Ловушка дьявола

Ведьма и её кресло

Потёртое зелёное кресло с высокой, некогда царственной спинкой Вьюн помнил лет с трёх – четырёх. В нем никто никогда не сидел, кроме дурно пахнущей старухи с крючковатым бугристым носом и мутными слезящимися глазами. Это была его прабабка, уход за которой стал предметом вечных споров между несколькими поколениями «любящих» родственников. Старый прабабкин дом со смешной покосившейся башенкой сгинул в жутком пожаре, марево от которого напугало жителей нескольких близлежащих посёлков. Страшное пламя не пощадило двухэтажное строение полуторавековой давности, унеся весь прабабкин скарб. Старинная мебель, картины, книги, да много чего ещё – дама была весьма зажиточной особой, богатство собиралось не одним поколением её семьи.

И что самое интересное, ни дом, ни ценности не пострадали в лихие годы войн и революций. Все окрестные особняки подобного уровня были безжалостно разграблены. В этих местах очень люто пришлось от народных мстителей всем, кто был чуть богаче амбарной мыши. Над домом же Анны, словно сам чёрт сплёл непроницаемую сеть. Ни доброжелатели, ни враги не стремились попасть под его крышу, подняться на певучее шаткое крыльцо, да что там говорить, просто засмотреться на высокие витражные окна. А вот демон огня, которому сам сатана сосед, не стал церемониться, да и сожрал потемневшее от времени, но ещё весьма крепкое строение за пару часов.

Но каково же было удивление приехавших по вызову соседей, пожарных и перепуганной родни, когда на черном дымящемся пепелище было обнаружено зелёное кресло со спящей в нем невредимой старухой. Как такое могло произойти и где искать объяснение этого невероятного факта, никто так и не понял.

Одиночество старой дамы было давним и несомненным. Её единственный сын даже в мыслях не держал проживать под одной крышей со своей матерью. То, что старый угрюмый дом был логовом настоящей ведьмы, догадывались многие, но только самые отчаянные решались обратиться к ней с просьбой об услуге. А уж что за услуги оказывала колдунья, можно было лишь предполагать.

Но после своего загадочного спасения старуха всё же переехала в добротный кирпичный дом, где проживал её сын с женой и младшая внучка со своим семейством. Вьюн был сыном этой самой внучки, стало быть, приходился старухе правнуком. Двое его старших братьев уже имели свои семьи, но детьми пока не обзавелись. Поэтому поздно родившийся Пашка, а в обиходе – Вьюн, слыл общим любимцем и баловнем. Своё прозвище, закрепившееся крепче родного имени, он получил за то, что, едва научившись ходить, стал цепляться к ногам родственников, что значительно улучшало качество передвижения.

Появление прабабки карапуз воспринял с интересом. Конечно, прогорклый запах пепелища и удушающей старости был неприятен, но так как детское мышление не связывало всё это с ветхостью и смертью, Вьюн старухи не боялся, то и дело норовил дотронуться ладошкой до бархатистой обивки её кресла. Бабка правнука игнорировала, погружённая в мутные старческие грёзы, лишь иногда глухо и недовольно бормотала, если шалун начинал шуметь слишком громко. Он очень хорошо запомнил её длинную коричневую юбку с неровным нитяным подолом и старую, видавшую виды синюю кофту. А ещё лохматую, скатанную колтунами шаль, которую старуха то вязала на голову, то покрывала ею плечи.

Домочадцы не раз подумывали избавиться от предмета старой мебели и купить старухе что-то поприличнее, но кресло имело иное мнение. Так, по крайней мере, сказал дед. На первый взгляд иносказательное выражение на самом деле оказалось более чем реальным. Кресло и вправду отказалось покинуть новый дом даже после исчезновения своей хозяйки. А старая ведьма не пожелала уйти в мир иной, как это делают все нормальные люди, она бесследно пропала однажды утром, оставив в кресле лишь потемневшую от старости, косматую шаль. Родственники решили, что старуха ушла ночью и заблудилась, так как дверь на веранду не была закрыта изнутри. Мать с отцом сходили в отделение милиции и подали заявление на розыск. А вот дед лишь махнул рукой: «Как жила между небом и землёй, так и ушла непонятно куда».

Кресло подождало свою хозяйку около месяца, а потом отправилось в костёр. Но гореть не захотело. Как только отец забросил рухлядь в полыхающие жаром угли, костёр погас. Резко, как в кино, будто в огонь выплеснули ведро воды. Проведя исследование, домочадцы обнаружили, что головёшки и вправду мокрые и гореть больше явно не желают. Кресло откинули в сторону, на следующий день отец планировал увезти его на свалку. Но утром всем на удивление вредный предмет мебели, как ни в чём не бывало, вновь стоял на своём месте в бывшей бабкиной комнате. Подивившись и поискав виноватых, родители снова выволокли его на улицу, но уже не стали ждать, а, погрузив в багажник, сопроводили на свалку. Утром кресло снова стояло в комнате на прежнем месте. Выбрасывали его ежедневно в течение недели, пока не устали.

Предположения одно нелепее другого сопровождали этот странный цикличный процесс. Естественно, виновника дикой шутки искали среди своих, правда, так и не нашли. Тогда дед предложил оставить мебель в покое, а бабушка пригласила священника. Освятив весь дом и начадив кадилом, поп выпил преподнесённую водку, посоветовал дверь в комнату запереть и выждать сорок дней. Но кресло решили оставить совсем. Скорее всего, не захотели больше связываться с непреодолимой и неподвластной осмыслению силой. Пользоваться бабкиной комнатой особой нужды не было, тем более что находилась она в самом удалённом конце большого дома и изначально планировалась под жильё для редких гостей. Туда убрали ещё несколько предметов устаревшей обстановки, да и закрыли на ключ.

На несколько лет Вьюн забыл про кресло. Но пришёл возраст, когда инстинкт исследователя обостряется невероятно, и мысль о том, что в доме есть НАСТОЯЩАЯ ЗАГАДКА, стала преследовать подростка. Смутные воспоминания из детства приносили образ невероятно древней старухи с костлявыми руками мумии и пожелтевшим лицом мертвеца.

У деда с Пашкой случилась крепкая мужская дружба. Он ходил за стариком хвостом, а тот не раздражался. Напротив, с удовольствием отвечал на бесконечные «почему?» Вьюн любил его запах – смесь табака, дешевого одеколона и еще чего-то неповторимого – родного.

Вот только говорить о своей матери старик не хотел. Сразу мрачнел, делался угрюмым и молчаливым. Тем сильнее эта загадка манила и завораживала мальчишеское, и без того не бедное воображение. Ключи от таинственной комнаты дед хранил в запертом столе, и Вьюн не решался их оттуда извлечь. Просмотры комнаты в замочную скважину мало что давали интересного: свалка из старых вешалок, облезлый кожаный диван, шкаф с облупившейся полировкой. Всё покрыто щедрым слоем сероватой пыли. Интересующее кресло стояло возле мутного окна, развёрнутое в таком ракурсе, будто кто-то неизвестный и глазу невидимый, сидя в нем, всматривался в густые заросли малинника. Колючие кусты в этом месте так тесно подступали к дому, что увидеть что-либо с улицы через тусклые паутинистые окна не представлялось возможным. Наверное, любопытство подростка рано или поздно так бы и сошло на «нет», не случись одно происшествие.

В ту ночь в большом доме потерялся котёнок. Заигравшись, он, видимо, днём уснул в одном из потаённых закутков, а проснувшись ночью, стал кричать от холода, одиночества и страха. Разбуженному Пашке ничего не оставалось, как пойти на поиски малыша. Мяуканье эхом разносилось по коридорам, и определить точное направление пути не сразу удалось. Вьюн выглянул на веранду, поднялся на второй этаж, потом решил спуститься в подвал, полагая, что сорванец свалился туда с лестницы. Проходя мимо закрытой комнаты, он вдруг различил еле уловимую полоску света на полу. Конечно, это мог быть луч заглянувшей в комнату луны, но что-то здесь было не то. Может на уровне глубокого подсознания, а может ещё где-то, неведомый кто-то сказал, что не так должен выглядеть лунный свет. Вьюн не стал бороться с искушением и заглянул в замочную скважину.

Свет, и правда, был не лунный. На колченогом, когда-то полированном столике, сплошь покрытом морщинами желтых трещин, горела керосиновая лампа. Фитилёк был так мал, что пламя казалось тонкой раскалённой полоской. Спиной к дверям в кресле сидел человек и разглядывал, близко поднеся к лицу, лист бумаги. Не представлялось возможным даже определить его пол, не говоря уже о том, чтобы узнать. Голова лишь немного виднелась из-за высокой спинки кресла. Её можно было даже не заметить, если бы не силуэт рук с зажатым в них белым листом. Вьюн толкнул дверь, он был уверен, что это кто-то из родственников решил порыться в старых вещах. Но дверь оказалась заперта. Фигура в кресле на шум среагировала странно, одна рука поспешно закрутила колёсико керосинки и исчезла за спинкой кресла, исчезла и голова, больше ничего не выдавало присутствия в нём человека. В слабом лунном свете предметы спали мёртвым спокойным сном.

Растолкав деда и мало что, объяснив вразумительного, Вьюн заставил старика открыть комнату, но присутствия людей в ней не обнаружилось. Лампа, и правда, стояла на столике, но была холодной и безжизненной, а приличный слой пыли указывал на то, что ею не пользовались очень-очень давно. Парень от досады даже потрогал сидение кресла, в расчёте почувствовать человеческое тепло, но ткань была безжизненно холодной.

На следующую ночь Вьюн проснулся, как от толчка, он сразу понял, что в страшной комнате что-то происходит. Она звала его, манила. Наспех набросив рубаху и даже не надев брюк, парень осторожно направился в противоположную часть дома к запертой двери. Всё было тихо и спокойно. Вьюн наклонился и стал пристально всматриваться в щель замочной скважины, пытаясь хорошенько рассмотреть проступающие во мраке предметы. Блёклая луна, с трудом пробивавшаяся сквозь густые заросли, давала очень мало света, но странное кресло выделялось на фоне более светлого окна. Трудно предположить, сколько прошло времени, у Вьюна затекли ноги и спина, он уже хотел оставить свой пост наблюдения за бесполезностью, как лёгкое движение над креслом привлекло его внимание. Такое впечатление, что невесомый мяч выпрыгнул из-за высокой спинки и снова исчез. Парнишка выпрямился и протёр глаза, конечно, это ему показалось. От слишком долгого вглядывания в темноту и неудобной позы, возникла галлюцинация. Но как только он снова припал к щели, вновь увидел вылетевший предмет. Теперь он беспрерывно сновал туда-сюда, то появляясь, то исчезая. И если первое его появление ещё можно было списать на обман зрения, то дальнейшие манёвры были слишком очевидны. Туда-сюда, туда-сюда…. Что в действительности происходило в кресле, невозможно было даже предположить, высокая спинка закрывала всё действо, а неугомонный мячик взлетал и взлетал тёмный, уверенный и пружинистый. Сколько бы по времени продолжалось это загадочное представление – неизвестно, но прыгун неожиданно потерял равновесие, над спинкой взметнулась детская рука. Вьюна, как обухом по голове, ударила дикая догадка – в кресле, как на маленьком батуте, прыгал ребёнок. Парень даже услышал простенькую детскую песенку, которой малыш сопровождал своё развлечение.

Разбуженный дед хмуро выслушал рассказ внука, но в жуткую комнату не пошёл. Старик сел на кровати, спустив на пол худые белые ноги. Так он просидел долго, качая косматой седой головой. На некоторое время Вьюну даже показалось, что старик не в себе.

Наконец, дед поднялся и, поманив внука за собой, потяжелевшей шаркающей походкой пошел в свою мастерскую. Эта полуподвальная коморка – святая святых – с отдельным, специально сделанным входом хранила не меньше загадок, чем ужасающая комната с зеленым креслом. Так, во всяком случае, полагал Вьюн. В ней старик занимался старинным чеканным ремеслом. Здесь лежал листовой металл разной толщины, а по стенам на аккуратных полочках были разложены замысловатые инструменты. Вьюн вспомнил, что, когда был совсем маленьким, дед рассказывал, как они называются. «Лощатник», «Сапожок» – эти смешные стержни носили ещё более смешные имена, и малыш заливисто хохотал, создавая чудное, звенящее о металл эхо. Но сегодня Вьюну было не до веселья. Он, несмотря на присутствие старшего родственника, всё ещё не отделался от мистического ужаса.

Между тем, дед не стал включать электрический свет, а зажёг сильно оплывшую парафиновую свечу. Затем, подойдя к дальней стене, отодвинул всегда наглухо задернутую тяжелую занавеску. В детстве Вьюн думал, что за этой темной портьерой скрывается потайная дверь. Мальчишка представлял себе, что, как в любимой сказке про деревянного мальчика Буратино, она ведёт в другую страну или в другое измерение, на что уж хватало детской фантазии. Дед даже близко не разрешал подходить к этому месту, отчего становилось ещё интереснее. Сегодня же запретное покрывало было отодвинуто.

В первые несколько минут при таком тусклом освещении парень совсем ничего не видел. И лишь спустя некоторое время, из мерклого сумрака стал проступать удивительный образ. Это был портрет. Женское лицо небывалой, невиданной красоты проявилось из мутноватой неоновой дымки. То, что это был настоящий шедевр, не вызывало сомнения даже у столь неопытного знатока живописи, как Вьюн. Очень молодая, даже совсем ещё юная дама, тем не менее, обладала грацией настоящей королевы. Великолепная осанка, чуть заметный наклон головы, выбившийся темный локон, губы в лёгкой полуулыбке. Правая бровь чуть взлетела в немом вопросе, а в глазах…

Глаза прекрасной незнакомки были живые. Нет, это не было иллюзией, созданной, безусловно, великолепным мастером. Картина обладала своей внутренней жизнью. Молодая женщина с портрета общалась с Вьюном посредством своего взгляда, как это делают обычные живые люди. Она внимательно изучала юношу, казалось, глядя в самое его сердце. Вьюн ощутил озноб, как если бы живая нимфа неземной красоты смотрела сейчас на него в упор. От охватившего его непонятного чувства восторга и волнения во рту у парня все пересохло, голова закружилась, перед глазами поплыла красная дымка. Откуда-то издалека донёсся голос деда:

– Это она, Анна Александровна Дубенцова, твоя прабабка.

Шизофрения или голоса из преисподней

Большое оранжевое светило по-хозяйски осмотрело окрестности, после чего неспешно направилось за широкую спину двухэтажного особняка с полукруглым балконом, мансардой и кокетливой резной башенкой. Дом, казалось, всем своим деревянным телом блаженно впитывал в себя ласковые вечерние лучи, многолико отражая их высокими разноцветными витражами. Яркие всполохи заходящей звезды облизывали новую жестяную крышу, золотили чугунное литьё узорчатых ворот, плескались в ведрах с водой, набранных для вечернего полива. Из распахнутых окон кухни пахло малиновым вареньем, трехцветная кошка на деревянном, крашеном охрой пороге сладко жмурилась и бесстыдно мурчала на всю улицу.

Узкая белая дверь негромко скрипнула, и на балконе появилась статная дама в домашнем бежевом платье. Гладко зачесанные черные волосы, слегка серебрила ранняя седина, а природная смуглость тонкого лица выдавала крепкую южную породу. Женщина привычно оглядела улицу, улыбнулась выглядывающему из своей лавки бакалейщику, после чего уже было хотела вернуться в дом, но случайный порыв ветра выхватил локон из гладкой прически и принес запах древесной гари. Красавица нахмурилась, резко ухватилась тонкими пальцами за лаковые перила и огляделась, словно кто-то неведомый позвал её по имени.

Жанне, появившейся на свет под яркими звёздами Бессарабии в кочующем цыганском таборе, горбоносые старухи жизнь предсказали вольную, как, собственно, всем её многочисленным и шумным собратьям. Но коварная фортуна посчитала, что всё должно случиться совсем по-другому и обманула судьбу цыганки. В одну из тёмных южных ночей, крепко уснувший табор был полностью перебит жителями хутора, где накануне бродяги украли скот. Жестокость обиженных сельчан была такой, что уничтоженными оказались даже дети всех возрастов. Полуживую, завернутую в обгоревшее тряпье Жанну, утром нашли спешившие в поле крестьяне, чуть в стороне от места жуткой трагедии. Ребенок уже не мог кричать, а лишь беззвучно открывал и закрывал посиневший рот. Как дитё оказалось посредине дороги и почему им не позавтракали дикие лисы, так и осталось для всех загадкой.

Сжалившись над младенцем, одна из хуторянок, не оставила подкидыша и стала растить девочку вместе со своими родными детьми. Различия между детворой приёмная мать не делала, хлеб и крестьянскую работу делила поровну, вот только цыганская кровь не расположила приёмыша к изнурительному труду. В пятнадцать лет Жанна убежала из дома и прибилась к труппе небольшого театра, куда красивую и от природы, музыкальную девушку старик-владелец принял с некоторыми условиями.

С раннего возраста хитрым цыганским умом Жанна поняла, что у неё очень мало шансов выбраться из нищеты и униженного положения наложницы. Вглядываясь в маленькое театральное зеркало тёмной гримёрки, она видела, как удивительно хороша. Но что толку с этой красоты, когда лицезреть её могли лишь кучка унылых обывателей, да десяток пьяниц–актёров? Долгими бессонными ночами она просила своего Бессарабского Бога, хозяина всех бродяг и кочевников, веками топтавших эту беспокойную землю, о чуде. Суровый Бог явно любил свою маленькую смуглянку, потому что чудо произошло.

Однажды молодой перспективный врач Александр Дмитриевич Дубенцов, приехавший на практику в нищее захолустье и волею судьбы и от скуки зашедший на вечернее театральное представление, заметил необычайную красоту провинциальной актрисы. А юная Жанна сумела сыграть свою главную роль неприступной гордой цыганки с горящими страстью глазами и ледяным равнодушием царицы. Уже через неделю потерявший от любви голову доктор сделал девушке предложение, а потом ещё полгода добивался благосклонного ответа.

Трудная работа воли, ума и терпения была щедро вознаграждена. Юная безродная красавица получила всё, о чём только может мечтать женщина самого благородного происхождения. Лишённый предрассудков Александр Дмитриевич отвёл все протесты родни и женился на своей прекрасной дикарке. А к зрелым годам в этой паре уже не чувствовалось мезальянса. Жанна превратилась в солидную «докторшу» без намека на крестьянское детство. Злых сплетниц она могла «одарить» таким взглядом своих огненных черных глаз, что простой человеческий страх заставлял замолчать даже самых языкастых. Семейное счастье этой пары было почти абсолютным, настоящая крепкая любовь жила в их сердцах, и благоговейная забота друг о друге не знала границ. Мудрая Жанна ни дня не забывала, какой жизненный подарок получила от своего мужа и была ему искренне и преданно благодарна. Существовало лишь одно «но». У них долго не было детей. Одному Богу известно, сколько бессонных ночей простояла Жанна на коленях у лика Святой Богородицы и, наконец, когда надежд почти совсем не осталось, родила желанную дочь Анну.

Запел, засверкал, засветился красивый дом с мансардой и башенкой. Огромная радость поселилась в нём. Теперь по утрам даже любимые Жаннины бархотки вставали на цыпочки, чтобы из небольшого палисада заглянуть в окно и увидеть белую кружевную люльку, понаблюдать за радостной суетой, услышать счастливый смех.

Звонкий бубенчик, родной ангелочек, зайчик-попрыгунчик – сколько же забавных и смешных имён придумывает любовь! Маленькая Анна купалась во всеобщем обожании. Самую уютную и солнечную комнату выбрала Жанна для родной кровиночки. Долго и обстоятельно советуясь с модным журналом, размышляла, как обустроить светелку девочки. Наконец, заказала круглый столик орехового дерева с ножками в виде танцующих лесных нимф, под стать ему этажерку для игрушек и книжек, детские стулья с обивкой из золотистого штофа, украшенные тесьмой сложного тройного плетения. Высокая кровать с трехступенчатой лесенкой была достойна настоящей принцессы. Убранная золотыми кистями и балдахином из дорогого алтабаса, она поражала вызывающей роскошью. Уж что сохранилось в Жанне от диких предков и не изжилось с годами, так это стремление к украшательству и помпезному блеску. Одежда маленькой Анны тоже выбиралась с большой любовью. В её гардеробе были и элегантные матросские костюмчики, и сплошь кружевные пышные платьишки, широкие капоры с цветами и атласными лентами, бархатные пальтишки и меховые муфточки. Даже для себя Жанна не подбирала наряды столь тщательно, как для своей маленькой пухлощекой принцессы.

Невзгоды и лишения, по всему, должны были обойти стороной чернявую девочку, столь долгожданную и любимую, но коварная фортуна и тут всё решила по-своему. Странные болезненные симптомы обнаружились в ребенке внезапно, как громом поразив домочадцев. Маленькой Анне было пять лет, когда она проявила неожиданный и совершенно непонятный интерес к городскому кладбищу. Вроде бы, как ни в чем не, бывало, проходя мимо могильного холма, она вдруг вздрагивала и оборачивалась, словно слышала неведомый зов. А после этого происходило совсем уж неведомое дело – девочка затихала около незнакомой могилки, превращаясь в маленького окаменевшего ангела. Взор её туманился, движения замедлялись, и лишь с большим трудом удавалось привести её в чувство и отвести домой.

Кладбище располагалось прямо возле церкви, потому каждую воскресную службу девочка норовила незаметно исчезнуть, чтобы навестить особо полюбившиеся ей могильные холмики. Тишина старинного погоста и дебри разросшихся густых черемух и рябин, склонившихся над чьими-то бренными останками, были этому ребенку куда ближе, чем заунывные песнопения церковного хора.

– Анна общается с духами, – рыдала Жанна. – Это старое цыганское проклятие, оно настигло меня за грехи.

Александр Дмитриевич в проклятия не верил, он посчитал, что у Анны редкое психическое заболевание и поднял на уши весь свет столичной психиатрии. Но коллеги лишь разводили руками, девочка развивалась нормально, быстро думала, решала сложные для своего возраста задачи. Смены настроения от безудержной весёлости, до мрачного уныния объясняли первым трудным возрастом.

Временами Анна, действительно, совсем не отличалась от своих сверстниц – резвилась, хохотала, шалила. Но случались часы полного забвения. Складывалось впечатление, что её просто нет, что душа этого ребёнка отправилась в самостоятельное путешествие, оставив родным и близким лишь свою пустую оболочку. Жанна плакала и молилась, Александр Дмитриевич читал книги по лечению душевных больных, а девочка просто жила дальше, как умела.

Анне шел восьмой год, когда отец купил новый гостиный гарнитур. Резной орнамент этого дорогого великолепия изображал сцены битв крылатых львов и благородных единорогов. Античный сюжет сразу же притягивал взгляд и зачаровывал замыслом искусного резчика. А зеленая бархатная обивка дивана и стульев заставляли размышлять о расслабляющей неге прекрасного Эдема.

Новая мебель по-хозяйски расположилась в гостиной на втором этаже, безжалостно выставив в сад старые стулья. Теперь, когда балконная дверь была распахнута настежь, а ветер раздувал оконные портьеры, соседский флюгер и две старые березы громко обсуждали эту сказочную роскошь.

Помимо стола, шести стульев и длинного дивана в комплект гарнитура входило большое кресло с высокой царственной спинкой, которое долго не знали, куда определить. Оно сразу стало вести себя как обособленный предмет мебели и не захотело вписаться в уют гостиной. Сначала его поставили возле камина, но произошла странная вещь, кресло словно стало забирать в себя всё тепло. Сидеть в нём было невыносимо жарко, а сразу за спинкой ощущался контрастный ледяной холод. В конце концов, кресло убрали к дальней стене под фамильный портрет отцовского предка. На холсте был изображен хмурый старик в чёрном сюртуке с пронзительными всевидящими глазами.

С тех пор в кресле сидеть стало совсем неуютно. Оно или топило в себе, вызывая ощущение утомления, или, наоборот, становилось жёстким и холодным, как каменный трон египетского истукана. Конечно, ни о чем потустороннем никто не думал, просто кресло признали неудобным, и сидеть в нём не любили.

Однажды теплым летним вечером семейство расположилось в своей уютной гостиной. Жанна, подобрав ноги, сидела на диване и вышивала на пяльцах золотого голубя. Александр Дмитриевич читал вслух последние новости из свежего номера «Современных известий». Меткие фельетоны о толстых купцах и глупых обывателях веселили Жанну, она заливисто хохотала, когда интимные подробности личной жизни светских повес подавались особенно остро. Анна играла на полу, возле камина, с новой французской куклой, у которой чудесным образом двигались руки, и поворачивалась голова. Старая кошка Агрофена поначалу тоже расположилась у камина, но со временем устала от жары и отправилась в дальний угол остудиться. Кресло, стоявшее в тени от всякого освещения, показалось ей самым лучшим местом, в него она и забралась. Никто не обратил бы на это никакого внимания, не случись неожиданное. Дикий кошачий вой заставил подскочить всех домочадцев. Агрофена пулей слетела со злополучного кресла, а в следующий момент со стены с грохотом упал портрет. Ощетинившийся зверёк исчез в неизвестном направлении, Александр Дмитриевич застыл с газетой в руках посредине комнаты, а Жанна с испугу уронила рукоделие.

Первой, как ни странно, опомнилась маленькая Анна. Она спокойно, без тени страха подошла к портрету и стерла ладошкой невидимую пыль.

– Надо бы проведать дедушку, он в обиде, – с грустью сказала девочка.

Старика, и правда, давно не навещали, он был похоронен на дальнем лесном кладбище, которое находилось за городом. Слова ребенка не только обескуражили взрослых, но и вызвали в них чувство неуютной вины.

На другой день поехали на кладбище. Анну поначалу хотели было оставить дома, но она неожиданно проявила такую настойчивость, что родители не решились отказать, дабы не доводить ребенка до истерии. Тем более что в последнее время неприятная болезнь стала немного утихать, а скорее, девочка научилась вести себя более благоразумно и уже не так пугала своих близких.

Стоял погожий летний день, звонко пели птицы, крупные ягоды черники до земли нагибали изумрудные кустики. По поверью собирать урожай с кладбища считалось делом грешным, и заповедные травы, словно радуясь этой удаче, пышно цвели и рождали ягоду отборную и блестящую.

Замшелый, треснувший пополам каменный крест некрасиво покосился, а могилка угрюмого старика густо заросла сорняками. Пока девушка Настя прибирала сильно опавший от времени холмик, Александр Дмитриевич рассказывал историю Федора Андреевича Дубенцова, начинавшего свою военную службу у самого Александра Васильевича Суворова. Совсем молодым прадед принял участие в Итальянском походе и в сражении на реке Адда, а после окончания службы активно участвовал в политической жизни страны. При Александре I принял новые веянья и сделал неплохую карьеру как сподвижник либерального реформаторства.

Все эти непонятные имена и события не вызвали в маленькой Анне ни малейшего интереса, она с увлечением наблюдала за парой серых птичек, свивших в густых кустах боярышника своё гнездо. Расторопных птах жутко возмущало неожиданное вторжение людей, и они всеми силами пытались отвлечь их внимание от гулявших под кустами слётков. Птенцы, напротив, людей не боялись и то и дело высовывали любопытные головенки из высокой травы. Поначалу Жанна настороженно следила за дочерью, но, видя, что девочку птички интересуют куда больше, чем могилы, успокоилась и стала слушать мужа.

Александр Дмитриевич тем временем вспоминал, что слышал передаваемую по наследству легенду о редчайшем военном везении прадеда. Была там некая история, о которой потом долго судачили в свете, правда, все её самые интересные подробности канули в реку короткой человеческой памяти. Зато в семейном архиве хранились записки одного из мемуаристов великого Суворова. Судя по ним, сам, не проигравший ни одной из своих шестидесяти битв, проставленный полководец говорил о молодом Дубенцове, как о редкостном везунчике и отчаянном смельчаке.

Жанна заслушалась мужа и на несколько минут отвлеклась от дочери, а когда её взгляд снова упал на девочку, бедная женщина чуть не лишилась чувств. Анна снова ушла в свои болезненные грёзы, оставив несчастным родителям лишь свою пустую телесную оболочку. Тихую и бессловесную, побледневшую до цвета молока, её с большим трудом удалось увести прочь.

Дома история имела продолжение. Раздевая девочку, служанка заметила, что под кружевным передничком карман платья грязен и чем-то наполнен. Непонятно, каким образом Анна успела зачерпнуть и положить в него горсть кладбищенской земли. Когда же, вытирая слёзы и причитая, девушка захотела эту землю выбросить, маленькая Анна не позволила ей этого сделать. Вырвавшись из рук Насти, она убежала в гостиную и высыпала всё содержимое кармана в одинокое угрюмое кресло. Собравшиеся за спиной домочадцы с ужасом наблюдали, как ребенок, что-то усердно приговаривая, втирает чёрную грязь в бархатную зелёную обивку.

Наказывать Анну не стали, а перепуганный Александр Дмитриевич снова повёз девочку на приём к известному корифею психиатрической науки, который долго задавал разные вопросы и показывал картинки, а потом выписал успокоительные пилюли. С этого дня родители стали строго следить, чтобы девочка ни под каким предлогом не попадала на кладбище. Теперь к наклонностям маленькой Анны отнеслись куда более серьёзно. Впервые из уст врача перепуганные родители услышали страшное слово «шизофрения».

Кресло само собой отчистили, портрет обтерли и повесили на прежнее место. Но, несмотря на самые современные лекарства и пристальное наблюдение докторов, болезнь маленькой Анны снова начала прогрессировать. Девочка часы напролёт проводила теперь в кресле. В нем играла, рисовала, но это бы ничего. В кресле она могла часами сидеть, уставившись в одну точку, утопая в своих тёмных воспалённых грёзах. Иногда, чтобы выпустить накопившуюся детскую энергию, Анна прыгала в кресле, как на маленьком батуте. А странный и негостеприимный предмет мебели, похоже, полюбил свою юную хозяйку, она ни разу не сорвалась и не упала, как бы высоко не взлетала на его упругих пружинах. Словно невидимые руки подхватывали девочку, если она теряла равновесие, и возвращали назад в тёплое глубокое лоно.

Однажды после очередного приёма врач посоветовал родителям избавиться от предмета детского вожделения, предположив, что таким образом Анна начнёт больше общаться с людьми. Кресло унесли на чердак, когда девочка занималась уроками с учителем французского языка.

К исчезновению из гостиной любимого предмета мебели Анна отнеслась удивительно спокойно. Она обвела надменным взглядом наблюдавших за её реакцией домочадцев и ушла в детскую, плотно закрыв за собой двери. Девочку решили не беспокоить, по крайней мере, пару часов. А когда Александр Дмитриевич на цыпочках приблизился к её комнате и приоткрыл дверь, то не смог сдержать громкий возглас удивления, на который тут же прибежала Жанна и находившаяся поблизости прислуга. Кресло стояло у дальней стены, между кроватью и резным ореховым столиком, а Анна сидела в нем, глубоко задумавшись и не обращая ни малейшего внимания на возникшую вокруг суету.

Никакому толкованию данный факт не поддавался. Кресло было настолько тяжёлым, что предположить способность ребёнка принести его обратно с чердака, не представлялось возможным. Весь вечер Жанна прорыдала на плече бледного Александра Дмитриевича, то обращаясь к Богу, то страшно проклиная всех цыганских колдунов и старых ворожей.

Впервые Анна услышала ГОЛОС в тот день, когда они с Настей после посещения церкви зашли на маленькое, сильно заросшее кустарником городское кладбище. Дело было весной, и первые пробившиеся в проталинах цветочки вызывали у маленькой Анны восторженный интерес. ГОЛОС позвал её тихо и не страшно, он был тоненьким и жалобным. Отвлекшаяся на болтовню с толстой попадьей Настя ничего не слышала, а девчушка стала озираться, ища, кто бы это мог тут спрятаться. Но ГОЛОС быстро внес ясность:

– Не ищи меня на земле, меня там нет.

– А где же ты? – шепотом спросила девочка.

– Я тут, у твоих ног.

Анна недоуменно огляделась, возле её ног был лишь маленький могильный холмик, на котором стоял белый мраморный ангелочек.

– Ты ангелочек?

– Да, я теперь ангелочек, я умер, когда мне было тоже пять лет.

– Но, если ты умер, как же ты разговариваешь?

– Я этого не знаю. Мама часто приходит и плачет здесь, я всегда говорю, что плакать не стоит, что я её вижу и люблю, но она не слышит меня.

– Но я же тебя слышу!

– Может, потому что ты тоже ещё маленькая?

В это время сзади подошла Настя.

– Ой, ты девонька, решила малыша усопшего без времени пожалеть, сердечко, твоё, вишь, какое чувственное. Ну, пошли, пошли уже….

– До встречи, – сказала Анна.

– Приходи меня проведать, – ответил ГОЛОС.

В другой раз они были на кладбище с родителями, и Анна услышала другой ГОЛОС. В тот день они навещали брата Александра Дмитриевича, молодого офицера, погибшего при странных, невыясненных до конца обстоятельствах. Конечно, ничего этого Анна тогда не понимала. Просто, когда отец начал разговаривать с могилой брата (так принято), ГОЛОС ему ответил, но никто его не услышал, кроме Анны.

– Приятна ваша скорбь, – сказал ГОЛОС.

– А ты где? – чуть шевеля губами, спросила Анна.

– В земле, – срифмовал ГОЛОС.

– Глубоко?

Наверное, ГОЛОС растерялся, что его услышали, так как помолчал несколько минут, но снова заговорил.

– Девочка, ты слышишь меня?

– Да, – шепнула Анна.

– Скажи им, что меня убил подпоручик Мелентьев, подло, в спину.

Анна потянула отца за подол сюртука.

– Он говорит, что его убил подручик Мелентиев.

– подпоручик Мелентьев, – поправил ГОЛОС.

– Мне так не сказать, – прошептала в ответ Анна.

Родители переглянулись.

– Анна, что ты такое говоришь, где ты услышала такую чушь, это прислуга так говорит?

– Это он так говорит, – Анна ткнула пальцем в могильный холм.

– Нет, этих негодяев всех надо гнать в шею, смотри, на честного человека такую напраслину говорят. Он же на похоронах зелёный стоял, лучшего друга потерял. – Александр Дмитриевич похоже не на шутку разозлился.

– Болван, – подытожил со вздохом ГОЛОС и замолчал.

После этого Анну стало тянуть на кладбище. Может быть, совсем по-детски, она поняла своё превосходство над окружающими людьми, которые не могли слышать и знать того, что могла она. Усопшие рассказывали ей свои истории, жаловались, плакались и сетовали, что она может их слышать, но толком ничего не понимает в силу слишком малого возраста.

Когда со стены упал портрет прадеда, она снова услышала ГОЛОС, старческий и ворчливый.

– Навестили бы старика, а то повесили на стену дрянной портрет, он мне вообще никогда не нравился.

А на кладбище прадед совсем с ней разговорился, рассказал про своё детство, как он был маленьким и шаловливым, делал ловушки для птиц, а потом мастерил им удобные домики. Поведал, какая красивая была у них усадьба с березовой рощей и много ещё чего интересного. Опять-таки прадед подсказал набрать земли с его могилки и бросить в зелёное кресло, сделав его тем самым необыкновенным, волшебным и живым.

После того, как Анна проделала всё, что посоветовал ей давно почивший предок, кресло и вправду стало с ней дружить. Усевшись в него поудобнее, можно было слушать ещё один ГОЛОС, рассказывающий ей про небывалые земли и невероятных людей. Этот ГОЛОС был юным и задорным, он шутил и играл с ней. Порой мог по–детски обидеться, если она долго не приходила, и замолчать. Тогда его приходилось уговаривать и просить прощения, правда, можно было обидеться в ответ и тоже не разговаривать, после чего он сдавался первым. Так они бесконечно капризничали, ссорились и бурно примирялись, что только укрепляло взаимную привязанность.

Когда кресло унесли на чердак, ГОЛОС успокоил Анну:

– Жди меня, я рядом и очень скоро вернусь.

А после того, как кресло переехало в детскую комнату, они стали ещё ближе.

Первое время девочка пыталась выяснить, кем же на самом деле является её невидимый друг, каким образом у неё получается его слышать, и в каком месте кресла он притаился. Потерпев в этих исследованиях неудачу, она, как все дети, быстро привыкла к положению вещей и приняла ситуацию такой, как есть. Взрослые на рассказы Анны о новом приятеле реагировали по-разному. Жанна гладила девочку по голове, тяжело вздыхала и печально качала головой, Александр Дмитриевич говорил, что Анна растет большой фантазеркой, а Настя крестилась на иконостас.

Кресло оставили девочке в распоряжение, правда, по словам Жанны, весь её затейливый замысел по обустройству детской комнаты этим был безвозвратно изуродован.

– Может быть, ты им скажешь, что живешь в этом кресле? Мне надоело выглядеть глупой врунишкой, – как-то раз предложила Анна своему другу.

– Они меня не услышат, – печально пояснил ГОЛОС.

– А ты скажи громко, чтобы услышали! Очень плохо, когда тебе никто не верит, и все считают больной. Я слышала, как доктор говорил, чтобы я исправно пила пилюли, и тогда мне перестанут мерещиться голоса.

– Доктора всех называют больными, иначе им просто не заработать своё жалование.

– Ты вот всё шутишь, а мне очень трудно быть не такой, как все.

– Быть не такой как все трудно, но зато очень интересно, – то ли снова в шутку, то ли уже всерьёз подытожил невидимый друг и замолчал. Была у него такая отвратительная привычка прерывать разговор по своему разумению.

Но если говорить честно, то Анне стало куда проще существовать с появлением в её жизни ГОЛОСА. Он умел и успокоить, и повеселить, да и просто понимал её лучше всех остальных. Правда, девочка никак не могла выяснить настоящее имя своего друга, этот вопрос он каждый раз замалчивал и оставлял без ответа. Несколько раз в отместку за скрытность Анна выдумывала ему обидные прозвища. Он был и Кощеем бессмертным, и Крысиным королем, но эти имена никак не приживались, словно тайна так и должна была существовать в первозданном виде, а вопрос, до поры, оставаться вопросом. Зато свою загадочность ГОЛОС с удовольствием подтверждал знанием невероятного количества историй о дальних странах и невиданных мирах, он ведал о прошлом и даже о грядущем.

Когда Анна садилась в кресло и закрывала глаза, невидимый друг погружал её в состояние удивительного глубокого сна, в котором она могла жить. В своих грезах девочка попадала в сказочные, очень красивые миры, где птицы садились ей на руки, зайцы и лисы были послушны, как дворовый пес Кузя, а морская волна выносила к ногам перламутровые раковины, внутри которых она находила крупные, величиной с фасолину жемчужины.

Такие прогулки стали для Анны чем-то вроде вечерней сказки на ночь. Но девочка росла, а вместе с ней взрослели и её миры. Постепенно в них оставалось все меньше места наивным картинкам – ярким цветам и бабочкам, зато встречались летающие острова и огнедышащие драконы. Она сталкивалась со стаями одичавших собак и табунами диких лошадей. Порой в своих странствиях Анна забредала так далеко, что окружающая обстановка становилась совсем невероятной, утрачивала привычные пейзажи, и девочка видела огненные водопады и ультрамариновые закаты, встречала бледных безликих существ, общалась с ними посредством неведомых слов и жестов. А ещё её часто преследовал один очень странный и зыбкий сон, где песок был глубоким и вязким, воздух звенящим, а за горизонт ускользала холодная синяя звезда.

Как-то во время одной из прогулок Анна решила напиться из удивительно чистого лесного ручейка. Прозрачные струи так весело, с приятным шумом перекатывали разноцветные камешки, что девочка невольно заслушалась, залюбовалась этой красотой. Она несколько раз с наслаждением зачерпнула прохладную влагу в ладони и плеснула себе в лицо. Вода попала в глаза, и на некоторое время девочка зажмурилась, а когда смогла видеть, то невольно вскрикнула от страха и отвращения. Из ручья на неё смотрело омерзительное чудовище.

С испугу Анна резко вытолкнула себя из страшного сна и тут же накинулась на своего друга:

– Зачем ты показываешь мне таких гадких чудовищ!

ГОЛОС немного помолчал, после чего заговорил странно, непривычно растягивая слова:

– В эти миры ты идешь во сне, но там живут настоящие существа, и они тоже смотрят на тебя.

– А ты хоть знаешь, что сегодня на меня посмотрел сам дьявол?

– Надеюсь, ты ему приглянулась.

Анна так и не поняла, говорил ли ГОЛОС серьезно или шутил, но его тон девочке совсем не понравился. Словно ГОЛОС сам был устрашен тем, что Анна ему рассказала. Впервые девочке подумалось, что её друг не совсем владеет теми мирами, куда она отправляется странствовать, и есть кто-то более могущественный, способный причинить зло им обоим.

Но, не смотря на неожиданные и не всегда удобные обстоятельства, отказываться от своих путешествий Анна и не думала. Тем более что приятных моментов в этих снах тоже хватало.

Один раз, направляясь по узкой извилистой дороге к старинному каменному замку, она услышала за спиной стремительно приближающийся топот копыт. Девочка едва успела отскочить в сторону, чтобы уступить дорогу летящему всаднику, однако, проскакав мимо, закованный в сплошные серебряные латы рыцарь резко остановил рослого вороного коня. Жеребец от неожиданности громко фыркнул, встал на дыбы и затанцевал под седоком. Всадник же, ловко удерживаясь в седле, несколько секунд разглядывал девочку, не поднимая забрала. Анна от смущения и растерянности ничего не успела понять, и тем более, спросить, как быстрый конь уже улетел прочь, оставив после себя густые клубы коричневой пыли. Об этом загадочном рыцаре она стала думать тайно от всех, сделав его своим душевным секретом.

Очень страшное место

Анне шел шестнадцатый год, когда тоже заметно повзрослевший ГОЛОС однажды вечером завел странный разговор:

– Вот я всё думаю, а не заигрались ли мы с тобой в детские игры?

– Что ты называешь детскими играм?

Девочка пожала плечами давая понять, что вопросы стоит задавать более понятные. ГОЛОС крякнул, словно говорить ему было не совсем просто, и не будь некой необходимости, он бы вообще не начинал этот разговор.

– Ты не испугаешься отправиться в одно путешествие?

– А почему я должна бояться? – ещё больше удивилась Анна.

К тому времени она из худого угловатого подростка превратилась в красивую статную девушку. Густые черные волосы Анна теперь заплетала в две длинные косы, а платья носила приталенные, подчеркивающие гибкий девичий стан.

ГОЛОС прокашлялся, и продолжил:

– Это страшное место.

– Чего же я могу испугаться после встречи с самим дьяволом? – рассмеялась девушка.

– Это путешествие будет настоящим, ты отправишься туда сама и в трудную минуту уже не сможешь просто взять и проснуться.

Анна была немного удивлена, она слышала в тоне друга волнение и понимала, что он не очень рад тому, что предлагает.

– Тогда, может, и не стоит туда отправляться?

– Это необходимо, там ты найдёшь ту вещь, которая сделает тебя сильнее.

Анна невесело усмехнулась.

– Да я от сегодняшней своей силы не знаю, куда убежать, никак не могу отделаться от пристальной опеки докторов.

ГОЛОС помолчал несколько минут, привычно томя ожиданием.

– Ты не совсем обычный человек, Аня, и можешь открывать те двери, которые для простых людей закрыты навсегда. Но за этими дверями – длинные запутанные коридоры, где скрыты большие опасности, и для того, чтобы выжить в коварном, многослойном и часто враждебном к тебе мире, необходимо постоянно расти и крепнуть. От красивых грёз пора переходить к делу, сны – не сложная наука, там можно лишь наблюдать и думать, но пора учиться действовать. Начальные классы позади, ты переходишь во взрослую жизнь.

После этого «пояснения» у Анны, естественно, появилось еще больше вопросов, но ГОЛОС быстро дал понять, что и так был слишком многословен, и девушка рассудила, что лучшим будет вернуться к существу настоящего вопроса.

– Куда же я должна отправиться?

– Ты возвратишься в прошлое, туда, где погибли все твои предки по материнской линии, и заберёшь у мёртвой цыганки Анелки древний колдовской амулет.

– От чего же они погибли? – содрогнулась Анна.

– Их убили, всех в одну ночь. Весь табор.

Этот народ никогда не знал покоя. Откуда они взялись – дети извечных странствий, история до конца так и не проясняет. По одной версии – ушли из Индии, спасаясь от войска Тамерлана, по другой – добровольно выбрали свободный путь и от души наслаждались кочевой волей. Промышляли мелкой торговлей, кузнечным делом, жульничеством, а иногда и откровенным воровством. Нередко они вызывали отторжение оседлого населения, но, провозглашая лишь им известную правду, не унывали, а даже гордились своим вольным братством.

Тёплый, мягкий климат Бессарабии пригрел табор старого Христо. Но одного не учел мудрый старик, что эти зелёные равнины и густые леса, полноводные реки и плодородные земли издавна делали эту землю заманчивой для всякого рода кочевников и врагов. Местное население привыкло быть начеку, устало от бесконечных русско-турецких войн, смены властей и правителей. Набеги разного рода лихих людей сделали жителей зеленых хлебосольных равнин жестокими и подозрительными. Они привыкли к обороне, привыкли с оружием в руках встречать любых непрошеных гостей. Скорее всего, именно этот факт объяснял, но отнюдь не извинял неоправданной жестокости по отношению к довольно миролюбивым цыганам. Хитрецы и мошенники, они всегда были больше трусливы, чем воинственны. Их менталитет, созданный веками скитаний, призывал приспосабливаться к предлагаемым условиям, а не диктовать свои.

Крали они тот злополучный скот или понесли непомерную кару за чужую вину, а может вовсе не хуторяне так жестоко расправились с кочевниками, никто толком сейчас не скажет. Но факт остаётся фактом – красный утренний рассвет осветил картину страшную по своей кровавой жестокости: голые остовы кибиток чернели зловещими дугами на фоне полыхающей зари. Дымящиеся кострища исходили погребальным чадом. Утренняя свежая равнина, ещё вчера встречавшая рассвет ароматом полевых цветов и теплой негой, превратилась в поле боя, а вернее сказать, жестокой расправы. Пара стервятников уже кружилась в воздухе, присматриваясь к скорбной добыче.

С высоты птичьего полёта картина выглядела необычайной по своей кровавой театральности. Мужские трупы были свалены в одну кучу, видимо разбойники хотели убедиться, что все они мертвы и не представляют угрозы. Женщины и дети, пытавшиеся скрываться и бежать, в основном, были убиты за сгоревшими кибитками. И лишь одна уже не молодая цыганка с длинными, седыми, как мочало, волосами лежала в центре всего действа. Как большая пёстрая птица, она широко раскинула в стороны руки и с гневным укором смотрела в небо мёртвыми уже помутневшими, но все ещё широко распахнутыми глазами.

На бездыханной груди старой женщины лежал погнивший от времени, весь в бесконечных узелках кожаный шнурок, на самом конце которого едва задержался тусклый чеканный кругляшек с непонятными древними символами. По всей видимости, убийцы сорвали с шеи Анелки этот невзрачный амулет, но не найдя его ценным, тут же и бросили на труп. Эти беспощадные люди, поживившиеся нехитрым «богатством» бедолаг, и предположить не могли, что они держали в руках и что так пренебрежительно швырнули на бездыханное тело цыганки. Конечно, древний амулет давно потерял свою колдовскую силу и уже просто как реликвия передавался из поколения в поколение. Но легенда о том, что обладающий этим могущественным талисманом когда-то был по-настоящему велик, жила в цыганских преданиях.

Изготовлен амулет был в древнем Египте более четырёх тысяч лет назад. Шедший из Палестины цыганский табор подобрал умирающего от жажды путника в безводной песчаной пустыне. Женщины вылечили горемыку, не побрезговав уходом за умирающим больным стариком. Они помогли страдальцу не из корыстных побуждений, а из древней традиции чтить умудренную старость. Кочевники и предположить не могли, что спасли потомка великой династии Египетских жрецов, имеющего знания, данные свыше великим Богом солнца Ра, Отцом всего живущего на земле. Эти люди лишь помогли нуждающемуся в помощи нищему, ничего не ожидая взамен. И как бывает в волшебных сказках, получили нежданную награду в виде священного амулета, способного творить настоящие чудеса.

Только одного не поведал своим благодетелям старый колдун – как наполнять волшебный предмет новой силой. Неумолимый разрушитель всего – время, не пощадило магии амулета, постепенно превратив в рядовую безделушку. И если полный могущества он мог остановить целую армию врагов, вызвать ливень в засушливое лето или накормить весь табор до отвала мясом и овощами, сейчас он слабо помогал лишь от мигрени и зубной боли. Анелка прикладывала тусклый кругляш к больному месту и для большей пользы шептала всякие волшебные заклинания. В чудодейственные свойства предмета давно никто не верил, и всякий раз, чтобы не обижать старую целительницу, соплеменники лишь изображали облегчение. А между тем, имея определенные наставления, амулет можно было напитать новой силой. Почему колдун их не оставил, осталось загадкой. А может быть, это знание потерялось в поколениях и не дошло до тех, кто так остро нуждался в нем, особенно в ту последнюю, самую страшную ночь.

Этот ужасающий рассказ произвел на Анну сильное впечатление. Она ничего не знала о детстве своей матери, а та и не стремилась рассказывать. На все вопросы отмалчивалась или говорила, что происходит из семьи зажиточных цыганских артистов, игравших в домашнем театре богатого графа.

Конечно, выросшая на хуторе Жанна слышала о жуткой трагедии, знала, откуда попала в приёмную семью и кем были её предки. Но эти воспоминания приносили в её душу много горя, а потому от них хотелось скорее избавиться. Тайну своего настоящего происхождения она доверила лишь любимому мужу, да и то не полностью, больше по необходимости, чем от сердца. Её жизнь, словно была поделена на две половины: до встречи с Александром Дмитриевичем и после. И первая половина, скорее всего, так бы и ушла в забвение, не случись у маленькой Анны страшной болезни, симптомы которой наполняли мятущуюся душу несчастной Жанны черной копотью зловещей драмы ушедших лет.

– Я пару раз слышала, как мама в сердцах говорила, что на мне цыганское проклятие, неужели это так? – после долгой паузы подала голос Анна

– Это было бы слишком просто, – как-то невесело усмехнулся ГОЛОС.

Приготовления к путешествию не заняли много времени, Анна лишь подобрала из своего гардероба подходящую одежду, да высчитала время, когда домочадцы не могли её хватиться. ГОЛОС уверял, что её отсутствие, здесь пройдет незаметно, и Анна возвратится в ту же минуту, из которой исчезнет, но девушка всё же решила не рисковать и дождалась, пока родители отправятся в гости.

Когда все приготовления были закончены, и Анна уселась в кресло, чтобы отправиться в своё ужасное путешествие, ГОЛОС словно спохватился:

– Да, не забудь отыскать выжившего ребенка и отнести его на тропу, иначе девочка не сумеет выжить.

– И что случится тогда? – вскинулась Анна.

– Предлагаю не проверять, – пробурчал ГОЛОС.

Полёт длился доли секунды. Анна не успела даже понять, как всё произошло. Казалось, только что она закончила разговор со своим невидимым другом, в сердцах махнула рукой, прикрыла глаза, и вот уже тяжёлый душный ветер пронизывает её насквозь чадящим запахом тлеющего пепелища.

Разница с прогулками во сне была настолько очевидной, что сегодня девочка навсегда оставила мысли о том, что её детские грёзы были почти явью. Здесь все было по-другому: она находилась одна в страшном неуютном мире, удаленном от её детской комнаты не только огромным расстоянием, но и бездонной временной пропастью.

Оглядевшись, Анна различила вдали голые остовы кибиток и поняла, что до места разыгравшейся трагедии ей предстоит пройти около четверти мили. День ожидался жарким, даже знойным. Но пока ещё можно было дышать относительно свободно, особенно когда ветер сносил в сторону стелющийся по земле мутный дым.

Оделась Анна удобно, в сосборенную на талии свободную юбку и лёгкую ситцевую блузку в мелкий синий цветочек. Воздушный порыв вмиг растрепал густые волосы, опрометчиво уложенные в простой узел, и она вдруг ощутила себя частью этой степи, полыхающей огненными красками занимающегося рассвета. Всё её естество затрепетало, освещённое многовековой памятью, поднимая образы, давно ушедшие в стремительный временной поток. Анна начала узнавать этот мир. Он был ей не чужд, она знала запахи, слышала звуки, чувствовала прикосновение тёплых ладоней пряного сухого воздуха. Трава под ногами стелилась привычным изумрудным шёлком, а по небу плыло одинокое облако, формой напоминающее гигантского лохматого зверя, который по мере своего движения всё шире и шире раскрывал оскаленную в возбуждённом азарте пасть.

Анелку Анна нашла быстро. Да, собственно, та и не пряталась. Лежала себе, раскинув руки, и наблюдала за движением причудливого облака. Девушка закрыла покойнице глаза, а затем, немного помедлив, поцеловала в холодный лоб.

Амулет будто бы поджидал её. От прикосновения теплой девичьей руки он сразу же засветился, наполняясь живой волшебной энергией. Анне на миг показалось, что эта вещь некогда уже принадлежала ей, так удобно кругляш расположился в ладони, словно прильнул к ней и пригрелся.

Выполнен амулет был из белого металла, сильно почерневшего от времени. Центральный рисунок изображал круг с расходящимися во все стороны лепестками, которые росли вокруг сердцевины, с зияющим в самом центре оком. Правда, эта глазница отталкивала удручающей пустотой, словно кто-то намеренно ослепил реликвию, лишив возможности видеть что-то необычайно важное. Каждый новый слой лепестков, по ощущениям, был моложе предыдущего. Их поверхность хранила очень мелкие, нанесенные тончайшей иглой надписи на разных языках, от самых древних и примитивных иероглифов внутри до почти знакомых, современных букв по краям. Вообще, при близком рассмотрении, становилось понятным, что амулет когда-то был не только символической вещицей в арсенале старой ведьмы, но и украшением, возможно, даже царственной особы. Вот только все самое ценное из него было извлечено, вероятно продано во время особенной нужды. Некоторые зиявшие пустоты ранее явно хранили что-то более ценное, чем сальная грязь, да вековая копоть цыганских костров.

Анна наскоро обтерла кругляш рукавом, после чего завязала на старом шнурке ещё один узелок и спрятала трофей у себя на груди.

Теперь было необходимо отыскать младенца, что оказалось не таким простым делом. Обходя разрушенный и разграбленный лагерь своих предков, Анна пыталась представить скудный быт этих полудиких людей. Заношенные до дыр одеяла, почерневшая от нагара посуда, другой не менее убогий скарб. Неизвестно, чем удалось здесь поживиться убийцам, но некое чувство подсказывало, что практически даром потратили они время на поиски хоть чего-то ценного в этих хилых шатрах и разбитых кибитках. Лошадей разве что увели, но и те наверняка не представляли особой цены.

Жанна сжалилась над своей дочерью, пискнула из–под телеги, куда за колесо, видимо сознательно, спрятала её обречённая на гибель мать. Так себе укрытие, но оно спасло девочку, а может, не все в той компании были законченными извергами и нашёлся один, который сделал вид, что не расслышал младенческого крика, не взял бесполезного греха на душу.

Анна взяла девочку на руки и поднесла к лицу. Рожица чумазая, зарёванная, покрытая обветренной коростой. Глазки мутные, мало что понимающие. Трудно было поверить, что это она и есть – статная красавица Жанна. В другой бы обстановке Анна, наверное, задумалась над нелепостью ситуации: всё же держать на руках собственную мать, мягко говоря, не совсем нормально, но уже почти совсем рассвело, время поджимало, надо было вынести ребёнка на дорогу.

Неумело напоив дитя прямо из помятой металлической кружки, отчего девочка чуть не захлебнулась, и, закутав бедняжку получше в тряпьё, Анна устремилась по еле заметной тропинке в низину. Туда, где за пролеском просыпались от мирного сна сытые оседлые люди, начинали доить скотину, собирались на работу в поле.

Оставить малышку одну оказалось не так-то просто. Несколько раз Анна пыталась уйти, но снова возвращалась. То вдали ей мерещились остроухие степные лисы, то стервятники слишком низко кружились над дорогой. Наконец она решила спрятаться за придорожным кустом и дождаться спасительной помощи. И только когда одна из направлявшихся в поле крестьянок подхватила малютку на руки и, громко причитая, поспешила назад в сторону хутора, Анна успокоилась и перевела дух.

После того, как переживания за младенца отошли на задний план, девушка поняла, что сама практически умирает от жажды. Конечно, можно было дотерпеть до дома, путешествие подошло к концу, она выполнила всё, зачем пришла в это страшное, давно канувшее в небытие утро. Ориентиром ей служил большой раскидистый дуб с потемневшей от старости замшелой корой. Возле него она оказалась, когда прибыла сюда, от него в назначенный час планировался её обратный путь. Однако Анна, точно ведомая неким зовом, решила ещё раз свернуть к разорённому лагерю и найти закопченную кружку, из которой совсем недавно захлебываясь и причмокивая, пила маленькая Жанна. Это странное решение возникло в её голове, словно исподволь, и она вопреки здравому смыслу оказалась бессильна ему воспротивиться.

Кружка с остатками воды стояла на прежнем месте, возле одного из догоревших кострищ. Напившись из неё, Анна вытерла губы широким и вольным жестом от локтя. Теперь можно было возвращаться. Она горестным взглядом в последний раз окинула разграбленный лагерь, и более не сдерживая слёз, раскинула в стороны руки, словно хотела обнять на прощание это высокое пронзительной синевы небо, вольную, пахнущую чабрецом степь и всех своих горемычных предков, сложивших безвинные головы на этой равнине.

Вдруг девушка почувствовала на себе взгляд. Так бывает, когда в совершенной тишине, среди мертвых предметов, присутствие человека, пусть даже не издающего ни малейшего звука, становится физически ощутимым. Анна встрепенулась, и начала в страхе озираться вокруг. До этой поры ей как-то не приходило в голову, что она может здесь кого-то встретить.

Невысокий парнишка со спутанными пыльными кудрями давно немытыми, и, наверное, никогда нечёсаными, смотрел на неё, исподлобья. Он особо даже не прятался, просто Анна, увлеченная своими мыслями, и не подумала вновь вглядываться в удручающие детали этого места. Одежда дикаря соответствовала обстановке: столь отвратительных и грязных лохмотьев аристократичная Анна не видела даже на самых опустившихся кладбищенских нищих. Непроизвольно её лицо исказила гримаса брезгливости, и цыганенок это заметил. Увидел, встрепенулся, как от хлесткого удара, и запомнил. Как впоследствии оказалось – навсегда.

Впрочем, Анна быстро справилась со своей бестактностью и в следующую же секунду постаралась улыбнуться сквозь катившиеся по щекам слезы.

Цыганёнок был примерно её возраста, только очень худой, как жердь. Он стоял, переступая босыми ногами, и смотрел на Анну в упор без отрыва, как смотрят простые люди, не обременённые светским воспитанием. В его миндалевидных глазах цвета настоящего бразильского кофе сквозил алчный первобытный интерес, смешанный с дикой, звериной болью.

– Ты из этого табора? – спросила Анна на незнакомом для себя языке, и сама опешила от такого открытия. Амулет под платьем немного нагрелся, она чувствовала слабое покалывание, будто маленькие иголочки слегка прикасались к её нежной коже.

– Да, я приехал утром, водил коней в ночное, – угрюмо ответил оборванец.

– Тебе повезло, – сказала Анна.

– Ну, это как посмотреть, – горько усмехнулся цыганёнок и перебросил из руки в руку тяжелую кирку.

Только сейчас девушка обратила внимание на эту палку с заостренным железным наконечником. Угрожающий вид перепачканного в земле острого орудия вызвал в Анне неприятный озноб. Колючий холодок пробежал по коже, и девушка сделала непроизвольный шаг назад.

Цыганенок заметил её страх, презрительно сощурился, сплюнул себе под ноги и процедил сквозь зубы:

– Я могилу копаю у берега, там земля легче.

Анна взглядом проследила за рукой парня и разглядела вблизи реки невысокий холмик из свежевырытой земли.

– Тебе помочь?

Во влажных глазах цыганенка мелькнуло изумление.

– Ты что же, пойдёшь со мной копать могилу?

– Видишь ли, это и моя родня тоже… поэтому, наверное, я должна…

По лицу парня пробежала тень какой-то догадки.

– А, так ты приехала, чтобы стать женой Лагуша! Все говорили, что отец подобрал ему красивую невесту из зажиточных…но почему ты тут одна, где твои сваты? Меня вот Янко зовут, я двоюродный брат Лагуша и могу стать твоим мужем вместо него. Зачем тебе мертвый жених?

– Не собиралась я ни за какого Лагуша. Да и вообще, мне ещё рано замуж, – покраснела Анна.

– А я вот смотрю, так в самый раз, – поцокал языком Янко, но горе не дало ему времени продолжать этот разговор, тем более что солнце поднималось все выше, и жаркий день начинал входить в свои права. Более не вдаваясь в подробности обширного цыганского родства, парень мотнул лохматой головой и, развернувшись, заспешил в сторону берега. Девушке ничего не осталось, как последовать за ним.

Анна очень скоро осознала, какое это непростое дело копать могилу для двух десятков тел. И пусть земля у берега, действительно, была рыхлой, а за основу они взяли глубокий овраг, работу удалось закончить только глубоко за полдень. Тела начинали портиться на жаре, а души усопших то и дело пытались беседовать с Анной, но девушке было явно не до того. Не привыкшая к изнурительному физическому труду, она очень быстро почувствовала усталость, потом страшную ломоту во всём теле, а дальше её держал только характер, оказавшийся способным заставить двигаться все эти ноющие мышцы и выворачиваемые болью суставы. Янко держался лучше, он был жилистым, и ему помогала душевная боль. Разрывая сердце, она сделала его тело железным, он совсем не чувствовал телесной усталости. Лишь изредка вытирал струящийся обильный пот, размазывая по лицу грязь вперемешку с сочащейся из кровавых мозолей сукровицей.

Когда солнце засобиралось на запад, наши герои бросили последние комья земли на продолговатый длинный холм и в полном изнеможении повалились на траву. Сейчас Анна выглядела ненамного лучше, чем Янко. Её платье и обувь были сильно перепачканы желтой липкой глиной, небрежно перехваченные тесьмой волосы, растрепавшись, лезли в глаза и рот, а руки покрылись ноющими ссадинами и набухшими мозолями.

– Надо бы искупаться, – предложил Янко. – Давай голышом, сначала я, потом ты, только отвернись и не смотри.

– Вот ещё, нужно мне на тебя смотреть…

Анна стала наблюдать за трудолюбивым муравьём, пытавшимся с непонятной целью затащить на высокую травину зелёную толстую гусеницу. Трудяга срывался, падал, но снова подбирал свою ношу и с невероятным упорством раз за разом забирался ненамного, но чуть выше прежнего, улучшая свой же собственный рекорд. Девушка даже не заметила, как сон сморил её усталое тело, разлив по изнеможенным мышцам приятный врачующий бальзам…

Анна проснулась оттого, что ей прямо в лицо лился поток холодной воды. В первые секунды после пробуждения она совсем ничего не поняла, так как пришлось отфыркиваться и отплевываться от залившейся в нос и рот жидкости. И только хорошенько протерев глаза, она увидела, что Янко бесцеремонно, прямо над её головой выжимает свою мокрую рубаху, а вернее лохмотья, служащие ему одеждой. Впервые девушка увидела цыганенка смеющимся. Если бы не злость, накатившая на Анну от такой невообразимой бесцеремонности, она бы, может, отметила, что улыбка у Янко даже красивая. Ровная и белозубая.

Вскочив на ноги и сильным рывком выхватив у парня мокрую одежонку, которая жалобно затрещала от ветхости, Анна принялась хлестать ею своего обидчика. Да с такой яростью, что тот, если сначала и попытался защититься, то скоро осознав бесполезность этих попыток, отскочил на безопасное расстояние и лишь ловко уклонялся от вездесущих ударов. Дождавшись, когда силы Анны иссякнут, а гнев выйдет через эту невероятную бурю, Янко подобрал отброшенную ею рубаху и злобно процедил сквозь зубы:

– Кто ты такая? У цыган женщины не бьют мужчин.

– Ты мне не муж и не господин, – парировала Анна.

– Это мы ещё посмотрим, – совсем тихо пробурчал Янко.

Искупаться Анна отошла подальше. Зашла в густой ивняк, разделась и с наслаждением погрузилась в тёплую, нежную воду Днестра. Девушка просто уцепилась рукой за толстый береговой корень и блаженно отдалась ласкающему тело течению. Усталые ноги едва касались струящихся шелковых водорослей, иногда она ощущала быстрые прикосновения мелких рыбёшек.

Через некоторое время Анна почувствовала настоящее облегчение, казалось, что прохладное течение смыло вместе с могильной грязью большую часть усталости и вернуло львиную долю утраченных сил.

После купания Анна выстирала одежду, хорошенько её отжала и вывесила на ветерок. Пятернёй расчесала длинные волосы и тоже отдала их ветру, пусть треплет и сушит. Вода нежно качала её отражение. Девушка и сама залюбовалась им. Отметила хорошо подросшую грудь, покатые плечи, красивый изгиб шеи.

Сегодня девушка сделала для себя открытие, что на неё можно смотреть не как на сверстницу и компаньонку для детских игр. Анна увидела во взгляде совсем ещё молодого парня – своего ровесника решительно другой интерес. Конечно, Янко ей ни капли не нравился, в девичьих грёзах жил образ стремительного всадника на вороном коне, лица которого она не увидела за прочной бронёй, но точно знала, что цыганёнок не имел с ним ничего общего. Более того, животный инстинкт в глазах маленького дикаря вызывал в Анне, скорее, неприязнь и даже отвращение, но непослушные мысли то и дело возвращались к этому открытию. Он думал о ней, как о взрослой женщине, и даже не пытался этого скрывать.

Девушка читала в романах, о том, что в цыганских семьях очень рано становятся взрослыми и её возраст в самый раз подходит к замужеству, но примерить на себя это правило, дикое с точки зрения морали её общества, ей не приходило в голову. Здесь же, в вольной степи, среди девственных трав, непривычно синего неба и срывающего все условности ветра ей не захотелось гнать прочь эти волнующие кровь мысли.

Она думала о тех намеренных прикосновениях, которые случались во время долгой изнурительной совместной работы, о быстрых недвусмысленных взглядах. А один раз, когда она сорвалась с края ямы и упала прямо в объятья Янко, он сжал её своими тонкими, но необычайно цепкими, почерневшими от загара руками и в зверином порыве прижал к худой груди. От возмущения и запаха многодневного пота девушка чуть не задохнулась и грубо оттолкнула его от себя…

Неожиданный шум потревоженных ветвей заставил её вздрогнуть и отвлечься от раздумий. Анна в испуге схватила ещё влажную юбку и, поспешно прикрыв ею наготу, огляделась. На миг ей показалось, что в густых зарослях ивняка мелькнули знакомые глаза, но потом, как бы она не вглядывалась, больше не смогла увидеть ничего, кроме плотной зеленой изгороди, слабо шелестящей под дуновением ветра.

– Кто тут? – на всякий случай громко спросила Анна, но ответом ей был лишь далекий крик неведомой птицы.

Янко ждал её на том самом месте, где они и расстались. Он сидел рядом с могилой под раскидистой орешиной и курил деревянную трубку, то и дело, сплевывая длинную коричневую слюну себе под ноги.

Анна подошла и села рядом, на что новый приятель не отреагировал даже легким поворотом головы, словно и не заметил. Некоторое время они молча смотрели на скорбный холм, земля на котором уже начала подсыхать. Небольшой букет полевых цветов, собранных Анной, завял и пожух, солнце всё еще жарило не на шутку, но уже целенаправленно катилось к закату. Наконец, цыганенок выколотил трубку о камень и хмуро взглянул на девушку через плечо. За этот день, что они провели вместе, Анна успела привыкнуть к его скуластому неправильному лицу, оно уже не казалось ей таким диким и отталкивающим. Тот временной и культурный пласт, что лежал между ними, был размыт слезами общего горя, развеян дымным ветром цыганского пепелища, утрамбован вместе с желтой могильной землёй.

– Я найду и убью их, Анни, а тела брошу шакалам и стервятникам.

– Наверное, именно так и стоит поступить с теми негодяями, – согласилась Анна.

– Ты же пойдешь со мной, ромны? Я куплю новую кибитку, а лошади у нас есть. А если хочешь, не будем кочевать и построим дом…

Анна попыталась возразить, но Янко прервал её нетерпеливым жестом.

– Я знаю, что ты привыкла к богатой жизни, Анни, и Лагуш всегда лучше меня одевался, да и кожей был куда белее, но ты просто совсем не знаешь Янко, я могу воровать, могу работать, а могу пойти в разбойники и всю, как барыню, одеть тебя в золото…

Анна, напугавшись такого напора, быстро поднялась на ноги и сделала несколько шагов в сторону, но Янко тут же вскочил следом, догнал её и, подойдя вплотную, обдал запахом дешевого табака. Они были примерно одного роста, и миндалевидные глаза цыганёнка оказались прямо напротив глаз испуганной девушки.

– Я когда тебя сегодня увидел…, я понял …, мне никто и никогда не будет нужен. Анни, я сделаю для тебя всё, я продам лошадей и куплю тебе самые красивые платья, ты будешь носить только парчу и шелк. Будь со мной, ромны, я тебя буду любить, по-настоящему, всю жизнь буду только тебя любить …

– Янко, мне не нужны платья! Я живу отсюда очень далеко, и меня там ждут! А ты мне, как брат, я тоже буду помнить и любить тебя всегда, такие встречи не забываются, поверь!

– Янко не красивый и бедный, вот как ты думаешь, гордячка. Я же вижу, что ты смотришь на меня, как на древесную жабу или паука. Морщишь свой нос, да я и сам не пойму, почему моё несчастное сердце так зашлось по тебе…

Глаза цыганёнка стали влажными и, вытерев их рукавом, он в отчаянье махнул рукой.

– Да и иди тогда, только быстрее, чтобы мои глаза уже никогда не видели тебя, Анни, вот только знай, что никого не буду любить, кроме тебя, и пусть гложет тебя этот червяк, что на всю жизнь ты несчастным сделала бедного Янко!

Парень повернулся спиной и побрёл в сторону разграбленного лагеря.

В последний раз, глянув на его сгорбленную худую фигуру, Анна развернулась и со всех ног бросилась к старому ветвистому дубу. Она бежала, еле удерживая рыдания, ей никогда не приходилось за один день переживать столько чужой и своей боли.

Не зря Анна так тщательно подбирала время для своего путешествия и выжидала, пока домашних и прислуги не будет дома. Она словно предвидела, сколько шуму наделает своим возвращением. Сначала по уютной комнате пронесся сметающий предметы сизый вихрь, а вслед за ним возникла сама сильно растрёпанная девушка. Причем, если начинала она своё путешествие из зеленого кресла, то приземлилась в противоположный угол комнаты, при этом, не удержав равновесия, грохнулась на пол и уронила на себя этажерку с книгами.

Чертыхаясь и потирая ушибленные колени, Анна медленно поднялась на ноги и повернулась к высокому настенному зеркалу. То, что она увидела, заставило вмиг забыть про телесную боль. Из зеркального отражения на неё смотрела дикарка с разметавшейся гривой чёрных волос и лицом, покрытым вольным загаром. Её глаза горели воспаленным огнём, первобытная страсть сверкала в этом изменившем её до неузнаваемости взгляде. За время, проведённое в Бессарабской степи, она стала другой. Не успев принять и понять всю суть происшедших в ней перемен, Анна интуитивно осознала, что открыла ту самую дверь, о которой говорил ГОЛОС. Все её детские пересуды с духами и путешествия по сказочным мирам отошли на задний план. Сегодня она впервые узнала, что такое жизнь и смерть без всяких прикрас.

Облокотившись рукой о стену и прислонясь горячим лбом к гладкой холодной поверхности зеркала, она долго стояла, приходя в себя. Прокручивала в голове невероятные события, пыталась придать мыслям стройность и привести их хоть в какой-то относительный порядок. Перед её глазами стелился кровавый туман. Огромные черные птицы кружили над дымящимся пепелищем, они блуждали в огненном вихре полыхающего заката, и опалённые им, камнем падали вниз, превращаясь в беснующихся по равнине вороных коней. Кони, не справляясь со скоростью, падали, ломали ноги, бились о землю, и вот уже многокрылые демоны устремлялись обратно ввысь, рассекая горизонт чёрными разящими молниями.

– Ты не возвратилась в назначенный час, это могло кончиться катастрофой. – ГОЛОС заговорил лишь после того, как взгляд девушки вновь обрел осмысленность, и Анна окончательно вернулась домой вслед за своей телесной оболочкой.

– У меня появились неожиданные дела…

Анна подошла к своему креслу, опустилась на пол рядом с ним, и устало прислонилась головой к резному подлокотнику.

– Ты не должна была сворачивать в лагерь после того, как ребенок оказался в безопасности. Это не входило в наши с тобой планы, что заставило тебя их нарушить?

Анна впервые услышала, что ГОЛОС не просто злится, он находится в нешуточном смятении.

– Мне показалось…

– Вспоминай, – ГОЛОС был неумолим.

– Меня словно кто-то позвал…. Я даже не подумала поступить иначе….

– Я так и предполагал. – Эти слова друг произнес со странной обречённостью. – Теперь наша жизнь станет куда сложнее.

– Что ты хочешь этим сказать? – встрепенулась Анна. – Ты думаешь, этот Янко…

– Да кому нужен твой безумный цыганёнок! Надеюсь, ты пока не согласилась выйти за него замуж?

– Прекрати! Как ты смеешь! Ты что, всё это время шпионил за мной? – Анна вскипела от гнева.

– Ладно, не кричи, – ГОЛОС смягчился, в нём появились извиняющиеся нотки, словно последняя колкость вовсе не входила в его планы, а вырвалась сгоряча. – Я испугался за тебя, ведь твоё невозвращение в назначенное время грозило тем, что я мог вообще не вернуть тебя домой. Видишь, как ни старался, а все равно немного не рассчитал место перемещения.

– Уж вижу, – проворчала Анна и потерла ушибленное колено.

– Если бы ты только знала, что я пережил за эти часы!

– Прости меня. – Анна прижалась щекой к бархатной обивке кресла и погладила красивого единорога на резном орнаменте подлокотника. – Зато я добыла чудесный амулет, и теперь мы с тобой стали сильнее.

– Постарайся больше не нарушать наших договоренностей, даже если целый хор голосов будет умолять тебя об обратном.

– Я обещаю, что никогда не стану принимать решений, не спросив твоего совета.

– Ты ужасная подлиза, приведи уже себя в порядок, скоро возвратятся домочадцы, и ты напугаешь их этаким видом. – Последние слова ГОЛОС произнес с таким теплом, что Анна в ответ тоже не сдержала чувств и чмокнула деревянного единорога в блестящий лаковый нос.

Володя

После своего страшного путешествия, Анна стала много размышлять. Она и раньше любила одиночество, а сейчас и вовсе превратилась в затворницу: окружила себя книгами и с большой неохотой шла на контакт, замкнув свой мир небольшим кругом самых близких людей.

В женской гимназии подруг она не обрела. Веселые и задорные хохотушки с опаской и недоверием относились к замкнутой и всегда молчаливой чернявой красавице. Несмотря на яркую внешность в соперничество она никогда не вступала, а потому, немного посплетничав и признав «слишком причудливой», одноклассницы просто перестали её замечать. Всегда сидевшая в самом дальнем углу класса, она стала для них сродни молчаливому цветку в кадушке. Учителя тоже старались избегать лишнего общения с хмурой ученицей, сторонились её, считая сложной и неконтактной.

Домочадцы продолжали беспокоиться за девушку, но уже не столь сильно, как в раннем детстве. Анна научилась беречь чувства своих близких и по возможности старалась не доставлять им неприятностей. Вечерами они всем семейством долго засиживались за чаем, где Анна читала вслух трактаты по философии. Её увлекал Кант и Шопенгауэр, хотя и новомодные материалистические учения тоже интересовали и немало занимали внимание. Александр Дмитриевич радостно уверял Жанну, что дочь просто не по возрасту умна, а болезненные симптомы были лишь сигналом к такому доброму отклонению. Жанна хотела с этим соглашаться, но чутким сердцем матери знала, что не так все просто. Она часто в одиночестве раскладывала потрепанные карты и горько плакала над их предсказаниями.

Но даже мать не могла предположить, какой бурной чувственной мощью наполнены помыслы Анны, как грезит она по ночам о далеких неведомых странах, бездонных временных глубинах и встречах, которые не снились ни одной из её сверстниц. Этот мощный внутренний вулкан готов был извергнуться, он ждал лишь удобной минуты, которая наступила, перевернув душу Анны и заполнив совершенно иным, неведомым доселе смыслом.

Однажды, в теплый выходной день, бродя по улицам и, как всегда, пребывая в своих размышлениях, Анна не заметила оказавшегося у неё на пути незнакомого человека. Они буквально столкнулись головами. Девушка растерялась от неожиданности и отскочила назад, а юноша от смущения потерял равновесие и ухватился за каменную стену дома. Сам устоял, но толстую книгу, явно очень старую и ценную, в руках не удержал. Книга упала, ветхий переплёт не выдержал удара, и страницы разлетелись в разные стороны.

Анна присела, и начала торопливо собирать пожелтевшие листы. Попутно она повторяла извинительные слова, пытаясь хоть как-то загладить свою оплошность. Почтение к печатному слову было в ней столь велико, что происшествие вызвало в девушке настоящую бурю негодования по отношению к собственной неосторожности. Молодой человек же пытался уверить её в своей природной неуклюжести, а когда Анна подняла на него глаза, то отвести их уже не смогла.

Незнакомец даже не был особенно красив, по крайней мере, мужского начала, в юноше было совсем мало. Тонкие болезненные черты, слишком светлая кожа, узкое лицо. Но вот его глаза …. Они смотрели на Анну с такой пронзительной нежностью, в них было столько доброты, тепла, живого чуткого ума. А ещё в них жил СВЕТ. Складывалось впечатление, что в этих небесного цвета глазах неким чудом поселился кусочек солнца, и поэтому они лучатся таким диковинным образом. Анна не заметила, что юноша для своего высокого роста излишне худощав, слегка сутул, что в нем нет той молодецкой мужской грации, которой до этого дня были наполнены девичьи грёзы. Он был неважно одет – простовато и слегка небрежно. Но она смотрела только в эти глаза, а когда лицо юноши осветила улыбка, за угол дома пришлось ухватиться уже Анне.

Тому, кто не верит во влюбленность с первого взгляда, стоило бы увидеть эту сцену со стороны. Двое молодых людей застыли в нелепом оцепенении, потеряв всякий счёт времени. Неведомая сила околдовала их тела, сцепила взгляды, потянула друг к другу руки.

Но свидетелем происшествию был только ветер. Он раздувал страницы старой книги, мешал их с опавшими листьями, шалил, развлекался, гонял по брусчатой мостовой.

Владимиру, как и Анне, было восемнадцать. Он учился живописи, но так как родители его были небогаты и жили далеко в провинции, юноше приходилось подрабатывать, давая детям уроки рисования и французского языка. Совместные прогулки стали их ежедневным ритуалом. Они, не сговариваясь, встречались в тихом застенчивом парке и гуляли до поздних сумерек, наслаждаясь каждой секундой общения. Владимир был на редкость эрудирован, начитан и экспансивен. Но этим Анну было бы не удивить, ГОЛОС тоже отличался подобными качествами. Она с детства привыкла к мудрому и эмоциональному общению. Вот только в отличие от безликого друга Владимир был живым и осязаемым. Он умел так смотреть своими лучистыми глазами, что сердце Анны начинало трепетать, словно пугливая весенняя бабочка. Когда робко, как бы случайно, Володя касался ее руки или волос, волшебный трепет пробегал уже по всему телу, заставляя мысли путаться. Случалось так, что уже начатая фраза тонула в омуте внезапно нахлынувшего душного смущения. Они замирали в оцепенении, одновременно пугаясь и радуясь этим новым непривычным ощущениям.

А ещё Владимир решил написать портрет своей возлюбленной. Анна часами ему позировала в безлюдном парке, но юноша никак не мог успокоиться, он искал всё новые и новые ракурсы. Ему хотелось написать Анну гениально, неподражаемо, непревзойдённо. Он ловил её глубокий горячий взгляд, лившийся из самого основания женского естества. Только она одна умела так смотреть, обжигая и лаская, томя и обещая. Разум и тело от этого взгляда приходили в негласный сговор, заставляя позабыть обо всём вокруг. Молодой художник понимал, что, сумев запечатлеть этот взгляд, он создаст колоссальную вещь, сродни шедеврам великого Рокотова. Он мечтал написать портрет Анны в этом же жанре камерного интимного портрета, в приглушённых тонах, на фоне мерцающего волшебного сумрака, чтобы только душа струилась из неподражаемых глаз любимой.

Вечерами в своей маленькой тёмной комнатке он раскладывал на полу карандашные эскизы и часами искал в них жизнь. Но Анна не хотела оставаться в его набросках, она уходила домой, оставляя ему лишь мертвую фактуру – правильную, красивую, но лишённую живой души.

Анна же возвращалась домой загадочная и одухотворённая. Правда, ГОЛОС не очень-то хотел участвовать в её амурных делах. Он сделался задумчивым и отстранённым, предпочитая обсуждать прочитанные книги или, на худой конец, светские сплетни. Когда девушка пыталась заговорить о Володе, он замолкал или менял тему разговора.

Но влюбленной Анне было необходимо делиться переполнявшими душу чувствами, её теперешняя жизнь была так богата значимыми событиями, в которых она не имела никакого опыта, что восторг в ней соперничал с растерянностью, а жажда развития романа со страхом неизвестности.

Жанна видела, что с дочерью произошла сильная перемена. Горящий возбуждением взгляд, стремительные порывы, беспричинная грусть и спонтанный смех не оставляли сомнений в её причинах. Анна влюбилась, и эта влюблённость не была детской и наивной.

Мудрая Жанна сумела найти слова, которые помогли дочери раскрыться, а потом Анна уже без малейших колебаний шла к матери за советом и участием. С ней можно было говорить о Володе долго и обстоятельно, не то, что с ГОЛОСОМ, который своим демонстративным молчанием сильно обижал Анну.

С приходом зимы Володя начал писать портрет Анны. Множество карандашных эскизов, разложенных везде, где только можно, давали ему вдохновение. Все ночи он проводил за этой работой, испытывая волшебный прилив сил, словно кто-то извне направлял его кисть. Порой он так увлекался, что не замечал, как ночь лениво переползала в пасмурное зимнее утро и, пробуждаясь от глубокого творческого сна, юноша сам не узнавал своего же творения.

С Анной они встречались вечерами, катались на санках и коньках, играли в снежки, лепили забавных снеговиков. В такие моменты молодые люди были так счастливы, что им казалось, лишь радость и восторг правят миром, что нет в нём ни корысти, ни зависти, ни злобы. Дни плелись сказочным зимним волшебством, балуя влюбленных мягким морозцем, заснеженными аллеями, сверкающими кружевами на стёклах домов и горячими пирожками с земляничным вареньем, которые продавала румяная, перевязанная огромным платком девка на углу Ломаевской и Парковой.

Однажды, после прекрасных часов, проведённых вместе с Володей, Анна возвращалась домой в славном и приподнятом настроении. Она даже напевала веселую песенку, подхваченную от уличного музыканта, веселившего народ в запорошённом парке. Падал крупный красивый снег, покрывая улицы легким пушистым покрывалом, переливающимся в желтом свете редких фонарей и вечерних окон.

Проходя мимо старой полуразвалившейся часовни, девушка повстречалась с угрюмой женщиной в мрачном траурном наряде. Не обратив особого внимания на закутанную в чёрное одеяние незнакомку, Анна готова была пройти мимо, но дама, поравнявшись, как бы случайно, задела её рукавом своего пальто, после чего, девушка вздрогнула от ледяного холода. Тысячи острых игл пронзили её тело, добравшись до самого сердца. Анна повернулась вслед стремительно удаляющейся фигуре, но та быстро скрылась под тёмной аркой ближайшего дома. Тянущее чувство неизбежной беды осталось в Анне после этой внезапной встречи, а дома её ждал ещё больший сюрприз.

– Ну, вот она и пришла, – сказал ГОЛОС, как только Анна оказалась на пороге своей комнаты.

– Кто? – девушка встрепенулась, словно ждала этих слов.

– Кларина. Ангел смерти.

Она получилась жутко некрасивым ребёнком. Так, по крайней мере, ей говорили с раннего детства. Детей в семействе было трое, все девочки. Кларина была средней сестрой, и природа посмеялась над ней жестоко и несправедливо. Старшая Марта и младшая Берта были просто милашки с крупными золотистыми локонами и огромными на пол-лица голубыми глазами. Кларине достались узенькие глазки-щёлки, редкие прямые волосы без определённого цвета, длинный бесформенный нос и как главная насмешка – большая волосатая бородавка на щеке.

Кларина часто замечала непроизвольную гримасу отвращения на лицах тех, кто впервые её видел. Может быть, не будь рядом красавиц – сестёр, она не смотрелась бы так вызывающе неприглядно, но они существовали – румяные хохотушки, кокетки и жестокие насмешницы. Или родись она в семье образованной, без предрассудков, возможно, родительская любовь могла бы сгладить ошибку природы, дать девочке уверенность в себе, но и здесь произошла осечка. Кларина была дочерью мясника, человека не бедного, но грубого и жёсткого. Её мать тоже не отличалась красивыми душевными качествами. Была сильно ориентирована на постороннее мнение, и когда соседи осыпали её насмешками по поводу некрасивости средней дочери, злилась не на них, а на Кларину.

Мясник вместе с женой на полном серьёзе считали, что рождением некрасивой дочери они обязаны давнему греху. Много лет назад, чтобы устранить конкурента, супруги хитрым путём продали мяснику на соседней улице туши больных коров. В результате несколько человек умерло, а соперник, заподозренный в злом умысле, был зверски убит родственниками погибших. Этот грех остался непокаянным, а через небольшое время родилась Кларина. Для этих тёмных бессердечных людей связь была очевидна.

– Затолкать бы тебя обратно туда, откуда ты вылезла, – не раз повторял пьяный отец.

– Её и замуж не выдать, всю жизнь просидит у нас не шее, – вторила ему мать.

В Кларине росла и крепла ненависть к своему семейству. Она прекрасно видела, что ей за обедом достаются самые плохие куски мяса, красивую одежду для неё не покупали, а на время воскресной прогулки, когда вся семья наряжалась в праздничные платья и отправлялась на центральную городскую площадь, где по выходным гудела ярмарка, загружали работой в мясной лавке. От непосильного для юной девушки труда болели руки, ныла спина, слезились глаза. Кровь и кишки животных, которые она выносила в большом деревянном корыте на задний двор, сначала вызывали в ней тошнотворное отвращение, но в дальнейшем она привыкла к вязкому удушливому запаху и виду перламутровых радужных кишок.

Людей Кларина возненавидела раз и навсегда, поэтому и не пыталась искать исключений из правила. Они были врагами, а она была на войне одна против всех. Девочка уходила в себя всё глубже, появлялась на глаза родственникам и знакомым всё реже, впрочем, никого это особо не тревожило.

Так как ухаживать за своим телом и одеждой Кларина считала занятием бесполезным, то вскоре от неё стал исходить дурной запах, и сёстры попросили переселить «замарашку» в другую комнату. Кларина переехала из детской сначала в гостевую, а потом и вовсе в маленькое помещение под лестницей, которое находилось прямо у дверей в холодную комнату, где отец разделывал привозимую прямо с бойни скотину. Мелких животных – кур, уток и даже свиней кололи на заднем дворе. Кларина вскоре привыкла к предсмертным судорогам и даже находила интересным наблюдать за ежедневным процессом убийства бедных тварей. Зато лавка мясника всегда славилась самым свежим парным мясом.

Окунаясь в это пространство крови и смерти, Кларина чудесным образом успокаивалась. Все её невзгоды и обиды отходили на задний план. Она всматривалась в остекленевшие глаза трупов, проводила ладонью по оскаленным в предсмертной агонии зубам, и ей становилось легко и спокойно.

Кларина не особо любила думать и рассуждать, но некоторые вещи казались ей очевидными. Во всяком случае, она догадалась, что внешняя человеческая красота – лишь мишура, напыление. Нет между ней – Клариной – и другими людьми существенной разницы. Кости, органы, кожа, кровеносные сосуды – всё одинаковое. Различие лишь в мелких деталях: цвет и длина волос, разрез глаз, форма носа. И вот эти несуразные мелочи, сделали жизнь её сестёр счастливой и беззаботной. Подарили им любовь и ласку близких, а у неё отняли всё. Кларина часами рассматривала себя в треснувшее мутное зеркальце и понимала, что эта мнимая некрасивость не настолько страшна, чтобы выбрасывать её из жизни, обрекая на существование грязной бесплатной прислуги. Чувства одиночества, отчуждения, досады и ненависти крепли вместе с ней, росли и взрослели.

Пришло время, и сёстры Кларины обзавелись женихами. Эти важные молокососы, сын лавочника и сапожника, издевались над бедной дурнушкой, не скупясь на изощрения. Ни тот ни другой, по сути, ничего из себя не представляли. Работали у своих отцов: один – в подмастерьях, другой – в продавцах, но, нарядившись и надушившись, представали перед семейством мясника настоящими франтами. Особенно сын сапожника. Он насмешливо смотрел из-под свисающей на глаза длинной светлой чёлки своими зелеными водянистыми глазами, чем приводил Кларину в состояние, близкое к трансу.

Неожиданно в сердце этого замкнутого и, казалось, бесчувственного существа что-то колыхнулось. Она безропотно сносила все издевательства над собой. Вернее, даже их не слышала. Кларину интересовало любое внимание франтоватого насмешника. Его голос звучал музыкой, а слова не имели значения. Но сын сапожника собирался жениться на младшей сестре, Берте, а внимание Кларины, которое он, безусловно, заметил, смешило и гневило его одновременно. В ответ на чувства несчастной дурнушки он испытывал лишь злобное презрение.

Теперь от своей некрасивости Кларина испытывала настоящие муки. Один раз она стащила у старшей сестры платье, и наскоро помывшись в тазу, нарядилась в него. На тощей от недоедания фигурке это кружевное великолепие смотрелось не особо красиво, не хватало женских выпуклостей и упругостей. Расплата тоже не заставила себя долго ждать, вечером мать жестоко отхлестала Кларину скрученной в несколько раз верёвкой, платье же было демонстративно сожжено в печи. Марта не пожелала надевать его после «убогой».

– Эта тварь, не иначе, кого приглядела! Надо запирать её поплотней, а то принесёт приплод, куда его потом, – рассудили родственники. С этого дня на ночь Кларину стали закрывать на скрипучий железный засов.

Но характер у Кларины был далеко не покладистый. Страсти бушевали внутри её тщедушного тела все с большей силой. В другой раз, взяв острый, как бритва, нож, при помощи которого отец снимал с животных шкуры, она срезала со своей щеки ненавистную бородавку. Кровь сразу залила всю её одежду, но Кларина не испугалась, она стояла перед зеркалом и смотрела на себя, испытывая непонятное возбуждающее наслаждение.

Мяснику пришлось заплатить ветеринару, чтобы тот грубыми нитками зашил дочери щёку, бунтарка снова была жестоко избита. На месте бородавки остался некрасивый шрам, впрочем, это уже не имело особого значения. Дата свадьбы её младшей сестры была назначена, и этот черный день стремительно приближался.

Когда после бурного застолья вся семья разошлась по своим спальням, просидевшая весь вечер взаперти Кларина выбила хлипкую дверь своей темницы и отправилась к спальне молодожёнов. Некоторое время девушка простояла возле двери, наблюдая в щель за тем, что там происходило. Дождавшись, когда уставшие от ласк новобрачные уснут, она спустилась в лавку за тем самым ножом, которым срезала ненавистный нарост на своём лице, вернулась наверх и перерезала обоим горло. Кларина не раз сама колола молодых поросят, разницы, по сути, было мало. Насладившись видом растекающейся по белоснежным накрахмаленным простыням крови, она повернула к себе голову любимого, которая теперь была ей так послушна. Бездыханная Берта отправилась на пол, а победительница заняла место новобрачной.

Под утро Кларина начала рассуждать, что скоро их жестоко разлучат, этого допустить было нельзя. Тяжело вздохнув, она выпустила из объятий начавший коченеть труп и отправилась в смертельный вояж по дому. Она убила всех, кому не посчастливилось ночевать в их жилище – нескольких недошедших до дома перепивших накануне гостей и всех домочадцев. Процесс убийства не вызывал в ней никаких чувств. Она сделала всё с практичной деловитостью, словно готовила новую партию мяса на продажу.

Когда изумленный рассвет раздвинул темноту мрачного дома мясника, он уже не нашел здесь живых людей. Себе Кларина перерезала горло также спокойно и основательно, одним точным и отработанным движением.

– Я не очень понимаю, что ты хочешь донести до меня своим жутким рассказом. Зачем явилась сюда из царства сумрачного Аида эта отвратительная девица? И что ей от меня нужно?

Предчувствие невероятной беды росло в Анне с каждой минутой, да ещё и тон, которым ГОЛОС поведал леденящую душу историю, не предвещал ничего хорошего. За долгие годы, проведенные вместе, она отлично научилась понимать, когда он шутил, а когда говорил серьёзно.

– Ангел смерти пожаловала за твоим возлюбленным. Он принадлежит ей, потому что она его невеста.

– Она пришла за Володей? Эта страшная убийца – невеста моего Володи?

Анна замерла в немом оцепенении не в силах что-либо осмыслить. Слова невидимого друга, словно разящим ударом молнии ослепили и оглушили её, ввергнув в панику и причинив сильную боль.

– Да, его жизнь сейчас ничего не стоит. От Ангела смерти ещё никто не уходил. Кларина убила бы и тебя, устранила, как соперницу, но ты ей не по зубам. Она вчера это поняла, а потому заберёт только его.

– Но почему Володя? Почему? Я не отдам его, я её уничтожу!

Анна сжала кулаки и, повернувшись к окну, выкрикнула эти слова в ночную зимнюю темноту. Пламя горевшей на столике свечи колыхнулось и легло почти горизонтально, словно кто-то невидимый пронёсся по комнате, создав неуловимое движение воздуха.

– Ты ещё слаба и неопытна. Амулет, который ты с такими испытаниями добыла, заброшен и лежит без дела. Аня, со своей любовью ты забыла про меня, про наши с тобой цели, расслабилась и витаешь в разноцветных облаках. Запомни, сегодня Ангел смерти куда сильнее тебя несмотря на то, что убить тебя она не может.

Девушка рыдала беззвучно и безысходно. Не верить своему другу она не могла. Его слова слишком явно ложились на её собственные предчувствия.

– Что же мне теперь делать, ведь должен же быть выход? И почему, почему из всех молодых людей, которые ходят по улицам, ей понадобился именно мой Володя?

– У Ангела смерти свои цели. И что за ними стоит, нам неведомо. Достань свой амулет, сотри с него пыль и подумай, что эта вещь может быть наполнена силой, способной сметать города и поворачивать вспять бурные реки. Повернись лицом к своей судьбе, не надо идти ей наперекор. Бороться с тем, что тебе предначертано, глупо и смешно, а иногда так просто опасно. И про меня тоже постарайся не забывать.

Вытирая слёзы, Анна открыла маленький потайной ящичек, ловко спрятанный под крышкой стола, и извлекла из него заброшенный древний амулет. Вид он имел унылый, и, казалось, печально и с укоризной глядел на девушку пустыми безликими глазницами, где по предположениям некогда сверкали драгоценные каменья.

– Ты должна наполнить его прежней силой, и лишь тогда получишь ту мощь, которой он некогда обладал. Ты обретёшь могущество, способное противостоять многим посланникам Аида. Во всяком случае, такие сущности, как Кларина, не причинят тебе зла. Правда, для этого надо хорошенько потрудиться и пройти долгий путь, наполненный разными испытаниями. Но и сегодня амулет может принести тебе немало пользы. Лишенный своего арсенала против демонов и прочих жителей мира теней и пустых оболочек, он способен на многое здесь, среди людей. Пригрей, приручи его к себе, и в трудную минуту он отблагодарит тебя за это.

Анна достала из красивой, расшитой красным шелком коробочки новую золотую тесьму и продела её в маленькое серебристое ушко амулета. Старый кожаный шнурок она выбросила, пропитанный вековой копотью и грязью он выглядел слишком отвратительно.

– Буду носить тебя под платьем, даже несмотря на то, что ты такой тяжелый и неудобный. Может, всё же поможешь мне защитить Володю от страшной умершей женщины, которая возомнила себя его невестой, – сказала Анна амулету.

Шли дни, Анна пребывала в состоянии постоянной тревоги за своего возлюбленного. Она стала замечать такие мелочи, на которые раньше и не подумала бы обратить внимание. Например, ей казалось, что молодой человек не по сезону легко одет, что старый вязаный шарф плохо закрывает его худую шею, а постоянная усталость от бессонных ночей изматывает юношу до болезненного измождения. Девушка металась в поисках решения трудной задачи, когда и каким образом совершит своё нападение Кларина. Анне были неизвестны планы Ангела смерти, и оттого никакой защиты она дать Володе не могла. Говорить с ним на эту тему тоже не имело смысла, юноша не стал бы всерьёз относиться к предостережениям Анны. Слишком нелепой и неправдоподобной представлялась вся эта жуткая история со стороны. Да и некогда ему было думать о смерти.

Созидательный процесс захватил юношу так сильно, что буквально лишил сна и покоя. Портрет Анны начал получаться. После долгих усилий он наконец-то сумел вдохнуть в него жизнь. Володя благоговел перед ожившим лицом, перед глазами, которые теперь смотрели на него не с мертвого холста, а из неведомого сумрачного мира, дверь в который он каким-то неведомым образом умудрился приоткрыть. Эта победа пьянила его: наполняя гаммой чувств, от одурманивающего восторга, до мистического страха перед своим же творением. Нанося очередной мазок, он чувствовал еле уловимую вибрирующую отдачу, и, если штрих был неверным, дама на портрете возмущалась, вскидывала бровь или недовольно кривила губы. Ну а если прикосновение кисти художника было ей по душе, она ласково жмурилась, как довольная кошка.

Кем была та молодая женщина на его портрете, Володя не понимал. Она всё дальше уходила от оригинала, обретая собственную независимую судьбу. Молодой человек даже стал их сравнивать как двух разных женщин с очень похожими лицами. Одна Анна была сегодня весела и беззаботна, вторая пребывала в печальной задумчивости, а на другой день картина могла измениться.

Несмотря на нехорошие мысли и тяжелые предчувствия, Анна порой обижалась на своего друга. Несколько раз Володя стремительно убегал домой просто потому, что угадывал нечто новое в лице Анны и немедля хотел добавить этот штрих на своё полотно.

– Неужели тебе интереснее общаться со своими кистями и красками, чем со мной? – дулась Анна.

Но Володя обезоруживал её своим умоляющим взглядом, она поправляла ему шарф, напоминала, чтобы он обязательно просушил ботинки, и отпускала, оставаясь наедине с ноющей болью в сердце.

В тот вечер они попрощались, как обычно. Володя обласкал Анну своими солнечными глазами, их отношения так и не зашли дальше лёгких прикосновений и этих красноречивых взглядов. В последний момент, когда юноша уже развернулся, чтобы уйти, девушка, ведомая неким порывом, метнулась за ним вслед, обхватила руками за шею и прильнула губами к его губам.

– Я никогда тебя ей не отдам! Ты слышишь меня! Она мертвая, а я живая! Не уходи к ней! – зашептала Анна, обжигая его лицо горячим дыханьем.

Юноша опешил от такого проявления чувств со стороны всегда сдержанной в признаниях подруги, он прижал девушку к себе и вдруг начал оправдываться:

– Аня, милая моя, но ведь это твой портрет. Неужели ты думаешь, что он хоть как-то может соперничать с живой натурой?

– Странно и как-то безлико ты меня назвал – живая натура. Так говорят про позирующих живописцам красоток, но не про любимых подруг.

Володю смутила неожиданная обида Анны, она никогда не говорила ему, что сомневается в его чувствах, не показывала вида, если ей что-то не нравилось, больше соглашалась, чем противилась. Сегодня же девушку словно подменили. Она готова была разрыдаться, как ему казалось, без всякого на то повода.

– Прости меня, если причинил тебе боль.

Володя попытался поцеловать Анну в ответ, но она уже справилась с чувствами и слегка отстранилась.

– Не сейчас. Прошу тебя, Володя, не сейчас.

Юноша вновь увидел строгую и холодную Анну и в тот же миг подумал, что, возможно, Анна на портрете сегодня в более хорошем настроении и не станет мучить его пустыми подозрениями и незаслуженными упрёками.

А на другой день он не пришёл. Анна почувствовала острое беспокойство через десять минут после срока намеченной встречи. Володя никогда не опаздывал, он был точен до педантичности и осуждал людей способных нарушать договорённости. Прождав ещё с полчаса, она, полная самых нехороших предчувствий, двинулась в сторону людной Ламаевской улицы, где они так любили покупать горячие пирожки.

Володя жил в высоком кирпичном, изъеденном плесенью доходном доме, поделённом на множество маленьких клетушек, сдаваемых внаём таким же небогатым людям, как и он. Лестница в доме была тёмная и грязная, но Анна всего этого не замечала. Володя как-то показывал ей своё тусклое окошко под самой крышей, девушка острым умом безошибочно высчитала, где должна находиться его комната.

Дверь была чуть приоткрыта. Володя сидел на своей узкой кровати, уронив голову на стол. Тускло горела лампа, освещая левую часть лица, словно высеченную из белоснежного мрамора. Анна, тихо подошла к нему и обняла. Тело было безжизненным, холодным.

– Аня, любимая, я ушёл.

– Зачем, куда, я же здесь! Мне без тебя невыносимо!

Девушка рыдала в голос, сейчас её умение различать голоса мёртвых впервые сыграло с ней неимоверно жестокую шутку.

Давно, ещё в детстве, Анна услышала, как соседка рассказывала её матери о нелепом случае, который произошел с её родственницей. Бедняжка получила письмо от мужа, которого уже схоронила. Почтовый поезд тогда застрял на заснеженном полустанке, и трагичная весть обогнала полное жизни и надежд посланье. «Как это страшно – получать известия с того света!» – эту фразу Анна почему-то запомнила, но совсем тогда не поняла. В своём общении с мертвыми, она видела лишь познавательный интерес и не пропускала эти разговоры через чувства.

Сегодня же пришло время и ей понять, насколько тяжелы бывают потери, а самое главное, каким страшным даром она на самом деле обладает. Прижав Володину голову к груди, девушка чувствовала её холодную безвольную тяжесть. Душа уже покинула мёртвое тело, но при этом каким-то непонятным образом продолжала говорить с Анной:

– Та женщина, она пришла за мной. Заставила пойти с ней. Я не смог сопротивляться.

– Ты не мог сопротивляться? Это немыслимо! Неужели ты сам позволил Кларине увести тебя из нашего мира? Ты добровольно меня покинул!?

Анна попыталась взглянуть в лицо своего возлюбленного, но широко открытые глаза смотрели на неё печально и строго, волшебный свет ушел из них навсегда, оставив девушке лишь холодный, ничего не значащий, мертвецкий взгляд. Она всё ещё могла слышать его родной голос, но и он с каждой фразой становился всё тише и обрастал странным объемным эхом, будто бы Володя зашел в какой-то круглый тоннель, и поэтому звук приобрёл это многоликое вращательное отражение.

– Всё случилось оттого, что я долго не мог найти твой образ, у меня не получался портрет. Я уже совсем перестал спать и есть, искал, искал… но не мог отыскать ту грань, за которой пряталась твоя душа. Желание поселить в портрет жизнь стало моим наваждением, я думал только о нём. Каюсь, я думал о нём больше, чем о тебе, Аня. Наверное, по дурости был уверен, что ты никуда от меня не уйдёшь, что будешь рядом всегда, а поэтому не умел ценить…, – Володин голос сорвался, он помолчал несколько минут, после чего заговорил совсем тихо:

– После очередной бессонной ночи я пошёл покупать краски, мне показалось, что в фоновом сумраке недостаточно кирпичного цвета, а, выходя из лавки, столкнулся с этой женщиной. Она была одета в чёрное, а лицо скрывала под вуалью. Откуда она узнала про портрет, ума не приложу. Но первый же её вопрос заставил меня замереть на месте. Она спросила, какую цену я готов заплатить, чтобы портрет получился, и я, не задумываясь, сказал, что любую. Мне не пришло в голову сомневаться, я, в самом деле, хотел, чтобы настоящая жизнь вошла в твои черты. И со следующего дня, словно по волшебству, всё пошло как надо. Ожили твои глаза, сумрак за твоей спиной стал волшебным. Даже твои пальцы, Аня, стали будто бы прозрачными, а под кожей побежала алая кровь. Но она пришла сегодня и назвала цену….

Анна тяжело поднялась с жёсткой кровати и резким движением сбросила покрывало с портрета, который стоял на деревянном мольберте посредине комнаты.

Молодая женщина на картине и вправду походила на неё. У них было много общего и далеко не только идеально выписанное лицо. В проникновенном цепком взгляде, читалось некое родственное сходство. Но при этом, Анна видела, что та женщина была искушенная и опытная, что сумрак за её спиной скрывал гораздо больше, чем могла понимать Анна, что глубина теней, в том мире, где проживала красавица с портрета, не совпадала с картиной теней её привычного мира. Глаза красавицы были живыми и выразительными, но это был взгляд из преисподней.

Схватив со стола острый нож, в безумном порыве Анна занесла руку над портретом. Взгляд прекрасной незнакомки сделался испуганным, она осознала, что сейчас погибнет от руки убитой горем девушки. Их глаза встретились, и неожиданно Анна почувствовала острую боль в груди, словно кто-то нанёс ей смертельный удар в сердце. Не в силах выполнить задуманное девушка так и замерла с занесенным над головой оружием, а в её голове возник совсем слабый уходящий в небытие Володин голос:

– Аня, это цена моей жизни…

Как бежала по вечерним заснеженным улицам, прижимая к груди тяжёлую деревянную раму с портретом, Анна практически не запомнила. Ей не повстречался ни один прохожий, не попалась ни одна повозка. Казалось, что город вымер. Тусклые фонари освещали ей дорогу жёлтыми неровными пятнами. Там, где обычно в это время гуляли влюбленные пары, ветер гонял обрывки старых газет. Снег приторно скрипел под ногами. В ушах тупыми толчками горе отбивало свой монотонный ритм. Слёз не было. Лишь тугой ком стоял в горле.

Забежав домой, она зашвырнула ненавистный портрет за кровать и в изнеможении упала в кресло. ГОЛОС молчал, а она злилась на него, за то, что не помог в трудную минуту, не предупредил об опасности, бросил её, предал…

Но прошло время, и молчание стало совсем невыносимым, она заговорила сама:

– Почему ты не сказал мне, что это случится сегодня?

– Ты все равно бы ничего не изменила. Они заключили сделку.

– Но Володя не знал, о чём шла речь в этой сделке!

– Это для него не имело значения. Твой художник не думал о последствиях, его цель была превыше всего, в том числе и жизни. Иначе бы Ангел смерти не сумела её отнять.

– Но как он мог со мной так поступить? Я живая, была рядом, он отдал свою жизнь за одну единственную картину, пусть даже гениальную.

– Нам бывает трудно понимать поступки других людей.

ГОЛОС отвечал односложно, словно ждал от Анны некого самостоятельного решения, к которому не спешил подталкивать.

– Я должна уничтожить Кларину! Мне не жить, зная, что эта женщина забрала себе моего Володю. – Анна судорожно сжала кулаки, губы её дрожали, глаза, наполненные слезами, сделались невероятно большими и страшными. Словно вся первобытная злость, вулканом вскипела в девушке и приготовилась потоком огненной лавы обрушиться на ненавистную соперницу.

– Да, так оно будет лучше. – ГОЛОС стал жёстким и деловитым. – Но уничтожить врага физически не всегда самое правильное решение. Конечно, убить Ангела смерти было бы неплохо, это, безусловно, сделало бы тебя сильнее. Но я на правах друга предложу другое решение.

– Другое решение? Уж не предлагаешь ли ты мне её простить?

– Нет, конечно, Анна, выслушай меня внимательно без лишних чувств. Твоё горе настроило тебя на решительные поступки, и это хорошо. Оно сделает тебя необычайно сильной, и эту силу надо потратить с умом. Волшебный амулет сейчас пуст. Все его основные силы содержались в драгоценных камнях, но они растерялись во времени. Тёмные люди, которым долгое время принадлежал этот артефакт, не сумели сберечь его главных ценностей, распродали по частям то, что давало ему настоящую силу. Теперь он, словно пустая крепость без своего войска, и нам предстоит снова набрать солдат под его знамёна. Сильный Дух – убийца нам бы точно не помешал. Если Кларину поселить в этот амулет, он сразу обретёт часть своего былого могущества.

– Ты предлагаешь мне …

– Да, я предлагаю тебе поселить в этот амулет Ангела смерти и заставить нам служить. Сломленный враг, враг, вынужденный выполнять твою волю, враг на коротком поводке, который у тебя в руках – не это ли истинная победа? Володя освободится от Кларины, а ты приобретёшь мощнейшее оружие.

– Но даже если допустить такую мифическую возможность, как я буду уверена, что Кларина не ударит мне в спину в самый трудный момент? Ведь униженный враг, опасен вдвойне.

Анна была очень сильно удивлена предложением друга.

– Дух, заключённый в амулет, не может ослушаться своего хозяина и не станет действовать против его воли. Другое дело, что поселить его туда – дело очень непростое. Но игра стоит свеч, поверь мне.

– Ты сам-то хоть представляешь, что говоришь? Я не смогла защитить от этой злодейки Володю, ты же предполагаешь возможность заставить её нам служить. Не слишком ли нелепы эти мысли, может быть, ты просто хочешь посмеяться над моим горем?

ГОЛОС обиженно хмыкнул:

– А может быть это тебе стоит, наконец, взять себя в руки и обдумать моё предложение на холодную голову. Я не буду торопить тебя с решением. Успокойся и отдохни, ты сегодня ошеломлена своим горем, но завтра наступит новый день, и мы сможем обдумать дальнейший план наших действий.

После этих слов Анна схватилась за голову и заревела в голос. Горе выплеснулось из неё сильным потоком слёз. Друг не стал её больше тревожить.

Первый визит в Царство мёртвых

Поздний зимний рассвет нежной синевой коснулся бледного измученного лица Анны. Она открыла глаза и тут же вспомнила всё, что произошло накануне. Сон сморил её так неожиданно, что девушка заснула прямо в своём кресле, безвольно откинув голову на его высокую спинку.

Дотянувшись рукой до столика, Анна взяла небольшой пузырек с розовой водой и, вылив несколько капель на ладонь, растерла себе виски. Стало чуть лучше, но голова всё равно нехорошо болела. Тем не менее, паника ушла, и вчерашний разговор предстал уже в другом свете.

– Мы закончили на том, что я должна победить Кларину. Мне показалось, что ты знаешь, как это сделать, – хмуро сказала Анна.

ГОЛОС отозвался почти сразу, словно давно ждал её пробуждения.

– Самой победить Ангела смерти тебе не под силу. Здесь нужна большая отвага и хитрость. Она Страшный Воин Тьмы и стоит многих, но, как и все остальные, имеет слабость – себе Кларина не принадлежит. Значит, надо идти к тому, кто ею владеет, и попытаться с ним договориться.

– Да, но, если она явилась из царства сумрачного Аида, можно предположить, кто является её хозяином. Ты хочешь, чтобы я спустилась в преисподнюю?

ГОЛОС несколько минут помолчал. А когда заговорил, Анна услышала новые интонации, в них звенел калёный металл.

– Ты хочешь освободить Володю от Ангела смерти? Хочешь наказать Кларину и низвергнуть? В конце концов, Володя не единственный на этом свете, и ты очень скоро можешь встретить нового душевного друга. Подумай, я не принуждаю тебя ни к чему. Но вчера ты сама говорила, что готова пойти куда угодно и что жить с этим камнем на душе не в силах. Сегодня что-то поменялось?

– Нет. – Анна сглотнула ненавистный комок, который опять подкатил к горлу. – Но как я буду уверена, что хозяин Кларины вообще станет меня слушать. Кто я такая, чтобы он захотел отдать её мне?

– Скажи, твоя решимость победить Ангела смерти точно не ушла в сегодняшнюю ночь?

– Да нет же! Это всё, чего я хочу, и другим желаниям во мне нет места, пока эта гнусная убийца не получит своё!

– Вот тебе и источник убедительных слов – всепоглощающее желание. Помни о нём, когда закончатся слова, помни о нём, когда страх скуёт твои члены, помни, когда покажется, что жизнь от тебя ушла…

– Похоже, что ты сам уже всё за меня решил, а моё горе для тебя лишь повод настоять на своём. Но выбора то у меня, действительно, никакого нет, я не смогу простить себе, если не попытаюсь вызволить Володю или хотя бы отомстить за него. Поэтому рассказывай свой план.

ГОЛОС молча проглотил обидные слова Анны и, дождавшись, когда она перестанет хмуро пыхтеть, продолжил:

– На западной окраине города стоит старый заброшенный дом. За ним начинается большой пустырь, а дальше только лес. Поэтому тебе будет сложно ошибиться. Дом необитаем, все двери и окна заколочены. Но с заднего двора есть маленькая потайная дверца, которая забита одной доской, ты без труда её отодвинешь. Дверь за ней будет не заперта. Когда попадешь в дом, тебе надо будет найти лестницу и спуститься по ней вниз. Не пугайся, ступеней будет много. Когда закончишь спуск, внизу тебя встретит мой друг, его зовут Доброжир. Он немного странного вида, но удивляться тебе там не стоит, не затем идёшь. Храни энергию, отключись от всего, что увидишь вокруг, до главного разговора. И только тогда отдай все свои силы.

Когда улицы опустели, и последние поздние прохожие закрылись в тепле своих уютных домов, закутавшись в темную доху и обвязавшись большим пуховым платком, Анна выскользнула на улицу. По совету ГОЛОСА она надела нарядное бархатное платье, подобрала к нему украшения, но скрыла всё это под верхней одеждой простолюдинки. Амулет на её груди в предчувствии надвигающихся событий, казалось, ожил и сильно нагрелся. Анна засунула руку за пазуху и зажала его в руке.

Накануне прошел обильный снегопад, и дорога была сильно заметённой. Оступаясь, девушка вязла в глубоком снегу, но упрямо шла вперёд, лишь прикрывая лицо от колючего морозного ветра. Уже на окраине города, проходя узкий неуютный переулок, она заметила, что из тёмной подворотни прямо за ней вынырнули две тени. Грабители не смогли подкрасться к девушке совсем незаметно, их выдал скрипучий снег. Но они особо и не скрывались, силы были явно не равны.

Услышав приближение торопливых шагов, девушка пошла быстрее, но позади шаги тоже участились. Грабители нагнали её, загнав между домом и заваленным снегом палисадом. Лица лихих людей были почти полностью скрыты воротниками и глубоко натянутыми шапками. Оба рослые и страшные, Анна не доходила им даже до плеча. Тот, что шел впереди, оскалился щербатым ртом и потянул к беглянке широкую лапу.

– Попалась, торопыга, а ну вынай все из карманов…

В этот миг, почти бессознательно Анна распахнула доху, и амулет на её груди, произведя невероятной силы вспышку, острым лучом полоснул преследователя по глазам. Не понимая, что происходит и откуда возникла эта невероятная боль, грабитель схватился за лицо и упал в сугроб, извергая вопли и проклятия. Второй, не понимая, в чём дело, не защищённый более спиной своего приятеля, был сбит с ног полоской света, очень тонкой, почти незаметной, но, по всей видимости, невероятно мощной. Луч, как раскалённая струна, перерезал ноги второго грабителя в районе колен и тот, заходясь в истошном крике и обливаясь кровью, рухнул рядом со своим товарищем, глаза которого вывалились из орбит варёными яйцами.

– Ничего себе, «слабенький» амулет, – сказала вслух Анна, и в испуге отскочила подальше от поверженных врагов, которые своими криками уже перебудили весь околоток. Но ей было некогда наблюдать за участью искалеченных ворюг, поэтому, поспешно отвернувшись, она постаралась больше о них не думать и поспешила своей дорогой.

– Чего ж ты Анелку то так не защитил? – обратилась она к развоевавшемуся амулету, но тот ответил ей лишь умиротворенной голубоватой вспышкой.

Остальной путь Анна проделала без особых приключений. Дом на окраине встретил её мрачной темнотой заколоченных наглухо окон. Покосившийся от времени, он был похож на задумчивого старика, отдыхавшего в своём угрюмом уединении. Анна поймала себя на неловкой мысли, что кощунственно тревожить этот размеренный мрачный покой. Несколько минут она простояла в нерешительности у покосившихся ворот, всё же врываться в чужие владения без приглашения не входило в её привычки. А вдруг в доме кто-то есть, и он не готов к приёму незваных гостей?

Наконец, справившись с приставшими пустыми сомнениями, девушка решилась и шагнула вперед. Толкнув ветхую калитку, она оказалась на неухоженном, сплошь заросшем кустарником подворье. Замёрзшие тонкие ветки в темноте тянули к ней свои истощенные руки, цепляли за одежду, стремясь удержать от дальнейшего продвижения. С трудом продираясь сквозь их колючий заслон, она долго пыталась найти нужную дверь. Никакой даже маленькой тропинки не было видно в этом забытом Богом месте, и Анна по пояс тонула в девственном серебристом снегу.

Наконец, длительные старания увенчались успехом, и она заметила совсем низкую, почти невидную в темноте, покосившуюся дверцу, больше похожую на вход в подвал или коморку для прислуги. Как пловец, разгребая рыхлый снег, Анна медленно пробиралась к своей цели, размышляя, кто бы мог за ней быть, если вокруг не видно ни одного следа. К дому явно никто не подходил, по крайней мере, с начала зимы.

Доска, державшаяся лишь на скрюченном ржавом гвозде, без труда была отодвинута в сторону и, толкнув дверь, Анна шагнула в кромешную темноту, безликую и промерзлую, пахнущую древесной плесенью, старыми тряпками и кислым кошачьим духом. Ей виделось, что несколько пар голодных глаз пристально наблюдают за ней из темноты. Над головой кто-то недовольно ухнул, захлопали невидимые крылья, и в лицо посыпалась колкая труха. Сделав пару шагов вперед, девушка в растерянности остановилась, пытаясь хоть что-то нащупать руками, но её ладони ловили лишь пустоту.

Здесь её опять выручил амулет. Анна достала его, чтобы согреть совсем озябшие руки и с удивлением обнаружила, что слабого голубоватого свечения вполне достаточно, чтобы разглядеть небольшую комнатку, заваленную разношерстным хламом.

Лестница оказалась в пяти футах от входа, она резко сбегала вниз, падая в черный подвальный проём. Шаткие невысокие перила служили плохой опорой, а прогнившие ступени обещали провалиться от малейшего неосторожного движения. Опасливо ступая по скрипучим пружинящим доскам, Анна двинулась вперед, навстречу неизвестности.

Сколько могло быть у этой лестницы пролётов? Два? Три? Пять? Их было гораздо больше. На первых порах Анна боялась оступиться в темноте, она нащупывала ногой опору, прежде чем сделать следующий шаг, но понемногу ноги стали привыкать к размеру и высоте ступеней, поэтому, осмелев и наловчившись, девушка стала ускорять свой шаг. Хлипкие и шаткие ступеньки постепенно стали ощутимо крепнуть, и, наконец, сделались прочными, каменными. Лестница была нескончаемой. Топот Анниных сапожек глухо отражался от невидимых стен, создавая акустическую иллюзию широкого пространства и высоких потолков. Через некоторое время девушка уже бежала по этой лестнице не в силах остановиться, казалось, некая невидимая сила толкала её в спину, разгоняя с каждым шагом всё быстрее и быстрее. Вскоре она совершенно потеряла счёт времени, странная гнетущая беспредельность захватила её в свой водоворот, посеяв в душе холодный хаос. Анна могла бы сказать, что с момента начала спуска прошёл час, а то и – целая жизнь. И оба ответа стали бы верными. Безвременное, заколдованное пространство закручивало её в черную бешено летящую воронку, и девушка уже не чувствовала ступеней, летела по спирали внутри этого сужающегося конуса, словно легкая снежинка, подхваченная стремительным торнадо. Иногда ей казалось, что спуск прекратился, и она, напротив, стремительно поднимается вверх, иногда, – что снова устремляется вниз. Впрочем, для неё это было неважным, то пространство, в которое она попала, не имело таких понятий – это была бездонная Бесконечность, без начала и без конца.

Наконец, где-то очень далеко блеснул яркий белый свет. Сначала он казался одинокой тусклой звездой на дне черного бездонного колодца. Но даже этот совсем маленький путеводный знак привел Анну в чувство. Она снова стала понимать, кто она и где. Мысли обрели относительную ясность, и девушка поняла, что ноги её устали, губы пересохли, дыхание от быстрого бега перехватило так сильно, что саднило в груди.

Постепенно глаза путешественницы начали различать окружающую действительность. Анна увидела, что, пошатываясь от усталости, идёт по широкой мощёной камнем дороге, которая заканчивается у высоких стен с огромными распахнутыми воротами.

Из этого проёма и лился пронзительный белый свет. Но что за свет это был? Через некоторое время девушка поняла, что белая молочная субстанция не так проста, как могло показаться. Чуть сладковатая на вкус, она имела запах, похожий на цветущую в мае сирень и сметанную вязкость. Её можно было потрогать, складывалось впечатление, что рука касается очень жидкого трепетного студня. Врываясь в темноту навстречу Анне, этот «свет» словно бы протягивал ей руку сквозь леденящий сумрак и звал за собой в ослепительно-белое царство.

С двух сторон от входа восседали странного вида существа, похожие на гигантских собак–альбиносов. Вид этих грозных стражей не вызывал доверия, и девушка в растерянности остановилась.

Доброжир уже был здесь. Он, одетый в длинный до пола плащ с широким капюшоном, поджидал её у самых ворот и строго прикрикнул на поднявших загривки охранников, произнеся малопонятные Анне слова:

– Во имя Смерти и Вечной Жажды, проявить почтение к проводнику через Врата Ганзир!

После чего гигантские псы поджали свои хвосты, которых, оказалось, по пять на каждого, склонили головы и расступились в стороны, открыв дорогу.

Будущий провожатый все это время стоял к Анне спиной и лучше бы не оборачивался совсем. Как ни готовилась девушка к встрече с жителями подземного царства, всё равно не смогла удержать испуганного возгласа. Из-под белого капюшона на неё взглянул высохший остов.

– Как же прекрасна госпожа Анна! Наслышан, наслышан…. Теперь-то мне понятно, отчего так долго не показывал тебя этот хитрец Триглав, хотел один любоваться этаким сокровищем! – прошамкал Доброжир, изобразив подобие улыбки.

Так, совсем неожиданно Анна узнала имя своего многолетнего друга и компаньона. Мучавшая её загадка приоткрылась, обнажив небольшой хвост.

– Триглав, – прошептала она. – Красиво!

Но для долгих размышлений времени не было. Доброжир, приговаривая смешные прибаутки, уже помогал ей снять верхнюю одежду.

К странной наружности нового знакомого она на удивление быстро привыкла. Скелет оказался внимательным, обходительным и льстивым до оскомины. Когда костлявые пальцы несколько раз, как бы случайно, прикоснулись к её обнажённым рукам, Анна почувствовала настоящий ледяной холод, смешанный с отвращением. Но быстро взяла себя в руки. «Лучше мёртвый друг, чем живой враг», – сказала сама себе девушка и последовала за Доброжиром, поправляя слегка помявшееся под дохой ажурное шитьё на вечернем платье.

Пройдя через резные ворота, они оказались в залитом, все тем же белым светом огромном зале. Его стены были сплошь зеркальными, зеркальным блеском сверкал и высокий купол потолка. Анна, было, остановилась, чтобы поправить причёску, но спутник потянул её за собой.

– Не останавливайся. Здесь пространство и время не подчиняются земным законам. Можно остановиться на пять минут, а опоздать на несколько часов. Действительно, двигаясь вперёд, Анна чувствовала сопротивление, как если бы она шла под толщей воды. Белый мир был вязким и совершенно неудобным для передвижения.

– Иди быстрее, так легче.

Ускорив шаги, Анна поняла, что Доброжир прав, идти, действительно, стало легче. Зеркальный зал казался бесконечным, временами рядом проносились еле уловимые тени, которые перекидывались с её провожатым короткими фразами.

– Сестрица Триглава!

Доброжир представил её бледному туману, скользящему по зеркальному полу.

– Красивая, – отозвался туман замогильным шёпотом.

– Живая, – добавил Доброжир, в его голосе прозвучали хвастливые нотки, как если бы он знакомил друга с известной актрисой.

В другой раз им встретился непонятный серый клубок, в котором просматривалось несколько искажённых мучительными гримасами лиц. Так как тут никто не останавливался, то клубок просто катился рядом, делясь с Доброжиром последними новостями. Рассматривая Анну, сразу несколько пар глаз уставились на неё, нелепо вращаясь и перекатываясь.

– Их затянул сильный смерч, да так замотал, что и после смерти не могут рассоединиться, – деловито пояснил Доброжир, когда клубок укатился по своим делам.

– Это царство мёртвых? – догадалась Анна.

– Название этого места близко по смыслу, но мне не велено говорить тебе слишком много, – простодушно признался Доброжир.

Анна решила не уточнять, кто же снабдил её проводника такими неприятными указаниями, и сменила тему:

– И здесь всегда надо двигаться? А что же иначе?

– Что с тобой будет, если ты перестанешь двигаться в воде?

– Утону, – пожала плечами Анна.

– Вот и здесь утонешь. Провалишься во временную или пространственную яму и ищи тебя потом по закоулкам миров. Ты же наверняка слышала легенды о духах и привидениях. Многие из этих дуралеев оказались в мире живых вовсе не по своей воле. Зазевались, вот теперь шляются и ухают по старым заброшенным замкам и кладбищам. Есть, конечно, здесь мастаки, которые разыскивают и возвращают этих бедолаг за особую цену, но работа эта сложная и нервная, и идти на неё, мало кто хочет.

Доброжир тяжело вздохнул, сочувствуя то ли утонувшим во времени, то ли служивым, которые вынуждены их спасать, после чего, явно войдя во вкус, продолжил свою лекцию:

– А ещё избегай радужных водопадов, всяких течений, а главное лабиринтов! Не засматривайся на души, они очень щепетильны и могут неправильно подумать. Ничего не рассказывай про себя незнакомцам, тут трудно отличить друга от врага – все носят маскарадные костюмы, а шпионы шныряют на каждом шагу! – после этих слов Доброжир словно о чем-то вспомнил, виновато огляделся и подытожил: – Короче говоря, наука эта сложная, ты же здесь ненадолго. Вот когда придёшь насовсем, постепенно разберешься и будешь чувствовать себя прекрасно.

– Я не особо тороплюсь.

– Ну, здесь, как бы, не нам решать, а вообще хватит, чего-то разболтался я, достанется мне от Триглава.

– Всё же хочется задать много вопросов, – вздохнула Анна.

– Да ну тебя, наговорю сейчас лишнего, и отправят меня на принудительные работы лет на сто – пугать фальшивых медиумов.

Дальше двигались молча. Анна немного освоилась в этом вязком мире, ей хотелось получше рассмотреть попадавшихся навстречу удивительных существ, но помня наставления своего проводника, она лишь скашивала глаза, чтобы не обидеть навязчивым интересом оголённые души.

Наконец, Доброжир завел Анну в странный белый лес, который в одном месте совсем плотно подступал к зеркальной стене. Диковинные ветви, словно сделанные из белого стекла, переливались и играли разноцветными лучами, создавая причудливую и очень красивую иллюминацию. Анне даже захотелось потрогать одну из ветвей, но она не стала, решив, что может нечаянно нарушить это хрупкое, почти воздушное великолепие.

– Можно, конечно, пройти в апартаменты Верховного Демона через центральные ворота, но я очень люблю потайные ходы, – сказал Доброжир, после чего тщательно огляделся, и, удостоверившись, что никто за ними не следит, нажал на невидимый рычаг, спрятанный в совсем незаметном дупле одного из чудесных деревьев. Совершенно гладкая зеркальная стена после этого действия потеряла свою целостность, и совсем незначительная её часть отъехала в сторону, обнажив невысокий проход, в который Доброжир нырнул, склонившись в три погибели. Анна последовала за ним и тут же ослепла от нестерпимого красного света.

Черный, мрачный тоннель был освещен множеством горящих символов, изображающих магические знаки. Размашистые пентаграммы, полыхающие глаза демонов, жалящие скорпионы, разящие копья и стрелы создавали замысловатые композиции и узоры. Складывалось впечатление, что она попала в помещение, где служители черной мессы всё приготовили для своего полуночного обряда. Горевшие в низких чугунных канделябрах толстые свечи добавляли этой картине устрашающего колорита.

Вязкого белого света тут и в помине не было, он остался за маленькой низкой дверью. Атмосфера этого помещения была совсем другой. Пахло свечной гарью и розами. Свежие букеты из великолепных крупных цветов были расставлены вдоль стен в высоких вазонах прессованного красного хрусталя. Свет, исходящий от свечей и пентаграмм, преломлялся в узорных гранях этих сосудов и разбегался по полу, рисуя причудливые сюжеты, где угадывались схватки демонов и любовные игры прекрасных дьяволиц. Магические знаки вращались под потолком, и за счет этого картинки оживали, создавая под ногами настоящее представление. Этот театр теней заворожил Анну настолько, что она замерла и вмиг забыла обо всём на свете.

– Это красиво, не спорю. Абаддон – любитель различных эффектных штучек, но ты уже опаздываешь, а он этого не прощает. Пошли-ка побыстрее.

После этих слов Доброжир подхватил Анну под локоть и повлёк за собой в сторону высокой, словно высеченной из куска гранита двери в дальнем конце длинного коридора.

– Ну, вот мы и пришли, – Доброжир налёг плечом на преграду, после чего она поддалась, пропустив их в широкую и хорошо освещенную комнату. Здесь, в отличие от пустынного коридора, было тесно от столпотворения странных, с виду невесомых существ. Одетые в длинные плащи из тончайшего черного шёлка, лицами они были совершенно белые. Похожие друг на друга, как единоутробные братья или сёстры, они как по команде повернули свои головы в сторону гостей.

– Это свита Абаддона, – пояснил Доброжир взволнованной Анне.

– О гостье доложено, – обернулся он к луноликим. Те что-то прошелестели, после чего расступились, создав из своих тел коридор, в конце которого была видна ещё одна тяжелая дверь, над которой горела надпись, сделанная на непонятном древнем языке. Но эти неведомые символы странным образом запомнились Анне, словно заклинание служило необходимым условием для прохода через эти двери.

Анна вошла одна, её спутник остался снаружи.

Верховный Демон Разрушения и Смерти Абаддон предстал перед ней в человеческом облике. Он поднялся навстречу гостье из-за своего стола, покрытого красным сукном – высокий, статный, одетый в чёрный строгий костюм и белоснежную крахмальную рубашку. Но больше Анна ничего не успела увидеть.

Потому что это был обман.

Доброжир строго-настрого запретил смотреть демону в глаза, и Анна послушалась – не стала. Но её всё равно настиг и прожег этот взгляд. А в следующий миг у неё не осталось иллюзорных сомнений: на неё смотрело чудовище. Многоглазое, многоликое, с широкими перепончатыми крыльями, рогатой головой и оскаленной пламенной пастью. Оно стояло на широко расставленных когтистых лапах и опиралось на длинный чешуйчатый хвост. Широкий, как лопата, конец этого хвоста в возбуждении метался из угла в угол огромного сводчатого кабинета.

Пронизывающий ледяной холод сковал девушку, перед глазами заплясали огненные змеи, кровь остановилась в жилах. Как ни крепилась Анна, но сознание не удержала и сползла по стене, судорожно хватая ртом воздух.

Сколько Анна пробыла в забытьи, неизвестно. В себя она пришла благодаря усилиям двух белолицых слуг. Они терли ей виски пахучим мятным бальзамом. Когда девушка открыла глаза, то увидела их лица совсем рядом: молочно-белые привидения, излучали завораживающий вязкий лунный свет.

– Живым здесь не место, – хмуро сказал Абаддон, надевая тёмные очки с непроницаемыми стёклами.

Анна с трудом собрала остатки сил и поднялась на ноги. Почти инстинктивным движением поправила платье и причёску, а потом посмотрела в лицо демону. Теперь, когда, пощадив гостью, Абаддон скрыл свой взгляд за темными стеклами, это стало возможным.

Он был даже красив. Тонкие губы, чуть выступающие скулы, гладко зачёсанные волосы, неброская седина на безупречных висках. Тонкий аристократ, скептик, циник и педант. Такой тип мужчин всегда был в моде, и Абаддон, по всей видимости, решил взять именно этот образ. Но, конечно же, это была маска, перед потерей сознания Анна неким шестым чувством поняла, как выглядит Верховный Демон на самом деле, поэтому испытала подобие благодарности за этот маскарад.

– Ну что, ты отправишься домой, пока ещё не поздно или будешь говорить? – Голос Верховного Демона был таким же тяжелым, как и его взгляд. Он гулким эхом отдавался от стен и давил на девушку, как многотонный пресс. Больше всего на свете Анне захотелось сейчас развернуться и бежать из этого страшного места – от леденящего мозг ужаса, раскатистого неживого голоса, расписанных всё теми же пентаграммами стен и мрачных тяжелых гобеленов. На её нервы шла агрессивная атака. Это был не внутренний страх, это было воздействие извне. Вся ужасающая, отвратительная атмосфера проклятого места терзала и ломала её, причиняя почти физическую боль, забирая силы и по капле высасывая жизнь.

Анна поняла, что говорить с чудовищем не сможет, и нет у неё ни малейшего аргумента в пользу того, чтобы ей был отдан в услужение Ангел смерти. Чужая этому миру, Анна чувствовала почти физическую боль от контакта с ним. Он выдавливал её из себя безжалостно и стремительно, убивая, как смертельная болезнь. Ей стоило бы подумать о сохранении своей жизни, прежде чем задавать вопросы и произносить просьбы. Вообще вся затея была глупой от начала и до конца, не надо было ей соваться в Царство тьмы. Никто её здесь не ждал, а тем более не собирался слушать.

И вот рука уже тянется к двери, ноги сами движутся в сторону выхода, а за спиной раздаётся оглушительный раскатистый хохот Абаддона….

Этот смех и заставил Анну отказаться от бегства, она никогда не умела терпеть насмешек. Словно разряд молнии прошел по телу девушки. Он разом выжег весь страх и вскрыл неведомые резервы, которые наполнили её тело силой, а душу мужеством.

Стремительно развернувшись на месте, Анна почти вплотную подбежала к сидящему в кресле Верховному Демону и выпалила, не задумываясь, первое, что пришло в голову:

– Я пришла за Клариной – Ангелом смерти. Без неё я отсюда не уйду. Можешь сжечь меня своим взглядом, можешь испепелить и растереть по стеклянному полу, но и мёртвая я приду к тебе с той же просьбой, буду жить под этими дверями, стану твоей тенью. Мне не нужна моя никчемная жизнь, если я не достигну своей цели, если сломаюсь сейчас, если струшу….

Абаддон некоторое время внимательно рассматривал Анну сквозь свои очки, потом улыбнулся и покачал головой.

– Ну, предположим, жизнь твоя не такая и никчёмная. Да и Триглав, похоже, неплохо тебя воспитал.

Демон достал из резной шкатулки, выполненной из ценного розового шишама, толстую сигару и поднёс её к носу. Несколько минут он сидел, откинувшись в кресле, и наслаждался запахом дорогого табака.

Анна терпеливо ждала. Вот только её запал, вызванный минутной злостью, начал проходить. Голова вновь предательски закружилась, колени задрожали.

Словно не замечая состояния своей упрямой гостьи, Абаддон также неспешно закурил, выпустил несколько густых колец сизого дыма, понаблюдал, как они, закручиваясь и редея, растворяются в воздухе, и лишь потом продолжил:

– Кларина представляет большую ценность для меня. Не побоюсь сказать, что это жемчужина моего войска. На её счету много блистательно выполненных задач. Поэтому даже для того, чтобы я начал думать о возможности отдать её тебе, надо очень сильно потрудиться.

– Я готова выполнить всё, что в моих силах. – Анна опёрлась рукой о стену и наклонила голову, ей не хотелось, чтобы Верховный Демон видел, как она сильно побледнела.

– Боюсь, это будет на пределе твоих сил…. Хорошо, тогда о деле. Мне нужен один человек, а вернее, его душа. Но, запомни, что отдать её он должен добровольно. Зовут этого человека Костел Доти, и живет он в знакомом тебе месте….

Верховный Демон осёкся, он заметил, что Анна его почти не слушает, из последних сил пытаясь снова не упасть в обморок.

– Хм…да…. Впрочем, остальные указания я дам Триглаву, а ты отправляйся-ка домой. Женские припадки на меня наводят уныние и скуку. На этом всё.

Абаддон достал из своего стола какие-то бумаги и принялся их изучать, показывая, что разговор окончен. Девушка, шатаясь, вышла из страшных апартаментов. Доброжир только успел подхватить Анну на руки, как сознание ее отключилось.

Община безумцев

Когда Анна снова пришла в себя, то не увидела ни страшных владений Верховного Демона, ни причудливостей вязкого белого мира. Она, словно опять, как в детстве, вернулась из очередного путешествия, проснувшись в своём уютном зеленом кресле.

– Ну, привет, Триглав. Прошло каких-то десять лет, и я, наконец, узнала, как тебя зовут.

– За сегодняшнюю ночь ты вообще много чего узнала.

– Да… прогулка была познавательной.

Анна широко потянулась, приняла более удобную позу, после чего сняла с себя амулет и поднесла к лицу.

– Интересная вещица, а ведь она спасла мне жизнь!

– Я никогда не давал тебе пустых советов, – отозвался Триглав.

Анна погладила подлокотник кресла и усмехнулась:

– Интересно, как ты выглядишь на самом деле, похож на Доброжира?

– Доброжир – большой щеголь, я куда проще и скромнее. Отсутствие постоянного физического тела даёт некоторый простор для фантазии.

– Интересная там у вас жизнь. Вернее, … не жизнь…

– Не о том думаешь, Аня. Ты сумела говорить с Абаддоном, не испугалась изложить ему свою просьбу, и я могу тебя с этим поздравить. Но нам надо двигаться дальше без всякого промедления.

Анне не совсем нравилось, что друг её так торопит. Она ещё не полностью вернулась в свой мир. Тело вроде бы было здесь, а вот мысли продолжали блуждать по белым аллеям и сумрачным коридорам. Триглав же, словно этого не понимал. Тем не менее, обиду она проглотила и продолжила разговор, правда, без прежнего воодушевления.

– Абаддон поручил мне отобрать у некого человека душу, это я успела понять. Возможно, этот несчастный неплохой человек, у него есть семья и дети. Я уже не говорю о том, что отнятие души у других людей не является моей ежедневной практикой. Даже вот не знаю с чего начать…

– Аня, раз Абаддону понадобилось заполучить душу этого человека, значит тот далеко не праведник. Верховного Демона не интересуют благодетельные души.

Девушка невольно поёжилась. Видимо окончательно проснувшись, она начала осознавать, как много потрясений пережила за сегодняшнюю страшную ночь. Переполнявшие её чувства выплеснулись на Триглава:

– А ты? Тоже прислуживаешь Абаддону? Что означают его слова о том, что ты неплохо меня воспитал? Всё это время за моей спиной ты общаешься с силами тьмы и готовишь меня к некой непонятной миссии? Так может, я имею право кое-что узнать?

Триглав тяжело вздохнул, словно давно предвидел этот упрёк, но, как мог, оттягивал неприятный разговор.

– Вся эта иерархия не для живых. Тебе она пока не понятна. Не забивай свою голову вещами, которые не подвластны твоему осмыслению.

– Как интересно…. Ну, допустим, что я слаба умом, и мне не дано понимать, как разворачиваются события в ваших великих и ужасных мирах, тогда зачем ты втягиваешь меня в эти игры? Ведь я чувствую, как меня неустанно подталкивают к неким действиям, не настолько уж я глупа и наивна.

Триглав несколько минут молчал.

– Может, вернёмся к нашему делу?

– Как скажешь. – Анна сложила руки на коленях и приняла покорную позу послушницы.

– Ты еще не всё знаешь. После того, как Костел Доти отдаст свою душу, у него необходимо забрать жизнь.

– То есть, я должна сначала обмануть, а потом убить этого человека?

– Не обмануть, а заключить выгодную сделку. Ещё никто не отдал свою жизнь и душу, не получив взамен хорошую и выгодную компенсацию. Нужно только верно провести торг. А убийство, так вообще не твоя забота. Есть человек, который с удовольствием выполнит эту работу.

– Да неужто? И кто же он, если не секрет?

– Нет в этом никакого секрета. Это сделает твой полудикий друг из далёкой Бессарабской степи.

– Янко?

– Да. Смотрю не забыла влюблённого в тебя по уши цыганёнка, – усмехнулся Триглав.

– Но зачем ему убивать этого человека? Что-то я не совсем тебя понимаю.

– Ты сообщишь ему, что расправой над его семьей лично руководил Костел Доти.

Анна вскочила на ноги и развернулась лицом к предполагаемому собеседнику:

– Так этот человек убил моих несчастных предков? И ты все время об этом знал и молчал? Господи…. Ну конечно, ты же там не был! Не видел, что эти негодяи сотворили! Они не пожалели даже маленьких детей! Погоди… или всё было не так?

– Всё верно. Твои предки погибли не от рук сельчан. Их убили жители общины, которые называют себя «Быстрые вороны». Их староста Костел Доти провозгласил себя повелителем и властвует над этими людьми безраздельно. А узнал я об этом совсем недавно, не стоит обвинять меня во всех грехах подряд. Тем более, что я вообще мало что знаю, например даже не представляю, где они обитают, над решением этой задачи тебе и твоему спутнику еще предстоит потрудиться.

Анна села обратно в кресло и расстегнула верхние пуговицы на платье. Неожиданно ей захотелось как можно скорее закончить этот разговор, принять ванну и лечь в постель.

– Что ж… Раз всё так закрутилось, выбора у меня нет. Мало того, что необходимо вызволить Володю из плена этой ужасной мёртвой девицы, так ещё и негодяи, учинившие расправу над моими несчастными предками, должны понести заслуженную кару. Приведу себя в порядок, немного отдохну и буду готовиться к новому путешествию.

– Возьми, тебе понадобятся деньги. Золото и только золото правит бал в мире людей. Лукавый металл не завершит свою кровавую жатву, пока алчность горит в глазах таких злодеев, как Костел Доти. Загляни под подушку я там всё приготовил.

Анна подошла к кровати, откинула взбитые подушки и обнаружила туго набитый кошелек и перевязанный шнуром свиток. То и другое она спрятала в небольшую сумочку, которая удобно закреплялась на поясе.

На этот раз Анна оделась, как селянка. В белоснежную рубаху с вышивкой, широкую юбку, полотняный фартук, заплела две косы, на голову повязала пестрый платок. В этой простой незамысловатой одежде она выглядела ещё краше, чем в дорогом наряде.

Перемещение произошло достаточно легко, она, словно провалилась в глубокий сон, а проснулась уже на месте назначения, стоя по пояс в высокой шелковистой траве. Запахи цветущих растений закружили ей голову. День был безветренный, солнце стояло в зените. Вокруг простиралось широкое поле из трав и цветов, вдалеке виднелись редкие пролески.

Сорвав цветок яркого, Иван–чая, девушка выбралась на дорогу и огляделась. Где-то здесь она должна была «случайно» встретить Янко, но пока никаких признаков его появления не наблюдалось. Неподалеку рыжей стрелой дорогу перебежала лисица. Не зная, в каком направлении двигаться, Анна смотрела на это бескрайнее зелёное море, пресыщенное разнотравьем и красками полевых цветов.

Янко появился внезапно, как чертик из табакерки. Скорей всего, неожиданное появление Анны напугало парня, и он предпочел спрятаться в густом кустарнике. А когда понял, что одинокая незнакомка едва ли будет ему опасна, поднялся из-за тернового куста всего в пяти шагах от неё.

– Откуда ты взялась, чудачка? Я чуть в штаны не наложил от страха. И постирать их негде…. Анни?

Голос Янко сорвался на полуслове, как только он узнал её.

– Это ты, Анни…. Да нет, такого не может быть, наверное, я заснул….

– Янко, это не сон.

Анна улыбнулась и сделала пару шагов навстречу изумленному парню. Правда, тот ещё не совсем пришёл в себя и, суеверно перекрестившись, отпрянул от неё, как от чумной. – Не, не, стой там, не то веет от тебя чем-то нечистым. Словно сам чёрт тебя принёс.

Выглядел Янко сильно повзрослевшим. Он остался таким же худым, но в плечах расширился и возмужал. Одет был франтовато, – в ярко–синюю шелковую рубаху и кожаную жилетку. Широкие полотняные штаны были щегольски заправлены в черные лаковые сапоги. Густые кудри уже не свисали пыльной паклей, покрытые каким-то блестящим маслом, они были ровно зачесаны назад. Парень явно уделял своей внешности далеко не последнее место в жизни и, похоже, неплохо в этом преуспел. Если бы Анна не готовилась к встрече, то наверняка, тоже не сразу бы его признала. Так мало он теперь походил на несчастного одинокого цыганенка из её отрочества.

– Кто ты, Анни? Ведьма? Откуда ты появляешься в моей жизни и зачем? Я преспокойно шел к старому Аграю, он обещал показать мне хорошую лошадь. Говорил: «Только у Аграя есть лошадь для Янко, с белой звездой между ушами». Вот я и спешил к нему, а тут, гром под ясным небом, земля ходуном и ты – словно из преисподней.

– Так что же, ты мне не рад? – Анна убрала под косынку выбившиеся пряди волос и посмотрела прямо в испуганные глаза цыгана.

– Рад? Да, я, конечно, очень рад тебе, Анни, …вот только ничего, кроме отчаянья и муки, ты мне не принесла. Я живу, и всё время стараюсь, стать достойным тебя, ты знаешь, что это за пытка? Словно ты заколдовала меня тогда и сказала: «Янко, живи и думай обо мне каждый час и помни, что ты грязный цыган, а я барыня, выращенная на булках с узюмом…».

– Послушай, Янко, но ведь у тебя было и другое дело. Ты хотел найти своих врагов и отомстить за родных, что мы похоронили там, у реки… в большой могиле…

Парень изумленно посмотрел на Анну, он явно не ожидал от неё такого упрёка. Его и без того неправильное лицо исказилось почти до неузнаваемости и сделалось вызывающе отталкивающим в звериной злобе.

– Я искал их, ромны. В этих поисках я провел все то время, что мы с тобой не виделись. И не говори больше никогда, что Янко мог позабыть о том, что должен сделать. Я обошел все села вокруг, в некоторых нанимался на работу: пас скот, убирал навоз, работал в кузне. Да, мне никто пока про них ничего не сказал, но я всё равно найду этих убийц, найду и выжгу их дома вместе с женщинами и малыми детьми!