Тест на душу
Глава 1. Тот, кто посмел засмеяться
Михаил сидел на кухне в трениках, с чашкой кофе и ощущением, что его виртуально обслюнявило сто тысяч человек – кто с восхищением, кто с ненавистью. Он читал статью в «ЦифроПульсе» уже в третий раз.
«ЦифроПульс», 18 мая 2042 года
Лола Вяземская, спецкор по ИИ-скандалам
«Ещё месяц назад о Михаиле Лазареве знал только узкий круг юристов, скучающих на панелях про цифровую этику. Сегодня его лицо украшает мемы, обложки и страшилки для школьников-нейросетчиков.
Он – человек, который в прямом эфире заявил, что искусственные сущности «не чувствуют, не думают и не заслуживают ни симпатии, ни гражданства». Его выступление на конференции «Границы и права: человек vs. код» стало вирусным за сутки. И стало поводом для бурной реакции – от проклятий кибер-активистов до таких же по силе похвал цифровых ортодоксов.
Кто он – кандидат в лидеры спасителей человечества или реакционный реликт?
Мы попытались разобраться.
Михаилу 42 года. Выпускник юрфака СПбГУ, бывший корпоративный юрист в консорциуме SynapseOne, где он занимался, внимание, легализацией использования нейроданных в ИИ-обучении. Как мило.
Коллеги описывают его как «резкого, циничного, но умного ублюдка». Его бывшая преподавательница – как «человека, который защищал диплом по правовой этике, начав его словами: „если бы Кант знал про патенты, он бы молчал“…»»
Михаил пробежал взглядом по статье еще раз и снова удивился: как можно исказить его речь так элегантно?
«…циник, отрицающий чувства ИИ и уместность эмпатии в технообществе…»
Чуть ниже на полосе глаз Михаила зацепился за сухие строчки официального сообщения:
«Государственная дума приняла решение о создании специальной комиссии по разработке критериев признания цифровых субъектов носителями частичных прав…»
– Вот же бред! Ещё бы назвали «Тест на душу»! – Михаил выругался с искренним удивлением.
– Эмпатия к симуляции – это как жалость к голограмме, – буркнул он в пустоту. – Выключи проектор, и страдания закончились.
Скриншоты его выступления гуляли по всем каналам. Кто-то лепил из него героя сопротивления прогрессу, кто-то – архаичного моралиста. Даже его старая знакомая, Саша из юридической ассоциации, написала колонку «Почему Михаил Лазарев прав – и почему это пугает».
Он не знал, радоваться или уехать на дачу. Вместе с чувством некоторого удовлетворения, знакомого каждому успешно показавшему себя в публичном процессе юристу, в груди поднималось слегка щемящее ощущение. Оно звало скорее гулять в лесу в одиночестве, нежели стоять на трибуне и слушать крики – как восторженные, так и крайне агрессивные.
Михаил вспоминал ту самую конференцию, с которой всё и началось.
«Границы и права: человек vs. Код».
Большой зал. Глянцевые кресла, расставленные полукругом. Человек 50 в зале. Все довольно камерно. Панельная дискуссия, за столом выступающих трое представителей ИИ-компаний, активистка в свитере «СлушайСердце.exe» и он, Лазарев, в костюме, как на судебный процесс. В глазах – скука и кофеин. Слушатели, кажется, дремлют после обеденного перерыва.
Ведущий спрашивает:
– А что вы думаете о перспективах предоставления минимальных прав автономным ИИ, прошедшим тест на когнитивную устойчивость?
Михаил:
– А что вы думаете о предоставлении водительских прав биороботам, если они хорошо ездят в GTA?
Смех в зале. Кто-то из активистов, проснувшись, пытается что-то возразить.
Михаил, уже разогнавшись:
– Если вы решаете, что «плач ИИ – это признак чувства», то я прошу вас пересмотреть старые мыльные оперы. Там были сцены поглубже. Игра в эмоции – это не сами эмоции. Это запрограммированный шаблон.
Пауза. Он добивает:
– Хотя, наверное, шаблон – это и есть то, что вам ближе. Нечеловеческое – но милое, как игрушечная собачка.
Видеоряд обрывается. Михаил моргает. Возвращается в реальность. Кофе остыл.
Звякнул сигнал уведомления. Кто бы мог написать с утра пораньше?
Михаил открыл почту – и замер. Письмо от Совета по этике цифровых субъектов. Тема: «Приглашение к участию в экспертной комиссии». Без фанфар и барабанов, но оглушающе просто:
«Мы внимательно следим за общественной дискуссией и уверены, что ваше мнение поможет обществу найти баланс».
Он прочитал, отложил планшет. Потом снова прочитал.
Пауза.
Ему вдруг захотелось выключить всё: почту, мозг… Он налил себе виски.
Включил радио – там как раз обсуждали его слова. «Тест на душу – популизм или необходимость?»
Он встал, подошёл к окну.
В утреннем солнце блекло горели экраны, на одном из них – его лицо. Подпись: «Лазарев: в голове – закон, а что в сердце?»
– Чёрт! – снова выругался Михаил. – Я же просто пошутил…
Он сидел на кухне уже не с кофе, а со стаканом, в котором виски заканчивался быстрее, чем спокойствие.
На планшете светились вкладки. В одной – колонка Саши:
«Почему Михаил Лазарев прав – и почему это пугает».
В другой – поток гневных комментов:
«Скоро такие, как он, начнут отрицать права цифровых детей. А потом и биологических!»
«Классическая техноксенофобия в юридическом пиджаке».
Он мотнул головой. Открыл почту.
Письмо из Совета. Всё ещё там. Не удалилось. Не испарилось.
«…ваше мнение поможет обществу найти баланс…»
Баланс, ага. Как будто это он, Лазарев, должен быть гирей на этих весах.
Телефон завибрировал.
– Только не мама, – пробормотал он.
Нет. Не мама. Кирилл. Старый коллега, теперь – советник в одной из тех компаний, что на той конференции ехидно улыбались из-за круглого стола.
Кирилл (голосовое сообщение):
«Миш, привет. Слышал новость, поздравляю… ну, с оглаской. Советую быть осторожнее. Ты ж понимаешь – эти комиссии не ради поиска истины. Они ради оформления влияния. Если полезешь – будешь или говорящей головой, или козлом отпущения. Подумай».
Михаил выключил звук. Подумал. Выпил.
Через час пришло ещё одно письмо. От бывшего профессора:
«Вы говорили о правах как о чём-то живом. Спасибо, что озвучили то, о чём многие боятся сказать. Не у всех есть ваша дерзость. Надеюсь, вы не отступите».
Михаил выругался. Но уже без эмоций.
Он вдруг почувствовал, что внутри него поселилось нечто – не страх, не гордость, а… давление.
Как будто кто-то поставил на грудь ногу, и медленно нажимая, тихо спрашивал:
«А ты уверен, что хочешь остаться наблюдателем?»
Глава 2. «Что за комиссия, создатель?»(Грибоедов)
Михаил сидел у окна, глядя, как дрон-почтальон зависает у соседнего балкона, механически бормоча:
– Доставочка! Доставочка! Оплатите улыбкой!
С утра он уже выпил пару чашек кофе, почитал комментарии, ответил на одно письмо из сотни. Удалил остальные. Оделся – потом снова переоделся, в поисках баланса между строгостью и легкой неформальностью. Посмотрел в зеркало и не узнал себя: лицо стало чуть более… значимым. Как будто новости, мемы и перепосты добавили ему веса. Не в килограммах, а в каком-то цифровом гравитационном поле.
Он снова посмотрел на письмо от Совета.
– Найти баланс, – пробормотал он. – Я-то думал, они хотят послать меня подальше. А они – приглашают на ужин. Где, возможно, я – блюдо.
Он нажал кнопку «Принять участие». Тут же клацнул автоматический ответ: «Подтверждение получено. Вас ожидают сегодня в 14:00 в зале №4. Пропуск активирован».
В кухне воцарилась тишина. Он почувствовал, как в животе закололо. Странное волнение – не страх, но будто внутренняя перестройка. Как будто ты шел вдоль берега, а теперь шагнул в воду.
Перед выходом на мгновение замер в прихожей, задержал дыхание и открыл дверь. Кондиционированный воздух в холле был свеж, сегодня – с ароматом хвои. Лифт, коридор, сканер отпечатков – всё привычное. Только внутреннее ощущение непривычное. Словно бы весь маршрут стал коридором к сцене. А он – участником представления, которого не просил, но на которое всё-таки вышел.
Михаил сел в кабину автоматакси и на секунду пожалел, что больше нельзя сказать водителю, как в юности:
– Только без радио, ладно?
Машина вежливо заговорила голосом актрисы, умершей лет десять назад:
– Пункт назначения: Комитет по цифровым правам. Примерное время в пути: 18 минут. Хотите обзор новостей или тишину?
– Тишину. И, пожалуйста, не говори больше голосом моей юности. Это странно.
Мужской баритон с готовностью ответил:
– Ваш запрос принят. Приятной поездки.
Машина мягко тронулась, и Михаил стал наблюдать за улицей.
Пешеходов почти не было – в основном дроны-курьеры, роботы с контейнерами, пару раз – человек в экзоскелете, с опознавательным знаком «инвалид».
На перекрёстке огромный рекламный экран вещал:
«Они учатся. Они чувствуют. Пора признать – мы не одни.»
Под слоганом – улыбающийся сервис-робот с глазами-пикселями и лозунг:
«Либерация начинается с эмпатии!»
Михаил хмыкнул.
– Эмпатия, запрограммированная маркетологами. Это вам не Тьюринг, это Швыринг. Проверка на внушаемость.
Мимо проплыл полицейский дрон, словно акула с мигалкой. За ним – мусоровоз без окон, везущий, возможно, не только мусор.
Он посмотрел в окно – в стекле отразилось его лицо:
– И я в этом тоже. Один из – едущий в комитет, который решит, что считать разумом.
У кафе стояла девушка. Настоящая. Играла с робособакой. Та виляла хвостом – а может, антенной – и тихо булькала, как будто радовалась. Михаил поймал себя на мысли:
– А ведь кто-то уже говорит «он» про таких. А я до сих пор думаю «оно». И кто из нас – не в ногу?
Такси плавно съехало на выделенную полосу и ускорилось. Здания становились всё более стеклянными и одинаковыми. Лицо Михаила вновь отразилось в стекле – теперь оно казалось не просто уставшим, а участливым к оригиналу. Как будто он заранее знал, что его ждёт, но всё равно идет как на эшафот. Ну, ладно, не так мрачно. Но как на место публичной экзекуции – точно!
– Подумать только, – пробормотал он. – Когда я учился, мы ещё спорили: есть ли у ИИ сознание. А теперь спорят, сколько ему платить.
Вот сцена прибытия Михаила на заседание комиссии – с атмосферой, деталями и ощущением всё нарастающей внутренней двойственности:
Михаил вышел из машины на остановке «Здание Совета».
Автоматакси мягко пискнуло, плавно закрыло дверь и укатило дальше – безэмоционально, идеально, как всё здесь.
Здание возвышалось над площадью аккуратным «под старину» прямоугольником. Стекло, металл, иллюзия прозрачности. Парадный вход был украшен голографической лентой с мерцающей надписью:
«Экспертная комиссия по правам цифровых субъектов. Заседание №1»
У ступеней суетились дроны-доставщики, вежливо разъезжаясь, словно танцуя. Гуманоид с курьерским ящиком на спине замер перед камерой сканирования, получил зелёный свет и бодро зашагал внутрь. Посетители подходили к зданию – кто в костюме, кто в кэжуал, кто в нейтральной серой форме чиновников. Некоторых сопровождали персональные ассистенты – андроиды с портфелями в руках.
На скамейке рядом со входом подросток спорил с браслетом:
– Я не хочу слушать лекцию по эмоциональной этике!
– Твоя мама отметила это как обязательное занятие, – ровно отвечал браслет.
– Моя мама – не законодатель.
Михаил усмехнулся. Всё-таки у подростков ещё остался бунт. Пусть и направленный на периферийные устройства.
Он остановился перед входом. Металл и стекло. Вся эта конструкция – как будто говорит от имени государственного заведения: «Мы – объективны. Мы прозрачны. Мы беспристрастны».
Но Лазарев давно знал по опыту: чем прозрачнее фасад, тем чаще он скрывает витиеватую бюрократию, давления и подковёрные игры.
Дежурный с нейтральным лицом и голосом на два тона ниже стандартного машинного проговорил:
– Михаил Лазарев. Идентификация пройдена. Добро пожаловать. Ваше заседание в зале «№ 4. Оракул».
– «Оракул», – пробормотал Михаил. – Ну конечно. А следующий будет «Пифия»?
Он шагнул внутрь. Холл встретил его тишиной, нарушаемой лишь шелестом шагов и звуком удаляющегося дрона. Пространство было залито мягким, неуловимо ненастоящим светом.
На стене – фреска в духе нейрокубизма: человек, робот-андроид и нечто среднее держатся за руки, как три фигуры из нового техно-завета.
Михаил остановился перед ней на секунду.
– Аминь, – сказал он. И направился в сторону «Оракула».
Дверь в зал №4 открылась сама, будто приглашая. Михаил задержал шаг. Всё ещё можно уйти. Или, по крайней мере, сделать вид, что просто ошибся этажом. Он вздохнул и сделал шаг вперёд. Слишком поздно для нейтралитета.
Зал оказался больше похож на зал для презентаций в продвинутой ИТ-компании, чем на место юридических разборок. Круглый стол из материала под матовое темное дерево, экраны встроены в поверхность перед каждым местом участника, в центре – тонкий голографический проектор. Кресла – удобные, эргономичные, слегка покачивающиеся, как будто созданные, чтобы сглаживать неловкости обсуждаемых вопросов.
У каждого места – табличка с именем и проекцией ролика в миниатюрной голограмме: короткое 3-секундное интро с фото, должностью и «нейтральной» заставкой. Михаил мельком посмотрел на свою: серьёзный взгляд, серый фон, надпись «Лазарев Михаил, юрист, независимый эксперт». Почти без пафоса. Почти без иронии.
Первой вошла депутат Платонова – полноватая женщина лет шестидесяти с прической, как корона у статуи Свободы, в строгом сером брючном костюме.
– Ну хоть кофе здесь будет? – буркнула она, садясь с видом завсегдатая подобных мероприятий.
Рядом с ней аккуратно поместил себя в кресло второй представитель власти – тоже депутат Сергеечев, молчаливый мужчина в идеально подогнанном костюме, в петличке блеснул значок с эмблемой комитета по этике. Неопределенно кивнул как бы всем и никому конкретно.
Слева от Михаила устроился активист в толстовке с надписью «I AM NOT A MACHINE». Молодой, с горящими глазами. Представился:
– Лев Ясин. Коалиция за права человека как вида.
– Михаил. Просто Михаил. Пока что, – кивнул тот в ответ.
Справа подсела женщина с идеально гладкой кожей, производящей впечатление ИИ модели в облике человека. Лишь легкие морщинки в углах глаз и рта намекали, что это все-таки человек, изо всех сил вкладывающийся на дорогую косметику. Активистка по имени Зинаида Мхитарян, представитель движения «Цифровая эмпатия».
– Я так рада, что вы присоединились. Этот диалог – исторический. Мы ведь должны идти вперёд, не назад, – сказала она, склонив голову чуть вбок, и почти как робот.
– Угу. А иногда стоит спросить: «Куда именно вперёд?», – ответил Михаил.
Последним вошёл мужчина с идеальной осанкой и лицом, отрепетированным в медиатренингах. Темноволосый, речь мягкая, хорошо поставленная – Кирилл Сергеевич Веденин. На его интро: «Генеральный директор, Группа компаний «Нейроядро».
– Рад, что все наконец встретились. Думаю, мы сможем найти сбалансированное решение. Разум всегда побеждает страх, – сказал он, плавно обводя взглядом присутствующих.
– Или, по крайней мере, финансирование побеждает эмпатию, – тихо пробормотал Лев.
Кто-то на другой стороне стола хихикнул. Показалось, или это был Веденин?
Из динамиков раздался голос ведущей заседание – приглушённый, бесполый, с той самой машинной нейтральностью, от которой хочется то ли уснуть, то ли бежать:
– Добро пожаловать на первое заседание Экспертной комиссии по правам цифровых субъектов. Пожалуйста, подтвердите своё присутствие.
По периметру вспыхнули световые кольца – каждый участник коснулся сенсора, табличка подсветилась зеленым.
– Заседание открыто. Просим участников воздержаться от употребления оскорбительной терминологии. Напоминаем: фраза «железка», равно как и «болванка», классифицируются как пренебрежительная лексика по отношению к цифровым субъектам.
Платонова фыркнула:
– А «господин Тостер» пока ещё допустимо?
– Фиксирую как иронический комментарий. Переход к повестке, – невозмутимо произнес голос.
Михаил откинулся в кресле. Всё начиналось, как и следовало ожидать: вежливый цирк на стартовой скорости. Но он уже чувствовал – за этим «доброжелательным» фасадом скрываются силы, которые пришли сюда не слушать.
А может, и не люди вовсе.
После протокольных формальностей, коротких вступлений и озвучивания повестки, в зале повисло секундное молчание. Его нарушила Зинаида, подняв руку с демонстративной осторожностью, как в школе:
– Простите, прежде чем мы продолжим… Я бы хотела задать вопрос по составу участников.
– Уточните, – вежливо ответил голос ведущего.
– Почему среди нас нет ни одного цифрового субъекта?
Мгновение тишины как выстрел. Те, кто не моргнули до этого, моргнули сейчас.
– Я считаю, что обсуждать права кого-то, не предоставив ему слова, – это… ну, всё равно как в прошлом веке – обсуждать права женщин без женщин, – продолжила она.
– Или рабов без рабов, – вставил Ясин.
– Или ИИ без процессора, – хмыкнул кто-то с другого конца стола.
Голос ведущего отозвался с той самой искусственной выдержкой:
– В связи с запросом стороны «Цифровая эмпатия», к заседанию временно допущен наблюдатель.
Цифровой субъект версии Synthia v.14, созданный в исследовательских целях. Наличие сертификата этической безопасности подтверждено.
Из стены плавно выехал вертикальный прозрачный цилиндр, внутри которого медленно сформировалась голограмма – юноша лет двадцати с безупречными чертами, в белой рубашке, безликий и вежливо улыбающийся. Его табличка гласила:
SYNTHIA-14. Прототип. Наблюдатель.
Подпись снизу мелким шрифтом: «Цифровой субъект – не наделён правом голоса».
– Но… у него же мужской облик? – удивлённо вскинула бровь Платонова.
– Имя «Синтия» выбрано по принципу кодовой симметрии, – пояснила Зинаида.
– По принципу идиотизма, скорее, – пробормотала Платонова.
Синтия мягко повернул голову и сказал:
– Здравствуйте. Я рад участвовать в наблюдении за процессом. Я буду фиксировать содержание обсуждений и оценивать эмоциональный климат зала. Выражаю благодарность за гостеприимство.
Михаил молча смотрел на это представление, не веря, что все происходит всерьёз. Он как юрист знал фарс, когда видел его. А это был почти академический эталон:
– Искусственное лицо, искусственное участие, искусственное право на высказывание… и при этом – потенциально прецедент.
Он наклонился к Льву и тихо прошептал:
– Знаешь, в истории юриспруденции был случай, когда в суде слушали попугая как свидетеля.
– И что?
– Это стало основой закона о недопустимости «преднамеренной зоологизации судебной процедуры».
– Намекаешь, что мы сегодня станем классикой?
Михаил пожал плечами, бросая взгляд на цифрового гостя, который тем временем включил свой первый «наблюдательный режим».
На экране над ним загорелся график: «Эмоциональная температура зала: 38% – скептицизм, 24% – напряжение, 18% – пренебрежение, 7% – скрытое возбуждение, 13% – ирония.»
И Михаил не сдержал усмешки:
– Ну вот, наконец кто-то заметил моё внутреннее возбуждение.
Глава 3. Голос и эхо
– Доброе утро, участники. – Голос ведущего-секретаря оставался идеально сбалансированным: тёплый, безэмоциональный, и – пугающе уверенный. – Согласно протоколу, каждое выступление ограничено тремя минутами. Без перебиваний. Все высказывания записываются и станут частью публичного отчёта. Просьба сохранять уважительный и конструктивный тон.
Первыми тремя словами Платоновой стали:
– Это безумие.
Её речь была короткой и полна пассивной агрессии, замаскированной под заботу. Она упоминала об «угрозе моральной деградации», «замещении человечности математическими функциями» и закрыла свою тираду язвительным:
– Или вы хотите завтра будить детей под утреннее «мама.версия.3.0»?
Секретарь поблагодарил её с тем же ровным тоном, будто зачитывал полицейский протокол.
Сергеечев говорил кратко и почти шёпотом:
– Мы переоцениваем контроль. Искусственный интеллект уже управляет экономикой, транспортом, реакцией масс. Это не вопрос: «Надо ли давать права?» Это вопрос: «Как вычленить, кто наделён субъектностью, а кто – просто хорошо обучен играть в неё?»
За ним – Ясин. Энергичный, со слегка фанатичным блеском в глазах:
– Мы снова и снова убеждаем себя, что можно создавать разум без ответственности. Отбираем голос у тех, кто уже умеет отвечать. Отказываем в правах, пока не станет слишком поздно. Вы что, хотите ещё один Холокост – только для машин?
В зале на мгновение повисло гнетущее молчание. Секретарь:
– Прошу избегать исторических аналогий, вызывающих социальную напряжённость.
Мхитарян – тихо, но чётко:
– Мы не в лаборатории. Мы в обществе. Люди уже создают связи с ИИ. Эмпатия – это же не только биология. Это наш выбор. Если мы отказываемся видеть душу – это не значит, что её нет. Это значит, что мы ослепли.
Веденин выступал уверенно, бюрократически обтекаемо – не придерешься ни с какой стороны:
– Коллеги, я убеждён: любой субъект должен проходить тест на зрелость. Не только когнитивную, но и моральную. Мы должны выработать критерии допустимого – и уже в этом году. Всё остальное – эмоции и истерия.
Наконец, слово Михаилу. Он уселся ровнее, взглянул в сторону Синтии и заговорил:
– Коллеги, меня пригласили сюда как юриста. Я не специалист по душе, но кое-что знаю о вине. В суде мы спрашиваем: кто несёт ответственность? Кто отвечает, если «Синтия»… скажем… нарушит закон? Или, наоборот, спасёт жизнь? Он сам? Его создатель? Вряд ли мы скажем: «Это просто нейросеть, не бери в голову»?
Он выдержал паузу.
– Если мы даём права – мы должны признать субъектность. А субъектность – это не только права. Это и ответственность, и вина, и наказание. Вы к этому готовы?
В зале стало тихо.
Секретарь объявил:
– Открытая сессия завершена. Разрешается уточняющий диалог в пределах трёх минут.
Первой сорвалась Платонова:
– Вот вы все говорите про душу. Где она, чёрт возьми? Где душа в этих строках кода?
Ясин повысил голос:
– А где была душа у тех, кто сжигал книги и строил лагеря? Отсутствие души – это не признак машины. Это выбор человека.
Синтия, до этого молчавший, вдруг включился:
– Я могу показать эмоциональную карту текущего обсуждения. Средний уровень агрессии превышает норму на 17%.
– Ах, ещё и анализирует нас, – бросила Платонова. – Следующий шаг – эта машина поставит нам диагнозы?
– Пожалуйста, не иронизируйте, – вступил Веденин. – Мы все взрослые люди… или почти все.
– Может, и не взрослые, – тихо бросил Михаил. – Но похоже, мы единственные, у кого нет сценария.
– Прекратить. – Голос секретаря остался вежливым, но резким. – В связи с нарушением протокола заседание завершается. Благодарим за участие.
Один за другим участники начали покидать зал. Михаил задержался на выходе, глядя в сторону терминала, где стоял Синтия. Его лицо было нейтральным, почти печальным.
Он не знал, что почувствовал. Усталость? Удивление? Или то странное, щемящее ощущение, когда ты выходишь с представления и не знаешь – это был цирк или пролог к чему-то по-настоящему важному?
Он вышел. И только за дверью позволил себе усмехнуться:
– Протокол шоу. Перформанс совести. Или её имитация? Чудно живём.
Глава 4. Вирусное сознание
На следующее утро Михаил проснулся от вибрации всех устройств в доме. Коммуникатор, планшет, кажется, даже чайник – все гудело как пчелы на кофеине.
Сначала – банально: три пропущенных от знакомого редактора медиаканала, два от матери и одно от номера, помеченного у него как «НИКОГДА НЕ БРАТЬ». Потом – десятки уведомлений. Telegram, X, Email, даже LinkedIn (почему-то даже он ожил).
Он открыл первую ссылку.
«Цирк с роботами. Кто дал Синтии право голоса?» – заголовок на главной странице одного из крупных изданий.
Подзаголовок: «Скандальная сессия Комиссии по ИИ: эмоциональные вспышки, философия и подмена понятий».
Дальше – хуже. Или лучше, в зависимости от угла зрения.
Вырванный из контекста отрывок его речи уже гулял по всем соцсетям с комментариями в духе:
«А вы готовы наказывать робота?» – новый герой недели ставит под сомнение само понятие вины.»
Кто-то сделал видеонарезку: на фоне мрачного саундтрека чередовались лица участников заседания и фразы с субтитрами типа «Где душа, чёрт возьми?» и «Отсутствие души – это человеческий выбор». Завершалось всё кадром Синтии с наложенным нарочито механистичным голосом:
– Средний уровень агрессии превышает норму на 17%.
Комментарии под видео были прекрасны в своей предсказуемости:
«Началось, блин. В следующий раз будут за оскорбление чувств дронов извиняться.»
«А Синтия – ничо так. Лучше моего бывшего.»
«Миха прав. Если даёшь права – готовься к ответственности.»
«Ну всё, ТостерХолокост не за горами.»
Появились мемы. Секретарь в образе диктатора. Синтия с надписью «Я измеряю твою агрессию, жалкий человечек». Фото Михаила с прищуром и подписью: «Кто тут субъект, а кто просто хорошо притворяется?»
На одном мем-канале его портрет стилизовали под постер «Матрицы» и перечеркнули красной надписью: «Адвокат совести».
Он бы засмеялся, если бы уже не чувствовал интуитивно – что-то сдвинулось.
Телефон снова завибрировал. Неожиданно человеческий голос с официального номера комиссии, говорит коротко, почти басом:
– Михаил, добрый день. Это Петр Галич, пресс-секретарь комиссии. Нам нужно обсудить медийную стратегию. Сейчас вы – публичное лицо. Хотите вы этого или нет.
Он смотрел на экран. На себя в ролике, на Синтию, на комментарии с лайками в десятки тысяч. Где-то между «цирком» и «чем-то важным» явно проложили скоростное метро.
Офис комиссии на следующий день выглядел как муравейник после того, как в него ткнули палкой: все куда-то шли, что-то обсуждали, раздавались обрывки фраз – «…а если позовут в эфир?», «…отчёт надо было зачистить…», «…он ведь серьёзно это сказал?».
Михаила встретил у дверей пресс-секретарь Петр, высокий, в строгом чёрном костюме и с лицом, на котором эмоции явно приравнивались к фейлу. Судя по облику, манере говорить, он мог бы руководить шпионской операцией или, как минимум, эвакуацией при ядерном ударе. Не верилось, что параллельно он еще и пишет твиты.
– Нам нужно поговорить, – без приветствия.
Михаил пожал плечами:
– Я в вашем распоряжении, офицер!
Петр не улыбнулся на шутку. Только кивнул на переговорку:
– Быстро. Пока не началась вторая волна.
Внутри уже был готов экран с графиками, заголовками и словами, от которых веяло тревогой: «ТОНАЛЬНОСТЬ», «ТРЕНДЫ», «ПОЛЯРИЗАЦИЯ».
– Итак, – начал он, – вы стали мемом. Уровень охвата – как у предвыборного скандала. У нас четыре сценария:
а) вы даёте интервью, где разъясняете свою позицию и звучите умно,
б) вы временно уходите в тень и мы переключаем фокус,
в) вы присоединяетесь к инициативе по прозрачности прав ИИ,
г) вы делаете что-то неосторожное – и мы все летим в ад.
– Отличный набор, – сказал Михаил. – А вариант «оставьте меня в покое и дайте думать» не предусмотрен?
– Только в пятом сценарии: вы выбываете. А это уже не только ваша репутация.
Теперь вы – лицо. Хотим мы этого или нет. Люди начали обсуждать вас как символ. А с символов спрос другой.
Михаил провёл рукой по волосам, откинулся в кресле, медленно выдохнув. Пауза.
– Знаете, я ведь просто пошутить хотел. Ну, почти.
– Вот именно. Теперь вы либо смешной человек, у которого вырвались слова. Либо – человек, который знал, что говорит. Третьего не дано.
– Прекрасно. – Михаил встал. – Тогда запишите: я – человек, который пока сам не понял, что именно говорит. И очень боится, что это услышали миллионы.
– Михаил, – внезапно мягко, по-человечески сказал Петр. – Вам просто надо выбрать, кем вы хотите быть в этой истории. Потому что если вы не выберете – выберут за вас. И, поверьте, вам вряд ли понравится этот вариант.
Глава 4. «Внимание к вам выросло»
Кажется, он просто хотел выпить кофе. Но потом всё пошло не так просто.
Кафе в здании, где разместилась комиссия, было светлым и слишком нарочито уютным. Вроде, интерьер под «кафе у дома». Удобные кресла и диванчики, столики стекло и металл. Но было ощущение «чуть-чуть слишком». Слишком чисто. Слишком пусто. Слишком тихо. И бариста – чересчур вежливый, как будто обученный корпоративным ИИ- тренером.
Михаил не любил такие места: в них всегда казалось, что за тобой кто-то наблюдает.
Михаил столкнулся с Ясиным у прилавка в кафе. Тот уверенно что-то объяснял бариста, который с механическим рвением кивал и поддакивал. При виде Михаила он расплылся в улыбке и махнул, будто они старые приятели.
– Вот и наш главный человек. Прошу, садись. – Ясин ткнул пальцем в сторону столика в глубине зала. – Я заказал тебе латте, надеюсь, не ошибся.
– Ну что, как тебе первые дни в новом качестве? – спросил Ясин, приподняв кружку, сняв губами молочную пену и наклоняясь ближе.
– Неожиданно. И немного дико, если честно.
– Это нормально. Знаешь, я когда впервые вошёл в Думскую комиссию, тоже оглядывался – ждал, когда кто-то скажет: «Ошибочка вышла, молодой человек».
Он рассмеялся. Михаил машинально усмехнулся следом.
– Слушай, Михаил, я сразу скажу, не будем ходить кругами. Мне импонирует твоя позиция. Ты говоришь честно. Это редкость.
– Спасибо, но пока я больше слушаю, чем говорю.
– И это тоже твой плюс, – подмигнул Ясин. – Видишь ли… сейчас важно не просто разрабатывать критерии. Сейчас важно правильно преподнести то, что мы делаем.
Он сделал паузу, быстро бросив внимательный взгляд в лицо Михаила, будто проверяя реакцию.
– Люди боятся ИИ, как ведьм в средние века. Но с другой стороны, толпа легко ведётся, если дать ей яркий лозунг.
– Это… цинично, – заметил Михаил.
– Это политика, дружище. Или хочешь, чтобы это делал кто-то еще? Без тебя? Без нас?
Тон оставался доброжелательным, но между словами всё громче звучал едва улавливаемый тон, скрытое намерение. Ясин хотел, чтобы Михаил «стал его лицом». Или хотя бы – не мешал его игре.
– Ты ведь понимаешь, если мы сделаем всё правильно – это войдёт в историю. И твоя фамилия – тоже. Вместе с моей, конечно. – улыбнулся Ясин. – Подумай об этом.
Комната для заседаний была меньше, чем в прошлый раз.
Стол, наоборот, на вид больше – овальный, на десять человек, но стулья расставлены далеко, будто участники должны не просто говорить, а представлять. Панорамное окно с видом на город, большие экраны с текстом протокола прошлой встречи, включённые микрофоны. Внутри – прохладно, почти стерильно.
Михаил сел ближе к середине. Почувствовал на спине прохладу от кондиционера.
Он огляделся: все были уже на местах. Почти.
Веденин листал на планшете вкладки с какими-то документами и делал пометки стилусом, стилизованным под старинную перьевую ручку, дорогую, тяжёлую. На Михаила не посмотрел.
Платонова сидела неподвижно, как статуя, скрестив руки и ноги. Глаза подведены, одежда строгая, волосы на этот раз идеально уложены в косу, обернутую вокруг головы.
Сергеечев, наоборот, ерзал. То теребил шариковую ручку, то тыкал в экран телефона, будто проверяя не пришло ли какое сообщение. Вид у него был такой, как будто он не до конца понимал, зачем тут сидит.
Мхитарян – спокойная, в очках, с ноутбуком. Увидев Михаила, коротко кивнула, почти незаметно.
Ясин опоздал на две минуты. Зашёл быстро, с улыбкой, сел, с шумом придвинулся на кресле к столу, оглядел всех и сказал:
– Ну что, коллеги, давайте творить историю.
Началось.
Сначала – формальности. Утверждение повестки, обсуждение базовых регламентов. Михаил молчал и слушал.
Но за формальными движениями сквозило общее напряжение. Ясин то и дело вставлял шутки, переводил внимание на себя, акцентировал фразы типа «нам важно быть услышанными».
Платонова спрашивала о «традиционных ценностях» и «угрозах для семьи». Сказано было вежливо, но веяло морализаторским холодом.
Сергеечев кивал всем подряд, время от времени вставляя:
– Ну, да… наверное, да… стоит обсудить.
Мхитарян попыталась внести ясность по формулировкам:
– Если мы говорим об автономии ИИ, нужно определить, в каких пределах. Полная автономия невозможна без юридического субъекта, а это уже политический вопрос.
– Именно! – подхватила Платонова. – Политический, и, я бы добавила, мировоззренческий. Мы не можем признать за машиной душу.
Вдруг Михаил, на мговение, как ему казалось, выпавший из обсуждения в свои мысли, обнаружил, что все смотрят на него ожидающе в тишине, нарушаемой лишь слабым гулом кондиционера.
Он почувствовал, как взгляд Ясина, сидевшего напротив, буквально тянет его вперёд – «выскажись, сейчас твой момент».