энергией, замерло, как мышь в когтях ястреба. Рука божества подняла ее в воздух, развернув лицом к слепящему божественному свету. Земолай ожидала, что ее сейчас раздавят, и ей было уже все равно.

Но меха-дэва не убила ее. Она придумала наказание страшнее.

Сначала боль в плечах не выделялась на фоне боли, терзавшей все тело. Но там пекло, и жжение ползло глубже, забираясь в разъемы, нагревая металлические кольца внутри спины. Провода расплавились, потекли.

Меха-дэва калечила ее разъемы безвозвратно.

Когда Земолай уронили на крышу, она уже обезумела от боли. Она рухнула бесформенной кучей рядом с останками своих крыльев и лежала там, прижавшись щекой к кирпичам цвета неба и уставившись на некогда изящный изгиб сломанного пера.

Она смутно чувствовала, как рука божества отдаляется, а портал сжимается обратно в безобидное мерцание. Меха Водайя растворилась в нем, зато другие стражи сгрудились рядом. Мелькнуло перекошенное от ужаса лицо Митриоса.

Не было нужды казнить ее. Незачем сажать в тюрьму. Некогда-крылатая Земолай будет изгнана на землю, там она и умрет – ровно там, откуда начинала.

Глава третья

Он обезумел, бегал из комнаты в комнату с зажженным факелом, плакал. Сейчас его усмирили, но ущерб архивам нанесен огромный. Раздаются призывы восстановить, что можно, пока наша память еще свежа. Но меня не отпускает тревога – а что, если он прав? А что, если и правда лучше забыть?
Схола Паруш. Письмо коллеге

Задолго до того, как грозная воительница крылатая Земолай впервые рассекла небо, жила-была простая школьница Милар Земолай, которую близкие звали Зеней.

Зеня была не по годам развитым ребенком (на меньшее ее родители не согласились бы). Она также питала склонность к проказам и вскоре после того, как ей исполнилось восемь, спрыгнула с моста Арио – Завет, прицепив на спину какие-то деревяшки и кусок бумаги.

Это был величайший момент в ее юной жизни.

В ночь перед той историей с мостом Зеня со своим младшим братом Никлаусом сидели на ковре в кабинете матери. Темноволосые и круглолицые погодки были неразлучны. Их родители вечно корпели над своими исследованиями, но если дети вели себя очень тихо и очень хорошо и до отхода ко сну еще оставалось время, им что-нибудь рассказывали.

Никлаус продирался сквозь потрепанную книгу по истории, а Зеня тем временем делала вид, будто занимается математикой. Между ними подрагивала тонкая нить напряжения, усиленная поглядыванием исподтишка на часы, так зловеще тикавшие на противоположной стене. Оба жаждали родительского внимания, и оба знали, как легко просьба уделить им больше времени может обернуться суровой нотацией о необходимости учиться развлекать себя самостоятельно.

Когда матушка откашлялась, они дружно захлопнули книги и повернулись к ней, и их нетерпение рассмешило Натилю.

– Простите, дети, вечер снова затянулся? – спросила она. – Идите-ка сюда, и я расскажу вам, над чем работаю.

Зеня первой шмыгнула за огромный стол, вглядываясь в знакомый вихрь материнского почерка на трех аккуратных стопках кремовой бумаги.

– Новая книга? – спросила она.

Натиля улыбнулась:

– Дополнение к тому Лемена. Я дошла до последнего боя святой Радежды.

– Гигантская птица! – воскликнул Никлаус, просунув голову сестре под руку.

– Да, – сухо сказала Натиля. – Гигантская птица.

Она встала, всколыхнув запах чернил и забытого чая, и указала на фреску, украшавшую стену над ее столом. Это была схематичная карта Радежды: вдали – обозначенные густыми мазками охры Келиорские горы, а на переднем плане – надежно укрытый их сенью город, пестреющий всеми цветами, какие рождала земля.

Натиля взяла лист бумаги и зачитала:

– «Пятеро божеств почивали долгие годы, каждое на своих небесах, но однажды они пробудились и в бодрствовании своем даровали человечеству замечательные технологии. Каждый из них нашептывал секреты своим избранным, ибо ведомо им, что величайшим признаком человечности является наша постоянная борьба за совершенство…»

Зеня погладила кончиками пальцев крошечную фигурку на вершине самой высокой из изображенных на фреске гор – красно-серебряную полоску с протянутыми к небу руками.

– «Наши предки понимали величие этих благословений, – читала Натиля. – Они стремились сохранить их в тайне от воинственных народов по ту сторону гор, но знание существует для распространения, и оно распространялось. Жители Равастана жестоко завидовали юному поселению и обрушились на него. Именно святая Радежда собрала всех вместе – воинов и пахарей, техников и книжников, работников, – чтобы защитить этот грандиозный эксперимент: город, выстроенный, чтобы достичь небес.

Над алым пятнышком будущей святой парило крылатое чудище в коричнево-серых тонах: огромный рух – последний из племени горных птиц и величайшая надежда врагов на прорыв обороны города. Он схватил святую Радежду во время ее страстного выступления перед войском прямо перед битвой у Трех Врат. Уже в воздухе она одолела тварь, но затем упала и разбилась насмерть.

Война была выиграна, святая погибла, и Радежда официально стала городом-государством.

– Защищать этот город – наш долг, – читала Натиля. – Наша общая задача – оберегать доверенные нам знания, совершенствоваться и физически, и интеллектуально в стремлении к нашим идеалам».

Никлаус, как всегда, зачарованно разглядывал группку книжников с охапками свитков, стоящую рядом с частично отстроенной башней Желан. Но Зеню мантии не привлекали. Она уставилась на верхнюю часть фрески, которую столько раз рассматривала длинными одинокими вечерами, пока требовалось сидеть молча и не мешать маме работать. Скупые штрихи сверкающей меди – крылатых, яростно и неудержимо летящих через границу.

Вот так и зародилась у Зени та безумная идея.

На следующий день она завербовала Никлауса под предлогом совместной экспедиции по изучению дерновых крыш округа Завет – мол, по ботанике задали.

– Не нравятся мне эти цифры, – сказал маленький Никлаус, щурясь на диаграммы, обведенные сестрой в учебнике по математике.

– Все дело в пропорциях! – настаивала Зеня. – Мы увеличим масштаб.

– Это же воздушный змей, – с сомнением протянул брат.

– Как ты думаешь, зачем я делаю два?

С этим гениальным заявлением спорить было невозможно, и весь следующий час они измеряли и пилили кучу деревянных прутьев, которые Зеня втихаря умыкнула из отцовского садового сарая. Изведя уйму шпагата, клея и вощеной бумаги, Зеня обрела свои первые крылья.

Озабоченность вернулась к Никлаусу, когда пришло время привязывать результат их усилий к сестриным рукам.

– Лучше попробуй залезть повыше, а то ветер не поймаешь, – предложил он свое решение.

Они прокрались на мост Арио – Завет после обеденного перерыва, когда все окрестные взрослые были надежно заперты на своих фабриках или в конторах. Зеня неуклюже взобралась на перила, недостаточно продуманная инженерная конструкция изрядно мешала, а Никлаус тем временем встал наготове с карманными часами, дабы засечь время плавного спуска, на который они уверенно рассчитывали.

Зеня прыгнула.

В лицо ей ударил воздух, мир на краткое мгновение замер, и она сделалась невесомой, неудержимой. Булыжники ждали далеко внизу, а взором завладели облака.

Разумеется, она упала. Сломала ногу, и счастье, что больше ничего.

Последовала суматоха, подогреваемая ее собственной болью и паникой младшего брата. Зеня сорвала поломанные крылья и велела Никлаусу засунуть их в помойку под мостом, а потом заставила его, прежде чем он побежит за помощью, дать клятву хранить тайну – каковую он с радостью дал, дабы отпереться от своей роли в этой дурной затее…

Но это случилось потом. За миг до крушения она обрела небо, и ее судьба была решена.

Однажды Зеня полетит.

Глава четвертая

Они были громогласны и ужасны, и много дней мы прятались в наших <…>
Вернувшись, они уже знали наш язык. Они сказали: а знаете, мы можем вам помочь. Мы можем помочь вам стать лучше.
Свитки горы Дирка. Фрагменты 12a, 12b

Всепоглощающий жар. Невыносимый холод. Кусок дерева под щекой. Звук, похожий на жужжание пчел, рвота, боль.

Земолай жестоко ломало без мехалина. Лишенное препаратов, сдерживавших иммунную систему, тело начало отторгать вживленные в спину искусственные нервные окончания. Меха-дэва только расплавила оборудование – выжечь импланты она не потрудилась.

После суда двое крылатых вынесли Земолай с крыши. Оставили возле рабочей больницы, поддерживая иллюзию, будто ее сослали на землю, а не приговорили к смерти – точно у секты работников нашлись бы лекарства, необходимые для управления чужими имплантами.

Найдись они, даже меха-хирурги не понадобились бы.

Земолай отказывалась умирать на больничной койке и, когда крылатые ушли, поковыляла прочь. Вскоре она упала.

Наступила ночь… вроде бы. Земолай ждала смерти.

Она едва почувствовала подхватившие ее руки, едва заметила, как ее положили на заднюю часть телеги. В промежутках между долгими тошнотворными морганиями совсем близко смутно проступало чье-то обеспокоенное лицо, а затем одеяло закрыло ей глаза. В темноте ее снова вырвало. Чьи-то руки торопливо ее перевернули. Лихорадочные голоса спорили, что важнее – скорость или скрытность. Телега покатилась быстрее, загрохотала сильнее, встряхивая ей голову, будто жидкую взрывчатку.

Земолай отключилась.

Земолай проснулась. Другая темнота. Темнота замкнутого помещения. Просветление длилось почти минуту, и этого времени хватило, чтобы понять: она в карантинной клетке. Кто-то поместил ее в карантинную клетку. Карантинную клетку.

Мысли буксовали. Она еще не умерла. Она еще не умерла. Она достаточно жива, чтобы понимать: мысли буксуют, а значит, пошла следующая стадия абстиненции. Кто-то поместил ее в клетку.

Фаза берсерка накрыла безжалостно – бессилием и яростью. Она поднялась, словно марионетка под током, конечности привязаны за ниточки, злая, злая, злая. Клетка пахла ржавчиной. Старое железо. Непрочное. Земолай бросилась на прутья и ударилась о них, как корабль о скалы. Яркие вспышки боли только сильнее разозлили ее, подстегнули, послали в ее кровь буйную смесь разлагающихся химикатов.

В застящей взор красной пелене проступили темные фигуры. Реальные? Нереальные? Она заорала на них. Просунула руки сквозь прутья, мечтая вцепиться когтями. Но фигуры оставались недосягаемы – терпеливые, торжественные, молчаливые. Ждали, когда она сдастся.

Чьи-то ладони прижимали ее руки к полу. Она билась и, каждый раз ударяясь воспаленной спиной о бетонный пол, выла. Ноги придавило чье-то тело. Она почти вырвалась. Чья-то рука повернула ей голову. Она укусила.

– Клята Виталия!

– Я же просила ее зафиксировать.

– Она меня укусила!

Рука опустилась снова, на этот раз с большей силой, и прижала ее лицо к полу. В шею вонзилась игла. Жгучий раствор. Это было хуже, о, хуже всего. Огонь бежал по горлу, поджигал штифты возле сердца, собирался лавой в лопатках, в позвоночнике, в бедрах, коленях, ступнях, локтях, руках, пальцах.

Она была пьяна им, сбита с толку, застрявшая на полпути между срывом и смирением.

Вскоре она поддалась успокоительному. Осела на пол у дальней стены клетки и погрузилась в мутную полудрему; подводный житель, спящий вполглаза в ожидании следующего хищника.

В какой-то момент в долгой темноте она почувствовала, как по спине скользнула призрачная ладонь, даря прохладу там, где ей пекло, слегка надавливая там, где были шрамы.

– Вот здесь подключаются нервы, – пробормотал кто-то. – Ей понадобятся заглушки для портов.

Еще один голос, беспокойный:

– Как они могут делать с собой такое?

Протестующий звук.

– Это несправедливо. Ты сделал себе глаза. Я сделал…

– Посмотри на это! Ничего общего.

– Тихо. Ты ее разбудишь.

Долгая пауза. Затем:

– Ну? Есть там что-нибудь?

Долгий вздох разочарования.

– Много. Но не то, что я ищу.

Позже, снова всплыв из бессознательного состояния, Земолай попыталась мысленно зафиксировать свое окружение. Карантинная клетка, да, старая и ржавая, но стандартной конструкции. Прутья со всех сторон. Наверху: дверца, похожая на люк в карцер. Внизу: небольшая щель для подносов с едой. А дальше, за решеткой: маленькая, пустая комната. Одна дверь. Каменные стены. Прохладный воздух. Подземелье?

Дверь распахнулась, впустив тусклый треугольник света. Даже намек на освещение обжигал глаза. Земолай сощурилась от боли, старые привычки заставляли ее подмечать все, даже когда это не имело значения.

В комнату прокралась молодая особа с подносом еды в руке. Пол неясен. Возраст в сумраке не определить. Небольшого роста, округлые очертания, в основном скрытые темным плащом; заплетенные в косы волосы, отливающие синим. Нерешительно замерла на расстоянии вытянутой руки от клетки, пристально вглядываясь внутрь, а затем просунула поднос в щель и метнулась назад. Кролик, сердечко трепещет.

Кролик удрал не сразу. Постоял в дверях, посматривая. Нет. Наблюдая. Следя взглядом, как Земолай ползет по голому бетону на руках, как тянется дрожащими пальцами к первой еде, которую она увидела с момента своего заключения.

– Меня зовут Хай Гальяна, – прошептал кролик, использовав женскую форму притяжательного местоимения.

Ага, хоть клочок осязаемой информации. Самка кролика.

Приборов на поднос не положили. Земолай зачерпнула горсть теплой серой каши и старомодным способом швырнула ее через прутья.

Женщина взвизгнула и выбежала, тонкая струйка каши попала ей на плащ. Земолай снова осела на пол, совершенно измученная. Нерешительно вытерла скользкую руку о штаны, хихикнув как безумная, но смех угас так же быстро, как и появился.

Она слабела. Какой бы наркотик ни спустил ее на землю, с каждым неумолимым биением сердца его содержание в крови падало. Земолай была вполне в сознании, чтобы понять, когда безумие крови вернулось, еще более жестокое из-за того, что его подавляли.

К счастью, первым же судорожным ударом она выбила из клетки поднос с едой. Иначе могла бы нанести с его помощью реальный ущерб.

Они проходили это еще трижды. Еще три борцовские схватки. Еще три иглы. Еще три периода относительного просветления и еще три подноса с едой. Она ругалась на них. Она выла, била кулаками и ногами, прямо и с разворота. Она плевалась и швыряла поднос.

Ее разум желал соблюсти принцип («Идите на хер вместе с вашей кашей»), но тело хотело жить. На третий и четвертый раз она поела.

Для наблюдения каждый раз возвращалась одна та же женщина – девочка, едва ли достаточно взрослая, чтобы называться женщиной, – но от двери не отходила, чтобы быстрее удрать, когда Земолай снова выйдет из себя. Как будто пленница могла что-то сделать из-за решетки. «Девочка! Для того-то эти клетки и строили!»

Это была затяжная агония. Пытка. Лучше бы дали ей умереть с достоинством.

Но Земолай не умерла. После каждой жгучей инъекции спокойствие длилось дольше и срывы наступали все более неохотно. Она не понимала как, но ее похитители предотвращали последние стадии мехалиновой ломки.

Вернулись чувства, болезненно острые после долгого отупения. Она слышала, как за дверью шепчутся люди. Значит, помещения маленькие. Возможно, они решили, что она в обмороке. Скорее всего, им некуда разойтись. Рабочие норы?

Вот только у рабочих не водилось свободных комнат, где можно возвести карантинную клетку. Земолай вернулась к версии о заброшенном храмовом коридоре. Или, вероятно…

Она замерла, едва не задохнувшись от ярости. Ярости оттого, что к ней возвращается разум. Ярости оттого, что исцеляется тело. Она была голодна. Умирала от голода. Как человек, рассчитывающий еще пожить.

Гнев переплавился в горе. Лучше бы оставили ее в том переулке, чем так унижать. Только представьте: некогда-крылатая Земолай чахнет в ржавой клетке!

Хай Гальяна вернулась. И подошла почти к самым прутьям. Дверь за спиной она оставила приоткрытой, и где-то там в тусклом свете шел спор. Возбужденные голоса звучали то громче, то тише, накатываясь друг на друга, подобно волнам.

Земолай уже некоторое время бодрствовала, измученная, но в сознании. Боль никуда не делась, но притупилась. Ее больше не лихорадило от воспаления и не трясло от бешенства в мехалиновой ломке.

Она молча ждала, когда девушка заговорит.

– Думаю, ты понимаешь, чем мы здесь занимаемся, – тихо сказала Гальяна. – И почему.

На улице пройдешь мимо и не заметишь. Очередная невысокая, коренастая, разноцветная работница с сине-зелеными волосами, заплетенными в три толстые косы на голове, и старыми шрамами на кистях. Она дрожала, но то, что Земолай изначально приняла за страх, оказалось волнением. А взволновать ее в этой комнате могло только одно.

– Мы исцелили тебя, – произнесла Гальяна.

Земолай повела плечом. Поерзала на ноющих бедрах. Перекинула руку через колено, словно в насмешку, мол, и это – исцеление?

– Ты больше не зависишь от мехалина, – пояснила Гальяна. – Твои хозяева решат, что ты уже умерла.

При этих словах Земолай прошило легкой дрожью тревоги. Никто, кроме высшего командования меха-дэвы, не вводил воинам наркотический коктейль, поддерживавший их в ясном уме и добром здравии. Таково было одно из последствий обретения крыльев. Установка портов обрекала своего владельца на пожизненную зависимость от начальственной аптечки.

– Ты понимаешь, что это значит, – подсказала Гальяна.

В голове у Земолай хранилось много конфиденциальной информации. Стоило Меха Водайе хоть на миг заподозрить, что такой препарат существует вне ее контроля, она бы убила Земолай на месте. И не только воины принимали мехалин для поддержания своих дополнительных возможностей – каждый раненый работник, каждый модернизированный техник, каждый гражданин Радежды, стремившийся к богоподобному совершенству.

Мятежники овладели кое-чем помощнее любого оружия.

У них появилась медицинская независимость.

– Гальяна, подожди нас!

В комнату вбежали еще несколько молодых рабочих, исполненных беспокойства – и таких юных! Ее похитила банда детсадовцев.

Всего их было четверо, в разных стадиях модификации. Земолай мельком отметила длинные ноги, оптику, механические пальцы – приживленные, а не протезы.

(Она снова машинально запоминала, фиксировала, отмечала точки давления и штифты.)

– Тебе не следует приходить сюда в одиночку, – прошептала одна из них, явно с упреком.

– Одной лучше, чем вчетвером, – процедила в ответ Гальяна.

Это выглядело бы забавно, будь Земолай в настроении посмеяться.

– Я Гальяна, – повторила девушка, прикрывая нервозность болтовней, затем по очереди указала рукой на каждого. – Это Хай Элени.

Которая упрекала. Элени отличала кряжистая, по-матерински широкобедрая фигура и фиолетовый отблеск в темных волосах. Явно старше остальных, то есть ей где-то за тридцать (со временем Земолай становилось все труднее определять возраст).

– Это Завет Тимьян.

Худющий, не от мира сего, он прижимал к узкой груди блокнот в кожаном переплете. На встревоженном лице сверкали серебром большие усиленные глаза. Имя дано по рабочему округу, но щуплая фигурка и высококачественные оптические импланты кричали о библиотеке. Земолай не купилась.

– А это Хай Рустайя.

Последний мятежник больше соответствовал ожиданиям Земолай. Модификации у него были дешевые и сляпанные на скорую руку. Уродливые, практичные заплатки свидетельствовали о ремонте за счет завода: скелетообразные ноги, два лишенных плоти пальца. Широкоплечий, с резко очерченными темными бровями, напряженный, недоверчивый. Это тело рассказывало мрачную историю насилия, которая стала бы хитом на меха-вечеринках. Злые, нервные дети – вот они кто.

Чего бы ни ожидала от нее ясельная команда, но всяко не молчания. Они переминались, переглядывались, наполняли воздух между собой старыми спорами и новыми тревогами. Земолай представляла, сколько времени, расходов и риска потребовала ее – как это назвать? – реабилитация. И причина, по которой они стремились ее исцелить; причина, по которой они решились предоставить ей, заложнице, всю эту информацию, тем самым выказав доверие, могла быть только одна.

Им требовалась ее помощь.

– Уверена, ты догадалась, кто мы, – сказала Гальяна. – Хай Савро успел предупредить нас, до того как его забрали. Не дай ты ему этого времени…

Они бы все погибли, а Земолай жила бы себе как раньше. (На миг у нее перехватило дыхание, грудь стеснило, но она не сорвется на глазах у этих детей, она сосредоточится на том, чтобы выбраться, и не станет заглядывать дальше этой единственной цели.)

Когда Земолай наконец заговорила, голос ее звучал хрипло и рвано: несколько дней обезвоживания и воя не прошли даром.

– Есть хочу.

Она снова их разочаровала, но та, что постарше, Элени, сказала:

– Конечно ты голодна. Потерпи минутку.

Элени притащила из соседней комнаты (неудачный ракурс: планировку не разглядеть) походную печь. Судя по виду, варево состояло из мясных консервов и каких-то корнеплодов, но, слава Пятерым, это хотя бы не каша. И еду собирались подать горячей. Гальяна просунула сквозь прутья стакан воды. Земолай залпом опустошила его и тут же вернула, чтобы налили еще.

– Зря это все! – рявкнул Рустайя.

Земолай покосилась на него. Точно. Длинноножка с многолетними заводскими травмами.

– Рустайя… – тихо сказал Тимьян.

– Да вы гляньте на нее, – настаивал Рустайя. – Развалина же. Выгорела на наркоте.

Элени грохнула кастрюлю на плиту, и Рустайя поджал губы, временно присмирев. Да, главной тут была Элени. При всем своем презрении Земолай не могла не уважать женщину, добивавшуюся своего без единого слова. Элени виновато улыбнулась пленнице, вывалив на тарелку два куска мяса и горку желтоватых овощных кубиков.

От запаха еды желудок у Земолай предательски взвыл, но ей все же хватило достоинства поинтересоваться:

– Мне дадут приборы? Или придется есть как животное?

Гальяна принесла вилку и довольно тупой на вид нож, чем немедленно вызвала еще один спор. Рустайя считал, что Земолай – убийца или, может быть, самоубийца, хотя вслух эти слова не произносил. Элени и Тимьян яростно шушукались в сторонке, взвешивая риски, – может, только вилку?

Эта мрачная комедия закончилась криком Гальяны:

– Я сама ей порежу!

Она нарезала мясо кубиками, бурча себе под нос, что у диктаторов есть одно преимущество – централизованное принятие решений.

Чтобы поесть, Земолай села на пол. Сначала это было мучительно, еда падала в желудок свинцом. Зато чем дольше она ела, не убивая себя и не бросая вилку сквозь прутья, тем меньше делалось царившее в комнате напряжение.

Элени подтолкнула Тимьяна локтем – тот вздрогнул, но выступил вперед. Следующий пошел.

На миг он замер, глядя в свой блокнот (он делал заметки!).

– Нам потребовались годы, чтобы пробраться в башню Кемьяна. За это время мы изучили каждого из вас. Ваши родители были книжниками? – Он был так серьезен, что Земолай едва могла это вынести. – Я ношу имя Завет, но я тоже родился в Миларе. Родители отправили меня в государственную школу, но дома меня учили философии… и рассказывали о Радежде до войны.

«До войны». Как будто речь о древней истории. Этим детям-отступникам, рожденным в бурные годы сразу за последними крупными стычками, Земолай казалась старухой. Она стала жевать медленнее. Она не ошиблась – этот явно из более крутого теста, чем жители Завета.

– Ты поступила туда добровольно, – подметил он. – Наверное, тогда тебе казалось, что это правильно. Большое дело! Защита города! Стычки на границе! Но ты видела, во что превратилось твое правительство. Мы не требуем ничего радикального. Мы не пытаемся заменить вашу тиранию нашей собственной. Единственная справедливость – восстановить совет Пяти. Пусть Пятеро соберутся и решат, как лучше.

Земолай сама помнила те дни и не нуждалась в кучке детей, которые излагали ей слышанную от родителей яркую, приглаженную версию. Совет, представляющий пять богов Радежды, действовал, как и любой другой: говорильни куда больше, чем дела.

– Наша миссия закончилась, когда Хай Савро выдал наши имена, – сказал Тимьян. – Теперь мы на слуху. И в бегах. То, что мы предлагаем, – это… ну, ты много лет служила вне башни Кемьяна…

Земолай проглотила последний кусок. Отложила вилку, чуть слышно вздохнув от удовольствия. Полный желудок – это благо, о котором не думаешь, пока его не лишишься.

– Вы хотите меня завербовать, – спокойно сказала она. – Хотите, чтобы я поделилась сведениями об устройстве Кемьяны и о протоколах безопасности, дабы вы могли устроить диверсию в центре управления меха-дэвы.

– Ну… Я имею в виду…

Она смутила его. Тимьян повернулся к остальным за помощью, но какие тут можно подобрать слова?

– Гальяна считает… – заговорил он, собравшись с силами для новой попытки.

Элени откашлялась, резко и угрожающе. Разразилась небольшая битва воль, выраженная в раздраженно поднятых бровях и несогласно поджатых губах. Земолай обратила внимание на ту, о ком шла речь. Гальяна, не такая уж и трусиха, как оказалось, смотрела на пленницу с таким напряжением, что Земолай внезапно вспомнила разговор, подслушанный ею в полуобмороке: «Ну? Есть там что-нибудь?» – «Много. Но не то, что я ищу».

Она встретилась с девушкой взглядом и не поняла, к каким выводам та пришла. Как бы то ни было, Земолай вытащили из сточной канавы не просто потому, что пожалели.

Земолай решила прощупать внутренние противоречия группы. Она откашлялась и указала на Гальяну:

– Она уже рассказала мне о вашем новом препарате.

Гальяна округлила глаза. Вокруг нее взвилась огненная буря – о чем она думала! Они договорились пока не упоминать об этом! Вот почему никто не приходил один…

И тут Рустайя выпалил единственное, что имело значение:

– Тебе нужна доза нашего супрессанта дважды в день, иначе ты умрешь.

Элени вздохнула и закрыла глаза. Тимьян и Рустайя смотрели с вызовом; Гальяна – просто грустно. А Земолай… ох. В ней все же осталась капля чувств, и она раскалилась добела – это была лава, это были сломанные коленные чашечки, черные мешки и долгое падение с высокой скалы.

– То есть все это брехня? После всех уговоров вы заявляете мне, что я просто сменила одну зависимость на другую? Вы не сделали ничего!

– Наша формула станет достоянием общественности, – возразил Тимьян. – Никто не должен жить или умирать по воле механского начальства.

– И где я могу ее получить?

Виноватое молчание. Они дружно отводили глаза, и Земолай думала, что захлебнется собственной желчью. Но винить их не получалось, пусть она и ненавидела их за это. Она представляла собой неизвестную величину, посвященную в опасную информацию, и им что-то от нее нужно. Конечно, они оставили себе рычаги воздействия.

А затем Гальяна взглянула ей прямо в лицо.

– Мы собираемся проникнуть на тренировочный полигон Павы, – сказала она, совершенно не стыдясь. – Мы хотим, чтобы ты дала нам код от оружейной.

Долгие секунды Земолай могла только смотреть на нее, одновременно возмущенная и впечатленная такой дерзостью – сбежать из одной крепости мехов только для того, чтобы добровольно влезть в другую. Но все чувства заслонила ярость, вызванная подтекстом просьбы: помоги нам или придется умереть.

Гнев пополам с ядом хлынули из нее неудержимым грозовым потоком. Она обзывала их трусами, идиотами, чудовищными младенцами, не имеющими ни малейшего представления о том, во что ввязываются, и когда она выберется из этой гребаной ржавой клетки!.. Тарелка полетела в прутья, а затем последовал полновесный удар ногой – с потолочного крепежа посыпалась пыль.

– Ладно, ладно! – произнесла Элени.

Внезапно она начала хватать своих людей за локти и подталкивать к двери, и детсадовская банда отступила, чтобы обсудить ситуацию без посторонних.

Земолай потребовалось добрых полчаса, чтобы успокоиться, но к тому времени у нее уже сложилось зерно плана побега и, что еще важнее, возвращения домой.

Глава пятая

Мы увидели в них мудрость, намного превосходившую нашу. Мы томились по их водительству; мы на коленях молили о нем, и они были рады услужить.
Они сказали: не нужно умолять. Они сказали: мы желаем вашего внимания так же сильно, как вы желаете нашей речи.
Свитки горы Дирка. Фрагмент 18

Когда Зене едва сравнялось одиннадцать, а ее брату должно было вот-вот исполниться десять, их мать отправилась исследовать какое-то историческое место на границе и не вернулась.

Внезапная потеря вызвала шок («Несчастный случай», – говорилось в отчете безопасников; «Набег, скрытый», – шептали материны коллеги… В любом случае спешная кремация вдали от дома – и полная планов жизнь обернулась дымом).

Зеня и Никлаус и прежде были привычны к тихой самостоятельности, теперь же они постигали совершенно новые глубины одиночества. Томел с головой ушел в работу и рассчитывал, что дети поступят так же. Никлаус проникся отцовским примером: он сделался одержим неоконченной рукописью Натили, убежденный, что однажды завершит труд от ее имени. Уже маленький книжник, едва окончивший начальные классы.

Но Зенино горе трансформировалось иным путем. Она грезила о том, что могла бы предпринять, окажись в тот день на горе. Девочка рисовала себя в крыльях (торопливо сжигая рисунки, чтоб Томел их не нашел) и зациклилась на курсантских испытаниях в Паве – первом шаге к вступлению в секту мехов в качестве будущего воина.

На подготовку оставалось два года, целая небольшая жизнь, прежде чем ей исполнится тринадцать. Зеня перечитала в библиотеке все книги, где хотя бы вскользь упоминалась секта мехов, и посетила все праздники и богослужения, где могли появиться крылатые. Она составила последовательный список голосов, насколько позволяли открытые источники, и выучила имена и боевые награды всех расквартированных в городе воинов.

Сначала она не осознавала, что скрывает план от отца. Натиля и Томел в своей ласковой, но деловой манере ясно дали понять, что намеренно зачали детей одного за другим в надежде побыстрее проскочить требовательные годы их детства и вернуться к работе: Томел – к своим архивам, а Натиля – к исследованиям и публикациям.

Им и в голову не приходило, что кто-то из детей может захотеть другой жизни. Переход из секты в секту не был чем-то неслыханным, – напротив, имелись некоторые естественные совпадения в интересах, скажем, у книжников и техников. Думай ее родители о секте мехов вообще, они бы представляли ситуацию совершенно наоборот: все это юное хулиганье жаждет высшего образования и более спокойной жизни в Миларе. Каждый студент, родившийся на ферме и стремящийся получить мантию, был тому подтверждением; каждая рабочая семья, готовая отправлять своих детей учиться чему-то, помимо основ чтения и арифметики, служила вдохновением. Почему у воинов должно быть иначе?

Личное пространство было для Зени нормой жизни, специально она к нему не стремилась. Когда она начала прятать под кроватью стянутые из библиотеки книги, никто этого не заметил. Прогуливая физкультуру ради занятий по боксу в другом округе, она думала, что наверняка попадется и отец спросит, что происходит, – но он не сказал ни слова.

А ей очень хотелось высказаться. Но каждый раз, собираясь поднять эту тему, Зеня представляла себе глубину отцовского разочарования, и все слова куда-то девались. Натиля и Томел были книжниками до мозга костей. Они собирали личную библиотеку и нанимали своим детям частных репетиторов, даже если это означало подработку в печатне. Папа просто не понял бы.

Она видела, как Никлаус с блеском и воодушевлением идет по стопам матери; как Томел загорается от каждого его достижения, и говорила себе: «Не сейчас».

Скоро, но не сейчас.

В конце концов, еще ничего не решено. Если она провалится, пойдет получать высшее, как папа и хотел, а он никогда и не узнает, что у нее был другой вариант.

Медленно, а потом стремительно прошли два года.

В то утро, когда должны были состояться испытания курсантов в Паве, Зеня обнаружила, что заперта вместе с братом в читальном зале башни Желан. Отец этажом ниже занимался исследовательским проектом – тем самым, с которым, по его уверениям, должен был закончить час назад.

На прошлой неделе она уже сбега́ла на письменную часть экзамена, изобразив пищевое отравление. Теперь осталось сдать только физкультурно-спортивную часть, и Зене отчаянно требовалось время на разминку.

Никлаус разложил перед собой гору бумаг (что-то про политические мотивы в народных сказках; сестра слушала его жизнерадостные объяснения вполуха). Зеня тупо глядела в книгу и раздумывала, как бы улизнуть с обеда, не вызвав подозрений.

– Прекрати стучать ногой, – пробормотал Никлаус.

– Я не стучу.

Зеня прикидывала, прокатит очередной приступ колик в животе или она уже использовала этот предлог слишком часто. Не то чтобы это было совсем неправдой…

– Прекрати стучать ногой.

– Я не стучу.

Довольно странно, что Томел попросил их навестить его сегодня в башне. Как часто они вообще едят вместе – почему именно сегодня?

Никлаус умолк, и уже тут стоило насторожиться.

– Я знаю, что ты пробуешься в Паву, – после долгой паузы произнес он.

Зеня оцепенела. Сколько сценариев катастрофы она в голове ни прокручивала, такой ей в голову не приходил.

На языке вертелись десятки возражений, но она смогла только выпалить:

– Но как?!

– Это же очевидно, – закатил глаза Никлаус.

У Зени вспыхнули щеки.

– Ты рылся в моих вещах.

– Нет.

– Видел, как я сбега́ла.

– Ни разу.

– Я же не настолько прозрачная!

– А вот и настолько.

– Клянусь, если ты шпионил…

– Тупица. – Он щелкнул ее по уху. – Помнишь тот раз, когда ты чуть не задушила Векля в борцовском захвате за то, что он спер у меня ботинки? Или когда сделала бумажные крылья и спрыгнула с моста Арио-Завет? А все те игры в Безумного Гарула, где ты ни разу не дала мне играть в обороне? А…

– Не вздумай никому рассказать! – прошипела Зеня. – Или ты уже кому-то рассказал?!

Брат отвернулся, словно окно захлопнулось.

– Ты собиралась просто однажды уйти?

– Нет, конечно! Я просто…

– Просто что?

Она смотрела на брата, который давно вырос из круглолицего малыша, что помог ей собрать первые крылья, но все равно юного и, вопреки ее намерениям, все равно обиженного.

Как уместить пять лет стремлений в слова так, чтобы не защищаться и не обвинять?

– Ты прав, – признала она. – Я слишком долго ждала. Боялась, что скажет Томел, и не знала, смогу ли продолжать, если он это скажет. Каждую ночь мне снилось, что я летаю. Сражаюсь. Что стала одним из воинов меха-дэвы и защищаю город. Я хочу парить на крыльях из сияющей меди. Хочу кожаный костюм и разгрузку. Хочу молиться у подножия божьего древа. Как мне сказать ему, что я люблю его, но не хочу им быть?

Брат не успел и рта раскрыть, а она уже увидела виноватую правду в его глазах.

– Ну вот, теперь мне из-за тебя совестно…

– Нишка, не-ет… – застонала Зеня.

Поздно. В дверь коротко, властно постучали, и на пороге возник Томел, с лицом мрачным, как похоронная служба. Себе в поддержку он привел наставника Зениного детства, достопочтенного Схола Петке.

Были слезы. Пылкие споры. Взаимные обвинения. Отвернувшись от схола-дэва, Зеня отказывалась от диалога ради послушания, от сложности ради двумерности, от моральной неоднозначности ради суждения.

– Я предлагаю тебе знания, – кричал Томел, – а ты хочешь исполнять приказы!

Зеня изо всех сил пыталась строить свою защиту так, как любил отец, – на логике.

– Надзор меха-воинов делает возможным научные исследования, – сказала она. – Поступив к ним, я буду защищать все секты! Твоя работа невозможна без охраны границ.

– Мы остались в Миларе, потому что он ближе к порталу схола-дэва, – гнул свое Томел. – Здесь тебе открыты все возможности. Если уйдешь к ним, станешь инструментом. Откажешься от выбора!

– Но это и есть мой выбор! – воскликнула Зеня. – Какой у меня есть выбор, если за меня выбираешь ты?

В этот момент попытался вмешаться Никлаус, братская солидарность наконец-то взяла верх над обидой.

– Она не ошибается…

Томел резким жестом оборвал его, а затем привел аргумент, которого Зеня боялась больше всего:

– Что бы сказала твоя мать?

Всю эту унизительную пытку Схола Петке терпеливо просидел рядом. Он, человек среднего возраста, недавно посвященный в ближний круг схола-дэва, еще не привык к новым одеждам. На протяжении тех лет, что учил малышей – включая Зеню и Никлауса, – он не скрывал своих устремлений. Петке хотел добывать знания в царстве богов и делиться высшей мудростью с городом. Каждый миг его жизни был шагом в одном направлении.

Теперь он поднял руку и сказал:

– Я хотел бы поговорить с Зеней.

Последовала долгая пауза, Томел выжидательно молчал.

– Наедине, – добавил Петке.

– О! – Томел опешил, явно рассчитывая, что прилюдная выволочка произведет желаемый эффект, но поднялся без возражений.

Никлаус вышел следом, бросив на Зеню последний извиняющийся взгляд, и дверь захлопнулась.

С их уходом в комнате стало ужасно тихо; воздух сделался слишком горяч, а стены – слишком тесны. Зеня потерла глаза, злая, униженная и убежденная в собственном эгоизме. Схола Петке сел за стол рядом с ней и лениво пролистал работу Никлауса.

– Он влюблен, – негромко заметил Петке.

– Я знаю, – хлюпнула носом Зеня.

– Но ты – нет.

Зеня не ответила. В классе наставник не любил очевидных ответов. Зачем сейчас начинать?

– Ты понимаешь, почему твой отец пришел ко мне? – задал он наводящий вопрос.

– Надеялся, что вы приведете веские доводы, ведь он никогда ничего не предпринимает без опоры на источники?

Это вызвало у Петке тихий смешок.

– Вы считаете так же, как он? – спросила Зеня.

Неуверенность нашла-таки брешь в ее обороне. Девочка привыкла не соглашаться с отцом, пусть даже только в мыслях. Но Петке всегда относился к ней как к целостной и отдельной личности. Его мнение имело вес именно в силу нейтралитета.

Книжник колебался.

– Твои родители составили определенный план своей совместной жизни, и твой отец полон решимости следовать ему даже в отсутствие твоей матери. Он так долго его придерживался, что теперь ему трудно отказаться от своих ожиданий. Думаю, это у вас общее.

– Это не ответ, – заметила Зеня, обдумав комментарий.

Петке развел руками:

– Хочешь, чтобы я сказал, что одобряю жизнь, проведенную в служении меха-дэве? Конечно одобряю – абстрактно. Она божественна, равноправный член Пятерки, и, как и у всех Пятерых, ее учения способствуют благу целого. В частности? – Он пожал плечами. – По-моему, ты создана для лучшей доли. Секта книжников мала, это элита. Не стоит легкомысленно от нее отказываться.

Проблема была в чести. Как всегда, она легла ей на плечи тяжким бременем: нечто нежеланное, за что полагалось быть благодарной. Зеня сплела руки на коленях.

– Я так долго этого хотела… Я не знаю, как отпустить.

– А! – просиял Петке, задумавшись лишь на миг. – Кажется, у меня для тебя есть текстик.

– По-моему, не… – поникла Зеня.

Но Петке развеселился, уверенный, что нашел ответ (и что тот, как всегда, кроется в книге святых)!

– Это эссе Лемена о природе личности. Является ли человек, который проснулся, тем же самым, кто заснул прошлой ночью? Схола Паруш, как известно, утверждал, что мы постоянно развиваемся, в каждый следующий момент возникает совершенно новая личность, уникальные итерации слабо связанного набора основных воспоминаний. Но Лемен считал, что человек является каждым из тех, кем когда-либо был, – не рожденным заново, а непрерывным и одновременным.

– Не уверена, что улавливаю.

Петке подался вперед и накрыл ладонями ее сплетенные пальцы. Его прикосновение было теплым, а взгляд еще теплее.

– Это означает, что ничто никогда не теряется по-настоящему и время на любое дело потрачено не впустую, даже если жизнь пойдет по иному пути.

Впервые за весь день – на самом деле за много лет – бурлящий водоворот мыслей в голове у Зени затих.

– То есть ничего не меняется? – тихо переспросила она.

– Ничего не пропадает, – поправил Петке и улыбнулся. – Из тебя вышел бы отличный специалист по истории мехов. Так что видишь? Ничего не пропадает зря.

Он был добрым человеком, и Зеня не хотела его разочаровывать.

– Я с радостью прочту эссе, спасибо, Схола Петке.

Учитель хлопнул в ладоши, довольный тем, что его вмешательство восприняли должным образом.

Зеня сидела в свежевосстановленной тишине, пока Петке зазывал ее родных обратно и шептал слова ободрения Томелу. Затем он ушел искать в стопках архивов верхнего уровня эссе о природе личности.

Самым большим страхом Зени было простое «что, если». Что, если она передумает? Что, если она отклонится от своего нынешнего пути, а затем пожалеет об этом? Петке по-своему убедил ее: она всегда будет девочкой, которая хотела в небо.

Как только Томел покончил неуклюже выражать сочувствие и отбыл дальше по своим делам, Зеня повернулась к Никлаусу:

– Мне пора идти.

– Знаю, – вздохнул он.

– Я буду писать, – пообещала Зеня, внезапно пораженная реальностью своего намерения оставить его.

– Да уж постарайся! – фыркнул Никлаус. – Не хотелось бы, чтобы ты разучилась писать, как остальные качки.

Она невольно усмехнулась. Но тут же снова помрачнела.

– Я могу не пройти, – прошептала Зеня.

– Пройдешь.

Никлаус был печален, но уверен.

Зеня была книжником по рождению и воспитанию. Она два года готовилась.

Разумеется, она прошла.

Значение имел не сам экзамен (тринадцатилетняя Зеня возразила бы против этого, но у тринадцатилетней Зени еще не развился дар заглядывать в прошлое). Ее судьба на ближайшие годы определялась мероприятием, состоявшимся сразу после него.

Насквозь пропотевшая, Зеня на дрожащих ногах стояла в строю вместе с десятками других претендентов. На протяжении двух часов они демонстрировали свою физическую подготовку: стрельбу из лука и метание ножей, бег, лазание по лестницам. Они сцеплялись друг с другом в борцовских поединках, взбирались по кирпичным стенам, ползали по туннелям, обдирая колени до крови.

Все это время четверо крылатых наблюдали со школьной крыши, как упражняются курсанты постарше, и принимали решения вдали от чужих ушей. Всякий раз, когда Зеня рисковала глянуть в их сторону, ее ослепляло сверкание их крыльев.

Теперь же одна отделилась от остальных. Шагнула с края крыши, словно по мощеной дорожке – невесомая, беззаботная, – изогнув крылья чашами-парашютами. Она коснулась ботинками земли, и у Зени закружилась голова, мозг забуксовал от увиденного: эти крылья, серебристые и невозможно яркие; эти темные волосы, эти глаза, эта непринужденная сила…

Женщина широко улыбнулась, сверкнув зубами:

– Меня зовут крылатая Водайя. Вы все сегодня выступили превосходно… но, увы, у нас не так много открытых вакансий. Готовы услышать назначения?

Они вытянулись по стойке смирно, а Водайя двинулась вдоль строя, сверяя имена со списком, а затем объявила судьбу:

– Отряд крылатого Пиливара. Отряд крылатой Хавы. На переподготовку до следующего года. В другой раз повезет больше.

Дальняя часть строя лихорадочно подсчитывала оставшиеся места. По мере ее продвижения по рядам их шансы таяли. Осталось семь мест, затем шесть.

Наконец крылатая добралась до Зени, которая выпалила «Милар Земолай!», словно едва не позабыла собственное имя. Рядом едва прикрыто фыркнули – она проигнорировала смешок.

– Да, девочка из Милара. – Водайя наклонилась к ней.

Она была всего на пару дюймов выше Зени, но ее харизма ошеломляла, вся она сплошь состояла из мышц и глубокого загара. Она встала слишком близко, на грани приличия, распахнув крылья за спиной, словно сверкающие паруса. Зеня чувствовала, как ее оценивают, беспристрастно фиксируя все – от вороньего гнезда на голове до крови, густо текущей из разбитых коленок.

– Ты набрала очень высокий балл на письменном экзамене, – наконец изрекла Водайя. – По факту выше всех в своей группе. От книжника мы иного и не ждали.

Зеня вспыхнула от удовольствия, но Водайя не улыбалась.

– Твое прошлое весьма пригодилось тебе на бумаге, но в небе борьбы гораздо больше, чем в библиотеке.

Зенин румянец сменился бледностью.

– «Воин должен обладать скоростью, – привычно произнесла Водайя нараспев. – Воин должен обладать ловкостью. Воин ожидает неожиданного».

Она сделала паузу, давая Зене возможность ответить.

Это были слова крылатой Зорски, давно ушедшей воительницы и автора «Боевых искусств». Зеня уставилась на женщину, столь явно ожидавшую продолжения, – и на нее снизошло спокойствие. Она знала следующую строку:

– «Воин – наша единственная линия обороны, когда враг у ворот».

– «И поэтому воин неумолим. Воин бессердечен», – подхватила крылатая и поощрительно кивнула, но едва заметно, и Зеня усомнилась, не почудилось ли ей.

Слова уже вертелись на языке. Это было обещание, обязательство – клятва. Произнося их, она встретилась глазами с Водайей.

– «Воин – это инструмент, с помощью которого меха-дэва проводит волю свою, – и потому воин побеждает».

И Водайя улыбнулась озорно и ярко:

– Не растеряй убежденности, и далеко пойдешь, Милар Земолай. В моей пятерке есть свободное местечко. Остальные учатся у меня уже год. Тебе придется очень потрудиться, чтобы нагнать.

Мозгу Зени потребовалось полсекунды, чтобы уловить намек, а затем весь ее энтузиазм выплеснулся наружу в диком порыве.

– О, спасибо! Я буду заниматься день и ночь! Я сделаю все, что угодно…

– Все, что угодно? – поддразнила крылатая.

– Все, что угодно!

Водайя хохотала долго и радостно, и к тому времени, как она отсмеялась, Зеня была уже пунцовая до корней волос. Исчез двор вокруг, курсанты, соискатели и нетерпеливо ждущие крылатые. Она забыла о брате, о том, что скажет отцу. Здесь и сейчас мир состоял из одного человека, сиявшего серебром.

Что ж, он был неизбежен, этот миг раскаленной добела влюбленности. Вот Зеня, совсем недавно потерявшая мать; Зеня, которой едва ли когда-нибудь доставалось больше внимания, чем интересной сноске в старом фолианте. И вот воительница с крыльями как луна и улыбкой как солнце.

– Будь осторожна в своих обещаниях мне, девочка из Милара. – Крылатая повернулась к следующей девушке в очереди и сказала: – Еще год на переподготовку. В следующий раз повезет больше.

В последующие годы Зеня не раз размышляла о капризах судьбы. Она ведь тогда начала сомневаться в себе – чуть не упустила все, что было дальше, как славное, так и ужасное, – и именно разговор со Схола Петке в последнюю минуту наставил ее на путь истинный.

Интерлюдия

Много лет меня занимает вопрос: что такое Радежда?

Я уже слышу ваше возмущение: «Как – что?! Конечно город!» В таком случае я спрашиваю вас: что такое город? Мастер Стасия писала, что город – связная сеть дорог. Но это не может быть верно. Некоторые дороги уходят прямо сквозь горы, и мы не претендуем ни на всю тамошнюю землю вдоль них, ни на поселения по ту сторону, где они продолжаются. Это явно мечты техника – я построил, потому оно мое.

Тогда является ли городом скопление домов? Такой ответ кажется удовлетворительным, если рассматривать изолированное сообщество, подобное нашему, но в мире есть еще много городов, аккуратно примыкающих друг к другу. Мы оказываемся в той же ситуации, что и с дорогами, – где предел? У нас городское сообщество включает в себя и земледельцев, а они даже не проживают внутри городских стен.

Тогда границы! Вот в чем смысл границ. Взаимно определить пределы и нанести их на карту. Вам – дома в предгорьях; нам – все к западу от реки… Вот только эти границы не на пустом месте возникли! Это ответ воина – упор на защиту того, что уже есть, без вопроса, как оно появилось.

Город, по мнению там работающих, – это такое место, куда идут налоги и откуда берутся социальные блага. Промышленность и правительство. Централизованная экономика. Это, безусловно, самый практичный ответ. Но, как и границы, дома и дороги, он описывает только один момент времени. Завтра целые кварталы могут оказаться проданы, заброшены, поглощены.

Задаваясь вопросом «Что такое Радежда?», я не имею в виду, какое имущество последним поступило в собственность совета Пяти в этом конкретном году. Я спрашиваю: что нас объединяет? Что определяет нас? Какова наша цель?

Город постоянно меняется, это хроника расширений и сокращений, технологических достижений и общественного развития, и поэтому у меня нет выбора, кроме как сделать вывод, что город – это его история.

Так же как поколения семьи остаются связанными долгое время после смерти их предков, город объединяет чувство общности, культуры, признание того, что наше нынешнее существование является результатом десятков тысяч решений, принятых до нас. Для вновь прибывших это самоопределение – активный выбор присоединиться к родословной новой семьи.

Город – это место, которое знает о себе правду. Город – это история.

А история у Радежды странная.

Глава шестая

Разделяй и нападай! Вот наилучший способ. Серия небольших побед дает накопительный эффект и оставляет врага рассеянным и сбитым с толку. Лобовая атака – как бы она нам ни нравилась – не всегда оказывается ключом к успеху.
Крылатая Зорска. Боевые искусства

После того срыва Земолай мятежные детки приходили к карантинной клетке парами и приносили дары. Отхожее ведро (даже неинтересно, как они справлялись, пока она была не в себе), спальный коврик (бедренные суставы не возражали), каша умеренно более приличная (умеренно). Подношения оставляли желать лучшего, но все же это были своего рода репарации.

Вернулись к правилу Элени – поодиночке не ходить, – но это вполне отвечало целям Земолай. Она уже положила глаз на Гальяну, а как девица узнает, что пленница к ней благоволит, если ей не с чем сравнить внимание?

Земолай намеревалась скоро выбраться отсюда и рассчитывала заслужить возвращение в башню Кемьяна, сдав ячейку мятежников, разбомбившую склад. (Она не питала иллюзий – в лучшем случае ей позволят вернуться в роли наземной поддержки. Это было разумно. Достижимо. Ниточка надежды там, где раньше царила полная безнадега. Без этого никак.)

На следующий день к ней в камеру заявились Тимьян и Рустайя, первый – с блокнотиком, исписанным планами убеждения, а второй – заранее скрестив руки на груди в оборонительной позе.

Тимьян цеплялся за свой блокнотик, словно за якорь, и пытался убедить Земолай изменить ее касте избранных.

– Мы понимаем, что требуем от тебя многого. Ты работала на них долгие годы, – (всю взрослую жизнь), – поэтому не нужно отвечать сразу, – (перевод: «Времени в обрез, пожалуйста, ответь сейчас»). – Я всего лишь прошу тебя не торопиться с выводами и внимательно нас выслушать.

Он говорил искренне и понятия не имел, о чем просит.

Рустайя избрал тактику более агрессивную, но столь же неэффективную.

– Тебя вышвырнули за то, что ты оставила Хай Савро его идола, – насмехался он. – Что это за закон такой? Гражданин Радежды что, не может поклоняться одному из Пяти?

– А разве крылатые ошиблись? – с пренебрежительным спокойствием парировала Земолай. – Разве Хай Савро не участвовал в заговоре с целью проникновения в административную башню Кемьяна и повреждения оной?

Ладонь Тимьяна вспорхнула к Рустайе в умоляющем жесте, но Рустайя оттолкнул ее.

– Вы уничтожили его секту! – бросил он. – Вынудили их либо становиться работниками, либо умирать с голоду, а потом еще и наказать грозились, если они не проникнутся своей новой ролью! Я гарантирую тебе – я вам, черт подери, гарантирую, – чем больше вы будете пытаться нас прижать, тем больше нас разбередите!

– Перестань, – прошептал Тимьян.

– Савро восстал не потому, что был книжником! – заорал Рустайя. – Вы не оставили ему выбора, кроме как восстать, потому что он был книжником!

Дверь распахнулась. Тимьяна и Рустайю утащили. Уже двое за сегодня.

Затем явились Элени с Гальяной. Напряжение между ними можно было потрогать руками.

Элени изложила бо́льшую часть своих аргументов – ни на один из которых Земолай в ходе операции «Изолируй слабое звено» отвечать не собиралась и заострила свое внимание на Гальяне, искоса наблюдая за реакцией молодой женщины. Элени высказала мнение о контроле мехов над заводами – Гальяна сосредоточилась. Элени перевела тему на иммиграцию – Гальяна отвернулась, заскучав.

Иногда Гальяна пыталась подойти к теме сама, но с другой стороны, явно не связанной с тем, о чем говорила Элени.

– Кстати, как долго ты носила крылья? Ты участвовала в битве за башню Кемьяна?

Но Элени неизбежно пресекала ее поползновения одним взглядом и возвращала беседу к перечислению причин, почему секта мехов коррумпирована и, следовательно, Земолай должна ополчиться на свое божество, командиров и других крылатых. Хранить угрюмое молчание, выжидая подходящего момента, чтобы подбросить другой женщине наживку, не составляло труда.

А затем Гальяна сказала:

– Ты уже видела, чем оборачиваются веления меха-дэвы. Ты смилостивилась. И за твою милость тебя бросили умирать. Что это за система такая?

Это слишком походило на собственные полуночные мысли Земолай, и потому вздрогнула она вполне натурально. Пришлось напомнить себе о плане: поощрять, вовлекать, но ничего действительно ценного не выдавать.

– Суждение меха-дэвы абсолютно, – сказала она после минутного раздумья. – Она бескорыстна. Она защищает остальных Четверых. Каждое ее суждение направлено на достижение этой цели. Она не… она не какой-то там диктатор, загоняющий рабочих на фабрики ради собственной славы. Она не запрещает другие формы поклонения.

Вот оно – капля уязвимости, приглашение присмотреться внимательнее.

Но следующей наклонилась к решетке Элени, и глаза ее сияли.

– Так почему тогда? – подсказала она. – Почему меха-дэва позволяет вашей предводительнице издавать эти указы от своего имени? Ведь ты права, она не запрещает поклоняться техно-дэву или схола-дэву. Вместо этого она корректирует заявку на пайки, или перестраивает финансирование жилья, или меняет тарифы на товары предварительного выбора, и их базы сокращаются сами собой. Сначала она делает жизнь вне ее системы невозможной, а потом думает, что руки у нее чисты, когда граждане совершают добровольное обращение.

А это уже не о меха-дэве, а о ее наместнице на земле – Меха Водайе. О Меха Водайе, которая проводила в общении с дремлющим божеством так много времени, что становилась серебристой. О Меха Водайе, которая первой оказывалась в фокусе внимания, когда божество просыпалось настолько, чтобы пролить свет суждения.

Почему богиня позволяет творить все это ее именем, если не одобряет? Меха-дэва просыпалась не часто, но, когда это случалось, простирала над своим голосом ласковую длань. К какому еще выводу можно прийти? Похоже, она действительно верит, что они делают для города-государства все возможное.

Земолай всегда считала, что Радежда процветает благодаря равновесию Пяти. Граждане выбирали, которому из божеств служить, но все их действия способствовали общему благу. Цивилизация родилась из разделения труда, и в разделении труда граждане находили свои отдельные цели. Так говорили.

Но картина, нарисованная Элени, – цель, извращенная в пользу голой экономики, – выглядела не просто оскорблением, но богохульством.

А еще она очень напоминала Водайю.

Земолай позволила лицу застыть. Отвернулась всем телом, положив на сегодня конец любительским попыткам вербовки, но не раньше, чем увидела перемену в лице Гальяны: зарождающееся подозрение, задумчиво прикушенную нижнюю губу. И от этой крошечной победы Земолай ощутила мрачную радость.

«Да, девочка, имей в виду: пленница будет говорить только с тобой».

Так они по кругу и ходили: Тимьян, запинаясь, читал записанное в блокноте, Рустайя бесился, Гальяна задавала как бы отвлеченные вопросы – вовсе не такие хитрые, как ей представлялось, – а Элени играла роль контролера: пресекала разговоры, когда они касались слишком деликатных тем.

Каждый раз, когда Элени перебивала Гальяну, Земолай подмечала раздражение на лице девушки. Она понимала, как сильно той хочется выкрикнуть правильный ответ – и какая необходима сила воли, чтобы сдерживаться при разговоре на любимую тему. У Гальяны имелась навязчивая мысль, что пленница владеет информацией, имеющей отношение к делу. Земолай нужно было только отлепить от нее Элени, чтобы выяснить, о чем речь.

Так продолжалось несколько дней. Женщины приходили с едой и дозой подавителя для бывшей крылатой – теперь в форме таблеток, что было куда предпочтительнее очередного укола в шею. Земолай пыталась подсчитать, сколько времени прошло с момента ее падения. Неделя? Больше? Никто бы не сказал, сколько дней ее ломало, прежде чем наркотики подействовали, а окна, чтобы считать дни с тех пор, как она пришла в себя, не было. О тренировочном полигоне больше не упоминали, но вопрос сквозил в каждом разговоре, ожидая, когда его снова поднимут в открытую.

Хозяева принесли себе пару стульев (мол, мы на одном уровне). Но поставили так, чтобы сквозь решетку их было не достать (она попробовала).

Порой абсурдность ситуации поражала Земолай, и она почти смеялась. Но затем снова злилась – ей не полагалось находить в этом ничего смешного; сами виноваты, что подошли близко.

Они пробовали говорить спокойно.

– Посмотрите на законы за последний год, – увещевала Элени. – Иммигрантов заставляют делать религиозные заявления… Переписку отслеживают и в городе, и за его пределами…

Они пытались страстно взывать.

– Родители вписывают детей в секту задолго до того, как те смогут сами понять разницу! – восклицала Гальяна. – Богослужения проводятся под надзором! И строго по расписанию! Это не защита. Это контроль!

– Все указы спускаются с вершины башни Кемьяна, – заключала Элени, – и никакая рука суда из того портала не выходит. Почему меха-дэва позволяет творить подобное ее именем?

Земолай ответить не могла. И не хотела. Оправданий она привела бы сколько угодно. Необходимость держать в страхе соседние города-государства. Предыдущие случаи применения насилия со стороны людей, маскирующихся под членов других сект. Здешняя маленькая ячейка мятежников сама по себе служила прекрасным доказательством надвигающейся опасности! Но это объясняло лишь, зачем предводителям мехов еще больше власти. Какое дело самому-то божеству до нормирования рациона или иммиграционных документов?

Между посещениями Земолай мучилась от лютой скуки и безвыходного круговорота мыслей. Она терзала себя видениями возвращения в Кемьяну с юными бунтарями на буксире. Хватит ли этого? Примет ли такое покаяние меха-дэва? А Водайя? Долгими ночами ее терзали сомнения.

Но она видела, как растет нетерпение Гальяны каждый раз, когда говорит Элени, а Земолай замолкает. Она видела, как вращаются шестеренки в мозгу у девушки теперь, когда Гальяна пришла к тому, к чему подталкивала ее Земолай: «Возможно, пленница ослабит бдительность, если…»

И вот свершилось: Гальяна начала заглядывать к ней одна.

Гальянин первый безнадзорный визит имел место ночью – Земолай так решила потому, что уже получила вторую дозу лекарства, а в соседней комнате, когда девушка прокралась к ней в камеру, был потушен свет.

– Я подумала, тебя порадует еда повкуснее, – прошептала она, озорно заломив бровь, словно они подружки, которые делятся конфетами, а не заключенный и тюремщик.

Она притащила горячую тарелку вермишели со всяким мясом – блюдо, популярное у любителей ночного дожора, щедро сдобренное чесноком, дабы выровнять вкус разнородных остатков. Пахло восхитительно.

Земолай не пришлось имитировать оживление при виде гостинца.

Прежде чем просунуть тарелку в клетку, Гальяна, поставив ее на свободный стул, нарезала большие куски мяса поменьше, и тогда Земолай набросилась на, пожалуй, лучшее горячее блюдо за всю ее жизнь.

– Я не хотела, чтобы все обернулось вот так, – негромко произнесла Гальяна.

Земолай проглотила то, что было во рту.

– Ты не хотела сажать под замок бывшую крылатую и выпытывать у нее секреты?

– Ну не так же, – поморщилась Гальяна. – Если по-честному, ты как бы сама свалилась нам в руки.

Земолай фыркнула. Что тут скажешь? На их месте она бы тоже воспользовалась такой возможностью.

– Как тебе горячее? – спросила Гальяна.

– Горячее.

Девушка рассмеялась и тут же зажала себе рот ладонью, тревожно оглянувшись на дверь.

– Хорошо. Мне подумалось, что пюре из банки тебя уже утомило.

Земолай быстро расправилась со своей порцией, а дальше они некоторое время вели светскую беседу – обе стороны прощупывали почву, не торопясь открыться. Гальяна пыталась выманить пленницу из панциря небольшими личными подробностями (она сама предпочитает плотный завтрак; разве не странно, что за столько лет в башне их пути ни разу не пересеклись?), а Земолай по-прежнему отвечала туманно – ровно настолько, чтобы поддержать разговор, но ничего существенного, ничего полезного не выдать.

И все сработало как по писаному. Она видела, как лицо собеседницы заливалось волнением, как Гальяна все больше убеждалась, что вся эта бесполезная болтовня – ее победа, успешная разминка. Плотина треснула, и ее вот-вот прорвет.

– Тебя ведь учила Меха Водайя? – спросила Гальяна.

– Я устала, – сухо осадила ее Земолай. – Хотела бы лечь спать.

Надо же, какое разочарование! Как Гальяна себя ругала! Она же перешла черту, и теперь Земолай отстраняется, вот незадача. Остаток ночи девушка собиралась провести, размышляя над каждым сказанным и услышанным словом.

Странно было сидеть по эту сторону решетки – в старой одежде, на жалком тонком матрасике, с тарелкой готовой еды, но без столовых приборов – и при этом полностью контролировать ситуацию. (Честно говоря, было неловко повторять тактику, столь хорошо знакомую с обратной стороны. Уделить дурехе немного лишнего внимания – а потом отнять, заставив желать большего. Когда она успела стать такой сознательной? Было бы куда проще по-прежнему игнорировать ее, чем видеть, как невыносимо резко отражается собственная уязвимость на лице этой девушки.) Гальяна извинилась и выскользнула за дверь, а Земолай (солгавшая) еще несколько часов после ее ухода лежала без сна.

* * ** * *

Гальяна приходила еще трижды. Она всегда приносила еду и всегда выбалтывала больше, чем намеревалась. Земолай делала вид, что рада компании (Земолай делала вид перед самой собой, что только притворяется, что рада компании).

– У тебя кто-нибудь был? – спросила Гальяна, многозначительно дернув подбородком. – В смысле, кто… остался там?

– Нет.

Гальяна закусила губу, но в неустанном стремлении выудить информацию тут же поделилась собственной:

– А у меня Тимьян и Рустайя.

– Как мило, – выгнула бровь Земолай.

Девушка покраснела.

– Это важно, – сказала она. – Все вы, мехи, вы… вам мало чего-то или кого-то одного. Но мы семья. Мы сражаемся за наших друзей и любимых. А подобные тебе сражаются за себя, за власть. Разве вы не видите, чего лишены?

Земолай не сомневалась, что главари восстания только рады втянуть в него целые семьи разом! Они же не способны предать друг друга. Но тут представилась возможность выведать что-то новое.

– Ты разговариваешь как селянка, – бросила Земолай и с удовольствием смотрела, как заливается краской лицо собеседницы.

– Ты… ты не должна унижать селян, – запинаясь, произнесла Гальяна. – Без земледельцев город бы голодал. Ни сражений, ни строительства, ни работы. Деревня – настоящая основа свободы. Мы… они…

Она замялась и умолкла. Нервно потерла тонкие шрамы на тыльной стороне ладоней. Потянулась к вечернему подношению (плотный ореховый хлеб, очень вкусный), отрезала еще ломтик и отложила нож, стукнув чуть слишком громко.

Хлеб Земолай приняла, но отвлекаться не стала.

– Я знаю, что ты не из Хай, – заявила она.

Руки, глаза. Как они ухитрялись скрываться так долго?

Гальяна открыла рот. Закрыла.

– Я родилась в деревне, – наконец призналась она. – Когда уходила, у меня было пять родителей и восемь общих братьев и сестер.

Среди адептов агро-дэва это было обычным делом. Земолай их почти понимала: ресурсы сосредоточивались в меньшем количестве домохозяйств, и несколько взрослых делили между собой и рабочую нагрузку, и семейные обязанности. Насчет любви, видимо, тоже можно было что-то сказать, но она никогда не считала этот вопрос стоящим внимания.

В следующей реплике Гальяне хватило такта изобразить огорчение.

– Я любила их, но мне хотелось для них лучшей жизни, и я решила, что принесу больше пользы, если у меня получится внести в их труд технологические усовершенствования. Поэтому я записалась в техническую школу.

– Полагаю, они были в восторге, – пробормотала Земолай.

– Я встретила Элени, когда волонтерила на раздаче благотворительных обедов. Инженерное дело оказалось не тем, чего я ожидала, и мне было горько. Я хотела заниматься чем-то более осмысленным, чем расчеты баллистики, но не видела выхода, чтобы не бросать работу совсем. И у меня так хорошо получалось, что я не могла остановиться. Элени убедила меня применить образование с большей пользой. Так что теперь я земледелец, ставший техником, скрывающийся под именем рабочего.

В пору юности Земолай таких, как Гальяна, называли «попрыгунчиками». Вечно в поиске, никогда не остепеняются. Она гадала, помнят ли это слово теперь, когда регистрация стала такой строгой.

– Ты меня понимаешь, – не унималась Гальяна. – Изображаешь скепсис, но сама-то знаешь, каково это – отказаться от всего прежнего ради служения иному божеству. Книжники не пересекаются с адептами меха-дэвы, как у них иногда бывает с адептами техно-дэва. Должно быть, тебе нестерпимо хотелось уйти.

В памяти Земолай против ее воли проступило лицо отца. Его гнев, и сильнее гнева – разочарование. Дочь отвергла его веру, и это его ранило. Ведь она отвергла все, что было важно для него и для ее матери.

Земолай на миг зависла, охваченная сомнениями. Она взглянула на молодую женщину – и увидела живую Гальяну, а не фигуру на доске; узнала родственную душу. Ту, что оставила родных из любви к ним, из желания вернуться с победой и охапкой даров – ту, что не достигла заданной цели и отчаянно нуждалась в новой.

– Думаешь, они бы приняли тебя обратно? – негромко спросила Гальяна.

Она говорила о книжниках. О ее семье. О Милар.

И, застигнутая врасплох, Земолай невольно сболтнула лишнего:

– Нет. Я совершила нечто непростительное.

– И что же?

Мир сжался до них двоих, стоящих на коленях лицом к лицу, словно они делили молитвенный уголок в переполненном храме. Здесь не было ни жертвенников, ни икон на стенах, ни скамеек, чтобы опереться, – лишь помятая тарелка с остывшей едой, безмолвное отсутствие святости и холодная земля.

У Земолай закружилась голова, в ушах загудело от прилива крови, и на миг она снова вернулась туда, чувствуя, как горят щеки, и понимая, что есть вещи, которые исправить невозможно.

Она помотала головой, в который раз прогоняя воспоминания. Она не хотела говорить об этом – даже думать об этом не хотела, – но ее нерешительность уже приоткрыла брешь в обороне.

– Наше дело простое, – тут же сунула ногу в образовавшуюся щель Гальяна. – Все мы хотим иметь право следовать заветам своего божества, независимо от того, служим в одиночку или вместе с родными. Другие не понимают, что привело тебя к меха-дэве, но я-то понимаю. Когда ты наделен даром… – она повертела руками, демонстрируя выцветшие шрамы от давних технических усовершенствований, – отказываться от него – куда большее святотатство.

Угощение камнем оттягивало желудок. Земолай отчаянно хотелось, чтобы Гальяна поняла.

– Первейший завет меха-дэвы – защищать, – отрезала она. – Что бы ты о ней ни думала.

– Да. – Девушка подалась вперед. – А главный завет техно-дэва – творить. А схола-дэва – изучать прошлое. Вам просто надо отойти в сторону и дать нам сделать дело.

Земолай прикрыла глаза, представляя будущее, в котором подобное стало бы возможно.

– Красивая фантазия, – заключила она с изрядной горечью. – Но все это не важно. Схола-дэв молчит долгие годы. Если в той башне и остались до сих пор его забаррикадированные адепты, то очень мало. Секта книжников почти умерла, и если их божеству и есть что сказать по этому поводу, он держит это при себе.

Земолай припомнила, как закончились открытые службы схола-дэву. В памяти всплыло лицо Схола Петке прямо перед тем, как ему на голову надели мешок. Крылатые искоренили ересь, и с тех пор книжников едва хватало, чтобы ухаживать за святилищем на крыше.

Гальяна вскочила, едва не опрокинув стул. В глазах у нее вспыхнул новый свет, нечто среднее между страхом и решимостью. Земолай потребовалось мгновение, чтобы понять, что в руке у девушки зажат ключ.

– Хочу показать тебе кое-что, – сказала Гальяна. – И думаю, ты готова это увидеть. Могу я тебе доверять?

Ключ сверкнул серебром – так близко, словно дразня.

Сработало. Пусть Земолай потеряла нить собственного плана, позволила себе отвлечься на сожаления о прошлом, все равно сработало. Реальность с грохотом встала на место, и Земолай ею чуть не подавилась. Ее разбирала злость на эту юную идеалистку – за ее наивность, ее оптимизм, ее веру в способность все изменить. Только посмотрите на нее – думает, что победила. Будто стоит побеседовать пару раз по душам через решетку и вся жизнь Земолай изменится. Предлагает этот ключ, словно безделушку и они сейчас выйдут отсюда подругами.

– Мне ведь больше некуда идти, – откашлявшись, произнесла Земолай.

Ключ повернулся в замке. Запоздало насторожившись, Гальяна отступила на шаг, но движения Земолай оставались замедленны. После недели (или дольше) взаперти, она только так и могла двигаться – неторопливо и размеренно.

Гальяна нервно рассмеялась:

– Ну, думаю, пора напомнить тебе о таблетках. Кроме того, у меня при себе болт-ган.

– Разумеется, – отозвалась Земолай.

Гальяна попятилась к выходу из комнаты мимо стульев для посетителей и недоеденной булки с орехами – и столового ножа, который она столь заботливо приносила каждый день, чтобы нарезать еду для Земолай.

Пленница притормозила, дожидаясь, пока Гальяна минует дверной косяк и отойдет еще на три шага, и накрыла нож ладонью.

В первые дни войны Земолай получила задание выкурить повстанцев из подземных укрытий. В какой-то момент она обнаружила сложную сеть туннелей между подвалами, словно миниатюрный город под городом. Некоторые были соединены изначально, а другие, укрепленные лишь скрипучими деревянными подпорками да молитвой, явно прорыли наспех. Она называла их кроличьими норами. (А она тогда кто, лиса? Змея?)

Что смогли, засыпали, остальное взорвали. Гадкая работенка.

Теперь, когда Гальяна вела ее бесконечными переходами, то поднимаясь по лестнице, то спускаясь, Земолай снова вспомнила те лабиринты. Здешняя сеть туннелей выглядела куда надежней, хвала Пятерым, с более прочными крепями и аварийными фонарями через равные промежутки, но вряд ли она нашла бы выход самостоятельно.

Гальяна шла быстро, на безопасном расстоянии и держала руку на отлете, но Земолай это не заботило. За те полсекунды, что потребуются бывшей крылатой на перехват, девица просто не успеет вытащить оружие.

Но Земолай грызли сомнения.

Это все туннели (туннели ни при чем). Какой смысл заранее брать заложника, если она заблудится в подземелье (в свое время Земолай и хуже приходилось).

– Куда ты меня ведешь?

– Мы, возможно, уже опоздали, – последовал извиняющийся ответ.

Спокойнее не стало.

Дежурное освещение мигнуло – краткий сбой в подаче электричества, – и Гальяна замедлила шаг. Они достигли конца коридора, где утоптанная земля сменилась плиткой, и осталась всего одна дверь. Девушка быстро набрала код на вмонтированной в стену незаметной клавиатуре, загородив ее от Земолай всем телом. Они шагнули внутрь, в темное, пугающе тесное пространство, освещенное лишь тусклой лампочкой над притолокой.

Засов с решительным стуком защелкнулся обратно. И никого вокруг. Позади запертая дверь. Пространство впереди отгорожено толстыми красными портьерами.

Гальяна предостерегающе вскинула ладонь, едва различимую во мраке.

Земолай стояла на волосок позади нее. Закатанный под пояс штанов столовый нож прижимался к изгибу живота. Ладонь подрагивала, помня ощущение сжатой рукояти.

Гальяна заглянула за портьеры, обнажив изящный изгиб шеи.

«Вот сейчас», – подумала Земолай.

Сейчас, пока девица отвлеклась. Сейчас, пока они не шагнули в неизвестность, пока Гальяна не обернулась, пока Земолай не сорвалась.

«Сейчас».

– Успели! – с улыбкой обернулась Гальяна, не замечая пота, стекающего у пленницы по спине и разъедающего воспаленную плоть вокруг изуродованных портов. – Побудь тут, ладно? Не хочу никого… расстраивать.

Без дальнейших объяснений она нырнула за портьеру, лишив Земолай отличного шанса.

Тяжело дыша, бывшая крылатая зажмурилась, грудь словно тисками сдавило. Вся группа вот-вот вернется (в расцвете сил она бы легко справилась с ними, но не сейчас, не в нынешнем состоянии), а она загнала себя в угол, буквально.

Но…

Имелся еще один вариант.

Вариант был так себе – куда лучше самой триумфально вернуться со сведениями о производстве альтернативы мехалину и приволочь преступников лично, – но он существовал, и следовало привести его в исполнение, прежде чем расшатанные нервы подведут ее в очередной раз.

Земолай вытащила нож из-за пояса. Облизнула лезвие, затем тщательно вытерла с обеих сторон о более-менее чистый участок темных штанов. Темная ткань – это хорошо. На темном будет не так заметно. Помяла большим пальцем верхнюю часть правого бедра, ища, нащупывая…

Нож вонзился в плоть.

Не закричать стоило изрядных усилий (потому что, черт возьми, без лекарств оказалось намного больнее), но Земолай подцепила тонкий слой мышечного трансплантата, даже не ругнувшись. Пот выступил на лбу блестящей пленкой… поле зрения на полсекунды потемнело по краям… а затем она извлекла нечто гладкое, теплое и мокрое от крови.

Резонансный чип – последнее звено связи с высшим командованием мехов. Он синхронизирован с парным устройством в башне Кемьяна. Когда маячок остынет, в башне раздастся сигнал тревоги – «крылатый пал», – и наземная команда отправится за ее телом. Вот тогда-то они и обнаружат, что она находится далеко от больницы для рабочих, и отследят сигнал досюда.

Готово. Если она выстоит против юных повстанцев, можно будет держаться исходного плана и взять их самой. Но вдруг силы или нервы снова подведут? Что ж, если вооруженная пятерка уже в пути, ни то ни другое ей не понадобится.

Земолай отодрала один из карманов и засунула лоскут в разрез на штанах. Решение более чем временное, но ей требовалось лишь замедлить кровотечение. Затем она шагнула за занавески, крепко сжимая чип в кулаке, чтобы оставался теплым, пока не оценит ситуацию.

От увиденного она замерла.

Широкое, круглое помещение с низким потолком, лишь по краям освещенное оранжевыми фонарями. Плиточный пол. Там и сям в тусклом свете поблескивают металлические опоры. Между ними клубится небольшая толпа, в общей сложности пять-шесть десятков человек. Синекожие и длинноногие, богатые бездельники и явные маргиналы, и полным-полно мятежного молодняка, причем все щеголяют постоянными модификатами.

Вперед выдвинулась некая фигура. Сутулый и лысоватый старик. Одной рукой он прижимал к себе зеркало, а другой – пухлую сумку. Он поставил свою ношу на пол и двигался при этом спокойно, деловито, напоминая не столько преступного гения, сколько пожилого лавочника, расставляющего свои товары.

Вот он поднял голову, глаза его вспыхнули лунным серебром, и иллюзия кроткого дедушки рассеялась. Это был истинный адепт схола-дэва.

Теперь Земолай точно знала, где очутилась – в молитвенном зале глубоко под храмовой башней Желан, в самом сердце Милара.

А стоял перед ней Схола Петке, вернувшийся из мертвых.

Глава седьмая

Наш священный долг – создавать порядок из хаоса; обеспечивать ясность и изгонять сомнения. Нигде этот завет не отражается так идеально, как в субординации.
Как меха-дэва говорит Голосу, так Голос говорит командирам, так командиры говорят воинам и так воины становятся клинком в руке.
Книга меха-дэвы

Вот что преисполненная восторга победительницы тринадцатилетняя Зеня писала домой в свой первый вечер в Паве:

«Это потрясающее место! Весь комплекс выстроен в форме огромной шестеренки… стена высотой пятнадцать футов, по периметру расставлены квадратные домики. Вот в одном из таких зубцов я и живу.

Все здесь делается пятерками: четыре конечности и голова. Я живу с Ромилом, Лийо и Долин, а командир у нас крылатая Водайя. Я волновалась, но они мне обрадовались.

И башня Кемьяна ПРЯМО ТУТ… Как думаешь, меня уже пустят? Не слишком нахально будет попроситься? Или стоит подождать? Или все-таки спросить?

Это все взаправду!!»

На что Никлаус ответил:

«Радует, что ты еще в состоянии писать, но пунктуация уже пострадала».

А затем в присущей ему манере пустился в витиеватое описание своего следующего исследовательского проекта для Схола Петке.

Попав на великолепно оборудованный тренировочный полигон, Зеня обрела сосредоточенность, какой никогда прежде не испытывала: волнующую четкость цели. Радежда сама по себе представляла мир в миниатюре, но Пава оказался еще меньшим мирком, угнездившимся в самом сердце Радежды. Это был единственный округ, полностью отгороженный от остальных; изолированное сообщество, притулившееся у Келиорских гор, всеми глазами и сердцами нацеленное на границу.

Когда Зеня шагнула в ворота Павы, все прежнее перестало иметь для нее значение.

А вот о чем Зеня не написала домой в свой первый вечер в Паве: в то утро она десять минут простояла у своего нового жилища, оцепенев от страха. Другие ученики в отряде Водайи вместе жили, вместе работали, вместе тренировались, набивали шишки и сражались уже больше года. Впишется она или ее выгонят?

Через несколько секунд после ее стука дверь распахнулась, явив три нетерпеливые физиономии.

– Так ты та самая из Милара! – воскликнул обладатель первой.

Новенькую со смехом втянули внутрь, бесцеремонно выхватив у нее сумку, чтобы порыться в ее содержимом и похвалить или обфыркать каждую из обнаруженных книг. Представлялись ребята наспех, и Зеня попросила их повторить имена (Ромил, Лийо, Долин; Ромил, Лийо, Долин).

Все они были как на подбор: долговязые и спортивные, глаза горят, волосы стянуты на затылке. Они бурно жестикулировали и не имели понятия о личном пространстве. Держались спокойно и уверенно, но без высокомерия.

В них было все, чем хотела обладать Зеня.

Она задала единственный важный вопрос:

– Каково это – работать с крылатой Водайей?

– Она – одна из величайших воинов нашей эпохи! – восторженно ответила Долин.

И все ее поддержали. Крылатая Водайя целеустремленна, решительна, сурова. Ее ученики неизменно выпускаются досрочно. Вдумчива, всегда готова поддержать, блистательна в вопросах тактики, преданна, всеми уважаема; не раз отличилась и в бою, и в управлении делами. Зене очень повезло быть принятой под ее крыло. Она даже не представляет, насколько ей повезло!

Ничто не прерывало потока славословий, пока Зеня не ляпнула:

– Вас так и было четверо в отряде?

Этакий неуклюжий способ спросить: «На чье место я пришла? Его ранили? Отчислили? Какую роль мне предстоит на себя взять?»

Три радостные физиономии тут же помрачнели.

– Все равно узнаешь, – тяжело вздохнул Пава Лийо. – Нашим четвертым был Пава Генколай. Вообще не годился. Темп не держал совсем. Три месяца назад он слинял, ночью, даже нам не сказал – струсил и занял пустую комнату в отряде крылатого Раксы. Ай, что на него время тратить?..

– Вот и не трать. – Долин поднялась, неодобрительно скривившись. – Идем.

Зеня поспешила за ними, ругая себя последними словами за испорченное общее настроение. Но когда они добрались до тренировочной зоны, всякая неловкость испарилась.

Полигон раскинулся на головокружительные двести футов в диаметре, и повсюду виднелись группки соревнующихся. Лучники и пращники, бегуны и минеры, метатели ножей и боксеры. Стройные юноши в громадных обвесках мчались по лестницам, тогда как другие пытались с помощью сетеметов изловить незадачливых курсантов, изображавших захватчиков.

Зеня жадно впитывала детали: разноцветные значки, нарисованные мелом на кирпичной стене, выпуклые линии разметки на песчаном грунте, лица людей, строившихся в шеренги по рангам и отрядам (ее наставники, ее соперники, ее сверстники!).

Долин взяла на себя роль гида, шепотом называя имена и пересказывая сплетни. На другом конце полигона стоял отряд Раксы, и среди них – предатель Генколай, чья левая рука представляла собой голую металлическую конструкцию. Был там и сам крылатый Ракса, хмурый воин, коренастый и мускулистый, тогда как большинство крылатых отличались худощавым телосложением, – не человек, скала. Роскошные бронзовые крылья выгибались у него над головой, сверкая, как солнечный луч на росе.

– Он рано выпустился, в семнадцать лет, – шепотом поведала Долин. – Я слышала, что он менял наставников по ходу обучения, лишь бы побыстрей окончить курс.

Крылатый Ракса пять лет патрулировал восточную границу, где как-то раз в одиночку в течение трех дней удерживал перевал Генте против отряда непрошеных гостей из соседнего Равастана. Сейчас, всего-то в тридцать три года, он, по слухам, метил в командиры квадранта, и никто из крылатых не хотел становиться у него на пути.

– Кроме Водайи, – с удовольствием продолжила Долин.

Водайя единственная из ныне живущих воинов, оказавшись в том же классе, что и Ракса, продвигалась быстрее, будучи при этом почти на год его моложе. Об их тренировочных схватках ходили легенды, а соперничество никогда не прекращалось. Но именно Водайя была любимицей Голоса, Водайю вызывали во внутренний круг всякий раз, когда предводитель секты обращался за советом к меха-дэве.

Зеня уставилась на Генколая, гадая, что побудило его покинуть столь выдающийся отряд – и, что еще непонятнее, выбрать взамен своей наставницы ее самого ярого соперника.

– Вон она! – указал на небо Лийо.

Крылатая Водайя стремительно приближалась, ее серебряные крылья ловили и отражали свет, как праздничное украшение. Она облетела двор по кругу и приземлилась, пропахав сандалиями две борозды в тщательно вылепленных на песке кольцах. Она глянула прямо на Зеню, и та просияла.

– Доброе утро, Пава, – обратилась к ним крылатая Водайя. – Надеюсь, вы уже перезнакомились. Рассчитываю, что в ближайшие несколько дней вы поможете Земолай освоиться с нашим распорядком, а дальше уже ее задача не отставать. Обучение продолжится в нынешнем темпе, а с ней я буду заниматься отдельно: организую дополнительные тренировки в свободное время, чтобы восполнить пробелы. Земолай талантлива и от природы бесстрашна. Она быстро вас догонит.

Зеня раздулась от гордости… но ведь к похвале прилагалась немалая нагрузка? Несколько дней, чтобы войти в ритм. Неопределенный, но короткий срок на освоение тактики.

Она справится. Если надо, будет вкалывать круглосуточно, но справится.

Водайя привела их к утренней молитве. «Словом и делом – стань защитником. Суди нечестивых, вознаграждай кающихся, блюди законы города и государства, будь покровом, под которым они процветают».

Будь покровом.

Ученики пустились бегом, и сердце Зени воспарило. Годами она бегала в одиночку в сумерках перед школой, и ни одна душа в мире ее не подгоняла. Гражданские спортзалы были заточены лишь на поддержание здоровья. В здоровом теле здоровый дух.

Но теперь она бежала в стае. А это уже – самосовершенствование. Приложение тела к определенной цели. Не поддержание формы, а развитие способностей. В секте мехов Зене никогда не придется преуменьшать свои способности.

Вот как объяснить хоть что-то из этого брату? Как сказать человеку, которого сама же бросила: «Я была одна»?

Но ведь была же. А теперь не одна.

Вот какова была жизнь в Паве в те ранние дни, до того как мир изменился.

Каждое утро Зеня просыпалась на рассвете, толкалась в очереди в умывальню, а затем спешила во двор. Сначала молитва, потом зарядка, потом кухонное окно, где молчаливый повар с розовыми волосами выдавал им завтрак, который они заглатывали по пути на уроки.

Дальше под руководством Водайи они занимались теорией – заучивали наизусть писания святых, хором повторяли правила гигиены и ношения одежды, составляли планы военных кампаний, – но с подлинным нетерпением ждали послеобеденного времени, потому что именно оно было отведено для боевой подготовки.

Они осваивали все: пращи, луки, метательные ножи, сетеметы, дротики. Но берегли задор для настоящего боя: один на один, лицом к лицу. Клинки. Кулаки. Схватка! Соратники по очереди бились с новенькой, стремясь ее нокаутировать, и в течение следующих нескольких недель Зеня проводила больше времени на земле, чем на ногах.

Каждый синяк служил предметом гордости.

Случались и сюрпризы, самым большим из которых оказались проходившие раз в две недели занятия по механике с самым настоящим техником из округа Фэйан.

– Фэйан Санадор уже двадцать два года занимается экипировкой наших бойцов, – объяснила Водайя. – В ходе занятий вы должны научиться сами обслуживать свое снаряжение, ремонтировать крылья, устранять неполадки в полевых условиях. Он научит вас всему, что вам нужно знать. Есть вопросы?

Вопросов была тысяча! И Санадор, человек, посвятивший жизнь изготовлению крыльев и оружия, с радостью на них отвечал. Воплощение главного техника – от бронзовых значков в виде циркулей на отворотах куртки и набитого под завязку пояса с инструментами до белоснежных волос, которые не брала никакая химия.

– Милар! – удивленно воскликнул он, когда Зеня представилась. – Вот уж не думал, что доживу до этого дня. Ну, за тебя-то на экзамене мне беспокоиться не придется.

От комплимента она зарделась, а затем покраснела еще сильнее под недружелюбными или откровенно презрительными взглядами других учеников класса. Зеня быстро усвоила: в плане технологий, которые держали их в воздухе, секта мехов полагалась на техников, но без удовольствия.

(Однако Фэйан Санадор не ошибся: на экзамене ему за нее беспокоиться не пришлось.)

Зеня и рада была бы по вечерам проводить больше времени с отрядом, но, когда у всех остальных учебный день заканчивался, она оставалась с Водайей наверстывать упущенное. Потеря не беспокоила ее, ведь ей нужно было столькому научиться.

Она была стаканом, а Водайя – кувшином.

– Книжных знаний недостаточно, – не раз провозглашала наставница. – Потеть в спортзале недостаточно. В настоящем бою нет места колебаниям. Так нельзя стряхнуть нападающего, обдумать все и попробовать снова. Не станешь оружием – станешь мишенью.

Во время первых уроков Водайя снимала крылья. Зрелище получалось шокирующим. Прямо-таки интимным. Но все занятия Водайя вела бодро, деловито и эффективно. Она подробно показывала каждую последовательность маневров, а Зеня повторяла за ней снова и снова, пока не получалось как надо. Каждый вечер она приползала в расположение отряда, съедала оставленный товарищами холодный ужин и проваливалась в сон без сновидений. Наверстывала ли она упущенное? Поди пойми. Работа казалась бесконечной, а сколько еще впереди, Водайя не говорила.

Так, в непрерывном круговороте испытаний, овладения навыками и новых испытаний, прошло несколько месяцев. Зеня чувствовала, а потом и видела, как меняется ее тело.

Она похудела, но мышцы обрели упругость, а тело – гибкость и отзывчивость. Постепенно она стала выигрывать схватки с товарищами по команде. Поначалу с трудом, скорее за счет эффекта неожиданности, нежели благодаря мастерству, но с достаточной силой, чтобы заставить их напрягаться, стараться больше, драться по-настоящему.

В иные дни Водайя не скупилась на похвалу:

– Ты прирожденный воин, Земолай! Не позволяй никому убедить тебя в обратном.

Бывало, Зеня все делала не так.

– Ты отнимаешь у меня время! – рявкала Водайя. – Вязнешь в расчетах. Ты воин или исследователь? Давай сначала!

В такие дни Зеня тряслась от ужаса, уверенная, что к утру ее отчислят. Ни есть, ни спать она не могла. С рассветом проступок неизбежно оказывался забыт, но Зеня удваивала усилия в тщетной надежде избежать очередной выволочки.

Настроение у нее скакало от восторга (когда Водайя бывала довольна ею) до опустошенности (когда та выказывала разочарование). Ее хрипловатый голос Зеня слышала днем и ночью. Эта женщина держала в руках ее будущее, и девочка понятия не имела, на каком она свете.

(«Тебя послушать, ведет она себя по-мудацки», – писал Никлаус: в двенадцать лет он стремительно расширял свой словарный запас.

«Она хочет, чтобы мы стали лучшими, – отвечала Зеня. – Хочет, чтобы мы вкалывали наравне с нею. Я сама виновата, что всегда слишком много думаю…»

«Все равно по-мудацки», – резюмировал Никлаус.

И она перестала рассказывать ему о неудачных днях.)

После особенно ужасной тренировки Зеня плакала, пока не уснула, вымотанная до изнеможения и полного безразличия. На следующий день никто из товарищей ни слова не сказал, но Водайя вела себя ровнее, а Зене велела лишь повторить систему упражнений, освоенную ученицей еще пару недель назад.

– У всех воинов-победителей общие принципы: вера и преданность. – Водайя стояла так близко, что Зеня чувствовала ее дыхание. – Вера в свое божество. Преданность своему командиру. Вера в моральный авторитет. Преданность дисциплине.

Она придвинулась ближе. Подтолкнула Зене локоть чуть влево и приподняла ей подбородок на волосок выше.

– Я вижу тебя, Земолай, – тихо сказала она. – Вижу, как ты выкладываешься изо дня в день, – не думай, будто я не замечаю. На плацу я говорю то, что должна, но, пожалуйста, никогда не путай мои слова с моими чувствами. Ты молодец.

Зеня успокоилась и на следующий день показала себя безупречно.

(Кое-что из того, что она не могла впоследствии объяснить: как Водайя ухитрялась считывать малейшие колебания настроения и решать все проблемы. В обратную сторону это не работало – настроение у Водайи менялось стремительно, и пытаться предугадать перемены было неблагодарным занятием. Но эта женщина обладала талантом чувствовать потребности своих учеников. Она их просто видела.

Потом Зеня смаковала такие моменты. Когда ночь бывала омрачена бессонницей, она повторяла вопросы-ответы, словно молитву: «Почему она так сказала? Потому что мне нужно было это услышать. Почему она орала? Потому что я делала неправильно».

Водайя не была ей матерью, но постепенно становилась очень близка к этой роли.)

– Все способы ведения войны сводятся к обману, – сказала Водайя однажды вечером, пока Зеня пыхтела в позе эмбриона, плотно опутанная удачно брошенной сетью. – Заманивай врага. Усыпляй его ложной безопасностью. Понимай врага и тем самым понимай, как его уничтожить. Наноси удар, когда он преисполнен уверенности в себе. Возникай там, где он тебя не ожидает. – Она присела на корточки, вытянув шею, чтобы встретиться с Зеней взглядом. – И уворачивайся от сетемета.

После этого они сидели рядом, Водайя втирала мазь в ссадину у Зени на спине, а та наблюдала, как заходит солнце.

– На, – сказала Водайя, протягивая ей флакон с таблетками. – Это усилители, я их часто принимаю в патруле, когда не тренирую пятерки. Тебе нужно сосредоточиться.

– Но я и так сосредоточенна, – в кои-то веки возразила Зеня: видимо, сказалась запредельная усталость.

Наставница сильно ткнула пальцем в исцарапанную спину ученицы, и та поморщилась.

– Я могла бы сломать тебе хребет, если б захотела. Принимай их по мере необходимости. Или не принимай. Но усталость – не оправдание.

Зеня сунула пузырек в карман.

Вот еще одно неотправленное Зенино письмо, эпизод был слишком мимолетный – «слишком мутный», – чтобы выразить словами.

Однажды после обеда она задержалась в расположении – голова шла кругом от расчетов летных параметров – и, выходя, настолько задумалась, что едва не сшибла болтавшегося в коридоре юношу.

Это был предатель Пава Генколай.

– Извините, – буркнула она и попыталась его обогнуть.

– Постой. – Он заступил ей путь. – Знаю, она загружает вас под завязку. Я быстро.

Зене бы сразу уйти, но она заколебалась. Вблизи он выглядел скорее грустным, чем коварным, мальчик с темными усталыми глазами и сильно нахмуренными бровями.

– Ты у нее в любимчиках, – заговорил он тихо и быстро, – но это ненадолго. Она будет выжимать из тебя все соки, пока не сломаешься, а потом использует это как урок для других. Спроси у них, что случилось со мной.

– Уже спросила, – ощетинилась Зеня. – Ты их бросил.

Генколай поднял левую руку, ту, что была сделана из металла.

– Вот почему я ушел. Разочаруешь ее – а ты разочаруешь, – и она не станет тебя ловить, когда начнешь падать.

Зеня уставилась на него, внезапно задохнувшись.

– Она готовит нас к настоящему бою, – выдавила она куда менее уверенно, чем хотела. – Настоящий бой опасен.

– Понимаю. – Генколай опустил руку. – Поверь, уж я-то понимаю.

Тут его внимание привлекло нечто у нее за плечом, и его лицо вытянулось.

– Просто… постарайся не терять объективности, – настойчиво прошептал он. – Не позволяй ей заслонить тебе весь мир.

И он поспешил прочь, не поднимая глаз. Зеня обернулась, уже зная, кого увидит, и от этого сжалось горло.

Разумеется, в их сторону размашистым шагом направлялась крылатая Водайя. Подозрительно нахмурившись, она проводила Генколая взглядом, а затем, не меняя выражения лица, повернулась к Зене. (Еще одно свойство наставницы, которое у Зени никак не получалось описать: как можно было жаждать ее внимания, а добившись его, прийти в ужас.)

Секунду-другую Водайя пристально разглядывала Зеню, а затем почти небрежно обронила:

– Он плохо учился. В бою я ему спину бы не доверила.

У Зени на языке вертелся миллион вопросов, но она свела их к одному:

– Что у него с рукой?

Водайя уже смотрела мимо нее, погруженная в собственные мысли.

– Дурацкая случайность во время боевой тренировки. Насколько я знаю Генколая, он все еще винит в этом других. Вот уж действительно позор. А теперь идем со мной. Во дворе созывают собрание.

Зеня поняла, что тема закрыта. Она последовала за Водайей на тренировочную площадку, и зрелище немедленно вытеснило из головы всякую мысль о Генколае и его возможной некомпетентности.

Весь курс был в сборе, пять отрядов выстроились «елочкой». Их крылатые наставники гордо встали сбоку, представляя своих подопечных застывшей на песке высокой фигуре.

Это был Меха Петрогон. Голос меха-дэвы. Глава секты. Человек, который регулярно пролетал через портал меха-дэвы, садился у ее ног и впитывал ее мудрость. Меха Петрогон!

Он оказался моложе, чем Зеня думала, максимум сорока с небольшим, но все эти годы до единого прошли в испытаниях. Волосы у Меха Петрогона полностью поседели, изысканно дополняя крылья и доспехи оттенка пасмурного неба с проблесками синевы. Обе щеки покрывали глубокие шрамы, и Зеня затруднялась сказать, которая из рук у него настоящая.

Но еще сильнее внешности поражала его манера держаться. Спокойствие окутывало Меха Петрогона, словно живое существо, доспехом более непроницаемым, чем самый твердый металл.

Зеня проскользнула в строй рядом с товарищами по команде (три раздраженных взгляда в ее сторону – ей-то откуда знать было!), но Водайя, не сбавляя шага, миновала остальных курсантов, затем – своих крылатых коллег по бокам и встала рядом с Меха Петрогоном.

Кожа его слабо светилась, и когда он улыбнулся Водайе, часть этого свечения, казалось, перешла на нее. Она была его любимицей, его доверенным лицом, выше ее стояли только командиры квадрантов – и то ненадолго. (Не крылатый ли Ракса сердито зыркает по сторонам? Как не к месту.)

– Пава! – воззвала Водайя. – Сегодня мы собрались, чтобы услышать слово Голоса. Слушайте внимательно: он будет говорить о вашем пути в небо.

– Спасибо, – негромко сказал Меха Петрогон, глядя на нее с ласковым одобрением.

От этого взгляда у Зени потеплело на душе (ее учит крылатая, которая заслужила такой взгляд!), а затем Меха Петрогон замер, в молчании своем более властный, нежели любой другой крылатый, даже заори они в полный голос.

И заговорил:

– Пустившись на поиски нового дома, боги обошли всю землю и всюду спорили. Агро-дэву требовалась плодородная почва для посевов. Техно-дэву – металлы и стекло. Схола-дэву – лен и дерево. Меха-дэву не устраивали неогороженные пространства, а дея-дэв приходил в отчаяние, потому что дом, который удовлетворял бы потребности одного, не обидев остальных, никак не находился. И вот пересекли они Келиорские горы и обнаружили тихую долину, населенную трудолюбивым народом. В этой долине имелись обширные поля, пригодные для выращивания хлопка и зерновых. Холмы, поросшие густыми дубравами, таили нетронутые залежи металлов. Природные водоемы, умеренный климат и, что лучше всего, горы со всех сторон, суровые и крутые, полные смертоносных тварей, а несколько торговых проходов – узкие и легко охраняемые. – Меха Петрогон возвысил голос. – Боги одарили наших предков божественными технологиями. Они даровали нам средства построить этот город, наполнить его, накормить и защитить его. Они дали нам способы улучшить наши тела, дабы мы могли поклоняться им посредством неустанного самосовершенствования, переделывая себя по их образу и подобию. И из всех имплантов и химических усилителей, разработанных поколениями верных, нет ничего сложнее, изящнее, божественнее… чем крылья воина.

Он взял паузу. Двор безмолвствовал, каждый затаил дыхание и распахнул глаза. Меха Петрогон продолжил серьезным тоном:

– Радежда процветает благодаря нашей бдительности. Воины меха-дэвы сторожат горы. Сторожат равнины. Они – живой заслон между нашими пашнями и соседями, что жаждут их у нас отобрать. Повелитель Менегал и владыка Аллия хотели бы стереть нас с лица земли, но их мечтам не суждено сбыться никогда, ибо нет у них веры и нет нашей благодати. У Радежды же – сила Пяти богов, но именно благая мудрость меха-дэвы преобладает над остальными. Она мать и судия. Создательница закона. Только лучшие из вас получат крылья. Остальные найдут иные способы послужить меха-дэве – и не заблуждайтесь: вспомогательные роли жизненно важны для нашей секты. Здесь, на учебном полигоне, вам предстоит есть, жить и дышать в унисон со своей пятеркой. Вы исполните все, что велит ваш крылатый, и даже больше. Но не забывайте: жизнь крылатого воина уникальна. Воин стоит один пред лицом меха-дэвы и один пред лицом врага.

Он указал на восток, на башню Кемьяна и горы за ней.

Именно поэтому ваше последнее испытание – одиночный полет. Выкажете себя достойными в учении и в бою – получите меха-порты. Докажете, что способны управлять меха-портами, – выберете цвет своих крыльев. А если окажетесь среди избранных меха-дэвы, то попытаетесь в ночь выпуска совершить первый вылет. В одиночку подниметесь на гору Рухова Голова, лишь с крыльями за спиной и факелом в руке. Если к рассвету достигнете утеса Виталии – а дойдут не все, – то до высшего служения меха-дэве останется один прыжок.

Он обвел их строгим взглядом:

– Ваша пятерка вам ничем не поможет. Не будет рядом наставника – они подождут в долине. Те из вас, кто доберется до башни Кемьяна, станут воинами. Прочие падут.

Меха Петрогон кивнул Водайе в знак завершения своей речи.

– Что скажете, адепты? – Она вскинула обе ладони к собравшимся.

Грянули аплодисменты.

Зеня вернулась к тренировкам с новым усердием, за каждым уроком ей виделась гора Рухова Голова. Ни в одном сценарии она не представляла себя среди неудачников на дне долины. Она жила и дышала мечтой о первом полете.

Водайя никогда открыто не говорила Зене, что та – постоянный член ее пятерки, но шли месяцы, и вероятность отказа стремилась к нулю. Зеня наконец усвоила, что таков метод Водайи – она отдавала себя без остатка, взамен ожидала не меньше и считала ободрение сиюминутной блажью. Продержится ли Зеня? Это зависело только от нее самой.

Ее усердия вполне хватило бы. Должно было хватить. Жизнь расстилалась перед Зеней, сияющая и ясная: досрочный выпуск, яркие медные крылья, отправка на границу, дабы выказать стойкость и мужество, а затем возвращение в город насовсем. Она будет расти рядом с Водайей, от командира отряда до командира квадранта, тренируя собственных учеников и показывая родным, что это и вправду ее путь…

Но этому не суждено было сбыться.

Раздор пришел в город, как приходил всегда – в форме мысленного эксперимента.

Глава восьмая

Башня достроена, и завтра наступит тот самый день… ах, как жаль, что дедушка не дожил и не увидел этого.
Всю жизнь я слышал эти рассказы, но теперь я в ужасе. А вдруг это окажется не то, чего мы ждем?
Дневник безымянного рабочего

Земолай таращилась на Схола Петке, потрясенно сознавая, что история повторяется.

Ее жизнь коренным образом изменилась, и снова рядом Схола Петке, причем его присутствие еще более неожиданно, чем в прошлый раз. Он же мертв. Должен быть мертв. Она так считала, потому что видела, как ему на голову надели мешок, а тех, кому на голову надевали мешок, больше никто никогда не встречал.

Однако ее бывший учитель был не только вполне себе жив, но и собирался провести неподотчетную схола-службу, чего, как ее заверяли, больше не бывает.

Земолай выскользнула из-за портьеры, но держалась позади толпы, прислонившись к утешительно прохладной поверхности ближайшей стены. Крепко зажимая кулаком рану на бедре, она стискивала в ладони маячок, не в силах остановить круговорот мыслей. Это не может быть он. Конечно это он. Но как же это он? Тогда ему уже хорошо за восемьдесят…

Фонари замигали в простом порядке, и люди принялись рассаживаться на полу, толкаясь локтями, коленями и шепотом извиняясь друг перед другом. Гальяна отыскала своих друзей, но еще не созналась им, что наделала, – детки вели себя расслабленно и ни о чем не подозревали, в то время как сама она то и дело нервно поглядывала на дальнюю стену. Земолай бесстрастно смотрела на нее в ответ.

Мигание прекратилось.

Петке раскрыл сумку, и на помощь ему поспешила женщина с ярко-зелеными пальцами. Она зачерпнула горсти сушеных плодов кильвы и пошла по залу, вручая каждому по два-три сморщенных кусочка жевательного галлюциногена.

Земолай, совсем недавно очистившись от токсинов, в добровольцы не рвалась. Из уютной темноты она наблюдала, как грызут кильву участники собрания. Прошла всего минута, и они расслабились и принялись раскачиваться.

Схола Петке оглядел помещение, терпеливо дожидаясь, пока паства будет готова. На Земолай его взгляд на долю мгновения споткнулся, но тут же двинулся дальше, – наверное, ей просто показалось.

Когда все достаточно опьянели, Петке уселся, скрестив ноги, на пол и пристроил себе на колени зеркало. Оно было прекрасно – овальное стекло два фута в длину, в кованой железной раме. Книжник сильно рисковал, перемещаясь с таким артефактом.

Помощница хлопнула в ладоши:

– Схола сейчас начнет. Готовы ли вы услышать его слово?

Земолай вдруг вспомнилось, как ее допрашивал крылатый Тескодой («Он показывал тебе еретические материалы?»), и она сжалась, пораженная внезапным иррациональным страхом. Не подразумевалось ли в том вопросе нечто большее? Что, если труды еретика – десятилетиями хранившиеся в памяти единственного оставшегося книжника, который мельком увидел их содержание, прежде чем их отовсюду изъяли, – снова всплыли?

Но дальше служба пошла обычным порядком.

Схола Петке запел. Голос у него был глухой, надтреснутый, отягощенный борьбой за совершенство длиною в жизнь. Единственным свидетельством многолетнего употребления наркотиков оставались яркие мерцающие луны его глаз и дым в его песне.

Он произносил божьи слова – слова призыва. От них воздух тяжелел и наливался сладостью, словно растворенные в нем засахаренные фруктовые дольки превращались в желе. Земолай провела языком по нёбу, кривясь от конфетного привкуса. Схола Петке продолжал петь, медленно, заунывно и неустанно, а привкус усиливался.

В глубине зеркала зародилось призрачное свечение. Одно за другим темные отражения зрителей пропадали, сливаясь с морем черноты. Свет пульсировал в такт пению старого книжника, разгораясь все сильнее, пока не залил всю поверхность зеркала молочно-белым сиянием.

Теперь зеркало отражало другое место, где-то высоко над городом.

Портал.

Публика подвывала мелодию. Нестройный хор из пяти с лишним десятков нетрезвых людей, которые и слов-то не знали, создавал мощный фон. Воздух вибрировал от их стремлений, и мутное свечение зеркала становилось ярче. В отражении появилась тонкая темная трещина, стабилизировалась и начала расширяться.

Портал в небеса схола-дэва распахнулся, и при виде его нутра Земолай скрутило болью.

Наверное, двадцатью пятью этажами выше, над крышей храмовой башни Желан, из портала хлынул свет – явный знак для любого наблюдателя, что некто входит во владения бога. В зеркале же свет казался приглушенным, сплюснутым. Мелькавшие в отражении картины представляли собой нагромождение перенасыщенных цветов, словно три стенки волшебного фонаря наложились друг на друга. Кильва помогала расслабить разум и расфокусировать зрение, позволяя воспринимать оптические эффекты иного мира, но этот способ был не единственным.

У Земолай за плечами лежали годы практики. Ей потребовался всего миг сосредоточения, чтобы разложить увиденное по полочками. Мазки янтарного на изумрудном – внизу. Отблески серебряного и угольно-черного – наверху. На их стороне портал имел постоянное место. Но в том, другом мире он дрейфовал, свободный и хрупкий, как блуждающий мыльный пузырь. Он пролетал над странным и прекрасным ландшафтом, показывая им непостижимые многослойные цвета и текстуры запредельной сложности.

Транслируемый зеркалом пейзаж казался узором из ярких пятен, прискорбно лишенным запаха, звука и божественного ощущения, будто попал на небеса во плоти. Жалкая замена традиционному обряду на вершине башни, но на таком расстоянии большего Петке добиться не удалось. Повинуясь жалобным призывам книжника – каждая нота его песни звучала тоскливой мольбой, – портал поднимался все выше и выше, скользя вдоль ажурного сооружения, где переплетенные распорки из жидкого металла лениво извивались и перетекали друг в друга, образуя подобие змееобразной башни.

А на самом верху они на долю мгновения узрели гладкую сферу, твердую и полупрозрачную, и в ней едва различимые сквозь мутную оболочку ноги спящего божества.

Ахи и вопли заполнили помещение, нарушив гудение хора. Портал снова нырнул вниз, вращаясь при этом слишком быстро, чтобы передать какие-либо детали. Схола Петке запел громче, зрители попытались вытянуть свою часть, но ритуал развалился. Зеркало затуманилось и сомкнулось, подобно векам огромного глаза, выкинув собравшихся обратно в тусклую реальность.

И сердце у Земолай сжалось – спустя все эти годы, – словно проклятый орган не сознавал, что вроде бы мертв.

Когда она в последний раз лицезрела схола-дэва?

Схола Петке позволил каналу закрыться, затем осторожно отложил зеркало в сторону и молча двинулся по залу, раздавая вторую порцию конфет – на сей раз успокоительных, для ускорения переваривания кильвы.

По пути Петке шептал людям нечто сочувственное и ободряющее. Верующие стискивали его руки и не скрывали слез, удрученные тем, что на краткий миг узрели свое божество и тут же снова утратили его.

Земолай эта боль была слишком хорошо знакома.

От долгой неподвижности тело затекло, и бывшая крылатая рискнула пошевелиться. Бедренные суставы заскрипели в гнездах, словно чужие, а душу захлестнула волна эмоций. В груди отращивало когти и перья понимание, и она не смела дать ему имя, иначе впустила бы его в свою жизнь. Она уставилась в землю, дыша ровно и поверхностно в ожидании, пока это пройдет.

Краем глаза она уловила приближение Схола Петке. Медленно шаркая, он подошел к ней почти вплотную.

– Мне не нужны твои конфеты, старик, – бросила она.

После долгого гортанного пения смех у него вышел хриплый.

– Тебе вообще ничего не нужно, правда, Милар Земолай?

Она резко вскинула голову, вгляделась в его лицо, но не увидела ни гнева, ни обиды, насколько возможно прочесть выражение незрячих глаз. Она не понимала, на что смотрит, но ей это не нравилось.

– Это не мое имя, – тихо сказала она.

– Не твое, – согласился он. – У тебя больше нет округа. Но это не значит, что ты не на службе.

Незнакомая тоска охватила ее тогда, хотя она не знала почему.

– Как вы тут? – спросила она (окольный, неуклюжий способ спросить: «Как вам удалось бежать? Как вы уцелели?»).

– С большим трудом, – кратко отозвался он. – Ты пришла забрать меня?

Бедро пульсировало. В кулаке был зажат резонансный маячок.

– Нет.

Петке мгновение раздумывал над ее ответом, а затем кивнул, принимая вероятную ложь. Земолай ужасно захотелось его предупредить – разжать кулак и молить о прощении, – но язык прилип к нёбу при одной мысли об этом. Вместо этого с ее губ непроизвольно сорвался один из вопросов Гальяны:

– Как вы думаете, меня бы приняли обратно? После…

После того дня.

– Нет.

Земолай поморщилась. Ответ ожидаемый, но от этого слышать его не легче.

– Как-то раз мы с вами беседовали о теории, – сказала она. – Как раз перед тем, как я перешла в секту мехов.

Петке замер, нахмурившись, пока шарил в памяти.

– Да, – медленно ответил он. – Твои родители просили проконсультировать тебя?

Земолай сглотнула. В тот миг, много лет назад, ее путь лег перед ней простой и ясный, и с тех пор она тысячу раз прокручивала в уме слова учителя – но для него это был один мимолетный разговор из многих.

– Отец просил, – уточнила она. – Мы обсуждали эссе Лемена о природе личности. Он считал, что мы – все те люди, кем когда-либо были, всегда.

– А-а?.. – Поняв, о чем речь, Петке смягчился, и его жалость ударила больнее, чем возможная злоба. – Последствия наших поступков сопровождают нас всю жизнь, и в этом смысле ничто не остается истинно прошлым, да.

– А вы как считаете? – осторожно спросила Земолай. – Вы тот же человек, каким были в тот день? А я?

Она не знала, какой именно день имела в виду – того разговора или черного мешка, – но это не имело значения. Оба. Все.

– Ты спрашиваешь, меняемся ли мы. – Старик замер. – Очень на это надеюсь.

Книжник повернулся, собираясь уйти, и ей бы с облегчением смотреть ему в спину, но Земолай была не готова. Вот-вот собравшиеся придут в себя, откуда-то выскочит Гальяна вместе с кучей возмущенного молодняка, и Земолай выпустит зажатый в кулаке маячок, но, прежде чем это произойдет, она должна сказать еще кое-что.

– Схола! – выпалила она. – Я… простите меня.

Петке замер. В этот миг, сгорбленный и осунувшийся, он выглядел на все свои восемьдесят пять лет.

– Знаешь, я ведь так и не читал их. Труды Схола Викенци, – пояснил он, как будто речь могла идти о чем угодно.

Земолай была слишком потрясена, чтобы поправить его – еретика Викенци. Мысленный эксперимент, для подавления которого ей пришлось зайти так далеко. Из-за которого ему на голову надели мешок.

Петке заверил с оттенком сухой иронии:

– Я бы обязательно прочел, поверь! Но случая так и не представилось. До меня тоже доходили те самые слухи, – мол, один студент нашел случайный экземпляр, затерянный в верхних архивах. Мол, этот студент планировал опубликовать находку без одобрения полноправных книжников. Схола Лемен неоднократно цитировал Викенци, но даже он не воспроизвел текст целиком. – В тоне его проступило любопытство. – Это правда? Или то была меховская уловка, предлог, чтобы добраться до нас?

Язык у Земолай отлип от нёба.

– Правда, – ответила она. – Но книгу уничтожили.

– Эх… Тем более жаль. – Старик тряхнул сумкой. – Точно не хочешь конфетку? Нет? Тогда мне и вправду пора.

Он проковылял обратно к своей помощнице, и они исчезли в глубинах храмового лабиринта с божественным зеркалом под мышкой и пустой сумкой в руках – вернулись к жизни в подполье, до тех пор пока следующему тайному собранию не потребуется служба.

Воцарившуюся после его ухода тишину нарушил уже знакомый вопль Рустайи:

– О чем ты думала!

Земолай обнаружили. Набежали все еще обалдевшие от небесного видения мятежные малыши. Гальяна добралась до нее первой и загородила Земолай своим телом.

– Она должна была это увидеть! – настаивала девушка. – Поверь!

Нога горела, в груди саднило, а Земолай обдумывала слова Петке. Он никогда не видел тех записей, а ведь каталог на том этаже поручили именно ему, в этом она была уверена. Так как же он мог их не видеть?

– Зачем ты меня сюда привела? – вопросила она хрипло (пусть думают, что голос у нее сел от гнева, а не от горя).

– Хороший вопрос, – напряженно согласилась Элени, сердито глядя на Гальяну.

Та сглотнула.

– Я хотела, чтобы она увидела, как их указы воплощаются на земле. – Гальяна развернулась, с мольбой уставившись прямо на Земолай. – Я хотела, чтобы ты своими глазами увидела, к чему вы вынуждаете людей: прятаться, молиться тайком, довольствоваться мельчайшими отблесками небес из страха получить обвинение в мятеже. Это же неправильно. Ты сама знаешь, что это неправильно! Но одно дело знать, а другое – видеть собственными глазами. И… я надеялась, что служба Схола затронет что-то в твоем сердце.

Земолай зажмурилась. На миг представила, что следует сделать. А следовало ей усмирить полный зал преступников, известить высшее командование и как можно скорее выполнить последний долг перед этим городом.

Двадцать шесть лет она служила меха-дэве – больше половины своей жизни провела в воздухе, в патруле, начеку, творя порядок из хаоса ради спящего гиганта, который едва ли помнил о ее существовании. Она делала это с целеустремленной преданностью, не оставившей в ее жизни места ни для чего другого. Святая Радежда пожертвовала ради города жизнью – кто такая Земолай, чтобы отдать меньше?

Но теперь все кончено. Она заглянула внутрь себя – желания драться с этими детьми давно уже не было. Ярость иссякла десяток, нет, два десятка лет назад. Земолай не знала, что осталось в пустом месте, где жила цель, но чувством долга это не было.

Суть происходящего накрыла ее с головой и едва не уничтожила. В глубине души она чувствовала, что, как только столкнется с реальностью, ляжет и больше не встанет. Но к своему удивлению, обнаружила, что умирать-то не хочется.

Смысла жить дальше не осталось, но и к посмертию она оказалась не готова.

– Я знаю, что это не идеально, – негромко произнесла Элени («И близко нет»). – Понимаю, изменилось очень многое и очень быстро, и тебе не с чего прислушиваться хоть к одному моему слову. Но я прошу тебя, погоди. Просто дай нам время объяснить.

Хорошая шутка – напомнить, что они держат ее на коротком поводке, а затем вежливо попросить выслушать. Они это знали, знала и она. «Оставайся с нами или ступай умирать мучительной смертью» – вот что имелось в виду.

Конечно, существовал и третий вариант. Она могла отпустить маячок. Позволить себя обнаружить, доставить домой и судить повторно, теперь уже с кучей пленников в качестве оправдания.

Она представила, как снова увидит меха-дэву – снова встретится с Водайей, – и паника прошибла ее вспыхнувшим пожаром. Земолай сползла по стене, тяжесть этого решения была невыносима.

«Ты пришла забрать меня?» – спросил Схола Петке. Прозаическим таким тоном. Она не могла помешать тайному расцвету секты книжников – могла лишь втихую уволочь одного из ее приверженцев в очередном акте мелкого насилия, никак не способствующего разрешению основного конфликта.

Эти внутренние дебаты были формальностью, просто мозг не успевал за сердцем. На самом-то деле Земолай все решила в тот миг, когда увидела свет из портала схола-дэва.

– Да, – просипела она. – Я останусь еще на день.

– Спасибо, – выдохнула Элени. – А теперь…

– Вам надо кое-что знать. – Земолай протянула руку.

При виде ее окровавленной ладони детишки содрогнулись – отвращение Рустайи, замешательство Тимьяна, а затем смятенное понимание на лице Гальяны, когда та узнала резонансный чип.

Но Земолай все равно произнесла вслух:

– Командование мехов знает, что я все еще жива, и, когда эта штука остынет, они за мной придут.

Эвакуировались стремительно. Подземный лабиринт сократился до простейшей конфигурации. Впервые за бессчетное количество дней Земолай выбралась, моргая, на солнечный свет. Ее шатало, в глазах стояла муть. Все вокруг мелькало слишком быстро.

Продолжить чтение